Выбор Наместницы

CVII

Согласно традиции, осужденному на смерть давали семь дней для молитвы и раскаянья: по одному дню на каждого из Семерых. Казнили утром восьмого дня. Семь дней: можно приготовиться к смерти, а можно попытаться сохранить жизнь — просить королевского помилования. Наместница достаточно знала о графе Виастро, чтобы понимать: сам он прошение не подпишет, пойдет на эшафот, не из гордыни или упрямства, а потому, что все прочее сочтет недостойным. При этом граф вовсе не стремится умереть, просто так уж все сложилось. Но в ее планы не входило отрубать еще и эту голову.

Энрисса, поморщившись, вызвала Ванра. От прежнего доверия не осталось и следа, но ее личный секретарь по-прежнему оставался незаменимым для некоторых деликатных поручений. Наместница не хотела, чтобы по дворцу пополз слух, что ее величество сперва приговорила графа Виастро к смерти, а потом заставила просить пощады. А ведь граф вдобавок не преминет объяснить, в чем, с его точки зрения, его подлинная вина, и кто именно правит империей. Ванр же, как никто другой, знал, о чем следует молчать, и просчитался всего единожды.

Она сухо кивнула согнувшемуся в поклоне мужчине:

— Отправляйтесь в тюрьму, господин Пасуаш. Я хочу, чтобы Вэрд Старнис подписал прошение о помиловании.

— Ваше величество, я сомневаюсь, что…

— Господин секретарь, сомнения оставьте тем, кто может позволить себе подобную роскошь. Ступайте.

Ванр торопливо вышел из кабинета. В следующий раз ему прикажут отыскать Филест в Зачарованном Лесу, или победить Ланлосса Айрэ на дуэли. Если бывший граф Виастро оказался достаточно глуп, чтобы попасть на эшафот, он наверняка будет слишком благороден, чтобы с этого эшафота сойти. И ведь Энрисса все прекрасно понимает, просто ей доставляет удовольствие поручать Ванру невыполнимое, проклятая стерва наслаждается его беспомощностью! Даже в бытность свою младшим секретарем, а по сути дела — простым писарем, ему не довелось проглотить столько унижений, сколько за последний месяц.

Ванр собрался с мыслями — нужно хотя бы попытаться, вдруг боги улыбнутся, и Старнис проявит здравый смысл, а ему не придется переминаться с ноги на ногу стоя перед наместницей. Приказал стражникам привести заключенного в тюремную канцелярию, да пошевеливаться. Помалкивать не приказал, бесполезно. В каждую бочку затычку все равно не воткнешь. Он еще раз проверил комнату для допросов: стены — толстые, дверь из чешуйчатого дуба, никаких окон. Нужно быть магом, чтобы подслушать их разговор. Если слух по дворцу и разнесется — это уже не его вина.

Вэрд Старнис ко всему подходил с обстоятельностью: молиться — значит, молиться. Но при всем старании он не мог припомнить за собой столько грехов, чтобы хватило на неделю, посему управился за первый день. Оставшиеся шесть предстояло провести в невеселых размышлениях. Страха не было, только досада, что все оказалось напрасно — наместница не стала слушать, зато теперь он мог не сомневаться — Энрисса все знает и боится магов до потери сознания. И приносит его в жертву своему страху. С тем же успехом он мог остаться дома… Квейгу было бы спокойнее умирать.

Когда стражник открыл дверь, Вэрд на какой-то краткий миг испугался, что не заметил, как истекло время, и этот день — последний. Но тут же опомнился, даже не сдержал короткий смешок — разве можно сбиться в счете до семи? Тюремщик вывел его из камеры, еще двое пристроились за спиной, и они медленно двинулись по узкому коридору. На факелах в дворцовой тюрьме не экономили, а вот отдушин для воздуха можно было пробить и побольше: клубящийся под потолком чад навевал мысли о туманах на торфяных болотах Тейвора. Сам Старнис там никогда не был, но слышал, что местные жители натягивают веревки между своими домами — в ненастные дни можно заблудиться в двух шагах от раскрытой двери. Он старался не думать, куда его ведут — слишком уж неприятные приходили на ум возможности. Если им заинтересовались маги… то и смерть не спасет, эти, если пожелают, тело из могилы поднимут, прахом развеют, а потом заново соберут. Но в комнате для допросов его ожидал всего лишь секретарь наместницы.

Ванр коротко улыбнулся, подчеркнуто сдержано и сочувственно в то же самое время, указал на стул, заботливо придвинутый к тяжелому столу:

— Прошу вас, господин Старнис, садитесь.

Вэрд не был знаком с Пасуашем лично, но знал, что секретарь пользуется полным доверием своей госпожи. Похоже, ее величеству что-то понадобилось от бывшего графа Виастро. Но если она не пожелала в свое время выслушать его в личном разговоре, зачем сейчас присылать посредника? Он посмотрел на чиновника: лицо Ванра светилось искренним участием, сочувствием, пониманием. Любая труппа лицедеев была бы счастлива заполучить такого актера! Но Вэрд слишком хорошо знал цену придворной искренности, даром что редко бывал в столице.

— Господин Пасуаш. Чем обязан?

— Я здесь по воле ее величества, — Ванр виновато улыбнулся.

— Какое совпадение. И что угодно ее величеству?

