Выбор Наместницы

XCIV

Магистр Ир, не скрывая улыбки, выслушал гонца — как же, как же, самое подходящее время созывать Высокий Совет. Канализацию-то в городе так и не проложили! Он знал, что мятежники уже вошли в Сурем, не сомневался, что почтенный Тарлон не рискнет оказывать серьезное сопротивление, и понимал, что цель герцога Квэ-Эро — королевский дворец. И если не случится чуда, он своей цели достигнет. А за чудеса в этой империи отвечал орден Дейкар и белые ведьмы. Но чудо, нужное наместнице, больше по части огненных магов, хотя Ир не сомневался, что Энрисса пригласит и магистра Илану. Наместница мудра, торговаться можно только когда предложение превышает спрос. Ир сочувственно покачал головой: не в этот раз, ваше величество, не в этот раз. Сегодня продается только одно чудо, и в кои-то веки между огненными магами и белыми ведьмами нет никаких разногласий.

Илана торопливо переодевалась. Хотела бы она знать, кто придумал эту невыносимую моду — складки, складки, складки, так, что уже не понимаешь, где у тебя ноги, а сзади — хвост такой длины, что любая змея от зависти кожу скинет раньше срока. Увы, ничего не поделаешь — мятеж, война или конец света, а магистр ордена Алеон не может появиться во дворце в старомодном платье. Илана обернула шлейф вокруг руки и вышла во двор, где ее ждал экипаж. В такие минуты она завидовала исчезнувшим магам пространства. Они умели открывать порталы, и самое долгое путешествие занимало долю мгновения. Говорят, это умение их и сгубило — Навио не сумел отобрать у своих учеников силу, позволявшую открывать порталы, но сумел закрыть им выход наружу. И маги пространства так и остались навечно заперты между «тут» и «там». Она уселась поудобней, едва не прищемив край шлейфа дверцей кареты, и, откинув голову на обтянутый бархатом подголовник, улыбнулась: скоро наместница введет в моду кринолины.

Сурем замер. Обычно столица, не в пример прочим городам, не ведала различий между днем и ночью. Почтенные горожане, а уж тем более их супруги ложились спать рано, избегая праздности, губительной как для души, так и для тела, их примеру следовали и городские бедняки, правда, по другим причинам — у них не было денег на свечи, да и потом когда спишь — не хочется есть. Но хватало и любителей ночного образа жизни — из таверн по всему городу разносились песни менестрелей и стук кружек, молодые чиновники, щуря красные от бумажной работы глаза, искали местечко уединиться с уличной девкой, богатые экипажи везли знатных дам и их кавалеров на балы и приемы, сменившиеся с дневного дежурства стражники расходились по домам, цепляясь носами сапог за булыжники мостовой. Город полной грудью вдыхал фонарный чад, перемешанный с ночной прохладой, и выдыхал обратно винные пары, гул сотен голосов, перезвон гитарных струн. Так было обычно, но только не в эту, еще не вступившую в полные права ночь.

Сегодня город казался ослепшим и онемевшим — на улицах не горели фонари, все окна спрятались за ставнями, даже из щелей не пробивался свет. Темнота и тишина окутали Сурем густой паутиной. Горожане попрятались по домам, стражники были бы рады последовать их примеру, но вместо этого угрюмо топтались возле сторожевой башни, ожидая приказов — мятежники уже вошли в город, обойдя центральные ворота. Это груженые повозки не могли перебраться через остатки крепостной стены, а всадники, не обремененные тяжелыми доспехами, легко перепрыгнули через старые камни. Нет, стражники свой долг знали — столкнись они с бунтовщиками — храбро бы сражались, защищая родной город, щедро оплачивающий их кровь. Но городу, судя по всему, ничего не угрожало, а идти искать приключений себе на алебарды никому не хотелось. Тем более, попробуй поймай — они-то верхом, а стражники — пешие. Так и получилось, что герцог Квэ-Эро довел свой отряд до королевского дворца не потеряв ни одного человека. Квейг видел в этом доброе предзнаменование: если бы горожане сопротивлялись, половина его маленького войска осталась бы на узких улицах. Но жители Сурема еще раз подтвердили свою славу самых осторожных торговцев во всей империи. Он вспомнил Квэ-Эро — его люди не умели сражаться, слишком любили море и солнце, слишком ценили жизнь, но ни один враг не прошел бы вот так, килем сквозь волны по их земле.

