Я - четвертый

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

А потом теплеет. На смену колючему ветру, морозу и постоянным снегопадам приходят голубое небо и десять градусов тепла. Снег тает. Сначала на подъезде к дому и во дворе стоят лужи, а с дороги доносится шум колес по мокрому покрытию, но за день вся вода высыхает и испаряется, и машины едут, как в обычные дни. Перерыв, короткая передышка, после которой старуха-зима снова возьмет бразды правления в свои руки.

Я сижу на веранде в ожидании Сары и смотрю на ночное небо, усыпанное мерцающими звездами, и на полную луну. Узкое, как клинок, облако рассекает ее надвое и потом быстро исчезает. Я слышу хруст гравия под колесами; потом появляется свет фар, и на ведущую к дому дорожку сворачивает машина. Сара выходит со стороны водителя. На ней темно-серые расклешенные книзу брюки и темно-синяя шерстяная кофта под бежевой курткой. Ее глаза оттеняет голубая блузка, которая видна под молнией куртки. Белокурые волосы спадают на плечи. Подходя ко мне, она игриво улыбается и опускает ресницы. У меня по животу бегут мурашки. Мы уже почти три месяца вместе, а я все еще каждый раз волнуюсь, когда ее вижу. И трудно представить, что это волнение когда-нибудь может пропасть.

— Ты восхитительна, — замечаю я.

— Спасибо, — говорит она и делает реверанс. — И ты выглядишь неплохо.

Я целую Сару в щеку. Потом из дома выходит Генри и машет Сариной маме, которая сидит в машине на пассажирском месте.

— Так ты позвонишь, когда за тобой заехать? — спрашивает он меня.

— Да, — отвечаю я.

Мы идем к машине, и Сара садится за руль. Я сажусь сзади. У нее уже несколько месяцев есть учебные права, это значит, что она может водить, если рядом сидит кто-то с настоящими правами. Она будет сдавать экзамен в понедельник, через два дня. Она переживает с того самого времени, еще до оттепели, когда ей назначили день. Она выезжает задом и едет по дороге, улыбаясь мне в зеркало заднего вида. Я улыбаюсь ей в ответ.

— Как провел день, Джон? — спрашивает ее мать, оборачиваясь ко мне. Мы говорим о разных пустяках. Она рассказывает, как они сегодня вдвоем ездили в супермаркет и как Сара вела машину. Я рассказываю ей, как играл во дворе с Берни Косаром и как мы с ним после этого бегали. Я не рассказываю ей о трехчасовой тренировке на заднем дворе после этой пробежки. Я не рассказываю ей, как я при помощи телекинеза расколол ствол высохшего дерева до самой середины или как Генри метал в меня ножи, а я разворачивал их в мешок с песком в пяти метрах от меня. Я не рассказываю ей о том, как меня поджигали, как я разбивал и раскалывал предметы, которые поднимал. Еще один секрет. Еще одна полуправда, похожая на ложь. Я бы хотел рассказать обо всем Саре. У меня такое чувство, что я предаю ее, скрывая правду о себе, и в последние несколько недель это ощущение превращается в тяжкое бремя. Но я также знаю, что у меня нет выбора. Во всяком случае, сейчас.

— Здесь? — спрашивает Сара.

— Да, — отвечаю я.

Она сворачивает к дому Сэма. Он вышагивает в конце проезда, одетый в джинсы и свитер. Смотрит на нас пустыми глазами, как будто ослепленный светом фар. На волосах у него гель. Я никогда раньше не видел, чтобы он мазал волосы гелем. Он подходит к машине, открывает дверь и садится рядом со мной.

— Привет, Сэм, — говорит Сара и знакомит его с мамой.

Сара разворачивается и выезжает на дорогу. Сэм нервничает и обеими ладонями плотно упирается в сиденье. Сара сворачивает на дорогу, на которой я никогда раньше не был, и потом поворачивает направо в проезд к дому. На обочине припаркованы примерно тридцать машин. В конце проезда в окружении деревьев стоит большой двухэтажный дом. Еще на подступах к нему мы слышим музыку.

— Ух ты, какой дом, — замечает Сэм.

— Ребята, ведите себя хорошо, — наставляет нас мать Сары. — И чтобы все было в порядке. Позвоните, если что-то будет нужно или если ты не сможешь связаться с отцом, — говорит она, глядя на меня.