— Вы должны понимать, граф, — Ванр, казалось, совершенно позабыл, что Старнис лишен титула, — что первый долг ее величества — забота о благе империи. Да, да, эти слова повторяют направо и налево, но разве от этого меняется суть? Я не высокий лорд, может, вам из провинций виднее, но я восемь лет служу наместнице, и могу отличить подлинную заботу от прописной буквы. Ее величество должна заботиться об империи, и при этом она скована законом, сильнее, чем любой из нас.

Вэрд слушал не перебивая, даже с некоторым удивлением — такая подлинная убежденность звучала в словах невысокого чиновника. А Ванр продолжал:

— Вы осуждены по закону, это неоспоримо. Ваша смерть — потеря для империи, и с этим так же не поспоришь. Нужно ли пояснять? — И, не дождавшись ответа, сам ответил на свой вопрос, — Виастро — приграничная провинция, вашему сыну — десять лет. Ваш сосед — мятежник, но это не самая страшная беда, он сначала делает, а потом уже думает. Конечно, империя найдет опекуна для вашего мальчика, но пока новый человек разберется что к чему, учитывая неизбежные беспорядки в Инваносе, а ведь весьма вероятно, что и там скоро понадобится опека Короны…

Вэрд поймал себя на том, что кивает — обо всем этом он успел подумать за прошедшие три дня. И о сыне, и о провинции, и об Арно… Но десятилетние мальчики быстро вырастают, он сам остался сиротой в двенадцать, управляющий и капитан справятся сами. Справлялись же три года подряд, пока граф воевал. У наместницы должно хватить ума не мешать людям, знающим свое дело. Дарио, с этим труднее… но Арно-то не десять лет! И ведь не обязательно, что Вэрд сможет остановить порывистого друга даже если окажется дома. Но было неприятно слышать от секретаря наместницы собственные мысли. Граф хорошо владел собой, но Ванр умел читать по выражению глаз, по едва заметному подергиванию век, на секунду сломавшейся линии рта. Он кивнул:

— Я понимаю вас. Честь, разумеется, дороже, а там и без вас управятся. Незаменимых ведь не бывает. Не стану лгать — управятся, и вашего сына вырастят, и вашу землю защитят. Быть может, даже вашему другу пыл охладят вовремя. Но почему кто-то должен исполнять ваш долг лишь потому, что вам обязательно нужно умереть с честью? Не честнее ли жить?

Вэрд только собрался ответить, но Ванр перебил его:

— Думаете, что я понимаю в делах чести, чернильница на ножках, оборка при юбке? Быть может ничего. Но все эти годы я делаю то, что должен. И никогда — то, что хочу. День за днем, год за годом. Невелик подвиг, конечно, но не всем же на эшафот с гордо поднятой головой. — Ванр устало закончил, — Ее величество хочет помиловать вас, граф. Вот прошение. Подпишите — и завтра вы сможете отправиться домой.

Вэрд медленно читал прошение, прикрывал глаза после каждой строчки, словно хотел запомнить дословно. Свой позор. Он протянул руку за пером, окунул его в чернильницу. Ванр стоял в стороне, даже не смотрел на графа, будто устыдился излишней откровенности. А Вэрд как наяву увидел весы в руках Хейнары Беспристрастной: на одной чаше — долг, вернее — долги, на другой… На другой спокойный, уверенный голос, обещающий: «Не сомневайтесь, граф, вы успеете подтянуться к штурму, я извещу вас». Нельзя не поверить. Письмо Арно — крупные круглые буквы, лорд Дарио сохранил ученический почерк — он собирает людей, хочет с боем взять дворцовую тюрьму, и еще одно невыполнимое обещание: я все улажу, Арно. Не уладил. И последним камушком — девушка, невероятным усилием сдерживающая слезы, рука прижата к горлу, свеча выхватывает набухшие вены на тонкой кисти: «Вы просто трус, спрятавшийся за чужую спину!» Нет, он не трус… пока еще не трус, но если согласится — будет трусом. Весы плавно раскачиваются, пальцы сжимают перо. Он поднимает взгляд на Пасуаша:

— Скажите, господин Пасуаш, герцог Квэ-Эро подавал прошение о помиловании?

Ванр видит, как побелели костяшки пальцев, обхватившие перо. Неужели рыбка сорвется, ведь приманку-то уже с крючком заглотал, он быстро находит как ему кажется, подходящий ответ:

— Закон есть закон. Ее величество не может простить герцога, помилование для него означает пожизненное заключение. Поэтому она и не предлагает ему подобную бумагу на подпись. А сам герцог, похоже, не просит пощады по своим соображениям, — последняя фраза прозвучала многозначительным намеком. Мол, вспомните-ка, уважаемый, старые сплетни.

Вэрд снова прикрывает глаза — так легче думается. Весы застыли в равновесии. Он хотел бы подписать бумагу, и завтра же уехать домой. Попытаться забыть и о магах, и о наместнице, и о человеке, заслонившем его от смерти. Но он не может пойти на это: дело не в чести, а в честности. Честности прежде всего перед самим собой, а потом уже — перед Арно, Квейгом и его синеглазой сестрой. Слово нужно держать. Перо осталось в чернильнице:

— Боюсь, я должен отказаться от милости ее величества, господин Пасуаш. Империя выстоит и без моего участия, а я предпочту остаться здесь.

Ванр подался вперед, заглянул графу прямо в лицо. О да, можно говорить дальше, убеждать, уговаривать, завязать долгий утомительный разговор, но он уже понимает — проиграл. Крючок вырван с мясом, с разорванной губы капает кровь. Он кивает:

— Я хотел бы солгать, что уважаю ваше решение, граф. Но не могу. Прощайте.