Вселенная Чужих и Хищников. Книги 1-31

Глава 1

Со всех сторон до самого горизонта его окружала почти желаемая пустота. Хотя стояла ночь и небо закрывала сплошная облачность, мир освещался многократно отражавшимся сиянием, словно застрявшим между снегом и облаками. Солнце не появится теперь до весны, но свет этого тусклого сияния, останется на всю полярную зиму.

Сильный северный ветер завывал, будто живое существо; казалось, сам воздух страдал от холода. Тонкий как пудра, твердый и острый, словно наждачная крошка, мерзлый снег со свистом хлестал мрачную ледяную пустыню, закручивался вихрями, клубился поземкой.

Наклонив голову, чтобы защитить лицо от ветра и холода, Таро упорно продвигался вперед. Ему незачем смотреть вдаль: ни ветер, сбивавший с ног, ни снежная пелена перед глазами, ни тусклое освещение не могли помешать ему видеть след беглеца.

Ветер и мороз так утрамбовали снег, что он превратился в лед; не только узкие копыта животного, но и тяжелая обувь Таро не оставляла на нем отпечатков. Однако то там, то здесь ледяная корка была поцарапана копытами северного оленя. В процессе эволюции все животные приспосабливаются к миру, в котором им суждено жить. Не будь у северных оленей заостренных выступов на копытах, разъезжались бы их ноги на твердом насте, как у коровы на льду, не смогли бы они пробивать корку слежавшегося снега, чтобы добывать из-под нее корм.

В оставленных копытами оленя царапинах застревал снег, на него налипали новые снежинки, образуя вместе с ледяной крошкой крохотные, всего несколько сантиметров длиной, рубчики, которые росли над ледяным настом подобно кристаллам в перенасыщенном соляном растворе. Они были хорошо видны, но Таро легко находил эти ребрышки и на ощупь, потому что ноги на них не скользили.

Таро знал, что след приведет его к пропавшему оленю. Он, правда, подозревал, что не застанет его живым — здоровому животному незачем отбиваться от стада и бесцельно болтаться по тундре. Скорее всего олень уже мертв или умирает.

Тем не менее он обязан его найти, потому что добро не должно пропадать. Если мясо не годится в пищу, то шкуре и костям всегда найдется применение.

Потеряй он след, придется возвращаться, и тогда останется лишь надеяться наткнуться на тушу в другой раз, когда станет потеплее.

Привыкшие к более теплому климату на месте Таро беспокоились бы, что мясо испортится или что оставленную на пару недель без присмотра тушу растащат по частям, но Таро вырос в Сибири, в этой бесплодной тундре прошла вся его жизнь. Он-то знает — здесь ничто не портится, ничто не гниет, здесь нет ни вора, ни хищника, которые могут что-то похитить. Мертвые животные остаются в этих краях нетронутыми тысячелетиями. Мясо мамонтов, которых находят иногда во льду, вполне годится в пищу.

Какой-то блеск заставил его поднять взгляд: вспышка света на льду отразила движущийся свет. Сощурив глаза, он стал вглядываться в кромешную мглу впереди.

Что-то двигалось в небе выше облаков; оно было достаточно ярким, чтобы выглядеть светло-серым пятном за сплошной облачностью.

Уж не проверяет ли какой-нибудь новый американский самолет надежность российских границ? Уже много лет ходили слухи об их самолете «Аврора», который способен оставаться невидимым для противовоздушной обороны, но Таро считал, что эту «Аврору» не видно с земли, потому что она летает очень высоко и слишком быстро.

Сияние становилось все более ярким, оно рвалось сквозь облачность, явно снижаясь, но и перемещалось с фантастической скоростью.

Конечно, это «Аврора», что еще могло бы двигаться так быстро? Таро много раз видел русские самолеты: в дозоре, на маневрах, во время доставки людей и оборудования для нефтепровода, бурильных установок и насосов для станции Ассима нефтяного месторождения на его родном полуострове Ямал. Любому из них было далеко до такой скорости.

Наконец из облаков вырвался шар сверкающего оранжевого пламени, ожививший блеклый ландшафт яркими красками. Он с ревом промчался над головой, заставив вздрогнуть даже воздух.

Таро ничего не успел разглядеть, но то, что пролетело, было громадным и ревело громче самой страшной грозы, какую он мог припомнить. Оранжевый шар, казалось, даже оставил после себя полосу теплого воздуха, — но что же это за самолет, который способен обогреть сибирскую полярную зиму? Видимо, почудилось, решил Таро.

И вдруг раздался взрыв, по сравнению с его грохотом недавний рев над головой показался Таро едва слышным шепотом.

Он повернул в сторону вспышки взрыва, сделал несколько шагов и остановился.

До самого горизонта тундра была залита оранжевым сиянием, и Таро снова подумал, что ощущает тепло далекого громадного костра.

В том, что произошло крушение, а не просто приземление, ошибки быть не могло. Если это американский самолет-шпион «Аврора», то он разбился. Власти в Москве захотят взглянуть на него. Может быть, долгая холодная война и закончилась, но это вовсе не означает, что российские власти упустят возможность поближе рассмотреть самую секретную американскую технику. Российское правительство не упустит и шанс слегка утереть нос американцам: если вежливо высказать недовольство американским шпионажем на территории мирной и уже совсем не коммунистической России, то можно добиться каких-нибудь торговых уступок от тех, кто будет вынужден делать хорошее лицо в этой плохой игре.

А если там кто-то остался жив, то героическое спасение членов экипажа пойдет на пользу не только России, но и самому Таро. Он прославится, его повезут в Москву и дадут медаль или что-нибудь другое. Пусть он обыкновенный оленевод, но и оленеводу хочется отведать городской жизни, посмотреть, как выглядят хотя бы некоторые современные удобства.

Можно сразу пойти в поселок; если радио работает, он свяжется с воинской заставой, расквартированной на насосной станции Ассима. Оттуда пошлют вездеход или даже вертолет. Но до поселка часа три пути, уйдет еще не меньше часа, пока солдаты найдут место аварии.

Если сразу пойти к рухнувшему самолету, то это займет часа полтора, от силы два. Раненым лишние два часа ожидания могут стоить жизни. Будь дело только в проникновении в американские секреты, он и близко не подошел бы к самолету без взвода солдат.

Таро оставил след и двинулся к оранжевому сиянию. Потерявшемуся оленю придется подождать.

В Сибири все может подождать.

Прошагав почти час, Таро стал замечать, что становится теплее. Сперва он продолжал уговаривать себя, что это ему кажется, что он просто мечтает о тепле очага, тем более что сияние мало-помалу угасло и теперь он ориентировался по местности. И откуда взяться теплу возле рухнувшего на землю самолета, да еще на расстоянии двух километров? А до места катастрофы, по его мнению, было не меньше.

Десять минут спустя Таро уже потел в своей меховой одежде и больше не сомневался. Он откинул капюшон, и талая вода потекла с бровей на глаза.

Оленевод остановился и прищурился.

В километре впереди ледяную равнину пересекал длинный, изогнутый овраг. Он хорошо его видел и не удивлялся — овраг здесь был всегда. Таро остановился, потому что лед впереди выглядел не так, как должен был выглядеть: он по-прежнему блестел, но это был блеск талого снега, а не кристаллического льда.

Он нахмурился и сделал несколько осторожных шагов, затем опустился на колени. Потрогав рукавицей Лед, он поднес руку к глазам.

Сомнения не было. Дубленая кожа меховой рукавицы потемнела. Лед был мокрым.

Оказывается, дело было не в мечте об очаге. Вокруг действительно тепло.

Это ему совсем не понравилось. Оттепель в разгар сибирской зимы? Что-то растопило вечную мерзлоту? Никакой самый современный американский самолет, «Аврора» он или не «Аврора», не мог дать столько тепла!

За плечами у Таро был дробовик, но пользовался он им редко. Обычно в этом не было нужды, но обладание оружием придавало ему вес в глазах людей и не позволяло односельчанам забыть, что его дедушка сражался с фашистами во время Великой Отечественной войны. В ледяной пустыне вряд ли могли встретиться хищники, от которых было бы необходимо защищаться, будь то человек или животное. Рассказы о волках, рыщущих по соседству, относились ко временам дедушки и скорее всего были просто враками пожилых людей, которые хотели как-то приукрасить рассказы о своей былой доблести, потому что давно перестали быть настоящими мужчинами.

Таро стрелял из дробовика по праздникам и несколько раз в цель для практики; дважды убивал серьезно раненных оленей, чтобы избавить их от страданий, но использовать ружье для самообороны ему не приходилось никогда. Обычно он оборонялся словами, в очень редких случаях приходилось пускать в ход кулаки.

Он вытащил его из чехла с меховой подкладкой и внимательно осмотрел — как всегда, ружье было в идеальном состоянии.

Взяв оружие на изготовку, он стал осторожно приближаться к оврагу по гладкому подтаивавшему льду.

Он понял, что свалившийся с неба огненный шар приземлился прямо в овраг. Это открытие заставило Таро нахмуриться еще больше. Он хорошо знал эту расселину, потому что однажды потерял здесь годовалого олененка. Овраг был длинным и узким, со скалистыми стенками, в летние оттепели по его дну бежал поток талой воды, устремлявшейся на север к морю. Зимой он был сух и скован морозом, как все вокруг, но из-за большой глубины за зиму снегом доверху не заполнялся.

Зимой на краях оврага нарастал ледяной выступ, простиравшийся за кромку скальной породы. Этот предательский нарост мог обломиться под ступившим на него человеком или северным оленем, а выбраться по крутым, оледенелым откосам оврага было почти невозможно.

Если упавший самолет действительно угодил в овраг, то обследовать его будет трудно. Таро помрачнел еще больше и замедлил шаг.

Краем глаза он заметил отблеск на льду. Вспышка отраженного света напугала его, он быстро обернулся, вскинул ружье и попытался прицелиться...

Но стрелять было некуда. Его по-прежнему окружала голая ледяная равнина.

Таро прищурился, и ему показалось, что немного сбоку от него снова возникло мерцание. Он резко переместил ствол на несколько сантиметров, уже не сомневаясь, что заметил отражение чего-то на льду, но чего?

Затем вспыхнул свет, на льду появились три красные светящиеся точки, которые стремительно приближались. Достигнув Таро, они взметнулись вверх, остановились на его лице, мгновение поколебались и сложились в крохотный треугольник. Он ощущал их тепло, видел три красных луча, которые уперлись ему в лоб, но не смог разглядеть источник, не находил никакого объяснения их появлению. Казалось, что эти лучи протянулись к нему из совершенно пустого пространства.

Затем вспыхнуло голубовато-белое пламя, ярко осветившее снег, и все вокруг Таро перестало существовать.

Глава 2

Лейтенант Лигачева шесть месяцев исполняла — первые в своей жизни! — командирские обязанности и чувствовала, что уже справляется с ними прекрасно.

Она была единственным офицером небольшой заставы, охранявшей насосную станцию № 12 и трубопровод на участке Ассима восточной окраины нефтяного месторождения Ямала. На ней лежала ответственность за то, чтобы дюжина рабочих насосной станции не бастовала, чтобы местные оленеводы не дрались ни с кем из работников станции и чтобы американцы не вторглись на территорию вверенного ей участка охраны через полярные льды. В ее обязанности также входило пресечение любых попыток диверсии на нефтепроводе.

Однако желание бастовать у людей не возникало, террористы не появлялись, вторгавшихся американцев никто не видел, а жители поселков оленеводов были более склонны выклянчивать у рабочих спиртное, чем с кем-нибудь из них драться.

По этим причинам выполнение возложенной на нее ответственности особых усилий не требовало, но в лейтенанты она была произведена совсем недавно и не могла ожидать назначения на какой-нибудь более важный пост. У Лигачевой еще не было случая доказать даже себе самой, что она способна справиться с возложенными на нее обязанностями на этой ничем не примечательной пограничной заставе северных рубежей России.

Работа была легкой, но это совсем не означало, что молодая девушка вовсе не сталкивалась с трудностями. Она оказалась единственной женщиной на всем участке и, едва вступив в должность, испугалась, что из такого неравного соотношения полов могут возникнуть проблемы, — бывший Советский Союз признавал равенство полов на государственной службе только на словах, но и в современной России превращать эти слова в дела тоже не торопились. Единственную женщину среди такого множества мужчин, даже облеченную властью, могло поджидать множество неприятностей.

На первых порах пол действительно доставил ей несколько затруднений, но она преодолела их, оставив в прошлом даже память об этом. Она избежала опасности быть изнасилованной, потому что видела в этом первооснову самоутверждения женщины в мужском коллективе, ей удалось справиться с поставленной перед собой задачей, лишь ведя жестокие, непримиримые сражения на фронтах войны за бесполость любых служебных и внеслужебных отношений. Она в корне подавляла любые романтические намеки и соблюдала, конечно, все заповеди безбрачия, но уж такой оказалась плата за ее стремление сделать офицерскую карьеру.

Выбранная ею позиция сработала. Как и до прибытия Лигачевой, мужчины продолжали пользоваться любой благоприятной возможностью, чтобы наносить визиты доброжелательно принимавшим их, зачастую далеко не бескорыстно, вдовам в ближайшем поселении местных оленеводов; они оставили молодого лейтенанта в покое, во всяком случае не досаждали ей сексуальными притязаниями. Слава Небесам, выбранная линия поведения не поставила ее в условия полной изоляции. Ощущать себя одиноким изгоем было бы гораздо хуже, чем добровольный отказ от сексуальных развлечений.

Она вела себя и с рабочими, и с солдатами так, будто была одним из них, и точно в той манере, какая соответствовала ее должности. Несколько инцидентов тем не менее было, но своим категорическим отказом замарать себя непристойностью поведения, спокойным неприятием даже самых безобидных попоек и доблестью на футбольном поле, сооруженном на пустыре позади автопарка, она в конце концов добилась всеобщего уважения.

Она действительно смогла приспособиться, и осознание этого доставляло ей огромное удовольствие. Никто не пытался увиваться вокруг нее или каким-то образом подрывать ее авторитет; ей докладывали обо всем, что хотя бы в малейшей степени относилось к ведению военных. Поэтому, когда сейсмометры насосной станции зафиксировали какое-то возмущение неподалеку от главного нефтепровода, Лигачевой доложили об этом немедленно.

Сперва она не могла понять, почему это возмущение должно ее беспокоить, — какое дело военным до колебаний земли? Когда посыльный стал настойчиво требовать, чтобы она немедленно отправилась поговорить с доктором Собчаком, который жил и работал в небольшой научной лаборатории, ее подмывало категорически отказаться, но вместо этого она просто пожала плечами и пошла: в конце концов, сейчас, когда зима полностью вошла в свои права и на дворе стоял адский холод даже при безветренной погоде, желания покидать теплое помещение не возникало, но делать, сидя взаперти, на станции № 12 было почти нечего. От футбольных матчей ушедшего лета остались только приятные воспоминания, а со всем, что было интересного в крохотной лаборатории насосной станции, она познакомилась давным-давно. Доктор Собчак ей совсем не нравился, однако разговор с ним хотя бы ненадолго мог отвлечь от скуки повседневных обязанностей.

Прежде чем отправиться, она стала облачаться в шинель, не обращая внимания на кипевшего нетерпением посыльного и даже получая удовольствие оттого, что заставляла парня ждать, тщательно расправляя все складки и добиваясь, чтобы красные лычки на воротнике и петлицы выглядели совершенно симметричными и без малейшего перекоса.

Когда внешний вид ее наконец удовлетворил, она резко отвернулась от зеркала и крупным шагом двинулась к выходу, едва не толкнув посыльного, который отчаялся дождаться конца сборов и опешил от внезапного взрыва ее энергии.

Лигачева надела шинель не только для показухи. Лабиринт переходов, соединявших сооружения станции — отдельные бараки рабочих и казармы солдат, собственно насосную станцию, котельную, обширные складские помещения, цехи для ремонта оборудования, научную станцию, — был похоронен под трехметровым слоем мерзлого грунта и снега, но не обогревался; температура воздуха в этих коридорах могла быть гораздо ниже точки замерзания воды.

Лейтенант шла быстрым шагом, отчасти, чтобы посланный за ней мужчина лишний раз удостоверился в неизменности созданного ею образа командира-женщины, отчасти из желания не замерзнуть в этих коридорах.

Научная станция размещалась в самой северной точке подземного комплекса; у Лигачевой было достаточно времени, чтобы на ходу поразмыслить, что же могло так сильно взволновать Собчака. Его посланец говорил о сейсмическом возмущении, но что это могло означать? Почему позвали именно ее? Если произошло землетрясение или подвижка льда или если просел грунт — это может угрожать нефтепроводу, но в подобных случаях не обращаются к армии. Собчак должен был вызвать старшего мастера Галичева, чтобы тот организовал осмотр трассы или направил бригаду ремонтников.

А если никакой угрозы нефтепроводу нет, то кого вообще может заботить сейсмическое возмущение? Лигачева слышала от самого Собчака, что приборы довольно часто регистрируют подвижки в вечной мерзлоте — обычно во время весенней оттепели, конечно, но до начала потепления еще, как минимум, два месяца. Что может быть такого особенного в подвижке грунта среди зимы?

Она переступила порог небольшого холла научного центра. Помещение представляло собой совершенно пустую коробку из голых бетонных панелей, с небольшими кучами мусора по углам. В холле было так же холодно и неуютно, как в подземных переходах. Четыре из шести металлических дверей были всегда заперты — находившиеся за ними лаборатории опустели еще до появления Лигачевой на станции. Дни, когда Советскому государству было по карману содержать в этой сибирской глуши десятки ученых, давно миновали; мать Россия не могла выделить необходимые ресурсы, и от былого многочисленного коллектива ученых остался один Собчак. Других одного за другим отозвали в родные края, ставшие независимыми национальными государствами, или они разъехались за пределы бывшего Советского Союза, польстившись на более высокие заработки в странах недавнего просоветского блока, либо устроились на более важных постах в разных местах России, оставленных украинцами, учеными кавказских национальностей, выходцами из Прибалтийских республик; некоторые продали свои таланты былым потенциальным врагам развалившегося государства.

А Собчак остался.

Официальная версия сохранения за доктором Собчаком должности гласила, что Российской нефтяной компании потребовался один ученый, а именно геолог, для постоянного наблюдения за контрольно-измерительной аппаратурой нефтепровода, однако лейтенант подозревала, что на самом деле Собчака не пожелали приветить ни в одном другом месте. Этот низкого роста мужчина носил безобразные усы и очки с очень толстыми стеклами, вел себя напыщенно и самодовольно, всегда был очень небрежно одет и отличался невероятной назойливостью. Ни его внешний вид, ни манера поведения не могли убедить Лигачеву, что Собчак обладает какими-то великими способностями, в том числе и в науке.

Она открыла дверь в помещение лаборатории геологического контроля, и ее окатила волна теплого воздуха: Собчак всеми силами сражался за сохранение тепла в своем крохотном королевстве, и оно ему давалось, потому что старые порядки, в соответствии с которыми ученые пользовались правом первоочередного получения пара из котельной, никто не отменял.

Рабочее помещение геолога имело солидные размеры, но было так загромождено механическими приборами и аппаратурой, что передвигаться в нем можно было с большим трудом. В самом центре во вращающемся кресле восседал крохотный Собчак, со всех сторон окруженный разнообразным оборудованием — измерительными приборами, дисплеями и пультами с множеством переключателей и головок настройки. Он поднял взгляд на появившуюся на пороге Лигачеву. Его лицо было искажено таким беспредельным страхом, что она едва не рассмеялась. Крохотные глаза-бусинки ученого, и без того расширенные от ужаса, увеличивались толстыми стеклами очков: жидкие усики лишь подчеркивали дрожь его верхней губы, а узкая челюсть и слабо выраженный подбородок этого человека никогда прежде не выглядели такими безвольными.

— Лейтенант Лигачева! — обратился он к ней. — Я рад, что вы здесь. Подойдите взглянуть на это!

Лигачева прошла по узкому проходу между канцелярским шкафом и стойкой какой-то аппаратуры, чтобы поближе разглядеть прибор, на который показывал Собчак. Это был самописец, с одного его валика на другой перематывалась лента диаграммной бумаги. Перо самописца вычерчивало на бумаге довольно ровную линию, на которой совсем недавно появился внезапный всплеск, после него график снова стал ровным, но линия шла заметно выше того уровня, на котором была до этого всплеска.

— Это и есть регистрация сейсмической активности? — спросила Лигачева совершенно бесстрастным тоном.

Собчак испуганно посмотрел на нее.

— Сейсмической активности? Ох, нет, нет, — сказал он. — Сейсмометр там. — Он ткнул пальцем в сторону большой группы механизмов в дальнем конце помещения, затем снова повернулся к самописцу и легонько постучал пальцем по бумажной ленте. — Эта диаграмма показывает уровень радиации.

Лигачева уставилась на него, прищурив глаза:

— Уровень чего?

— Радиации, — повторил Собчак. — Радиоактивности.

Лигачева буквально впилась в него взглядом.

— О чем вы говорите? — строго переспросила она.

— Об этом, — сказал Собчак, снова тыча пальцем в бумажную ленту, — об этом, лейтенант. Я не знаю, что это. Мне лишь известно, что примерно в двадцати километрах к северу отсюда произошло что-то встряхнувшее землю и что одновременно произошел этот всплеск радиоактивности. Даже и сейчас фоновая радиация в четыре раза превышает уровень, на котором она должна быть.

— Вы сказали «в четыре раза»? — переспросила Лигачева, прикасаясь кончиком пальца к медленно движущейся бумажной ленте.

— Да, — подтвердил Собчак, — в четыре раза.

— И вы хотите, чтобы я со своими людьми отправилась выяснить, что внезапно вызвало такую радиоактивность.

— Да, — повторил тем же тоном Собчак.

Лигачева уставилась на диаграмму.

То, что произошло, вероятнее всего, опасно. Она не знала, что это. В голове путались дикие догадки: нападение американцев? рухнувший спутник?

Чем бы это ни было, в обычные рамки происшествие не укладывалось.

Может быть, она обязана отрапортовать о случившемся в Москву и подождать приказа, но сообщение о внезапном изменении показаний аппаратуры скорее всего раздражит начальство, которое заявит, что устаревшей аппаратуре не следует верить, и никак не отреагирует на ее рапорт. Собчаку все еще платят зарплату, однако Лигачева знала, что власти мало заботит, чем занимается малорослый геолог. Известно ей и отношение Москвы к ее собственной персоне: если московский генерал отослал молодую женщину-лейтенанта в самое сердце полуострова Ямал, то уж никак не для того, чтобы иметь возможность уделять ей побольше внимания и помочь сделать блистательную карьеру. Генерал Пономаренко, который дал ей это назначение, никогда не делал ничего такого, что позволило бы Лигачевой поверить в его желание с уважением относиться к ее мнению.

Если же она отправится со своими людьми на место, чтобы собственными глазами взглянуть на случившееся, то Москве будет труднее проигнорировать ее рапорт. Никто не сможет сказать, что зарегистрированное приборами явление всего лишь плод воображения Собчака или результат плохого технического состояния контрольно-измерительной аппаратуры, если полдюжины свидетелей смогут подтвердить... что бы они там не увидели.

Она знала, что ни в одной армии никто не стремится, действовать быстро, предпочитая робко отсиживаться в казармах в ожидании приказа сверху. Что уж говорить о новой, постсоветской армии России.

— Ладно, — сказала она, — где именно произошел этот таинственный выброс радиоактивности?

Глава 3

— Тридцать четыре градуса мороза, и снова валит снег, — сказал Сальников, поправив ремень автомата, и потянулся за шапкой. — Самая подходящая погодка для приятной двадцатикилометровой прогулки, что скажешь, Димуля?

Должиков хмыкнул.

— Ну что ты, Петенька, погода что надо, лучшей и пожелать невозможно, — ответил он в тон приятелю, надевая второй сапог. — Я так рад, что всех нас отправляют на выполнение этого маленького задания! — Он притопнул обутой в сапог ногой. — Знаешь, Петро, меня мучит вопрос: будь аппаратура нашего бесконечно любимого Собчака хотя бы чуточку более чувствительной, не отправляли бы нас обследовать каждый бугорок и впадинку на его самописцах?

— Ты несправедлив, Дима, — мягко заметил Уткин, который только что закончил проверку своего АК-74. — Часто ли Собчак посылал нас на нефтепровод? За весь пошлый год раза два, может быть, три.

— А сколько раз мы хотя бы что-то обнаружили? — возразил Должиков, поднявшись с койки, на которой сидел, и направился к вешалке за шинелью. — Последний раз, насколько я помню, об один из сейсмических датчиков Собчака просто споткнулся олень. Было, наверное, исключительно важно срочно расследовать это происшествие и немедленно доложить обо всех подробностях в Москву!

— На этот раз, Дима, — вступил в разговор Сальников и широко ухмыльнулся, — возможно, заявился американский северный олень-шпион! — Он уже натянул рукавицы и хлопнул ладонями. — Кроме того, разве нас посылает Собчак, а не отважный лейтенант Лигачева?

— По крайней мере, лейтенант отправляется вместе с нами, — пробормотал Должиков, возясь с пуговицами, — а Собчак остается в тепленькой лаборатории, чтобы не спускать глаз с показаний своих драгоценных механизмов.

— Наблюдение за показаниями — это работа Собчака, — обрезала его лейтенант Лигачева, появившаяся в дверном проеме. — Ваше дело — установить, что именно означают показания приборов. Прекратить перебранку и шагом марш на выход! Бегом в машину!

Уткин и Сальников бросились за дверь к поджидавшему их снегоходу, остальные стали торопливо подтягивать ремни и застегивать последние пуговицы. Лигачева наблюдала за погрузкой из дверного проема, опустив снегозащитные очки, чтобы подчиненные не могли видеть ее глаза.

Люди не имели представления, зачем их выгнали из тепла на лед, не знали, почему расследование последней встряски важнее всех предыдущих. Едва ли можно было ожидать, что они не станут ворчать в сложившихся обстоятельствах.

Лигачева прекрасно все понимала, но не считала необходимым что-либо менять. С их ворчанием можно мириться. Она ничего не сказала своим людям о радиоактивности, потому что не хотела их пугать. Среди них не было опытных воинов, которые умеют превозмочь страх или настолько закалены, что им все нипочем; большинство ее подчиненных — просто дети, мальчишки восемнадцати-двадцати лет, за плечами у которых всего несколько недель опыта жизни в суровых арктических условиях и нет никаких научных знаний. Лучше уж пусть ребята поворчат, думала она, чем ударятся в панику.

Просто дети во главе с отважным лейтенантом Лигачевой среди ледяной пустыни, с горечью посочувствовала она мысленно им и себе. Она не ребенок, но пока она здесь, ее карьера будет пребывать в такой же мерзлоте, как и все вокруг.

Она еще слово в слово помнила то, что сказал ей генерал Пономаренко в день ее назначения командиром заставы Ассима на нефтяном месторождении Ямала:

— Это важный пост, Лигачева, постарайтесь справиться со своими обязанностями, и для вас, возможно, найдется место у меня в штабе.

Она все еще помнила глуповатую, снисходительную ухмылку на его лице, когда он говорил ей это. Место в его штабе, как же. Скорее она научится выращивать здесь апельсины в свободное от служебных обязанностей время.

Пономаренко знал, куда отправляет ее, — подальше с глаз, туда, где промах можно утаить или просто проигнорировать. Какое доверие оказал он ей, отправляя в такое место, где она могла замараться как угодно, а с него в любом случае будут взятки гладки! И ведь он наверняка все это время сам себя дружески похлопывает по спине за дальновидную политику, за то, что не попытался разделаться с ней открыто просто потому, что она женщина и не скрывает своих демократических убеждений.

— Пошевеливайтесь, — крикнула она одевавшимся солдатам, — снегопад не прекратится еще много часов, а температура продолжает падать. Чем дольше будете копаться, тем будет хуже, а чем скорее мы отправимся, тем раньше вы вернетесь к своим картам и спиртному.

Люди вышли и забрались в «транспортное средство» — громадный трактор на снегоходных гусеницах с прицепленным к нему вагончиком на полозьях. Сальников сидел на водительском месте, двигатель работал; едва последний сапог оттолкнулся ото льда, он включил передачу, и они отправились в путь.

Дозор покидал комплекс насосной станции, направляясь к магистральной ветке нефтепровода. Лигачева молча сидела возле водителя. Когда они приблизились к громадной трубе, Сальников бросил на нее взгляд, ожидая команды направления. Она показала его жестом. Он кивнул и повернул машину на север. Трактор, пыхтя, покатил вдоль трубопровода. Это был не самый короткий маршрут к месту их назначения, но тропа, проторенная обслуживающими нефтепровод рабочими, по крайней мере не позволит им заблудиться в полярной ночи.

В кабине трактора их было только двое, все остальные ехали в прицепе, несомненно обмениваясь шутками и непристойными анекдотами. Если никто из них не ухитрился тайком прихватить с собой хотя бы литр водки, это по-настоящему удивило бы Лигачеву; она не сомневалась, что бутылка ходит в прицепном вагончике по кругу, но они даже не подумают угостить своего командира и водителя.

Лигачева вглядывалась в холодную пустоту за окном, клубившуюся вихрями снега, видела нечеткие очертания железобетонного ограждения трубопровода, скрывавшие от нее половину мира; все было только белым и серым, свет фар трактора не вырывал из этого однообразия ни одного цветного пятна. Она чувствовала, что жестокий холод ледяной пустыни медленно, но упорно проникает в кабину, несмотря на работавший на полную мощность обогреватель.

Воображение рисовало ей окружавшие это ледяное поле зрительские трибуны, на которых обосновались генералы, государственные чиновники и политики; эти трибуны простирались до самой Москвы, но занимавшихся своей мышиной возней зрителей нисколько не интересовала ее глупая и бессмысленная игра на этой далекой для них заснеженной игровой площадке. Доброе имя ничего не значит. Власть не имеет значения. Сиди в тепле, старайся выжить, только это принимается в расчет.

— Стоп, — сказала она, когда фары трактора осветили указатель восемнадцатого километра, намалеванный ярко-красным цветом на серовато-белесом ограждении нефтепровода, — поворачивайте на восток. Наша Цель в четырех километрах отсюда. — Она постучала пальцем по разложенной на коленях карте, затем проверила направление по компасу и повторила: — Четыре километра.

Сальников бросил взгляд на карту, затем на датчик наружного термометра. Он помедлил, вглядываясь в темноту.

— Становится... холоднее, лейтенант, — заговорил он неуверенным тоном, — сорок ниже нуля, а снегопад усиливается. Не повернуть ли нам назад, попробуем добраться туда в другой раз, когда потеплеет...

— Всего четыре километра, Сальников, — возразила Лигачева, стараясь говорить без раздражения, — это пустяк. Радуйтесь возможности подышать свежим воздухом.

Сальников прикусил язык, повернул трактор и повел его прочь от успокаивающей надежности опорных конструкций и ограждения нефтепровода в пасть кромешной тьмы дикой сибирской тундры. Лигачева покопалась в своем вещевом мешке и вытащила то, надобности в чем ей иметь не хотелось бы.

— Что это? — спросил Сальников, искоса бросив взгляд на приборчик.

— Ведите машину, — сказала Лигачева. Ему незачем знать, что в руках у нее счетчик Гейгера.

Прибор отрывисто зажужжал, когда она направила датчик вперед по ходу трактора, но уровень радиации был пока неопасным. Насколько могла судить Лигачева, фоновая радиация определялась совсем немного выше нормы. Вероятно, источник, вызвавший всплеск на диаграмме Собчака, уже иссяк.

Она посмотрела на наружный термометр. Сорок два градуса мороза.

Ей известно, что на слишком сильном морозе сталь становится хрупкой и может растрескиваться, словно березовые дрова. В двух десятках километров от станции, в снегопаде, темноте и неимоверном холоде большинство из них, но скорее все до одного, наверняка погибнут, не добравшись до укрытия, если останутся без трактора.

От одной этой мысли у нее испортилось настроение, но она ничего не сказала. Датчик температуры двигателя по-прежнему показывал нормальный рабочий режим, несмотря на продолжавший крепчать мороз.

Несколько минут спустя она снова бросила взгляд на показания наружного термометра. Лигачева не поверила собственным глазам и уставилась на термометр, пытаясь сообразить, в чем же дело.

Двадцать восемь градусов ниже нуля? Пару километров назад прибор показывал минус сорок два.

Откуда взялось такое быстрое потепление?

Она подняла счетчик Гейгера и нацелила датчик. Прибор начал потрескивать, стрелка слегка прыгнула вверх, затем немного опустилась и замерла. Радиоактивность выше нормы, но до опасного уровня еще далеко. Даже курение ворованных сигарет еще девчонкой было более рискованным делом для здоровья, чем такой уровень радиации.

И все же почему он здесь выше обычной нормы?

— Лейтенант! — крикнул Сальников с неестественным напряжением в голосе. Лигачева подняла взгляд и посмотрела вперед сквозь лобовое стекло, с которого «дворник» с трудом сгребал ставший липким снег, и увидела то, что заставило Сальникова испуганно вскрикнуть.

— Боже правый, — прошептала она.

Они почти взобрались на низкую гряду. Впереди, в свете фар трактора, на самом верху блестело пятно, окрашенное живым, кроваво-красным цветом; хлопья снега слегка припудрили его, но красный цвет оставался потрясающе ярким. Над этим красным пятном висела раскачивавшаяся на ветру припорошенная сверху снегом темная фигура.

— Остановите машину! — приказала Лигачева, но в этом не было необходимости, потому что Сальников уже перевел коробку передач в нейтральное положение. — Не выключайте двигатель, — добавила она. Если заглушить двигатель, завести его здесь снова будет невозможно.

Едва она открыла дверцу высокой кабины и спрыгнула на снег, холод навалился гигантской волной, словно торопился высосать из нее не только тепло, но и саму жизнь. По всему телу прокатилась дрожь, но Лигачева с ней справилась. Ветер выл так же громко, как рокотал мотор трактора, нет, решила она, даже громче.

Позади нее из прицепа стали выпрыгивать солдаты с автоматами на изготовку.

— Ждать, — скомандовала Лигачева и подняла вверх руку. Она достала из кобуры свой пистолет, с благодарностью ощутив в руке его тяжесть.

Сальников выбрался из кабины с противоположной стороны трактора и едва ли не на цыпочках медленно двинулся в луче света одной из фар к красному пятну, держа наготове свой АК-74. Лигачева не остановила его; когда он оглянулся, она жестом послала его вперед.

Изо льда под каким-то жутким углом торчал расщепленный столб высотой не менее трех метров. Темная раскачивавшаяся фигура была привязана к нему почти у самого верха, она болталась, словно кукла на лобовом стекле автомобиля.

Фигура оказалась телом мужчины, подвешенным на веревке, завязанной вокруг обеих лодыжек; руки свисали до самой земли, кончики пальцев скребли по снегу.

Головы не было. Вместо нее висела тонкая темная кровавая сосулька. Под сосулькой темнела большая лужа замерзшей крови.

Сальников на мгновение замер как вкопанный, вытаращившись на труп, затем опустил взгляд на лужу и снег вокруг нее.

— Следы, — сказал он. — Всюду следы, лейтенант. Очень большие, видите? — Затем снова поднял взгляд на труп. — Что здесь произошло, — спросил он плаксивым голосом.

Лигачева не ответила — что ей было сказать? Сознаться подчиненным в том, что она не знает сама, было бы неправильно, во всяком случае пока этого делать не следовало.

— Кто он? — спросила она. — Знал его кто-нибудь из вас?

— Кто-нибудь из оленеводов, — ответил Уткин, — поглядите на его одежду.

Лигачева попыталась разглядеть, во что одет мертвый мужчина. Только теперь она сообразила, что ее взгляд был прикован вовсе не к жертве, а к замерзшей луже крови, пылавшей в свете фар трактора на снегу, словно раскаленный каменный уголь. На мужчине была одежда из шкуры северного оленя, какую носили местные оленеводы.

— Из какого поселка? Кто он? — снова спросила она, соображая, не столкнулись ли они с жертвой какого-нибудь шаманского ритуала, о котором ей до сих пор не приходилось слышать, со свидетельством немыслимой злобной вражды или первобытного обычая; может быть, здесь свершилась кровная месть или это жертвоприношение каким-нибудь кровожадным арктическим божествам, оставленное на месте поклонения.

— Таро, — сказал Сальников.

— Откуда ты можешь знать? — засомневался Должиков и добавил хриплым голосом: — Головы-то нет!

— Зато здесь его дробовик, — возразил Сальников и жестом показал на валявшееся оружие. — Это ружье Таро. Он очень гордился своим оружием и никому не позволял даже прикасаться к нему.

— Вполне убедительно.

В снегу валялась наполовину сгоревшая охотничья «берданка». Лигачева не замечала ее, пока Сальников не показал. Нет никакого сомнения, подумала Лигачева, что ни один здравомыслящий человек не мог совершить ничего подобного. Только сумасшедший мог оставить на снегу такое вещественное доказательство.

Сумасшедший... значит, это не племенной ритуал, а всего лишь безумное убийство.

— Следы? — спросила она Сальникова. Он кивнул:

— Здесь их сотни. — Солдат обвел рукой вокруг, затем сказал: — Они ушли в том направлении. — Поколебавшись, он добавил: — И еще вот что, лейтенант, я никогда прежде не видел подобных следов. Они слишком большие. И у них есть характерная метка перед каждым отпечатком ноги, словно след когтей.

— Что-то действительно есть. Вы хотите сказать, что это был зверь? Какой-то зверь привязал его за ноги?

Сальников отрицательно покачал головой:

— Нет, это отпечатки сапог или какой-то другой обуви, но вместе с ними всюду следы когтей, будто они торчали из каждого сапога спереди.

— Более вероятно, — сказала Лигачева, — что убийца привел с собой какое-то дрессированное животное. Идите по следу. И будьте наготове — кто бы или что бы это ни было, оно очень опасно. — Она махнула рукой остальным: — Уткин, Ветров, отправляйтесь с ним. Если увидите что-то движущееся, что-то необычное, стреляйте дважды в воздух без всякого оклика.

Уткин и Ветров отдали честь и неохотно последовали за Сальниковым, а Лигачева уже обратилась к оставшимся:

— Помогите мне снять труп. Мы отвезем его в поселок.

Столб крепко сидел во льду, а дотянуться до его верха, чтобы развязать узел, никто не мог; двоим пришлось приподнять замерзший труп Таро, а третий стал перепиливать ножом веревки на ногах.

Это заняло больше времени, чем предполагала Лигачева, однако она подавила в себе желание приказать орудовавшему ножом Казаряну поторопиться. Вероятно, металл ножа стал хрупким на морозе, и в спешке он мог его сломать. Она дрожала от холода и смотрела вслед Сальникову и двум другим солдатам.

Они спускались по склону в восточном направлении, идя по следу; солдаты громко переговаривались друг с другом, но ветер относил слова, и Лигачевой не было слышно.

— Погляди-ка, какие здоровенные отпечатки! — сказал Уткин. — Кто бы их ни оставил, он должен быть великаном!

Ветров опустился на колени возле следа и отрицательно замотал головой.

— Присмотрись хорошенько, — сказал он — лед таял в каждом отпечатке и замерзал снова, чему они такие большие.

Уткин пристально посмотрел на него:

— И ты как-то можешь объяснить, откуда взялось тепло? — Он перевел взгляд на шагавшего впереди Сальникова, затем снова обернулся к Ветрову. — Даже если и так, следы были громадными и до таяния снега — неужели не видишь!

Ветров пожал плечами.

— Может быть, — согласился он.

— След поднимается на следующую гряду, — крикнул им Сальников. — Возможно, с ее верха мы что-нибудь увидим. Вперед!

Ветров и Уткин неохотно последовали за ним, с трудом преодолевая подъем. Он не был ни слишком крутым, ни очень уж высоким, но дул сильный встречный ветер.

— Надо было захватить с собой переносной прожектор, — проворчал Ветров.

— Да, — согласился Уткин, — мне бы хотелось разглядеть эти следы более внимательно. Не думаю, что лед таял под сапогами, как ты утверждаешь.

— Попробуй определить на ощупь, — возразил Ветров, — внутри каждого отпечатка лед гладкий и скользкий.

Уткин остановился и потрогал отпечаток голой ладонью.

— Возможно, ты прав, — сдался он наконец, — но все равно, Игорь, они не могли расползтись от этого слишком сильно. Я уверен, что мы гонимся за каким-то великаном.

— Эй, вы оба, пошевеливайтесь, — крикнул Сальников, уже добравшийся до верха гряды. Это был громадный снежный нанос, а не естественная возвышенность, но в качестве наблюдательного пункта вполне подходил.

Сальников остановился, вглядываясь в темноту. Он промолчал, но ему, как и Ветрову, было жаль, что они не взяли с собой прожектор. Ночь была не такой уж непроглядной: облака и снег многократно отражали даже самый крохотный отблеск света, но в клубах вихрящегося снега и мраке ночи самой середины полярной зимы вдали совсем ничего не было видно.

Но и на близком расстоянии трудно было понять, что находится впереди. Он увидел неровный черный провал в снегу, который мог быть и оврагом, и просто тенью. Сальников пристально вглядывался в его черноту, но так и не мог решить, действительно ли перед ним овраг.

Он вдруг сообразил, что потеет. Лицо покрывала испарина, ощущения морозного воздуха не было.

Стянув с головы шапку, он смял ее в руке. Ни ледяной корки, ни налипшего снега на шапке не было — мех оказался влажным.

— Боже мой, — воскликнул Сальников, — а вы двое чувствуете, что стало тепло? — Он уставился в темноту. Откуда взялось это тепло? Он не видел ни света, ни дыма пожара.

Но приток тепла ощущался отчетливо, почувствовал он и еще... что-то.

— Что-то там есть, — сказал он, — что-то... Я чувствую...

Сальникову показалось, что ему внезапно изменило зрение, и виной тому были вовсе не снег, ночь или ветер.

— Что... — начал он. Затем вскрикнул, упал на спину и заскользил вниз по ледяному склону.

Ветров и Уткин медленно поднимались по склону, то и дело приседая на корточки над следами, и прислушивались к голосу Сальникова; они подняли взгляды, только когда он медленно прикатился прямо им в руки.

— Петр! — крикнул Уткин. — Что... — Он ощутил что-то теплое и влажное, затекавшее ему в рукавицы.

— Глянь, что у него с лицом! — воскликнул Ветров. Уткин посмотрел.

Две параллельные рваные раны рассекли лицо Сальникова от скул до подбородка, обнажив кости. Несмотря на хлеставшую из ран кровь, Уткин заметил, что глубоко процарапаны даже сами кости. Тепло крови Сальникова он и ощутил в рукавицах.

— Что могло... — заговорил Уткин, подняв взгляд к вершине снежного наноса.

Он успел заметить лишь тусклое мерцание опустившегося на него острого лезвия.

Ветрову хватило времени истошно вскрикнуть.

Один раз.

Глава 4

Они уже наполовину запихнули замерзший труп Таро в прицепной вагончик, когда лейтенант Лигачева услышала вопль. Голос был слабым, звучал издалека, был едва различим в порывах ветра, но она ни секунды не сомневалась, что это был крик боли.

— Что, черт... — Она подняла взгляд как раз в тот момент, когда темноту над соседним гребнем осветила голубовато-белая вспышка.

— Петр! — крикнула Лигачева, но тут же напомнила себе, где она, кто и кем обязана командовать.

— Все за мной! — крикнула она. — Мигом! Должиков растерялся, не решаясь отпустить труп Таро, который поддерживал за ноги.

— Забудьте о нем! — крикнула Лигачева. — Погрузим позже!

Должиков повиновался и отпустил ноги Таро; замороженный труп закачался, затем медленно вывалился из вагончика на лед. Должиков догнал остальных, когда они уже миновали столб на вершине гряды.

Лигачева отдавал команды на бегу:

— Как только приблизимся к Сальникову и его напарникам, займите оборону! Постарайтесь использовать в качестве прикрытия сугробы! Без приказа не стрелять! — Последняя команда только что пришла ей в голову: чего доброго, случайно подстрелят Сальникова, Уткина или Ветрова, если те еще живы.

Она пыталась вообразить, что же могло произойти, что обнаружили трое ее людей, кто или что оставило эти громадные следы со странными царапинами впереди каждого отпечатка. От столба уходил след только одного существа, но она не слышала звуков стрельбы и не могла себе представить, что единственный сумасшедший мог разделаться с тремя солдатами настолько быстро, что те не успели ни разу выстрелить, — может быть, убийца Таро был не один? Не целая ли компания сумасшедших поджидает их наверху? Возможно, это безумное вторжение американцев или нападение террористов какой-нибудь экстремистской группировки — чеченцев, или грузин, или евреев? Мысли и зрительные картины так быстро мелькали у нее в голове, что она не успевала прочувствовать их, не могла остановиться на какой-нибудь одной как более вероятной.

И в это время с плеч Старостина слетела голова.

Лигачева замерла от страха, тупо уставившись на обезглавленного подчиненного.

Секунду назад рядовой Антон Михайлович Старостин бегом поднимался рядом с ней по склону снежного наноса. Его взгляд горел возбуждением первого сражения, но в следующее мгновение вспыхнуло голубовато-белое пламя, и голова Старостина исчезла, просто исчезла. Вспышка пронзила мягкие ткани и кости, словно их не было вовсе. Безголовое тело Старостина сделало один шаг и рухнуло в снег, окрасившийся брызгами крови. Но никакого противника не было, стрелять было некуда. Белая вспышка возникла ниоткуда.

— Где они? — крикнул Должиков.

— Стреляйте, если кого-то видите! — откликнулась Лигачева.

Снова вспыхнул белый свет, и Должикова не стало: его грудь взорвалась, одна рука исчезла, голова отлетела назад, повиснув под жутким углом, не оставлявшим сомнения, что сломана шея.

— Нам не устоять перед этим! — крикнул кто-то. Лигачева не видела, кто кричал, и не узнала голос в вое ветра и разноголосице воплей охваченного паникой дозора. Она повернулась и увидела солдата, мчавшегося к их транспортному средству.

— Мы должны убраться...

Вспышка возникла снова, но на этот раз удар не был направлен ни в одного из солдат — разряд угодил в двигатель, трактор взорвался, и его охватило пламя.

Лигачева поняла, что ей суждено умереть, что они погибнут все, но так и не знала, почему и кто в этом повинен.

А она желала бы знать, но еще больше ей хотелось прихватить кого-нибудь из них с собой. Она схватила АК-74 Должикова и сняла затвор с предохранителя — он умер, не успев сделать это сам.

Лигачева не видела врага, не могла разглядеть и своих людей, но понимала, что теперь это не имело никакого значения. Перед лицом невидимого врага в сибирской полярной ночи толку от ее людей не больше, чем от мертвых; она открыла огонь, поливая свинцом темноту, целясь в том направлении, откуда появилось голубовато-белое пламя.

Вспышка этого света взметнулась вновь как раз в тот момент, когда она поскользнулась и стала падать. Белый огонь и палящий жар обожгли ей плечо, автомат полетел в одну сторону, она — в другую.

Почва вырвалась из-под ног, и она покатилась вниз по склону снежного наноса; окружающее бешено завертелось перед глазами — снежная метель смешалась с холодом, темнотой и светом, горячими оранжевыми вспышками автоматных очередей и холодным белым выстрелом оружия врага. Наконец она больно ударилась об отполированный ветром лед, воздух с шумом вырвался из ее легких. Ее тут же с головой засыпал сорвавшийся следом за ней снег, он полностью залепил одно стекло защитных очков, через второе она почти ничего не видела.

Лигачева была ошеломлена, оглушена ударом о лед, болью раны в плече, жестоким холодом, проникавшим за ворот толстой шинели где-то возле затылка и устремлявшимся вниз по спине. Какое-то время она лежала, не в состоянии ни мыслить, ни двигаться, но слышала, что шум неистового сражения вокруг нее стихает. Наконец единственным звуком осталось завывание ветра, сквозь залепленные снегом очки больше не проникали отсветы вспышек выстрелов, но краем глаза она видела трактор — он догорал, словно костер на ветру, больше не было ни взрывов, ни выбросов искр. Огонь окрашивал ледяной ландшафт в адские оранжево-красные тона, позволяя видеть достаточно далеко.

В поле ее зрения был только один солдат, лежавший ничком на льду неподалеку от прицепного вагончика, — она не могла понять, жив он или погиб. Не притворяется ли мертвым, чтобы обмануть врага? Возможно.

Большинство людей погибли, она знает. Но все ли? Смог ли кто-то найти укрытие? Может быть, кто-нибудь затаился и ждет, надеясь на чудо?

Никакого чуда быть не может, нечего ждать в двадцати километрах от укрытия в самой середине зимы, под прицелом врага, которого они не видят. Если враг не уничтожит их, они замерзнут.

Она поняла, что ей все еще трудно дышать: наполнять легкие воздухом было трудно, хотя она полностью пришла в себя. Снег забил ноздри и рот. Она лежала придавив телом руку, другая рука, плечевая часть которой была повреждена голубовато-белым разрядом, не двигалась. Лигачева ощущала тяжесть навалившегося на нее снега.

Она услыхала хруст тяжелых шагов по льду на склоне снежного наноса, прямо над собой, и замерла, прекратив попытки выбраться из-под снега.

Враг. Враг был рядом, не далее метра от нее. Явился взглянуть на дело своих рук.

Она перестала даже дышать, молча ждала и разглядывала узкое пространство, видимое сквозь одно не полностью залепленное снегом стекло очков.

Солдат все еще лежал, и она попыталась узнать — его — не Баранкин ли это Михаил Александрович? Да, это Михаил, скорее всего именно он, — новобранец, прибывший в часть всего четыре дня назад, самый молодой на заставе. Не начало ли его трясти от звука приближающихся шагов? Или ей показалось? Жив ли он, в конце концов? По внешним признакам определить было невозможно, крови рядом на снегу не было.

Шаги протопали не дальше метра от ее головы. Заметил ли ее убийца?

Нет, он прошел мимо, и она стала пристально вглядываться по направлению удалявшихся шагов, страстно желая разглядеть своего врага.

Она не увидела его. Ей показалось, что у нее нарушилось зрение; лежавший Баранкин выглядел каким-то размытым на фоне пламени догоравшего трактора, словно и трактор, и солдат были нарисованы на колеблющемся холсте. Она поморгала, пытаясь привести глаза в порядок, и стала осторожно втягивать носом и ртом воздух, стараясь наполнить легкие совершенно бесшумно.

Перед глазами осталось искаженное, расплывчатое пятно, которое словно сжималось, приближаясь по заснеженной равнине к Баранкину. Она по-прежнему не видела врага, но теперь отчетливо различала следы, появлявшиеся ниоткуда, словно оставляло их именно это удалявшееся мутное пятно ее зрения.

Этого не может быть, говорила она себе. В ее голове вихрем проносились запечатленные в памяти ощущения и картины сражения, полученного ранения, того, как она упала, оказалась под снегом, ощутила холод, пришла наконец в себя. Возможно, она еще не в полном сознании и теперь видит то, чего не бывает.

