Всемирный следопыт, 1927 № 07

СТО ДНЕЙ В АТЛАНТИЧЕСКОМ ОКЕАНЕ

Спортивно-морской рассказ Алена Жербо

В настоящее время совершает путешествие вокруг света на маленькой парусной лодке молодой французский мореход Ален Жербо. В 1924 г. Ален Жербо переплыл на этой лодке через весь Атлантический океан, из Европы в Америку, пробыв в океане совершенно один в маленькой лодке сто дней. Это плавание даже в наши дни является настолько смелым и рискованным, что заставило заговорить о себе　весь спортивный мир.

　О своем плавании Ален Жербо написал книгу, которая была переведена на многие европейские языки. В ней Жербо просто, нисколько не рисуясь, рассказывает о своих приключениях и переживаниях. Выдержки из этой книги мы и печатаем ниже.

Прежде чем рассказывать о моем плавании, нужно познакомить читателя с моей лодкой. Зовут ее «Файркрест». Это слово можно перевести как «Огненная волна». «Файркрест» построена в 1892 г., значит, она живет уже тридцать три года. Возраст почтенный.

«Файркрест» имеет одиннадцать метров в длину, а наибольшая ее ширина — два метра с половиной. Чтобы эту скорлупу не могли опрокинуть морские волны, она имеет свинцовый киль весом три с половиной тонны и, кроме того, три тонны внутреннего балласта. На палубе только два иллюминатора и две рубки, которые плотно закрываются, так что вода почти не может попасть внутрь лодки.

«Файркрест», имеет одну мачту, и вся лодка построена из крепкого дуба, а панели кают сделаны из красного дерева и клена. Внутри лодки — три каюты. На корме — каюта с двумя койками и умывальником, в средине — каюта-столовая, там стоит стол и шкап с книгами. Наконец, на носу — каюта-кухня и склад провизии.

Состав моей библиотеки по необходимости ограничен, и поэтому я взял с собой только «приключенческую» литературу и несколько моих любимых поэтов. Из авторов, взятых мною, назову прежде всего Эдгара По, затем Клода Фаррера, Жозефа Конрада, Стивенсона и Джека Лондона — великого мастера небольших рассказов.

Конрад и Стивенсон вселили в меня пылкую любовь к морю, хотя впервые любовь к нему зародилась у меня еще в раннем детстве, когда я смотрел в Сен-Мало, как суровые бретонские рыбаки снаряжают суда в опасные плавания к Нью-Фаундленду или к обильным рыбой водам Исландии.

И уже тогда я мечтал о том, что, когда вырасту большой, куплю небольшое судно и стану моряком. Теперь моя мечта осуществилась. Я имею судно. Правда, это судно лишь небольшая гоночная лодка, но все-таки на ней я могу пуститься в море…

В апреле 1924 г. я стал готовиться к путешествию. Моя лодка стояла в Каннах, на Ривьере. Я стал заготовлять припасы. Погрузил на «Файркрест» 300 литров воды, 40 кило солонины, 30 кило морских сухарей, 15 кило соленого масла, 24 банки с вареньем и 30 кило картофеля.

25 апреля я снялся с якоря и направился к Гибралтару. Без особых приключений я пересек Средиземное мере и 15 мая был в Гибралтаре. Здесь я сделал двухнедельную остановку, чтобы подготовиться к долгому переходу через Атлантический океан.

Наконец все было готово. Я был вполне «снаряжен». Шестого июня в полдень я снялся с якоря. Великое рискованное предприятие началось. Никогда еще никто не пытался переплыть один через всю северную часть Атлантического океана, с востока на запад. Правда, американец кап. Слокум[46]) переплыл на маленьком судне из Америки в Европу, но он пересек Атлантику в южной части и делал остановку на Азорских островах. Наибольший путь, пройденный им без захода в гавань, равнялся 2000 миль, а мне предстояло сделать приблизительно 4500 миль.

Итак, я отплыл из Гибралтара. Погода стояла прекрасная. Дул легкий ветерок, и я лежал, вытянувшись, на палубе, лениво мечтая о том, что ждет меня впереди.

«Файркрест» быстро уносился на запад, и скоро с горизонта исчезла скала Гибралтара. Вокруг лодки кишело множество разнообразных рыб. Дельфины резвились около судна. Ныряли альбатросы. Кругом расстилалась безбрежная йодная гладь. Я был один между небом и водою…

Я выработал себе расписание распределения моего времени и решил строго его выполнять. Вставал в пять часов утра, быстро умывался и готовил себе завтрак, который неизменно состоял из супа, сала, сухарей, соленого масла, чая и сгущенного молока.

