Закон Мерфи в СССР

Глава 15, в которой речь идет об особенностях белорусского менталитета и секретах приподнятой атмосферы

— Ты правда приедешь в Дубровицу? Просто гора с плеч! — я стоял в кабинке переговорного пункта и трепался со Стариковым — фотокором из редакции «Маяка». — Обязательно зайди ко мне, есть дело… Очень важное, очень личное и очень нетелефонное!

— Заинтриговал, Женёк, как есть — заинтриговал! Хоть намекни — в чем суть-то? К чему готовиться? У тебя там какие-то серьезные перемены?

— Серьезней некуда! Женился я. Три месяца назад!

— Ого! — вот это была новость так новость. — А на ком?

— Ох, Гера, ты не поверишь! — рассмеялся Стариков совершенно счастливым голосом. — На Машеньке!

— Листья дубовые падают с ясеня… — я отодвинул трубку от уха и посмотрел на нее внимательно, как будто телефонный аппарат мог мне что-то объяснить. — Вот нихера себе так нихера себе!

— Приезжай, всё расскажу! Тут такие перемены, Боже мой… Адрес мой знаешь?

— Как не знать? Ты там же, на Болоте?

— На Болоте. В общем — жду! Сначала в редакцию, потом ко мне.

У меня просто не было другого выхода, хотя очень хотелось заняться «пробегами», тем паче — на выходных в Сельхозпоселке сгорело сразу пять сараев, явно неспроста. Но — Привалов от меня всё время ускользал, а в кабинет к нему вломиться я пока не осмеливался. Еще пристрелит!

Ну и работу основную никто не отменял. Журналистские расследования с беготней, детективом и приключениями — они явление штучное. Если одно в три месяца наклюнется — это, считай, повезло. Так-то в основном — рутина. Но и в рутине есть своя прелесть.

Например — спиртзавод под Дубровицей, в Золтанове. Уникальное место с уникальными людьми. Между прочим — основан аж в тысяча восемьсот Бог знает каком году, помещиком Золтаном! Предприятие — процветающее, туда даже из города на работу люди ездят. Еще раз: из города — в село! Не наоборот.

Поглядеть на такое диво я и должен был. А еще — написать про нового директора со смешной фамилией Михалыч, и про передовиков производства. Поехать хотелось — Родина! И не хотелось: будущая тёща прилетела из Мурманска с девочками, и возвращаться на квартиру с работы было теперь в три раза приятнее:

— К нам плиехал, к нам плиехал Белозолчик да-а-алагой! — пела Аська, когда я заходил в дверь и смешно морщила нос.

— А мы с мамой сделали орешки! Со сгущенкой! — пищала из кухни Васька.

Это кого хочешь заставит торопиться домой и отобъет желание уезжать даже в страну с молочными реками и кисельными берегами.

Думал — поеду крутить хвосты коровам в Освею, в итоге отправили дегустировать спирт в Дубровицу. Размен — приемлемый, даже более чем! Машина оказалась не наша, корпунктовская, а попутная. Я трясся в «рафике» вместе с какими-то музыкантами из джаз-оркестра «Калейдоскоп», приписанного к Филармонии. Эти прожженые лабухи лет двадцати пяти-тридцати ехали на гастроли Дубровица-Калинковичи-Мозырь, и наперебой спрашивали меня о нравах публики и местных злачных местах, и репетировали, репетировали, репетировали…

Опытный водитель напихал полные уши ваты, чтобы не слушать трубные гласы медного хора. Я же был вынужден страдать: по дурацкой белозоровской привычке меня рубило спать, а делать это рядом с репетирующим оркестром оказалось весьма проблематично. Но своё дело сделали однообразная серая хмарь за окном, подскакивающая на колдобинах машина, джазовая импровизация — джем? — внезапно ставшая колыбельной, тяжелые веки, благодатная тьма…

— В то время как товарищ Белозор спал, пуская слюну из уголка рта на обивку сидения микроавтобуса РАФ-2203, в Минске повторялись события, которые вошли в историю советской организованной преступности как «Казанский феномен», — Каневский сидел на водительском месте, с решительным видом орудуя баранкой и рычагом коробки передач. — А началось всё в 1974 году, когда три друга-подельника: Антип, Джавда и Скряба, организовали подпольный спортзал — «качалку», недалеко от казанского завода «Теплоконтроль». Это было единственное место на районе, куда по вечерам могли прийти подростки. Название группировки происходило то ли от созвучия с заводом, то ли от собранных «на коленке, тяп-ляп» тренажеров для спортзала. Другая версияКодекс банды был достаточно жёстким: не пить алкоголь, не курить, «своих» не бросать. Имелась и униформа, обеспечивающая неплохую защиту от физического урона: шапку-ушанку с завязанными «ушами» и телогрейку.