Внезапно ее взору предстало такое, что было невозможно принять за галлюцинацию, отнести на счет действия холода или искажения поля зрения стеклом очков; она не могла найти никакого разумного объяснения, не хотела верить, что начинает сходить с ума.

Прямо из воздуха возникло существо — существо на двух ногах, как человек, но человеком оно явно не было, в момент появления с его тела сбегали дуги электрических разрядов, затем они исчезли, и он стал видим целиком. В свете догоравшего трактора она разглядела его очень отчетливо.

Существо было выше крупного мужчины, во всяком случае не меньше двухметрового роста; лицо закрыто угловатой маской из гладкого блестящего металла.

В первое мгновение Лигачева подумала, не изобретенный ли это американцами робот-убийца, которого они отправили в эти дикие места для испытания.

Однако в движениях этой твари не было ничего механического: тело отличалось пропорциями, свойственными живым существам.

Она стала всматриваться пристальнее и поняла, что перед ней действительно не машина: металлическая маска была именно маской. На талии существа был пояс, на плечах — что-то напоминавшее эластичные доспехи, на которых крепилось снаряжение, руки скрывали черные краги.

Все остальные части тела были почти голыми, защищенными чем-то вроде сетки. Кожа незнакомого существа отливала нездоровым желтым цветом, она немного лоснилась в свете пожара, — ячея сетки была достаточно крупной, и Лигачева не сомневалась, что она видит именно голую кожу. Это ее удивило: обнаженное тело способно выдержать обжигающий мороз полярной ночи?

Она была уверена, что это существо и оставило те следы на снегу; ноги были ей видны не очень отчетливо, но она поняла, что тварь обута не в сапоги, а в сандалии с кривыми черными когтями на носках. Этим объяснялись царапины впереди каждого следа — но как можно стоять на скованном морозом снегу почти босыми ногами? Что согревает это существо, почему его не убивает холод?

Не убивает, и все, ей оставалось лишь принять это как факт.

Тварь постояла над Баранкиным, затем внезапно наклонилась. Одна рука схватила паренька за голову — она целиком уместилась в громадной ладони.

Другую руку существо отвело назад. Из черного манжета на запястье выскользнули два зазубренных клинка и с громким щелчком зафиксировались на месте. Они далеко выступали за сжатый кулак, зловеще поблескивая красными отсветами охваченного огнем трактора.

До этого момента Лигачева не переставала надеяться, что Баранкин жив и не ранен; теперь она молила Бога, чтобы он был уже мертв, чтобы не почувствовал того, что должно произойти.

Тварь подняла его голову, и парнишка закричал: «Нет, нет!» — разбив надежду Лигачевой. Затем взметнулась рука, и двойное лезвие распороло спину Баранкина, крик солдата превратился в бессловесный вопль мучительной боли.

Но вопль был коротким; секунду спустя неведомое существо подняло голову Баранкина вместе с болтавшимся на ней позвоночником, а безголовое тело мальчишки осталось лежать на снегу.

Вокруг него стала расплываться лужа крови.

Лигачева провалилась в темноту. Сильные руки откопали ее, наполовину замерзшую, из-под снега — человеческие руки, руки друзей.

Оленеводы, сородичи Таро, почувствовали запах дыма горевшего трактора, заметили оранжевый отблеск на облаках и пришли на пожарище. Они увидели трупы, кровь, следы; здраво рассудив, они даже не попытались пойти по следу. Если в конце его их поджидает что-то такое, что смело с лица земли целое подразделение современной Российской армии, не было смысла преследовать врага, имея на вооружении только ножи и пару дробовиков.

Они не увидели никаких желтокожих существ. Не было ничего, что могло бы как-то объяснить эту массовую резню.

Однако оленеводы заметили следы, оставленные Лигачевой на вершине снежного наноса, поняли, что кто-то упал и скатился по откосу, нашли ее и откопали.

Она была слишком плоха, чтобы говорить, не могла рассказать о случившемся, и оленеводы просто отвезли лейтенанта на насосную станцию, в ее сознании происшествие запечатлелось одним мимолетным мгновением, в которое она то теряла способность мыслить, то приходила в себя.

Она видела знакомые переходы, по которым ее торопливо несли в лазарет. В памяти запечатлелось лицо Галичева, красное от злобы и страха, когда он склонился над ее койкой и уговаривал прийти в себя.

Затем она пришла в сознание на другой койке, увидела другой потолок, более чистый, гораздо лучше освещенный, но не могла вспомнить само путешествие с одной койки на другую и, только поговорив с доктором, поняла, что оказалась в Москве, что ее доставка в больницу обернулась фантастическими расходами на специальный рейс самолета дальней «скорой помощи».

Резня на открытом всем ветрам сибирском льду казалась ей жутким сном, но она не могла отогнать от себя мысли об этом сне; зазубренный двойной клинок, вгрызающийся в спину Баранкина, треск разрезаемых этим ужасным клинком ребер парнишки, тварь, высоко поднявшая свой трофей, поблескивающий в свете пожара, не хотели оставлять ее память.

Когда Лигачевой принесли наконец чистую форменную одежду и направили к генералу Пономаренко, образ Михаила Баранкина ни на минуту не покидал ее, словно какое-то страшное видение, пока она отвечала на вопросы генерала.

Во время допроса она стояла по стойке «смирно», однако, учитывая состояние здоровья, ей было позволено держаться за перила. Она полагала, что понимает, почему ей не разрешили отвечать сидя. Когда она закончила описание ночного кошмара, свидетельницей которого оказалась, лежа под снежным саваном, лейтенант не остановилась на этом и добавила:

— Был уничтожен целый армейский дозор. Кто-то должен за это ответить. Я знаю, обстоятельства моего производства в звание лейтенанта и перевод на полярную заставу позволяют без особого труда возложить всю ответственность на меня, и я принимаю ее. Не стоит со мной церемониться.

Пономаренко улыбнулся без тени лукавства и откинулся на спинку кресла. Он сунул в рот дорогую импортную сигару и сделал глубокую затяжку, затем тщательно стряхнул пепел в красивую пепельницу и только после этого снова взглянул на Лигачеву.

— Я не делаю из этого секрета, лейтенант, — сказал он, — и не считаю, что ваше повышение по службе было ошибкой. Ваши действия и их результаты только укрепили мою уверенность в этом. — Он затянулся еще раз, наклонился над столом и заговорил, одновременно выдыхая дым: — Хотя одну вещь вы понимаете неправильно. В данном случае мы не ищем козла отпущения. Не желаем мы и какого-то простого возмездия. Нам необходимо нечто большее. Мы хотим знать, что произошло в действительности и с чем ваш дозор столкнулся на самом деле.

Вне зависимости от того, рассказали вы нам правду или нет, лейтенант, вам известно об этом гораздо больше, чем нам. — Он погасил окурок и ткнул остатком сигары в направлении Лигачевой. — Так что, дорогая, — сказал он, — никто здесь не жаждет вашей крови. Вас ожидает кое-что похуже. — Он холодно улыбнулся: — Мы решили отправить вас обратно.

Глава 5

— Что за чертовщина? — воскликнул оператор, пристально вглядываясь в экран компьютера. Он нахмурился, не веря собственным глазам, и поочередно бросил взгляд на сослуживцев, работавших слева и справа от него. Они продолжали следить за информацией, поступавшей со спутников-шпионов.

В поведении того и другого не было ничего необычного — ни один не сделал замечания, ни один даже не оторвал взгляда от экрана своего компьютера. Это означало только одно: что бы ни вызвало увиденное им, это не могло быть сбоем системы в целом или неполадкой в системе связи. Если дело в неточности обработки данных или выбросе случайного сигнала, сбой надо искать на локальном уровне.

Он еще раз взглянул на экран, несколько секунд поразмыслил и ввел команду.

Оценив результат ее выполнения, он ввел другую команду, еще одну, а затем вернулся к тому, с чего начал.

Все осталось по-прежнему. Компьютер утверждал, что увиденное им на экране вовсе не ошибка.

Он еще некоторое время пристально смотрел на экран, потом откинулся на спинку кресла и поднял телефонную трубку. Ответ прозвучал после первого же сигнала вызова:

— Да?

— Генерал Митерс, — сказал оператор, — на экране компьютера картинка, на которую, как я думаю, вам следует взглянуть.

— Поясните, в чем дело, — возразил Митерс.

— Спутник фиксирует инфракрасное излучение на полуострове Ямал в Северной Сибири. Район нефтяных месторождений. Большое горячее пятно. Думаю, вам необходимо удостовериться лично.

— Зачем? — спросил Митерс. — Полагаете, горит скважина? У нас нет сведений о пожаре.

— Я не знаю, генерал, но уверен, что вам следует посмотреть на это пятно. Митерс нахмурился.

— Сейчас буду, — сказал он, положил трубку и встал из-за стола.

Уже целую неделю у него тьма бумажной работы, и от нее никуда не деться. Если бы он знал, какой ворох бумаги на него свалится, то вряд ли радовался бы званию бригадного генерала, присвоенному ему шесть месяцев назад. И все же он не сомневался, что подчиненные не стали бы звонить ему лично и приглашать в помещение наблюдательных постов, не случись что-то достойное его внимания.

Он вышел из кабинета и с шумом захлопнул дверь: по коридору, в который он вышел, ходить тихо было не принято, потому что никому не хотелось нарваться на подозрение охраны в скрытности своих действий.

Митерс крупным шагом протопал по самой середине коридора до двери в помещение наблюдательных постов, куда охранники пропустили его без единого слова.

Генерал узнал позвонившего по голосу — Ширсон. Он направился прямо к его посту, остановился за спиной оператора и склонился над его плечом, вглядываясь в картинку на экране.

— Итак, что мы имеем? — спросил он.

Ширсон оторвал взгляд от монитора и обернулся. Удостоверившись, что вопрос задал именно генерал, он быстро нажал ряд клавиш. На экране появилась контурная карта полуострова Ямал с обозначениями населенных пунктов и сооружений нефтепромыслов. Полу остров был очерчен тонкими черными линиями и окрашен плавно переходившими один в другой цветами.

— Это картина инфракрасного излучения Ямала, сэр, — пояснил Ширсон. Он указал на шкалу цветовых обозначений в углу экрана. Темно-зеленый, синий, индиго и фиолетовый — области с температурой ниже нуля градусов. Почти весь полуостров был окрашен сочным темно-фиолетовым цветом. Более теплые участки имели цвет от зеленовато-желтого до оранжевого, два пятна выглядели даже красными.

Обозначенные на карте поселки и насосные станции выглядели крохотными зеленовато-желтыми или желтыми пятнышками без малейшего намека на оранжевый.

Однако в центре экрана — едва ли не в самой глухой местности этого дикого края, всего в нескольких километрах от зеленоватой точки, помеченной надписью: «АССИМА, не № 12», красовалось ярко-красное пятно.

— Что за чертовщина! — воскликнул Митерс и спросил: — Есть фото пожара в визуальном диапазоне? Ширсон отрицательно покачал головой.

— Там ночь, — сказал он, — и густая сплошная облачность. Вероятно, идет снег.

— Чтобы ни излучало такое количество тепла, огонь должен быть виден сквозь любую облачность, тем более ночью, — возразил Митерс. — Давно ли регистрируется это пятно? Было оно до появления облачности?

Ширсон снова отрицательно замотал головой:

— Нам это не известно, сэр. С урезанным бюджетом, низким приоритетом этого района и переведенным в режим ожидания «рис тридцать четыре» мы получаем детальную информацию о полуострове только дважды в неделю. Трое суток назад здесь не было ничего, кроме льда.

— Значит, загорелась нефтяная скважина, — заключил Митерс и выпрямился.

— Нет, сэр, — сказал Ширсон. — Я так не думаю. У нас есть фото недельной давности, взгляните.

Он поиграл клавишами, и на экране стало появляться новое изображение, составлявшееся из серых фигур, которые накладывались на цветное изображение. Ширсон показал на то место, где только что было красное пятно.

— Оно находится по крайней мере в двух километрах от нефтепровода и в двадцати, если не больше, от ближайшей скважины. Зимой русские открывают не больше одной новой скважины в неделю, генерал. — Он нажал еще несколько клавиш и добавил: — Кроме того, взгляните на это.

Сероватые линии и пятна снятого спутником фото исчезли, затем на экране не стало и ярких цветов инфракрасного сканирования местности. Вместо них на той же контурной карте возникла новая картинка.

И на ней в середине зеленовато-синего поля, на том же месте, ярко сияла красная точка.

— А теперь что это за чертовщина? — спросил Митерс.

— Радиоактивность, — ответил Ширсон, — чем бы ни было то, что мы видим, это местечко пышет жаром не только в инфракрасном спектре. Я не видал подобной смеси излучений со времен Чернобыля, хотя здесь немного другое — интенсивность радиационного излучения быстро падает, а выделение тепла не становится мень...

— Радиоактивность? — Генерал снова склонился к экрану.

— Так точно, сэр.

— Сукины дети! — пробормотал Митерс и выпрямился, затем обернулся к двери и крикнул охраннику: — Сержант, объявляю это помещение на особом положении, никто не должен входить и выходить без специального пропуска. — Затем он снова повернулся к Ширсону: — Через пять минут у меня на столе должны быть бумажные копии всего этого, кроме того, свяжитесь с Белым домом и Штабом объединенного командования ПВО. Мне нужна вся информация разведки по этому району — военная, политическая, любая.

— Генерал?.. — испуганно заговорил Ширсон. — Что происходит? Вы кого-то подозреваете?

— Я не знаю, кто там орудует, — сказал Митерс, — и что они надумали сотворить. Может быть, это какие-нибудь советские недобитки, террористы или русские националисты, решившие удрать с тонущего корабля, однако что-то там происходит.

— Но что бы это ни было, зачем? — Ширсон замолчал, не находя слов.

Митерс бросил на оператора сердитый взгляд:

— Подумайте, Ширсон. Неужели вы не понимаете, что это? Я хочу сказать, какая иная чертовщина могла бы дать такую картину? Не сами ли вы сказали, что не видели подобного со времен Чернобыля, а ведь ни один идиот не стал бы сооружать атомную электростанцию посреди нефтяного промысла. Тепло и радиация означают одно: кто-то вытащил из защитной капсулы расщепляющееся вещество, а в самой середине ледяного безмолвия это может быть только бомба, Ширсон. — Он ткнул пальцем в сторону компьютерного экрана: — Кто-то перетаскивает ядерное оружие под покровом полярной ночи, а русские ни о чем подобном нас не предупреждали. Мы, конечно, знаем, что они поставляют радиоактивные материалы странам «третьего мира», не извещая нас об этом. Нам это не нравится, но приходится мириться. Однако можно ли вообразить контрабанду ядерного оружия из России в Иран или Пакистан через полярные льды? Задумайтесь на минутку, Ширсон, что отделяет Северный Ледовитый океан от Сибири?

— Северную Америку, — сказал Ширсон, — но...

— Вот именно, черт побери, — не дал ему договорить Митерс, — он отделяет от Сибири нас. Может быть, кто-то добрался до тайных ракетных установок или какой-то Богом проклятый идиот решил провезти их через Северный полюс на собачьих упряжках. Мне это не известно, но зато я хорошо знаю, что не желаю никакого необъявленного размещения ядерного оружия по соседству со мной.

— Но, генерал, это же безумие, — запротестовал Ширсон. — Мы ведь не стремимся устроить русским нелегкую жизнь. Почему кто-то захотел напасть на нас именно сейчас!

— А почему бы и нет? — возразил Митерс, направляясь к выходу. — У вас есть объяснение получше? Или, по-вашему, достаточно признать эту затею безумием и ничего не произойдет? — Он вышел из помещения.

Ширсон проводил его взглядом, затем повернулся к пульту управления монитором и стал набирать команды вывода копий экранных изображений.

Нажимая клавиши, он заметил, что у него дрожат пальцы.

Ознакомившись с рапортом Митерса, генерал сухопутных войск США Эмори Мейвис помрачнел.

Митерс считал, что какая-то кучка русских безумцев контрабандно тащит через полюс ядерные заряды, — он не нашел никакого другого объяснения информации, полученной со спутников-шпионов. Было время, когда Мейвис истолковал бы это точно так же.

Однако теперь он мыслил шире. Ему давно известно, что даже совершенно невозможное может в конце концов оказаться возможным. Может быть, неправдоподобным, но возможным.

Понимание подобных вещей позволило ему занять нынешний пост — должность, которой нет в армейском штатном расписании: официально он числился в отставке. Неофициально же кормился по одной из теневых статей бюджета, входившей в раздел под названием «Оценка потенциальной опасности тайной угрозы». Часть этой работы заключалась в изучении неправдоподобного и в предварительной оценке фактических проявлений невероятных возможностей. Именно на этом он и специализировался, поэтому Белый дом держал его в штате за пределами штатного расписания. Вот почему его вызвали прямо с бейсбольной площадки и засадили за изучение этих материалов.

Вторая часть его работы — давать президенту советы по поводу любой чертовщины, которую он, Мейвис, признает тайной угрозой; он просто должен говорить, что делать, а если необходимо, брать командование на себя и на ходу решать, что должно быть сделано.

Митерс уверен, что какая-то банда сумасшедших контрабандистов тащит ядерные заряды, но парням из подвала Белого дома это показалось настолько невероятным, что они не дали Мейвису завершить свой лучший «бег домой» на девятом номере за всю историю клуба «Выжженный лес», засадили за рапорт, потребовавший приложения его опыта, и попросили придумать, как доложить об этом президенту.

Излучение тепла и радиоактивность посреди сибирской дикости. Что ж, русские боеголовки — очевидное объяснение, но правильное ли!

Он потянулся к телефону, поднял трубку и набрал номер.

Услыхав, что трубка на другом конце поднята, Мейвис не стал дожидаться ответа и рявкнул:

— Говорит Мейвис. Свяжите меня с Чарлзом Уэстфилдом.

Он не обеспокоил себя выслушиванием ответа и заговорил, лишь когда знакомый голос Уэстфилда произнес:

— Атло?

— Доктор Уэстфилд, мне необходимо знать, какого сорта тепловое и радиоактивное излучение вы увидите, если будет извлечена из капсулы одна из самых крупных русских боеголовок. Перешлите мне цифровые данные по факсу.

— Нынче вечером? — испуганно спросил Уэстфилд.

— Сейчас же, — ответил Мейвис, — как только закончим разговор. Вы; знаете мой номер?

— Не уверен...

— Есть перо?

Спустя десять минут факс ожил и начал выдавать распечатку.

Мейвис стал просматривать появившиеся цифры. Сам он не физик, но достаточно поработал с подобным материалом, чтобы понимать, что видел.

Данные не совпадали с обнаруженным спутниками в районе Ассимы. Не было ничего даже сколько-нибудь близкого.

Мейвис этого ожидал. Еще через пять минут он снова говорил по телефону.

— Вы уверены в этих цифрах? — спросил генерал.

— Да, — ответил Уэстфилд. Без колебания, без оговорок — просто «да».

— Предположим, что русская бомба была повреждена настолько, что началось плавление...

— Боеголовки не плавятся, — прервал его Уэстфилд. — В них десятикратное превышение критической массы обогащенного металла. Стоит долям соединиться, и возникнет взрыв, а не плавление и спекание.

— Хорошо, тогда речь пойдет не о боеголовке, — сказал Мейвис. — Я отправлю вам кое-что по факсу, а вы расскажете мне, как можно это объяснить. — Он загрузил в факс распечатку данных со спутника без комментариев и пояснений Ширсона и Митерса.

— Это не боеголовка, даже если бы она была повреждена или просто вскрыта, — стал давать пояснения Уэстфилд. — И это не расплав. Для расплава слишком много тепла, но недостаточно интенсивна эмиссия нейтронов. Может быть, какой-то взрыв небольшой мощности — у вас есть сейсмические данные?

— Хороший вопрос, — ответил Мейвис.

Для удовлетворения своей любознательности генерал Мейвис сделал десятки звонков сейсмологам, аналитикам ЦРУ и в несколько агентств, которые ни для кого не существовали. На это ушло несколько часов.

Случившееся в Сибири дало ударную волну, хотя скорее свидетельствовало о падении на Землю метеорита солидного размера, чем о взрыве. Но если с неба свалилось что-то достаточно большое, спутники зафиксировали бы след падения сквозь атмосферу, но такой информации не было. Ни один из радаров, непрерывно сканирующих небо над всей поверхностью Земли, следа не зафиксировал. Форма ударной волны, составленная по сейсмографическим данным, показывала, что объект снижался перед падением на Землю под сравнительно пологим углом с юго-восточного направления; если бы это был метеор, то его должны были заметить на экранах нескольких радаров.

Тепло, вызванное ударом метеорита, должно было быстро рассеяться, но картина инфракрасного излучения этого не показывала. Характер радиоактивного излучения тоже не подтверждал версию падения небесного тела.

В ЦРУ генерал не получил подтверждения повышения активности чисто человеческой деятельности на полуострове; сведения технического характера добывались легко и передавались беспрепятственно, однако наземная разведка была сопряжена с серьезным риском. Тем не менее ему сообщили, что какого-то офицера невысокого звания несколько часов назад срочно доставили из Ассимы в Москву, причем эта эвакуация всполошила нескольких генералов. Что-то там происходило, но ЦРУ не смогло выяснить, что именно. Хотя его уверили, что русские скорее всего и сами точно не знают.

Размышляя над всем этим, Мейвис удовлетворенно кивал головой. Все сходилось.

Что-то горячее свалилось с неба — что-то, не зафиксированное радарами, что-то, не похожее ни на какое природное небесное тело, что-то, поставившее в тупик русских, что-то...

Космический корабль, решил Мейвис.

Ему уже приходилось иметь дело с космическими кораблями. Это было той областью, которую каждый старался замалчивать по множеству причин, но Мейвис знал о нескольких предыдущих космических визитах. Ни один из них не походил на нынешний. Правда, некоторые характеристики совпадали, но по большинству параметров приземления не было ничего общего.

Несовпадение можно было объяснить лишь тем, что на этот раз корабль рухнул на Землю, не имея возможности использовать для посадки собственную энергетическую установку.

Все предыдущие пришельцы были одного вида; пересматривая свои рукописные записи, Мейвис задавался вопросом, не считают ли они Землю своим охотничьим заповедником. Может быть, где-то в космосе расставлены знаки «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ГРАНИЦУ НЕ НАРУШАТЬ», которые не позволяют никому, кроме этого вида живых существ, вторгаться на Землю.

Существовали такие знаки или нет, но Мейвис догадывался, что, вероятнее всего, в сибирской ледяной пустыне приземлились те же самые давние знакомые. А если это так, то он знает, кому необходимо поручить разобраться с пришельцами.

Он протянул руку к телефонному аппарату.

Глава 6

Генерал Филипс сидел за письменным столом, уставившись в пустую стопку. Он крутил ее в ладонях и никак не мог решить, налить ли себе еще.

Было время, когда он мог бы поклясться, что никогда не станет пить на службе. Генерал тихо крякнул. Каким он был тогда наивным простофилей!

Да и была ли у него действительно служба? О, командование уверяло, что была. Ему говорили, будто он в самом деле нужен. В его распоряжение предоставлено это крохотное пространство — малюсенький личный кабинет, в котором нет ничего, кроме письменного стола и телефона, стопки и бутылки бурбона, но ему беспрестанно твердят, чтобы он был готов, что новый приказ поступит со дня на день.

Его, конечно, обманывают. Нет у него здесь никаких служебных обязанностей — его просто убрали с дороги. И никто не посмеет сказать, что мужчина не имеет права выпить, если его отодвинули в сторону потому, что командование считает, будто он оплошал.

А Филипс не сомневался: командование уверено, что он действительно сел в большую лужу шесть месяцев назад, когда хищники из внешнего космоса выбрали в качестве угодий для большой охоты город Нью-Йорк.

Военные уже много лет знали о существовании этих пришельцев. Было известно, что эти монстры с неведомой звезды охотятся на людей в тропических джунглях бог знает сколько десятилетий, и держали это в тайне — но замолчать массовую резню в центре самого большого американского города невозможно!

Была проделана чертовски громадная работа, чтобы прикрыть это происшествие, — Филипс начал ее еще до своего «перевода». И все же слухи ползли: слишком много людей видели все собственными глазами; но Филипс ни секунды не сомневался, что вину и за слухи, и за оставшихся свидетелей командование возлагает только на него.

Ни одной шишки из вышестоящего начальства там не было, черт бы их побрал. Не видели они сражения на улице, не довелось им быть свидетелями высадки целой кучи монстров-пришельцев, которые в упор расстреливали полицейских и уличную шваль. Этим высокопоставленным чистоплюям хотелось избежать серьезных неприятностей, просто списав пару десятков мирных граждан, позволив пришельцам забрать их головы в качестве охотничьих трофеев. Да, их там не было, они не видели, как именно это происходило, как выглядели трупы невинно убитых людей.

Но Филипс был там и принял в конце концов сторону рода человеческого, вступил в сражение с чудовищами вопреки приказам сверху. Он должен был так поступить.

Однако это не имело никакого значения — чужепланетные твари ушли, потому что охота им наскучила, потому что похолодало, а вовсе не оттого, что почувствовали себя побежденными или как-то озлобились.

Большое армейское начальство этому не поверило. Оно полагало, что Филипс и эти двое полицейских, Шефер и Раше, заставили пришельцев убраться восвояси. Начальство хотело заполучить какую-нибудь безделушку пришельцев, чтобы потом поиграть с ней, и считало Филипса ответственным за то, что ничего не удалось добыть.

Но они не понимали, как заботились эти бог знает откуда прилетавшие завоеватели, чтобы их драгоценная технология не попала в руки людей, которые были для них всего лишь дичью. У генерала и его людей не было ни одного шанса что-то заполучить.

Начальство понятия не имеет, во что подобная попытка могла бы вылиться. Он вовсе не оплошал, черт бы их побрал, — он чуть не накликал беду, поэтому постарался сделать все возможное, чтобы дело не обернулось еще большим несчастьем. Никто не смог бы справиться с ситуацией лучше него, не пристрелив Шефера и Раше, — никто не имел представления, что надо было делать, пока не стало слишком поздно.

Конечно, командование так и не посмело сказать ему прямо в лицо, что он оплошал, — вероятно, они боялись, что он обратиться в прессу, если будет отправлен в отставку или получит слишком жестокую головомойку. Нет, оно не стало дразнить гусей, а просто выждало пару недель, устроило ему перевод по службе, предоставило этот кабинет и приказало ждать новых приказов.

Он задавал вопросы о начатых им программах, о том, продолжается ли подготовка команды капитана Линча, не оставили ли Смитерс и остальные из нью-йоркского агентства поиски следов возможных случаев вторжения, продолжает ли вашингтонская бригада электронную разведку признаков появления пришельцев.

Ему посоветовали ни о чем не беспокоиться: обо всем позаботятся и без него. Надо просто набраться терпения, подождать, пока ему позвонят.

Миновало почти шесть месяцев, но телефон еще ни разу не звонил.

Со всей бумажной работой он покончил в первый месяц. Затем стал приносить на службу книги, которые давно мечтал прочитать, но не хватало времени. По прошествии трех месяцев генерал стал вместе с книгами прихватывать и бутылку бурбона.

Когда истек четвертый месяц, он приносил уже только бурбон. Прошло недели две, и он стал сомневаться, стоит ли ему вообще появляться на этой службе. Она отнимала время, но его подозрение начинало превращаться в уверенность: телефон не позвонит никогда. Вероятнее всего, Линч по заданию ЦРУ где-нибудь обучает команду головорезов для борьбы с террористами. А все дело с пришельцами положено под сукно.

Дорога в прессу для него закрыта. Теперь это не горячие новости. Люди при власти имели достаточно времени, чтобы прикрыть все, найти изустным рассказам приемлемое объяснение, навести полный порядок на месте событий, убрать с глаз долой мельчайшие свидетельства разыгравшейся трагедии.

Он мог бы, конечно, поспорить, мог выразить недовольство, потребовать, чтобы было что-то сделано, мог бы, наконец, сам обратиться к президенту.

Однако в этом не было ни малейшего смысла. Если бы он попытался разворошить эту вонючую кучу, ему самому нашли бы дело или просто отправили бы в отставку, но, что бы ни было предпринято, очевидным оставалось одно — прежнего назначения ему не видать никогда, именно того поста, которого он желал больше всего на свете, на котором он мог бы продолжать иметь дело с этими пришельцами, этими убийцами, этими чудовищами из внешнего космоса.

Только это и беспокоило его по-настоящему. Прежняя работа таила в себе так много потенциальных возможностей. Технология межзвездных путешествий, все их невообразимое оружие, их экраны невидимости, — если бы все это попало в руки правильно понимающих дело людей, мир стал бы совершенно другим, целая вселенная стала бы совершенно новой. Если бы удалось захватить один из их звездолетов, полеты «Аполлонов» на Луну стали бы выглядеть запусками мыльных пузырей, — люди действительно смогли бы летать к звездам. Обладание этими кораблями открыло бы дорогу к нетронутым мирам, ресурсам и богатствам, какие трудно вообразить! Если где-то в галактике есть другие цивилизации, отличающиеся более дружественными нравами, чем эти охотники, человечество перестанет быть одиноким. Тогда изменится все.

Даже если это невозможно, даже если человеческие существа не вырвутся к звездам, у этих пришельцев есть оружие и технология, которые поставят США далеко впереди остального мира, и тогда типов вроде Саддама Хусейна или Муамара Каддафи станет прихлопнуть не труднее, чем пару мух.

Это величайшее дело, какого не было ни у кого, — его личная игровая площадка, которую они отобрали у него.

Он надеялся, что командование просто так не отказалось от всего этого. Возможно, на его место поставлен кто-то другой, достойный, с их точки зрения, большего доверия. Может быть, его делом занимается теперь кто-нибудь вроде Линча.

Он надеялся, что это так.

Не исключено, говорил он себе, что все не так безнадежно, как ему представлялось. Может быть, телефон действительно зазвонит, а сейчас его не беспокоят потому, что пришельцы после нью-йоркского вторжения больше не появились. Возможно, со временем он потребуется снова, и тогда все возвратится на круги своя.

А может быть, большое начальство искренно верит, что эти твари приходили с чем-то хорошим.

Может быть, черт побери, с хорошим в собственном понимании, а возникшая кутерьма расстроила их планы. Они прибыли на Землю в поисках хорошего времяпрепровождения или чтобы отомстить за охотника, которого убил Дач много лет назад, а в результате вынуждены были сматываться, унося двух-трех своих раненными, — на их родной планете подобные трофеи вряд ли выглядели хорошей рекламой для любителей охотничьих экспедиций. Если у них и существуют какие-то правила невмешательства, то они явно начихали на это, когда решили посадить свой звездолет прямо на Третьей авеню.

Надо было быть очень уж изощренным мерзавцем, чтобы ухитриться утаить все это, думал Филипс. Даже ранним воскресным утром свидетелей оказалось предостаточно.

Может быть, верховное командование думает, что заварушка произошла из-за того, что люди сами вмешались в нее. Не исключено, что оно отказалось попытаться найти способ добраться до их технологии и поэтому решило просто игнорировать сам факт существования пришельцев. Даже когда Филипс руководил этим шоу, он имел строжайший приказ не мешать охотникам наслаждаться своим развлечением, позволить им убить несколько человек и взять с собой трофеи — не досаждать, не доводить до бешенства. Начальство всегда вело себя скорее настороженно, чем заинтересованно: беспокоилось, как бы не раздражить пришельцев, не довести их до желания разжечь настоящую войну; оно совершенно не заботилось о том, чтобы кто-то чему-то научился у этих ублюдков из космоса.

И сейчас они лишают Филипса шанса вмешаться, не позволяют ему разобраться с этими тварями раз и навсегда. Высокое начальство заставляет его ждать, сидеть за этим пустым письменным столом, уставившись на телефонный аппарат, который никогда не зазвонит...

Телефон зазвонил.

Сперва Филипс даже не связал этот звонок со стоявшим на столе аппаратом. Он слышал звук, но не обращал на него внимания. Сознанием он не воспринимал его как что-то касающееся его лично — звонок был просто еще одним добавлением к шуму, который всегда откуда-то проникал к нему в кабинет.

Телефон ожил снова, и на этот раз до генерала дошло. Он вздрогнул, как от выстрела, уронил пустую стопку и схватил трубку.

— Филипс слушает, — рявкнул он в нее. Его трясло.

Глава 7

Раше медленно выбирался из плена сна. Сознание было словно подернуто дымкой. Он никак не мог вспомнить, где находится.

Семья живет в Блюкрике, штат Орегон, — он, его жена Шерри и два их сына. Они переехали сюда, чтобы чувствовать себя в безопасности после той кутерьмы в Нью-Йорке.

Но сейчас он не дома, а где же? Где бы он ни лежал, на обыкновенную постель это похоже не было. Раше открыл глаза.

В них по-прежнему было темно, затем темноту разорвал яркий свет, болезненно яркий, буквально ослепивший его. Он снова закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями.

Сознание вернуло его в гущу нью-йоркских событий... Кем они были, те существа, на самом деле? Чем они там занимались? Зачем явились? Не вернутся ли они?

Не вернутся ли они за ним!

Шефер говорил, что вполне разгадал их, но Раше так ничего и не понял. Охотники из космоса, ладно, — но почему? Как они решают, на кого охотиться? Где он может быть в безопасности? И есть ли такое место? Достаточно ли далек Блюкрик от их охотничьих троп?

Ему никак не удавалось перестать думать о них, он не мог изгнать из памяти видения странных масок, скрывавших отвратительные лица, желтый цвет кожи и черные когти этих существ, изувеченные, истекающие кровью тела их жертв.

Раше моргнул. Было ощущение, что он наглотался наркотиков, — может быть, действительно наглотался? Он не мог вспомнить, был не в силах понять, где он, как сюда попал. Оставалось попытаться что-нибудь увидеть сквозь слепящий свет, вырваться из застилавшего разум тумана.

Маска. Он увидел парившую над ним маску. И длинные желтые пальцы, тянувшиеся к его лицу.

Это один из них, понял Раше, один из космических пришельцев!

— Он проснулся... — услышал Раше чей-то голос.

Он заставил себя действовать. Внезапно и решительно. Он немолод, выглядит слишком тучным и потерявшим форму, но еще умеет двигаться быстро и решительно, если необходимо. И он сделал нужное движение, нанес удар и тут же вцепился в горло существа в маске, громко выкрикнув:

— Не уйдешь! Теперь тебе не смыться! На этот раз я возьму тебя!

Враг отшатнулся и грохнулся на пол, потянув за собой Раше. Он приземлился на грудь противника. Невыносимо яркий свет оказался у него за спиной, и он снова все отчетливо видел.

Послышался визгливый женский голос:

— Шериф Раше, пожалуйста! Остановитесь!

Раше всмотрелся в противника и понял, что перед ним не тот, за кого он его принял. Маска была не металлической, как у пришельцев, а марлевой. Шериф сжимал человеческое горло. Пальцы действительно были желтыми — его просто обманули резиновые перчатки. И Раше знал, что не смог бы с такой легкостью свалить с ног пришельца-хищника. Он ослабил хватку рук.

Туман в мозгу наконец рассеялся, и Раше осознал, что придавил коленями к полу зубного врача.

— Доктор Крелмор, — промямлил он, внезапно вспомнив имя поверженного им на пол мужчины. Крелмор жадно хватал ртом воздух.

— Извините, — сказал Раше, отпуская свою жертву, — общий наркоз... я хочу сказать...

— Наркоз? — повторил Крелмор, поднимаясь с пола не без помощи медицинской сестры.

— Мне привиделось, — смущенно продолжал Раше, — видимо, что-то вроде галлюцинации.

— Галлюцинации? — Крелмор отряхивал свою одежду. — Я только зубной врач, шериф, но мне не приходилось видеть подобную реакцию на общий наркоз. — Он прокашлялся. — Все ваши пломбы на месте, но, может быть... видите ли, возможно, вам стоит проконсультироваться у психиатра или где-то обследоваться.

Раше протестующе замотал головой.

— Я повидал достаточно психиатров, их хватило бы для установления диагноза целому штату Флорида, — сказал он. Затем добавил, уверяя скорее себя, чем дантиста и медсестру: — Иисусе, я действительно был уверен, что набросился на него. — Он взглянул на доктора Крелмора: — В последнее время мне было нелегко... — но сразу осекся.

Рассказ дантисту о своем участии в засекреченной войне с пришельцами-монстрами на улицах Нью-Йорка — вряд ли именно то, что нужно для карьеры шерифа этого маленького городка.

— Видите ли, док, — продолжал он, — мне в самом деле стыдно за свое поведение. Я... я буду вам очень признателен, если это останется между нами... — Он вымученно улыбнулся. — У меня была серьезная стрессовая нагрузка, да еще переезд, новая работа... Я до сих пор чувствую себя не в своей тарелке.

— Не сомневайтесь, — сказал Крелмор, потирая горло. Красные отметины, оставленные пальцами Раше, уже почти исчезли. — Можете быть спокойны, нет проблем, шериф. Я сохраню ваш секрет. — Он заставил себя вяло осклабиться в ответ на улыбку Раше. — Каждый раз, когда по телевизору показывают «Марафонца», у меня возникает точно такое же чертовски неприятное ощущение. Можете считать, что я уже привык к нему.

— До сих пор никто... — заговорила медсестра и сразу же осеклась, заметив досаду на лицах обоих мужчин, которые разом повернулись к ней, испугавшись, "что она может сказать что-то такое, о чем все они пожалеют. — Ну, у нас и прежде бывали выходившие из себя пациенты, — сказала она, — но вы, думаю, первый, кому удалось по-настоящему одержать верх над доктором Крелмором.

На лице зубного врача снова заиграла улыбка.

— Из нас троих разом пали двое лучших? — спросил он.

Все трое облегченно рассмеялись. Десять минут спустя Раше шагал по улицам Блюкрика, глубоко задумавшись, но его наметанный взгляд полицейского автоматически фиксировал все, что про — "сходило вокруг.

Ему не понравилось, что он потерял над собой контроль. Да, он отключился из-за наркоза, но попытка придушить безобидного дантиста — недобрый знак, какими бы ни были смягчающие вину обстоятельства, Раше служил шерифом в Блюкрике уже больше четырех месяцев и считал, что вполне прижился на новом месте. Ему казалось, что все эти наваждения на грани умопомешательства оставили его, когда он уволился из Нью-йоркской полиции и отправился на Запад, но теперь он задавал себе вопрос, не переселилось ли сумасшедшее наваждение вместе с ним, вернее вместе его головой.

Он шел, не переставая размышлять и примечать Окружающее, неосознанно относя каждого прохожего к одной из трех категорий, традиционной триады нью-йоркского полицейского: полицейские, граждане и подонки. На улицах Большого Яблока всегда встречалась смесь этой триады, но здесь, в Блюкрике, были только граждане.

Это, конечно, было главным мотивом решения перебраться в маленький западный городок, но естественность подобного состояния улиц все еще не укладывалась в его голове. Почти всю свою жизнь он провел в Нью-Йорке; если бы не эти монстры с планеты X, он, несомненно, остался бы там. Вероятно, продолжал бы работать в отделе убийств или вернулся к преследованию дельцов наркобизнеса вместе со своим партнером Шефером и ушел бы из нью-йоркской полиции разве что на пенсию.

Космических кораблей и пальбы из всех видов оружия на Третьей авеню оказалось для него более чем достаточно. Он оставил Нью-Йорк. Нашел работу шерифа, забрал Шерри и ребятишек, удрал сюда, где безопасно.

Или хотя бы безопаснее. Он поднял взгляд к небу. У него не было уверенности, что где-то действительно есть безопасное место, но Блюкрик показался Раше очень подходящим городком. Он с удовольствием ухватился за эту работу и выслал сюда свои анкетные данные, еще находясь в больнице. Когда он выздоровел, положительный ответ из Блюкрика уже ждал его. Раше не стал медлить.

Он предложил Шеферу поехать вместе, но этот верзила отказался. Раше даже попытался соблазнить его должностью своего заместителя, но Шефер так широко улыбнулся, что будущему шерифу показалось, будто напарник готов посмеяться над ним, хотя он никогда не позволял себе насмехаться над партнером.

Ему пришлось признать абсурдной идею использования Шефера в качестве Барни Пятого при Раше в роли шерифа Тейлора, но он продолжал уговаривать уже бывшего партнера, пока оставалась какая-то надежда.

Ничто не помогло. Шефер остался в Нью-Йорке.

Нет, Шефер остался в Нью-Йорке потому, что не допускал даже мысли, что должен покинуть его из-за пришельцев, не собирался он позволять помыкать собой и правительству. Раше знал это и понимал, в чем дело, — были люди, которые хотели бы убрать Шефера с дороги, люди, которым Шефер не нравился, а это как раз вернейший способ заставить Шефера остаться. И пока кто-то будет надеяться выдворить его из Нью-Йорка, он не оставит этот город — ни ради Раше, ни ради кого бы то ни было.

Кроме того, думал Раше, Шефер все еще не смирился с тем, что правительство всеми средствами прикрывало правду о заварушке, не смирился с тем, что ему не хотят рассказать, что случилось с его братом Дачем, тайным агентом, который исчез после одной спасательной операции в Центральной Америке. Остаться в Нью-Йорке означало для Шефера озлобить против себя еще больше людей.

Раше отомкнул входную дверь разноярусного особняка, который был втрое больше их прежнего жилища в Квинсе, но все еще не воспринимался им как собственный дом, и перешагнул порог. Он вошел в гостиную, и первое, что бросилось в глаза, была стоявшая на низеньком столике фотография, запечатлевшая его вместе с Шефером; он неторопливо подошел к ней и взял в руки.

Фото было сделано сразу после того, как они взяли одного злобного ублюдка, который называл себя Эрролом Джи. Раше все вспомнил, едва взглянув на выражение собственного лица. Он улыбался так широко, что усы выглядели ощетинившимися, но лицо Шефера было невозмутимым, словно высеченным из камня.

Чем занят Шефер в данную минуту? Преследуют ли его ночные видения этих тварей?

Вряд ли Шефера мучат ночные видения чего угодно. Во всяком случае, он никогда не был похож на человека, которому досаждают ночные кошмары.

Он сам мог бы являться в ночных кошмарах. Да, Раше без труда мог назвать немало людей, которым Шефер наверняка виделся по ночам. При этой мысли он улыбнулся.

Надо позвонить Шеферу. Просто поболтать. Как-нибудь в ближайшее время.

Улыбка исчезла с лица шерифа Блюкрика. Ему необходимо поговорить с кем-то обо всем этом, и вовсе не с психологами, которые полагают, что пришельцы — навеянные стрессовыми перегрузками галлюцинации. Не подходит для этого и Шерри, которая, какой бы милой она ни была, никогда не знала, что сказать, если заходил разговор о более или менее грязной стороне работы Раше.

Да, он обязательно скоро позвонит Шеферу.

Очень скоро.

Глава 8

Детектив Шефер вошел в свой кабинет и замер на месте, уставившись на сидевшего за его столом мужчину.

Незнакомец, явно застигнутый врасплох, ответил ему не менее пристальным взглядом, но замер, не успев убрать руку, протянутую к стоявшей на столе фотографии в рамке. На его лице осталось выражение удивления.

Он был в традиционном, не подвластном веяниям моды дорогом костюме. Не менее традиционной и дорогой была его прическа. Облик этого человека был бы уместен на Уолл-стрит, а не на Полис-плаза. Тем не менее сейчас он находился в штаб-квартире полицейского управления города Нью-Йорк на Полис-плаза, сидел в кресле Шефера, держал в руке фото Шефера и Раше, единственное украшение рабочего стола Шефера, и таращил глаза на самого Шефера.

Истинный хозяин кабинета нарушил затянувшееся мгновение абсолютной тишины и сказал:

— Похоже, вы чувствуете себя здесь как дома. Оглянитесь вокруг. Возможно, вам стоит подыскать пристанище с более мягкой подушкой под задницу.

— Понимаю, — заговорил незнакомец, заботливо устанавливая на прежнее место фото, которое только что разглядывал. — Мое имя Смитерс, детектив Шефер. — Он поднялся и вышел из-за стола, протягивая руку для рукопожатия. — Меня послали...

Шефер проигнорировал его жест. В манерах представившегося человека было что-то знакомое.

— Вы один из этих армейских головорезов, — оборвал он его. — Вроде Филипса и его приспешников. Тех самых, что полагают, будто именно они разобрались с нашими друзьями на Третьей авеню минувшим летом.

— Я, да... — снова начал Смитерс, быстро опустив протянутую руку.

Он не стал отрицать свою причастность к летним событиям, подтвердив тем самым подозрение Шефера, и тот опять оборвал его.

— У меня есть работа, Смитерс, — сказал он, — настоящая работа. Плюньте на то, с чем вы пришли ко мне, и убирайтесь.

Он снял куртку.

— Да-да, я... — снова мягко заговорил Смитерс, но, увидев выражение лица Шефера, отказался от попытки пробудить его интерес к своей персоне. — Случилось непредвиденное, детектив Шефер. Нечто совершенно новенькое. Мы доверяем вашему пониманию подобных ситуаций, ведь у вас богатый опыт. Вы могли бы оказать неоценимую услугу. Если события станут развиваться иначе, чем ожидается...

— Иисус Всемогущий, стоит ли тратить время ленча на чертов подбор слов, которыми можно не называть вещи собственными именами? — решительно перебил его Шефер, открывая платяной шкаф. — Давайте-ка я сам догадаюсь, о чем вы хотите мне сообщить, не возражаете? Те ребята, похоже, вернулись пошалить, и вам очень хотелось бы попросить меня, конечно же в память о добром старом времени, проверить, так ли это.

— Так точно, — согласился Смитерс, — однако есть и кое-что совершенно новенькое...

— Катитесь вы подальше вместе со своим новеньким, — резко бросил Шефер, повесив на плечики куртку. Он стал снимать наплечную кобуру. — У меня и здесь есть работа.

— Я понимаю. Мы согласуем вашу отлучку с начальством и уладим все, что потребуется...

— Могу держать пари, что вам нетрудно с этим справиться. — Разговаривая, Шефер расстегивал пуговицы рубашки. — Похоже, вы настроены добиваться своего, Смитерс, поэтому позвольте мне растолковать вам, что к чему. Ребята Шефера привыкли действовать в свое время и готовы заниматься своим делом с не меньшим рвением, чем Филипс и остальные ваши. Если вы и ваша банда скоропалительно обученных специальных агентов — или как вы там себя называете — хотите еще раз поиграть в пятнашки с этими мерзкими тварями из внешнего космоса, то действуйте немедля, и всего вам доброго. — Он снял рубашку, обнажив торс, которому мог бы позавидовать Арнольд Шварценеггер, и повесил ее в шкаф. — Но меня от этого увольте.

— Но, детектив... — продолжал настаивать Смитерс. Шефер закрепил на груди крохотный микрофон.

— Нет, — сказал он.

— Я уверен, что если...

Шефер снова оборвал его, не переставая оснащать себя подсушивающей аппаратурой:

— Какая часть слова «нет» вам не понятна?

— Черт бы вас побрал, детектив, позволите вы мне закончить хотя бы одну фразу? — повысил голос Смитерс.

— Зачем? — спросил Шефер. — Кроме того, я только что позволил.

Закончив крепление проводов на обнаженном теле, он вынул из шкафа рубашку крикливой розовато-зеленоватой расцветки вроде тех, какие носят наиболее назойливые зазывалы проституток, промышляющих на Седьмой авеню.

Какое-то мгновение Смитерс готов был взорваться, затем взял себя в руки и сказал:

— Думаю, вы не захотите упустить шанс ввязаться в это дело.

Шефер, начавший застегивать пуговицы рубашки, поднял взгляд на Смитерса:

— Зачем? Они снова в Нью-Йорке?

— На этот раз нет, — признался Смитерс.

— Мне это ведомо, — сказал Шефер, снова занявшись пуговицами, — я бы почуял их присутствие. — Он покончил с рубашкой, достал из шкафа коричневую кожаную куртку, повернулся к Смитерсу и продолжил: — Послушайте, армейский. Если их нет в Нью-Йорке, меня это не интересует. Мне не нравятся эти сукины дети, но в мире масса людей, которые мне не нравятся, и вы — один из них. — Он натянул один рукав куртки. — Я уделил им время, Смитерс. Повозился с ними и мой брат. Ему эта игра стоила всей его команды, для меня она обернулась пальбой в городе и потерей партнера.

По ходу дела мы достали несколько этих поганых ублюдков, сделали все, что смогли, и я готов повторить все снова, лишь бы они держались подальше от моего коврика. Вы сами сказали, что на нем их нет, так что можете убираться к дьяволу и прихватить с собой генерала Филипса. — И сунул руку во второй рукав куртки.

— Ваш коврик — только Нью-Йорк?

— Вы чертовски правы. — Он одернул на себе куртку. — Я мог бы возомнить себя очень горячим и крутым дерьмом, но не настолько, чтобы разыгрывать роль копа целого проклятого мира. Нью-Йорк достаточно велик для кого угодно.

— Выходит, вы и не думаете помочь нам?

— Один раз я уже сказал «нет».

— Это ваше последнее слово?

— За мое настоящее «последнее слово» меня, вероятно, можно было бы арестовать, — сказал Шефер, подтолкнув Смитерса к двери, — а теперь выметайтесь из моего кабинета, пока я не присыпал вас солью и не размазал по тротуару, как слизняка, до которого вам не так уж далеко. — Он вышвырнул его за порог и захлопнул дверь.

Дело сделано. Он взглянул на часы. Эта перебранка отняла у него не так уж много времени. Можно задержаться еще на несколько минут, прежде чем отправляться в условленное место.

Шефер бросил взгляд на закрытую дверь. Мужчина в дорогом костюме не предпринимал никаких усилий, чтобы вернуться в кабинет. Это хорошо, но вовсе не означает, что тем дело и кончится.

Даже если Филипс и его приятели желают спустить его на тормозах, Шеферу такая перспектива не улыбается. Он гонялся за Филипсом много месяцев, не жалея свободного от работы времени, но найти не смог. Только что замаячил свежий след.

— Смитерс, хм? — пробормотал он. — Если это настоящее имя, я просто навещу его попозже. Мы наверняка сможем мило поболтать о Даче.

Он выудил клочок бумаги из стопки документов на столе, нашел перо и нацарапал два имени — Смитерс и Филипс, — соединив их стрелкой.

Брат Шефера исчез несколько лет назад, когда работал под началом Филипса. Шефер не сомневался, что Дач сражался с этими пришельцами — любителями охотничьих забав — в Центральной Америке, где Филипс и его люди усиленно заигрывали с местными политиками. Дач и его ребята оказались на территории охотничьих угодий чудовищ с неведомой звезды, и один из пришельцев разделался со всей его командой, но Дач ухитрился убить его и остаться в живых.