— Хорошо, миссис Харт, — отвечаю я.

Мы выходим из машины и идем к дому. От боковой стены дома к нам бегут две собаки: золотой ретривер и бульдог. Они виляют хвостами и неуклюже принюхиваются к моим брюкам, от которых пахнет Берни Косаром. У бульдога в зубах палка. Я отнимаю ее, бросаю через двор, и обе собаки несутся за ней.

— Доузер и Эбби, — говорит Сара.

— Я так понимаю, что Доузер — это бульдог? — спрашиваю я.

Она кивает и виновато улыбается. Сама того не желая, она напомнила мне, как хорошо ей знаком этот дом. Интересно, не странно ли ей самой снова оказаться здесь, только теперь со мной?

— Это была ужасная идея, — говорит Сэм. Он смотрит на меня. — Я только сейчас начинаю это понимать.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что всего три месяца назад парень, который здесь живет, наложил коровьего дерьма в наши с тобой шкафчики и запустил тефтелей мне в затылок во время обеда. А теперь мы здесь.

— Бьюсь об заклад, что Эмили уже пришла, — говорю я и толкаю его локтем.

Входная дверь ведет в фойе. Следом за нами врываются собаки и бегут в кухню, которая расположена прямо впереди. Я замечаю, что теперь палку держит уже Эбби. Нас встречает такая громкая музыка, что приходится кричать, чтобы тебя услышали. В гостиной танцуют. У большинства в руках бутылки с пивом, некоторые пьют воду и содовую. Оказывается, родители Марка куда-то уехали из города. Вся футбольная команда на кухне, половина из них в форменных куртках. Марк подходит и обнимает Сару. Потом пожимает мне руку. Он секунду смотрит мне прямо в глаза, потом отводит взгляд. Он не жмет руку Сэму. Он даже не смотрит на него. Возможно, Сэм прав. Наверное, это было ошибкой.

— Рад, что вы пришли, ребята. Проходите. Пиво на кухне.

Эмили стоит в дальнем углу и с кем-то разговаривает. Сэм смотрит в ее сторону, потом спрашивает Марка, где туалет. Тот показывает.

— Сейчас вернусь, — говорит мне Сэм.

Большинство парней расположились вокруг стойки в центре кухни. Когда мы с Сарой входим, их взгляды обращаются ко мне. Я смотрю на каждого из них по очереди, потом беру из ведра со льдом бутылку воды. Марк открывает бутылку пива и дает ее Саре. Он так на нее смотрит, что я вновь понимаю, как мало я ему доверяю. И я вижу, какая это странная ситуация вообще. Я в его доме с Сарой, его бывшей девушкой. Я рад, что со мной Сэм.

Я наклоняюсь и играю с собаками, пока Сэм не возвращается из туалета. К этому времени Сара ушла в угол гостиной и разговаривает с Эмили. Сэм напрягается, стоя рядом со мной и понимая, что нам ничего не остается, как подойти к ним и поздороваться. Он делает глубокий вдох. На кухне двое парней подожгли угол газеты, просто чтобы посмотреть, как она горит.

— Не забудь сказать Эмили комплимент, — говорю я Сэму, когда мы подходим. Он кивает.

— А, вот и вы, — говорит Сара. — А я уж думала, вы решили оставить меня в одиночестве.

— И в мыслях не было, — замечаю я. — Привет, Эмили. Как ты?

— Хорошо, — говорит она. Потом Сэму. — Мне нравится твоя прическа.

Сэм только смотрит на нее. Я толкаю его локтем. Он улыбается.

— Спасибо, — отзывается он. — Ты очень хорошо выглядишь.

Сара понимающе смотрит на меня. Я пожимаю плечами и целую ее в щеку. Музыка становится еще громче. Сэм что-то говорит Эмили, все еще нервничая, но она смеется, и он постепенно расслабляется.

— Ты в порядке? — спрашивает меня Сара.

— Конечно. Я с самой красивой девушкой на всей вечеринке. Что может быть лучше?

— Ой, молчи, — говорит она и тычет меня пальцем в живот.