— Леонид Семенович, физического урона? Серьезно? А запас маны значок «Теплоконтроля» не увеличивал.

— Вот точно такое же несерьезное отношение к методам «тяп-ляповцев» и привело к тому, что для устрашения непокорных фарцовщиков и цеховиков, а так же внушения ужаса казанцам, стала применяться тактика «пробегов», — нахмурился Каневский и пошевелил усами. — Так, например 31 августа 1978 года такой «пробег» был осуществлен в район Речного вокзала. Полсотни подростков, вооружённых огнестрельным оружием и металлическими прутьями, растеклись по переулкам, избивая и стреляя во всех, кто попадался у них на пути, разбивая стекла и поджигая машины. Жертвами беспредельщиков стали несколько десятков раненых и двое убитых. Никто заявление в милицию так и не подал…

— И что, вы думаете в Минске орудуют последователи «тяп-ляповцев»? — спросил я.

На что получил закономерный ответ в воздух:

— Есть медицинская теория, по которой одним из признаков серьезного психического расстройства является наделение выверта собственного подсознания человеческими чертами и попытки общения с ним. Так, например, известный американский преступник Билли Миллиган…

— Леонид Семенович! Ну что вы начинаете? Помогли бы хоть раз по-человечески!

— Воўк не палюе, там, дзе жыве! — внезапно по-белорусски выдал Каневский, воздев палец к потолку «рафика».

Микроавтобус тряхнуло особенно сильно, мою башку подбросило на спинке сидения так резко, что я клацнул зубами и прикусил язык.

— Ыть! — только и сказал я, приходя в себя в атмосфере джазовой музыки и хриплого гроулинга солиста.

Водитель курил в полуоткрытое окно, и косился на меня подозрительно. Кажется, объем ваты в его ушах значительно увеличился.

— Это часто с вами? — спросил он чрезвычайно громко.

— Что — часто? С-с-с-с… — язык, честно говоря, побаливал.

— А?! Во сне, говорю, часто бормочете?

— Редко, — отрубил я. — Есть у кого-нибудь спиртное? Рот прополоскать, язык прикусил.

Мы проезжали Паричи, и местные жители шарахались в стороны, прочь с обочин, напуганные вокальными трелями и руладами джазмэна, стонами саксофона и ревом тромбона.

Честно говоря, выбравшись из «рафика» у Дубровицкого городского дома культуры, я с облегчением выдохнул: обратно я поеду поездом! Играли джазисты слишком громко, пусть и небесталанно, и спиртного у них было чересчур много. Они что им, трубы свои протирают?

Сразу решил зайти в редакцию: поздороваться и договориться о совместной поездке на спиртзавод. Даня там явно найдет про что написать — рубрика «Люди труда» бездонна! А ехать в компании с ним, Стариковым и Анатольичем — это будет явно очень веселое мероприятие!

По знакомой дорожке за пару минут я дотопал до знакомого до боли здания и поднялся на ступеньки крыльца. Только я потянул за ручку, растягивая удерживающую дверь пружину, только шагнул внутрь, как Алёнушка из приемной сказала:

— Ах!

А Анатольич из коридора сказал:

— О Белозор! Будем называть вещи своими именами: ты очень кстати. Пойдем таскать макулатуру.

И мы пошли таскать макулатуру. Кипы бумаг из окна нам выбрасывали Стариков и Даня Шкловский, а мы грузили ее в «каблучок».

— И как тут обстановка? — уточнил я у Староконя.

— Дурдом! — откликнулся Анатольич. — Ариночка Петровночка с мужем развелась, Стариков наоборот— с Май расписался. Рубан с инфарктом в больнице лежит, вместо него вроде как в партком Драпезу из водоканала подтянуть собрались. Жопа полная! Светлова держит оборону — ее тоже хотели наверх утащить, но ей да пенсии два года, на кой хер оно ей надо?

— А ты?

— А я к жене вернулся, — усмехнулся Анатольич.

— А уходил?

— Два раза!

Это всё стоило переварить. Стариков и Май? Перемены в райкоме? Тут у них свои страсти и свои тайны мадридского двора, куда там фруктовой мафии и «пробегам» по Минску!

— А санаторий? Построили?

— Так Исаков же приезжал ленточку перерезать! Ввели в срок, представляешь? А на ПДО новый цех открыли, под какую-то модную мебель… Ми-ни-ма-ли-зм, говорят. Расхватывают чуть ли не с конвейера!

— А мебель делают на конвейере? — поднял бровь я.

— А? Ой, не занудствуй, Гера, а то медовухой без тебя определяться будем!

— И что, хорошая медовуха?