Но после этого он исчез. Шефер был чертовски уверен, что Филипс знает об этом исчезновении больше, чем соглашался признать.

Когда пришельцы панически бежали из Нью-Йорка прошлым летом, Филипс тоже потерялся, вероятно где-то в Пентагоне. Шефера это возмутило: ему очень хотелось дружески побеседовать с генералом.

Этот Смитерс может свести его с Филипсом, и не исключено, что тогда им удастся как-то поладить. В конце концов, он может помочь Филипсу, если они придут к согласию по кое-каким деталям. Ему не нравятся эти крупные уродливые ублюдки из внешнего космоса, но, несмотря на это, он дал Смитерсу ясно понять, что можно вернуться к обсуждению его участия в деле с ними.

Хотя детали сотрудничества Шефер намерен выторговать на своих условиях. Он не намерен мчаться куда угодно по первому зову Филипса. И то, что он прислал за ним Смитерса, а не явился сам, только раздражило детектива.

Шефер согласится иметь дело со Смитерсом и его боссом по собственному выбору времени и места и эта встреча состоится не здесь и не сейчас. Есть одна вещь, из-за которой он не намерен вести какие-либо серьезные переговоры на Полис-плаза, — это просто невозможно на глазах пары сотен полицейских. У каждого из них наверняка есть собственное мнение о подобных торговых сделках. Нет, они должны встретиться где-то частным порядком, время и место Шефер выберет сам, когда сочтет это уместным и будет готов к переговорам, а когда это произойдет, первым пунктом повестки дня будет Дач, а не причуды пришельцев и военных.

И состоится эта встреча не раньше, чем Шефер позаботится об одном аресте, к которому он готовился со своими людьми уже несколько недель. Когда с этим будет покончено, у него появится время, чтобы позаботиться о Даче, генерале Филипсе и шайке кровожадных головорезов из космоса.

Он швырнул записку на стол и оставил кабинет.

Глава 9

Шефер повернулся к окну и посмотрел сквозь витрину, стараясь выглядеть случайным посетителем, по крайней мере насколько это было возможно.

Он был в Виллидже, в небольшом магазине, который носил название «Мир коллекционера» и торговал комиксами, открытками с бейсбольной тематикой и прочей подобной ерундой, слишком дорогой, по мнению Шефера, для покупателей-детей. Он делал вид, что увлечен разговором с директором магазина, лысоватым мужчиной по имени Джон Кохен, но в действительности поглядывал сквозь витринное окно на мужчину, сидевшего за рулем коричневого фургона, который остановился у тротуара на противоположной стороне улицы явно с нарушением правил.

Фургон опоздал. Шефер уже добрых три минуты убивал здесь время, поджидая его.

— Проверка связи, раз, два, три, проверка связи, раз, два, три, — заговорил он ровным голосом. — Этой штуковине следовало бы работать лучше, Роулингс, потому что я намерен поторчать в магазине еще пару минут, чтобы дать этим клоунам возможность всучить мне одну из их забавных книжонок.

Водитель поднял руку, показывая сложенное из большого и указательного пальцев кольцо — знак «о'кей». Микрофон работал.

— О'кей, мальчики, — сказал Шефер, направившись к двери и отстраняя по пути продавца, который тоже представился как Джон, — мы в деле. Помните, никто не входит, пока Бейби не проболтается. Я хочу взять ее за дело, а не просто задержать за вшивое нарушение правил торговли.

Он вышел на тротуар и пересек улицу, направляясь к магазину кухонной утвари. По сведениям, полученным от владельцев соседних торговых точек, и по данным агентств самой нью-йоркской полиции, работавшим под прикрытием, этот магазин был местным пунктом оптовой поставки кокаина. Пронизывающий зимний ветер полоскал полы его кожаной куртки, но Шефер не замечал холода.

Один из трех полицейских, возившихся в кузове фургона с оборудованием для непрерывного наблюдения, пробормотал:

— Слава Богу, есть Шефер, который всегда скажет, что нам делать, а, парни? Я уж почувствовал было свою полную непригодность для этого дела.

Его напарники нервно посмеялись.

— Заткнитесь, парни, — не поворачиваясь, предостерег Роулингс, сидевший на водительском месте, — и будьте готовы в любую секунду.

Шефер вошел в хозяйственный магазин под звон дверного колокольчика. Он оглядел беспорядочно заваленные товарами полки и пустые проходы между ними. В помещении не было никого, кроме единственной женщины за прилавком, которая среди кастрюль и прочей кухонной утвари выглядела явно не на своем месте. На ней были чулки в крупную сетку, добротно сработанный, привлекающий внимание светлый парик и густой макияж под стать Тэмми Фэй Баккер, а расставленные на полках товары подходили этой даме в качестве родной обстановки не больше, чем котята койоту.

Шефер знал ее под именем Бейби. Буквально все соседи знали ее только как Бейби.

— Рада, что вы смогли заглянуть, большой человек, — сказала она. — Смогу ли я заинтересовать вас какой-нибудь утварью для приготовления угощения к фиесте?

Шефер широко осклабился.

— Ни в коем случае, — ответил он, изобразив на лице выражение маленького мальчика, которому крупно повезло, — ведь кок пригорает к тефлоновому покрытию, разве вы этого сами не знаете?

Женщина ответила ему не менее лучезарной улыбкой:

— Я приправляю его парой банок «Неженки».

— Несет околесицу, — проворчал один из полицейских в грузовике, — кок к тефлону не пригорает.

— Ближе к делу, Шефер, — сказал Роулингс, хотя знал, что Шефер не может его услышать, — не трать время на дурацкие шутки, просто займись этой чертовой покупкой!

Один из техников за его спиной в кузове оторвал взгляд от приборов и легонько толкнул соседа, показывая на заднее стекло.

— Смотри, как повезло, — сказал он, — у нас компания.

К фургону неверной походкой приблизился мужчина в поношенном плаще свободного покроя и, встав на цыпочки, попытался заглянуть в стекло задней двери. Оба окна двустворчатой задней двери были закрыты полупрозрачной фольгой, сквозь которую можно было видеть только изнутри машины. Любопытный ничего не мог рассмотреть, но непрошеное внимание к фургону не понравилось всем участникам тайной операции.

— Какой-то бездомный смотрит, нельзя ли разбить стекло и что-нибудь спереть, — сказал полицейский, сидевший ближе всех к двери, — не выйти ли, чтобы отогнать его?

Роулингс отрицательно покачал головой:

— Нет, мы на виду у Бейби. Просто не спускайте с него глаз.

— Понятно, — откликнулся полицейский и снова повернулся к окну как раз в тот момент, когда «бездомный» вытащил из поношенного плаща ствол 36-го калибра.

— О, мой Бог... — только и успел он произнести, прежде чем бродяга спустил курок и пластмассовое окно разлетелось вдребезги. Мгновение спустя второй выстрел угодил полицейскому в голову.

Еще никто не успел отреагировать, а третья пуля уже пронзила горло второго полицейского; четвертая прошла мимо, и Роулингс успел выстрелить до того, как пятая вошла ему в правый глаз. Сам он в «бездомного» не попал, и его пуля рикошетом отскочила от стены на уровне второго этажа конторского здания в добром полуквартале от фургона.

Последний полицейский-техник, который никогда прежде не стрелял из пистолета иначе, как в тире, все еще возился с ремешком кобуры, когда шестая пуля «бездомного» прикончила и его.

— Что за чертовщина? — воскликнул Шефер, резко поворачиваясь на звук пальбы.

Что-то пошло не так. Не зная, в чем дело, Шефер не сомневался, что для него в этом ничего хорошего нет. Он насчитал шесть выстрелов из крупнокалиберного пистолета, методично следовавших один за другим, — не такого, какими были вооружены люди его прикрытия. На какой-то миг он совершенно забыл о женщине, которую намеревался арестовать.

Это было ошибкой.

— Вы ведь явились за кастрюлями, радость моего сердца, — напомнила о себе Бейби, вытаскивая из-под прилавка пистолет 45-го калибра.

Одновременно на пороге заднего помещения появился крупный бритоголовый мужчина, в его испещренных татуировкой руках был многозарядный дробовик, нацеленный в голову Шефера.

— Или у вас на уме было что-то другое, детектив Шефер? — спросила Бейби. — Если вы забежали после работы, чтобы приобрести небольшой набор алюминиевой посуды, мы могли бы избежать целой кучи вонючих неприятностей.

Шефер пристально посмотрел на Бейби, отдавая должное автоматическому оружию в ее руке, затем отвернулся и взглянул на простофилю с дробовиком.

Ружье он держал правильно и твердо, ствол ничуть не колебался, палец был на спусковом крючке. Шефер понял, что парень не промахнется. Рука Бейби тоже не дрожала.

Детектив неохотно поднял руки вверх. Он мог бы попытаться прыгнуть на одного из противников, но их было двое, и они занимали более выгодные позиции, чем была у него.

Ему хотелось бы знать, что за чертовщина произошла за стенами магазина, где находилось его прикрытие, и осталось ли еще у него прикрытие, но все выглядело так, что в данный момент вряд ли кто-то готов отвечать на его вопросы. У него было тайное подозрение, что стоит ему направиться к двери — и пули в спину не миновать.

Бейби крупным шагом вышла из-за прилавка, откровенно щеголяя чулками из рыболовной сети и кроваво-красными туфлями на каблуках-шпильках. Она подошла к Шеферу и ткнула своим 45-м калибром ему в грудь.

— Когда наконец вы, копы, начнете учиться? — с возмущением в голосе сказала она. — Вокруг Бейби не происходит ничего такого, о чем бы она не знала.

Запустив левую руку за кожаную куртку детектива, женщина стала ощупывать рубашку Шефера, продолжая твердо держать приставленное к его груди оружие. Рука двигалась издевательски эротическими пассами, но Шефер был далек от мысли, что Бейби пристает к нему с ласками. Она явно что-то искала.

И нашла. Ее пальцы нащупали провод под рубашкой, и она рванула пуговицы, обнажив грудь детектива и крохотный микрофон на ней.

— Милая вещица, — сказала она.

— Вам понравилось? — деланно изумился Шефер. — Продолжайте, возможно попадется проигрыватель компакт-дисков, привязанный к...

— Заткнись! — рявкнула она, ударив его пистолетом по лицу. Шефер почувствовал резкую боль, но кость осталась цела, и кровь не появилась. Бейби просто занималась самоутверждением. Если бы ей хотелось, она могла позволить себе гораздо большее, значит, решил он, в ее намерения не входит его изуродовать.

Во всяком случае, пока не входит.

И тут же, прежде чем Шефер успел ей ответить, а Бейби — продолжить свои комментарии по поводу находки, в их беседу ворвались резкие звуки стрельбы из автоматического оружия.

Все трое замерли.

— Что за... — заговорил мужчина с дробовиком, познакомив наконец Шефера с тембром своего голоса. Он оказался писклявым, совершенно не вязавшимся с широкими плечами его обладателя. То и дело озираясь, чтобы держать Шефера на прицеле, верзила стал приближаться к витрине.

Он еще не успел подойти к ней, когда стекло взорвалось дождем осколков, следом за которыми под грохот новых очередей автоматного огня в помещение рухнул пожилой мужчина в поношенном плаще.

— Сукин сын, — рявкнула Бейби и бросилась к задней двери, не выпуская из рук оружие.

Бегство женщины Шефера не беспокоило. Именно на этот случай он поставил человека у черного хода, и если он не возьмет Бейби, то дело в полицейском управлении поставлено еще хуже, чем Шефер думал.

Здоровяк с дробовиком, не сообразив, что его хозяйка внезапно удалилась, перебрался через кучу битого стекла и дважды наугад выстрелил в окно.

— Чтоб им! — завопил он. — Бейби, что-то не сработало! Они прикончили Артуро!

— Что ты говоришь, Эйнштейн, — в тон ему ответил Шефер, — как же им не стыдно! — Он не взял с собой оружия, потому что его могли обыскать, прежде чем отпустят товар, а у противника был дробовик, но Шефер не колеблясь превратил себя в метательный снаряд.

Оба рухнули на пол под грохот кухонной утвари; дробовик выпустил еще пулю, на этот раз в потолок, прежде чем вылетел из рук стрелка.

Однако ему удалось вывернуться из захвата Шефера и сомкнуть пальцы на горле детектива.

— Умри, поганый коп! — прошипел он, тяжело дыша.

Шефер понял, что плечи этого мужчины годились не только для показа.

— Ночной ты горшок, — захрипел он, стараясь заставить голос звучать зловещим шепотом, — а разговоры с горшками... — Он нащупал самую большую сковородку среди свалившейся с полок посуды и шлепнул ею противника по голове.

Хватка на его горле быстро ослабла.

— Смотри-ка, — сказал Шефер, выбравшись из-под верзилы и разглядывая сковороду, — действует не хуже наркотика. — Он для уверенности еще раз опустил ее на голову противника. — Наркотик как раз для твоих мозгов, правда не для внутреннего применения, но важен результат. Он поднялся на ноги, швырнул в сторону сковороду и спросил, обращаясь к потерявшему сознание врагу: — Вопросы есть?

— Да, есть вопрос, — ответила Бейби из дверного проема заднего помещения, — попытаешься бежать или предпочитаешь умереть на месте?

Шефер увидел в ее руках автомат М-16, нацеленный ему в грудь. Оказывается, она бежала вовсе не с поля боя, а за более мощным оружием.

Едва женщина открыла огонь, он нырнул за стойку с банками для муки и сахара, затем пополз, подыскивая укрытие ненадежнее.

Бейби еще несколько минут решетила пулями товары, пока щелчок порожнего магазина не известил об истощении боезапаса.

— Проклятие! — крикнула она, сообразив, что не попала в Шефера. Она выдернула израсходованный рожок и замешкалась, вставляя другой. — Где ты, большой мальчик? Выходи, я прикончу тебя, где бы ты ни был!

Шефер не упустил бы шанс взять Бейби, пока она перезаряжала автомат, но он был далековато от нее — их разделяли два прохода со стойками для кухонной утвари.

К тому времени когда новый магазин оказался на месте, детектив уже наметил план действий. Он скользнул за полки, битком набитые мягкими рукавицами и подставками для горячих кастрюль, и стал пробираться за прилавок.

— У-лю-лю, — крикнула Бейби, — выходи поиграть, детектив Шефер! Я знаю, что ты здесь.

Шефер понимал, что сейчас, когда эхо стрельбы и грохота падающей посуды смолкло, Бейби обнаружит его по малейшему звуку. Двигаться бесшумно среди множества свалившейся с полок утвари не было никакой возможности. Это означало, что переместиться необходимо быстро. Он огляделся в поисках оружия.

Его не было. Вопреки закону Салливана, множество торговцев держат пистолеты под прилавками, но Шефер нашел под кассовым аппаратом только коробки для бланков регистрации кредитных карточек и пустую полочку, на которой недавно лежал пистолет.

Оружия под прилавком не оказалось, но сам прилавок...

Он пнул ногой в его стенку и громко выругался. Затем стремительно присел на корточки, напрягся и упер ладони в край прилавка.

— Я слышала, Шефер! — крикнула Бейби. — Теперь я знаю, где ты, выходи! Не заставляй меня расстреливать тебя в упор!

Шефер затаил дыхание.

— Ладно, сукин сын, будь по-твоему! — рявкнула она. — Ты просто создаешь трудности для нас обоих. Христос Всемогущий, работе женщины нет конца. — Она подошла к прилавку и двинулась вдоль него, внимательно вглядываясь, не снимая пальца со спускового крючка...

И Шефер выпрямился, решительно и быстро, вложив в это движение всю силу могучих бедер, швырнул крышку прилавка в лицо Бейби и опрокинул его на женщину целиком.

Мгновение спустя Шефер уже стоял над ней, отшвырнул ногой автомат, затем наклонился и выдернул засунутый за пояс пистолет. Он вынул из него обойму и тоже отшвырнул в сторону.

Детектив быстро огляделся. Помещение магазина напоминало руины: повсюду валялись стреляные гильзы, разбитое стекло и помятая кухонная утварь. С улицы врывался холодный зимний воздух. Мертвый мужчина, которого они называли Артуро, неуклюже растянулся посреди остатков главной витрины; неподалеку лежал еще не пришедший в сознание простофиля, которого Шефер короновал сковородой.

Ошеломленная, но не потерявшая сознания Бейби лежала прямо у его ног с широко открытыми глазами.

— Вы арестованы, — сказал он, — у вас есть право хранить молчание...

Хрустнуло стекло, и Шефер резко обернулся. В проеме разбитой витрины стоял Смитерс и с ним еще трое в черных костюмах и плащах.

У двоих были штурмовые автоматы неизвестной Шеферу конструкции, и он догадался, кто высадил витринное окно и прикончил Артуро.

— Пошли, Шефер, — сказал Смитерс, — вы идете с нами.

— Черта с два, — ответил Шефер.

— У нас есть приказ, — возразил Смитерс, — и все необходимые полномочия. Я пытался просить вас об этом по-хорошему, сейчас я просто говорю: вы идете с нами.

— А я говорю нет, — в тон ему рявкнул Шефер. — Я беру Бейби и ее приятеля по забавам, вызываю мясной фургон для Артуро, а затем, спустя сутки или около того, когда покончу с бумажной волокитой, мне предстоит попотеть над выколачиванием из Бейби кое-каких сведений.

Смитерс сделал знак тому из своих спутников, у которого не было автомата; мужчина вытащил из наплечной кобуры пистолет, перешагнул через труп Артуро, затем ловко и не колеблясь всадил пулю в голову Бейби.

Она даже не успела сообразить, что произошло, — на ее лице запечатлелось выражение недоумения, а не страха.

— Христос! — воскликнул Шефер и оцепенело уставился на новоиспеченный труп.

— Его тоже, — сказал Смитерс, кивнув в сторону лежавшего без сознания недавнего обладателя дробовика, и мозги верзилы смешались с мусором, разбросанным по покрытию пола.

— Смитерс, вы — ублюдок! — закричал Шефер.

— Просто больше незачем беспокоиться об одной стерве, распространявшей наркотики, — ответил Смитерс. — Нам предстоит обсудить гораздо более важные вещи.

— Вроде ваших похорон, — согласился Шефер. — Вы настоящий болван! Мы выслеживали Бейби несколько месяцев. Она могла бы дать нам имена, места и время встреч, адреса поставщиков...

— О, что касается... — начал было Смитерс, но сразу же спохватился. — Вы все еще не понимаете, Шефер? — продолжил он совершенно другим тоном. — У нас проблема, большая проблема, много более серьезная, чем любая сеть распространения наркотиков. Мы нуждаемся в вашей помощи, и вы окажете ее нам, чем бы это для вас ни обернулось.

— Я достаточно хорошо все понимаю, — холодно возразил Шефер. — Но я также знаю, что Бейби нравилась мне в тысячи раз больше, чем вы, Смитерс.

— Мы оказались перед лицом чего-то значительно более важного, чем торговцы наркотиками, Шефер, — членораздельно произнес Смитерс, не реагируя на выпад детектива. — Столкнулись с чем-то гораздо худшим. — Он кивнул своим людям: — Взять его.

— Вы хуже этих торговцев! — завопил Шефер, но люди с автоматами подступили с двух сторон и привычными движениями вскинули оружие, целясь ему в голову. Шефер замер.

Третий убрал пистолет в кобуру, аккуратно застегнул куртку, затем шагнул к Шеферу, одновременно опустив руку в карман плаща.

— Вы хуже, чем любой из них, — повторил Шефер, когда агент вытащил из кармана черный футляр и открыл его — внутри был наполненный шприц для подкожных инъекций. — Люди, которых я арестовываю, по крайней мере, знают, что они допустили правонарушение.

Мужчина в черном плаще вонзил иглу в руку Шефера и надавил плунжер.

— Вы, Смитерс, и вся ваша шайка, — не унимался Шефер, — вы цените не дороже дерьма такие понятия, как правопорядок или правонарушение...

Болеутоляющее или что-то другое подействовало быстро: Шефер продержался на ногах еще несколько секунд, прежде чем подкосились колени, но к этому моменту он уже не мог произнести ни слова, даже потерял способность связно мыслить.

Ему показалось, что и в таком состоянии расслышал слова Смитерса:

— Вы правы, Шефер. Нас не заботят ни правопорядок, ни правонарушения, ни философия любого толка. Единственная наша забота — страна.

Но полной уверенности у него не было, и Шефер решил, что вполне мог вообразить себе эту речь.

Когда он стал падать на пол, сознание еще не настолько покинуло его, чтобы не заметить, как бессердечные ублюдки просто расступились, даже не подумав подхватить его.

Глава 10

— Похоже, он приходит в себя, генерал.

Шефер слышал слова, но прошло еще несколько секунд, прежде чем он смог придать им какой-то смысл и выделить из оглушительного грохота, в котором почти тонули голоса.

Сознание прояснялось. Он понял, что находится в вертолете, что кто-то говорил о нем и говоривший заметил, что он просыпается.

— При выходе из сна после этого снадобья неизбежны некоторая дезориентация и легкое головокружение, детектив Шефер, но это быстро пройдет.

Шефер приоткрыл глаза и увидел мужчину в армейской форме США, стоявшего возле него на коленях, — офицер, точнее капитан. Мужчина выглядел искренно озабоченным, но Шефер добрую минуту не мог в это поверить.

Он сообразил, что лежит на носилках в кабине военного транспортного вертолета, но со своего места не мог с уверенностью определить тип машины, тем более что кабина пилота была отгорожена шторкой. Вероятно, этот капитан — врач. Шефер быстро приходил в себя и уже смог разглядеть медицинские эмблемы в его петлицах — да, армейский доктор.

Детектив повернул голову в другую сторону. С другой стороны носилок сидели на корточках еще двое — тоже медицинский персонал, но эти были в белых халатах, а не в форменной одежде. Двое других — солдаты, выглядевшие охранниками, — сидели ближе к хвосту машины.

А у его ног устроился генерал Филипс.

Шефер посмотрел на генерала долгим, пристальным взглядом.

Он имел с ним дело прежде, когда эти твари из внешнего космоса мародерствовали в Большом Яблоке. Филипс проявил себя ублюдком, в этом у Шефера не было сомнения, но все же не таким роботом, как Смитерс и остальные. Дачу, брату Шефера, Филипс действительно нравился, да и сам Шефер не мог не заметить признаки человечности в этом старом вояке.

— Видимо, у меня меньше определяемых законом прав, чем я думал, — сказал Шефер. Его голос прозвучал слабо и хрипло; он сделал паузу, чтобы прочистить горло. — Может быть, я всего лишь тупоголовый коп, генерал, но разве похищения перестали быть в этой стране преследуемыми по закону? Не говоря уже об убийствах.

Филипс окинул Шефера сердитым взглядом.

Ему было ненавистно втягивать в это дело гражданских, особенно против их воли, но, когда о нем снова вспомнили после долгих месяцев безделья и он познакомился с предоставленными в его распоряжение людьми и ресурсами, у него не осталось сомнений, что без помощи не обойтись.

Всех его специалистов разогнали; исследовательская работа была прекращена полностью. Полковника Смитерса и его людей, откомандированных в контрразведку, вернули в подчинение Филипса всего сутки назад. Группу капитана Линча не расформировали, но его люди занимались главным образом строевой подготовкой, тренировались в стрельбе, подрывном деле и рукопашном бое, но не имели ни малейшего представления об этих чертовых тварях, с которыми им, возможно, предстояло сразиться.

С уходом людей, занимавшихся исследованиями, никто в правительстве не знал — действительно ничего не знал — о пришельцах. Ему предоставили право выбора любых людей, всю полноту власти требовать какую угодно помощь, но единственным, о ком Филипс мог вспомнить как о человеке, знающем достаточно много, человеке, которого можно найти немедленно, был Шефер.

Ему был необходим только Шефер. Судьба целого проклятущего мира зависела от этого человека.

А Шефер не желал сотрудничать.

— Не надо толковать мне о законе, Шефер, — решительно возразил генерал. — Некоторые вещи выше человеческих законов.

Глаза Шефера сузились.

— А некоторые не выше, генерал, но кто же назначил вас Господом Богом и дал право судить и карать? Эти ваши головорезы отправили к праотцам двух граждан страны!

— Двух граждан, которые торговали кокаином и помогли ухлопать четверых полицейских, Шефер, — ответил Филипс. — Я не давал Смитерсу и его людям полномочий убивать их, но и вы не пытайтесь убедить меня, что чертовски сокрушаетесь по поводу случившегося с Бейби, Артуро или Регги.

Филипса вовсе не обрадовался, узнав, как Смитерс справился с его поручением, но ему не хотелось, чтобы Шефер догадался об этом, — просто не время и не место для подобного спора.

— Вы знаете всех по именам? — изумился Шефер. — Здорово, генерал, это впечатляет.

Как ни отвратительно было сознавать, но осведомленность Филипса действительно произвела на него впечатление. Он сам не знал имени Регги, не было ему известно и о гибели Роулингса и его людей.

Значит, Бейби и ее друзья были в курсе происходившего, но тем не менее решили испытать свой шанс. Артуро погиб в перестрелке, но Бейби и Регги оказались беззащитны — их не следовало убивать.

— Это моя обычная работа, и у меня ее немало, — сказал Филипс. Он действительно был занят по горло с того самого мгновения, когда на его столе зазвонил телефон. В руках генерала появилась папка-скоросшиватель. — Читаю, например, о вас, Шефер. Вы выросли в Пенсильвании, преуспели в языках — бегло говорите на русском и французском, нахватались на улицах немецкого и испанского. — «Знание Шефером русского языка — большая удача», — подумал Филипс, но говорить этого не стал. — Служите в управлении нью-йоркской полиции с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, детективом стали в восемьдесят шестом. У нас есть ваше досье времен службы в армии, ваше личное дело из полицейского управления. Мы, черт побери, покопались и в ваших характеристиках времен детства начиная с детского сада. Я обратил внимание, что три года подряд вы «нуждались в коррекции поведения», мешавшего вам «заниматься делом и играть с другими детьми». Похоже, существенных изменений педагогам так и не удалось добиться, но я надеюсь, что мы с вами поладим.

— Зря надеетесь, — возразил Шефер. — Вам незачем со мной ладить. Просто посадите на землю эту вашу грохочущую штуковину и выпустите меня из нее.

— Нет, этого мы не можем сделать. — Филипс наклонился вперед. — Думаю, Смитерс говорил вам, Шефер: вы нам нужны.

— Зачем? — Шефер попробовал сесть, затем отказался от этой попытки, решив подождать, пока пройдет головокружение. — Насколько я помню, вы и ваши парни советовали мне катиться к чертовой матери подальше от тех тварей, что решили позабавиться в Нью-Йорке — в моем городе. Сейчас они устраивают такую же заварушку где-то в другом месте, но вам захотелось втянуть в это дело меня. Зачем? Может быть, на этот раз они в Вашингтоне и вы боитесь, как бы в качестве трофея им не попался кто-нибудь из сенаторов?

— Вы знаете, что они вернулись, — сказал Филипс, и в его словах не было вопроса.

— Конечно знаю! — рявкнул Шефер, принимая сидячее положение, несмотря на продолжавшееся головокружение. — Ради Бога, генерал, неужели вы действительно думаете, что я настолько туп? Для какого иного адского дела мог бы вам понадобиться именно я?

— Вы правы, будьте вы прокляты, — взорвался Филипс, — они вернулись, и вы нам действительно понадобились.

— Так где же они и почему вам не наплевать на их присутствие? Кого они убивают на этот раз? Какое вам до этого дело?

— Я не стал бы разыскивать и хватать вас, не будь это жизненно важно для национальной безопасности, — сказал Филипс.

— Христос Всемогущий, они в Вашингтоне, верно? — спросил Шефер. — Но даже если это так, вы могли бы поладить с ними...

Филипс отрицательно покачал головой. Он позабыл, что Шефер умеет соображать быстро, хотя и выглядит всего лишь массой мышц, но на этот раз детектив ошибался.

— Не в Вашингтоне, — оборвал его генерал, — и нас беспокоит не подсчет человеческих жертв. Вопрос в их технологии.

Шефер нахмурился.

Такое ему не по душе. Мило, конечно, завладеть безделушками этих существ, но добрые старые Соединенные Штаты Америки уже пару столетий прекрасно обходились и без них.

— С чего бы такая внезапная страсть поживиться их технологией? — спросил он.

— Нет, — возразил Филипс, — не в этом дело. Скорее наоборот. Вы потребовались нам не для захвата чего бы то ни было.

— В таком случае что за чертовщину вы затеяли?

— Мы должны позаботиться, чтобы их технология не была захвачена.

Шефер уставился на Филипса.

Он не сомневался, что, если у американцев появился шанс завладеть какими-то игрушками пришельцев, генерал ходил бы сейчас колесом. Значит, беспокоят его не американцы. Тогда кто же?

Видимо, космический корабль приземлился на территории какой-то враждебной США страны. Другого здравого объяснения просто не могло быть.

Но и в этом не так уж много здравого смысла. Эти твари охотятся только в жарком климате. Чтобы ни произошло, Шефер не мог себе представить иракских или сомалийских бедуинов, а тем более дикарей Амазонии, которые прикидывают, как бы получше скопировать главную энергетическую установку звездолета пришельцев.

— Где же они на этот раз, черт побери? — потребовал он наконец ответа.

Лицо Филипса перекосилось так, словно ему в рот попало что-то невыносимо отвратительное.

— В Сибири, — сказал он.

Глава 11

Лейтенант Лигачева смотрела в окно военного транспортного самолета на медленно исчезавшие вдали огни Москвы.

Генерал Пономаренко думал, что наказал ее, отослав обратно в Ассиму. Она была уверена в этом, потому что он почти так и сказал. Отправить ее обратно в холод и темноту, на растерзание монстру, который перебил ее людей, — конечно, это наказание, что же еще?

Если генерал так думал, то он просто дурак, по крайней мере в этом отношении.

Никакое это не наказание. Она — солдат, во что Пономаренко, похоже, никак не мог поверить, а у солдата на первом месте — долг. Не подлежит сомнению, что Ассима — это именно то место, куда долг зовет ее. В Ассиме остались люди, с которыми она работала последние два месяца, эти люди в опасности, а опасность исходит от того, что затаилось в окружающих насосную станцию льдах.

Она — солдат, давший присягу своему народу, а эти люди на насосной станции № 12 и есть ее народ. Москва отправила их туда и забыла. Охрана нефтепровода — это просто необходимая обязанность, а вовсе не бесполезная работа, но посланные выполнять ее люди не больше чем мусор для засевшего в столице командования.

Но для Лигачевой — ее люди. Пономаренко не смог бы помешать ей вернуться, даже если бы очень захотел, разве что задержал бы в Москве еще дольше.

Она стала смотреть вперед по курсу самолета. Ничего, кроме дымки и темноты, вдали не было видно. Где-то там Ассима, ее дом, ее застава, место службы; где-то там впереди и тот, кто искромсал ее дозор.

Она вглядывалась в темноту и задавалась вопросом, что Галичев и все остальные делают, зная, что убийца бродит в ночи.

Как раз в это время Галичев стоял в помещении научной станции комплекса и, склонившись над сжавшимся в кресле Собчаком, наверное, в сотый раз сердито требовал ответов на свои вопросы, которые был не в силах толком выразить словами, но Собчак тем не менее их понимал, хотя при всем своем желании дать ответов не мог.

— Я говорю вам, Галичев, мне не известно, что произошло с дозором, — повторял Собчак. — Вы были здесь, когда оленеводы принесли лейтенанта, и вам известно столько же, сколько и мне, кто и когда забрал ее отсюда.

— Нет, — сказал Галичев. — С Москвой разговаривали по радио вы. Они потребовали именно вас.

— Но мне ничего не сказали! Они лишь задавали вопросы!

— Они вам ничего не сказали?

— Только о том, что лейтенанта отправили прямо в Москву для допроса, и еще пообещали прислать вместе с ней побольше солдат. Это все, что я от них услышал, клянусь!

— Этого далеко недостаточно! — рассвирепел Галичев и ударил кулаком в рукавице по бетонной стене. — Вы, Собчак, послали за лейтенантом Лигачевой! Вы сказали ей о чем-то таком, что заставило ее отправиться с дозором на расследование случившегося, и ни один не вернулся обратно. Сейчас же отвечайте, что она искала! Что там во льдах, Собчак?

— Я не знаю! Я говорил вам о сейсмическом и радиационном выбросах. Я послал ее выяснить причину! Больше мне ничего не известно!

— Вы виновны в гибели не только армейского дозора, Собчак, — настаивал Галичев. — У них был транспорт с достаточным запасом топлива, этот транспорт был оборудован радиопередатчиком, они были хорошо вооружены. Что с ними произошло!

— Я не знаю! — Собчак почти рыдал. — Власти ничего мне не сказали! Мне лишь сообщили, что дозор исчез, а лейтенанта отправили в Москву!

— Исчез? Как исчез? Где исчез? Все они мертвы или были похищены?

Собчак всплеснул руками и отрицательно замотал головой.

— Я не знаю, не знаю, — снова повторил он.

Галичев не спускал с него глаз. Собчак потел, но в помещении было так натоплено, что Галичев не был уверен, нервничал ученый от своего вранья или просто перегрелся.

Если Собчака запугать всерьез, он начнет нести околесицу или замолчит вовсе. Галичев прекрасно понимал, что не должен давать выход бушевавшей в нем злобе. Надо заставить себя успокоиться и вести разговор разумно.

— Послушайте, Собчак, — сказал он, — люди напуганы, и я не могу упрекать их в трусости. Они поговаривают о забастовке, остановке насосов. Подскажите мне что-нибудь такое, что могло бы их успокоить. Заставило бы перестать бояться того, что находится за пределами станции.

— За пределами? — переспросил Собчак. Он нервозно рассмеялся, немного пришел в себя и вытер пот со лба. — Я бы боялся Москвы и того, что они сделают с тем, кого выберут ответственным за события внутри станции, а вовсе не за то, что Лигачева ходила в разведку. Да, за пределами станции что-то произошло — что-то, зарегистрированное приборами как сейсмическая подвижка, что-то, вызвавшее повышение температуры, что-то, поднявшее уровень радиоактивности. Но это «что-то» находится за пределами станции, где-то в снегу, а не здесь. Стены у нас бетонные, двери стальные — чего людям бояться, Галичев, привидений? Они у вас дети?

Галичев крупный мужчина. Он появился здесь, когда станция еще только строилась, в составе бригады строителей, прокладывавших нефтепровод. Собчаку ли учить его? Он схватил ученого за отвороты грязного белого халата и приподнял над креслом словно тряпичную куклу.

— Шли бы вы к дьяволу, Собчак! — взревел Галичев. — Сидя здесь взаперти со своими бумагами, руководствами и аппаратурой, вы не в состоянии почувствовать это, но все остальные чувствуют! — Он тряс ученого, как терьер трясет крысу. — За пределами станции что-то есть, Собчак! Мы все это знаем, мы ощущаем это. Оно наблюдает за нами и ждет. Я не сомневаюсь, что оно разделалось с дозором. Не могу сказать, погибли люди или еще живы, однако знаю, что они исчезли. И стальные у нас двери или нет, но это «что-то» пытается до нас добраться!

— Вы сумасшедший, — с трудом выдавил из себя Собчак.

Галичев швырнул ученого обратно в кресло.

— Сумасшедший? — повторил он. — Может быть. Но если я в здравом уме, то там что-то есть, и оно не удовлетворится исчезнувшими солдатами. Рано или поздно это «что-то» явится за всеми нами!

— Это же смешно! — воскликнул Собчак. — Смешно! Там, за пределами станции, что-то действительно есть, Галичев, или было, но это наверняка не полярное чудовище-привидение, которое явилось, чтобы всех нас сожрать в постелях. Самое большее, что я могу предположить, — американский самолет или спутник.

— Американский? — испуганно переспросил Галичев и напрягся. — Что здесь могло понадобиться американцам?

— Кто знает? — ответил вопросом Собчак. — Но удар рухнувшего самолета, если он достаточно большой, мог бы вызвать сейсмический всплеск. Подъем температуры могло вызвать сгоревшее топливо, и кто не сможет догадаться, откуда взялась радиация? Не правдоподобнее ли такое предположение, чем ваши домыслы о привидениях, которые умеют проходить сквозь стены?

Галичев задумался.

— А исчезновение солдат? — спросил он. Собчак пожал плечами:

— Может быть, попали в устроенную американцами засаду или были застигнуты взрывом... Галичев нахмурился:

— А взрыв был? — Он жестом показал на сейсмограф и соседние приборы.

— Ну... трудно сказать наверняка, — ответил Собчак, и Галичев понял, что никаких подтверждений взрыва не было. — Пурга уничтожила показания. Но взрыв мог быть, хотя я не имею права утверждать это. Правда, наверняка небольшой.

Галичев пристально посмотрел на Собчака.

— Вы сами-то в это верите? — гневно спросил он.

Собчак глубоко вздохнул:

— Я говорил вам, Галичев, мне это не известно. Я — ученый и верю только тому, что вижу, что могу продемонстрировать. Я ничего не беру на веру. Мысль о приземлившихся неподалеку от нас американцах — моя лучшая гипотеза, но у меня нет никакого средства ее проверить, никакого до тех пор, пока не прекратится пурга и не вернется лейтенант Лигачева с более многочисленным отрядом солдат.

— Ладно, — сказал Галичев, поворачиваясь к выходу. — Я принимаю ваши заверения в неведении и предположение, что возле станции могут быть американские шпионы. Продолжайте наблюдать за своими циферблатами и датчиками, Собчак, и немедленно известите меня, как только что-то обнаружите. Если вам снова придется говорить с властями или с кем угодно другим, известите меня и об этом. А теперь я попытаюсь успокоить людей и убедить вернуться к работе.

— Очень хорошо, — важно изрек Собчак, обретая утраченное было чопорное спокойствие. — Благодарю вас, Галичев.

Галичев быстро миновал пустовавший холл научной станции и зашагал по коридору, направляясь в противоположный конец комплекса. После влажного тепла убежища Собчака холодный воздух перехода был подобен бодрящему ливню, разгонявшему туман.

Людям не понравится, что власти не соизволили хотя бы что-то сказать. Их порадует весть о прибытии новых солдат, хотя возвращению вместе с ними самодовольной воительницы — лейтенанта Лигачевой они вряд ли обрадуются. Рабочим она нравилась, вполне сносно относился к ней и сам Галичев, но многие по-прежнему сомневались в ее способностях. Слишком она молода для офицерского звания. Несмотря на все ее усилия доказать самой себе, что она ровня мужчине, лейтенант оставалась женщиной, хотя большинство, вероятно, и признавало определенную исключительность этой женщины. Его люди предпочли бы более опытного, более властного офицера во главе заставы, и осуждать их за это у Галичева не было оснований.

Что касается всего остального, они могут принимать или не принимать для себя догадку Собчака о приземлении в районе станции американцев, ответственных за исчезновение дозора. Пусть это наиболее логичное объяснение, он сам не чувствовал, что предположение ученого верно, и не сомневался, что другие подумают точно так же.

Шагая по коридору, Галичев ощущал пронизывающий холод, которым веяло от бетонных стен. Ему даже показалось, что он слышит вой ветра над головой.

Зачем американцам эта авантюра в белой пустыне, в этом самом морозном углу ада? Американцы — нежные создания. Они живут в теплых, удобных местах вроде Флориды и Калифорнии. Кому охота покидать купающиеся в солнечном свете просторы ради холодной, унылой земли, где по несколько месяцев не кончается ночь?

Люди скорее поверят в существование полярных привидений, чем в подобную американскую авантюру.

Глава 12

Слесарь Сергей Евгеньевич Баянов был не в восторге от прогулки по глубокому снегу с двумя сторожевыми собаками станции.

Это не входило в его обычные обязанности: выводить собак было делом Сальникова. Но Сальников не вернулся с задания Собчака, а заниматься собаками кто-то был должен, и их поручили Баянову. Он сделал большую ошибку, признавшись, что знает в них толк.

Собаки, казалось, тоже были не рады такому повороту событий, и Баянов не сомневался, что беспокоил их не только холод. Вместо того чтобы, как обычно, трусить рядом, принюхиваясь ко всему интересному, они жались к стенам станции и скулили почти не переставая, не поднимая голов, либо вглядывались в ледяное уныние арктической ночи и недовольно ворчали.

Сперва Баянов думал, что дело в нем, что собаки невзлюбили его, оставшись без Сальникова. Но шло время, а их поведение не улучшалось: обе продолжали вглядываться в темноту в одном и том же направлении. Значит, дело в чем-то другом.

Что-то за пределами станции собакам очень не нравилось.

Но там ничего не могло быть, уговаривал себя Баянов. На дворе тихо и ясно. Пурга успокоилась, по крайней мере на какое-то время. Каждый, кто оставался здесь дольше, чем на одну зиму, согласился бы, что просто наступило временное затишье, но воющего ветра и снегопада, за стеной которого ни зги не видно, можно ожидать в любое мгновение. Однако сейчас воздух спокоен, он такой холодный и неподвижный, словно внезапно стал твердым, как если бы весь мир превратился в кристалл.

Не ощущают ли собаки приближение новой бури?

Вряд ли. Пурга не стихает здесь никогда, но Баянову не приходилось слышать, чтобы собаки так поджимали хвосты перед ее новым приступом.

Ходит множество разговоров о потерявшемся дозоре, о привидениях или чудовищах, о каких-то сумасшедших американских диверсантах, но Баянов ничему этому не верит — и не поверит, пока не увидит собственными глазами. В который уже раз он стал вглядываться в том направлении, которое вызывало беспокойство собак, но не мог разглядеть ничего, кроме снега, льда и затянутого сплошной облачностью неба.

— Что с вами, черт бы вас побрал? — рявкнул он, натягивая поводки, чтобы заставить подняться припавших к земле собак, которые не хотели отрывать взглядов от простиравшейся впереди снежной пустыни. — Ничего там нет!

Как раз в это мгновение резкий порыв ветра сорвал с ближайшего сугроба снег, и он вихрем закружил вокруг ног Баянова. Этот первый порыв словно разбудил тишину — новые вихри снега стали появляться повсюду.

Буря на подходе, решил Баянов, пурга не заставит себя ждать. Лучше возвратиться до того, как она разгуляется, туда, где тепло, где не придется беспокоиться об этих чокнутых шавках, где он не будет ловить себя на том, что уже почти верит этим детским россказням о снежных демонах и привидениях. Следом за этим, говорил он себе, я начну верить в бабу-ягу, которая вот-вот заявится откуда-то из-за стен станции прямо в своей избушке на курьих ножках и схватит меня, чтобы приготовить себе на обед.

— Вперед! — сердито прикрикнул он, снова дернув оба поводка.

Собаки не двинулись. Более крупная сучка глухо зарычала. Баянов понял, что это не просто беспокойство, — он действительно кое-что понимал в собаках, иначе не стал бы говорить об этом и не взвалил бы на себя такую ответственность. Рычание собаки означало серьезное предупреждение. В нем не было ничего игривого, не звучало оно и пустяковой угрозой; на человеческий язык такое рычание переводится примерно так: «Отваливай немедленно, иначе я разорву тебе глотку». Какая уж тут половинчатая угроза или дружеское предостережение. Если бы на самого Баянова подобным образом зарычала любая собака, второго предупреждения он не стал бы дожидаться.

Но сучка рычала не на него. Собака предупреждала кого-то, приближавшегося извне.

— Никого там нет, — повторил Баянов, хотя поведение собаки сбило его с толку и напугало, — это всего лишь ветер.

Собака злобно гавкнула, всего один раз. Ее горячее дыхание вырвалось из пасти клубом пара. Ветер подхватил это облачко, и оно смешалось с вихрем снега со склона сугроба, засверкав ослепительной белизной в свете одного из окон станции, словно взметнувшаяся алмазная пыль.

Пурга приближалась, в этом не было никакого сомнения, и приближалась быстро. Баянов внезапно сообразил, что недавняя сверхъестественная тишина и была тем самым спокойствием перед бурей, о котором так много говорят. Рев ветра доносился издалека, но он стремительно нарастал.

— Вперед, — скомандовал он собаке и потянул поводок.

Собака сильно дернулась назад, и петля кожаного ремешка соскользнула с рукавицы Баянова. Крупная сучка сразу же стремглав понеслась вверх по склону снежного наноса, ее лапы взметнули сугроб, и она растворилась в темноте за вихрями снега.

— Нет! — закричал Баянов. — Назад, черт бы тебя побрал!

Собака не вернулась, а когда стихло эхо его крика, он больше не слышал и лая в набравшем силу вое ветра.

— Будь ты проклята, — сказал Баянов и потащил второго пса, который рычал и пронзительно гавкал, пока они не миновали последний поворот к желанной двери. Пес едва не сбивал его с ног, но Баянов был сильнее и без особого труда дотащил оставшееся в одиночестве животное до входа в дежурное помещение.

Он толчком открыл тяжелую стальную дверь, и ему в лицо пахнуло теплым, влажным воздухом, который обещал небесную благодать; входной тамбур не освещался, но пробивавшийся из-под внутренней двери свет был настоящим искушением.

Баянов не поддался ему. Надо искать другую собаку, пока не замело ее след.

— Заходи, — сказал он и толкнул пса в тамбур. Затем бросил внутрь поводок и захлопнул дверь. Собака в тепле и под замком, а ему придется еще немного погулять на пронизывающем ветру.

По возвращении надо поосторожнее открывать дверь, напомнил он себе, чтобы эта дурная шавка, не дай бог, не выскочила наружу.

Но прежде он намерен найти уже удравшую и притащить ее домой.

— Следовало бы дать тебе замерзнуть, тупоголовая сучка, — проворчал он, когда обнаружил собачий след и стал подниматься по нему на снежный нанос. Ветер уже неистовствовал, приближаясь по силе к шквальному, одной рукой Баянов заслонял от него глаза, пытаясь хотя бы что-то видеть сквозь снег и ночь. Он должен идти быстрее, если не хочет потерять след, — можно не сомневаться, что снегом в считанные минуты занесет его.

— Когда я найду тебя, ты у меня... — заворчал он, но тут же умолк, не придумав подходящей мести, которую осмелился бы обрушить на собак Сальникова. — Ладно, я все равно так это не оставлю, жалкое ты... — Он стал вглядываться в темноту: да, он уже на самом верху наноса...

На него что-то шлепнулось — что-то большое, мягкое, но тяжелое сильно ударило его в грудь. Он упал в снег на спину и ощутил холод кристаллов льда, попавших в сапоги, рукавицы, за воротник. Неожиданно грохнувшись плашмя, он больно ударился о лед.

Баянов зажмурил глаза, затем, стряхнув снег с лица, открыл их и разглядел, что сбило его с ног.

На нем лежала убежавшая сучка, ее морда была всего в нескольких сантиметрах от его лица. Глаза собаки остекленели, из открытой пасти текла кровь.

— Что... — Он сел. В венах уже было достаточно адреналина, поэтому Баянов почти не почувствовал тяжести мертвой собаки. Она скатилась с груди и безжизненным калачиком свернулась на его ногах.

Все было в крови. Его пальто, брюки и сапоги она покрывала не менее густым слоем, чем мех собаки.

Животное было выпотрошено: брюхо вспорото двумя длинными параллельными резами.

— Чем это могло быть сделано? — заговорил он вслух, не в силах оторвать взгляд от трупа собаки.

И тут он сообразил, что она не могла прыгнуть, — на него налетел труп. Кто мог швырнуть его с такой силой?

Он поднял взгляд и увидел ответ на свой вопрос. Их было трое. Они стояли в снегу и наблюдали за ним.

Существа были крупнее людей: самый низкорослый явно выше двух метров. Их внешний вид более или менее напоминал человеческий, но лица скрывались за металлическими масками, а пальцы рук оканчивались когтями. Несмотря на холод, эти существа не имели теплой одежды, их вооружение было Баянову совершенно незнакомо. У разглядывавших его тварей была желтая кожа, а их волосы, если это были волосы, свисали напоминавшими змей косичками, которые дико плясали на ветру.

— Мой Боже, — прошептал Баянов.

Они продолжали неподвижно стоять, не спуская с него взглядов. Баянов тоже не мог оторвать от них глаз. Мало-помалу ситуация становилась понятной. Он сообразил, что перед ним снежные дьяволы во плоти, те полярные привидения, которые взяли солдат. Он понял, что сейчас умрет.

Но они не приближались, почему-то не торопились его убивать. Чудовища просто стояли.

Они вспороли брюхо собаке, но та, несомненно, бросилась на них. Баянов почти не сомневался, что они убили пропавших солдат или взяли их в плен, но те, вероятнее всего, оказались там, куда их не звали.

Сам же Баянов не сделал ничего такого, что могло бы их разозлить, или что-то сделал? Похоже, чудовища готовы позволить ему уйти, говорил он себе, вот почему они не убили его. Он не причинил им вреда, и они его отпускали.

Он с трудом поднялся на ноги, столкнув в сторону мертвую собаку, и медленно попятился.

Чудовища не шелохнулись.

Баянов склонился в неловком поклоне.

— Спасибо, господа, — сказал он, заикнувшись на непривычном слове досоветских времен. Ему никогда в жизни не приходилось называть кого-то «господином», он и сам не слыхал этого слова, если не считать сатирических миниатюр или исторических спектаклей, но как иначе можно было обратиться к этим созданиям, этим ледяным дьяволам?

Слесарь медленно повернулся к ним спиной, лихорадочно соображая, идти шагом или помчаться бегом. Баянов сделал два небольших шага, стараясь сохранить хотя бы видимость достоинства, затем оглянулся.

Ближайший к нему дьявол шагнул. Он двигался стремительно, и это явно не стоило ему ни малейших усилий. Прочитать что-либо на скрытом маской лице Баянов не мог, но враждебность позы чудовища и характер сделанного им движения говорили о многом. Баянов припустился бегом.

Оказавшись неподалеку от станции, он начал кричать:

— Откройте дверь! Помогите! Помогите мне! — с разбегу навалился на дверь, но начавшаяся истерика лишила его сил, и распахнуть ее сразу ему не удалось. Он стал барабанить по металлу кулаками.

Мгновение спустя дверь открылась. Из проема на него таращились две взволнованные физиономии.

— Сергей! — удивленно воскликнул один из напарников. — Что случилось?

— Мы обнаружили болтающуюся по коридорам собаку с поводком, но тебя нигде не было, — добавил второй.

Баянов, совершенно измотанный паническим бегством, ввалился внутрь, и напарник, повыше ростом, подхватил его, не дав упасть на пол.

— Закрой дверь, — крикнул державший Баянова, — на дворе мороз градусов пятьдесят!

— Анатолий, — сказал второй, захлопнув дверь, — взгляни! Что у него на пальто?

— Похоже на замерзшую кровь, — ответил тот, что поддерживал Баянова. — Сергей, что случилось?

— Дьяволы, — тяжело дыша, выдавил из себя Баянов. — Дьяволы льдов, я видел их, Дмитрий!

Напарники обменялись беспокойными взглядами.

— Мы должны предупредить ос... — снова заговорил Баянов.