Готовил пищу на примусе. Машинка эта была прикреплена таким образом, чтобы кастрюли и сковородки стояли горизонтально при всяком положении лодки. На самом же деле, лодка часто давала такой сильный крен, что сковородка падала с примуса, обдавая мои босые ноги кипящим маслом.

Во время сильной качки было очень трудно стряпать. Не все попадало прямым путем в рот, и часто солонина оказывалась на полу. Да и трудно было двигаться в тесной каюте.

По двенадцати часов подряд я стоял у руля, и при благоприятном ветре мне удавалось делать от 80 до 150 километров в день.

В течение этих двенадцати часов у руля, при очень сильных ветрах, мне приходилось быть все время «на-чеку». Читать в это время было невозможно, и все-таки я никогда не скучал. Я любовался красотою моря и волн, видом моей лодки и декламировал вслух стихи моих любимых поэтов: Шелли, Верхарна, Эдгара По.

К ночи я чувствовал себя смертельно усталым. Я уменьшал площадь большого паруса, клал судно в дрейф,[47]) прикреплял руль, вторично готовил себе обед или ужин — как угодно, — который состоял из солонины и картофеля. Под влиянием морского воздуха у меня развился волчий аппетит, и мне не приходилось жаловаться на «повара», что он невкусно приготовил.

Наконец, обессиленный, сваливался на койку и, укачиваемый волнами, засыпал глубоким сном. Вскоре я привык спать очень чутким сном. Я лежал, вытянувшись на койке, голова моя находилась между стенками судна, вода была в нескольких сантиметрах от моих ушей, и я мог судить о скорости хода судна по шуму воды, ударявшейся о борта. По движению судна, по степени килевой или боковой качки я тотчас догадывался, что «Файркрест» изменил свое положение по отношению к ветру, и отправлялся на палубу, чтобы повернуть румпель[48]).

Так я плыл целый месяц. Пережил небольшую бурю, которая сломала ватерштаг и бушприт[49]); починил паруса. Все шло отлично.

Однажды вокруг моей лодки появилось много водорослей: я попал в Саргассово море. В другой раз я заметил кусок дерева, изъеденный червями и покрытый раковинами, — вероятно, обломок корабля, погибшего когда-нибудь в океане.

По моим расчетам, я сделал половину пути и уже мечтал о благополучном приезде в Америку. Но вдруг, как-то утром я сделал неприятное открытие: большая часть моего запаса пресной воды сделалась негодной для питья.

При отплытии из Гибралтара я взял триста литров пресной воды в двух резервуарах из оцинкованного железа и в трех дубовых бочках. Всю воду из резервуара я уже выпил, и тогда только обнаружил, что вода в двух бочонках приняла темно-красную окраску, приобрела солоноватый вкус и, даже прокипяченная и профильтрованная, совершенно не годилась для питья. Бочонки были сделаны из слишком свежего дерева, и дубильная кислота совершенно испортила воду.

У меня оставалось только 50 литров пресной воды, а я находился более чем в 2000 миль от Нью-Йорка. Я плыл под тропиками, и надежды на то, что пойдут обильные дожди, которые могли бы пополнить мой запас пресной воды, у меня не было.

Я высчитал, сколько дней может продолжаться мое плавание, и решил пить только по одному стакану в день, а для стряпни, насколько возможно, употреблять морскую воду.

На другой день после этого открытия я испытал впервые муки жажды. Свой стакан я выпил маленькими глотками, но уже в полдень стал ощущать сильнейшую жажду. Солнце палило нестерпимо. В горле пересохло. Я стал чувствовать сильную боль в голове.

Внимательно смотрел я на горизонт, ища дождевых туч, но небо было безоблачно, а барометр стоял высоко.

Неужели так и не выпадет дождя, и я буду страдать от жажды среди беспредельного океана?

За моей лодкой летят альбатросы, а мой язык почти машинально шепчет слова из знаменитой поэмы Кольриджа:

Так прошло несколько дней. Я начинал слабеть, и отчаяние стало нападать на меня. Затем последовали другие неудачи.

Я не склонен к суеверию, но пятница 13 июля была исключительно неудачна для меня. «Файркрест» страшно качало. Волны на океане были огромные. Несчастье началось с самого утра. В переднем парусе образовалась большая дыра. Я стал спускать парус, как вдруг снасть лопнула, и парус упал за борт в море.