— Пьется — монотонно! — усмехнулся Анатольич, с кряхтеньем подставляя руки под очередной увесистый тюк с бумагой.

Из окон соседней хрущевки доносились ароматы жареной с луком картошки и маринованных помидорчиков. Их доносил гуляющий между домами свежий ветер, который сбивал с ветвей берез и ясеней последние листочки, заставляя их вальсировать и медленно опускаться на землю. На козырьке над подъездом сидела ворона и материлась в голос, поглядывая черными бусинками глаз на пробегающих мимо двух ледащих кабыздохов: оранжевых, кудлатых, с хитрыми мордами.

— Ма-а-анька, там твоя Беллочка опять с каким-то рыжим кобелем из дому сбежала! — раздался истошный вопль откуда-то сверху.

Ей-Богу, я подумал что это — про собак! Ан нет, из дома напротив послышалось:

— Это не кобель, это Савка из пятого подъезда, он стоматолог! — голос был куда как противный.

— А, ну если стоматолог — то и черт с ним! — громогласно возопили сверху.

Мы продолжили разгребаться с макулатурой, и когда «каблучок» был доверху забит бумагой, Анатольич вдруг взявшись за ручку водительской дверцы остановился:

— Ещё ж одна новость есть! Как раз по твоей части!

— Ну, ну?

— В посадке около новой больницы алкаши маньяка нахлобучили! — радостно поведал Староконь.

— Маньяка? — удивился я.

Вот какое у человека мнение обо мне сложилось. Алкаши, маньяки, нахлобучка — всё это моя тема, оказывается…

— Ну, трясунца! Он к беременным, что с женской консультации на остановку шли, с мудями своими подкатывал — уже больше месяца. А мужики там каждый день заседали со спиртными напитками, в халабуде своей, фанерной, под соснами. Ну и выследили его, и нахлобучили!

— В каком смысле — нахлобучили? — мое удивление нарастало.

— Ну, отпинали ногами и в милицию притащили. Короче, я поехал на пункт макулатуру сдавать, ты кофе попей, этих оглоедов собери в кучку — и погоним на Золтанов! Ага?

— Ага! — кивнул я.

Как же я скучал по Дубровице! Черт возьми, это ведь очень по-белорусски: алкаши, которые бухали в хибаре под деревом выследили и «нахлобучили» маньяка. Даже в двадцать первом веке такое случалось: в один минский торговый центр приперся как-то «колумбайнер» с бензопилой и топором, мечтая устроить знатную резню. Он даже поранил там кого-то, но потом мужики скинули ему на башку мусорку, и… И всё. Это конец истории.

Интересно, если бы Терминатор материализовался на Полесье, а не в Америке — его бы сдали на металлолом или приспособили бы обгонять бульбу?

Спустя час я уже выпил всё кофе, что было в редакции, съел все бутерброды и посидел во всех кабинетах. Бабоньки вздыхали, мужики похихикивали. Светлова предложила вернуться, а я сказал, что подумаю: и это не было пустыми словами. Чувство, что «я чужой на этом празднике жизни» жутко обострилось в Москве, и засело где-то на уровне спинного мозга, когда я вернулся в Минск. Большие города дают свободу? Наверное… Как пели классики: «такая свобода скрипит на зубах». Но уговорить Тасю сейчас бросить Раубичи и переехать в Дубровицу? Ради собственного комфортного мироощущения? Эгоизм чистой воды… Потерплю я чужой праздник, не впервой.

А вот на Золтановском спиртзаводе праздник был свой собственный: они теперь производили сорта спирта самого высокого качества, применяя новое и модернизированное оборудование. И вместо картошки теперь в качестве сырья использовали зерно. А еще — предприятие перешло на хозрасчет, и теперь имело право отчасти распоряжаться своими сверхдоходами…

Народ тут работал весёлый, даже слишком. При этом — абсолютно трезвый! Это на спиртзаводе-то! Местные «жэншчыны и мужчыншчыны», одетые в аккуратные синие спецовки постоянно хихикали, подтрунивали друг над другом и над начальством. Не переходя при этом определенных границ.

Директор спиртзавода с веселой фамилией Михалыч встречал нас у проходной:

— Так-так-так, целая делегация! «Фоторепортеры налетели, и слепят, и с толку сбить хотят?» Это наша любимая газета дубровчан — «Маяк», этих я знаю, — он кивнул на Шкловского и Старикова. А потом повернулся ко мне: — А вы из «Комсомолки» что ли? Вы же тоже раньше в Дубровице… Погодите! Вы — Белозор?