Его оборвал громкий удар чего-то тяжелого по двери снаружи.

— Что это? — прошептал Анатолий.

Все трое замерли, узнав звук рвущегося металла. Еще через мгновение сквозь дверь протиснулся сверкающий конец зазубренного лезвия.

— Эта дверь стальная, — испуганно произнес Анатолий, — десять сантиметров теплоизоляционного пластика, окованного сталью!

Все трое знали, из чего сделана дверь: ее конструкция могла выдержать самую свирепую бурю и даже взрыв нефтепровода.

Но это, казалось, не имело значения для рвавшихся внутрь — зазубренное лезвие продолжало перепиливать толстую дверь, словно немного затвердевший сыр.

— Боже мой! — вырвалось у Дмитрия.

— Предупреди остальных! — крикнул Баянов. Он скатился с колен Дмитрия, оперся рукой о стену и стал подниматься на ноги.

Ему еще не удалось выпрямиться, когда дверь рухнула. За ней стояли уже виденные им твари. Баянов застонал.

— Дьяволы! — крикнул Анатолий.

Без предупреждения, двигаясь быстрее, чем мог проследить человеческий глаз, стоявший впереди других чудовищ вонзил в грудь Анатолия копье. Тот мгновенно обмяк, из продырявленных легких не вырвался даже предсмертный крик.

На какое-то мгновение все замерли; Анатолий остался висеть на острие поразившего его копья, двое других были потрясены и лишь молча таращились на труп.

Состояние шока прошло быстро.

— Ублюдки! — закричал Дмитрий. Он бросился к ближайшей панели аварийной сигнализации.

Одно из чудовищ с нечеловеческой скоростью метнулось за ним. Его движение было настолько быстрым, что Баянов на мгновение упустил дьявола из виду. Как раз в тот момент, когда рука Дмитрия потянулась к рубильнику аварийного сигнала, растопыренная ладонь твари опустилась на голову парня.

Дмитрий пошатнулся и упал на колени, продолжая тянуться к рубильнику. Баянов молча наблюдал за происходившим, все еще слишком ошеломленный и охваченный ужасом, чтобы найти силы шелохнуться.

Тварь выбросила вперед вторую руку, из краги которой с громким щелчком выдвинулись два кривых лезвия и замерли над сжавшейся в кулак ладонью.

Продолжая держать Дмитрия за голову одной рукой, чудовище вонзило пару кривых ножей в его спину и пропахало ими тело несчастного парня вдоль позвоночника.

Дмитрий забился в конвульсиях, дико дернулся и беззвучно рухнул замертво, но в приступе последней агонии его рука сжалась на рубильнике аварийного сигнала, и весом падающего тела он опустился вниз.

Баянов успел увидеть все это до того, как когтистая, желтокожая рука ударила его по лицу и он опрокинулся на спину. Баянов закричал, вытаращив глаза на приближавшееся чудовище.

Последнее, что он видел, была опускавшаяся на его лицо подошва сандалии дьявола. Чудовище перенесло всю тяжесть тела на одну ногу, и череп Сергея Евгеньевича Баянова треснул, словно панцирь нахально выскочившего на свет таракана.

Глава 13

Галичев решил нанести Собчаку еще один визит и как раз перешагнул порог рабочего помещения геолога, когда зазвучал сигнал аварийной тревоги.

Старший мастер поднял испуганный взгляд.

— Что это за чертовщина? — угрожающим голосом спросил он.

— Аварийный сигнал, — ответил Собчак.

— Причина? — еще решительнее рявкнул Галичев. — Что-то не так на нефтепроводе?

— Ничего страшного, если судить по показаниям приборов, — сказал Собчак, оглядывая множество окружавших его датчиков. — Но исчез сигнал датчика двери восточного входа.

— Кто-то ворвался внутрь станции? — насторожившись, спросил Галичев.

— Не знаю, — ответил Собчак, не спуская глаз с приборов, — не могу сказать.

— Ну тогда я сам узнаю, в чем дело! — рявкнул Галичев, резко повернулся, вышел из лаборатории и быстрым шагом пошел обратно в главную часть комплекса.

Собчак проводил его взглядом, затем снова повернулся к приборам.

У него нет оборудования для настоящего наблюдения — здесь научная лаборатория, а не служба КГБ, — но, когда сооружалась эта лаборатория постоянного контроля, принималась во внимание возможность несчастных случаев или саботажа. Вместе с сейсмометрами по всему комплексу были разбросаны датчики температуры, барометры, счетчики ионизации воздуха и даже микрофоны. Предполагалось, что, если произойдет взрыв на нефтепроводе или возникнет пожар, ученые смогут определить масштаб разрушений по количеству тепла, увеличению давления и уровня рентгеновского излучения, а также по звуку.

Собчак одно за другим проверил показания всех этих датчиков. Последним он включил динамик микрофонов, установленных в восточном коридоре.

Ему тут же пришлось уменьшить громкость — вопли были оглушительными.

— Боже мой, — сказал он вслух и обратился к другим показаниям, стараясь понять, в чем дело.

Собчак пришел к заключению, что через восточный вход в комплекс проникло что-то очень большое и горячее, причем оно двигалось по проходу, направляясь в глубь станции: показания температуры и давления ближайших к двери датчиков неуклонно падали, словно дверь осталась открытой или была сорвана с петель, тогда как термометры дальше по проходу показывали более высокую температуру, чем прежде.

Уровень ионизации в восточном коридоре вдвое превышал обычный, это не представляло опасности, но ученый не находил объяснения такому резкому скачку.

Вопли тоже казались ему необъяснимыми и... ужасными.

Собчак — ученый. Он не верил в полярные привидения, тем не менее поднялся, захлопнул дверь, оставленную Галичевым открытой, и запер ее на замок.

— Надо беречь тепло, — пробормотал Собчак себе под нос, — нет ничего важнее, чем оставаться в тепле.

Он осмотрелся и вспомнил, что оставил в пустой приемной пальто и сапоги. Ему не нравилось держать их в рабочем помещении: оно было так напичкано приборами и оборудованием, что эти громоздкие вещи мешали, куда бы он их ни положил. Собчак не потрудился открыть дверь снова — пальто и сапоги вполне могут подождать снаружи.

Люди собрались в зале общих собраний станции. Они бессмысленно суетились, не решаясь что-либо предпринять, когда туда ворвался Галичев.

— В чем дело? — крикнул кто-то, едва он появился. — Что-нибудь случилось? Зачем дали сигнал тревоги?

— Каким-то образом разрушена дверь восточного входа, — откликнулся Галичев, — надо узнать, кто это сделал!

Люди стали беспокойно переглядываться.

— Но, начальник...

— Мы не солдаты...

— Но все же мужчины, не так ли? — пристыдил их Галичев. — А в солдатском учебном классе есть оружие, или кто-то этого не знает?

— Мы возьмем оружие?

Во взглядах, которыми продолжали обмениваться мужчины, появилось значительно больше уверенности.

— Возможно, мы и неопытные солдаты, — сказал Галичев, — но все же сумеем противостоять тем, кто вторгся в наш дом! — Он решительно направился по коридору, ведущему к солдатским казармам. Немного поколебавшись, двинулись за ним и остальные.

Лейтенант Лигачева не побеспокоилась запереть помещение, отправляясь всей заставой в последнюю разведку. Личное оружие исчезло вместе с солдатами, никто не попытачся поискать его в ледяной пустыне, но запасные автоматы были на месте. Спустя несколько мгновений по восточному коридору шагала дюжина мужчин с АК-74 в руках. Раздавая оружие, Галичев сделал перекличку и теперь знал, что с ними не было троих: Сергея Баянова, Дмитрия Веснина и Анатолия Шверника.

Никто из присутствовавших сигнал тревоги не включал, значит, это сделал кто-то из этих троих.

— Каких-нибудь известий по радио или телетайпу не было? — спросил на ходу Галичев. — Может быть, поступало предупреждение о возможном нападении?

— Ничего не было, — ответил Шапорин.

— Меня беспо... — заговорил Галичев снова.

Они как раз миновали последний поворот, и на них обрушился порыв ледяного ветра сквозь оставшийся без двери вход. Но не ветер заставил Галичева замолчать на полуслове и остановиться, словно он мгновенно оцепенел.

Причиной была кровь.

Ею был залит пол и одна из стен. Громадные лужи еще не высохшей крови.

— Что здесь произошло? — гневно крикнул Галичев. Никто не ответил.

— Может быть, просто разлилась краска? — спросил кто-то из шедших позади.

Галичев отрицательно покачал головой:

— Нет, не краска. — Он вгляделся в красные пятна на полу, потрогал лужу пальцем и понюхал... — Они ушли в том направлении, — сказал он, показывая дулом автомата, — к нефтепроводу. Вперед! — скомандовал Галичев и снял оружие с предохранителя.

Сомнений не могло быть — цепочка пятен капавшей крови тянулась к проходу, который вел в зону обслуживания насосной станции.

— Кто сюда проник? — спросил Рублев. — Кто все это сотворил?

— Не знаю, — ответил Галичев, — и не хочу гадать. Идете вы со мной или нет?

Рублев переминался с ноги на ногу, не решаясь двинуться с места.

— Пошли, Рублев, — сказал Шапорин. — Думаешь, к нам ворвались монстры?

— Скорее чеченские партизаны, — возразил Лесков, слывший первым остряком, — ведь до полуострова Ямал от Чечни каких-то три тысячи километров, или я ошибаюсь? Если им позабыли сказать, что война уже кончилась, они как раз должны были подоспеть сюда! Несколько человек усмехнулись, но никто не рассмеялся в голос — кровь на стене была слишком свежей.

— Вероятно, это американские диверсанты, — серьезным тоном заговорил Галичев. — Вы думаете, нам станет легче, если мы будем продолжать гадать? — Он подкинул на руке автомат, словно прикидывая его вес.

Люди все еще колебались.

— Ну, я иду, — сказал Галичев. — Пропало три человека, и, возможно, не все убиты. Если мы поторопимся, то можем спасти их. — Он повернулся к остальным спиной и решительным шагом двинулся по боковому коридору.

С явной неохотой Шапорин, за ним Лесков, потом и все остальные пошли следом. Рублев замыкал шествие.

Короткий коридор оканчивался большим пустым помещением, которое называлось зоной обслуживания. Она находилась прямо под нефтепроводом и обеспечивала доступ к любой детали насосной станции — и к громадным вентилям трубопроводов, и к самому насосному оборудованию, располагавшемуся в северном конце зоны. Между дальними стенами зоны было около шестидесяти метров, ее ширина — не менее пятнадцати. Примерно через каждые десять метров по длине были установлены толстые бетонные колонны, поддерживавшие потолочные балки. Забрызганный машинным маслом пол был из сплошного бетона и немного покатый в направлении внешней стены станции — для обеспечения стока. Стены из бетонных блоков имели высоту около трех метров; выше громоздился сложный лабиринт переплетений стальных ферм и подкосов, поддерживавших громадные трубы, но Галичев четко не представлял себе, как выглядят эти стены над потолочными балками, и точно не знал, каково истинное назначение этих чрезмерно громоздких стальных конструкций.

Правилами требовалось, чтобы зона не загромождалась, поэтому в тесной, неудобной для работы и жизни станции только это громадное пространство всегда оставалось пустым и почти не освещалось. Галичев нащупал на стене в конце коридора выключатель. Тусклый свет вспыхнул всего в трех местах. Основная часть напоминавшего пещеру помещения осталась в темноте.

Он знал, что светильников должно быть больше, — видимо, в остальных перегорели лампочки. Надо будет не забыть ввернуть их, но позднее, когда придет срок очередного профилактического обслуживания.

Галичев вглядывался в темноту, обводя взглядом громадное пустое пространство в поисках неведомого врага. АК-74 в его руках был наготове.

Он не заметил никакого движения. Налетчиков не было, во всяком случае их не было здесь. Слышался звук падавших на пол капель, но ничего необычного в этом не было. Дело не только в том, что в насосах иногда случаются утечки смазки: из-за разности температуры воздуха внутри станции и самого нефтепровода на трубах конденсируется влага.

Он бросил взгляд на тянувшиеся под потолком трубы скорее по привычке, чем действительно о чем-то беспокоясь, и буквально окаменел.

— Мать честная, — вырвалось у него.

Галичев понял, что слышал стук капель не только масла и воды.

На нижней балке одной из стальных фермах над их головами болтались три обезглавленных трупа. Они мерно подрагивали в ритме работы насосов и сочились кровью. Под каждым образовались небольшие лужицы, которые медленно вытягивались в направлении боковой стены, где был проложен желоб стока.

— Вряд ли они живы, — сказал Лесков без тени юмора.

— Но кто их убил? — спросил Шарапов. — И куда подевались убийцы?

— Туда, — ответил Галичев, показывая рукой. — Рублев, вы давно проводили обход?

— Как положено, — ответил Рублев, пытаясь понять, что имеет в виду Галичев.

— Видите дверь котельной?

Рублев и остальные стали всматриваться в полумрак. Котельная находилась в противоположной от них стороне зоны обслуживания, за простой деревянной дверью, которая почти постоянно была на замке. Однако во время ежедневных обходов полагалось проверять, действительно ли она заперта.

— Она была на запоре! — протестующим тоном воскликнул Рублев. — Я сам проверял!

— Я в этом не сомневаюсь, — успокоил его Галичев, — пошли.

— Но внутри не включен свет, — сказал Шапорин, когда вся группа стала приближаться к котельной.

— Я слышал, американцы пользуются инфракрасными очками, чтобы видеть в темноте, — не удержался от комментария Лесков. Галичев бросил на него взгляд, надеясь, что тот снова шутит, но Лесков даже не улыбнулся.

Галичев вспомнил, кто в эту смену был дежурным по котельной — Дмитрий Веснин, лучший друг Лескова. Вероятно, Веснин отправился взглянуть, что происходило у восточного входа, и в результате его тело болтается подвешенным к потолку рядом с двумя другими трупами.

— Американцы? — переспросил Шапорин. — Ты думаешь, американцы повесили трупы вверх ногами?

— А кто же еще мог это сделать? — возразил Лесков.

— Возможно, какая-то неведомая тварь, — вмешался Рублев. — По силам ли это человеческому существу? Сколько потребовалось бы времени, чтобы поднять трупы вверх и привязать их к балкам?

— Давайте-ка заглянем внутрь и выясним, — сказал Лесков, первым направляясь к двери в котельную.

— Кто бы это ни был, они либо еще там, либо нам придется искать их в другом месте. — Галичев обогнал Лескова, бросив на ходу: — Оставайтесь здесь и прикройте меня.

— Нас обоих прикроют остальные, — возразил Лес ков, — погибшие были моими друзьями.

— И моими тоже, — сказал Галичев, — пошли.

Двое мужчин, бок о бок, крадущимся шагом пересекли зону обслуживания, приближаясь к входу в котельную, словно за ним было логово опасного зверя. Галичев не исключал мысли, что так оно и есть. Он храбро убеждал людей, что никаких монстров в здешних льдах не может быть, но прекрасно знал о соседстве старого ядерного полигона на Новой Земле, поэтому образы ужасного полярного медведя-мутанта нет-нет да и прокрадывались куда-то на задворки его сознания.

Галичев не пропустил мимо ушей болтовню Собчака о поднявшемся выше нормы уровне радиации, когда все это начиналось. Ученые в один голос твердят, что россказни о радиоактивных мутантах просто чушь, выдумки нехороших американских фантастов, но ученые лгали или ошибались и прежде.

Да и зачем человеческим существам подвешивать трупы к потолку? Такое могла сотворить только очень жестокая тварь!

Он подкрадывался к двери котельной с одной стороны, Лесков — с другой. Галичев дал ему знак подождать, а сам просунул руку за косяк, нащупывая выключатель.

— У нас за спиной свет, и в этом их преимущество, — шепнул он Лескову. — Мне надо увидеть их первым.

Лесков кивнул.

Пальцы Галичева нашли выключатель. Он напрягся, заставил себя сосредоточиться, затем щелкнул выключателем и ворвался в котельную, держа наготове АК-74.

Ему потребовалось долгое мгновение, чтобы понять представшую взгляду картину.

Дверь открывалась в небольшой коридор длиной немногим более метра, который вел в главное помещение котельной. Четырех вспыхнувших лампочек было явно недостаточно для хорошего освещения; здесь всегда стоял полумрак, вечно шипели трубы, всюду лежала черная пыль, постоянно мерцали оранжевым сиянием топки.

Котельная была сердцем отопительной системы всего комплекса. Сгоравшая в топках сырая нефть кипятила в котлах воду, превращая ее в пар, который циркулировал по системе труб и радиаторов, расставленных во всех обитаемых закутках станции № 12. Сырая нефть, поступавшая сюда прямо из скважин, — тяжелое и грязное топливо. Никакие дымоходы и принудительное дутье были не в силах избавить помещение от копоти, которая всюду лежала здесь толстым слоем.

В котельной всегда было невыносимо жарко, какие бы морозы ни свирепствовали снаружи станции. Главный котел выделял такое количество тепла, что движение волн нагретого воздуха не только ощущалось кожей, но и было видимым. К металлической облицовке котла невозможно было прикоснуться. Бывало, что рабочих-новичков, не знавших этого, доставляли отсюда в лазарет с ожогами второй степени.

Галичев уже много лет работал в Ассиме. Он прекрасно знал, что прикоснуться к обшивке котла так же опасно, как совать голые руки в раскаленные угли.

Поэтому-то он не сразу поверил, что действительно увидел три крупные, человеческого облика фигуры, привалившиеся спинами к неимоверно горячему металлу.

Но Галичев ни секунды не сомневался, что не может в них стрелять: пули неминуемо попадут в котел. Хотя он сделан из толстого металла, но котлу немало лет, да к тому же стенки котлов рассчитываются на противостояние внутреннему давлению, а не ударам пуль снаружи. Котел может просто взорваться, если хотя бы одна пуля пробьет стенку.

Не было у него сомнений и в том, что перед ним убийцы. В руках эти твари держали что-то похожее на копья, на их запястьях были сдвоенные зазубренные ножи...

Галичев сообразил, что они вовсе не люди. Об этом говорила не только их способность не обжигаться о нагретый до ста двадцати градусов металл, но и размеры существ, желтая кожа, черные ногти, громадные и заостренные словно когти. Они были в странных металлических масках, полностью скрывавших лица, но остальная часть их нечеловеческих тел была почти ничем не прикрыта.

Неведомые существа не просто не обжигались, они явно наслаждались теплом.

— Мой Бог, — прошептал Галичев, окончательно поверив, что это вовсе не галлюцинация.

Все три маски повернулись в его сторону. Что-то пришло в движение. Ни одно из чудищ не шелохнулось, но над плечом ближайшего к Галичеву приподнялось что-то черное и горбатое. Этот горб повернулся, и на нем вспыхнули три красные точки. Немного поблуждав, они нацелились в лицо Галичева.

Оружие, сообразил он, и стал приседать, целясь из автомата, но шар голубовато-белого огня оторвал ему голову, не дав времени что-то предпринять.

Лесков еще не заглядывал в котельную, хотя ему не терпелось узнать, на что там таращился Галичев. Он сдержал себя, заставил держаться в резерве, уступил ему право первенства. В конце концов, Галичев начальник.

Внезапная голубовато-белая вспышка на мгновение ослепила Лескова. Автомат Галичева выпустил короткую очередь, когда его палец в предсмертной судороге нажал на спусковой крючок. Зрение быстро вернулось: Лесков увидел падавшее на пол безголовое тело Галичева.

Он испустил бессловесный вопль ярости и страха и бросился в котельную, бешено паля из автомата. Рабочий не увидел врагов. Перед глазами мелькнуло расплывчатое пятно, затем он почувствовал резкую боль от вонзившегося в живот клинка. Лесков умер, рухнув на спину рядом с трупом Галичева. АК-74 выпускал последние пули в потолок котельной.

Все остальные в ужасе замерли на подходе к котельной. Они видели голубовато-белую вспышку, на их глазах замертво свалились Галичев и Лесков, но врагов не видел никто. Убившие этих двоих не показывались.

— Что с ними случилось? — воскликнул Шапорин. Он напряг голос и крикнул: — Кто вы? Кто там есть? Зачем вы это делаете!

Ответа не последовало.

— Мне это не нравится, — сказал Рублев. — Я не солдат. Пора сматываться отсюда. — Он начал крадучись пятиться к коридору.

Возникла еще одна голубовато-белая вспышка, на этот раз она пронеслась через всю зону обслуживания, и Шапорин упал на бетон с разорванной грудью. Рублев повернулся лицом к выходу и побежал.

Никто не мог разглядеть набросившихся на них врагов: атаковавшие двигались слишком быстро, а света было очень мало. Некоторые наугад стреляли в темноту, но безрезультатно.

До того как они попытались бежать, еще пятеро уже были мертвы, только Рублеву удалось добраться невредимым до главного коридора. Он мчался без оглядки, не помышляя даже удостовериться, преследует ли его кто-нибудь, не смея взглянуть, что стало с его товарищами.

Он не видел копья, пока оно не пронзило его тело. Блеск окровавленного острия, высунувшегося из груди, мгновенная боль — и Рублев перестал дышать.

Пока догнавший Рублева осматривал коридор в поисках признаков жизни, безжизненное тело продолжало висеть на копье.

Затем он отшвырнул труп в сторону и вернулся в тепло котельной.

Глава 14

Джеймс Теодор Риджли, посол США в Организации Объединенных Наций, никогда не доверял русским.

Он не доверял им, когда они называли себя советскими людьми и веровали в коммунистическое бизонье дерьмо об исторической неизбежности, не верит и сейчас, когда они снова стали величать себя русскими и толкуют о братстве наций.

Ему нет дела до того, знают они о его к ним отношении или нет. Более того, он гордился этим своим коньком, всячески давая русским понять, что обдурить им никого не удастся. Это, полагал он, помогает держать их в рамках.

И вот кто-то, судя по только что полученному им докладу разведки, совершенно уверен, что в данный момент они вышли из рамок. Четырехкратное увеличение фоновой радиации в районе какой-то Ассимы на полуострове Ямал? Громадное локальное повышение температуры? Подобное не происходит само по себе или оттого, что какой-нибудь заводской рабочий уронил канистру.

Он развернул карту, чтобы посмотреть, где этот чертов полуостров Ямал. Северо-Западная Сибирь, полуостров в Северном Ледовитом океане, — не всякому понравится хотя бы бросить взгляд в открытое море так далеко на севере! Много сотен километров от норвежской части Лапландии, тысячи километров от Берингова пролива.

Пожалуй, если кому-то советуют исчезнуть в никуда, то скорее всего имеют в виду именно полуостров Ямал. Эта Ассима наверняка в одном из нефтяных месторождений. Одно из самых холодных, самых бесплодных мест на Земле. Там холоднее, чем на Северном полюсе, но русские выкачивают из недр этой пустыни тысячи баррелей нефти.

Временами, в моменты особенно богохульного настроения, Риджли думал, что Господь Бог играл по каким-то особым правилам, когда решал, где устроить залежи нефти. Казалось, он специально разыскивал для этого самые жалкие, самые никчемные уголки на Земле — безводные пустыни, скованные льдами входы в царство дьявола, морское дно... может быть, Ему не нравится нефть и поэтому Он запрятал ее подальше с глаз, в места, где поселил самые неприятные народы.

Если это так, то Он, конечно, не мог найти ничего омерзительнее полуострова Ямал.

Однако нефть не обладает радиоактивностью. Обнаруженное спутниками пятно не может быть пожаром на скважине или лужей горящей нефти. Невозможно предположить существование в этом районе атомных электростанций.

Вероятнее всего, их там нет. Строительство атомной электростанции посреди нефтяного месторождения, в тысяче километров от ближайшего города, — ну, такое начинание по праву возглавило бы список человеческой дури. Можно смело держать пари, что русские не настолько тупоголовы. Риджли не поручился бы за иранцев или французов, но русских он знает достаточно хорошо.

Факел слишком далеко от побережья, чтобы можно было заподозрить аварию реактора подводной лодки. В Арктике по-прежнему курсирует множество русских атомных подлодок, но утечек из ядерных реакторов не обнаружено на сотни миль от побережья.

Если исключается естественная причина, нет атомной электростанции и не может быть подводной лодки, значит, остается оружие.

Это может быть только оружие, а суета с оружием в таком месте — это определенно выход за дозволенные рамки. Русские клялись, что демонтируют ядерные боеголовки, прекратили их производство, однако подобного рода радиоактивность и такое выделение тепла может быть эквивалентно только аварии при сборке или разборке ядерной пусковой установки. По официальным данным, демонтаж производился гораздо южнее, уж во всяком случае не в Арктике, черт бы их побрал.

Значит, кто-то до чего-то добрался.

Риджли далеко не уверен, что повинны в этом именно московские деятели. Вполне возможно, что натворила дел одна из многочисленных чокнутых политических фракций, какие-нибудь националисты, недобитые комми или местные мафиози, но кем бы они ни были, в Москве должны знать об этом. Значит, одно-два слова кому-то шепнули бы, просто чтобы не слишком огорчать.

Кому-нибудь обязательно сказали бы, и, вероятнее всего, именно ему.

В свое время Риджли получал кое-какие тайные сообщения от своих русских коллег-противников, время от времени и сам передавал некоторые сведения предупредительного характера. То, что он не доверял этим трусливым ублюдкам, вовсе не причина, чтобы рисковать возможностью взорвать весь чертов мир из-за какого-нибудь дурацкого недопонимания.

Однако об этом происшествии ему не шепнули ни слова.

Он бросил на стол распечатку и положил руку на телефонную трубку, но заколебался.

Разговор пойдет о ядерных, боеголовках. Однако нынче добрые времена, все идет успешно. А ведь пусковая установка на арктическом побережье может быть нацелена через полюс только на Северную Америку. Если бы банда исламских террористов или правительство какой-нибудь африканской страны пытались по дешевке запастись ядерным оружием, подобные показания могли обнаружиться на Кавказе или где-то в Средней Азии, но никак не в Сибири.

Можно предположить, что там орудуют психи Жириновского или происходит что-то другое в том же роде, но будь это так — теперь с Москвой, слава Богу, такие отношения, что она бы уже известила об этом; однако прошло двое суток, но телефонного звонка не было. Если Риджли позвонит сейчас, то это будет воспринято как выражение неудовольствия американской стороны.

Остается нанести визит лично.

Гласный личный визит.

Он поднял наконец трубку и нажал кнопку связи с секретаршей.

— Да, посол? — мгновенно откликнулась она. Риджли улыбнулся. Знание своего дела он ценил в людях превыше всего.

— Штеффи, дорогая, — заговорил он, — я намерен нанести небольшой визит русскому послу, скажем... — Риджли бросил взгляд на часы, — около двух. — В это время Григорий обычно возвращается с ленча и еще не успевает погрузиться в дела, если же ленч затянется, Риджли сможет устроить из своего ожидания неплохое шоу. — Если некоторые из наших друзей-журналистов окажутся неподалеку, думаю, им будет небезынтересно узнать о том, что я собираюсь сказать этому славному парню.

— С записывающей аппаратурой или без нее? спросила Штеффи.

— О, полагаю, записать будет не вредно, — ответил Риджли, откидываясь на спинку стула. — Хотя ничего официального. Мы встретимся просто поболтать, даже и не помышляя о внимании прессы.

— Понятно, посол, — снова заговорила Штеффи. — Это неожиданный визит или я должна известить персонал мистера Комаринца о том, что вы направляетесь к нему?

Риджли оценил и это. Он давно заметил, что секретарша беспокоит его вопросами, только если это необходимо; Штеффи действительно знает свою работу.

— Пожалуй, предупредите их минут за пять, — сказал он.

— Да, сэр.

Риджли положил трубку и удовлетворенно улыбнулся.

Этим ублюдкам не отвертеться под его пристальным взглядом!

Глава 15

— Моему правительству ничего не известно о какой-либо нелегальной деятельности в этом районе, господин посол, — повторил Григорий Комаринец, обращаясь не к Риджли, а прямо в камеру Си-эн-эн.

Генерал Мейвис, заложив руки за спину, стоял перед большим телевизионным экраном и внимательно смотрел передачу новостей. Русский посол Комаринец говорил искренно. В этом можно не сомневаться, разве что московские деятели обманули его самого и он действительно не ведает о происходящем.

— Митерс, — сказал он, — позвоните кому-нибудь, сделайте так, чтобы Риджли получил свой пирожок за помощь нам в этом деле — что-нибудь вроде назначения в Вену, снимка с Ларри Кингом, что угодно, лишь бы он почувствовал себя счастливым.

— Да, сэр, — ответил Митерс. Он не двинулся с места: Мейвис не сказал, что это надо сделать сейчас же. Да и не было никакой спешки: подобные вещи лучше всего делать осторожно, чтобы связь событий не прослеживалась слишком явно. Мейвис окинул его взглядом.

Митерс выглядел встревоженным, углубленным в собственные мысли. Но что в этом удивительного? Согласно новостям Си-эн-эн, страна может быть втянута в третью мировую войну.

И это действительно возможно, но совсем иначе, чем думают все эти люди.

Мейвис отвернулся к экрану и еще несколько секунд не отрывал от него взгляда, пока передачу Си-эн-эн не прервала реклама. Он повернулся кругом и направился к своему кабинету.

Мгновение поколебавшись, Митерс последовал за ним; когда они оказались вне зоны слышимости оставшихся возле телевизора офицеров, он ускорил шаг и догнал генерала:

— Простите, сэр, могу я сказать вам пару слов? Мейвис посмотрел на него, затем жестом предложил следовать за ним в кабинет.

— Будьте любезны, закройте дверь, — сказал он, сев на угол своего письменного стола. — Что у вас на уме? Митерс плотно закрыл дверь.

— Сэр, — начал он, — я был здесь, когда поступили предварительные сообщения со спутника. Именно я составил первый рапорт, и в тот момент у меня не было сомнения, что кто-то тащит по льду боеголовки.

— И? — поощрил его Мейвис.

— Видите ли, сэр, я ошибался, — продолжал Митерс. — Покопавшись в технических деталях сообщений, я понял, что ракет мы там не найдем. Цифры не складываются.

Мейвис кивнул:

— Вы пришли к этому выводу самостоятельно?

— Да, сэр, — сказал Митерс. — И если это не бомбы или ракеты, то посол Риджли и все остальные могут потревожить осиное гнездо, трубя об угрозе, которой не существует. Мы могли бы...

Мейвис поднял руку и перебил его:

— Сделайте паузу. — Он встал. — Вы мне нравитесь, Митерс... вы хороший человек, умея выполнять приказы, не боитесь принимать решения. У вас хорошие мозги, Митерс. Только поэтому я не приказываю арестовать вас и содержать под стражей.

Митерс прищурился:

— Сэр?

— Хорошо, это горячее пятно вовсе не русские ракеты, — сказал Мейвис. — И все же подумайте. Ведь что-то там есть, но раз это не ракеты, то что?

Митерс выглядел озадаченным.

— Подумайте, дружище, — повторил Мейвис, — что там может быть?

— Не представляю, сэр.

— Чем бы это ни было, выделяет оно громадное количество энергии, не так ли?

— Да, сэр...

— Значит, там находится что-то такое, на что наши вооруженцы не прочь взглянуть.

Он решил пойти до конца и дать Митерсу шанс ввязаться в это дело, если тот сможет уследить за ходом его мысли.

— Возможно, там нечто такое, возле чего мы уже были достаточно близко и не смогли дотянуться. О чем до вас, возможно, доходили слухи, но их подтверждения не было. Не исключено, что вы считали эти слухи бизоньим дерьмом... ну а если это не так?

Митерс был явно сбит с толку.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, сэр, — сказал он.

— Последний раз мы видели нечто подобное шесть месяцев назад в Нью-Йорке, — продолжал Мейвис.

Митерс выглядел озадаченным, затем у него отвисла челюсть.

— О, мой Боже! — воскликнул он, внезапно сообразив, о чем речь. — Я полагал... Да, до меня доходили слухи, но я считал это мистификацией или прикрытием того, что не подлежало разглашению.

— Нет, — сказал Мейвис. — Это была реальность.

— Но, сэр... пришельцы? Космический корабль? Мейвис утвердительно кивнул:

— На самом деле целый флот дьявольских космических кораблей. Правда, не на улицах, а над Нью-Йорком.

— В таком случае... простите меня, сэр, но на что мы можем надеяться на этот раз, если они в Сибири? Какой смысл во всех этих обвинениях в адрес русских?

— Смысл в том, чтобы русские были при деле, чтобы помнили, что мы за ними следим, а кроме того, чтобы наш собственный народ не догадывался о происходящем, чтобы истинная ситуация не дошла до средств массовой информации. Мы не хотим, чтобы кто-то узнал об этих созданиях, это посеяло бы панику, если не что-то гораздо худшее.

— Но эти... Разве публика... — Митерс замолчал, не вполне соображая, с чего начать; проблема слишком громадна, она настолько велика, что у него не было полной уверенности, имеют ли военное право совершенно игнорировать общественность.

— Послушайте, Митерс, — снова заговорил Мейвис, — не знаю, многое ли вы слышали об операции в Нью-Йорке, поэтому позвольте кое о чем рассказать вам. Они вовсе не посланцы, явившиеся к нам с распростертыми объятиями, чтобы пригласить присоединиться к Галактическому Братству. Это банда злобных, воинственных ублюдков. Мы не можем с уверенностью сказать, зачем они появляются здесь, чего они хотят, как они станут реагировать на наши действия, однако нам доподлинно известно, что они обладают такой технологией, которая делает нас в их глазах сообществом совершенно беззащитных аборигенов. Если мы выступим с этим — всем и каждому скажем: мол, да, нас посещают монстры, — не трудно догадаться, какой будет реакция общественности: мы получим панику. Словно грибы после дождя, начнут возникать новые религии; сумасшедшие всех мастей станут винить ЦРУ. Одни поднимут гвалт по поводу того, что мы скрываем правду, другие скажут, что все это — мистификация. Сейчас мы даже не можем доказать, что это не мистификация, — эти твари заметают следы. Все это достаточно плохо, но больше всего нас беспокоит, каким образом отреагировали бы они.

— Они?

— Пришельцы.

— О!

— Потому что, Митерс, нам видятся три возможных результата, после того как мы оброним хотя бы слово об этих жутких визитерах. — Он поднял сжатую в кулак руку с отогнутым большим пальцем. — Первый — они могут не обратить внимания и будут продолжать действовать, как всегда. Это, бесспорно, лучше всего, хотя, поскольку им нравится убивать людей, такой результат идеальным не назовешь. — Генерал поднял указательный палец. — Второй результат — они могут просто собрать вещички и убраться восвояси. Это будет означать, что убийства прекратятся, но и у нас не останется шансов побольше узнать о них и о том, чего нам следует ожидать. Такая перспектива нам очень не нравится, но еще хуже третий вариант. — К первым двум присоединился средний палец. — Третий вариант — их вторжение. Они могут просто решить, что кота больше не стоит держать в мешке и деликатничать незачем. И если они примут такое решение, Митерс, все мы — дохлые мыши.

Митерс нахмурился.

— Сэр, я слышал, — сказал он, — что в Нью-Йорке мы их п.

— Самое большее, сыграли вничью, — рассудительным тоном возразил Мейвис. — Мы ничего не захватили, не поколотили их, но они ушли. Отправились в космос, но вовсе не из-за какого-то ощутимого урона. Видимо, просто истекло время их визита. А ведь все происходило на нашей территории, без какого бы то ни было препятствия с нашей стороны. Эти существа очень склонны к грубым играм.

— Выходит, именно третья возможность заставляет нас помалкивать?

— Верно, но есть и другие соображения.

— Но что если они действительно решат пойти на вторжение? Неужели мы не сможем сделать что-то такое?..

— Мы уже делаем, Митерс. — Мейвис снова сел. — На это и направлена нынешняя операция. Мы пытаемся наложить лапу на что-нибудь из их технологии, посмотреть, по силам ли нам совершить несколько прыжков вперед, чтобы иметь шанс сражаться, если они решатся на вторжение.

— Вы сказали, что они заметают следы.

— Несомненно заметают. Но они не безгрешны. Нам ничего не удалось захватить ни в Нью-Йорке, ни во время других известных нам визитов — да-да, были и другие, — но на этот раз здесь не целый флот кораблей. Все говорит о том, что корабль один, причем он потерпел аварию. — Генерал махнул рукой в сторону зрительного зала, где они недавно смотрели телевизионные новости. — Приземление в Сибири не выглядит запланированным, Митерс. Скорее мы увидим поврежденный корабль, чем столкнемся с десантом космических завоевателей. Похоже, это лучший наш шанс, какого может не быть больше никогда. И нам хотелось бы извлечь их этого максимальную пользу. Мы посылаем туда команду — генерала Филипса и отряд его парней. — Мейвис опять встал. — Вот и весь сказ об истории с прикрытием, Митерс, — сказал он. — Если русские поднимут вопль о вторжении на их территорию, мы просто скажем, что взяли на себя ответственность за предотвращение угрозы террористов.

Наш приятель Риджли только что преподнес нам это оправдание на блюдечке с голубой каемочкой, заставив Комаринца заявить, что его боссам об этом ничего не известно. — Он скорчил гримасу. — Если нам удастся получить то, за чем направляется Филипс, будет здорово. Если не удастся ни нам, ни русским, потому что эти твари снова улетят и заметут, как обычно, следы, придется смириться с этим и жить по-прежнему. Если Филипс и его команда будут убиты или попадут в плен, что ж, возникнут трудности, но с ними всегда было нелегко, ведь официально вся их служба вообще не существует, она вне бюджета. Мы даже можем заявить, что они действовали на свой страх и риск. Самое важное во всем этом — мы не хотим, чтобы игрушки пришельцев попали в руки русским, а не к нам.

Генерал замолчал и уставился на Митерса, ожидая его реакции.

Митерс выдержал его взгляд, но был не в силах даже думать над ответом и наконец просто сказал:

— Да, сэр.

Пилот вертолета крикнул, не оглядываясь:

— Генерал Филипс? Через пять минут мы будем на месте.

— Хорошо, — откликнулся Филипс. — Включите радио, скажите Линчу, чтобы его люди были готовы. Шефер фыркнул.

— Линч, — процедил он сквозь зубы, — замечательное имя.

Филипс повернулся к нему и окинул сердитым взглядом.

— Черт бы вас побрал, Шефер, — рявкнул он. — Никто не стал бы тащить сюда вашу задницу, не будь я уверен, что нам нужны именно вы, а не кто-нибудь другой.

Шефер молча сверлил его взглядом. Ему не терпелось спросить, не попытались ли они пригласить в свою экспедицию Раше. В конце концов Раше, как всегда, прекрасно справился со своей долей работы прошлым летом, и он по-прежнему достаточно наивен, или достаточно привержен альтруизму, или достаточно что-то еще, чтобы согласиться на сотрудничество с Филипсом, не особенно кочевряжась.

Но он не стал называть имя Раше, не желая подкидывать генералу пищу для размышлений. У Раше теперь своя жизнь в штате Орегон, и Шефер не намерен делать ничего такого, что может выбить бывшего напарника из колеи.

— Я собрал хорошую команду, — сказал Филипс, — но эти ребята никогда не нюхали настоящей схватки с этими тварями.

— А где же те ребята, что были с вами на Третьей авеню прошлым летом? — спросил Шефер. — С ними что-то случилось — всех досрочно спровадили в отставку или подвели под последнее «сокращение вооруженных сил»?

Филипс отрицательно покачал головой:

— Выпустить несколько зарядов по космическому кораблю — это вовсе не то, что я понимаю под настоящей схваткой. Вы кое-что знаете об этих существах, Шефер. Вы каким-то образом понимаете, как они мыслят. Моим людям это не дано.

— Научите их.

— Мы и пытаемся.

— И что же вы делаете для их подготовки? — спросил Шефер. — Показываете им фильмы старины Годзиллы?

— Будьте вы прокляты, — закричал Филипс, — мы волочем туда для этого вас.

— Но почему меня?

Филипс уставился на Шефера, молча скрипя зубами. Шефер не стал отводить взгляд.

— Вы хотите, чтобы в лапы русских попал один из этих космических кораблей? — заговорил наконец генерал.

— Я не уверен, что будет лучше, если он попадет в ваши, — возразил Шефер.

— Даже если команда Жириновского уведет их наплечные мортиры или целый космический корабль? Или если русские голодающие ученые загонят несколько лакомых кусочков иранцам или сербам?

Шефер нахмурился, но не стал возражать, а просто сказал:

— Мне все еще трудновато глотать дерьмо, касающееся Сербии, генерал. Вы говорили, что пожелали иметь меня в своем распоряжении, потому что мне кое-что известно об их привычках. Ладно, одно я знаю точно — они ненавидят холод. Так что если вы действительно планируете доставить меня бог весть в какой задний проход, чтобы поискать космический корабль где-то за Полярным кругом, то скажу вам прямо сейчас: я вовсе не убежден, что на этот раз придется иметь дело с теми же тварями, что и прежде. Может быть, на нас свалились какие-то другие пришельцы-туристы. Возможно, Земля в одночасье превратилась в злачный притон, где понравилось надираться половине живых существ Галактики, и вместо оружия мы там накроем всего лишь кучу пустых банок из-под космического пива.

— Иисусе, да неужели вы действительно такой твердолобый, Шефер? — воскликнул Филипс. — Вы ищете, за что бы зацепиться, лишь бы представить других тупее себя. Вы в самом деле считаете всех нас идиотами? Полагаете, что мы все это не проверили, не думали над тем, что там могут быть другие существа? Конечно, они любят жару, но им вряд ли нравится, когда она радиоактивна, — при посадке в Нью-Йорке корабли не давали нейтронных утечек. А этот давал. И те, что были в Нью-Йорке, не излучали тепло, словно паровозная топка, а этот излучает.

— Значит, это не та же самая банда, — сказал Шефер. — Если вы миритесь с появлением на пороге нашего дома одной породы пришельцев, почему их не может быть две или три?

— Потому что все сходится, Шефер. Просто на этот раз у них возникли трудности во время приземления. Что-то где-то не сработало. Это те же существа, просто появились несколько необычно. Мы считаем, Шефер, что приземление корабля было вынужденным. Возможно, произошло крушение. Россказни о летающих тарелках всегда оказывались вздором, но сейчас это реальность, значит, есть хороший шанс присмотреться к их технологии — если нас не опередят русские.

— И если они не взорвут все это к чертовой матери. Вспомните того пришельца, с которым Дач покончил в Центральной Америке.

— Вы думаете, что мы могли забыть? — Филипс посмотрел на Шефера задумчивым взглядом, в котором не было злости. — Вы все еще не хотите помочь?

— Вы еще не сказали ничего такого, что могло бы изменить мой взгляд на дело, — ответил Шефер. — Почему меня должно заботить, опередим ли мы русских? Мы опередили их на Луне, но что это нам дало, кроме Большого Звона?

Филипс согласно кивнул:

— Будь по-вашему, отложим патриотизм в сторону. Если вы не согласны работать с нами на благо страны, как насчет вашей семьи? Эта команда, эти парни, да и затея в целом очень многое для меня значат. Помогая им, вы помогаете мне, а я сделаю все, что в моих силах, чтобы дать вам кое-какую информацию о вашем брате.

Шефер несколько долгих секунд молча смотрел генералу в глаза, затем спросил:

— Если я отправлюсь с вами в эту увеселительную прогулку, вы расскажете мне, что произошло с Дачем?

— Я попытаюсь.

Шефер снова надолго задумался, потом сказал:

— Я подумаю об этом.

Филипс взглянул на выражение лица Шефера и решил больше не пытать судьбу. Он откинулся на спинку сиденья и больше не шелохнулся, пока вертолет не оказался на земле.

Глава 16

Фанерные мишени грубо напоминали человеческие фигуры, раскрашенные так, чтобы походить на пришельцев-хищников, но общий унылый синеватый тон делал их почти невидимыми в тусклом освещении задника стрельбища. Шефер догадался, что таким образом предполагалось достичь эффект поля невидимости этих тварей.

Но он не достигался. Поле невидимости превращало пришельцев в настоящих невидимок, а вовсе не в фигуры, которые лишь трудно разглядеть. При таком их преимуществе и скорости, с которой они умеют двигаться, прежде чем любой из них оторвет вам голову, можно заметить не больше, чем слабое мерцание воздуха перед глазами.

Шефер не стал даже заикаться об этом. Он просто молча наблюдал за тем, как четверо здоровенных мужчин с широкими удовлетворенными улыбками на лицах в щепки разнесли три фанерные фигуры из крупнокалиберного автоматического оружия.

У четвертой мишени была разбита только одна сторона, другая оставалась нетронутой.

— Это отборная команда, Шефер, — сказал Филипс. — Людей искали во всех родах войск. Что скажете?

— Вы превратили в мусор очень много хорошей фанеры, — ответил Шефер.

Филипс не стал пререкаться. В глубине души он подозревал, что Шефер прав. Все шестеро неторопливым шагом направились в дальний конец стрельбища — стрелки, чтобы полюбоваться своей работой, генерал и Шефер, который присоединился к ним, потому что понял, что от него этого ждали. Четверо его предполагаемых учеников, или товарищей по команде, прихватили с собой оружие — это было бы вопиющим нарушением правил безопасности на обычном стрельбище, но здесь, видимо, в порядке вещей. Шефер внимательно наблюдал за шагавшими боевиками — самоуверенны, нахальны, ни малейшего сомнения в своей исключительности.

В этом нет ничего хорошего. Чрезмерная самоуверенность погубила много людей, а когда ты идешь на врага и знаешь, с чем предстоит встретиться, самомнение любого сорта грозит превратиться в чрезмерную самоуверенность.

— В чем дело, Уайлкокс? — спросил один из них, указывая на уцелевшую мишень. — Забыл дома очки?

Уайлкокс нахмурил брови:

— Иди к дьяволу, я решил кое-что оставить и каждому из вас, только и всего.

Шефер взглянул на мишень. Фанерная фигура была вырезана с поднятой в угрожающем жесте рукой. Трудившийся над ней художник не забыл и о кистевых лезвиях, которыми пользуются пришельцы, хотя кривизну ножей он изобразил неправильно. Если бы этот деятель искусства был прошлым летом на Третьей авеню и видел хотя бы одного из этих созданий, результат его дурацкой работы был бы намного ближе к истине.

Вторую половину мишени Уайлкокс разнес в щепки. Он стоял прямо перед этой занесенной для удара рукой и обменивался оскорблениями с тремя другими, словно ни мишени, ни Шефера рядом не было.

У детектива не осталось ни малейшего сомнения — ребята нахальны сверх всякой меры. Если эти типы надеются остаться в живых после стычки с охотниками из внешнего космоса, они должны научиться относиться с предельным вниманием ко всему. Шефер выбросил вперед руку и толкнул мишень.

Остатки фанерной фигуры повернулись на оси, и поднятая рука треснула Уайлкокса по затылку. Он покачнулся от удара и неуклюже рухнул на пол.

От грохота грузного тела Филипс болезненно поморщился.

Шефер заметил, что Уайлкокс ухитрился не выпустить из рук оружие. Не так уж плохо. Оно не было похоже ни на один из известных Шеферу длинноствольных автоматов или автоматических пистолетов. Он решил, что это оружие из арсенала какого-то очень уж специального снаряжения.

Детектив подошел к Уайлкоксу:

— Полагаю, вы не ожидали, что схлопочете ответный удар. Привыкайте. Эти ребята действуют наверняка и придерживаются собственных правил.

— Кто вы такой, черт возьми? — возмутился Уайлкокс, направив дуло автомата в грудь Шефера. — И позвольте узнать, есть ли хотя бы одна стоящая причина, по которой я не должен оторвать вам башку!

Шефер сделал резкий выпад вперед и в сторону из-под направленного на него ствола, наклонился и подал Уайлкоксу руку еще до того, как тот успел повернуть оружие.

— Меня зовут Шефер, — сказал он.

Уайлкокс схватил кисть Шефера левой рукой и спустя секунду был снова на ногах. Он перебросил в нее оружие и протянул ему правую для рукопожатия...

Шефер уже отвернулся:

— Что же касается «оторвать мне башку», сынок...

Уайлкокс разглядывал спину Шефера, не веря собственным глазам, — этот сукин сын ударил его без предупреждения и думает, что уладил дело, не подав ему руки? Он поднял вверх крупнокалиберный штурмовой автомат левой рукой, схватил его за ствол правой и размахнулся, словно дубинкой, нацелив удар Шеферу по затылку. Пусть-ка этот надменный ублюдок испробует вкус собственного приема нападения!

— ...на самом деле вы делать этого не хотите, — продолжал говорить Шефер, но своевременно присел, уклоняясь от удара, которого ожидал. Он повернулся на каблуке и, выпрямляясь, нанес Уайлкоксу удар кулаком в челюсть.

Плотный прицельный удар снизу свалил парня с ног, и он плашмя рухнул на пол.

— Особенно, — добавил детектив, стоя над изумленным боевиком, — понимая, что я безоружен.

— Хватит, Шефер, — сказал Филипс, подходя к ним. — Вы уже продемонстрировали свой взгляд на вещи. За мной, в класс для занятий! Все, и сейчас же.

Какое-то мгновение никто не двигался с места, затем группа покинула стрельбище и двинулась по коридору.

Шефер шел, глядя только вперед; большинство остальных смотрели только на Шефера. Уайлкокс поглядывал с откровенной ненавистью, в выражении лиц остальных было все — от самого обыкновенного любопытства до враждебности.

Филипс пытался скрыть свое расстройство за маской угрюмости. Линч добился наибольшего, на что был способен, но без пристального наблюдения этого недостаточно. Эти ребята хороши в бою, но все еще дисциплинированны, не имеют четкого представления о том, кто они такие и какая им предстоит работа. Шефер мигом высветил это, устроив фокус с мишенью, — центр внимания этих людей не враг, а они сами.

Это плохо, но что-либо исправить нет времени.

Он привел группу в класс для занятий и жестом пригласил Шефера занять место рядом с ним впереди, дока остальные рассаживались на складных стульях, которых в помещении было несколько десятков. Мужчина с капитанскими знаками отличия тоже остался стоять перед аудиторией, заложив руки за спину. Шефер прислонился к грифельной доске, не удостоив его даже взглядом.

Филипс встал между Шефером и капитаном и объявил:

— Внимание, извольте слушать! — Шефер не заметил, чтобы после его слов в поведении аудитории что-то изменилось, но Филипса, похоже, оно вполне удовлетворяло, и он продолжал: — Перед вами детектив Шефер из управления полиции Нью-Йорка. Он идет с нами на задание. Детектив принимал участие в случившемся в Нью-Йорке и знает этих существ не понаслышке. Он также бегло говорит по-русски, а это значит, что нам не придется тащить с собой переводчика-полудурка или заставлять любого из вас, человекообразных, зубрить русские фразы.

— Иисус Всемогущий, вы решились на десант в Сибири и не попытались обучить их русскому языку? — спросил Шефер.

