Все проклятые королевы

— Можете протестовать сколько угодно, ведьмочки. Но эти мальчики продолжат проходить через мой шатёр, и им ещё повезёт, если…

Он не успевает договорить.

В одно мгновение он ещё стоит здесь — и вдруг исчезает. Всё вокруг окрашивается в алый.

Я застываю на месте, пытаясь осознать, что только что произошло.

Раздаётся крик, приглушённый, словно через вату. Инстинктивно поднимаю руки, стираю что-то с глаз. Мир становится яснее, но воздух по-прежнему пропитан густой, зловещей краснотой. Густая кровавая завеса оседает на капитанах, на камне, на цветах и на воде в пруду, которая темнеет с каждой секундой…

За первым криком следует ещё один. Потом ещё.

И тогда я вижу Одетт. Она стоит передо мной, не двинувшись с места. Теперь между нами больше ничего нет. Вся покрытая кровью, с головы до ног.

Единственное, что изменилось, кроме того, что её залила чужая кровь, — это рука, вытянутая туда, где всего мгновение назад стоял Дерик. Пальцы сжаты, костяшки напряжены.

Клянусь Гауэко и всеми его созданиями…

А потом она поднимает эту же руку и указывает на Асгера. Тот смотрит на неё в ужасе, так же забрызганный красной дымкой, как и она.

— Ты, — говорит она, показывая на него пальцем. — Теперь ты капитан.

— О, чёрт, Одетт… — выдыхает Ева.

Я оборачиваюсь назад, туда, где стоят капитаны, и… в самую гущу хаоса.

Некоторые из тех, кто находился ближе всего, бросились бежать, как и стражники, мечущиеся из стороны в сторону, не понимая, где находится угроза и что им теперь делать.

Ильхан выхватил меч и встал перед Камиль, которая выглядит менее яростной, но столь же потрясённой. Эльба тоже поднялся, положив руку на рукоять своего оружия, а его лицо перекосилось от шока. Нирида, широко распахнув глаза, смотрит туда, где ещё мгновение назад был Дерик, а теперь нет ничего.

Я снова смотрю на Одетт: прекрасная и дикая, словно древняя богиня, запечатлённая в картине войны — смертельная, устрашающая.

Она превратила его в алый туман.

Охренеть.

— Уходим, — вдруг говорит Ева, соображая быстрее меня. — Уходим немедленно!

Она хватает Одетт за руку. Та моргает, будто ещё не осознаёт, что только что произошло, что она только что сделала. Но Ева уже тянет её за собой, увлекая прочь, прежде чем окружающие действительно успеют среагировать.

Я вижу, как они взбегают по каменным ступеням, перепрыгивая через две за раз. Только когда они добираются до самого верха, к тем солдатам, которые патрулировали это место и теперь сбежались, не понимая, как им поступить, я решаю двинуться следом.

Но рука на моём плече останавливает меня.

Это Ильхан. За ним с безмятежной грацией приближается Камиль.

— Капитан, думаю, вам стоит переговорить со мной. — Он поднимает голову вверх, туда, где Нирида наблюдает за хаосом, бессильная его остановить. — Вам тоже, командир.

Лаьяниде

Юноша смотрит, как дым костров смешивается с чёрными клубами погребальных кострищ. Внизу, в городе, одни умирают от заразной болезни. Другие — сгорают заживо, обвинённые в колдовстве.

Он знает, что ведьмы тут ни при чём. Знает, что это Лаьяниде, дух чумы, каждое утро приносит с туманом заразу, терзающую Цирию.

Он задаётся вопросом: почему злой гений не направит проклятый туман прямо к дворцовым воротам Львов? Почему не проникнет в их позолоченные залы, в их роскошные покои и не заразит всех — Моргану, Аарона, их отвратительных детей? Он не возражал бы умереть, если бы вместе с ним пали и Львы.

Ему было бы не жаль даже свою сестру, которая с ледяным безразличием наблюдает за языками адского пламени, пожирающими тела сожжённых женщин.

— Ты должна их остановить, — говорит он в который раз.

Его сестра, искусная в искусстве равнодушия, даже не утруждает себя взглядом в его сторону — лишь лениво пожимает плечом.

— Зачем?

Он больше не может ей это объяснить.

— Уйдём отсюда, — умоляет он. — Давай уйдём. Давай вернёмся домой.

И она смотрит на него, слегка улыбается, но в этой улыбке больше нет той теплоты, которая прежде напоминала ему о доме. Она стала жестокой, беспощадной.