А королевский дворец ждал незваных гостей — на башнях горели сигнальные костры, двери и окна оскалились стальными решетками, протяжно гудели трубы. Он придержал внезапно занервничавшую лошадь — нет, не сейчас. Ночью все преимущества будут на стороне защитников — они в этом дворце каждый коридор знают, каждую нишу, каждый закуток. Он бы все равно рискнул, но в бескровном проходе через город герцог увидал добрый знак свыше. Горожане не захотели драться, быть может, и наместница не пожелает? Время, когда еще можно было договориться миром, прошло, но если она согласится сдаться… Он отправил парламентера. И, самая главная причина отложить штурм — ночью может произойти что угодно, случайная стрела не станет разбирать, наместница там или не наместница. Квейг расставил дозорных — на маловероятный случай ночной вылазки. Если кто захочет сбежать из осажденного дворца — все равно не помешаешь, возле каждого входа солдата не поставишь, но и недооценивать противника не стоит. Герцог не боялся, что наместница пожелает тайно покинуть осажденный дворец: он знал, что Энрисса посчитает бегство недостойным. А если даже он и ошибся, и Энрисса предпочтет сбежать — достаточно расколотить на куски королевскую статую. Ее величество превратится во вдову окончательно усопшего короля и потеряет всякое право на власть. Сам он облюбовал одну из скамеек в дворцовом парке, надеясь поспать хоть час перед штурмом. Он так и не научился спать в седле, и сейчас ресницы сами собой тянули веки вниз, закрывая глаза.

Человек, вышедший из северных ворот, не пытался спрятаться. Он шел открыто, освещая себе путь факелом. С такого расстояния даже неопытный лучник снял бы наглеца стрелой, но яркая синяя повязка на его голове, знак парламентера, защищала надежнее любого доспеха. Даже варвары не смеют убить «несущего слово». Человек подошел к дозорным, и десятник поспешно соскочил с коня, вытянулся в струнку, не веря своим глазам. Генерал Айрэ кивнул:

— Я хочу поговорить с герцогом.

Любого другого, будь он хоть трижды парламентер, сперва бы расспросили, потом обыскали, и лишь после этого подпустили к командиру. Честь — честью, а мало ли кто спрятался за священной синей повязкой, бывают и такие, что ни богов, ни людей не страшатся. Но генерала Айрэ пропустили со всевозможным почтением. Ланлосс медленно шел в указанном направлении, его провожатый тоже замедлил шаг, запоздало сообразив, что хромому генералу трудно за ним угнаться. Ланлосс, даже не видя лица молодого воина, догадывался, о чем тот подумал: мол, хоть и славен генерал, а старый уже, раны покоя не дают. Если бы только дело было в хромоте… не нога болела, сердце колючим комком пакли вцепилось в грудь — первый раз в жизни Ланлосс Айрэ не мог отличить победу от поражения. Руки опустились на наборный серебряный пояс, перетягивающий камзол, пальцы легли на чеканные бляшки — нет, не сейчас, еще не время.

Квейг спал. Скамейка оказалась короче, чем выглядела на первый взгляд, он едва на ней уместился, узорная чугунная решетка врезалась под ребра, голова под опасным углом уткнулась в подлокотник. И, несмотря на неудобства, герцог спал, да так, что даже не услышал шагов, провожатому генерала Айрэ пришлось чуть ли не на ухо ему крикнуть, наклонившись:

— Ваше сиятельство, проснитесь!

Квейг открыл глаза, моргнул, пытаясь понять, почему еще темно — он же приказал разбудить себя на рассвете, и только сев на скамейке, увидел Ланлосса, стоявшего чуть поодаль, в пятне факельного света.

— Генерал Айрэ, ваша светлость, — пояснил воин, словно герцог мог бы не узнать своего бывшего командира.

— Я вижу, Пэйл. Возвращайся на свой пост.