Филипс окинул его взглядом:

— Вы же сами говорили, Шефер, — в России холодно, а эти твари любят жару. У нас есть Лассен, который знает арабский, Уайлкокс хорошо говорит на испанском, Доббс прилично знает суахили — мы полагали, что этого достаточно, нельзя же было обучить их каждому чертову языку Земли!

Шефер согласно кивнул:

— Вполне достаточно, генерал...

Филипс отвернулся от него к аудитории:

— У детектива Шефера есть собственный взгляд на вещи, но, черт бы вас побрал, вы все не без норова. Примите во внимание и мою позицию: он знает, что делает, даже если это вам не по вкусу. Прислушивайтесь к тому, что он говорит об этих тварях. Всем понятно?

Никто не ответил, но Филипс предпочел сделать вид, что не заметил этого. Он повернулся к капитану и рявкнул:

— Капитан Линч, я хочу, чтобы Шефер осмотрел всю вашу боевую экипировку, и будьте готовы к отправке в шесть утра. Вам ясно?

— Кристально ясно, сэр, — с щеголеватой готовностью ответил Линч.

— Хорошо. Выполняйте. — Филипс в последний раз окинул взглядом аудиторию, улыбнулся и четким шагом покинул помещение.

— Внимание, вы остаетесь со мной, — скомандовал Линч, кивнув одному из подчиненных. — Остальным собираться. Вы слышали, что сказал генерал, — отправка в шесть утра.

Люди поднялись с мест и направились к выходу, мгновение спустя в классе остались только Шефер, Линч и Лассен. Линч помедлил несколько секунд, затем приблизился к Шеферу. Он скорчил гримасу, изображая на лице нечто такое, что детективу, видимо, полагалось воспринимать как таинственную ухмылку.

— Послушайте, Шефер, — сказал он, — этот взвод обучался как единая команда в течение шести месяцев. Мы не нуждаемся во второсортном полицейском-размазне в качестве инструктора. Генерал хочет, чтобы вы отправились с нами, — отправляйтесь. Возможно, вы понадобитесь нам как переводчик, а во всем остальном держитесь на безопасном расстоянии, — в общем, не путайтесь под ногами, и я буду доволен, договорились?

Шефер не спускал с него холодного взгляда.

— Вы, гражданские, — продолжал Линч, пытаясь пояснить свою мысль, — не привыкли рисковать собственной шеей.

— Я полицейский, — ответил Шефер, — почему вам кажется, что я неспособен рискнуть своей шеей?

— Ладно, — сказал Линч, — допустим, я неудачно выразился. Сибирь вроде бы вне сферы ваших полномочий, не так ли?

Шефер еще целую секунду молча смотрел на него, затем заговорил:

— Знаете, я слышал, что офицеры всегда задают тон поведению своего подразделения. Может быть, этим и объясняется то, что все ваши люди как один — неисправимые болваны.

Настал черед Линча сверлить полицейского злобным взглядом, всеми силами подавляя желание дать волю темпераменту. Наконец он резко повернулся на каблуках и крикнул:

— Лассен! Генерал желает, чтобы этот гражданин осмотрел снаряжение, просветите его немедленно!

— Пожалуйте сюда, сэр, — спокойно сказал Лассен, указывая рукой на стеллаж, уставленный множеством образцов упакованного снаряжения.

Шефер неторопливо шагал вдоль стеллажа и смотрел, как Лассен один за другим открывает ящики и футляры, вынимая из них то одно, то другое.

— Десантный облегающий костюм типа «девятнадцать дэ» для Заполярья, — сказал Лассен, держа в поднятых руках блестящий светло-коричневый комбинезон парашютиста. — Тонкий и практичный, ничего лишнего, что препятствовало бы движению. Испытан при температуре до пятидесяти градусов ниже нуля.

Шефер скрестил руки на груди.

— Костюм подогревается теплоемкой жидкостью, которая циркулирует под высоким давлением внутри волокон пряжи. Электроподогреватель устроен в поясе, — объяснял Лассен.

— Остроумно, — согласился Шефер. — Костюм подходит и для женских формообразований? И если он действительно предназначен для действий в снегу, какого черта его не сделали белым?

Лассен проигнорировал его вопросы, отложил костюм в сторону и взял в руки автомат.

— "Эм шестнадцать эс", модифицирован для убийцы, орудующего во льдах, — сказал он. — Прекрасное творение умельцев. Такого не найти у ваших местных «продал и смылся»! Ствол и механизм из специальной стали для безотказной стрельбы в сильный мороз. Тоже испытан при температуре пятьдесят градусов ниже нуля. А это нов...

Он замолчал на полуслове. Шефер не стал слушать и уже направлялся прочь.

— Эй! — крикнул Лассен. — Куда это, черт побери, вы собрались?

— В магазин «Игрушки вокруг нас», — ответил Шефер. — У них арсенал получше. — В дверях он обернулся: — Послушайте, Лассен, у меня нет претензий лично к вам, но этим высокотехнологичным хламом вашим ребятам запудрили мозги. Все вы думаете, что подобное барахло может помочь одержать верх над теми тварями, даст возможность противостоять тому, чем они станут швырять в вас. Вы ошибаетесь, потому что не знаете их, даже не представляете, как они выглядят. Вы слышали разговоры, но в глубине души ни один из вас не верит в их правдивость. Вы считаете себя крутыми ребятами, полагаетесь на пресловутое американское «ноу-хау», свое крепкое нутро и фантастическое снаряжение. — Шефер сокрушенно покачал головой. — Но все совершенно иначе, — продолжал он. — Когда дойдет до дела, вы, именно вы, Лассен, окажетесь перед лицом приближающейся к вам смерти. И в это мгновение все фантастические безделушки мира не будут стоить куска дерьма, никакого значения не будет иметь то, насколько крутым вы себя считаете. Важно будет лишь одно — готовы ли вы что-то сделать, чтобы одолеть их. Мне удалось убить одного, Лассен, и знаете каким оружием?

Лассен отрицательно покачал головой.

— Большим обломавшимся суком, — сказал Шефер. — У меня было много огнестрельного оружия и масса других игрушек, которыми я умею пользоваться, но дело сделал заостренный деревянный дрын, пронзивший ему сердце. — Он махнул рукой в сторону стеллажа: — Этот хлам не поможет. Увидите сами. Он лишь сделает вас слишком самонадеянными, и вы все погибнете.

— Нет, я... — начал возражать Лассен.

Шефер не остался послушать, что скажет солдат, — он вышел за дверь, намереваясь проглотить что-нибудь горячее и немного поспать, прежде чем его вывезут в Арктику.

Глава 17

За завтраком Раше читал газету. Заголовок на первой полосе извещал о публичном уличении во лжи американским послом в ООН русского посла, который отрицал запрещенное перемещение ядерных зарядов в Арктике, но Раше больше интересовала его любимая страничка «И смех и грех».

Он отхлебнул кофе и поднял взгляд на часы. 7.20. В Нью-Йорке на три часа больше, разгар первой половины рабочего дня. Он отложил газету.

— Шефер так и не позвонил? — спросил он.

— Нет, — ответила Шерри. Она стояла возле мойки и ополаскивала тарелки, оставленные детьми после завтрака.

— Это на него не похоже, — сказал Раше.

Прошлым вечером он три или четыре раза пытался дозвониться до Шефера, но тот не брал трубку. Он оставил сообщение на автоответчике квартирного телефона бывшего напарника.

— Возможно, он в засаде, — предположила Шерри, — и будет отсутствовать несколько дней. — Она не стала напоминать ему о множестве случаев, когда он сам по несколько дней сидел в засаде, не стала говорить и о том, что с момента их переезда в Орегон такой работы у мужа не было.

— Не исключено, — согласился Раше. Он улыбнулся Шерри, стараясь убедить ее, что совсем не беспокоится, что все прекрасно и его жизнь здесь, в Блюкрике, стала гораздо счастливее, чем была в Нью-Йорке. Затем улыбка растаяла.

— Что за чертовщина, — сказал он. — Попытаюсь еще раз. — Он отшвырнул в сторону газету и направился к висевшему на стене телефону. Номер телефона в кабинете Шефера он знал на память.

После пятого звонка кто-то поднял трубку, и его напряжение стало спадать, но по голосу он понял, что ответил ему не Шефер.

— Кабинет детектива Шефера. Говорит офицер Уэстон, — ответил незнакомый голос.

— Уэстон? — Раше нахмурился. — Это Раше, Шефер где-то недалеко?

— Нет, он... — заговорил Уэстон. Затем он вспомнил имя. — Раше? Боже мой, вы не слышали?

— Не слышал о чем?

Шерри подняла взгляд, озабоченная внезапным изменением интонации мужа.

— Шефер пропал, — пояснил Уэстон. — Вся его — команда пошла в расход во время облавы на дельцов наркобизнеса, которая плохо кончилась. Мы до сих пор не знаем, что за чертовщина там произошла, но у нас на руках фургон, полный трупами полицейских, три мертвых преступника и воз вопросов, а Шефера нет. Роулингс, Хоршовски и пара техников разом полегли в этом деле.

— Что с Шефером? — потребовал ответа Раше. — Как понимать «а Шефера нет»? — Он просто не допускал мысли, что Шефер мог оказаться в числе трупов полицейских в злосчастном фургоне. Его напарник не мог так умереть, это не его стиль.

— Шефер исчез, — сказал Уэстон, — испарился без следа. Я и сижу на его телефоне на случай, если кто-то позвонит и даст наводку.

— Шефер не может просто взять и исчезнуть, возразил Раше.

— Он ведь в тот раз отправился в Центральную Америку, никому не сказав, — напомнил Уэстон.

— Да, отправился, но сказал об этом мне, — сказал Раше. — Послушайте, посмотрите, нет ли чего-нибудь на его столе. Полистайте журнал назначения встреч, взгляните на календарь, возможно, он оставил какую-нибудь записку.

— Черт возьми, Раше, как я сам не... — Уэстон не закончил фразу; Раше услышал слабый шелест бумаги — Уэстон копошился в записях Шефера.

— Есть кое-какие материалы об облаве, — заговорил наконец Уэстон, — и записка без пояснений, просто пара имен, соединенных стрелкой...

— Каких имен? — спросил Раше. Они с Шефером долго были партнерами; он подумал, что может знать имена, которых никогда не было в официальных протоколах.

— Филипс и Смитерс, — ответил Уэстон. Первое имя прозвучало для Раше ударом грома:

— Филипс? — сказал он и повторил еще раз: — Филипс?

— Да, Филипс, с одной буквой "л", — пояснил Уэстон. — Это имя о чем-то говорит вам?

Не ответив, Раше повесил трубку.

Уэстон несколько раз крикнул «алло», прежде чем сделать то же самое.

Раше остался стоять возле телефона, тупо уставившись в стену.

— Милый? — обратилась к нему Шерри. — В чем дело?

— Шефер, — ответил Раше.

— Что с ним? — снова задала она вопрос, ставя в сушилку кастрюльку, в которой варилась каша. — Он в порядке?

— Он пропал.

— О, — тихо произнесла она, не спуская с мужа глаз.

— Я должен ехать, Шерри, — сказал Раше.

— Но если он пропал, как ты узнаешь, где его искать? — запротестовала Шерри.

— Дело гораздо хуже, — начал объяснять Раше, — он не просто пропал... — Он замолчал, не зная, что сказать.

Шефер был его другом, больше чем другом — он был его партнером, а это означает полное доверие, даже если партнеры больше не работают вместе. Шефер был тем человеком, который всегда оказывался рядом, когда бы это ни потребовалось Раше и какой бы ни была причина. И Раше старался не отставать от него, стремился всегда быть возле Шефера, когда тот в нем нуждался.

И если генерал Филипс внезапно появился снова, значит, Шефер чертовски нуждается в помощи Раше.

Коль скоро в дело ввязался Филипс, то две вещи не вызывают сомнения: Шефер в затруднительной ситуации и это каким-то образом связано с теми тварями, с теми кровожадными монстрами из внешнего космоса, которые преследуют Раше в ночных кошмарах последние шесть месяцев. Игры с ними — особая сфера деятельности генерала Филипса.

Нет ничего нового в том, что Шефер попал в затруднительное положение, — Шефер жил в затруднениях, дышал ими и прекрасно справлялся со всем, во что бы ни ввязался.

Если на Земле и было что-то такое, что могло оказаться Шеферу не по силам, так это только чертовы твари-пришельцы, а следовательно, и генерал Филипс.

— Я должен ехать в Нью-Йорк, — сказал Раше.

— Но как... — Шерри сверлила его взглядом. — Я хочу сказать...

— Должен, — повторил Раше.

Шерри вздохнула. Она достаточно долго жила с Раше и понимала, что спорить с ним бесполезно. Он хороший муж, рассудительный мужчина, любящий отец. Но иногда на него накатывает что-то такое, что заставляет его забыть обо всем этом, и, когда это происходит, бессмысленны любые аргументы. Его отношение к обязанностям, чувство ответственности всегда сильнее всего, что она могла бы сказать. И это чувство ответственности было частицей того, за что она любила этого мужчину.

— Что ж, отправляйся, если ты так уверен, — просто сказала она.

Раше надел пальто.

— Не позвонишь ли вместо меня мэру? Скажи ему, что моя отлучка связана с семейными обстоятельствами, — попросил он. — Придумай что-нибудь. Постараюсь вернуться как можно скорее. — Он направился в гараж.

Шерри проводила его взглядом.

— Надеюсь, — произнесла она тихо.

Глава 18

Это был «скрытный» бомбардировщик В-2, модифицированный для транспортировки парашютных десантов, а не бомб.

Однако модернизация ни в малейшей степени не коснулась удобств — сиденья были крохотными и жесткими, воздух сухим и холодным, а для питья не было ничего, кроме воды и фруктового сока. Уайлкокс и Лассен почти без умолку недовольно ворчали по этому поводу последние несколько часов, отпуская одни и те же дурацкие остроты, но выпустили наконец пар и замолчали.

Шеферу обычно безразлично, удобны сиденья или нет, единственное, что его беспокоило, — трепотня Уайлкокса и Лассена, не дававшая ему уснуть. Теперь они молчали, и он наслаждался тишиной, пока из двери носового отсека не появился Филипс.

— Ну, полный порядок. Мы вошли в воздушное пространство русских. Пилот снижает самолет и замедляет скорость, чтобы выбросить нас. Расчетное время прибытия на место — три минуты.

Шефер потянулся и встал.

— Вы чертовски беззаботно говорите об этом, — заметил он. — Я думал, что мы расходуем все эти миллиарды на оборону потому, что нас беспокоят вещи вроде русского радара.

Филипс возмутился:

— Они не могут сделать даже приличную копировальную машину, а вы полагаете, что нам не прорваться сквозь их радарную сеть? Этот самолет — часть того, на что идут эти миллиарды, а считать деньги мы умеем.

— Вы полагаете, что действительно хорошо их сосчитали? — в тон генералу возразил Шефер. — Мы не узнаем этого наверняка, пока не убедимся, что нас не сбили.

Филипс не стал с ним спорить и жестом дал команду капитану Линчу.

Линч вскочил на ноги.

— Порядок, плаксивые младенцы, — обратился он к Уайлкоксу и остальным, — время отрабатывать то непомерное жалованье, что мы вам платим. Проверьте еще раз снаряжение и высморкайте носы. — Он щелкнул переключателем, и люк стал открываться.

В самолет ворвался вой ветра, в просвете люка не было видно ничего, кроме серой мглы. Шефер подошел ближе.

— Похоже, предстоит долгое падение, — сказал Линч. — Немного расстроились, служитель правопорядка?

Шефер натянуто улыбнулся:

— Да, я позабыл включить видеокассетник на запись очередной серии «Усадьбы Мелроуз», которую будут показывать на этой неделе. Не позволите мне поглядеть ее у вас, когда вернемся?

Линч смерил его долгим взглядом, затем с отвращением отвернулся.

— Хорошо, парни, — сказал он, — пошли!

Один за другим семеро мужчин прыгнули в люк, первыми рядовые, затем Шефер, Линч и наконец Филипс.

Вокруг надрывался воем холодный воздух; очки защищали глаза, высокотехнологичный полярный костюм — тело, но обнаженную часть лица обожгло, и по мере падения камнем в этом бесконечном пространстве кожа немела все больше. Шефер дернул кольцо на груди.

Парашют раскрылся как положено, и над его головой расцвел большой, не совсем белый прямоугольник, который резко дернул тело вверх, превратив вертикальное падение в плавное парение, но теплее от этого не стало. Шефер поморщился, затем попробовал потянуть стропы и убедился, что управлять полетом действительно не сложно. Что ж, еще одно доказательство того, что не все так уж плохо.

Он стал смотреть вниз, пытаясь выбрать получше место для приземления, но ничего, кроме серой пустоты, не было видно. Сперва он подумал, что запотели очки, но, подняв от земли взгляд, отчетливо разглядел других парашютистов. Значит, со зрением и очками все в порядке, просто внизу не на что смотреть, кроме самой мерзлой пустыни.

Что же касается сугробов, то все они одинаково хороши для приземления, подумал он. Он немного поправил стропы, чтобы его не снесло слишком далеко от остальных членов команды, и просто стал ждать момента, когда ноги коснутся земли.

Снижаясь, он поглядывал на других. Филипс действительно пошел с ними до конца, что удивило Шефера: генералу шестой десяток, а это чертовски солидный возраст для прыжков с парашютом на вражескую территорию, тем более для охоты на пришельцев-монстров.

Что ни говори, а нутро у Филипса крепкое.

Шефер снова посмотрел вниз. Земля приближалась удивительно быстро. До нее оставалось всего несколько метров, и детектив сосредоточил все внимание на том, чтобы превратить падение в бег из-под купола парашюта до того, как он накроет его на льду.

Мгновение спустя Шефер стоял на одном колене в клубах взметнувшегося снега, а парашют накрывал сугроб у него за спиной. Он поднялся на обе ноги, сбросил с себя парашютные ремни и начал скатывать полотнище. Вместе с тканью он свернул и несколько килограммов снега, но об этом не стоило беспокоиться.

Следом за ним приземлились остальные, он оказался первым, потому что весил больше других. Капитан Линч оказался не дальше десяти метров от Шефера.

Он окинул детектива взглядом, затем оглянулся на других. Один из парашютистов помогал другому подняться на ноги.

— Лассен! — крикнул капитан. — Что с Уайлкоксом?

— Думаю, он грохнулся на голову, — откликнулся Лассен.

— Видимо, парень не захотел повредить что-то более ценное, — предположил Шефер.

Лассен резко повернулся и, сжав кулаки, ринулся на детектива:

— Мы уже наелись вашего дерьма, Шефер! Линч схватил Лассена, преграждая ему путь. Шефер не тронулся с места.

— Надо же, — сказал он, — а я — то подумал, что вам захотелось добавки.

— На этом все! — крикнул Филипс, приземлившийся на вершину большого сугроба. — Нам здесь предстоит работа!

Лассен успокоился, и Линч отпустил его; все повернулись к Филипсу.

— В направлении запад — восток здесь проходит нитка нефтепровода, насосная станция называется Ассима, — сказал генерал. — Мы приземлились почти рядом с ней, немного севернее. На станции небольшой гарнизон, несколько рабочих и пара геологов. Никакой цивилизации поблизости нет. Мы наведаемся туда и поглядим, до чего додумались русские. Если они решили что-то предпринять в отношении наших гостей, то будут действовать базируясь на этой станции, потому что ничего другого у них нет. Держите пасти на замке и смотрите во все глаза. За мной!

Филипс отвернулся и зашагал к насосной станции. Все двинулись следом за ним, не произнеся ни слова.

По одной простой причине, подумал Шефер: в такой дьявольский мороз не до разговоров. Хитроумный комбинезон действительно согревал тело. От горла до пяток было так тепло, словно он нежился дома в постели, но ткань костюма не прикрывала кистей рук, стопы и голову — выданные ему рукавицы и сапоги были предметами обычного зимнего обмундирования. Почему-то никто из колдунов высокой технологии об этих частях чела не позаботился. Голову прикрывал толстый шерстяной капюшон, завязывавшийся поверх каски, глаза защищали очки, но почти все лицо оставалось открытым сибирскому ветру, который был немногим теплее здесь, на земле, чем в полутора километрах над ее поверхностью.

Шефера не оставляло ощущение, что он сунул голову в морозилку холодильника и примерз там. Всему телу было тепло, а лицо уже почти обморожено. Кожа стала сухой и твердой, словно ветер выдул из нее и влагу, и жир; когда он вдыхал воздух ртом, это походило на глотание сухого льда — холод обжигал и язык, и горло. Он чувствовал, что брови стали хрупкими, ноздрей не ощущал вовсе, будто их уже не было.

Странно, думал детектив, сильный мороз жжет не хуже огня.

Он недоумевал, каким образом этот проклятый Филипс ухитряется находить дорогу в сплошной мгле. Ночь была не совсем черной: все вокруг выглядело пронизанным неясным серым сиянием, хотя Шефер никак не мог понять, откуда оно берется. И тем не менее, куда ни кинь взгляд, было одно и то же — бесконечное пространство льда и снега. Откуда Филипс мог точно знать, где они приземлились и в какой стороне проходит нефтепровод?

Шефер предположил, что у генерала есть компас и он знаком с пресловутыми штучками бойскаутов. Во всяком случае, держался он очень уверенно.

И не без оснований, решил Шефер, увидев несколько минут спустя радиомачту насосной станции.

Без лишних слов солдаты рассыпались в цепь, выдвинув на флангах передовых на случай встречи с русским патрулем или часовыми. Все стали двигаться почти ползком. Но не Шефер, он даже не пригнулся — на этом ровном пространстве все равно негде спрятаться. Если за ними следили, то уже заметили.

Хотя, насколько он понимал, все же не заметили. Оказавшись на верху последнего снежного наноса, они смогли хорошо разглядеть станцию.

Блочные серые строения, сооруженные по обе стороны от нефтепровода, были наполовину занесены снегом.

Все погружено во тьму — нигде ни одной точки света. Не было видно и никакого движения.

Станция выглядела вымершей.

В самой середине сибирской зимы Шефер, конечно, не ожидал увидеть играющих в волейбол или загорающих на крышах домов, но от этого места, от окружавшего его пространства веяло чем-то таким, что говорило о заброшенности, о том, что в домах пусто.

— Взгляните на ту дверь, сэр, — сказал Лассен, показывая направление.

Линч и Филипс подняли бинокли, а Шефер просто прищурил глаза. Он нахмурился и стал спускаться по склону наноса, держа наготове свой М-16.

— Эй, Шефер! — закричал Уайлкокс. — Что вы, черт побери, надумали?

— Хочу спуститься вниз и взглянуть на ту дверь, — крикнул в ответ Шефер.

— Он прав, — сказал Филипс, сунув бинокль в футляр, укрепленный на поясе. — Вперед.

Все семеро американцев осторожно спустились с наноса и подошли к разрушенной восточной двери.

Шефер не спешил; первым был возле зияющего дверного проема Лассен.

— Дверь выбита, парень, — сказал он, — но мне думается, что дома никого нет.

Шефер не ответил — он отвернулся в сторону и что-то разглядывал, какое-то цветное пятно, выделявшееся на унылом серовато-белесом фоне всего остального.

Из-под основания стены сооружения, служившего опорой нефтепроводу, торчала дренажная труба. Замерзшая под ней лужа была темно-красной, цвета спекшейся крови.

Хотя в данном случае, подумал Шефер, это замерзшая кровь.

— Шефер, идите сюда, — позвал Филипс.

Детектив присоединился к остальным, собравшимся возле дверного проема.

На полу валялись искореженные полосы и куски стали, на раме остались только половинки петель.

Шефер взглянул на их остатки, заметил, как они перекручены, потрогал кромки разбросанных кусков металла.

— Дверь была вырезана, — сказал он, — хотя это сталь, которую не возьмешь перочинным ножичком. То, как изогнуты петли, свидетельствует, что проделавшие дыру вошли снаружи. — Он бросил взгляд в сторону дренажной трубы, выбросившей лужу крови. — Они побывали здесь, — сказал он, — я их чую.

— Линч, посветите внутрь, — сказал Филипс, — надо взглянуть.

Линч пошел впереди, освещая дорогу мощным ручным фонарем. Вся команда осторожно вошла в тамбур дежурного помещения.

Стены защитили их от ветра, но Шефер заметил, что внутри здания было не намного теплее, чем снаружи. Отопление не работало. Что бы ни произошло со всем комплексом, можно было не сомневаться, что это здание мертво и необитаемо — в такую погоду в неотапливаемом доме долго не продержишься.

Электричества тоже не было — он убедился в этом, щелкнув несколькими выключателями.

Линч обвел помещение лучом света, и они почти моментально обнаружили кровь на стене и на полу — ее было так много, что не заметить было бы невозможно. Все встревоженно переглянулись, но никто не сказал ни слова — да и что можно было сказать?

— Сюда, — предложил Шефер, показывая на боковой проход.

Линч взглянул на Филипса, ожидая подтверждения; генерал кивнул, и Линч повернул в указанном детективом направлении.

— Хеннеро, подождите здесь, — приказал Филипс одному из солдат, оставив его возле входа в проход, — будете охранять нас сзади.

Хеннеро кивнул и занял позицию на Т-образном пересечении коридоров, провожая уходивших товарищей взглядом.

Шестеро вошли в зону обслуживания, и Линч обвел помещение фонариком. Пятно света замерло на высохшей красновато-бурой луже. Капитан медленно повел луч вверх.

— О Боже, — вырвалось у него...

Шефер нахмурился:

— Похоже, эти ублюдки выкроили время для развлечений.

Линч обвел лучом света ряд трупов. Стоявшим внизу людям этот ряд показался бесконечным... три... пять... восемь...

На балке висело двенадцать мертвецов. Двенадцать человеческих трупов, некоторые были обезглавлены. По краям висели дохлые собаки. То в одном, то в другом месте луч фонарика выхватывал на боках человеческих трупов поблескивавшие кривые линии, что-то блестящее свешивалось с голов или с тех мест, где им положено быть... Сосульки замерзшей крови и пота искрились в свете луча фонарика и на кончиках пальцев. Всё вместе выглядело жуткой картиной из сюрреалистического мира.

Послышался приглушенный свист Хеннеро.

Шефер резко повернулся всем телом, остальные, завороженные омерзительным зрелищем над головой, отреагировали не так быстро.

Хеннеро был в коридоре и показывал рукой в сторону разрушенной входной двери.

— Что-то там движется! — прошептал он. — Я слышал шум машин.

— Проклятие, — выругался Филипс. Он оглядывался по сторонам, явно пытаясь сообразить, кого поставить в караул.

— Мы должны держаться вместе, генерал, — сказал Шефер. — Если это те твари, то они большие специалисты по снятию часовых и захвату отставших солдат.

— Тогда вперед всей группой, — приказал генерал, и они двинулись обратно по проходу.

Мгновение спустя группа была в наружном коридоре; люди шли к выходу, прижимаясь к стенам. Шефер вгляделся в тусклую серую мглу за дверным проемом.

— Ничего не видно, — сказал он.

— Я уверен, — заговорил Хеннеро, — шум шел оттуда. — Он махнул рукой в сторону нефтепровода.

— Вперед, — скомандовал Филипс.

Они все вместе двинулись навстречу ветру и холоду. Держась поближе к наружной стене здания, группа медленно шла в направлении, показанном Хеннеро.

Прозвучал резкий сухой треск и следом за ним свист отскочившей от стены пули; облако цементной пыли взвилось прямо над стволом модифицированного М-16 Шефера.

— Немедленно бросьте оружие! — выкрикнул кто-то высоким голосом по-английски, но с сильным акцентом. — Вы все арестованы!

Шефер повернулся на голос и увидел цепь солдат, которые залегли на самом верху снежного наноса, по которому недавно спустились американцы, и держали их под прицелом. Русским не привыкать к зимним условиям — они смогли незаметно занять выгодную позицию, оставить американцев без укрытия и окружить возле стены без малейшей надежды на спасение. Трудно сказать, сколько их, — за этим невысоким бугром могла залечь целая дивизия.

Шефер опустил оружие — медленно и осторожно, как сам всегда требовал от арестованных. В конце концов, подумал он, эти враги — человеческие существа.

У них общий враг.

Глава 19

Даже в длиннополой русской армейской шинели приближавшийся к американцам лейтенант с АК-100 наготове выглядел очень щуплым и низкорослым, но так Шеферу казалось лишь до тех пор, пока она не сняла снегозащитные очки. Он понял, что попал в плен к женщине.

— Вы арестованы, — повторила она.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказал Шефер по-русски.

— Но так думаю я, — возразила русский лейтенант, переходя на родной язык. — Вы говорите по-русски, я поражена, однако, на каком бы языке вы ни говорили, вторжение на чужую территорию есть вторжение. Американские солдаты в полной экипировке здесь, на моей Родине! Чтобы разнести в клочья нашу станцию? Не вышло.

— Мы ничего не разносим, — ответил Шефер. Лейтенант мотнула головой в сторону двери:

— Не взрывали эту дверь? Чем вы ее снесли? Гранатой?

— Не мы сделали это, — настаивал Шефер, — она была в таком состоянии до нашего появления. Послушайте, ваши там внутри мертвы. Нас перебьют всех до единого, если мы не станем сотрудничать.

— Мертвы? — У лейтенанта на мгновение пропал голос, но она взяла себя в руки. — Если вы говорите правду и все мои друзья мертвы, я убью вас последним. — Она угрожающе приставило дуло АК-100 к лицу Шефера.

Он на шаг попятился:

— Взгляните сами.

Лейтенант подняла взгляд и пристально посмотрела ему в глаза, потом ответила:

— Мы посмотрим. — Она перехватила штурмовой автомат так, чтобы держать его одной рукой, а другой сделала знак и крикнула: — Стешин! Загляните внутрь!

Солдат, которого она назвала Стешиным, поднялся со снега, пробежал мимо командира и американцев и нырнул сквозь развороченный дверной проем внутрь комплекса насосной станции. Шефер хорошо слышал, как мягкий топот сапог по снегу внезапно превратился в их грохот по бетонному полу.

Бег сменился шагом, затем звук шагов замер, и тогда Шефер крикнул по-русски:

— Прямо по проходу, потом направо!

— Свет не включается, лейтенант, — крикнул Стешин, — но я вижу на полу кровь.

— Линч, — сказал Шефер, переходя на английский, — дайте ему фонарик.

— С какой стати? — возмутился Линч. Лейтенант перевела направление дула автомата с Шефера на Линча.

— Потому что нам будет прискорбно видеть, как вас застрелят при попытке бежать, если вы не дадите его сержанту Яшину, — ответила она вместо детектива на чистом, но с заметным акцентом английском языке. — У нас в вездеходах есть фонарики, но ваш ближе.

Линч сердито посмотрел на нее, но протянул руку с фонариком. Взявший его сержант последовал за Стешиным внутрь станции, и Шефер услыхал удаляющийся топот двух пар сапог.

Американцы и взявшие их в плен русские довольно долго стояли не шелохнувшись. Мороз буквально высасывал жизненные соки из их обнаженных лиц. Шефер задавал себе вопрос, так же ли хорошо защищают от арктического холода эти толстые суконные шинели русских, как американцев их фантастические пластиковые костюмы. Наверное, нет, подумал он, но все равно их одежда не так уж плоха. Резкий контраст между теплом всего тела и замерзавшим лицом был очень неприятен.

Снова послышался топот, но возвращался только кто-то один, и его шаг был далеко не строевым. Шефер повернулся и увидел появившегося в дверном проеме Стешина. Парень пошатывался, его лицо было почти таким же белым, как снег.

— Лейтенант, — заговорил он, — они все мертвы, как и говорил этот американец. Но дело хуже. Трупы подвешены к потолку, словно туши забитого скота. Всюду кровь.

Лейтенант в бешенстве сверкала взглядом, переводя его с Шефера на Стешина и обратно, затем приказала:

— На караул! Стрелять без предупреждения в любого, кто потянется к оружию или сделает хотя бы шаг. Я должна взглянуть сама.

— Не двигаться, — перевел Шефер американцам. — Она только что приказала снести вам головы, если кто-то шелохнется. — Он заложил руки за голову, полагая, что так будет просто безопаснее.

Лейтенант одобрительно кивнула, опустила оружие и направилась к входу в здание.

Стешин не отставал от шагавшей по восточному коридору лейтенанта Лигачевой. Она повернула направо в проход к центральной зоне обслуживания. Впереди виднелся слабый свет американского фонарика, позади осталось небо полярной ночи, но ей был знаком каждый квадратный сантиметр помещений насосной станции.

Сержант Яшин стоял в дверном проеме зоны обслуживания, направив АК-100 в темную пустоту. Он повел лучом фонаря по полу от своих ног, затем стал поднимать его вверх.

Лигачева проследила путь пятна света и увидела подвешенные на балках трупы, на них поблескивали сосульки замерзшей крови.

— Я нашел стреляные гильзы на полу, — доложил Яшин. — Нет никаких признаков того, кто это сделал.

— Шапорин, — сказала Лигачева, узнав лицо, покрытое льдом и спекшейся кровью, — и Лесков, Веснин...

— Они здесь все, лейтенант. Двенадцать трупов, бригада в полном составе. Даже собаки Сальникова.

Лигачева была не в силах оторвать от трупов взгляд.

Она вспомнила, как впервые появилась на Ассиме предыдущим летом. Вспомнила, как солдаты и рабочие подшучивали над ней, единственной женщиной на станции; как большинство из них, одни раньше, другие позднее, пытались затащить ее в постель — даже женатые, которых где-то в Москве или Санкт-Петербурге дожидались жены. Она отвергла все их домогательства, обрекая себя на одинокую жизнь в полной изоляции. Но этого не произошло: к ее категорическому отказу отнеслись с уважением, молчаливое отношение к насмешкам было воспринято как признак силы. Вскоре оскорбления прекратились.

Коротким сибирским летом главным развлечением были футбольные состязания между солдатами и рабочими — играли на утрамбованной земляной площадке в южной стороне станции. Она упрямо выступала только за команду рабочих, потому что не могла позволить подчиняться распоряжениям рядового, если его выберут капитаном команды, а сама она, и как женщина, и как наверняка не самый лучший футболист, вряд ли имела право претендовать на такую роль в солдатской команде. Со временем она стала для них больше чем неизменным участником этих развлечений — некоторые рабочие сделались ее друзьями.

Она пыталась вспомнить их милые, улыбающиеся после игры лица в косых лучах незаходящего солнца. Ей хотелось не дать этим образам исчезнуть, помешать сознанию заменить их в памяти этой картиной скованного морозом ужаса в холодном свете американского фонарика.

— Стешин, — крикнула она, — возьмите с собой двоих и отправляйтесь в котельную, она на противоположной стороне этой зоны. — Лигачева показала рукой направление. — Взгляните, не удастся ли восстановить освещение и отопление комплекса.

Стешин отдал честь и направился к выходу.

— Подлые американцы, — проворчал Яшин, — они перерезали этих нефтяников, словно скот!

— Этих людей действительно перерезали, — согласилась Лигачева, — но не американцы. Зачем американцам расчленять трупы? Зачем было развешивать их явно напоказ? Есть ли хотя бы на одном трупе пулевые раны? И почему нет ни одного мертвого американца? — Она замолчала, взяла у него фонарь, посветила на пол и подняла забрызганный кровью АК-74. — Наши люди были вооружены, они израсходовали немало патронов, так почему ни одна пуля не зацепила американцев? — Лигачева отрицательно покачала головой: — Нет, это сделал кто-то другой. Отправляйтесь наружу, приведите всех внутрь и начните поиск по всему комплексу, возможно, обнаружится свидетельство того, кто или что ответственно за это преступление. Доставьте ко мне того крупного американца. Остальных заприте в бараке для рабочих и поставьте охрану, но большого приведите сюда. Я хочу поговорить с ним, прежде чем тот, кто сделал это, решит вернуться.

Она ничего не сказала о монстре, о том существе, которое искромсало ее дозор там, во льдах, — Яшин все равно не поверил бы ей. Лейтенант не сомневалась, что побывала здесь именно эта тварь.

Может быть, существо искало ее.

— Американцы сделали это, лейтенант! — продолжал настаивать Яшин. — Варвары!

— Я не верю в это, Яшин, — возразила она решительным тоном, исключавшим любую попытку дальнейших возражений.

Взбешенный Яшин лишь промычал что-то нечленораздельное — она офицер, он не посмел бросить ей открытый вызов. И все же по чину он на заставе следующий за ней.

— Если американцы не делали этого, откуда вам знать, что ответственного за это здесь нет, что преступники не скрываются где-то внутри комплекса?

— Я этого не знаю, — ответила Лигачева. — Поэтому и необходимо провести поиск. А теперь марш выполнять приказание! Приведите людей и доставьте мне этого американца!

Яшин нехотя отдал честь, продолжая ворчать себе под нос, и ушел.

Вскоре Шефер и Лигачева стояли бок о бок в зоне обслуживания, разглядывая трупы. Остальных американцев провели под конвоем мимо, чтобы запереть в жилых помещениях для рабочих.

— Я мучился вопросом, много ли вам потребуется времени, чтобы понять, что вовсе не мы ответственны за это рождественское украшение, — сказал Шефер по-русски. — Может быть, теперь вы прислушаетесь к голосу рассудка.

— Может быть, — ответила Лигачева и неторопливым шагом направилась в сторону котельной. Шефер последовал за ней. — Может быть, вам известно, кто убил этих людей?

— Монстры, — серьезным голосом сказал Шефер, — чудища из внешнего космоса.

— Вы ожидаете, что я поверю в это?

— Нет, — не колеблясь, согласился Шефер, — но надеюсь, признаете, что у вас нет лучшего объяснения, и удовлетворитесь моим, пока я не смогу представить вам подтверждение того, что оно соответствует истине.

— В таком случае, американец, возможно, я удивлю вас, — сказала Лигачева. — Может быть, я верю в ваших монстров, явившихся с далеких звезд. Может быть, я знаю о них больше, чем вы думаете.

— А может быть, и нет, — примирительно возразил Шефер. — Те, кого вы якобы знаете, могут убить вас. Эти твари — серьезные ребята, дорогая.

— Да, у меня нет в этом сомнений, — отпарировала Лигачева. — Явились, слава Богу, храбрые американцы, чтобы спасти нас! Какое счастье, они нарядились в блестящие костюмы и прихватили с собой фантастические пушки!

Шефер скорчил гримасу.

— И у них не было, конечно, иной цели, чем всего лишь помочь, — не унималась Лигачева. — Ваши намерения, несомненно, претендуют быть признанными не менее чем благородством! Я совершенно уверена, что прилетели вы сюда без разрешения и тайком только потому, что экономили время.

Шефер мучительно сочинял ответную речь — он довольно бегло говорил по-русски, но гораздо медленнее, чем по-английски, — когда их обоих отвлек какой-то глухой стук, затем жужжание и следом за ним рокот со стороны дальнего конца пустого пространства зоны обслуживания. Лампочки над головой какое-то мгновение мерцали тусклым оранжевым светом, но вскоре загорелись достаточно ярко и ровно.

— Похоже, Стешину удалось восстановить электроснабжение, — заметила Лигачева. — Будем надеяться, что повезет и с отоплением.

Они уже подошли к котельной. Лигачева громко постучала в дверь и крикнула:

— Стешин, теперь у нас будет и тепло?

— Не вдруг, лейтенант, — откликнулся Стешин извиняющимся тоном. — Кто-то вырвал детали из разных частей трубопроводов — управляющие вентили топливных насосов, расходные емкости... какая-то бессмысленная диверсия. Не похоже на умышленное разрушение, просто кто-то оторвал и унес с собой детали. — Говоря это, он открыл дверь, позволяя Лигачевой и Шеферу заглянуть в котельную. Шефер заметил, что в помещении сохранилось тепло, несмотря на жуткий холод, добравшийся сквозь оставшийся без двери вход в комплекс.

Не остались без внимания и разбросанные стреляные гильзы, и запекшаяся кровь на полу и дверном косяке. Кто-то затеял здесь сражение, из которого не вышло ничего хорошего.

— Пропавших деталей нет на полу? — спросила Лигачева, оглядывая инструменты, обрезки труб и водопроводную арматуру, которые Стешин и помогавшие ему в ремонте солдаты разбросали где попало.

— Нет, лейтенант, они исчезли, не осталось и следа, — ответил Стешин. — Мы кое-как включили аварийный генератор через главный щит прямо на систему освещения, но, чтобы подать топливо на котел, надо чем-то заменить эти пропавшие вентили, но я пока ничего не придумал — ведь мы солдаты, а не техники.

— Полно, сделайте, что сможете, — подбодрила его Лигачева.

— Лейтенант! — крикнул кто-то с противоположной стороны зоны обслуживания. Лигачева обернулась и увидела фигуру, неистово жестикулировавшую в проеме входа в один из коридоров. — Выходите скорее! Туда, в тот проход! Он... он...

Лигачева увидела, в каком направлении показывал солдат, и внезапная догадка поразила ее. Она стремительно бросилась вперед, чтобы снова взглянуть на трупы, которые при восстановленном электрическом освещении выглядели еще ужаснее.

— Их двенадцать, — сказала она, быстро пересчитав. — Двенадцать человек — Галичев и его бригада, но здесь оставался еще и Собчак!

— Кто? — спросил Шефер.

— Пошли, — сказала ему Лигачева, направившись по проходу к научной станции.

Шефер помедлил, оглядывая русских солдат, обступивших его со всех сторон с оружием наготове, но затем последовал за их лейтенантом по множеству коридоров, которые поблескивали в неустойчивом свете голых электрических лампочек белизной ледяной корки, покрывавшей стены и потолки. Проложенные под потолками трубы сверкали бесконечными рядами сосулек. Шеферу приходилось сбивать их рукавицей, чтобы не наклонять голову. Это его занятие сопровождалось довольно сильным грохотом и хрустом льда под сапогами.

Последний проход оканчивался в пустом помещении с голыми бетонными стенами. Пол в нем был скользким, на нем лежал тонкий слой темного от грязи льда. У дальней стены возле открытой двери стоял солдат: совсем ребенок — подумал Шефер — замерзший и перепуганный, несмотря на военную форму и автомат в руках. Лет восемнадцать, предположил нью-йоркский детектив, но выглядит не старше шестнадцати.

— Лейтенант, — заговорил солдат нетвердым голосом, но явно с облегчением при появлении начальства, — он лежит там, не позволил прикоснуться к себе, даже не назвал мне свое имя...

— Собчак, — воскликнула Лигачева, — о Боже. Его зовут Собчак. — Она протиснулась мимо солдата и заглянула в лабораторию, ожидая увидеть кровь и опустошение, не сомневаясь, что на Собчака напал монстр.

В лаборатории было все по-прежнему — ни один прибор не поломан. Почти все металлические поверхности аппаратуры и оборудования покрывал иней, но все осталось на своих местах. Датчики и экраны были мертвы, — видимо, кто-то выключил приборы или их испортил холод, но, возможно, восстановленного Стешиным электроснабжения оказалось недостаточно. Во всяком случае, освещение станции казалось значительно более тусклым, чем обычно.

А воздух в лаборатории был много, много более холодным, чем в остальных помещениях комплекса, почти таким же, как наружный. Лигачева нахмурилась:

— Где...

Солдат показал рукой, и Лигачева увидела Собчака, лежавшего плашмя на полу. Его руки и ноги были обнажены... возле рукавов и штанин они были красного цвета, дальше его сменял фиолетовый, пальцы почти почернели.

Глубокое обморожение. Лигачева знала признаки глубокого обморожения, но с таким тяжелым случаем столкнулась впервые. Она мгновенно поняла, что дела ученого совсем плохи.

— Такая невыносимая белизна, — пробормотал Собчак, закрывая обмороженной рукой лицо. Его голос звучал хрипло и был очень слабым. Лигачева не сомневалась, что у него простужено горло, а возможно, и воспалены легкие. — Такой невыносимый холод и какая белизна, — продолжал он говорить. — Разве не восхитительно? — Он махнул рукой, и омертвевшая кисть, неестественно мотнувшись, стукнулась об пол. — Видите? Разве не восхитительно?

Лигачева торопливо подошла к ученому и опустилась на колени:

— Собчак, это я — Лигачева. Что случилось? Вы должны рассказать нам, что произошло.

Собчак повернул голову и попытался сосредоточить взгляд. Она увидела, что его левое ухо тоже обморожено до черноты.

— Лигачева? — сказал он. — Да, да, да. Я понимаю вас.

— Собчак, что случилось?

— Я спрятался. Я испугался... Я слышал вопли, а дверь была заперта, и я не посмел... Мои сапоги остались снаружи, но я... и холод, отопление прекратилось, а я все еще не смел...

— Да, понимаю, — сказала Лигачева, — я все понимаю, но теперь вы в безопасности. Мы доставим вас к доктору.

Она знала, что скорее всего уже слишком поздно: Собчак почти наверняка на пороге смерти, но даже если останется жив, то потеряет обе пары конечностей, что для этого маленького ученого может оказаться хуже смерти.

— Они ушли, — снова заговорил Собчак. — Я следил за ними по приборам, с помощью сейсмометра... но страх не оставлял меня. И я все равно не знал, как включить отопление.

— Я вас понимаю, Собчак, — повторила Лигачева.

— Я нарисовал карту, — добавил Собчак.

— Вот она, — сказал Шефер, заметив лист бумаги. Он не был тронут инеем, который появился, когда остывал влажный воздух лаборатории. Ученый трудился над картой, уже замерзая. Детектив взял лист с рисунком и повернул, чтобы на него упал свет.

— Рядовой, — обратилась Лигачева к солдату у двери, — пришлите сюда фельдшера, бегом марш!

Парнишка отдал честь и умчался. Шефер посмотрел ему вслед и сказал:

— Похоже, наши друзья обосновались поблизости от каньона или оврага, возможно даже в нем самом, километрах в восемнадцати-двадцати от станции. — Потом добавил: — У этого вашего парня лучше получалось рисовать карты, чем наматывать портянки.

Лигачева резко распрямила спину и смерила Шефера взглядом, затем поднялась на ноги и вырвала карту из его рук и сунула в карман шинели, даже не взглянув на нее. Она стояла, сердито разглядывая американца. Макушка ее головы едва достигала груди Шефера, но она, похоже, не считала себя ниже него даже ростом.

— Человек умирает, а вы говорите об этом, словно о каком-то пустяке, — сказала она. — Что же вы за человек, если можете шутить по такому поводу?

Шефер долго смотрел на нее сверху вниз, ничего не говоря, но послышавшийся из дверного проема голос не дал ему оправдаться.

— Лейтенант, вас вызывают по радио — срочное сообщение из Москвы. Генерал Пономаренко! — Это был голос сержанта Яшина.

— Иду, — не оборачиваясь, откликнулась Лигачева. Она еще целую секунду сверлила Шефера взглядом, затем повернулась на каблуках и широким шагом удалилась.

Шефер молча проводил ее взглядом, затем одобрительно кивнул, словно соглашаясь с самим собой.

— Милашка что надо, — сказал он по-английски, — и умеет задавать хорошие вопросы.

Глава 20

Сержант Яшин оставался невозмутимым, слушая пререкания лейтенанта Лигачевой со своим высшим командиром. В небольшой радиорубке они были вдвоем. Лейтенант сидела возле аппарата, Яшин охранял дверь.

— Генерал, вы не понимаете, — храбро возражала Лигачева. — Да, у нас есть карта Собчака, мы знаем, где находится их база — корабль или что бы это ни было. Но мы пока не можем атаковать их, это невозможно!

— Ничего невозможного не бывает, — ответил Пономаренко.

— Мы только что прибыли, генерал, — настаивала Лигачева. — Еще не обеспечили безопасность комплекса, даже не сняли подвешенные трупы, не провели ни одной разведки. Мы не знаем, что творится вокруг...

— Вам и незачем знать, — перебил ее Пономаренко. — Солдаты часто оказываются лицом к лицу с неизвестным, моя дорогая. Появление американцев требует немедленной атаки — мы должны иметь сведения о том, что происходит вокруг, из первых рук, до того, как станция подвергнется новой опасности. У нас нет никакой возможности убедиться, что вы взяли в плен всех американцев.

— Генерал, если мы отправимся прямо сейчас, то нас может постигнуть та же участь, что и прежний личный состав моей заставы. Я не могу взять на себя ответственность...

Пономаренко снова оборвал ее:

— Это ваше последнее слово, лейтенант?

— Я... — Лигачева помедлила с ответом, затем расправила плечи и сказала: — Так точно, генерал. Это мое последнее слово.

— В таком случае, лейтенант, — продолжал Пономаренко, — вы можете оставаться на насосной станции вместе с пленными. — Лигачева с облегчением вздохнула, но тут же снова напряглась, услыхав приказ генерала. — Людей поведет в атаку сержант Яшин.

— Сержант Яшин? — Лигачева обернулась и уставилась на Яшина, лицо которого озарилось волчьим оскалом.

— Именно. Он рядом?

— Так точно, генерал, он здесь, — медленно проговорила Лигачева.

— Вы слышали приказ, сержант? — спросил Пономаренко.

— Так точно, генерал, — радостно откликнулся Яшин.

— Конец связи, лейтенант.

— Принято, генерал, — ответила Лигачева. Она выключила микрофон и пристально посмотрела на Яшина. — Вы это спланировали, не так ли? — спросила она строгим голосом.

— Я подумал, что это благоприятная возможность, — холодно ответил Яшин, заложив руки за спину. — Генерал имеет право знать, что может на меня положиться.

— Особенно если у него были на этот счет кое-какие сомнения, — с горечью продолжила его мысль Лигачева.

— Неужели? — возразил Яшин, мягко покачиваясь с пяток на носки. — Может быть, вас вполне удовлетворяют ваши нынешние звание и должность, но меня нет — я надеюсь на продвижение по службе. В наши дни трудно жить на сержантское жалованье, а людей не повышают в звании, если они просто выполняют приказы и не проявляют инициативы.

— Ваша инициатива может закончиться тем, что вас там убьют.

— Не думаю, — насмешливо улыбнулся Яшин. — Я ведь не женщина, напуганная холодом и темнотой, подозревающая бог весть что. Я могу смело взглянуть в лицо врага, на что у вас тонка кишка. Оставайтесь обхаживать американцев, а поле боя предоставьте настоящим солдатам — мы покажем вам, как это надо делать, а потом, как говорится, вернемся домой в наши теплые постели, к нашим женщинам и выпивке.

Лигачева долго не сводила глаз со своего сержанта.

Может быть, думала она, этот ублюдок и предатель прав. Возможно, солдат более чем достаточно, чтобы противостоять врагу. Дай им бог захватить в плен тех, кто отсиживается в овраге. Дай бог.

Но у нее нет уверенности в успехе. Она почти не сомневается, что Яшин поведет людей на смерть.

Но Лигачева ничего не могла поделать. Сержант получил приказ и, судя по его настроению, не станет слушать, что бы она ему ни сказала.

Так что не стоит и пытаться переубедить его. Не говоря ни слова, она отвернулась и пошла искать американца, Шефера... и бутылку водки, которая всегда была припрятана в кабинете Галичева на хорошо известной ей полке в шкафу.