— Какой дом, Арлан? — спрашивает она. — Теперь это наш дом.

— Это неправда, — возражает он. — Ты знаешь это. В глубине души ты чувствуешь. В глубине души ты должна помнить, какой была Земля Волков, какой она была при наших родителях. Уйдём. Вернёмся. Эрениты всё ещё верны нам, и многие не боятся. Они бы сражались за нас.

Лира поворачивается к нему, и Арлан понимает, что от сестры, которую он помнит, не осталось ничего. Ничего от той девочки, которая должна была править всей Землёй Волков. Та, что смотрит на него теперь с таким холодным ужасом, с такой ненавистью, — это не его сестра. Это не дочь королей Эреи.

— Перестань богохульствовать, — говорит она, — иначе мне придётся обо всём рассказать их величествам, и в следующий раз на костре сгоришь ты.

Арлан отступает на шаг, потом на другой.

Это последние слова, которые он слышит из уст своей сестры, потому что той же ночью он соберёт вещи, а на рассвете, когда первые лучи солнца разгонят туман, принесённый Лаьяниде, Арлан дезертирует и станет предателем.

Глава 35

Кириан

Разогнать всех оказалось непросто, но, думаю, замешательство помогло — люди уходили, не слишком настаивая на вопросах. С верхней террасы Храма Источников мы всё ещё видим любопытных, которые возвращаются взглянуть на белый камень, теперь окрашенный в алый, на кровавые ступени и на тёмную, как ночь, воду.

Эта огромная розоватая клякса — это… Дерик.

— Капитан, командир… — привлекает наше внимание Камилла.

Факелы, зажжённые у всех арок, ведущих наружу, отбрасывают багровые отблески на её тёмное платье, колышущееся в неожиданном порыве полуночного ветра. Ильхан опёрся на стену у входа, скрестив ноги и небрежно положив руку на рукоять меча — так, словно это движение стало для него настолько привычным, что теперь было естественным.

Кая, ведьма, выступающая посредницей между колдовским миром и смертными, тоже здесь, молчаливо наблюдает.

— Я не знала, что она может… такое, — бормочет Нирида, всё ещё потрясённая.

— Думаю, она сама не знала, — улыбается Камилла. — Что вы знаете о Дочерях Мари?

Нирида бросает на меня короткий взгляд.

— Только то, что нам рассказали сегодня, — отвечаю я. — Что их магия древнее, чем у соргинак, и что на них не действует закон тройного возврата, а значит, их сила, по сути, безгранична.

— Она не безгранична, — возражает Камилла, — но почти. Именно поэтому я и попросила вас прийти. Хочу рассказать вам историю о власти и ответственности.

Здесь, наверху, когда-то стоял алтарь. На полу до сих пор видны его следы. Львы, должно быть, снесли его, когда пришли сюда, как и избавились от всех двуглавых змей, львов и королевских знамён.

— Вы слышали о Лилибе и Мелоре?

К её удивлению, мы оба киваем.

— Моя мать рассказывала мне о них. Две могущественные соргинак с севера, из Илун, — отвечаю я.

Нирида подтверждает кивком.

Камилла улыбается мягко, почти ласково. В крови, запёкшейся на её коже, этот жест кажется зловещим.

— Не совсем. Мелора действительно была ведьмой, была Дочерью Мари, одной из самых могущественных, самых почитаемых и любимых. Когда в войне погибла королева-матерь всех ведьминских ковенов Илун, её выбрали преемницей, и долгие годы она исполняла свои обязанности так, как считала нужным. Войны были жестокими, особенно для ведьм, которые до тех пор оставались в стороне от конфликтов смертных. Поэтому Мелора в одиночку уничтожала целые земли и истребляла армии, пока не добилась мира.

Но потом пришёл Лаьяниде, дух чумы, и Мелоре пришлось принять другое непростое решение: она сожгла целые деревни, чтобы не дать инфекции распространиться.

— Она уничтожила землю? — осмеливаюсь спросить я.

— Не только землю, — отвечает Камилла, подходя к одной из арок и опираясь на неё ладонями. — Всех, кто на ней жил.

Меня передёргивает.

— Человек… кто-то, вроде вас, мог…? — Нирида не находит слов.