Я пошел по бушприту, чтобы вытащить парус, и поставил ногу на лиссельспирты (поперечины) бушприта, как внезапно один сломался подо мной, и я упал в море. Мне посчастливилось ухватиться за ватерштаг, и я кое-как выбрался из воды… Лодка моя шла в этот момент со скоростью трех миль в час, и если бы мне не удалось ухватиться за ватерштаг, я остался бы один среди океана.

Не успел я притти в себя от пережитых волнений, как началась буря. Ураган надвигался с северо-запада. Океан покрылся громадными волнами, которые яростно обрушивались на мою крошечную лодку. Маленький «Файркрест», зарывался носом в водную пучину, и горы воды катились через палубу. Было очень трудно удержаться на ней и не быть смытым волнами; поэтому я поспешил убрать паруса, спустился в каюту, крепко закрыл все люки и… предоставил «Файркрест» самому себе.

Волны бросали лодку, как щепку, из стороны в сторону. В каюте все предметы и вещи катались из угла в угол. Буря продолжалась всю ночь. Если бы у меня не было полной уверенности в моей лодке, я мог бы думать, что она опрокинется или будет разбита волнами. Но я знал хорошо мою лодку и поэтому спокойно лег на койку. Хотя качка была такая, что было крайне трудно удержаться на койке, не свалившись на пол, однако, я все-таки ухитрился заснуть и в эту ужасную ночь. Два дня я еще носился по волнам, преследуемый бурей. Наконец, буря утихла, и надо мной снова Засияло солнце.

Но с наступлением жары меня опять замучила жажда. Начались сильные боли в горле. Оно так распухло, что я лишь с трудом мог глотать воду и сгущенное молоко. У меня началась лихорадка, и я так ослаб, что не мог больше управлять рулем и с трудом держался на палубе, еле справляясь с парусами.

26 июля на пятидесятый день моего отплытия из Гибралтара, я так ослабел, что вынужден был спустить все паруса, кроме передних, затем улегся в каюте, предоставив «Файркрест» самой себе.

Через четыре дня мне стало лучше. Я поднялся на палубу, затем сварил картофель, напился чаю с сухарями. Солонину я выбросил всю за борт и питался только сухарями. Но я чувствовал, что для восстановления, сил мне нужна какая-либо более вкусная пища. Между тем около лодки в изобилии плавали рыбы, особенно — так называемые «дорады». Я решил заняться рыбной ловлей. Закинул несколько бывших у меня удочек. Но дорада не попалась на приманку. Пробовал бить дорад трехзубой острогой, но ничего не выходило…

Потеряв надежду достать свежей провизии, я безнадежно садился на борт лодки и спускал босые ноги в воду. И тут, однажды, произошло нечто неожиданное: три дорады кинулись к моим ногам. Кинулись они очень стремительно, но я оказался быстрее их. Я проткнул и подцепил одну из них острогой, и вскоре на палубе лежала рыба больше метра длиною.

Теперь свежей пищи у меня оказалось в изобилии, и я знал, как добывать ее.

Я знал, что дорады любопытны, и что для того, чтобы поймать их, нужно привлечь чем-нибудь их внимание. Но скоро они привыкли видеть у борта мои ноги. Надо было придумать что-нибудь новое, и я заметил, что больше всего их привлекает вертящаяся в воде белая тарелка. Когда мне нужно было поймать дораду, я спускал за борт на бечевке тарелку, а сам стоял с острогой. Таким способом мне удавалось наловить столько рыбы, что не мог всю ее съесть.

Еды у меня было более чем достаточно, но почти нечего было пить. Приходилось воду процеживать через тряпку, но и после этого вкус ее был отвратительный. Однако и такую воду приходилось пить в очень ограниченном количестве.

Я страстно желал дождя и, наконец, дождался. Не нахожу слов, чтобы передать мою радость, когда увидел, что приближается грозовая туча.

Ночью 4 августа началась гроза. Молнии зигзагами прорезывали тучи и озаряли по временам океан ослепительными вспышками света. Я сидел на палубе среди тьмы и любовался этой величественной картиной.

Вскоре пошел дождь, и я начал набирать дождевую воду в большой парус, разложенный на палубе. Не давая стечь воде с паруса, я черпал ее и сливал в бочонок, укрепленный у мачты. В эту ночь я целиком утолил жажду, и мне удалось набрать в запас воды более 50 литров.