Глава 21

Раше взял такси в аэропорту имени Кеннеди до Полис-плаза. Он больше не был при власти, но имел друзей и продолжал служить закону, а люди закона всегда помогают друг другу; шериф с Запада не сомневался, что начинать надо с Полис-плаза.

Он поговорил с Уэстоном, с пятью-шестью другими старыми приятелями и знакомыми, которые поведали ему о кровавых подробностях неудавшейся облавы, на месте которой остались трупы Бейби, двух ее лакеев и четырех хороших полицейских. Баллистическая экспертиза установила, что один из погибших, Артуро Веласкес, застрелил всех четверых полицейских, но никаких сведений о том, кто прикончил самого убийцу и его друзей, найти не удалось — ни одна пуля не соответствовала оружию из арсенала Шефера или тому, что было обнаружено на месте трагедии.

Бейби и Регги получили по девятимиллиметровой пуле в голову с близкого расстояния, что напоминало казнь, однако такого оружия не было ни у кого из участников этого события, в том числе и у Шефера.

Никто не упоминал известного всем факта, что большинство агентов ФБР вооружено именно девятимиллиметровыми пистолетами.

На месте преступления был обнаружен настоящий погром, но это не походило ни на одну резню, которую оставляли после себя те твари предыдущим летом, — все убийства совершили человеческие существа, а не монстры из внешнего космоса.

Были допрошены те, кто работал в торговавшем комиксами магазине на противоположной от места трагедии стороне улицы. Раше не мог понять, кто из них кто, потому что все они носили имя Джон, но это и не имело значения, поскольку рассказы этих очевидцев совпадали. Они видели мужчин в темных костюмах, но не могли описать ни одного из них, потому что легли на пол, как только началась стрельба, и не поднимались, пока она не прекратилась.

Ни у кого не было никаких соображений о том, куда в этом хаосе мог подеваться Шефер. Когда пальба наконец прекратилась, он просто исчез вместе с людьми в темных костюмах. В лаборатории Раше сказали, что ни одно из пятен крови на месте преступления не было кровью Шефера, там была только кровь троих опознанных убитых. Это означало, что Шефер, вероятнее всего, был жив, когда бесследно испарился.

Раше порадовало это известие — порадовало, но не удивило. Он не был до конца уверен, что Шефера вообще можно убить.

Гораздо меньшее удовольствие доставило ему то обстоятельство, что не осталось ни пятен крови, ни другой, хотя бы крохотной, зацепки, которая могла бы вывести на след мужчин в темных костюмах.

— Федералы, — пробормотал Раше. Каждому известно, что агенты ФБР обычно предпочитают темные костюмы. — Филипс, — решил он.

Едва Уэстон упомянул имя «Филипс», Раше понял, что Шефер снова втянут в какое-то дело с этими тварями, с этими хищниками-садистами из внешнего космоса.

Кто же тогда этот чертов Смитерс? Раше никогда не слыхал о сотруднике ФБР по фамилии Смитерс.

Этот Смитерс и есть его зацепка, его-то и надо искать.

У Раше больше не было свободного доступа к компьютерной системе управления полиции Нью-Йорка, но у его друзей он был, и они рады «продемонстрировать» свою информационную систему заезжему шерифу. В файлах военных ведомств на действительной службе числилось двести двенадцать Смитерсов, Раше с первого взгляда отбраковывал их одного за другим.

Наконец он остановил поиск, потому что совпадение было настолько очевидным, что просматривать данные по остальным Смитерсам больше не было нужды.

«Смитерс, Леонард Э., 34 года, полковник армии США, привлечен для работы в ЦРУ со времен прихода в Белый дом администрации Рейгана, в настоящее время занят выполнением секретного задания. Находится в подчинении генерала Юстаса Филипса».

Филипс. Филипс и Смитерс. Вот она, зацепка.

Был в досье и адрес одного из офисов Смитерса — в центральной части города. Раше решил, что ему, как шерифу из штата Орегон, пора нанести в этот офис визит.

Поймать такси оказалось простым делом — это было одним из удобств, с которыми ему пришлось расстаться, оставив Нью-Йорк. Если потребуется такси в Блюкрике, то приходится звонить на таксомоторную станцию и ждать минут сорок. Там бесполезно стоять на краю тротуара и махать рукой, а об автобусах и подземке нечего и вспоминать.

С другой стороны, в Блюкрике ему не пришлось бы выслушивать водителя-грека, который жаловался, что все винят сербов, тогда как неприятности чинят албанцы. Выскочив из машины на тротуар и войдя в ничем не примечательное офисное здание, он почувствовал настоящее облегчение.

В вестибюле стояла охрана в военной форма, Раше сверкнул своим значком:

— Раше, управление шерифа Блюкрика. Я к полковнику Смитерсу по делу.

— Да, сэр, — сказал охранник, вытаскивая журнал посетителей в грязной голубой обложке из винила. — Помещение три тысячи семьсот десять. Укажите причину визита и распишитесь.

Раше улыбнулся и сделал запись; в графе «причина визита» он нацарапал: «Дать кое-кому пинка под зад».

Охранник либо не стал читать, либо ему было совершенно безразлично: пока Раше шагал по коридору и входил в лифт, он так и не окликнул его.

Раше было бы неприятно узнать, что военные причастны к исчезновению напарника. Брат Шефера много лет назад уже исчез без следа: выполняя какую-то тайную спасательную миссию, он столкнулся с охотниками-пришельцами. Дач потерял весь свой взвод, но сам остался жив, а затем просто исчез. Из официальных ответов на запросы следовало, что Дач, видимо в сотый раз, находится в отлучке в связи с расследованием результатов его миссии военными.

Может быть, командование США получило какой-то намек от пройдох аргентинцев или сальвадорцев и специально устроило исчезновение Дача. Не исключено, что теперь они проделали тот же фокус с Шефером.

Или его втянули во что-то такое, что случилось в свое время с Дачем.

Однако Раше не намерен допустить это, как бы армии США ни хотелось. Да, он обеими руками за сильную армию, но всему есть предел, и полковник Смитерс услышит его мнение на этот счет.

Помещение 3710 оказалось крохотным кабинетом посредине длинного коридора с множеством дверей и окрашенными в тускло-коричневый цвет стенами. Неостекленная грязновато-белая дверь безобразно контрастировала с окраской стен. Раше толкнул ее, и она открылась.

Крупный, коротко подстриженный мужчина в темном костюме сидел на углу стола, прижимая к уху телефонную трубку.

— ... Время первого удара в шесть, — говорил он, когда вошел Раше. — Мы могли бы... — Он замолчал, заметив Раше.

— Полковник Смитерс? — спросил Раше.

— Я перезвоню вам, — сказал Смитерс в трубку. Он положил ее, повернулся к вошедшему и рявкнул: — Кто вы, черт побери?

— Озабоченный налогоплательщик, — ответил Раше. — Найдется минутка?

— Нет, я дьявольски занят. — Он собирался что-то добавить, но Раше опередил его:

— Подумайте, может быть, все же выкроите одну минуту? Это важно.

— Послушайте, мистер, кем бы вы ни были, — ответил Смитерс, — ведь я не вербовщик и не офицер по связям с общественностью. Вам действительно что-то нужно именно от меня?

— Откровенно говоря, да, — ответил Раше. — Мое имя Раше, полковник. Возможно, вы уже догадались, зачем я здесь.

— Нет, я... — начал было Смитерс, но замолчал, затем его тон изменился с раздраженного на неуверенный. — Вы сказали Раше? Детектив Раше?

— Теперь шериф Раше, — ответил бывший детектив, скромно пожав плечами. — Я не хочу создавать вам трудности, полковник. Просто забрел спросить, не расскажете ли вы мне, куда подевался мой старый партнер. Детектив Шефер.

— Убирайтесь отсюда, Раше, — сказал Смитерс, соскочив со стола. — Вы не хотели участвовать в этом деле.

— О, ну не будьте слишком... — Смущенный Раше стал успокаивать приближавшегося к нему Смитерса.

Тот схватил его за плечо и попытался вытолкать из кабинета, и тут бывший детектив показал зубы.

Обычно Раше оставлял крутых парней своему партнеру. Ему нравилось работать в паре с Шефером, кроме всего прочего, еще и потому, что его партнер так хорошо обходился с крутыми. Ростом метр и девяносто пять сантиметров, классический ариец с широкими плечами и железными мускулами, он выглядел высеченной из камня скульптурой, творец которой помешался на бодибилдинге. Шеферу не приходилось драться слишком часто, уже один его вид, как правило, убеждал противников даже не помышлять о победе. И они не ошибались — Шефер был по крайней мере не менее крут, чем выглядел.

Грозный взгляд избавляет от многих ненужных затруднений, а Шефер умел устрашить лучше всех, с кем Раше приходилось иметь дело.

Но сам Раше... Среднего роста, брюшко пошире плеч, костлявые руки да еще обвислые, как у моржа, усы — ни дать ни взять вылитый капитан Кенгуру. Он мог бы запугать кого-то не больше, чем надувные клоуны на тяжелой подставке, с которыми так нравится боксировать детям.

Но в этом и было его преимущество. Он никого не мог повергнуть в трепет взглядом, зато умел усыпить бдительность. По существу, он превратил это в свой особый прием. Крутые парни всегда недооценивали толстоватого немолодого копа, который улыбался, пожимал плечами, говорил вежливо и не очень вразумительно, но над этим приемом он много работал и довел его до совершенства.

Смитерс был просто очередным противником, попавшимся на удочку. Он протянул руку к плечу Раше, даже не попытавшись позаботиться об обороне. Мгновение назад мирно покоившиеся на животе ладони сцепились, взметнулись и обрушили на голову Смитерса почти все девяносто килограммов веса Раше.

Смитерс покачнулся, потерял равновесие, но не упал, поэтому Раше пришлось добавить ему удар коленом в пах, а затем, не расцепляя рук, врезать по затылку еще раз.

Запирая на ключ дверь, он с сомнением покачивал головой: лучший ли это способ общения с федералами? Смитерс помнил его, вероятно, кое-что читал о том, что Шефер и Раше учинили совместными усилиями. Не думал же он, что все это было делом Шефера, а Раше просто участвовал вместе с ним в той прогулке? Уличные хулиганы именно так всегда и думали, на что Шефер с Раше и рассчитывали, но федералы обязаны соображать лучше.

Это, в конце концов, даже обидно, рассуждал Раше, затаскивая стонавшего в полубесчувственном состоянии Смитерса в кресло за письменным столом. Как же, по мнению этого чертова агента ФБР, он, Раше, мог стать детективом, за что получил несколько благодарностей?

Минут через пять Смитерс снова был в полном сознании и сидел, надежно привязанный к креслу телефонным проводом и кабелями от компьютера. Раше, устроившийся с противоположной стороны стола, сочувственно улыбнулся.

— Покончим с этим, полковник, — сказал он. — Я надеялся, что мы просто дружески поболтаем. Мне ведь всего-то необходимо знать, что случилось с моим другом.

Смитерс окинул его свирепым взглядом.

— Вы пойдете за это в тюрьму, Раше, — заговорил он. — Нападение на офицера ФБР, находящегося при исполнении, уголовно нака...

— Угомонитесь, — оборвал его Раше, — это действительно уголовно наказуемое преступление, и достаточно серьезное. Но вы в самом деле собираетесь подать иск и свидетельствовать перед судьей, присяжными и собственным начальством, что шериф из маленького городка, который не так-то просто разыскать на карте, усыпил вашу бдительность и повязал, словно индейку, которую осталось сунуть в духовку, чтобы приготовить к Дню благодарения? — Он снова улыбнулся, и его отвисшие, как у моржа, усы ощетинились; он прищурил глаза, и сходство с капитаном Кенгуру пропало.

— Кроме того, — добавил он, — я сильно подозреваю, что ваш босс, мой старинный приятель генерал Филипс, едва ли пожелает шевельнуться, чтобы пролить свет на это дело в гражданском суде, поскольку, появись оно там, я сделаю все возможное, чтобы слушания превратились в самый веселый цирк в средствах массовой информации, каких не бывало со времен О. Дж. Симпсона.

Смитерс недоверчиво нахмурился.

— Будь что будет, — продолжал Раше, — сейчас это не имеет значения. — Он сунул руку за отворот куртки. — Хочу знать, что произошло с детективом Шефе-ром, и должен узнать это сейчас же. — Шериф медленно достал свой «особый полицейский» 38-го калибра, затем с изысканной грациозностью вытянул руку на всю длину и нацелил оружие точно между глаз Смитерса.

— Пушкой меня не запугать, Раше, — насмешливо бросил Смитерс. — Я знаю, что вы полицейский и не посмеете нажать на спусковой крючок.

Раше покачал головой.

— Да, я — полицейский, — согласился он, — и у полицейских не принято стрелять в людей, если те отказываются отвечать на вопросы. Не принято у хороших полицейских. — Он на мгновение отвел оружие и задумчиво посмотрел на него. — Итак, полковник, вам известно, что я полицейский, но вы действительно готовы поставить на карту собственную жизнь, утверждая, что я — хороший полицейский? Не так давно мне пришлось пережить очень серьезный стресс, вы ведь знаете. Я оставил службу в Нью-Йорке после той кутерьмы на Третьей авеню, но на этом дело для меня не кончилось. Тогдашний кошмар продолжает мучить меня. На днях я чуть не придушил своего зубного врача. — Он снова нацелил оружие. — Я просто не уверен, что еще на что-то способен. Хотя должен признать, теперь я не такой уж хороший полицейский. Не забывайте, полковник, я полон сюрпризов — вы еще помните, как я отделал вас несколько минут назад?

Смитерс кашлянул, но не заговорил.

Раше склонился над столом. Дуло оказалось всего в десяти сантиметрах от лица Смитерса.

— Я слышал, ваш брат военные получают назначение в ЦРУ, если проявляют особые способности в демонстрации грязных фокусов, — продолжил он в духе мирной беседы. — Специальная подготовка, психологические увещевания. Полагаете, вам удастся воспользоваться чем-то из этого арсенала, чтобы просто сторговаться со мной, верно? Что ж, у меня в запасе ничего такого нет, но за плечами больше десятка лет на улицах, где я научился с первого взгляда узнавать, что сделает человек, с которым я столкнулся, и чего он делать не станет. Возможно, вы тоже прошли кое-что из этой науки на своих чудодейственных уроках.

Он придвинулся еще ближе, и Смитерс отпрянул от дула, насколько позволили его путы.

— Я хочу, полковник, чтобы вы посмотрели мне в глаза, — сказал Раше, — хочу, чтобы вы вспомнили уроки вашей специальной подготовки и заглянули в мое нутро, попытались бы точно определить, что я чувствую в данный момент и на что могу решиться. Если вы читали мое досье, советую вам подумать обо всем, что там написано. Да, я получил несколько благодарностей, меня продвигали по службе, но там идет речь и о некоторых проблемах, которые были со мной у начальства, не так ли? Пренебрежение субординацией, жестокость...

— Подумайте хорошенько. — Голос Раше постепенно переходил от нормального тона к зловещему шепоту, и Смитерс начал покрываться испариной. — Подумайте о всех тех вещах, которые делают жизнь хорошей, полковник, — пробормотал Раше. — О солнечных днях, лунных ночах, смехе друзей за кружкой пива, мягком прикосновении женской руки. Думайте, полковник, старайтесь размышлять очень неторопливо, но образно, а потом задайте себе этот единственно важный вопрос. — Раше сделал паузу и поудобнее устроил в ладони свой «специальный», чтобы рука не дрогнула в момент выстрела. — Спросите себя, — процедил он сквозь зубы, — вы действительно хотите сегодня умереть?

И Смитерс заговорил:

Глава 22

— Сибирь! — не мог успокоиться Раше, даже выйдя на улицу. — Христос Всемогущий, Сибирь! — Он поискал глазами такси, окинув улицу в обоих направлениях, и не увидел ни одной машины, но, когда решил ехать подземкой, его внимание привлек газетный киоск возле входа в метро. Газеты пестрели заголовками «РУССКИЕ ОТРИЦАЮТ ЗАЯВЛЕНИЕ США О РАКЕТАХ».

Он просматривал во время перелета на Восточное побережье одну чикагскую газету, урывками слышал сводки по радио, видел новости по каналу Си-эн-эн или другим подобным, — в американском городе, насыщенном средствами массовой информации, трудно не обратить внимание на главную тему последних известий. Теперь эти разрозненные обрывки улеглись на место.

— Мать честная, — снова произнес он вслух, — Сибирь!

Не производилось там никакого незаконного перемещения ядерных боеголовок, ни русские националисты, ни сепаратисты или террористы не угрожали США. Все это, понял Раше, сфабриковано кем-то в Вашингтоне, чтобы прикрыть новую охотничью экспедицию монстров, а русские не хотят обнародовать истинное положение вещей, потому что сами готовы наложить лапу на высокотехнологичные штучки пришельцев. Обладание ими могло бы поставить их экономику на ноги, снова превратить Россию в великую мировую державу, избавить от необходимости учить свой народ по-настоящему заниматься бизнесом.

И тут появилось чуть ли не полдюжины свободных такси. Целая кавалькада ярких желтых «чеви» высыпала на Шестую авеню, водители теснили друг друга, норовя занять более выгодную полосу. Похоже, решил Раше, они продолжают охотиться за пассажирами стаями, как и в то время, когда он жил в Большом Яблоке. Он дал одному из них знак остановиться, и тот лихо тормознул, окатив брюки Раше грязью.

— Куда? — спросил водитель, пока Раше забирался в машину.

Раше помедлил с ответом.

Федералы сотрудничать не намерены — Смитерс дал это понять совершенно недвусмысленно. Они отгрузили Шефера в Сибирь, чтобы тот помогал их команде охотников на монстров, но интерес к Раше у них вряд ли пробудится, да он уже и слышал их отповеди.

Впрочем, в любом случае поздновато проситься в добровольцы — операция в самом разгаре. Выходит, он должен попасть в Сибирь без помощи федералов.

Теоретически он мог бы вернуться в аэропорт Кеннеди и взять билет на рейс «Аэрофлота» до ближайшего к полуострову Ямал аэропорта, где бы этот чертов полуостров ни находился, но что он там будет делать? По-русски он не говорит, местности не знает, точно не представляет, где находится корабль пришельцев.

Если он захочет найти место приземления звездолета, потребуется проводник, кто-то знающий, что именно интересует Раше, имеющий полное представление о происходящем.

И у него появилась идея, где такого найти.

— В ООН, — ответил наконец Раше.

Водитель больше не задавал вопросов и не затевал болтовни о сербах — он просто свернул на восток на ближайшем углу и повел машину в деловую часть города.

Раше устроился на заднем сиденье, разглядывая вереницы зданий на знакомых улицах и размышлял над тем, во что ввязался.

Из того, что он знал по сообщениям Си-эн-эн и почерпнул из газетных заголовков, представители Пентагона выступили с угрозами и толкуют об упреждающем ударе. Русские в ответ толкуют о возмездии за любое вторжение без приглашения. Комментаторы наперебой говорят о внезапном охлаждении отношений США и России и о том, что, если возникшая проблема не будет разрешена, последствия могут оказаться непоправимыми. Земля оказалась ближе к третьей мировой войне, чем когда-либо после развала Советского Союза.

И вместе с тем, думал Раше, люди у власти, люди, выступающие с угрозами и контругрозами, наверняка знают, что ядерные заряды не имеют к этому никакого отношения.

Он часто задавался вопросами. Что так огорчало Шефера? Что в окружающем мире убеждало его в никчемности всей человеческой расы? Почему он так остро ощущал все это, почему он ни к чему не был равнодушен?

Раше подумал, что теперь он знает, в чем дело.

Он и сам бы не дал крупицы дерьма за любого политикана, затеявшего эту свару. Раше — лояльный американец, но это вовсе не означает, что у него есть что-то против русских или его сильно заботит генерал Филипс и компания. Эти клоуны не вяжутся с его представлениями о свободе, демократии и даже Америке — их действия направляются просто жадностью, претензией на власть. Они хотят обладать военной мощью, чтобы послать весь остальной мир к дьяволу, им совершенно безразлично, каким образом добиться этой мощи.

Русские не намного лучше. Раше сомневался, что Москва поделилась бы технологией пришельцев с народами мира, попади она к ним в руки, и если бы какого-нибудь чокнутого вроде Жириновского выбрали там в президенты, это было бы плохой новостью, — но подобные проблемы не для Раше. Генералы могут портить друг другу воздух хоть до Страшного суда, ему нет до них дела.

Его забота — Шефер. Делами мира он займется в меньшем и более личном масштабе, чем генералы и бюрократы. Раше всегда считал, что если так будет вести себя каждый, если все будут заниматься своими делами и жить в меру собственной ответственности, не претендуя на претворение в жизнь каких-то грандиозных идей, то мир от этого станет только лучше.

Он мало разбирается в политике, но твердо знает, что не намерен позволять никому — ни федералам, ни русским, ни пришельцам — чинить неприятности своим друзьям или семье, поэтому не может оставаться в стороне и сидеть сложа руки.

Он расплатился с водителем и вошел в здание Секретариата ООН.

— Где я могу найти русского посла? — спросил он решительным тоном, подойдя к конторке справочной службы.

Охранник начал было его выпроваживать, аргументируя отказ стандартными фразами, но Раше вытащил свой значок и пустился в разглагольствования о «серьезной проблеме».

Еще через десять минут он громыхал кулаком по крышке письменного стола секретарши в приемной, требуя доступа в кабинет посла.

— Вы не можете вломиться к нему, не имея предварительной договоренности, — протестовала она.

— Просто скажите Борису, или Ивану, или как там его зовут, что мне известна правда об этой сибирской истории, — не унимался Раше. — Заикнитесь ему об этом, и он пожелает увидеться со мной. Речь идет о полуострове Ямал, точнее, о местечке под названием Ассима. Я знаю об этом все. Мне известно об отправленной туда американской десантной группе...

— Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала секретарша.

— Зато понимаю я, — послышался низкий голос. Раше и секретарша повернулись. В дверях кабинета стоял седовласый мужчина.

— Я услышал вашу перебранку, — сказал он.

Раше на это и рассчитывал: едва появившись в приемной, он повел себя совершенно несносно и старался говорить как можно громче.

— Прошу извинить меня, господин посол, — сказала секретарша, — он был очень настойчив.

— Все в порядке, моя дорогая, — успокоил ее посол, — пропустите ко мне этого полицейского.

Раше улыбнулся.

— Пожалуйста, располагайтесь, шериф, — сказал посол Раше, прошедшему мимо него в кабинет. — Меня зовут не Борис и не Иван. Я — Григорий Комаринец.

Глава 23

Лигачева подвинула Шеферу через стол наполненную до краев стопку.

— Ну, американец, — с горечью сказала она, — выпьем за успех Яшина.

Шефер смотрел на выпивку, не выражая никаких эмоций. Водка, конечно, «Столичная», и стаканчик приемлемо чистый, но он не торопился опорожнить его.

Лигачева подняла свой стаканчик и тоже стала разглядывать его.

— Моему сержанту так не терпится броситься на врага. Он так жаждет вкусить первой крови, — задумчиво сказала она.

— Они все идут на смерть, — серьезно заговорил Шефер, — все до единого.

Лигачева помолчала, потом пристально посмотрела на американца, не опуская стопку.

— Яшин действует точно так же, как те твари, — продолжал Шефер, глядя ей прямо в глаза. — Парень живет, чтобы драться, приводить врага в трепет, пускать ему кровь. — Он поднял стопку и одним глотком опорожнил ее. — Черт побери, может быть, мы все такие. — Детектив со стуком опустил пустой стаканчик на стол. — Но они лучше нас в этом деле. Поэтому Яшин и остальные погибнут.

Лигачева осторожно поставила стопку на стол, даже не пригубив.

— Я думала, что вы, американцы, — самые большие в мире оптимисты, — сказала она. — Вы толкуете о свободе и мире, сами не свои от цветного телевидения и всю жизнь суетитесь, не сомневаясь, что придет день, когда любой из вас станет богатым... — Она сокрушенно покачала головой. — Так что же произошло с вами? Шефер потянулся к бутылке:

— Я давно положил глаз на американскую мечту. Гараж на две машины, Джун Кливер в спальне, один и три четверти ребенка, да еще «смит-вессон» в платяном шкафу, просто на всякий случай. — Он налил себе водки. — Если, конечно, не считать, что обе машины все еще в магазине, Джун в Прозаке, дети в проекте, а «смит-вессон» находит себе массу работы.

— Я не знаю вашего Прозака, — вспылила Лигачева, — и не понимаю, о чем вы говорите.

— Это совсем не важно, — ответил Шефер и выпил вторую стопку. — Видите ли, вы думаете, будто мне безразлично, что происходит с вашими людьми... Может быть, действительно безразлично. Не исключено, что я уже вообще не в состоянии о чем-то беспокоиться. Но это ничего не значит. Вопрос в том, что никто в мире ни о чем не беспокоится. Люди, которые притащили нас сюда, наверняка ценят нас не дороже дерьма. Мы для них просто цифры, придаток, дополнительный кусок оборудования, низкотехнологичного и простого в обслуживании.

Лигачева отрицательно покачала головой и выпила наконец свою водку.

— Этого не может быть, — сказала она. — Возможно, кому-то действительно всё до лампочки, дурные люди всегда находятся.

— Не беспокоится никто, — настаивал Шефер, — но этого не скажешь о тех тварях из космоса. Именно поэтому они всегда идут побеждать. У них есть вера в свое дело. Никто их сюда не посылал. Никто не отдавал им приказов. Никто силой не отрывал их от работы, не лишал свободы, не мешал им жить. Они явились сюда, потому что хотели, потому что это им кажется забавным.

Лигачева нахмурилась:

— Похоже, вы уверены, что понимаете этих существ, говорите так, будто давно их знаете.

— Может быть, и знаю, — согласился Шефер. — Однажды я имел с ними дело и остался жив, хотя большинство людей почти всегда погибает. Я достаточно понимаю их, чтобы знать: не случись какая-то неполадка — здесь, именно в этом месте, — их бы не было.

— Не мешало бы пояснить.

— Они не выносят холода, — сказал Шефер. — Я не сомневаюсь в этом, потому что во время последней нашей встречи единственным, что спасло мою задницу, был короткий летний дождь. Они любят жару, так какого дьявола им здесь делать? А заявляются они к нам, чтобы поохотиться, набить людей ради забавы, увезти с собой в качестве трофеев наши черепа. Что-то не заметил я здесь слишком много людей, может быть, видели вы? Кроме того, если бы они явились сюда для охоты на нас, если бы действительно хотели нас укокошить, мы болтались бы подвешенными на реях много часов назад точно так же, как ваши друзья там, дальше по коридору.

— Почему же тогда они здесь? — спросила Лигачева. — Зачем они распотрошили Галичева и других? Мой дозор, в котором участвовала вся застава, — его они тоже перебили. Правда, нас они могли принять за захватчиков, потому что мы слишком близко подошли к их базе. Но что им сделали рабочие? Вы говорите, что они охотятся ради забавы, — пусть так, но разве подобное убийство можно назвать спортом? С какой целью они разгромили нашу отопительную систему?

Шефер покачал головой:

— По-моему, эти рабочие просто оказались не в том месте и не в то время. Каковы бы ни были их намерения, не думаю, что пришельцы искали этих людей. Черт бы меня побрал, но я не считаю, что эти твари вообще хотели оказаться здесь. Полагаю, им пришлось сделать крюк, совершить вынужденную посадку. У них наверняка случилось что-то неладное, заставившее их приземлиться. Здешняя поганая погода не нравится им еще больше, чем нам. Они сейчас в дурном расположении духа, а ваши приятели просто попались под горячую руку, только и всего.

Лигачева пожала плечами:

— Они забрали кое-что из оборудования, детали насосов и часть электрооборудования.

— Разобрали на запчасти, — согласился Шефер. — Их корабль... видимо, что-то сломалось и они пытаются починить. — Он задумчиво поднял бутылку, потом снова поставил на стол, не наполнив стопку в третий раз. — Должно быть, что-то вроде попытки починить «порш» с помощью китового уса и мотка оленьих жил, — сказал он по-английски. В его словаре не нашлось для этого подходящих русских слов.

— Видимо, эти ваши твари очень изобретательны, — заметила Лигачева по-русски.

— Несомненно, — согласился Шефер, — а разве все мы нет?

Пока Лигачева и Шефер вели беседу в зале общих собраний насосной станции, остальные американцы понуро сидели в одном из помещений бараков для рабочих.

— Уму непостижимо, — сказал Доббс, — русские взяли нас без единого выстрела!

— Хотел бы я знать, что случилось с этим вшивым копом, — проворчал Уайлкокс. — Мы отмораживаем здесь задницы, а он небось целуется с этой сучкой-лейтенантом...

— Заткнитесь, Уайлкокс, — вмешался Линч. — Все заткнитесь.

— С какой стати? — с вызовом бросил Уайлкокс.

— Потому что лучше подумать, как выбраться отсюда и что делать, когда выберемся.

— Кто-нибудь видел, куда они сложили наше снаряжение? — спросил Филипс.

— В складское помещение напротив через коридор, — ответил Линч. — Но, сэр, я пока не вижу способа удрать отсюда.

— Нам приказано обеспечить безопасность корабля пришельцев, — сказал Филипс, — а мы наверняка не в состоянии сделать это, сидя здесь, не так ли?

Он вытащил из сапога пакетик, напоминавший приплюснутый цилиндр. Русские, отбирая у них поклажу, похлопывали каждому по карманам, но тщательно не обыскивали. — Значит, надо овладеть своим снаряжением, закрепиться на станции, а затем двигать к этому кораблю. Помогите-ка мне уложить эти матрацы...

Несколько минут спустя часовой, стоявший возле двери, услыхал крики и стук в дверь. Он испуганно обернулся.

Парень учил, конечно, в школе английский — все учили. Хотя он давно забыл почти все, что знал, да и никогда не говорил на этом языке нигде, кроме класса. Однако попытался уловить смысл слов, слышавшихся из-за запертой двери.

Казалось, один голос перекрикивал все остальные.

— Эй, ты! — звал американец. — Там, снаружи! Говоришь по-английски? Когда-нибудь видел Суперкубок? Уже смотришь фильмы для взрослых? Как называется столица Сакраменто?

Часовой ничего не понимал. Он изо всех сил напрягал память, стараясь вспомнить нужные слова.

— Slow, — крикнул он в ответ. — You talk slow, please![40]

— The door! — крикнул американец.

Часовой нахмурил лоб. Он знал это слово. Оно звучит почти так же, как по-русски. «Door» означает «дверь». Он снял с плеча АК-100 и направился к двери.

— What «door»?[41] — спросил он.

— It's got termites, bozo![42] — ответил американец.

Часовой не мог догадаться, о чем тот говорит или что означает это «termites bozo». Он подошел к двери вплотную и потрогал ее рукой.

Достаточно крепкая и холодная — очень холодная, — так что этого чокнутого американца взволновал вовсе не пожар.

— Что с дверью? — снова спросил он, надеясь, что по-английски.

— Термиты «эс четыре»! — крикнул в ответ американец.

Взрыв вынес дверь наружу. Нижняя петля порвалась мгновенно и вылетела вместе с нижней третью двери, потому что заряд «С-4» был уложен почти посредине между полом и замком. Однако верхняя петля осталась цела и удержала уцелевшую часть двери, которая взметнулась вверх и сбила часового с ног. Десятисантиметровой длины деревянные щепки вонзились в ноги и живот часового еще до удара дверью, одна угодила в пах.

Ударную волну взрыва внутрь поглотили матрацы, целой кучей которых американцы придавили маленький пакетик с сюрпризом из сапога Филипса. Но грохот был страшным, он почти оглушил их.

— Вперед, — рявкнул Филипс, первым прокладывая дорогу через кучи ваты и деревянные щепки, забрызганные кровью часового.

Глава 24

При звуке взрыва Лигачева и Шефер вскочили.

— Барак! — крикнула Лигачева. Она повернулась к стоявшему у двери часовому: — Оставайтесь здесь, Галан, будьте готовы ко всему. Американца я беру с собой.

Она поманила за собой Шефера и чуть ли не бегом двинулась по коридору.

Шефер нахмурился, заметив, что Лигачева даже не считает нужным не спускать с него глаз. Он был, однако, не уверен, принимать это за благорасположение или оскорбление; похоже, она склонна доверять ему, но, когда дойдет до дела, от этого доверия может не остаться и следа.

Если повернуть в сторону и потеряться где-нибудь в этом почти пустом комплексе, она никогда не сможет найти его. Но она не враг, что бы ни думали об этом Линч и компания, что бы ни думала об этом она сама. — Кроме того, ему хотелось узнать, что за чертовщина вызвала этот взрыв. А смыться он всегда успеет.

Они вдвоем быстрым шагом дошли до центрального коридора станции и повернули в проход к бараку для рабочих.

Оба остановились как вкопанные. Чтобы выяснить, что случилось и где произошел взрыв, дальше идти было незачем. Русский часовой лежал, распластавшись, на полу, его невидящие глаза таращились в потолок; воздух в проходе наполнял запах взрывчатки и обугленного дерева.

Ни одного американца не было видно.

— Судя по всему, ваши друзья сбежали, — сказала Лигачева. — Моего часового тоже не стало, но совершенно в ином смысле.

— Они солдаты, лейтенант, — откликнулся Шефер. — Это их работа.

Она не ответила и направилась в проход, чтобы поближе взглянуть на обломки.

Послышалось шарканье сапог по бетону, и не успела Лигачева сделать второй шаг, как в дверном проеме ближайшей кладовки появился американец и наставил на нее М-16 — американский капитан Линч. Только теперь она сообразила, что у нее нет оружия. Ее АК-100 остался в зале общих собраний.

Досадуя на себя и не видя выхода, она подняла руки вверх. Американский капитан улыбнулся.

— Похоже, ваши ребята справляются со своей работой лучше, чем я со своей, — сказала Лигачева.

— В данный момент, несомненно, — согласился Шефер.

— Эй, коп, — сказал Линч, — говори-ка по-английски.

— Я обращался не к вам, — парировал Шефер.

— Тогда все в порядке. Поговорите, если вам нравится. Я не понимаю, о чем вы оба судачите, но знаете что? Именно сейчас это меня не очень заботит. На нас костюмы с подогревом, и мы уходим в холод и ночь, реквизировав отобранные у нас боезапас и оружие, безотказно действующее на морозе. Всего этого хватило бы, чтобы взять штурмом Род-Айленд, так что, насколько я понимаю, совершенно безразлично, о чем вы говорите. — Он показал дулом автомата в сторону кладовки: — Помогите-ка мне с этим барахлом, и мы с вами присоединимся к остальным.

Шефер подошел к двери, Линч швырнул ему увесистый рюкзак, который детектив поймал одной рукой.

— Выходит, Филипс дает второе отделение своего шоу? — спросил Шефер, вешая рюкзак на одно плечо.

— Генерал беседует с начальством, и, пока он занят, парадом командую я, — ответил Линч. Он прикинул на руке вес другого рюкзака. — Знаете, Шефер, мы вернули все это барахло, и русские, сколько бы ни старались, больше не создадут нам никаких трудностей. Да, сэр, в городе новый шериф, власть переменилась.

— Ваши театральные костюмы и оружие! — сказала Лигачева по-русски. — Ах, вы овладели своими бесценными игрушками и стали наконец снова непобедимыми.

Линч бросил на нее непонимающий взгляд.

— Замолчите и двигайте ножками, — рявкнул он, указав направление на восток по главному коридору. — Шефер, что она сказала?

— Восхищается вашим лосьоном после бритья, Линч, — сказал Шефер. — Бросьте, кого может заботить, что она скажет? Русские не проблема, Линч! Вы так и не смогли этого уразуметь? — Он крупным шагом двинулся по коридору. — Где Филипс? Он скажет вам...

— Я говорил вам, что генерал возложил командование на меня, пока налаживает спутниковую связь, — перебил его Линч. — Так что скажите этой русской дамочке-лейтенанту, чтобы приказала своим мальчишкам сдаться, иначе мы отправим их на корм собакам.

Шефер поморщился. Линч явно позабыл, что лейтенант хорошо говорит по-английски. Хотя, судя по тому, что он уже знал о капитане, удивляться было нечему.

— Что он говорит? — спросила Лигачева по-русски. — У него такой сильный акцент, что я не поняла почти ни одного слова.

— Этот болван попросил сказать вам, что если вы и ваши люди не уступите, то мы все умрем. — Они приближались к боковому проходу, который вел в зону обслуживания нефтепровода, — видимо, как раз туда Линч и вел их.

Лигачева не ответила, и Шефер искоса бросил на нее взгляд: ему почему-то не верилось, что она отнеслась к пленению так спокойно, как демонстрирует.

— Есть какие-нибудь соображения? — спросил Шефер.

— Всего одно, — ответила Лигачева по-русски. — Пошел он, — продолжила она по-английски, схватила Шефера за плечо, толкнула его на дуло автомата Линча и помчалась к выломанному восточному входу.

Шефер не был готов к этому и оказался между Линчем и Лигачевой. Он бросил взгляд на капитана, потом оглянулся на убегавшую женщину и мгновенно решил, что готов отдать предпочтение Лигачевой, а все, что касается национального престижа, может катиться к чертовой матери; он скорее составит ей компанию в этой снежной пустыне, чем согласится висеть рядом с Линчем и другими болванами, которых притащил сюда Филипс. И Шефер припустился следом за Лигачевой.

Линч, оставшись один, колебался, не сразу сообразив, решил детектив догнать русскую или убегает вместе с ней; так или иначе, но этот коп был между ним и женщиной, а он не думал, что генерал остался бы доволен известием, что его гражданского советника застрелили в спину.

Оба спринтера уже выскочили из здания навстречу ветру и снегу, а Линч продолжал спорить сам с собой, так и не воспользовавшись благоприятной возможностью.

Жесткий ветер вцепился в лицо бежавшего Шефера, щеки онемели почти мгновенно, но все его тело, начиная с затылка и ниже, изнывало от пота.

— Боже Праведный, вот это холод, — проворчал он, поднимаясь по склону снежного наноса. Влага дыхания превратилась в налипавший на верхнюю губу лед почти со скоростью вылетавших изо рта слов. Его коротко подстриженные волосы совершенно не защищали голову: каска осталась в зале общих собраний, и мороз яростно пощипывал череп.

— Температура продолжает падать, — сказала Лигачева.

— Христос Всемогущий, значит, сейчас еще недостаточно холодно? Наверное, уже около шестидесяти ниже нуля?

— Шестидесяти?.. — Лигачева оглянулась. — Вы имеете в виду шкалу Цельсия?

— Фаренгейта, — ответил Шефер, поднявшись на гряду. — Не так уж это важно. Куда мы все-таки направим свои стопы?

— Не присоединиться ли нам к сержанту Яшину? — предложила Лигачева. — Он, по крайней мере, сражается с настоящим врагом. Шестьдесят по Фаренгейту — это минус пятьдесят мороза или около того, не так ли? Во всяком случае, близко к этому. Но сейчас холоднее, значительно холоднее.

Шеферу даже думать не хотелось, что его голая кожа оказалась на значительно более сильном морозе, чем шестьдесят градусов ниже нуля по шкале Фаренгейта. Здесь холоднее, чем бывает в любом месте Северной Америки, а эта русская женщина, похоже, готова походя поболтать на эту тему.

— И где же ваш Яшин?

Лигачева показала на следы гусениц на снегу, потом махнула рукой в северо-восточном направлении.

— Стой! — крикнул кто-то по-русски.

Лигачева замерла на месте мгновенно; Шефер сделал еще несколько шагов, затем ничком упал в снег, услыхав щелчок спускового крючка автомата.

Он стал осторожно подниматься на ноги, увидев, что лейтенант стоит перед молодым солдатом с дымящимся АК-100.

— Казаков, — строгим голосом заговорила Лигачева, — что вы здесь делаете?

— Сержант поставил меня в караул, — объяснил солдат. — А почему здесь вы, лейтенант?

— Американцы освободились и захватили станцию, — ответила Лигачева.

Казаков удивился и сощурил глаза. Шефер заметил, что его ресницы и брови побелели от инея.

— Что же нам делать? — спросил он расстроенным голосом.

— У вас есть радио?

— Подождите минутку... — заговорил Шефер, но Казаков не дал американцу договорить, приставив АК-100 к его груди.

— Смотрите не застрелите его, — сказала Лигачева. — Он наш переводчик и единственный американец, который не лишен здравого смысла. Вызывайте сержанта Яшина.

— Есть. — Казаков опустил оружие и стал доставать радиопередатчик из вещевого мешка.

Шефер медленно встал наконец на ноги и взялся за лямки брошенного в снег мешка, впервые подумав, что не догадался спросить Линча, что именно тот доверил ему нести. Достаточно ли ценен этот груз, чтобы стоило с ним таскаться?

Однако проверять содержимое сейчас было не место и не время, тем более на глазах двух русских. Он просто стоял и ждал, пока Казаков наладит связь с экспедицией Яшина.

Из-за воя ветра Шеферу было трудно расслышать разговор по радио, но всерьез он и не пытался; вместо, этого он наблюдал с гребня наноса за входом в здание, ожидая появления Линча или одного из его подчиненных, которого капитан мог послать в погоню за ними.

— Они повернули обратно, — вскоре доложил Казаков.

— И что теперь? — спросил Шефер. — Вы попытаетесь устроить для этих идиотов сражение «на пятачке»?

Лигачева окинула его холодным взглядом: — Вы говорили, что все они погибнут, если пойдут на монстров неподготовленными. Я пытаюсь предотвратить это. Вероятно, общими усилиями мы смогли бы найти какой-то способ одолеть этих тварей.

— Лучшее, что мы можем сделать, — это просто оставить их в покое и позволить убраться отсюда, — возразил Шефер. — Им самим здесь не нравится. Они либо постараются покинуть Землю как можно скорее, либо передохнут от холода.

— И вам хочется, чтобы они просто убрались? На лице Шефера появилась зловещая улыбка крутого полицейского.

— Нет, я хочу, видеть этих ублюдков трупами, — ответил он. — Они мне не очень понравились с самого начала, и я видел, что они сделали с вашими людьми. По мне, их технология не стоит и дерьма, хотя я не думаю, что нам что-то из нее достанется, даже если мы порешим их всех. Но мне не хочется, чтобы погибло еще больше людей ради этой попытки. Я надеюсь, что с ними разделается мороз.

— И если это произойдет?

— Тогда вы с Филипсом сможете подраться за право исследовать обломки корабля.

— Я предпочла бы не драться вовсе — за исключением, может быть, драки с этими существами. Вы действительно думаете, что мы ничего не сможем сделать?

— О, мы можем подраться, — сказал Шефер. — Если они пойдут на нас, я приму бой. Но у меня нет никакого желания лезть в какую угодно ловушку, если... — Он замолчал и прислушался.

Сквозь завывание ветра слышался рокот моторов.

— Яшин, — сказала Лигачева, — пошли. — Она отвернулась от него и двинулась по гребню наноса навстречу шуму машин.

Он последовал за ней.

Линч и его команда занимали оборонительные позиции возле восточного входа. Шефер видел, что они учли предыдущую ошибку и постарались найти укрытия. Уайлкокс устроился за громадной трубой, Доббс спрятался в ледяной нише под воздухозаборной решеткой вентиляционной системы, Лассен укрылся за юго-восточным углом здания, сам Линч залег в дверном проеме, а Хеннеро забрался по пожарной лестнице и занял позицию на крыше станции.

Филипса нигде не было видно.

— Что они себе думают? — спросила Лигачева. — Зачем они первым делом пытаются удержать за собой насосную станцию?

— Они считают, что теперь это их коврик, — ответил Шефер по-английски. — Они вызывают Яшина на мокрое состязание, вот что они себе думают.

— На «мокрое состязание»?

Шефер не мог вспомнить русский эквивалент, да и не знал, принято ли у них состязаться в том, кто первым намочит в штаны.

— Не берите в голову, — сказал он, — смотрите.

Он махнул рукой в сторону показавшегося над снежным наносом русского бронетранспортера на широких гусеницах. Его фары поймали в пятно света Линча и Доббса. Почти вплотную за первой шла вторая машина.

— Это и есть Яшин, — сказала Лигачева, кивнув в сторону сержанта, только что выбравшегося из первого бронетранспортера. — Он отъехал не так далеко, как я думала.

Шефер услыхал новый шум за спиной. Обернувшись, он увидел третий, совсем крохотный транспорт, въезжавший в ложбину, где стоял на часах Казаков.

Лигачева махнула рукой водителю, кроме которого в этой машине никого не было.

— Меня послали захватить вас, лейтенант, — крикнул водитель, — вас и Казакова.

— Спасибо, Масленников, — ответила Лигачева. — Думаю, нам лучше немного подождать. — Она обернулась, чтобы взглянуть на занявших оборону американцев.

Как раз в это время раздался одиночный выстрел, он прозвучал отчетливо и громко, несмотря на вой ветра.

Они не видели, кто выстрелил первым, но несколько секунд спустя за трескотней автоматных очередей ветра не стало слышно, и все вокруг расчертили красные линии трассирующих пуль.

— Дело дрянь, — буркнул Шефер, плюхнувшись на живот, чтобы стать менее крупной мишенью...

Лигачева легла возле него, Казаков метнулся за гребень наноса в темноту, а Масленников остался в машине.

— Для международного сотрудничества это даже слишком, — с сарказмом заметил Шефер. — Похоже, мы перебьем друг друга еще до того, как эти ублюдки-пришельцы решат не упустить свой шанс.

Лигачева согласно кивнула:

— Яшин был готов к драке с момента прибытия, горел желанием защитить Родину. Ваши люди, похоже, просто счастливы предоставить ему такую возможность.

Шефер несколько секунд пристально смотрел в сторону американцев, затем покосился на Лигачеву.

— У вас есть бинокль? — спросил он. Она обернулась и крикнула во тьму:

— Казаков! Полевой бинокль!

Рядовой выполз на гребень и протянул лейтенанту бинокль, который она тут же передала Шеферу. Он приложил его к глазам.

Нет, ему не показалось: в том месте, где Уайлкокс опирался на трубу, с его руки на нее что-то капало. По поверхности трубы растекалось вязкое желтое вещество.

Это была не кровь, Уайлкокс мог быть каким угодно болваном, но он — человеческое существо, а в свете фар русских бронемашин было отчетливо видно, что текла желтая, а не красная жидкость. Значит, это...

Костюмы. Шефер посмотрел на собственные руки, обтянутые коричневой тканью пластикового термального костюма. Ее волокна наполнены циркулирующей жидкостью, она-то и есть это сочащееся желтое вещество. Уайлкокса задела пуля?

Он поднял бинокль и стал всматриваться.

Хеннеро как раз шлепнулся на плоскую крышу ничком, и желтая жижа брызнула вверх, словно он угодил животом в лужу сладкого крема. Боковые швы костюма лопнули на его бедрах.

Шефер сбросил одну рукавицу и потрогал ткань собственного костюма быстро ставшими коченеть голыми пальцами.

Пластик стал хрупким. Костюм не рассчитан на такую холодную погоду, не годится для столь резкого перепада температур внутри и снаружи ткани, не выдерживает напряжений человеческого тела в боевой обстановке.

Шефер знал, что Сибирь — второе самое холодное место на Земле после Антарктиды. Даже на Северном полюсе не так холодно в середине зимы благодаря запасам тепла в водах Северного Ледовитого океана. В Северной Америке нет ничего похожего; армейские мудрецы испытали эти костюмы при самой отвратительной погоде на Аляске или в Гренландии и больше ни о чем не беспокоились, считая, что никаких проблем с ними не будет, но какой идиот решил, что эти костюмы выдержат и здешний мороз?

На костюме Хеннеро должны были разорваться не только швы на бедрах, когда он со всего роста шлепнулся на крышу.

— Плохо дело, — сказал Шефер, натягивая рукавицу.

В это время у Хеннеро взорвался автомат, металлические осколки брызнули ему в лицо, едва не лишив глаз.

Еще одна беда по той же самой причине, подумал Шефер, видя, как Хеннеро перекатился на спину и закрыл руками раненое лицо. На этом жутком морозе стала хрупкой и сталь — то же самое, как он слышал, произошло с «Титаником». Холодная зима Северной Атлантики сделала металл настолько хрупким, что одного слабого касания корпусом айсберга оказалось достаточно, чтобы выскочили заклепки и гигантский пароход, развалившись надвое, пошел ко дну.

Современная сталь значительно крепче того барахла, что использовалось для проката листового материала в 1912 году, и M-16S модернизировали, конечно, для холодной погоды, но не для такого мороза.

— Минус шестьдесят градусов Цельсия, — сказала Лигачева.

Это, сообразил Шефер, около семидесяти ниже нуля по Фаренгейту. Лассен говорил, что все снаряжение испытывалось при минус пятидесяти, но он вроде бы имел в виду шкалу Цельсия?

Какая разница, пятьдесят что по Фаренгейту, что по Цельсию просто жара по сравнению с тем, что творится здесь.

Следующим взорвался автомат Доббса. Не более чем через пять минут после этого все американцы были безоружны. С ними разделался тот же генерал Мороз, который победил Наполеона и несметное число других «завоевателей», которые осмеливались вторгнуться на просторы матери России. И тем былым, и нынешним не оставалось ничего другого, как поднять руки вверх.

— Если держать оружие в тепле все время, пока нет необходимости вести огонь — под верхней одеждой или в машине, — то вероятность отказа значительно меньше, — спокойным голосом заметила Лигачева. — И оно должно быть хорошо смазано, масло — прекрасный теплоизолятор. Когда оружие на ощупь сухое, в такую погоду пользоваться им небезопасно.

— Глас практического опыта, — пробормотал Шефер себе под нос, наблюдая, как Яшин и его люди окружают команду Линча. — Очень плохо, что Филипс потратил так много времени на мою вербовку. Лучше бы он нашел того, кто знает, что такое холодный климат. — Вслух Шефер сказал: — Похоже, ваш сержант все взял под свой контроль.

— Да, — согласилась Лигачева. — Яшин давно хотел взять власть в свои руки. Пусть с ней и остается. Шефер посмотрел на нее с удивлением:

— Разве вы не собираетесь спуститься вниз и возвратить себе командирские обязанности?

— Нет, — спокойно ответила она, потом повернулась к Казакову и крикнула: — Отправляйтесь вместе с Масленниковым вниз и передайте Яшину от моего имени, что он хорошо справился. Я сейчас буду. Оставьте машину, я приеду на ней.

Казаков отдал честь. Минуту спустя они с водителем уже шагали по гребню наноса, размахивая руками и крича так, что будь где-то поблизости враг, он бы не промахнулся.

— Сейчас? — спросил Шефер.

— У этого слова нет какого-то определенного значения, — сказала Лигачева. Я вернусь, когда буду к этому готова.