Мы четверо танцуем час или около того. Футболисты продолжают пить. Кто-то появляется с бутылкой водки, и вскоре после этого одного из них — не знаю кого — рвет в туалете так, что по всему этажу идет запах блевотины. Еще один вырубается на софе в гостиной, а другие разрисовывают ему лицо маркером. Народ входит и выходит из дверного проема, ведущего в подвал. Я понятия не имею, что там происходит. Последние десять минут я не вижу Сару. Я оставляю Сэма, прохожу через гостиную и кухню и поднимаюсь на второй этаж. Толстый белый ковер, на стенах рядами висят картины и семейные портреты. Двери некоторых спален открыты. Другие закрыты. Сары не видно. Я спускаюсь обратно. Сэм один угрюмо стоит в углу. Я подхожу к нему.

— Что такая кислая физиономия? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Не заставляй меня поднимать тебя в воздух и переворачивать вверх ногами, как того парня в Атенсе.

Я улыбаюсь, Сэм нет.

— Меня тут прижал Алекс Дэвис, — говорит он.

Алекс Дэвис тоже из компании Марка Джеймса, в команде он в роли принимающего. Он в одиннадцатом классе, высокий и тощий. Я с ним никогда не разговаривал и мало что еще о нем знаю.

— Что значит «прижал»?

— Мы просто поговорили. Он видел, что я разговаривал с Эмили. Думаю, у них этим летом что-то было.

— Ну и что? Почему тебя это должно волновать?

Он пожимает плечами.

— Просто неприятно, и мне не по себе.

— Сэм, ты знаешь, сколько встречались Сара и Марк?

— Долго.

— Два года, — говорю я.

— И тебя это не волнует?

— Нисколько. Кому какое дело до ее прошлого? К тому же ты только посмотри на Алекса, — говорю я и киваю на Алекса, который стоит в кухне. Он тяжело привалился к стойке, глаза дергаются, лоб весь блестит от пота. — Ты что, действительно думаешь, что она может скучать по такому?

Сэм смотрит на него и пожимает плечами.

— Ты хороший парень, Сэм Гуд. Не надо себя принижать.

— Я не принижаю.

— Тогда не надо волноваться о прошлом Эмили. Нас определяет не то, что мы делали или не делали в прошлом. Некоторые люди отдают себя во власть сожалений. Но надо еще разобраться, есть ли о чем сожалеть. Это просто случилось и все. Переступи через это.

Сэм вздыхает. Он все еще не может себя перебороть.

— Ну, давай же. Ты ей нравишься. Тебе нечего бояться, — говорю я.

— Но я боюсь.

— Лучший способ бороться со страхом — это противостоять ему. Просто подойди и поцелуй ее. Вот увидишь, она ответит на поцелуй.

Сэм смотрит на меня и кивает, потом идет в подвал, где сейчас Эмили. В гостиной появляются обе собаки. Они борются. Языки свисают. Хвосты виляют. Доузер ложится на грудь, ждет, когда Эбби подойдет поближе, а потом прыгает на нее, она отскакивает. Я наблюдаю за ними, пока они не уходят по лестнице наверх, вырывая друг у друга резиновую игрушку. Без четверти двенадцать. В другом конце комнаты парочка целуется на диване. Футболисты все еще пьют на кухне. Я уже становлюсь сонным. Все еще не могу найти Сару.

И тут по лестнице из подвала выбегает один из футболистов, глаза у него обезумевшие. Он бежит к раковине на кухне, на полную мощь открывает воду и начинает распахивать дверцы кухонных шкафов.

— Внизу пожар! — кричит он стоящим рядом парням.

Они наполняют водой горшки и кастрюли и один за другим бегут вниз по лестнице.

Снизу поднимаются Эмили и Сэм. Сэм выглядит потрясенным.

— Что случилось? — говорю я.

— Дом горит!

— Сильно?

— Как на пожаре. И, я думаю, это наша вина. Мы… э-э-э… опрокинули на шторы свечку.

И Сэм и Эмили выглядят растрепанными, они явно целовались. Я мысленно делаю себе пометку не забыть потом поздравить Сэма.

— Вы видели Сару? — спрашиваю я Эмили.

Она качает головой.

Снизу прибегают еще парни. С ними Марк Джеймс. У него в глазах страх. Я первый раз чувствую запах дыма. Смотрю на Сэма.

— Выходите на улицу, — говорю я.

Он кивает, берет Эмили за руку, и они вместе уходят. Кто-то следует за ними, но другие остаются, наблюдая за всем с пьяным любопытством. Некоторые стоят на пути у футболистов, бегающих взад и вперед по лестнице, и тупо похлопывают их по спинам и подбадривают, как будто все это шутка.