Следуя примеру Ланлосса, Квейг знал всех своих солдат по именам, хотя собственно его людей тут было немного — несколько человек из дворцовой стражи, да еще пяток отчаянных голов из берегового братства, решивших сменить палубу на твердую землю, раз уж капитану загорелось с наместницей повоевать. Остальных отрядили под его начало союзники, пожертвовавшие частью своих дружин.

Квейг поднялся, шея предательски хрустнула — от такого, с позволения сказать, отдыха только голова разболелась.

— До рассвета — около часа, — ответил Ланлосс на промелькнувший во взгляде герцога вопрос.

— Час, чтобы передумать? Вы ведь за этим пришли, мой генерал. — Он не спрашивал и не упрекал. Генерал ведь прав, это герцог Квэ-Эро — мятежник.

— Ты хорошо шел, Квейг.

— Я знаю.

— Все еще можно уладить. Наместница готова забыть.

— Еще бы. Когда войско стоит под стенами дворца. Забыть она готова, да вот никто не помешает ей потом вспомнить, — герцог усмехнулся — забавно, но сдаваться предлагают ему самому. Мол, распусти войска, вернись домой, а мы все простим.

Ланлосс и не ждал ничего другого. Что бы он сейчас ни сказал Квейгу — тот не развернется и не отправится домой. Поздно. Если бы он только мог убедить упрямого герцога, что все еще действительно можно исправить. Наместница готова заключить мир, даже согласна отдать мальчика законному опекуну. Но Квейг не поверит, да и сам Ланлосс в глубине души понимал, что затишье будет временным. И все же, он тратил слова на последнюю бесплодную попытку оттянуть неизбежное:

— Ты понимаешь, что делаешь?

— Понимаю, понимаю! — Квейг не скрывал гнев — этот вопрос он постоянно задавал себе сам. И с каждым разом ему все меньше и меньше нравился ответ.

Он понимал, что снять наместницу с трона — проще простого. А вот что делать дальше… как выбирать, кто сядет на освободившийся трон, как договариваться с магами, как успокоить народ и объяснить им, что проклятье короля Элиана не разрушит империю… Потому что не было никакого короля. Впрочем, проклятье сработает без всякой магии — ни одна империя не выдержит подобных потрясений. Все он понимал, но уже не мог ничего изменить. Надеялся только, что сумеет перекрыть своим телом поток, что прорвется из разрушенной плотины. А не сумеет — будет проклят, и по заслугам.

Они продолжали разговаривать, левая рука Ланлосса снова легла на пояс, на этот раз сжав нужную бляшку, со всей силы, так, что заостренный край рассек кожу, кровь потекла по серебру, заполняя линии чеканки, против всех законов природы не стекая на землю. Металл нагрелся, бляшка словно прожигала руку насквозь, но Ланлосс продолжал говорить, радуясь, что свет мешает ему посмотреть в глаза собеседника. Боль нарастала, металл в ладони казался расплавленным, он боялся опустить взгляд, и увидеть, что жидкое серебро проступает сквозь кожу, пройдя ладонь насквозь. Затем жар сменился не менее обжигающим холодом, и через мгновение металл снова стал обычным серебром, порез затянулся, кровь выгорела дотла. Свершилось. И точно так же выгорел разговор — им больше нечего было сказать друг другу. Ланлосс переложил факел в другую руку:

— Я хотел бы, чтобы все сложилось иначе. Но каждый из нас делает то, что должен.

— То, что считает должным, мой генерал, — поправил его Квейг.

— Да. То, что считает долгом.

Квейг смотрел вслед уходящему Ланлоссу — генерал шел медленно, заметно припадая на хромую ногу. В следующий раз они встретятся в бою. Иначе Ланлосс не стал бы возвращаться в осажденный замок. Ну что же, это несколько уравнивает шансы.

А Ланлосс все никак не мог распрямить плечи, словно содеянное с каждым шагом все сильнее вдавливало его в землю. Он знал, что бой закончился только что. Знал, что опять победил. И уже сейчас, спустя мгновения, ненавидел свою победу. А впереди еще долгие годы. Боги справедливы, а отнюдь не милосердны.