— И что же вы собираетесь делать? Лигачева пристально посмотрела ему в глаза:

— Вы прибыли сюда как советник по этим монстрам, но мне не кажется, что вашим или моим людям ваши советы интересны. Однако они интересны мне. — Она махнула рукой в сторону небольшого транспорта: — Я воспользуюсь этой машиной. Вы утверждали, что лучше предоставить этих существ самим себе. Мне такой совет не подходит. Я собираюсь разыскать этот корабль и повнимательнее взглянуть на тварей, которые перебили так много моих друзей. Если удастся, то я их уничтожу. Но чтобы разделаться с ними, надо их как можно лучше узнать. А я намерена с ними разделаться. Буду поэтому очень вам признательна, если вы отправитесь вместе со мной в качестве советника, который подскажет, как это лучше всего сделать.

Шефер долго, не мигая смотрел ей в лицо, затем согласно кивнул.

— Нам туда? — спросил он, показывая рукой на северо-восток.

— Туда, — ответила она.

И они пошли рядом к урчавшей мотором машине.

Глава 25

Было бы удобно, думал Яшин, шагая позади своих людей, которые гуртом гнали пленников по коридорам, если бы кто-нибудь из американцев говорил по-русски. Пытаться разговаривать, пользуясь жалкими остатками того, что он почерпнул на уроках английского языка в школе, было бы нелепо.

И тут его осенило. Когда они пленили американцев первый раз, среди них был верзила, который говорил по-русски, тот, что без труда болтал с лейтенантом.

Что с ним сталось?

Что, кстати, произошло и с самой лейтенантом Лигачевой? Ей следовало бы находиться здесь и попытаться восстановить свой пошатнувшийся авторитет, а ее и след простыл.

Она разговаривала с Казаковым и Масленниковым в ложбинке за небольшим снежным наносом у восточного входа, а потом... потом что? Где она?

— Какого дьявола задерживается лейтенант? — суровым голосом спросил он у Казакова.

— Не знаю, сержант, — ответил тот, — мы расстались на гребне наноса, она разговаривала с тем американцем...

— Американцем? — Яшин нахмурил брови. Лейтенант все еще со здоровяком американцем?

Что у нее на уме?

Чтобы ни было, это не пройдет, подумал он. Ни в коем случае не должно пройти. Лейтенант Лигачева далеко не дура. Она женщина, и даже если у нее нет настоящего бойцовского духа, свойственного мужчине, или любви к Родине, тупоголовой ее никак не назовешь. Она знает, что он, Яшин, роет землю, чтобы выслужиться ценой ее должности, и, конечно же, не желает платить эту цену. О чем бы она ни толковала с этим американцем, это не в его, Яшина, интересах. На этот счет у него нет сомнений, но если она втягивает в свои делишки американца, подобное может оказаться и не в интересах Родины.

— Казаков, Куркин, Афанасьев — вы остаетесь с пленными. Если они хотя бы попытаются что-то сотворить, убейте их. — На станции было и еще с полдесятка преданных людей, если, конечно, американцы их не перебили. Этого будет достаточно, решил Яшин и крикнул: — Остальные, за мной! Он направился к бронетранспортерам.

— Что-то говорит мне, что эти самоходные санки больше не желают служить по прямому назначению, — пробормотал Шефер себе под нос.

Лигачева не расслышала, но в этом и не было нужды. Она знала, что мог сказать Шефер. Их крохотный снегоход явно мучился в предсмертной агонии. Она точно не знала, умирает он от жуткого холода или просто кончилось горючее, но двигатель чихал и громко кашлял.

Наконец он заглох вовсе.

Она старалась не думать о восемнадцати или двадцати километрах, которые им придется проделать пешком в ничего не прощающий мороз полярной ночи, чтобы попасть обратно на насосную станцию № 12 после того, как сделают то, что должны сделать. Прежде надо разнюхать обстановку возле корабля пришельцев и постараться остаться в живых.

— Теперь пешком, — сказала она. — Мы почти у цели, снегоход в любом случае вряд ли нам дальше потребовался бы.

— Пешком так пешком, — согласился Шефер, — в конце концов, разве в наших интересах кого-то беспокоить шумом мотора?

Он вытащил одно из запасных одеял из вещевого отсека машины, затем выбрался из нее в темноту, на пронизывающий ветер. К хитроумным пентагоновским костюмам с подогревом он с самого начала не испытывал доверия, а насмотревшись на сочившееся желтой слизью облачение Хеннеро, захотел запастись чем-нибудь более надежно защищающим от ветра и холода. Сооружая из одеяла что-то вроде капюшона, Шефер очень жалел об оставшейся на станции каске.

Помогло это мало — уши стало пощипывать сразу же. Он мигом позабыл о них, сделав несколько шагов вперед в лучах фар вездехода и увидев то, что ожидало их впереди. Машину все равно пришлось бы оставить.

Не пройдя и десяти метров, они оказались на краю оврага, вернее, щели во льду шириной метров в пятьдесят и по крайней мере в двадцать глубиной.

Пока Шефер оглядывал местность, Лигачева изучала карту Собчака.

— Они на противоположной стороне? — спросил он.

— Нет, — сказала Лигачева, — судя по измерениям Собчака, корабль скорее всего в овраге.

— Идеальное место, — проворчал Шефер, внимательно вглядываясь в едва различимую протяженность неровной скальной породы и льда с множеством затемненных мест, тупиков и удобных мест для засады. — Идеальное, по их меркам. Если бы на линии огня была моя задница и предстояло выбрать тактику боя, я обрушил бы на эту дурацкую дыру-ловушку всю артиллерию, какую сумел бы найти.

Лигачева согласно кивнула:

— Я бы тоже. Боюсь, некоторые вещи слишком универсальны, — добавила она и спросила: — Как вы, американцы, миритесь с этим? — Она улыбнулась ему во весь рот, без всякого лукавства, и закончила по-английски: — Не оступитесь, — затем отвернулась и осторожно начала спускаться в овраг.

— Подождите минуту, — сказал Шефер.

Он вернулся к снегоходу, заглянул внутрь и вытащил два заплечных мешка — рюкзак, которым нагрузил его Линч, и второй, что он заметил в вещевом отсеке, когда доставал одеяло.

— Может быть, в них есть что-то полезное, — сказал детектив, бегом вернувшись к краю оврага. Вещевой мешок из машины он бросил Лигачевой.

Она одобрительно кивнула, набросила лямки мешка на плечо и продолжила спуск.

Минут через десять, когда позади осталась половина высоты обрыва, нога Шефера соскользнула с ледяного выступа. Внезапного рывка оказалось достаточно, чтобы потеряли опору и руки. Метра полтора он скользил вниз по склону, хватаясь за любой оледенелый выступ, прежде чем смог задержаться на узком карнизе.

Он не поранился, но скала оставила длинные белые царапины на его полярном костюме, а пальцы почернели от грязи.

Чтобы добраться до дна оврага, потребуется еще столько же времени, подумал он. Лед, покрывавший каждый выступ, и снег, скрывавший признаки ненадежности опор, делали спуск опасным и медленным. Они в буквальном смысле слова едва ползли вниз.

— И это легкий путь? — спросил он.

— Нет здесь легких путей, детектив, — откликнулась она снизу, — уже пора бы понять. — Лигачева засмеялась и сама потеряла опору. Она уже проехала несколько сантиметров, когда прозвучал какой-то резкий треск.

Шефер сперва подумал, что где-то отломился достаточно большой кусок льда, но затем услыхал хорошо знакомый жалобный вой рикошета и увидел небольшое облачко снега в том месте, где несколько секунд назад была голова Лигачевой.

— Что?.. — Лейтенант запрокинула голову, стараясь разглядеть, что происходит наверху.

В пятидесяти метрах от них на краю обрыва стоял мужчина с оружием — мужчина в толстой суконной шинели русского солдата.

— Яшин? — изумленно воскликнула она.

Лигачева знала, что сержант Яшин не любит ее, что его обуревают амбиции, что он видит в этом задании и приписываемой ей слабости духа благоприятную возможность выслужиться, но пытаться застрелить своего офицера? Это же сумасшествие!

Но пуля была выпущена, значит, он действительно сумасшедший. Это не было предупредительным выстрелом. Она посмотрела на серебристый скол льда, оставленный пулей. Яшин явно стрелял на поражение.

Полдюжины солдат попятились от края оврага, увидев, что он прицеливается снова.

— Сержант, вы уверены! — растерянно спросил один из них.

— Конечно уверен! — рявкнул Яшин. — Она — предатель! Зачем еще ей быть здесь с американцем, а не с нами, она даже не предупредила нас! Они наверняка задумали украсть технологию пришельцев и продать ее американцам! Или, раз он тоже бросил своих, какому-нибудь перекупщику из высокопоставленных политиков, — ты хочешь, чтобы их технология оказалась у китайцев?

— Нет...

— Тогда ее и американца надо остановить! — сказал Яшин, покрепче ставя палец на спусковой крючок. Чтобы убить наверняка, нужен очень искусный выстрел. Лейтенант наполовину спряталась за неровной расселиной в ледяной стене, а освещение просто ужасное. Но Яшин знал, что достанет ее.

Вдруг в его поле зрения на мгновение попала ярко-красная вспышка. Он невольно прищурился и потерял из виду цель.

Красные точки пульсирующего света ползли по его груди, затем они собрались в четко очерченный треугольник.

— Что это? — вырвалось у него.

Тут же вспыхнуло белое пламя, и стены оврага многократным эхом усилили громоподобный звук.

Пламя ослепило стоявших позади Яшина солдат. Они увидели голубовато-белую вспышку и следом за ней струю темно-красной влаги, вырвавшуюся из того, что осталось от рухнувшего на спину тела сержанта. Все зажмурили глаза, ожидая, пока зрение снова привыкнет к серому мраку полярной ночи.

Наконец один из солдат подошел к тому месту, где на льду дымился труп Яшина.

Его грудь была разорвана, ребра оголились и почернели. Кровь не текла, потому что взрывом обожгло все внутренние органы. Сомнения, что сержант умер, не было.

— Что произошло? — крикнул кто-то.

— Он мертв, — ответил подошедший к трупу первым.

— Как?

— Лигачева и американец, — ответил кто-то другой. — Это они убили его!

— Кто еще мог это сделать? — заговорил еще один. Он показал рукой в сторону оврага: — Видно там кого-нибудь еще?

Он сам заглянул в овраг, но не заметил никого, кроме Лигачевой и Шефера, продолжавших осторожно спускаться по скалистой стене, но внизу было темно и множество мест, где можно было притаиться за камнями.

— Я больше никого не вижу, но эти двое — что у них есть, чтобы сделать такое? — Он жестом показал на труп.

— Какое-нибудь секретное американское оружие, — вмешался в разговор еще один, — американцы любят секреты.

Прошло еще несколько секунд, но все шестеро продолжали говорить каждый свое, не приходя к общему мнению, и тогда Масленников взял командование на себя.

— За ними! — сказал он.

Между тем Шефер и Лигачева закончили спуск в темноту оврага. Они добрались до дна немного быстрее, чем планировали, словно выстрел Яшина и его мгновенная смерть придали им новые силы и уверенность в себе. Шефер давно сбросил свое одеяло и, едва оказавшись внизу, поторопился его найти. Костюм, ставший совсем неэластичным, был исцарапан, а батарейное питание, как ему показалось, перестало работать. Видимо, источник питания зацепился за что-то, когда он поскользнулся на стене, и провода оборвались. Даже если питание еще есть, костюм вряд ли прослужит долго: желтая жидкость уже сочилась из трещины на одном колене, проступали желтые капли и сквозь царапины на груди.

— Видно, Яшин кого-то рассердил здесь внизу, — заметил он, снова заворачивая голову в одеяло, — вероятно, одного из их стражей безопасности. — По-английски он добавил: — Чертова рента на копов! Оказывается, она кое-что значит, когда эти ребята раскипятятся.

— Смотрите под ноги, — сказала в ответ Лигачева. Она вытащила из вещевого мешка фонарик и обвела лучом лед над их головами.

— Они увидят нас! — крикнул Шефер, когда свет попал на него. — Я имею в виду людей на верху. Эти-то твари, судя по тому, что мне приходилось наблюдать, скорее всего видят и в темноте.

Пятно света остановилось на чем-то блестевшем иначе, чем лед.

— Может показаться, что этой вашей «ренты на копов» хватило и на то, чтобы оставить нам сувенир, — сказала Лигачева. — Мне не хотелось наступить на него, каким бы приятным сюрпризом это ни оказалось.

— Ладно-ладно, — признал ее правоту Шефер, — возможно, включить фонарик было хорошей мыслью. Но теперь погасите его!

Лигачева послушалась, когда выстрел уже прогремел, и в том месте, куда попала пуля, взметнулся снег.

— Христос! — воскликнул Шефер. — Ваши парни упрямы! Я знал, что, если вид оторванной головы Яшина не заставит их стремглав помчаться домой, они выкроят время, чтобы погоняться за нами.

Шефер увидел, что русские спускались по стене, укрытые за одной из вертикальных расщелин, используя откуда-то взявшиеся у них страховочные канаты. Судить о скорости было трудно, однако он понимал, что на нисхождение, отнявшее у него и Лигачевой пятнадцать минут, каждый солдат потратит секунд пятнадцать.

Они оказались гораздо упрямее, чем он ожидал: не повернули назад и почти не раздумывали. Пара минут подготовки, и погоня возобновилась.

— Назад! — закричала Лигачева спускавшимся солдатам, безумно размахивая руками. — Возвращайтесь назад! Внизу опасно!

В ответ застрочил АК-100, и пули взрыхлили снег у ног лейтенанта.

— Не думаю, что они подчинятся, — сказал Шефер. Он одной рукой обхватил Лигачеву за талию, легко забросил ее себе на плечо и побежал.

Он не забывал и о минах-ловушках, осмотрительно выбирая не самый прямой и удобный путь, стараясь перескакивать с одной кучи обломков на другую поближе к скальной породе или протискиваясь в узкие проходы между камнями, где эти крупногабаритные охотники из внешнего космоса не могли пройти. Как только Шефер нашел что-то похожее на укрытие позади торчавшей из стены наискось оледенелой каменной плиты, он остановился, опустил Лигачеву на ноги и стал наблюдать за русскими солдатами.

Первый, едва освободившись от каната, бросился следом за ними, но почти мгновенно напоролся на наконечник копья, которое словно само собой возникло в воздухе. Он испустил тяжелый вздох, пошатнулся и упал вперед.

Какое-то мгновение копье поддерживало его, затем невообразимо острый наконечник проткнул его спину, и тело солдата стало скользить по древку.

Кровь бежала по копью, обгоняя умирающего русского, и он приземлился лицом вниз в лужу собственной крови, быстро превращавшейся в лед.

Почти неразличимая тень выдернула копье из его спины, но второй, еще спускавшийся по стене, дал волю своему АК-100, поливая градом свинца едва мерцавшего убийцу с копьем.

Невидимая тварь двигалась так быстро, что, убегая по дну рва, успевала, казалось, увертываться от каждой пули. Русский пустился в погоню, продолжая палить и сопровождая треск автомата звериным ревом.

Он не видел убегавшую тварь, не сразу заметил и кривые металлические полосы, которые вырвались из снега и вонзили ему в бока и плечи острые шипы, мгновенно лишив способности двигаться. Автомат выпал из его рук.

Один шип проткнул ему щеку, и он не мог повернуть голову, не изувечив себя еще больше. Солдату оставалось смотреть только вперед, и он не мог отвернуться, когда этот неведомый враг-тень остановился, повернулся и стал медленно подходить к нему.

Он мог бы закрыть глаза, но не стал этого делать, — русский парень решил встретить врага лицом к лицу, посмотреть в глаза тому, кто заманил его в ловушку.

Теперь его враг был не совсем тенью. Солдат увидел фигуру высотой два с половиной метра, более или менее напоминающую человеческую. На его запястьях и плечах были укреплены ощерившиеся зазубренными лезвиями устройства, которые напоминали вооружение варваров. Лицо приближавшегося существа скрывала металлическая маска, окруженная полукольцом черных прядей.

Копье в руке чудовища было красным от крови.

Медленно приближаясь, враг неторопливо заносил его для удара.

— Ганин! — крикнул один из товарищей русского. Ганин не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, успевает ли помощь, — шип разорвал бы ему щеку.

— Стреляй в это чудовище! — рявкнул кто-то.

— Я могу попасть в Танина!

— Все равно стреляй! — крикнул другой. — Он скорее всего мертвый!

Это был голос Пушкова. Вот ведь ублюдок! Он всегда не нравился Ганину. Солдат попытался открыть рот, чтобы крикнуть, дать понять своим, что он жив, но резкая боль помешала ему — шип пронзил мышцы челюсти.

Кто-то, сам ли Пушков или тот, кто его послушал, открыл огонь; Ганин почувствовал жгучую боль в правой руке, простреленной пулями, но она была не настолько сильной, чтобы заставить его закричать, — врезавшиеся в тело шипы притупили ощущения.

Поднимавшее копье существо, казалось, без особых усилий уклонялось в стороны от летевших в него пуль.

Копье метнулось вперед, и Ганина перестали беспокоить шипы, пули и все остальное — кровожадная тварь одним быстрым движением пронзила ему сердце.

Пришелец начал исчезать, сперва превратившись в подрагивавшее пятно слабого света, а затем став невидимым.

Спустившиеся в овраг русские солдаты больше не видели того, кто наносил им удары, но прошло еще несколько долгих минут, прежде чем все они перестали дышать.

Глава 26

Лигачева хотела побежать, выскочить из узкой щели между оледенелыми валунами, куда затащил ее Шефер и втиснулся сам, хотела броситься на помощь своим солдатам. Шефер схватил ее за руку и дернул обратно.

— Пустите меня! — закричала она. — Пустите! Боже мой, Шефер, посмотрите, что с ними делается!

Я должна помочь своим людям разделаться с этой тварью.

— Вы не можете помочь, — убеждал ее Шефер, — вы просто погибнете, как и все остальные. Эти твари делают то, что им больше всего нравится, и мы не можем остановить их.

Лигачева безуспешно вырывалась из его хватки.

— Кроме того, — продолжал Шефер, — несколько секунд назад «ваши люди» пытались убить нас.

— Они все равно мои люди! — крикнула Лигачева.

Шефер молча смотрел на нее, пока она не перестала наконец вырываться, поняв тщетность своих попыток, а затем спросил:

— Вы отдаете себе отчет, насколько глупо это звучит?

Она резко повернулась к нему.

— А вы отдаете себе отчет в том, насколько жестоко звучат ваши слова? — возразила она с вызовом. — Есть ли на свете что-то заботящее вас?

Шефер нахмурил брови.

— Я не могу спокойно смотреть на это, — продолжала она, — меня заботят мои люди!

— Да, я вижу, вас заботят они, — ответил Шефер, — а меня тот факт, что, когда эта тварь покончит с вашими друзьями, вероятнее всего, она позаботится о нас. У вас есть какой-нибудь нож?

Она удивленно прищурилась:

— Нож?

— Эти существа достаточно проворны и легко увертываются от пуль, если видят стрелка, — пояснил Шефер, — но, даже если пуля попадает в цель, она редко причиняет им вред — проклятые твари почти пуленепробиваемы. Холодное оружие, ну... этот монстр сможет уклониться и от удара ножом, если будет шанс, но я намерен не дать ему такого шанса.

— В моем вещмешке есть саперная лопатка, — ответила Лигачева. — Я слышала, что «Спецназ» при необходимости пользуется ими как топорами.

Шефер кивнул:

— То, что надо, доставайте.

Она стала развязывать мешок, стараясь не прислушиваться к истошным воплям, раздававшимся по другую сторону их естественного укрытия. Она еще до конца не вытащила лопатку, а Шефер уже ухватился за ее ручку и мгновенно ушел.

Лигачева замерла от неожиданности. Шефер умел двигаться почти так же быстро, как пришелец.

Но он не был невидимым, а монстр легко превращался в невидимку. Как он рассчитывает обнаружить его? Она стала вглядываться в темноту.

Проблема поиска Шефера не беспокоила — он знал, где убийца. Эти существа не из тех, кто смывается с места преступления. Им нравится забавляться своими жертвами, даже мертвыми. Все, что от него требуется, — внимательно следить за трупами...

Там.

Даже в тусклом унынии полярной ночи он увидел почти неуловимое колебание в воздухе над одним из поверженных русских. Любой не обратил бы на это внимания, приняв за оптический обман, но Шефер знал, на что смотреть, а на зрение он не жаловался.

Беспокоило его лишь то, каким образом напасть. Саперная лопатка — вещь крепкая: она сделана из цельного куска металла, не то что складные лопатки американских вооруженных сил, а заточен этот кусок металла не хуже бритвы. Но у этих существ слишком костистая спина, и он не уверен, что расположение костей обязательно такое же, как у человека. Если бы удалось ударить в живот, было бы больше шансов нанести действительно серьезную рану, но надо, конечно, изловчиться зайти спереди.

Он не был уверен, что сможет подкрасться незамеченным. Была лишь надежда на потерю бдительности твари, слишком увлеченной своей забавой с жертвой.

Вопли уже прекратились. Шефер сомневался, что кто-то из русских солдат еще жив.

Тело, возле которого маячила тварь, внезапно дернулось вверх, но Шефер не допускал мысли, что русский был способен на такое движение, — пришелец приноравливался вырезать человеческий хребет, чтобы, унести с собой как охотничий трофей.

Возникла голубоватая вспышка, и существо стало видимым. Оно склонилось над трупом, стоя на коленях. Шефер не мог понять, выключил пришелец экран невидимости преднамеренно или с этим устройством что-то произошло от холода. Как бы там ни было, у него появился реальный шанс, по крайней мере на лучшее просто нечего было и рассчитывать.

— Эй! — крикнул Шефер, бросаясь на монстра с занесенной для удара саперной лопаткой. — Помнишь меня?

Пришелец испуганно обернулся, точно так же как обернулся бы человек, и Шефер взмахнул своим импровизированным оружием.

Отточенная кромка вонзилась в грудь существа, брызнула сверкающая желтовато-зеленая кровь, но рана оказалась неглубокой.

Шефер снова занес лопатку, на этот раз для косого удара, а второй рукой потянулся к маске твари. Он уже проделал этот фокус прошлым летом в Нью-Йорке, и тогда сорвать маску удалось...

Монстр успел подняться с колен на корточки, но с трудом сохранял равновесие. Он выставил руку навстречу саперной лопатке и поймал ее, остановив на полпути. Острое лезвие врезалось в его ладонь, люминесцирующая желтовато-зеленая кровь окрасила снег возле его ног.

Шефер ухитрился вцепиться в край маски. Он попытался повернуть ее, надвинуть на глаза, лишить существо возможности видеть, одновременно стараясь вырвать из его руки лопатку.

Ему не удалось даже пошевельнуть свое оружие в руке монстра — с таким же успехом можно было пытаться выдернуть из земли стальной столб. Однако перекосить на его лице маску Шеферу удалось.

Это ошеломило пришельца, и он не сразу сообразил, что важнее. Опомнившись, он выхватил лопатку из руки Шефера и отшвырнул ее в сторону. Обе его руки метнулись вверх, чтобы поправить маску, но прежде, чем он успел сделать это, Шефер толкнул его всем телом. Чудовище споткнулось о ноги русского и повалилось спиной на снег, оставив маску в руке детектива.

Послышалось шипение газа, и воздух потряс оглушительный рев поверженного существа.

Шефер метнулся ему на грудь и прижал коленями руки к земле. Затем поднял над головой маску и с размаха нанес удар ее нижним краем по лицу монстра.

— Черт побери, оказывается в Нью-Йорке было не так уж плохо, — сказал Шефер, крепко держа маску обеими руками и занося ее для второго удара. — Там я, по крайней мере, мог перехватить хот-дог, когда вас, ублюдков, не было поблизости.

Из отвратительной, полной кривых клыков пасти твари побежали струйки желтовато-зеленой слизи. Шефер размахнулся снова.

— В Сибири не то, она сама высасывает соки. Это по вашей милости я вынужден морозить здесь свою драгоценную задницу.

Третий удар маски был нацелен по глазам твари, и Шефер почувствовал, что пришельца стало трясти.

— За каким чертом тебе захотелось заявиться сюда? Отправляйся домой, зачем тебе здесь торчать?

Чудовище снова взревело, но рев сопровождался еще и каким-то жужжанием.

Шефер замер с занесенной для удара маской.

— Ух ты, — невольно вырвалось у него, когда на него стала наводиться черная наплечная пушка. Он метнулся назад, и шар голубовато-белого огня пролетел мимо.

— Отправляйся домой! — промычало существо голосом Шефера, который силился поскорее встать на ноги, но пушка уже поймала его в прицел для второго выстрела.

Шефер прыгнул в сторону и присел, но белый огонь — он так и не понял, чем было это пламя на самом деле, — вскользь зацепил голову, и лицо стала заливать кровь.

— Ублюдок! — крикнул Шефер. Он пошатнулся, но удержался на ногах и старался держать голову так, чтобы обильно бежавшая кровь не лишила его зрения. Одна рука непроизвольно метнулась к ране, и он обнаружил, что с макушки исчезли волосы вместе с куском кожи. — Ах, сукин сын... Ты испортил мою модную стрижку!

Пришелец уже поднялся на ноги и снова владел ситуацией. Пушка была наготове, но не нацеливалась и не стреляла. Существо осторожно приближалось к Шеферу.

Резаная рана на груди кровоточила, с одной руки и из пасти стекала и капала на снег зеленоватая слизь. Шефер прекрасно его видел и в душе гордился собой. Чем бы это ни кончилось, он достаточно серьезно покалечил эту тварь.

Видимо, чудовище в бешенстве. Шеферу было трудно разобраться в проявлениях эмоций совершенно чуждого существа, поэтому полной уверенности у него не было, но по взгляду пришельца он видел, что настроен тот очень серьезно.

— Подходи, жеребец, — сказал он, всеми силами стараясь держаться прямо и встретить тварь во всеоружии, — давай-ка поцелуемся.

Не издав ни звука, существо шагнуло к нему и подняло сжатую в кулак правую руку.

С характерным щелчком из закрепленной на запястье краги выскочили сдвоенные лезвия.

— Ты! — крикнул кто-то.

Шефера ослепила собственная кровь как раз в тот момент, когда подступавшее к нему существо повернуло голову на крик, и Лигачева тут же прыгнула вперед. Тварь была так поглощена дракой с Шефером, что Лигачева смогла подкрасться незамеченной почти вплотную.

У нее в руках был АК-100, и, едва монстр повернулся к ней лицом, она вонзила дуло в открытую пасть и нажала на спусковой крючок.

В инструкции к автомату АК-100 говорится, что его скорострельность — шестьсот выстрелов в минуту, но в стандартном магазине умещается всего тридцать патронов. Его хватает на три секунды автоматического огня. Рекомендуется, в целях экономии патронов, стрелять короткими очередями.

Лигачева не собиралась экономить патроны: она держала спусковой крючок нажатым, пока сухой щелчок не возвестил, что стрелять больше нечем.

Три секунды, в течение которых Лигачева опорожняла магазин своего автомата в лицо чудовищу, показались Шеферу самыми долгими в его жизни. Расстреливаемое существо даже не шелохнулось — монстр стоял, словно глотая пули, а блестящая желтая кровь, ошметки желтой плоти и осколки белых иглообразных зубов снопом разлетались из его затылка.

Когтистая рука потянулась к тяжелой краге на другом запястье, словно стремясь прикоснуться к какой-то кнопке управления на манжете, но обессилено упала. Черная трубка на черном плече поднялась и стала поворачиваться.

Затем, как раз когда в опустошенном автомате Лигачевой прозвучал последний бесполезный щелчок бойка, но до того, как наплечная пушка нашла свою цель, монстр пошатнулся и упал прямо на лейтенанта, повалив ее спиной в снег.

Пушка вздрогнула и замерла.

Шефер, как мог, вытер застилавшую глаза кровь и, пошатываясь, подошел к придавленной пришельцем Лигачевой. Она встретила его полным ужаса взглядом вытаращенных карих глаз.

— Оно умерло? — нетвердым голосом спросила она, тяжело дыша не только оттого, что на ее груди лежало грузное тело пришельца.

— Во всяком случае, больше не танцует, — ответил он и сел на снег, ничуть не огорчившись, что от этого резкого движения швы его полярного костюма разошлись на бедрах. Пятна вытекавшей желтой жидкости были немного светлее, чем снег вокруг мертвого пришельца.

Хорошо, что хотя бы не светится в темноте, как кровь этой твари, подумал Шефер.

Он поднял взгляд на Лигачеву, которая теперь тоже сидела уставившись на поверженного врага.

— Милая услуга, — сказал он, — спасибо.

— И все? — спросила она. — Единственное чудовище перебило всех моих людей и рабочих на станции?

Прежде чем ответить, Шефер внимательно огляделся, пристально всмотревшись в темноту в обоих направлениях вдоль оврага.

— У меня такое ощущение, что эта ненасытная тварь всего лишь часовой, — заговорил он, — который приглядывал за порядком. Будь их здесь больше, мы сейчас вряд ли были бы живы, но могу держать пари, что их попадется немало дальше по дороге к тому месту, где на карте вашего ученого приятеля отмечено приземление корабля.

Лигачева встала на ноги, очистила снегом блестящую слизь с шинели и посмотрела сверху вниз на мертвое существо:

— Если все так, как вы говорите, его друзья не обрадуются, узнав, что он ушел от них навсегда.

Шефер невесело улыбнулся и снова вытер кровь с лица.

— Должен признать, что вы правы, и меня это вполне устраивает. — Он подобрал брошенное в пылу схватки одеяло и накрылся им, обернув концом голову не столько для тепла, сколько в надежде остановить кровотечение.

То ли потеря крови сказалась на его ощущениях, то ли виною тому было недавнее напряжение сил, а может быть, просто оттого, что в овраге не было ветра, или по какой-то другой причине, но сейчас ему было не особенно холодно.

— Вы в порядке? — спросила Лигачева.

— Прекрасно себя чувствую, — ответил Шефер. — Вы обмолвились о приятелях этого парня, — напомнил он и помолчал, пока не увидел в ее взгляде недоумение. Подобострастно поклонившись, он показал рукой в направлении места посадки корабля пришельцев: — Не согласитесь ли прогуляться со мной, чтобы доставить им плохую новость?

— С удовольствием принимаю ваше приглашение, — ответила Лигачева.

Она сняла магазин со своего АК-100 и подняла другой, оброненный кем-то во время резни. Поставив его на место, она оглядела трупы своих людей или, скорее, людей Яшина. Затем снова уставилась на мертвого монстра.

— Не разобрать ли нам его на части? — спросила она. — Это снаряжение могло бы нам пригодиться.

— Если бы мы знали, как им пользоваться, — согласился Шефер. — Ребята от науки позабавятся этими игрушками с удовольствием, но давайте прихватим их на обратном пути, не возражаете? Все это может заключать в себе мины-ловушки, и я не стал бы ни к чему притрагиваться, пока мы внимательно не посмотрим, нет ли подвоха.

Лигачева помедлила, затем протянула руку к трупу монстра.

Наплечная пушка стала поворачиваться в ее сторону.

Она окаменела, уставившись на черную трубку, потом стала отводить руку, готовясь метнуться в сторону, если пушка выстрелит.

Трубка перестала поворачиваться. Лигачева подождала еще немного, но оружие пришельца оставалось неподвижным.

Она не поняла, было это последнее движение результатом предсмертной судороги существа, выполнением устройством какой-то неоконченной функции или действием автоматической системы защиты. Она решила, что повторять эксперимент не стоит, Шефер прав: труп может быть заминирован и с мародерством можно повременить.

Лигачева отступила на шаг от трупа и повернулась к Шеферу:

— Пойдем.

Глава 27

— Генерал Мейвис? — сказал адъютант. — Не мог бы я поговорить с вами конфиденциально, сэр?

Мейвис оторвал взгляд от видеомонитора и посмотрел на адъютанта. Он был из штата Белого дома. Генерал жестом пригласил его в коридор и предложил:

— В моем кабинете.

— Как только адъютант закрыл дверь, Мейвис спросил с неудовольствием в голосе:

— В чем дело?

— Они знают, генерал, — с готовностью ответил адъютант, — русские знают все. Мейвис нахмурился:

— Что вы имеете в виду, говоря «все»? Что именно они знают?

— Я имею в виду, что президент только что получил конфиденциальную телеграмму от русского президента, в которой говорится, что мы забросили к ним команду с приказом захватить или уничтожить корабль пришельцев. Русские дьявольски раскипятились. Они угрожают войной, если мы не заберем оттуда наших людей или не прикажем им сдаться.

— Войной? — фыркнул генерал. — Эти ублюдки едва ухитряются кормить свой народ и содержать в исправности танки, но собираются пойти на нас войной?

— У них еще сохранилась основная часть ядерного арсенала, сэр, — подчеркнул работник Белого дома.

— Да, верно, но семьдесят процентов этого арсенала откажет при запуске, потому что уровень их производства и технического обслуживания...

— На который они делали поправку, создавая массу этих дьявольских игрушек. Даже если только тридцать процентов прорвется сквозь...

— Речь идет о тридцати процентах, которые могут быть запущены.

— И все же, сэр, если отбросить... — Он оборвал себя. — Зачем нам спорить? При всем уважении к вам, сэр, должен напомнить, что мы в любом случае не хотим войны с русскими.

— А мы и не собираемся доводить до нее, — возразил Мейвис. — Они выходят из себя, стоит кому-то бросить нелицеприятное слово в адрес сербов или купить какую-нибудь литовскую машину, однако войны все еще нет, или мы воюем? — Он сел на край стола. — Так что же говорит президент об этой телеграмме?

— Ну, сэр, он был готов к жестким мерам, пока какой-то ретивый трудоголик из Министерства обороны не обмолвился, что шоу там дают генерал Филипс и тот коп Шефер. Вы ведь знаете, как он относится к Филипсу.

— И?

— И теперь он хочет прикрыть эту миссию. Генерал долго пристально смотрел на собеседника, прежде чем заговорил снова:

— Дело дрянь. Пора раскачивать лодку?

— Нет, сэр. Прямое указание свернуть все немедленно.

— Он хотя бы знает, от чего мы отказываемся?

— Знает, сэр. Он также помнит о той громадной воронке в Центральной Америке и догадывается, что любопытство русских будет вознаграждено не лучше нашего.

— Он целиком полагается на умение этих тварей заметать следы.

— Так точно, сэр, и не без основания, судя по последним сообщениям.

Мейвис не спускал глаз с адъютанта, ожидая продолжения, но тот ничего больше не сказал, не пожелав пояснить свое заявление. Отсутствие комментария и непроницаемое выражение лица представителя Белого дома ясно показывали, что эта тема исчерпана.

Мейвис вздохнул.

— Есть сейчас связь с Филипсом? — спросил он.

— Да, сэр, он установил аппаратуру спутниковой связи в радиорубке той насосной станции и только что включил ее в работу.

Генерал угрюмо кивнул:

— Понятно. Я надеялся, что он уже выступил и мы не сможем с ним связаться. Значит, не судьба. Ладно, если он еще там, вызовите генерала на связь и скажите, что его бродячий цирк покидает этот город. Он знает, где его ждет новый ангажемент.

— Да, сэр. Это все?

— Если у вас больше нет плохих новостей для меня, то все. Благодарю вас.

Адъютант повернулся кругом и вышел из кабинета, а генерал Мейвис угрюмо уставился на карту мира, почти полностью закрывавшую одну из стен его кабинета. Его взгляд сосредоточился на полуострове Ямал в самой середине скованной льдом северной морской границы России.

— Это хуже, чем плохая новость, — произнес вслух Мейвис. — Невидимость, космические корабли, энергетические пушки... Всех этих игрушек у нас не будет... а ведь как было бы интересно столкнуться с русскими лоб в лоб и выяснить раз и навсегда, кто из нас хозяин положения. — Он вздохнул и встал. — Не возьму в толк, кто же вынес сор из избы?

Раше провел рукой по гладкой кожаной обивке.

Он не долго мучился угрызениями совести из-за своего вероломного вступления в контакт с русскими — в конце концов, его родное правительство докатилось в этом деле до очень уж грязных фокусов, — но ему все еще было трудно свыкнуться с реальностью своего пребывания здесь, на другом конце мира, в самом сердце России.

До сих пор в его сознании жил образ постсоветской России, почерпнутый из средств массовой информации, из газетных статей и телевизионных сообщений о развалившейся экономике, организованной преступности, трудных временах. Он полагал, что все русские оказались на грани голодной смерти, выпрашивают на улицах кусок хлеба и затыкают своими обесценившимися рублями дыры в стенах, чтобы как-то продержаться в течение пользующихся дурной славой долгих и суровых зим.

Может быть, некоторые из них действительно страдают, думал он, но, судя по этому лимузину, у посла Комаринца дела идут просто прекрасно, да и Москва выглядела из окна вполне прилично.

Хотя в данный момент они были не в Москве — машина проезжала ворота какого-то военного комплекса в самом дальнем конце бог весть чего.

— Боюсь, мистер Раше, наше дальнейшее путешествие будет значительно менее комфортабельным, — заметил посол.

Раше поборол в себе желание ответить, что четырнадцатичасовой перелет на рейсовом самолете «Аэрофлота» шикарным времяпрепровождением никак не назовешь, а военный транспорт, доставивший их из Москвы в это чертово никуда, был просто летающим холодильником. Ему понравилось только в лимузине, который катал их по Москве и не оставил даже здесь.

Ему очень захотелось узнать, кончится ли когда-нибудь эта пытка.

— Я рискую показаться вам нытиком, посол, — сказал он, — однако скажите, мы уже почти на месте? Комаринец улыбнулся:

— Я не считаю вас нытиком, мистер Раше. Вы просто американец, избалованный и нетерпеливый. Вы, американцы, по крайней мере понимаете, что такое большие расстояния, чего не скажешь о большинстве европейцев, которые привыкли жить в своих крохотных государствах, словно кильки в банке. — Он предложил Раше сигарету, но тот жестом отказался. — Что же касается вашего вопроса, — продолжал посол, захлопнув портсигар и опустив его в карман пальто, — да, мы почти на месте. Хотя в это время года дорог здесь нет, так что придется воспользоваться транспортным средством, которое может двигаться по снегу.

Он махнул рукой в сторону тонированного окна лимузина, и Раше увидел выстроившиеся в линию отталкивающего вида машины, окрашенные в любимый здешними военными зеленый цвет. Лимузин замедлил ход и остановился возле этих машин.

Они выглядели внушавшим страх гибридом снегохода и полуприцепа, но Раше решил, что для своего дела эти монстры вполне подходят. Подле одной из помесей трактора с трейлером их поджидала группа военных. Раше догадался, что толстячок в центре группы — большой начальник.

Солдат открыл дверцу лимузина, и Раше выбрался из машины; посол вышел с другой стороны. Комаринец заговорил с полноватым офицером, но Раше не понимал ни единого слова, — у него никогда не было дара к языкам, а учить русский он и не пытался. Со школьных дней Раше помнил несколько французских слов да нахватался кое-каких ходовых фраз по-испански на улицах Большого Яблока, но на этом и заканчивались его лингвистические познания, не считая родного английского.

Пока русские разговаривали, он стоял, трясясь от холода.

Поговорив, посол повернулся к Раше.

— Это генерал Пономаренко, — представил он. — Командует здешним военным округом и лично подобрал офицера для выполнения операций в интересующем нас месте, лейтенанта Лигачеву.

— К сожалению, это именно так, — добавил генерал по-английски. Он говорил медленно и с сильным акцентом. — Она не оправдала доверия. Я предполагаю отстранить ее от командования, как только мы прибудем на место. — Он жестом указал на один из снегоходов, и двигатель машины сразу же взревел, лишив их возможности продолжать беседу.

— Садитесь, мы отправляемся немедленно, — крикнул Пономаренко, придерживая открытой дверцу тягача. Раше пожал плечами и полез в кабину.

Глава 28

Шефер притормозил, балансируя на верху обломка скалы трехметровой высоты, и оглянулся на Лигачеву. «Одолженный» АК-100 он легко держал в одной руке. Она двигалась медленно, с трудом преодолевая нагромождение камней.

— Мы не должны останавливаться, — крикнул он. — Как только эти твари выяснят, что мы убили их часового, они бросятся следом за нами!

— Не должны останавливаться, — повторила Лигачева, перебрасывая автомат на другое плечо, чтобы получше опереться о каменную стену. — Ах, ах. Видимо, у вас, американцев, это и называется «стратегией». Очень здорово.

На лице Шефера появилась тень улыбки, потом он оглядел оледенелые стены оврага.

Второй причиной его желания не останавливаться было нежелание окоченеть до смерти. Пользы от хитроумного пластикового костюма с каждым шагом становилось все меньше, потому что из него вытекала эта приносившая тепло жидкость, а крови он потерял гораздо больше, чем хотелось бы. Обмотанный вокруг головы конец одеяла стал твердым от пропитавшей его и замерзшей крови. Шефер почти не сомневался, что кровотечение остановилось, но будь он сейчас дома и в безопасности, непременно лег бы в постель — или в больницу, — чтобы отдохнуть и восстановить силы.

Но об этом нечего и мечтать здесь, на краю света, в этакую лютую стужу.

На Лигачевой толстая, утепленная шинель и меховая шапка, — наверное, холод для нее не такая уж проблема.

Эта мысль заставила его снова притормозить.

А проблема ли он для них обоих? Окружающий воздух кусал не до полного онемения кожи, как прежде. Правда, стены оврага защищали их от ветра, но...

— Мне кажется или действительно стало теплее? — спросил он.

Лигачева посмотрела на него:

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что лед впереди выглядит так, будто он тает, — ответил Шефер, — и если у меня ничего не случилось со слухом от потери крови, то где-то капает вода. Сейчас в Сибири середина зимы, а лед тает?

— В самом деле, — согласилась Лигачева, пристально вглядываясь в темноту впереди, — кроме того, видны пятна голой земли. — Она показала направление.

Шефер перевел взгляд и увидел, что земля не просто свободна от снега и льда, но взрыта, и совсем недавно. — Что-то говорит мне, что ваш друг не отметил это на карте, — сказал он.

— Ваше «что-то» не обманывает, — снова согласилась Лигачева. Она посмотрела вслед с трудом двинувшемуся вперед американцу.

Шефер оставался для нее загадкой. Он непрестанно язвит и говорит циничные вещи, насмехается над любого сорта авторитетом, преданностью, верой, даже над гуманностью, — и все же он здесь, спешит в неизвестность, чтобы противостоять грозному врагу. Он вступил в схватку с пришельцем-часовым почти с голыми руками, и ради чего? Он открыто признается, что не питает расположения к своим товарищам и не страдает преданностью отечеству. Остальные американцы явно ненавидят его. Он говорил, что не имеет ни семьи, ни друзей...

Возможно, его жизнь настолько пуста, что он не боится ее потерять. Похоже, этот детектив живет в мире боли и смерти; может быть, борьба с этими дьяволами с неизвестной звезды стала смыслом и целью его существования.

— Слишком тепло, — сказала Лигачева, снимая шапку. Она сунула ее в карман шинели.

— Больше чем тепло, — откликнулся Шефер, расстегивая ворот своего пластикового костюма. — Что-то всю дорогу подгоняет температуру вверх, — наверное, уже градусов шестьдесят...

— Шестьдесят? — воскликнула Лигачева, но потом сообразила, что американец привык к своей дурацкой, архаичной шкале Фаренгейта, и быстро пересчитала в уме цифру. Пятнадцать, от силы шестнадцать тепла по Цельсию — да, около того. Увидев, что Шефер расстегивает молнию комбинезона, она тоже распахнула шинель.

Они шли теперь по голому влажному камню, нигде не было даже остатков льда. Что-то не просто растопило лед и снег, скорее нагревание воздуха в овраге произошло так быстро, что основная часть влаги просто испарилась.

— Что могло дать так много тепла? — задумчиво произнесла Лигачева вслух, не сдержав удивления.

Шефер все время шел впереди и в этот момент вскарабкался на очередной валун, за которым овраг резко изгибался. Детектив замер на месте и показал рукой в сторону поворота.

— Как насчет этого объяснения? — спросил он.

Она поднялась к нему на камень, заглянула за угол стены оврага и тоже замерла как вкопанная.

Сомнения не было — они нашли корабль пришельцев.

Он лежал в яме. Излучаемое корпусом корабля тепло растопило вечную мерзлоту, и он погрузился в разжиженную грязь, которая покрывала дно оврага, но не оттаивала много тысячелетий. Корабль до половины утонул в месиве из грязи, ила и гравия.

Он имел гигантские размеры. Громадная масса чего-то, но ни Лигачева, ни Шефер не могли решить, глядя на эту массу, была она металлом или совершенно иным материалом. Лигачевой этот материал показался похожим на кость. Искривленная форма корабля наводила на мысль о его органическом происхождении. Большие площади поверхности корпуса были мрачного красного цвета и, казалось, тускло светились в темноте полярной ночи. Все остальное терялось в этом люминесцирующем кроваво-красном мареве и выглядело просто черными пятнами.

Одно пятно на скругленной поверхности корпуса, по форме и размерам походившее на большой люк, сияло более ярким красным светом и было, вероятно, открытым входом в корабль.

— Думаю, этот корабль не той модели, что я видел в Нью-Йорке, — сказал Шефер, — но с уверенностью я этого сказать не могу. Мне не довелось разглядывать их сверху, как сейчас.

— Вон там... этот вход... — Лигачевой никак не удавалось подобрать слова для мучившего ее вопроса.

— Выглядит так, словно нас приглашают войти, — опередил ее американец.

— И мы войдем? — спросила она.

Шефер помедлил, обдумывая ответ, и увидел слабое мерцание в воздухе прямо в просвете люка. Ему показалось, что это мерцание двинулось прочь от входа вдоль корпуса корабля, затем исчезло из поля зрения за камнями.

Его видение могло быть и результатом головокружения из-за потери крови, но Шефер так не думал. Он был почти уверен, что не ошибся.

— Нет необходимости спешить, — сказал он, спустившись с валуна следом за спрыгнувшей с него Лигачевой. Он присел так, чтобы его не было видно снизу, заставив пригнуться и ее, затем выбрал небольшой камень поудобнее и сел на него.

Если этим мерцанием был пришелец и увидел его, то он и девушка вряд ли были бы сейчас еще живы. Шефер надеялся, что остался незамеченным.

Лигачева устроилась рядом с ним. За этим последним валуном перед поворотом стены оврага их нельзя было увидеть ни со стороны корабля, ни снизу со дна оврага. Она смотрела на Шефера с застывшим во взгляде вопросом.

— В чем дело? — спросила наконец Лигачева.

— Молчите, — шепнул он, — и старайтесь не шевелиться. Мне кажется, я заметил одну из этих тварей.

Девушка напряженно сжалась. Оба сидели, словно окаменев, в своем убежище за поворотом каменной стены.

Шефер уже начала склоняться к мысли, что мерцание ему все-таки померещилось, когда увидел его снова двигавшимся далеко позади них вдоль противоположной стены оврага. Он стал пристально вглядываться.

Лигачева заметила, что американец уставился на что-то вдали, и поискала глазами в том же направлении, но ничего не увидела.

Пришелец ушел еще дальше, и Шефер расслабил мышцы.

— Думаю, наш незнакомец отправился проведать своего приятеля, — сказал он.

— Часового, которого мы убили?

Шефер кивнул.

— Тогда он скоро поймет, что мы неподалеку, — всполошилась Лигачева. — Что делать?

— Очень хороший вопрос, — усмехнулся Шефер. — Он требует не менее хорошего ответа, вот почему я просто сижу и пытаюсь что-нибудь придумать.

Он огляделся, внимательно изучая все, что их окружало. Всюду были только голые камни. Насколько мог видеть глаз, овраг освободился ото льда и снега.

— Эта штука выделяет неимоверное количество тепла, — сказал он. — Вот почему спутники обнаружили инфракрасное пятно.

Лигачева согласно кивнула:

— Мы знали о тепловом излучении.

— Но когда эти ребята прошлым летом останавливались позабавиться в Большом Яблоке, мы не смогли засечь их по инфракрасному излучению, — возразил Шефер. — Мы вообще ничем не смогли их обнаружить. У них такая технология невидимости, что по сравнению с ними наш бомбардировщик «вэ два» выглядел бы в небе новогодним дирижаблем-конфеткой в неоновой обертке.

— В таком случае я бы сказала, что у них что-то сломалось, — предположила Лигачева. — Этот корабль трудно назвать невидимым.

— Он совсем другой, — согласился Шефер. — Корабли, что курсировали над Третьей авеню, были невидимыми, а этот как на ладони. Я могу объяснить это только тем, что серьезно повреждено в нем очень многое.

Лигачева молча согласилась, затем показала рукой на стену оврага, где порода была разрушена и зияла шрамами недавнего удара:

— Я, как и вы, не думаю, что они собирались здесь приземляться, и, судя по разрушениям, мне кажется, что эта посадка была неудачной.

Шефер кивнул:

— Верно, и совершенно ясно, что визит сюда не был у них запланирован. Возможно, этим отчасти и объясняется, почему корабль оказался в овраге, — вряд ли им будет легко выпрыгнуть из этой ямы.

— Совершенно ясно, что они в плохом настроении, но из этого вовсе не следует, что мне понятно, как действовать.

— О, я этого тоже не знаю, — сказал Шефер. — Из их озлобленности на всю вселенную, конечно, не следует, что они благосклонно примут наше предложение сдаться.

Лигачева нахмурила брови:

— Если вы действительно только что видели одного из них... — заговорила она.

— Да, я видел его, — перебил Шефер, — и очень рад, что он нас не заметил.

— Когда эта тварь обнаружит мертвого товарища, нам не удастся здесь отсидеться, — подчеркнула Лигачева. — Он озлобится на нас не меньше, чем на вселенную, или нет?

— Скорее всего да, — согласился Шефер.

— А то, что он нас не заметил, не означает, что мы должны рассчитывать на подобное везение и во второй раз.

— Да, думаю, вы правы.

— Тогда нам следует действовать быстро, до того как он вернется.

— Действовать как? Что, по-вашему, мы должны предпринять?

Лигачева открыла было рот, но тут же поджала губы.

— Я не знаю, — с трудом выдавила она из себя.

— Не знаю и я, — сказал Шефер. Он сбросил с плеча рюкзак. — Думаю, как раз самое время взглянуть, что генерал Филипс и его высокотехнологичные ребята припасли нам для ленча, может быть, здесь запрятано что-то такое, что подскажет верную мысль. В конце концов, генерал припас все это фантастическое снаряжение, чтобы разделаться с кораблем пришельцев. Вдруг что-то из его игрушек действительно сработает. Я тащил это барахло, всю дорогу надеясь, что появится шанс им воспользоваться. Давайте-ка взглянем, какую поклажу взвалил на меня Линч.

Он открыл верхний клапан рюкзака и запустил внутрь руки. Рюкзак почти на всю глубину был заполнен твердыми кусками чего-то очень тяжелого. Шефер вытащил несколько штук и осмотрел их, затем засунул руку поглубже.