Я иду на кухню и беру самую большую из оставшихся посудин, среднего размера металлическую кастрюлю. Я наполняю ее водой и спускаюсь по лестнице. Все уже эвакуировались, кроме нас, тех, кто борется с огнем, который оказался сильнее, чем я ожидал. Пламенем охвачена половина подвала. Брызгаться той водой, что у меня есть, было бы совершенно бесполезно. Я и не пытаюсь, вместо этого бросаю кастрюлю и кидаюсь вверх. Навстречу бежит Марк. Я останавливаю его на середине лестницы. Глаза у него разъезжаются от выпитого, но я вижу, что он в страхе и отчаянии.

— Забудь об этом, — говорю я. — Огонь слишком сильный. Надо всех вывести из дома.

Он смотрит вниз на огонь. Он знает, что я сказал правду. Маска крутого парня пропала. Больше не до притворства.

— Марк! — кричу я.

Он кивает, бросает кастрюлю, и мы вместе возвращаемся.

— Всем выйти! Сейчас же! — кричу я, поднявшись по лестнице.

Некоторые из тех, что пьянее других, не двигаются с места. Кто-то из них смеется. Один говорит:

— А где десерт?

Марк дает ему пощечину.

— Выметайтесь! — кричит он.

Я срываю со стены беспроводной телефон и сую его Марку в руку.

— Звони 911,— говорю я, перекрикивая громкие голоса и музыку, которая все еще доносится откуда-то как саундтрек к разверзающемуся аду. Пол становится теплым. Снизу начинает пробиваться дым. И только теперь все понимают, что дело серьезно. Я начинаю толкать их к дверям.

Я бегу мимо Марка, когда он начинает набирать номер, и проношусь по дому. Взбегаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и пинками открываю незапертые двери. Одна парочка целуется. Я кричу им, чтобы оба выметались. Сары нигде нет. Я спускаюсь вниз по лестнице и выбегаю через входную дверь в темную холодную ночь. Народ стоит и смотрит. Уверен, что кого-то из них захватывает перспектива увидеть, как сгорит дом. Некоторые смеются. Я чувствую, что начинаю паниковать. Где Сара? Сэм стоит с краю толпы, в которой, наверное, человек сто. Я бегу к нему.

— Ты видел Сару? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает он.

Я оборачиваюсь к дому. Из него все еще кто-то выходит. Подвальные окна светятся красным, языки огня лижут стекла. Одно из окон открыто. Из него валит черный дым и поднимается высоко в воздух. Я проталкиваюсь через толпу. Вдруг дом сотрясает взрыв. Все подвальные окна разлетаются вдребезги. Кто-то радостно вопит. Пламя добралось до первого этажа и быстро продвигается дальше. Марк Джеймс стоит впереди толпы и не может оторвать взгляд от дома. Его лицо освещено оранжевым огнем. Глаза в слезах и смотрят с отчаянием — я видел, что так же смотрели на все лориенцы в день вторжения. Как, должно быть, странно видеть уничтожение всего того, что ты всегда знал. Огонь распространяется агрессивно и враждебно. Все, что остается Марку, это только смотреть. Пламя начинает подниматься выше окон первого этажа. С того места, где мы стоим, мы чувствуем жар на своих лицах.

— Где Сара? — спрашиваю я его.

Он меня не слышит. Я трясу его за плечо. Он оборачивается и смотрит на меня невидящим взглядом; кажется, он все еще не может поверить тому, что видит своими глазами.

— Где Сара? — снова спрашиваю я.

— Я не знаю, — говорит он.

Я начинаю проталкиваться сквозь толпу, разыскивая ее и все больше волнуясь. Все смотрят на огонь. Виниловый сайдинг вспучивается и плавится. Все шторы на окнах сгорели. Входная дверь открыта, и через верхнюю часть дверного проема валит дым, словно перевернутый водопад. Сквозь дверь видна кухня, которая похожа на преисподнюю. На левой стороне дома огонь добрался до второго этажа. И тут мы слышим это.

Долгий страшный крик. И лай собак. У меня внутри все обрывается. Все напрягают слух в надежде, что не слышали того, что на самом деле слышали. Потом крик раздается снова. Ошибки быть не может. Теперь крик не стихает. По толпе прокатываются сдавленные стоны.

— О, нет, — говорит Эмили. — О боже, нет, пожалуйста, нет.