Я был доволен, почти счастлив. Прошло два месяца с тех пор, как я отплыл из Гибралтара. В течение шестидесяти дней я не говорил ни с одним живым существом.

Тот, кто думает, что я очень скучал во время моего плавания, что мне очень тяжело было выносить одиночество, — ошибается. Скучать мне решительно было некогда. Большую часть времени я был занят починкой парусов и снастей, работой у руля, приготовлением пищи. У меня почти не оставалось времени даже для чтения, хотя в библиотеке у меня было множество книг с описанием морских приключений.

9 августа (на шестьдесят четвертый день после выхода из Гибралтара) «Файркрест» находился в милях 500 от Бермудских островов и около 1200 миль от Нью-Йорка. Если судить по той скорости, с которой я шел до сих пор, то до конца путешествия мне нужен был еще месяц. Но я знал, что прошлое не всегда является верным указанием для будущего. Знал, что мне придется вступить в зону циклонов и пересечь Гольфштрем; мощную океаническую реку, которая широким потоком льется из Мексиканского залива к берегам западной Европы.

Действительно, в тот же день я мог уже понять, что ждет меня в будущем. Всю ночь бушевала гроза. Сильный западный ветер дул мне навстречу. Я хотел обогнуть с юга Бермудские острова, чтобы попасть навстречу Гольфштрему, а затем, воспользовавшись его северо-восточным течением, подняться вверх по направлению к Нью-Йорку. Поэтому я повернул «Файркрест» на юго-запад.

Ветер сильно кренил лодку, и все время она имела такой наклон, что мне приходилось перемещаться по палубе с большой осторожностью. Стоило только поскользнуться, и я очутился бы за бортом, а моя лодка, не управляемая никем, уплыла бы одна, оставив меня на съедение акулам.

В каюте было жарко. Но открыть люки было нельзя, так как волны моментально залили бы всю внутренность лодки. Суденышко нестерпимо качало. Когда я по рассеянности ставил на столик чашку или блюдо, они немедленно скатывались на пол.

Задыхаясь от нестерпимой духоты, я осторожно приоткрыл люк и выполз на палубу подышать воздухом. Моментально я был весь забрызган водой. Это меня немного освежило.

Лежа на палубе, среди волнующегося океана, я был свидетелем любопытной картины: огромный кит, преследуемый нарвалами[50]), быстро проплыл мимо лодки, вздымая горы пены и брызг.

Буря все усиливалась. Я изменил направление и повернул на северо-запад. На следующий день погода стала еще отвратительнее. Неистовый ветер гнал перед собой огромные волны с гребнями, покрытыми беляками. Волны перекатывались через лодку, угрожая смыть меня с палубы. Я вынужден был все время крепко держаться за снасти или за мачту. Я весь был пропитан морской водой. Меня обмывала то пена, то соленая вода, то дождь. Но было жарко, и я предпочел сбросить одежду, которая при таких условиях была бы совершенно бесполезна. Голый я высыхал скорее.

Несмотря на то, что иллюминаторы и люки были плотно закрыты, в каюту набралось много воды. Целыми часами я откачивал ее насосами, но тем не менее, пол в каюте оставался покрытым водой, и когда лодка кренилась то на один, то на другой бок, вода перекатывалась по полу, затопляя ящики, провизию, книги, — все было промочено и испорчено.

Между тем на океане свирепствовал настоящий ураган. Небо потемнело от грозных туч, таких низких и густых, что день стал походить на ночь. Буря то и дело рвала паруса, и я не успевал их чинить. Дождь лил ручьями, он сек и почти ослеплял меня, так что я только на мгновение мог открывать глаза, но темнота, дождь и брызги волн не позволяли разглядеть что-либо с одного конца лодки до другого.

Так продолжалось двадцать суток. Я настолько пропитался водой, что кожа на руках разбухла и размякла, и я испытывал ужасные мучения, когда приходилось тянуть снасти или чинить паруса.

Но ни буря, разрывавшая паруса, ни вода, заливавшая каюты, — ничто не могло поколебать моей любви к морю. Моряк должен быть готов ко всяким испытаниям. Я знал, что мы с «Файркрестом» можем когда-нибудь встретиться с такой сильной бурей, что она увлечет обоих нас на морское дно, но к такому концу должны быть готовы посвятившие свою жизнь морю.