— "Эс четыре", — догадался Шефер, — фугасного действия. И еще детонаторы, таймеры, запалы... здесь хватит на всю команду этого рухнувшего корабля. Добротная взрывчатка.

— Мы сможем взорвать такую громадину? — усомнилась Лигачева, махнув рукой в сторону корабля пришельцев.

— Да, если устроить взрыв в нужном месте, — задумчиво ответил Шефер. — По крайней мере, если их транспортные средства хотя бы в чем-то подобны нашим. Не могут ведь они быть совершенно неуязвимыми:

Детектив снова полез в рюкзак и достал несколько патронных магазинов. Прикинув на ладони их вес, он вгляделся в надпись на одном из них.

— "Тефлоновое покрытие, — стал читать он, — упрочненная гильза, большой заряд..." Эти пульки должны прошивать стальной лист, словно кусок сыра. — Шефер поставил магазин на АК-100. — И рожок подходит к вашему автомату. Смитерс, Линч и остальная компания могут быть сборищем болванов, но технари генерала подумали обо всем.

— Вы говорите о конструкторском бюро Калашникова, — сказала Лигачева, — а не о людях вашего генерала. АК-100 сконструирован так, что к нему подходят почти все стандартные легкие патроны.

— Эти штучки действительно малого калибра, но это далеко не легкие патроны, — возразил Шефер. — Позволим себе довериться и вашим, и нашим технарям, не возражаете? — Он перевернул и встряхнул рюкзак, чтобы проверить, не пропустил ли чего-нибудь, потом оценивающим взглядом уставился на разбросанное добро: — Ну и что же мы можем из всего этого соорудить?

Лигачева огляделась.

— Вечная мерзлота тает, — сказала она. — Все, что здесь есть, скрепляет только лед. Если вы установите несколько ваших зарядов в стене оврага, можно всю ее обрушить им на головы.

Шефер посмотрел вверх и обвел взглядом выступы скальной породы. Затем сложил все обратно в рюкзак, закинул АК-100 на плечо и снова забрался на валун, возвышавшийся над погрузившимся в грязь кораблем.

Лигачева тоже поднялась и встала рядом с ним.

— Думаете, эти камни... — с сомнением в голосе заговорил Шефер, наклоняясь вперед, чтобы лучше видеть.

Он не успел договорить. Валун внезапно ушел у него из-под ног.

Мужчина, женщина и громадный камень разом оказались на краю ямы, скользнули по ее склону и с оглушительным грохотом рухнули на самый верх космического корабля. Следом за ними неслась лавина мелких камней и грязи, обрушившаяся на горячую поверхность корпуса корабля.

Шефер приземлился на спину, потом медленно перенес тело в сидячее положение. Его парашютный костюм отрывался от горячего материала корпуса с большой неохотой. На его поверхности осталось шипящее овальное пятно — на обшивке корабля плавился наружный слой пластика костюма.

Лигачева упала на бок и, быстро поднявшись, перескочила на валун. Она отделалась ожогом левой ладони и длинной черной полосой обуглившейся ткани шинели. Корабль был действительно очень горячим.

Шефер ухитрился присоединиться к ней до того, как костюм на его ягодицах расплавился полностью. Они присели на корточки и стали присматриваться к входу внутрь корабля, который был теперь всего в десятке метров от них.

— Думаете, не услышали? — спросила Лигачева.

— Чтобы услышать этот концерт, было вовсе не обязательно сидеть в центре первого ряда, — ответил Шефер. — Если на борту кто-то остался, давайте просто надеяться, что они чертовски заняты ремонтом того, что у них не в порядке, чтобы интересоваться результатами каждого оползня. — Он показал на несколько разбросанных кусков скальной породы, свалившихся на корабль в результате таяния льда еще до их появления. Затем поправил рюкзак, который каким-то чудом не свалился с плеча, и внимательно осмотрел стены оврага.

Он не заметил никакого подозрительного мерцания, но это его мало успокоило — было слишком темно.

Но внутри корабля был свет, вырывавшееся из входа красное сияние выглядело едва ли не манящим. И если тот, кого он заметил, остался один, если экипаж корабля состоял всего из двух монстров, то сейчас внутри никого нет.

Даже если есть и другие, они действительно могут быть слишком заняты ремонтом, раз не появились, чтобы взглянуть на непрошеных гостей. Оставшиеся в корабле монстры вряд ли ожидают вторжения — мысль, что кто-то из людей осмелится появиться в доме столь грозного врага, наверняка кажется им невероятной.

Черт побери, разве это в самом деле не сумасшествие? Но Шеферу было не до размышления на подобные темы.

— Как только окажемся над их парадным подъездом, — сказал он, — сигаем вниз.

Лигачева повернулась к нему. Шефер прикидывал на руке вес своего солидного запаса зарядов «С-4».

— Постараемся гостить недолго, — добавил он, — но обязательно что-нибудь оставим на память о себе.

Глава 29

— Он должен быть где-то здесь, — сказал Куркин, заглядывая в пустой коридор и держа наготове АК-100. В холодном воздухе его дыхание вырвалось облачком пара, сам он едва сдерживал дрожь. — С другими его не было, и мы не нашли следов этого американца на снегу...

— Уму непостижимо! — воскликнул Афанасьев, осторожно обводя дулом автомата пространство коридора. — Ведь он может быть в любом закутке! Мыслимо ли такими малыми силами разыскать его в целом комплексе? Особенно если кто-то должен сторожить остальных американцев!

— А что же нам, по-твоему, делать? — с сарказмом спросил Куркин.

— Пусть себе бродит! — ответил Афанасьев. — Он всего лишь старик, что он может?

— Один человек с оружием может доставить достаточно... — продолжил было спор Куркин, но замер на месте, не договорив. — Слушай! — прошептал он.

Афанасьев остановился и прислушался.

— Голоса, — сказал он. — Но... Это два голоса, ты слышишь?

— Радиорубка, — догадался Куркин. — Он в радиорубке, говорит со своими... Наверное, у него есть собственная спутниковая связь, но, может быть, воспользовался нашей аппаратурой. Вот откуда второй голос!

Афанасьев задумчиво нахмурил брови:

— В это помещение ведет только одна дверь, да? Куркин кивнул.

— Тогда он в ловушке.

— Давай-ка не оставим ему шансов, — сказал Куркин. — Я достаточно насмотрелся на этих проклятых американцев и их штучки. Стреляем, как только распахнем дверь.

Афанасьев задумался, потом кивнул:

— Нет возражений.

— Тогда по моему сигналу.

Они стали красться к двери радиорубки, приготовив автоматы для немедленного огня. По мере их приближения голос слышался все громче, но только один, и явно из динамика.

— ... Вас, «Холодная Война Один». Ваше местонахождение подтверждаем. Повторяем, новый приказ из Центра, миссия отменяется, повторяем, отменяется. Конец сообщения.

Школьных знаний Куркиным английского языка было недостаточно, чтобы понять суть. Ему показались знакомыми всего два-три слова.

Он понадеялся, что никому нет дела до того, о чем вещал этот американский радиоголос.

Динамик умолк, но оказавшийся в ловушке американец тоже молчал. Наверняка обдумывает ответ, решил Куркин.

Однако наступившая тишина работала против них. Если они станут ждать, американец может услыхать их дыхание или шорох одежды. Куркин дал знак рукой.

Они вдвоем распахнули во всю ширь дверь и застрочили из автоматов короткими очередями, как: их учили. Пули забарабанили по бетонным стенам, разметая крошки цемента и пыль во всех направлениях.

Выпустив по десятку пуль, они прекратили стрельбу, поняв, что цели нет. Радиорубка была пуста. Радио работало, на столе стоял незнакомый металлический аппарат с открытой дверцей, из которой шли провода к небольшой тарельчатой антенне, выдвинутой из аппарата. Очевидно, это и есть американское устройство спутниковой связи.

Самого американца не было.

— Где он? — растерянно спросил Афанасьев и шагнул в помещение.

Дверь с бешеной скоростью двинулась ему навстречу и сбила с ног. Прежде чем Куркин успел сообразить, на него было направлено дуло М-16. После стрельбы он по привычке опустил собственный автомат, но своевременно вскинуть снова не успел.

Он не понимал, что говорил американец, но ситуация была достаточно очевидной. Солдат осторожно присел и положил автомат на пол, затем выпрямился и медленно поднял руки вверх.

Лежавший на полу Афанасьев приподнялся и сел — перед ним стоял пожилой американец с М-16 в руках. Второму русскому солдату тоже пришлось положить на пол оружие.

— Вы слишком шумные ребята, — заметил генерал Филипс, — я услышал ваши шаги за сотни метров. Долго же вы добирались. — Он отшвырнул оба АК-100 ногой и посмотрел на своих пленников. Затем нахмурился: — Обычно, я так не поступаю с безоружными, но вы вломились, стреляя из автоматов. — Он размахнулся М-16 и ударил стоявшего русского прикладом в висок.

Куркин упал.

Афанасьев съежился, и Филипс не стал повторять свой прием, пожалев парня. Он связал ему кисти рук ремнем от автомата, а из рукавицы и ремешка каски соорудил кляп.

Покончив с этим, генерал вернулся к радиоаппаратуре.

— "Холодная Война" вызывает базу, — сказал он. — Произошла заминка, прошу извинить. Повторите, пожалуйста, последнее сообщение.

— База вызывает «Холодную Войну», — послышалось из динамика. — В ходе операции произошли существенные изменения. Североамериканской ПВО обнаружен специальный русский транспортный самолет, который приближается к расположению вашего отряда. По данным разведки, на борту находится официальное политическое лицо высокого ранга. Более того, Москва угрожает полномасштабным вооруженным возмездием, если на русской территории произойдет инцидент, нарушающий их национальную безопасность. Секретность вашей миссии под сомнением.

— Дерьмо, — выругался Филипс.

— Вам надлежит собрать своих людей, избегать дальнейших враждебных контактов с чужой формой жизни и дать возможность их аппарату беспрепятственно покинуть Землю. Мы не желаем, чтобы технология пришельцев попала в руки русским, — лучше, если она не достанется ни одной стороне. Как поняли?

— Дерьмо! — в голос крикнул Филипс.

— "Холодная Война", повторите?

— Понятно, — сказал Филипс. — Мы собираем манатки и уходим, позволяя ублюдкам слинять.

— Подтвердите.

— А что если они не слиняют? — пробормотал он. — Полагаю, нам стоит остаться и посмотреть. — Громко он сказал: — Подтверждаю. «Холодная Война Один» прекращает связь.

Он выключил передатчик, собрал аппаратуру, подхватил с пола оба АК-100 и махнул русским на прощание рукой. Генерал решил, что лежавший без сознания очухается раньше, чем станет поздно, и поможет связанному освободиться, но ни тот, ни другой немедленной угрозы не представляли.

Учтя урок этой пары, от радиорубки до зоны обслуживания под нефтепроводом он двигался скрытно, как мог. Пленившие его людей русские не стали полагаться на стены и двери, а просто держали их под дулами автоматов на этом открытом пространстве.

Филипсу и на этот раз не составило труда перехитрить солдат, которые охраняли пленников, а не собственные спины.

— Не двигаться! — крикнул он, шагнув на освещенное место с М-16 наготове.

Русские часовые, вероятно, не поняли слов, но легко разобрались в интонации его команды и стояли неподвижно, пока американец их обезоруживал. Все они уже изрядно окоченели, от их боевого духа не осталось и следа.

Как только русские автоматы поменяли владельцев и стало окончательно ясно, кто теперь владеет положением, Филипс обратился к своим:

— Я связался с Центром, наша миссия... — Он замолчал и прищурился, затем спросил: — Где носят черти Шефера?

— Кому до этого дело! — ответил вопросом на вопрос Уайлкокс. — Давайте поиграем в пятнашки с этими уродами-пришельцами и уберемся из здешнего ада, пока окончательно не отморозили задницы!

— Он откололся с русской сучкой лейтенантом, когда мы оказались по уши в дерьме, оставшемся от нашей хваленой высокой технологии, — сказал Линч.

— Будь он проклят, — проворчал Филипс. Он несколько секунд пожевал губу, потом объявил: — Слушайте, получен новый приказ. Шило вылезло из мешка — кто-то дал русским знать, что мы здесь. Переходим в режим тихого исчезновения. Какая-то важная русская персона тащится сюда, чтобы взглянуть на нас, а Центру этого не хочется. Приказано свернуть миссию и сматываться домой, не привлекая внимания русских и не высвечиваясь за пределами их территории. Насколько я знаю Шефера, он отправился дать под зад пришельцам и не откажется от своей затеи, чтобы мы ему ни сказали. Надо остановить этого полицейского, пока он не развязал третью мировую войну.

— Кто станет затевать войну из-за того, что какой-то коп прикончит этих ребят из космоса? — возмутился Лассен.

— Никто, — согласился Филипс, — но если бесхозный звездолет останется здесь, на русской земле, разверзнется кромешный ад схватки за обладание этим кораблем. А теперь вперед, все до единого! Мы оставим русских ребят связанными, чтобы не помешали нам, а сами поглядим, как помешать Шеферу еще больше повредить их корабль.

Раше во все глаза пытался хотя бы что-то разглядеть в этой сибирской пустыне из окна кабины пахавшего снег и темноту снегохода.

Было холодно, словно в аду; даже при работавшем на полную мощность обогревателе, который наполнял кабину запахом выхлопных газов, стекло было таким холодным, что обжигало пальцы. Раше не был ни тепличным растением, ни калифорнийским пляжным мальчиком: ему пришлось пережить несколько зим, когда температура падала значительно ниже нуля, а ветер метался в бетонных ущельях Нью-Йорка, словно спущенный с цепи самой смертью. Но это не шло ни в какое сравнение со здешним морозом.

Еще хуже мороза угнетало ощущение абсолютной пустоты. Вряд ли поверхность Луны выглядит более мертвой, чем этот ландшафт за окном. Раше — городской парень, он родился и вырос в Нью-Йорке. До переезда в Блюкрик он даже представить себе не мог, как можно жить в городишке, где нет и десятка улиц хотя бы в одном направлении. Раше понимал, что ему далеко до любителя диких мест, но это... просто край Земли, конец жизни. Ни дать ни взять «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Трудно представить, что здесь может кто-нибудь выжить.

Даже Шефер.

Один из русских хлопнул его по плечу и показал рукой вперед. Раше стал вглядываться в мглу за окном, пытаясь разглядеть, на что обратили его внимание.

Он увидел какие-то строения.

— Нефтепроводная насосная станция Ассима, — сказал Комаринец, — мы почти на месте.

Внезапно с передних сидений послышался взрыв шумного спора, двое солдат возбужденно говорили по-русски и показывали пальцами на что-то впереди.

— В чем дело? — напрягшись, спросил Раше. Он чувствовал себя неуютно без оружия — свой повидавший виды «специальный» 38-го калибра пришлось оставить по требованию посла, который хотел избежать любого повода для международного скандала. Если эти твари, эти охотники, явившиеся с неведомой звезды, где-то здесь...

— Водителю показалось, что он заметил впереди на горизонте какое-то движение, — пояснил Комаринец.

— Пришельцы? — спросил Раше.

Потом вспомнил, что, даже если пришельцы здесь, их все равно не увидеть. Они легко превращаются в невидимок, когда захотят.

Если, конечно, их безделушки не отказываются действовать на таком морозе.

Комаринец отрицательно покачал головой:

— Думаю, ему действительно показалось или ветер взметнул вверх кучу какого-нибудь бумажного мусора или тряпья.

Это заявление, имевшее, видимо, целью успокоить его, заставило Раше разнервничаться еще больше: вероятно, твари все-таки здесь, но не успели включить экраны невидимости, сразу не заметив приближение колонны снегоходов.

— Что бы он ни увидел, сейчас там нет ничего, — сказал Комаринец.

— Надеюсь, что так, — с жаром поддержал его Раше, — я в самом деле очень на это надеюсь.

Глава 30

Шефер осторожно шагнул на корпус корабля.

— Горячо, — сказал он, — но сапоги, похоже, терпят.

— Вы говорили, что эти твари любят тепло, — напомнила Лигачева.

— Я тоже, — усмехнулся Шефер, делая второй шаг. — Не знал, что оно нравится и их кораблям. Знаете, у меня такое впечатление, что корпус живой.

— Может быть, он действительно живой, — предположила Лигачева, — мы ведь ничего не знаем.

— Значит, если войдем внутрь, то окажемся в его утробе? — с насмешливой гримасой спросил детектив. — Могу предложить несколько подходящих вещей, которыми хотел бы набить эту утробу.

— Вы хотите, чтобы им стало по-настоящему жарко, а? — с нервным смешком поддержала его Лигачева. — Что ж, почему бы и нет? — Она соскользнула с валуна и смело направилась к входу, держа наготове АК-100.

Шефер тоже улыбнулся.

— Почему бы нет? — повторил он, ни к кому не обращаясь.

Они вошли, тесно прижимаясь друг к другу.

Шефер ожидал, что они попадут в атмосферную камеру или какой-то тамбур, отделяющий вход от внутренних отсеков, но ничего похожего не оказалось: все выглядело так, будто перед ними открывалась пещера.

Однако едва они оказались в ней, все вокруг разом изменилось. Воздух был спертым, пропитанным резким запахом масла, видимость застилала дымка влажного тумана, в котором было трудно дышать. Освещение давало красновато-оранжевое сияние красных стен этой пещеры, сплошь покрытых сложным узором переплетения чего-то совершенно непонятного. Были эти узоры механизмами, украшением или какими-то элементами конструкции, ни Шефер, ни Лигачева догадаться не смогли.

Но чем бы они ни были, их вид вызывал отвращение. Шефер не собирался тратить время на изучение узоров на переборках вблизи. Он и без того уже чувствовал слабость и головокружение.

Детектив задавал себе вопрос, есть ли здесь силовое поле или какое-то устройство, чтобы удерживать эту удушливую атмосферу, либо она сама не желает смешиваться с земной.

— FM, — сказал он по-английски, вспомнив, что о частотной модуляции ему что-то рассказывал один инженер, — черт бы побрал это колдовство!

Он оглядел освещенное призрачным светом пространство, ограниченное безумно разукрашенными переборками, в которое откуда-то нагнетался липкий, колеблющийся туман этой атмосферы. Потом остановил взгляд на том месте, где искривленный проход, в котором они стояли, открывался в громадный отсек. Украшенные красным узором пиллерсы подпирали подволок, во все стороны открывались новые искривленные проходы или округлые ниши. Внутреннее устройство корабля походило на лабиринт, все закоулки которого затопляли зловещий красный свет и вонючая мгла.

— Неудивительно, что они такие дерганые, — сказал он. — Запри меня минут на пятнадцать в этом сумасшедшем доме, я тоже захочу кого-нибудь убить. — Он вскинул АК-100. — Боже правый, я уже захотел.

— Подождите, — остановила его Лигачева. — Взгляните туда.

— Куда? — спросил Шефер.

Лигачева показала рукой в сторону одной из округлых ниш. Шефер проследил глазами направление.

И увидел, что привлекло ее внимание. Одна секция переборки не была красной. В этом ужасном красном освещении трудно было сказать наверняка, зелеными, серыми или черными были детали этого участка конструкции, но явно не красными.

В переборке была рваная брешь. На взгляд Шефера, это походило на результат взрыва, но он решил, что пришельцы вполне могли просто разорвать переборку, чтобы отремонтировать что-то скрывавшееся за ней.

Части странного узора тоже кое-где были заменены не их красным материалом, а обыкновенными земными трубами, вентилями и электрощитами. На некоторых щитах Шефер даже разглядел буквы кириллицы.

— Грязные ублюдки! — воскликнула Лигачева. — Они напали на станцию, перерезали всех рабочих, мой дозор, моих друзей! Они поубивали их всех, чтобы получить это!

— Надо отдать им должное, — спокойно возразил Шефер, — они находчивы. Что-то тут взорвалось в результате крушения, или взрыв и вызвал его, заставив сделать незапланированную остановку в этой яме. Ваша маленькая насосная станция просто послужила им в качестве придорожной мастерской.

— Но они перебили всех людей в этой мастерской из-за нескольких деталей! — крикнула Лигачева. — Это ведь не секретное оборудование, даже не что-то специальное — просто трубы и арматура! Они могли попросить. Предложить бартерную сделку! Могли, в конце концов, набрать этого хлама сколько угодно даром — кто бы помешал им, с чего бы мы стали беспокоиться о таком мусоре? — Она ударила прикладом автомата по трубам. — Это же просто хлам.

Шефер схватил ее за руку и отдернул от стены.

— Прекратите истерику! — приказал он. — Достаточно, черт побери! Она стала вырываться.

— Но...

— Сейчас же заткнитесь! Их может быть на борту много! Если хотите, чтобы у нас остался шанс устроить здесь что-нибудь стоящее, замолчите, пока эти твари не услышали нас!

Лигачева затихла, и Шефер отпустил ее.

— Могу признать, — сказал он, — что наши друзья вели себя не лучшим образом, посетив вашу страну. И вполне согласен с вами, что, прежде чем покинуть их корабль, мы просто обязаны оставить что-то на память о себе.

— Какого сорта «что-нибудь»? — спросила Лигачева.

Шефер тряхнул рюкзаком:

— Ну, несколько этих игрушек в нужных местах должны их позабавить.

Лигачева задержала взгляд на рюкзаке, потом повернулась к залатанной кое-как дыре:

— Да, но...

Мощный удар, в полном смысле ниоткуда, сбил их обоих с ног, не дав ей договорить. Удушающий туман на уровне пола оказался еще более плотным, и Шефер закашлялся, прежде чем неизвестно откуда взявшийся пришелец схватил его одной рукой за горло.

Он был крупнее и уродливей, чем любой из тех, кого Шеферу доводилось видеть. На нем не было маски — видимо, на борту корабля они их не носили. Желтые пальцы с черными когтями сомкнулись на шее Шефера не настолько сильно, чтобы причинить серьезную травму, но достаточно крепко, чтобы приподнять его над полом и не позволить вывернуться.

Лигачева появилась из тумана со своим АК-100 в руках, но секунду промедлила, соображая, как бы не ранить Шефера. Монстру этого времени оказалось достаточно, чтобы успеть треснуть ее по спине свободной рукой, не дав нажать на спусковой крючок. Она ударилась о стену и, совершенно ошеломленная, тяжело осела, снова исчезнув в дымке.

Шефер извивался, стремясь освободиться из хватки твари, но сопротивлялся искушению попытаться разжать желтые пальцы. Он знал, что они слишком сильны, чтобы надеяться на удачу в такой попытке. По человеческим стандартам он тоже силен, и, будь перед ним человек, Шефер смог бы освободиться. Но для борьбы с этим существом нужен другой способ. Голыми руками с ним ничего не добиться, до АК-100 не дотянуться. Значит, надо искать другое оружие.

Он пошарил рукой за спиной.

Существо зарычало на него резким, неслыханным на Земле голосом. Напоминавшие то ли щупальца, то ли пальцы наружные клыки, окружавшие его пасть, отвратительно ощетинились, вертикальные губы широко раскрылись, обнажив внутренние зубы.

— Будь я проклят, если не отправлю тебя в ад, — выдавил из себя Шефер, сжав в руках обломок стержня, бывшего до аварии частью какой-то детали разрушенной переборки. Убедившись, что рваный конец достаточно острый, он крепко сжал стержень в руке и выхватил из-за спины.

Не медля ни мгновения, Шефер вонзил обломок в бок хищнику пришельцу.

Существо завопило от боли и отшвырнуло его в сторону, словно надеясь, что вместе с детективом выдернет и проткнувший его импровизированный кинжал.

Шефер покатился по полу, но мгновенно вскочил на ноги. Он тяжело дышал, однако остался цел и невредим. Шаря глазами вдоль заделанной дыры в переборке, он надеялся разглядеть еще какой-нибудь острый обломок.

— Ты только скажи мне, — говорил он, не упуская из виду ревущего пришельца и надеясь прошмыгнуть мимо него к куче хлама возле отремонтированной конструкции, — почему Земля? Почему всегда Земля? Почему бы не устраивать большую охоту на Марсе, или Юпитере, или на проклятом Сириусе, или где-нибудь у черта на куличках? Ведь Галактика почти безгранична, неужели нет другого места? Почему бы вам просто...

И тут за спиной врага в тумане возникла тень. Вновь прибывший еще не выключил свой экран невидимости, а Шефер уже знал, что теперь придется сражаться не только с раненым врагом.

Существо стало видимым, и Шефер узнал висевший на его плече труп — труп часового, которого они с Лигачевой прикончили в овраге.

— Ох, дело дрянь.

Он отступил к куче хлама возле залатанной дыры в переборке, понимая, что может быть загнан в угол, но не придумал ничего лучше. Раненый хищник слегка пошатывался, держась за бок, но стоял прямо. Только что вошедший, не удостоив взглядом травмированного товарища, уставился на Шефера, но в атаку не бросился. Он снял мертвого с плеча и осторожно опустил на пол, ни на мгновение не спуская с Шефера защищенных очками маски глаз.

Затем пришелец что-то отсоединил от маски и послышалось шипение газа, не смолкавшее несколько секунд. Он снял маску, обнажив свое ужасное лицо. Эти жуткие части его пасти, походившие на какой-то гибрид клыков, пальцев и щупальцев, настороженно ощетинились. Чудовище шагнуло к Шеферу, который безуспешно пытался нащупать острый обломок.

И тут из клубящегося тумана снова появилась Лигачева. АК-100 уже был у плеча, и она открыла огонь.

Пришельцы, как Шефер хорошо знал, могли просто не обращать внимания на малокалиберные пули: у них невообразимо крепкие шкуры. Однако упрочненные и заключенные в тефлоновое покрытие оказались для них новинкой. Они дырявили монстров с той же легкостью, что обычные пули пробивают человеческое тело, и блестящая желтовато-зеленая кровь брызнула из десятков внезапно полученных ран.

Подступавшее к нему существо рухнуло сразу; над местом его падения поднялся вихрь тумана и собрался в облако. Другой пришелец, видимо уже принявший солидную дозу того, что у этих тварей эквивалентно эндорфинам, выдвинул из манжета на запястье двойные зазубренные лезвия и успел сделать несколько нетвердых шагов в направлении Лигачевой, прежде чем рухнуть в густой туман на пол.

— Он не убит! — крикнул Шефер. Ему было хорошо известно, как выносливы эти твари.

— Знаю, — сердито откликнулась Лигачева. Она шагнула вперед, приставила АК-100 к голове пришельца и нажала на спусковой крючок.

Брызнула желтая кровь.

Она сосредоточила все внимание на втором существе: он ухитрился перевернуться и поднять когтистую руку при ее приближении, но это лишь означало, что причитавшиеся ему последние восемь пуль оказались выпущенными ему в лицо, а не в затылок.

Эхо автоматного огня было странно глухим в этой туманной атмосфере и быстро замерло.

Лигачева молча стояла над тремя поверженными существами — двоих она уложила только что, третьего расстреляла еще раньше. Она вглядывалась в них сквозь дымку, стараясь как можно лучше рассмотреть изуродованные пулями лица.

— Вот теперь они убиты, — сказала она с удовлетворением в голосе.

— Вероятно, — согласился Шефер, — хотя давайте не будем тратить время на то, чтобы удостовериться окончательно. Если на борту этого сумасшедшего дома еще остались приятели наших веселых ребят, они могут появиться в любую минуту.

— Я могу перезарядить автомат, пока вы мастерите бомбу...

— Думаю, разумнее заняться этим за воротами, — сказал Шефер. — Они могут появиться прямо сейчас — не забывайте об их фокусе с невидимостью.

Откуда-то послышалось шипение. Лигачева помедлила еще полсекунды, затем метнулась в коридор, через который они вошли.

Шефер не отставал.

Мгновение спустя они выбрались на открытый воздух — воздух Земли. Даже холодный, лишенный любых запахов, сибирский воздух буквально возродил все ароматы жизни, был во сто крат лучше той гадости, которой им пришлось дышать на борту корабля пришельцев, и как только они забрались на знакомый валун, оба несколько секунд молча постояли, с наслаждением вдыхая его.

Шефер разглядывал Лигачеву. Она вовсе не красавица, но он смотрел на нее с удовольствием.

— Очень хорошо стреляли, товарищ, — сказал он.

— Надо отдать должное и вашей американской технологии, мистер, — отпарировала Лигачева. — Конечно, моя меткость тоже чего-то стоит. — Она сняла израсходованный магазин с АК-100. — Дайте-ка мне еще один рожок этой технологии, или лимит исчерпан?

Шефер улыбнулся и открыл рюкзак. Он подал ей новый магазин, затем стал вытаскивать блоки «С-4» и подключать провода.

— Если мы соорудим из всего этого одну бомбу и забросим ее внутрь, то их корабль разлетится в щепки, — заметил он, не прекращая работу.

— И сможем покопаться в обломках, а у наших правительств появится повод повоевать, — сказала Лигачева.

Шефер пожал плечами, соединяя проводами запалы нескольких зарядов:

— По мне, все это не стоит и дерьма. Я просто хочу дать этим ублюдкам понять раз и навсегда, что Земля не такое уж безопасное место для их забав.

Лигачева не ответила. Она задумчиво наблюдала за трудившимся Шефером, пока он не закончил снаряжение своей бомбы и не засунул ее в рюкзак.

— Может быть, нам стоит еще немного подумать об этом, — заговорила она наконец, когда он уложил электронный таймер в специальный кармашек рюкзака и закрепил его ремнем.

Шефер поднял на нее взгляд.

— Я тоже хочу, чтобы они ответили за свои преступления, — продолжала Лигачева, — но мне совсем не хочется, чтобы американцы прибегли к помощи ракет, дабы обрести уверенность, что моя страна не воспользуется этим звездолетом для завоевания былого положения великой державы мира.

— У Вашингтона кишка тонка шарахнуть ядерными ракетами по кому бы то ни было, — возразил Шефер. — Мы просто украдем его у вас, а потом раздадим всем сестрам по серьгам.

— И что в этом будет хорошего?

Шефер собрался ответить, но мгновенно окаменел, сидя на валуне на корточках, с рюкзаком-бомбой в поднятой руке. Его взгляд был прикован к входу в корабль пришельцев.

Лигачева волчком повернулась в ту же сторону.

В проеме входа стоял один из монстров и смотрел на них. Он был без маски — и вышел он не для того, чтобы драться, сообразила Лигачева, а просто взглянуть, что происходит.

Это вовсе не означало, что он не мог уничтожить их обоих, не оставив и полшанса. Ему должно быть известно, что они убили его товарищей. Она внезапно ужаснулась, сообразив, что он видит в ее руках АК-100, именно то оружие, которое снесло головы всем трем монстрам.

— Если она немного переменит хватку и вскинет автомат, то, может быть, и успеет застрелить пришельца, если он не оторвет ей голову первым. Она уже видела, с какой скоростью способны двигаться эти твари, как быстро они умеют убивать.

Однако Лигачева не делала попытки и держала дуло автомата отведенным в сторону. Она лишь отвела взгляд, чтобы посмотреть на Шефера и удостовериться, что он по-прежнему не шевелится.

Детектив не оправдал ее ожиданий: он уже очнулся и продолжал деловито возиться со своей бомбой.

— Теперь порядок, — крикнул Шефер пришельцу. — Выходи поиграть! Эти «эс четыре» превратят тебя в гамбургер быстрее, чем агентство новостей дает отбой своим байкам.

Лигачева во все глаза смотрела, как пальцы Шефера приближаются к кнопкам индикатора кода установки таймера электронного детонатора.

— Но если вы установите его, чтобы сразу убить эту тварь, то взрывом прихватит и нас! — воскликнула она.

Шефер даже не посмотрел на нее. Он не сводил взгляда с пришельца, все его внимание было поглощено врагом.

— Я устал от ваших забав, — бубнил он. — Мне надоело возиться со всеми вами! На этот раз мы покончим с этим...

Лигачева поняла, что он имел в виду. Шефер действительно был готов умереть. Он просто хотел, чтобы его смерть обрела смысл, тот смысл, которого он не нашел в жизни: он решил прихватить врага с собой.

Ей хотелось остановить его, но детектив сидел довольно далеко, и она не успела бы дотянуться до детонатора, а что-то кричать бесполезно, потому что он даже не услышит, какие бы убедительные слова она ни нашла.

И тут прозвучал выстрел, пуля ударила в корпус корабля в нескольких сантиметрах от ног Шефера.

Лигачева, Шефер и пришелец одновременно подняли взгляды на то место, откуда стреляли.

Пятеро мужчин в коричневых парашютных костюмах стояли на краю оврага, глядя на них. Шестой был на коленях, с дымящимся стволом автомата.

— Бросайте это дело, коп, или следующая пуля пройдет между глаз! Русская тоже пусть бросит оружие! — крикнул по-английски стоявший на коленях.

Глава 31

Шефер уставился на солдата с автоматом.

— Уайлкокс, — сказал он и осторожно опустил рюкзак на валун; мешок соскользнул на корпус корабля.

— Извини, сынок, — крикнул генерал Филипс, — на этом все!

Лигачева бросила АК-100 и обвела взглядом стоявших над оврагом людей. Американцы следили за ними от самой насосной станции, но не пришли на помощь, когда надо было драться с монстрами. Вместо этого они вознамерились не дать Шеферу положить конец угрозе нового появления пришельцев.

Им нет никакого дела до жизни Шефера или ее жизни — Уайлкокс дал ясно это понять. И... что же? Они хотят, чтобы пришелец остался жив? Они хотят получить корабль?

Вероятно, они просто не хотят, чтобы этот звездолет остался на ее Родине. Им больше по вкусу, чтобы пришелец убрался восвояси, а потом вернулся и снова устроил резню ради собственной прихоти.

Лигачева начала понимать, почему Шефер, этот изнеженный американец, ожесточился не меньше русских, вынужденных бороться за выживание в следующих одна за другой войнах и революциях, не говоря уже о суровых зимах.

А что же этот пришелец? Он действительно хочет просто улететь в своем на скорую руку залатанном корабле? Она бросила на него взгляд.

Тварь стояла и пялила глаза на людей над оврагом, наблюдала за ними и ждала. Что-либо прочитать на отвратительной нечеловеческой физиономии было невозможно. Ей хотелось бы знать, о чем чудовище думало.

Ему ненавистен холод. Скорее всего пришелец хочет побыстрее покинуть Землю.

— Новый поворот дела, генерал? — крикнул Шефер.

— Вам не понравится, — отозвался Филипс. — Мне он нравится не больше, чем вам, но приказано позволить им беспрепятственно взлететь. Так что двигайте оттуда, аккуратно и налегке.

Лигачеву продолжал мучить вопрос, что пришелец думает обо всем этом. Понимает он, о чем говорят? Или он сбит с толку? Не кажется ли ему происходящее какой-то ловушкой?

Или он просто очарован, изумлен спектаклем, радуется склоке в стае дичи, на которую его сородичи привыкли охотиться?

— Я плясал под вашу дудку, генерал, с самого начала этой заварушки, — сказал Шефер. — Какого черта вы от меня хотите, зачем мне вас слушать? Ваши люди отобрали у меня все, чем я дорожил; — работу, дом, брата. Что я получу, если поступлю так, как вы хотите, — пулю в голову? Отвяжитесь!

Шефер напружинился, чтобы прыгнуть за рюкзаком.

Продолжавший стоять на коленях Уайлкокс холодно ухмыльнулся, поудобнее ставя палец на спусковой крючок.

— Я ждал этого момента со вчерашнего дня на стрельбище, — сказал он, словно обращаясь к автомату, подрагивавшему от нетерпения в его руках. — Прощай, коп!

Он ошибся в оценке стремительности Шефера. Пуля не задела ни одного жизненно важного органа, но прошила мякоть бедра.

Этого оказалось достаточно, чтобы заставить Шефера беспомощно покатиться по нестерпимо горячему корпусу звездолета пришельцев. Он промчался мимо рюкзака и грохнулся к ногам чудовища, в метре от открытого входного люка.

Подняв взгляд на тварь, Шефер увидел подрагивавшие клыки-щупальца его пасти и набрал полные легкие воздуха. Он ощутил запах собственной паленой кожи, обожженной корпусом корабля.

— Что ж, приступай, — крикнул детектив, обращаясь к чудовищу, — давай покончим с этим делом!

Монстр посмотрел на него сверху вниз, прищурив глаза, и снова поднял взгляд на край оврага. Потом повернулся и стремглав бросился внутрь корабля, оставив Шефера лежать на пандусе входа.

— Нет, ублюдок! — закричал ему вслед Шефер. — Эй, пришелец, сукин ты сын! Лучше я погибну, сражаясь с тобой, чем меня продырявит этот болван Уайлкокс! — Он попытался вскочить на ноги, но снова упал и покатился, на этот раз плюхнувшись в перемешанную с гравием грязь, которая окружала корпус корабля.

— Первая пуля была во славу Господа Бога и на благо Америки, — сказал Уайлкокс, прицеливаясь в голову Шефера, — а эта от меня!

Генерал Филипс, стоявший рядом с ним, стиснул зубы.

Прогремел выстрел, эхом отразившийся от стен оврага...

Уайлкокс внезапно рухнул лицом в снег. Из раны в пробитом пулей плече обильно текла кровь.

Филипс резко повернулся и посмотрел на гребень окружавшего овраг снежного наноса.

— А эта — от меня, — послышался громкий голос с явным привкусом бруклинского акцента.

Филипс увидел мужчину с оружием в руках, из дула ствола поднималась струйка дыма. Немного грузноватый мужчина, в русской армейской шинели и меховой шапке, держал в одной руке АК-74. Несмотря на одежду и снаряжение, Филипс почему-то не сомневался, что перед ним американец.

— Привет, генерал, — сказал стрелок, — познакомьтесь с равным по званию. — Он махнул свободной рукой вдоль гребня, и Филипс увидел еще двадцать или тридцать человек в русской военной форме. Они медленно приближались, умело держа под прицелом небольшую группу американцев. Один из них, крупный мужчина в офицерской шинели, шел без оружия. На него и был направлен жест говорившего. — С генералом российской армии Пономаренко.

Пономаренко выступил вперед.

— Ваши люди преступили нормы международного права! — выкрикнул он по-английски, с тяжелым акцентом.

Стоявшая внизу на валуне Лигачева внимательно прислушивалась и пристально вглядывалась в темноту, хотя могла видеть из своей ямы очень мало, Она узнала голос Пономаренко и понимала, что должна бы была почувствовать облегчение. На выручку прибыли соотечественники. Но вместо облегчения ее одолевало отчаяние. Это ожесточенное отчаяние было сродни тому, которое мучило, как она думала, американского детектива. Ее чувства омрачала горечь смешения понятий правого дела и вопиющей несправедливости. Все сводилось к тому, чаша весов какой стороны перевесит, кто овладеет этим оружием, куда направит его. Никому нет дела до того, что эти твари с неведомых звезд перебили хороших людей. Встретившихся на краю оврага заботит только политическое преимущество стороны, которую они представляют. Эти люди не видят в пришельцах монстров, их интересует лишь технологическое сокровище, которым владеют твари.

Ее народ — если говорить обо всем человечестве, а не только о русских — цапается между собой, позволяя истинному врагу, погубившему его сородичей, безнаказанно удрать.

Ради чего погибло так много людей? За что они пострадали? Получит ли кто-то по заслугам, когда все это кончится?

Конечно нет.

Ей вдруг стало не до разыгравшейся на краю оврага драмы. Камень под ногами начал вибрировать, и возник какой-то воющий звук, почти такой же, как шум разогреваемого реактивного двигателя.

Она сразу поняла, что происходит, и бросилась в сторону, чтобы подальше убраться от корабля до того, как он оторвется от земли. По пути она прихватила начиненный взрывчаткой рюкзак Шефера. Она сделала это совершенно инстинктивно, даже не подумав, зачем он ей нужен.

Пока она спускалась к Шеферу, вой становился все громче. Детектив месил грязь, пытаясь подняться на ноги, но простреленное бедро не хотело служить ему, а каждое движение отдавалось болью в обгоревшей коже.

— Они уже почти готовы отчалить, — сказал он.

— Думаете, я этого не знаю? — огрызнулась Лигачева. — Пошли, мы должны успеть выбраться! — Она схватила руку Шефера, бросила ее себе на плечи и попыталась вытащить детектива из ямы, в которой увяз корабль.

Ничего не вышло: Шефер оказался для нее слишком тяжелым.

— Не подать ли руку? — послышалась английская речь.

Лигачева подняла взгляд и вцепилась в предложенную руку.

Вместе с незнакомцем они выволокли Шефера на камни.

Детектив совсем ослаб от ожогов и потери крови. Он с трудом поднял глаза на их спасителя и произнес:

— Раше?

— Да, это я, — ответил Раше. Лигачевой показалось, что пришедший на помощь американец едва сдерживает слезы. — Чтобы наговориться всласть, Шефер, — добавил он, — мы вряд ли могли выбрать для встречи иное местечко!

— Христа ради, Раше, какого черта тебя сюда занесло? — спросил Шефер.

— Кое-что прослышал и подумал, не смогу ли чем-то помочь, — ответил Раше, продолжая вместе с Лигачевой затаскивать Шефера повыше на стену оврага. — Ведь найти нового хорошего друга гораздо труднее, разве ты этого не знаешь?

Шефер не ответил. Лигачева посмотрела на него, потом перевела взгляд на этого Раше.

Очевидно, Шефер не так одинок в этом мире, как ему казалось.

Она вдруг почувствовала себя лишней. Едва они успешно преодолели самый крутой участок склона, она оставила друзей-американцев подыскивать себе укрытие на скалистой стене оврага. Теперь за Шефера можно не беспокоиться, подумала она. У него оказался друг, который примчался за ним, исколесив полмира и прорвавшись сквозь кордоны соперничающих армий. Даже этот циник не сможет утверждать, что к нему безразлична вся вселенная. Невозможно остаться равнодушным к такой преданности.

Сама она никогда не сомневалась в существовании человеческого тепла даже в сибирском запустении. Чего ей сейчас недоставало, так это справедливости, которая ускользала с каждой секундой. Эти твари, искромсавшие и выпотрошившие рабочих Ассимы только потому, что те попались под горячую руку, могут избежать справедливого возмездия. Она подняла рюкзак Шефера и посмотрела на индикатор таймера детонатора.

Он оказался достаточно простым. Лигачева вполне прилично владела английским, чтобы понять надписи на кнопках «УСТАНОВКА» и «ПУСК», а цифры и англичане и русские используют арабские.

Грохот и вой, нараставшие внизу под стеной, слились в единый высокий гул.

Она набрала число 45, но вряд ли смогла бы объяснить почему, хотя сорокапятисекувдная отсрочка взрыва казалась ей самой подходящей.

Лигачева посмотрела вниз на корабль пришельцев. Отверстия в его кормовой оконечности сияли голубым пламенем, превращая полярную ночь чуть ли не в яркий день. Но сейчас ее интересовало совсем другое отверстие — вход в корабль. Оно продолжало зиять на его корпусе тусклой красной раной. Значит, люк все еще был открыт, но до него не так уж близко.

И все же она сможет добросить до него рюкзак и наверняка не промахнется. С того места, где она стояла на выступе стены оврага, попасть в люк тяжелым мешком действительно не просто, но она постарается. Лигачева поднесла палец к кнопке «ПУСК».

— Прекратите, лейтенант, — послышался сверху голос генерала Пономаренко.

Она подняла взгляд навстречу полдюжине направленных на нее автоматов и лицу Пономаренко, на котором не было и тени улыбки.

— Очевидно, у вас в руках взрывное устройство, — сказал он, — и вы, не испросив позволения, намерены использовать его против этого корабля. — Он пренебрежительно фыркнул. — Я еще в Москве подозревал вас в некомпетентности, но теперь вы продемонстрировали ее в полной мере. Не смейте уничтожать этот источник силы! Оставьте свою адскую машинку!

Лигачева неохотно подчинилась, опустив бомбу на выступ у своих ног. У нее была слабая надежда, что выступ обломится под ней, когда вечная мерзлота подтает чуть больше, и она вместе с бомбой упадет на корабль, а там уж как-нибудь ухитрится швырнуть рюкзак в открытый люк, прежде чем ее успеют остановить выстрелами.

Выступ обламываться не пожелал.

Пономаренко закричал во все горло:

— Уполномочен заявить, что это постороннее транспортное средство объявляется незаконно вторгшимся на территорию России!

Лигачева посмотрела на Шефера. Он тяжело опустился на камни в десятке метров от нее, не без помощи своего удивительного друга Раше, но не спускал с нее глаз.

Она подумала, что этот парень мог бы что-нибудь сказать ей, как-то вдохновить или подбодрить, но Шефер только улыбался.

Двигатели корабля ревели уже так, что дрожала земля.

— Генерал, не думаю, что пилот услыхал ваше заявление, — крикнула Лигачева.

— Воздушные силы уже на подходе, — ответил Пономаренко. — Если корабль взлетит, они попробуют заставить его вернуться. Ну а коль им это не удастся... что ж, в будущем, несомненно, появятся новые шансы.

— Вы так думаете? — воскликнула Лигачева. Она снова посмотрела на корабль, потом на рюкзак. Она не сможет поднять и сбросить его, опередив огонь нацеленных в нее автоматов.

Да и нет у нее такого навыка. Она ведь не американка, с детства помешанная на бейсболе или баскетболе. Но она русская и все свободные часы детства гоняла футбольный мяч.

— Генерал, — крикнула она, — пропади все пропадом!

Она решительно отвернулась от него, одновременно нажав носком сапога кнопку «ПУСК», словно устанавливая мяч на одиннадцатиметровой отметке, затем подцепила рюкзак ногой снизу и что было силы швырнула его в цель, не сомневаясь, что этот гол станет самым важным из всех, какие ей доводилось забивать в своей жизни на футбольных полях.

Несмотря на то что ни по весу, ни по форме рюкзак никак не соответствовал стандартам футбольного мяча, он по хорошей навесной траектории аккуратно опустился точно в то место, куда она хотела попасть, — в проем по-прежнему остававшегося открытым входного люка.

Рев двигателей достиг невиданной силы, все окружающее пространство озарилось голубовато-белым сиянием, корабль вырвался наконец из плена грязи и камней, поднялся над оврагом и помчался навстречу полярной ночи.

Глава 32

Лигачева стряхнула пыль с лица, поморгала, освобождая от нее ресницы, и села, не вполне соображая, как оказалась на спине, еще не отдавая себе отчет, где находится.

Затем огляделась и поняла, что осталась на том же выступе стены оврага. Внизу догорали сотни небольших костров, оставленных взлетевшим кораблем пришельцев. В десятке метров у нее за спиной Шефер и Раше жались среди камней, стараясь спрятать головы от дождя скальных обломков.

А много выше них в восточном небе слабым пятном света сверкал удалявшийся корабль.

Она подумала, что русским воздушным силам вряд ли удастся перехватить его. С момента взлета прошло каких-то тридцать секунд — она была уверена, что не больше, — а он уже почти скрылся из виду.

Тридцать секунд...

Не вывалился ли рюкзак при взлете? Достаточно ли далеко она зашвырнула его внутрь, чтобы взрыв причинил какой-то реальный вред кораблю?

В ответ на ее вопросы далеко в небе расцвел крохотный огненный шар. Бомба таки взорвалась...

Шар стремительно разрастался, и вскоре все небо осветилось потрясающей, ослепительной белой вспышкой.

Она знала, что взрыв даже целой тонны «С-4» не мог бы вызвать подобное. Наверняка взорвался корабельный запас топлива, что бы ни служило источником энергии на корабле пришельцев. Может быть, рюкзака «С-4» действительно хватило для детонации такого взрыва, но не исключено, что дело в наскоро выполненном ремонте.

Она была уверена, что в любом случае обломки анализировать не придется, потому что после такого взрыва для разгадывания головоломок не найдется даже самой маленькой детали.

Она закрыла глаза и подождала, пока пройдет ослепление от вспышки взрыва. Когда она открыла их снова, над ней стоял генерал Пономаренко.

— Вы соображаете, что натворили, дурная баба? — взревел он. — Вашей воинской карьере пришел конец, Лигачева! Будет следствие, официальное дознание, возникнут вопросы и у Федерального собрания...

— Я давно хочу этого, — ответила она, — и буду рада рассказать миру, как в новой, демократической России обращаются со своими солдатами и рабочими, поведать о том, какую околесицу мы плели американцам, лишь бы не дать им приблизиться к этим нашим гостям!

— Уверен, что в этом не будет необходимости, — послышался другой голос.

Рядом с генералом остановился аристократического вида мужчина в штатском.

Он перешел с русского на английский:

— Я Григорий Комаринец, посол России в ООН. Думаю, мы можем рассчитывать на сотрудничество генерала Филипса в деле внесения ясности в этот небольшой инцидент без привлечения Федерального собрания и прессы. Нет необходимости волновать общественность подробностями, не так ли, генерал?

Лигачевой незачем было слушать ни ответ Филипса, ни продолжение разговора. Она поднялась на ноги, отвернулась и, отплевываясь, стала стирать пыль с лица, а заодно и досаду с сердца.

Ни одна из сторон не пожелает признаться, как далеко она могла зайти в стремлении украсть технологию пришельцев или воспрепятствовать сделать это противной стороне. Ни одна сторона не захочет обсуждать нелепую жажду убивать, продемонстрированную Яшиным, Уайлкоксом и остальными. Ни те ни другие не захотят признать само существование пришельцев.

Поэтому все останется в тайне. Филипс и Комаринец состряпают для прикрытия какую-нибудь историю. Может быть, расскажут о появлении здесь иранских террористов. Что бы они ни придумали, все станут твердо держаться согласованной версии.

Она тоже будет помалкивать, потому что, даже если ее военная карьера на этом не закончится, она вполне может внезапно «погибнуть в катастрофе» или «покончить с собой», не сумев выйти из депрессии после гибели товарищей по оружию.

И, кроме того, никто ей все равно не поверит. Монстры-пришельцы, потерпевшие аварию в Сибири? Кто такое станет слушать?

Она горько улыбнулась Шеферу и его другу. Они знают, что такое правда и чего она стоит. Шефер уже пробовал растолковать ей это. Знают и понимают, но увезут свое понимание с собой.

Раше ответил ей улыбкой, хотя и не был уверен, что она хорошо видела его лицо на таком расстоянии в темноте, потом спросил Шефера:

— О какой чертовщине шла там речь? Я слышал, что посол планирует замять это дело, но о чем говорили девушка и генерал?

— Он угрожал ей, а она послала его ко всем чертям, — довольно вольно перевел Шефер содержание перебранки Лигачевой и Пономаренко. — Этот ребенок учится быстро. Если она больше не нужна русским, наверное, мы сможем подыскать ей местечко в Управлении полиции Нью-Йорка.

Раше дружелюбно фыркнул:

— Ты всерьез собираешься устроить это для нее? Значит, я вправе думать, что она тебе понравилась.

Шефер улыбнулся:

— Можешь зубоскалить, Раше, но мне кажется, да.