Я сделал несколько реверансов, а потом сказал:

— Грешен, имею честь являться Белозором. В бытность свою корреспондентом «Маяка» до вас не добрался, так вот, от «Комсомолки» приехал. Не томите: вы нам экскурсию проведете? Расскажете о производстве, о людях, о том, каким-таким чудесным образом к вам на работу городские едут и почему в Золтанове остаются…

— Так это! — удивился Михалыч. — Это я вам сразу скажу: мы зарплату даём и дома народу строим. До города — пятнадцать километров, заводской автобус ходит… Магазинов у нас аж четыре, речка Ведрич — вон какая красивая, природа, воздух — лепота! Почему не жить?

Вот вам пожалуйста: простой ответ на сложные вопросы. Как закрепить работников на селе? Дайте денег, дайте жилье, дайте транспорт. И к вам поедут… В общем экскурсия начиналась отлично. Помимо собственно спирта тут делали много всякого-разного: квасное сусло и кормовые дрожжи, например. Кислые и хлебные запахи витали вокруг нас, заставляя то морщиться, то мечтать о пенном прохладном напитке из большой стеклянной кружки.

Ребят забрала симпатичная кадровица — Татьяна, фигуристая и приятная в общении девушка, и повела их к тем самым людям труда, о которых мечтал Шкловский.

— Татьяна, вы ведь молодой специалист? Давайте мы про вас тоже напишем! — тут же распустил хвост Даня.

А Старикову распускать хвост было нельзя — он ведь женился недавно!

Я, впрочем, тоже не прогадал. Наш с Михалычем путь лежал через все производственные помещения, цехи и подразделения, среди причудливых переплетений труб, огромных оцинкованных резервуаров, лесенок, переходов, чанов, баков и черт знает чего еще. Я снимал, записывал на диктофон, слушал рассказ директора, впитывал окружающую действительноть — всё для меня было внове, необычно и удивительно…

Финальной точкой нашего маршрута стала лаборатория контроля качества, которой заведовала женщина куда более интересная: Владлена Арнольдовна Эмирханова, ни больше, ни меньше! Годиков ей было эдак пятьдесят, но выглядела она цветущей и жизнерадостной: короткое каре, очень даже видимая талия, аккуратный белый халат, умеренный элегантный макияж — завлаб вполне могла дать фору молодым! Лаборатория тоже была на уровне: местные ей прям гордились, всё до последней скляночки сверкало и сияло чистотой. Ну да, пресса приехала. Но настоящий, матёрый бардак никакой спешной уборкой не скрыть!

На одном из столов стояли хрустальные (!) бокалы, рядом с каждым — бирочка, какой именно сорт пищевого спирта дегустируют из этой посуды. Между прочим — каждое утро!

— И в чём же ваш секрет? — не удержался я. — Хожу по заводу, поражаюсь — все такие веселые, молодые, активные!

— О-о-о, — сказала Владлена Арнольдовна. — Секрет прост! Мы все открыты к новому, готовы учиться, развиваться, и пробовать что-то оригинальное… Я никогда не отказываюсь от командировок, семинаров, курсов! Нужно видеть, как работают другие предприятия, нужно общаться с людьми, обмениваться опытом!

— Да, товарищ Эмирханова у нас та еще путешественница, — хитро заулыбался Михалыч. — Только за последний год — пять поездок!

— Мне особенно понравился Киев! — сказала она. — На Киевском ликеро-водочном был очень впечатляющий семинар! Дегустация двадцати пяти сортов продукции!..

Кажется, я начинал понимать, в чем всё-таки главный секрет местной приподнятой атмосферы и жизнерадостности. Двадцать пять сортов, это если даже по глоточку, то…

Провожали нас солидной делегацией. Народ визитом прессы в целом остался доволен, а фигуристая Татьяна очень уж широко улыбалась Шкловскому. Шкловский млел.

— Вот, мы для вас подготовили сувениры! — засуетился Михалыч уже на проходной, и взял из рук у подбежавшего помощника четыре картонные коробки.

Открыв одну из них, директор спиртзавода продемонстрировал содержимое: какая-то полиграфия типа настенных календариков и блокнотов, и стеклянные, закрытые кронен-пробкой поллитровые бутылочки с минералкой. «Золтановская № 1» — вот что было написано на этикетке. «Лечебно-столовая, негазированная».

Ну что ж, и водичка на обратном пути пригодиться! У меня, например, во рту пересохло от долгих бесед с разговорчивым Михалычем. Так что, тепло попрощавшись с местными и дождавшись, когда Анатольич вырулит на трассу, я тут же полез в коробку с подарками, складным ножом отковырнул пробку и присосался к горлышку.

— А-А-А-А-А-А!!! — из глаз у меня брызнули слёзы, изо рта и ноздрей, кажется, полыхнуло пламя, а из ушей пошел дым.

— Будем называть вещи своими именами, — усмехнулся Анатольич. — Это не минералка.