Утром 20 августа я понял, что ураган; достиг своего предела. Ветер и волны со страшной силой устремились на лодку, как бы желая уничтожить ее. Однако маленький «Файркрест» продолжал нырять в морской пучине и шел своим путем так отважно, что мне хотелось петь. Вот она, жизнь!

Но внезапно разразилась катастрофа, которой я не предвидел. Был полдень. «Файркрест» шел быстро вперед. Вдруг я увидел, что прямо на лодку несется водяная гора с белым клокочущим гребнем. Волна надвигалась с грохочущим шумом.

Я быстро сообразил, что если останусь на палубе, то меня неминуемо смоет за борт. Спасаться в каюту было поздно. Если бы я открыл люк, то в этот момент волна могла залить палубу и всю внутренность лодки, и потопила бы ее.

Я чувствовал уже дыхание огромной волны — и в порыве самосохранения быстро полез на мачту. Едва я добрался до половины ее, как волна яростно хлынула на «Файркрест», который исчез под громадной массой воды и клубящейся пеной. По дрожанию мачты я чувствовал, что лодка, скрытая под водой, трещит и колеблется, сжимаемая железными тисками океана. Я ждал, будет ли она в состоянии выбраться на поверхность.

Мгновение казалось вечностью. Я крепко обвил руками и ногами мачту и не давал буре и волнам оторвать меня. Я смотрел с волнением вниз, на кипящую пену, и ждал, когда покажется палуба.

Волна схлынула. Я спустился с мачты и увидел, что волна сломала наружную часть бушприта. Груда снастей и парусов повисла сбоку лодки, и волны и ветер трепали их и ударяли обломком бушприта, как тараном, об обшивку лодки. Каждый удар мог пробить дыру в корпусе судна и пустить его ко дну.

Мачту угрожающе встряхивало. Ванты[51]) левого борта ослабли. Было весьма вероятно, что мачта сломается. Ветер с дикой силой хлестал меня по лицу.

Но раздумывать некогда. Нужно спасать судно. Прежде всего необходимо поднять на палубу обломок бушприта и упавшие за борт снасти и паруса. Но это — дело нелегкое. Палуба скользкая, и ветер дует с такой силой, что я должен ползать по палубе, чтобы меня не снесло. Приходилось все время держаться руками за ванты. Я пробовал вытащить бушприт одной рукой, держась другой за ванты. Но ничего не выходило. Тогда я привязал себя к мачте и, лежа на краю борта, стал тянуть бушприт. Лодку качало и подбрасывало на волнах. Несколько раз тяжелый бушприт едва не увлек меня за борт.

Наконец, после нескольких часов утомительной работы, мне удалось поднять на борт обломок бушприта и все снасти, которые я привязал к мачте. Наступала ночь, и я чувствовал себя крайне усталым. Я обессилел и с трудом спустился в каюту. Попробовал было зажечь огонь, чтобы обсушиться и сварить себе хоть чаю, но оба примуса не действовали. Пришлось лечь спать голодным, закоченевшим, вымокшим до нитки. Впервые за всю мою морскую жизнь я представлял из себя жалкого, несчастного моряка…

Буря продолжалась еще четыре дня. Моя лодка находилась всецело во власти волн и ветра. Я не мог управлять ею. Паруса были большей частью порваны, а чинить их у меня нехватало сил. Я ходил несколько дней мокрым. Меня лихорадило. Все время принимал хинин. Решил было зайти на Бермудские острова и там отдохнуть и выждать хорошей погоды.

Но в таком случае моя задача была бы не выполнена. Мой переход через океан ничем не отличался бы от перехода капитана Слокума, который сделал остановку на Азорских островах. Правда, он не выдержал двадцатидневной бури, а я почти что потерпел полное крушение…

Итак я решил зайти на Бермудские острова и переждать бурю. Но на следующий день она стала стихать. Когда я стал определять свое местонахождение, то увидел, что буря отнесла «Файркрест» далеко к северу — приблизительно к тем широтам, где ходят пароходы из Европы в Америку.

И действительно, 28 августа ночью, я впервые увидел пароход, весь залитый огнями. Он плыл на запад. Странное ощущение испытывал я, встретив после почти трех месяцев одиночества корабль на море. С чувством грусти смотрел я на этот пароход.

На следующий день я встретил еще пароход. Я поднял французский флаг, и, когда пароход достаточно приблизился, стал подавать сигналы руками. Вот что я сигнализировал: «Яхта «Файркрест» 84 дня из Гибралтара».

Но сигнализировать было очень трудно, так как на море была легкая зыбь, и мне пришлось, пока я махал руками, упираться и цепляться ногами за снасти.

На пароходе не поняли, повидимому, моих сигналов, но замедлили ход, и корабль приблизился ко мне.

Капитан, стоя на мостике, спросил меня в рупор на плохом французском и английском языке, что мне нужно. У меня не было рупора, но я крикнул ему, что я не хотел его останавливать, а прошу сообщать в Нью-Йорк о моем скором прибытии.

На борту парохода стояли сотни пассажиров, и все что-то кричали мне. Из-за их криков мои слова не долетели до капитана.

Пассажиры, казалось, были очень взволнованы и удивлены, когда увидели на море маленькую лодку и одинокого пассажира на ней.

Когда я вспоминаю об этом теперь, а также то, что на мне почти не было никакой одежды, и что я весь загорел от солнца, то вполне понимаю их удивление.

Напрасно знаками я просил их итти дальше своей дорогой, убеждая, что они мне не нужны. Пароход все-таки приблизился на слишком опасное расстояние ко мне и застопорил. Большой корпус его защищал меня от ветра. Я не мог двигаться вперед, и нас обоих отнесло течением Гольфштрема назад. Волны толкали «Файркрест» к стальному боку парохода.

Теперь «Файркресту» угрожала большая опасность, чем в любую из пережитых им бурь. Пароход, как только он двинется вперед, неизбежно должен будет потопить мою лодку. Тщетно я кричал его команде, что мне не нужно никакой помощи, что я без них доберусь до Нью-Йорка. Мои слова заглушались шумом волн. Вскоре я увидел, что с парохода спускают лодку и два молодых греческих офицера в мундирах, шитых золотом, как у южно-американских генералов, подплыли ко мне. Они кое-как взобрались на «Файркрест» и стали расспрашивать меня.

Я кратко рассказал им мою историю и сказал, что никакой помощи мне от них не нужно… Через, несколько минут они уехали, и скоро пароход стал удаляться… Пассажиры махали мне платками, и я отвечал им флагом. Через полчаса пароход пропал на горизонте.

Затем наступили три тихих, туманных дня. «Файркрест» подвигался вперед очень медленно. Я лишился почти всех парусов, а те, которые удавалось кое-как починить, сильно уменьшились в размере.

Плывя в тумане, в той полосе, где ходят пароходы, я подвергался большой опасности быть раздавленным ими. Туман был такой густой, что с кормы «Файркреста» я не мог различить мачты. Жалобные и протяжные звуки пароходных сирен то и дело слышались в тумане…

Большей частью я лежал в полудремоте, стараясь вознаградить себя за потерянный сон и отдых во время бури. Только тогда, когда шум проходящего парохода становился слишком близким, я вскакивал, выбегал на палубу и трубил в рог.

На третий день этого периода туманов один пароход все-таки едва не потопил меня. Я слышал звуки его сирены и шум машин, и у меня было такое ощущение, будто он идет прямо на лодку. Но паруса «Файркреста» не действовали. Ветра не было, и я не мог уйти в сторону от парохода.

Я начал звонить в колокол, висевший около мачты. Несколько минут казалось вполне вероятным, что мне не миновать гибели. Но, в конце концов, на пароходе услыхали меня и дали сигнал сиреной, что он держит вправо…

10 сентября, утром я увидал берега Америки и остров Нантукетт. Впервые за девяносто два дня я увидел землю. И, как это ни странно, я почувствовал некоторую грусть. Я понимал, что близится конец моего плавания…

На следующий день стали попадаться рыболовные флотилии, сторожевые суда. Я вступил уже в мир людей. Я плыл по морю, комфортабельно обставленному буями и сигналами…

В течение двух дней я шел под парусами вдоль острова Айленд, любуясь виллами и зелеными берегами.

Пролив постепенно суживался, Я находился близ устья Ист-Ривер.

15 сентября, в 2 часа утра, бросил якорь перед фортом Тоттеном. Не покидал руля и не спал в течение семидесяти двух часов. Еле держался на ногах, — но был у цели. Передо мною высились небоскребы Нью-Йорка. Плавание «Файркреста» было окончено. Сто один день назад я вышел из Гибралтара. Сто один день пробыл на океане. Был несколько раз на волосок от гибели, но совершил то, что хотел совершить…