— Мелора могла, — Камилла не колеблется. — Не зря она была самой могущественной Дочерью Мари за всю историю. Она испепелила поля, иссушила землю, убила сотни людей одним лишь желанием. Затем отдохнула. Лаьяниде был укрощён, и на какое-то время воцарился мир. Но продлился он недолго: вражда между ковенами, династические конфликты смертных королей, войны за новые земли, ненависть, зарождавшаяся в Земле Львов вместе с новой верой… Всё это привело королеву ведьм Илун к краю пропасти, и, несмотря на все предупреждения и попытки её удержать, в одну роковую ночь Мелора приняла невозможное решение. И выбрала неправильно. Она стёрла с лица земли целый город. Город размером с Армиру.

В горле пересыхает.

— В Армире живут тысячи людей.

— И тысячи она убила, — подтверждает Камилла. — Город назывался Дума. Вы можете поискать его в ваших хрониках, капитан, и увидите, как историки описывают бесследную потерю огромной территории в одночасье.

Нирида что-то бормочет — то ли молитву, то ли проклятие.

— Мелора внушала страх ведьмам и смертным. Возможно, даже богам. Пока Лилибе её не остановила.

— Кто была Лилибе? — спрашиваю я, вспоминая, что Камилла упомянула, что та не была ведьмой.

— Воительница, как и Ильхан. Её воспитали в Земле Волков, в одном из ковенов Илун, и она росла вместе с Мелорой. У нас есть традиция: каждая из нас с детства связывает себя с кем-то узами. Этот человек не может быть другой Дочерью Мари. Это может быть смертный или соргина, но не тот, кто обладает такой же страшной силой, как мы. Потому что этот человек — наш якорь, тот, кто удерживает нас от безумия, ведёт нас, помогает сохранять свет, направляет к добру и не позволяет власти поглотить нас. Для Мелоры такой путеводной звездой была Лилибе.

— Она не справилась… или справилась слишком поздно, — сдавленно говорю я.

Камилла кивает.

— Лилибе делала всё, что могла, чтобы поддерживать Мелору и следить, чтобы её сила служила благу народа. Но, как я уже сказала, её правление не было лёгким, и среди моря крови сложно различить добро и зло. Лилибе любила Мелору, и она не поняла, что должна её остановить, пока не увидела, во что превратился теперь Город Мёртвых.

— Но в итоге она её остановила. Как? — спрашиваю я.

Ветер подхватывает пряди её тёмных волос.

— Убив её, капитан. Тот, кто принимает этот обет, должен убить Дочь Мари, если её сила захлестнёт её настолько, что не останется ничего, что можно спасти. Это утрата для ковена и наказание для того, кто нанесёт удар, потому что, убив дочь богини, он навсегда закроет себе вход в её царство и после смерти будет обречён вечно скитаться во тьме.

— Лилибе убила Мелору, — осознаёт Нирида.

— И не смогла воссоединиться с ней после смерти, — продолжает Камилла. — Обет бихоц священен, он благословлён богами, нерушим и силён, и, как правило, его достаточно, чтобы удержать Дочь Мари в реальности. Это твёрдая почва, на которую они могут опереться, когда сила затягивает их слишком далеко. Но если этого окажется недостаточно, тот, кто дал клятву, должен быть готов проявить храбрость в конце.

Я пристально смотрю на неё.

— Ильхан — это тот, кто удерживает вас?

— Он командир моей армии, мой любовник и отец моего ребёнка. И если однажды я потеряю связь с реальностью, он убьёт меня. — В её голосе нет ни дрожи, ни сомнения.

Я видел, как он заслонял её собой, когда считал, что ей угрожает опасность, и не могу даже представить, каково это — нести такой груз. Ответственность, которую нельзя снять с себя, которая навсегда разлучит его с ней, если что-то пойдёт не так.

— Всех Дочерей Мари с детства учат владеть своей силой, управлять ею с честью, мужеством и состраданием. Их обучение строгое, их семьи с самого начала объясняют им, какую ношу им предстоит нести. И каждая из них с малых лет связывает себя узами с кем-то. — Камилла говорит ровно, спокойно, хотя кровь на её лице отсвечивает в пламени факелов. — Все эти мальчики и девочки, которых похитили во время войны те, кто называет себя Орденом, выросли без этого воспитания. Без этих уз. И мы задаёмся вопросом, капитан: не станут ли они угрозой, когда научатся владеть всей своей силой?

Камилла просто смотрит на нас, и этого достаточно, чтобы мы поняли, почему она рассказывает нам это именно сейчас.

Внизу, у пруда, всё ещё остаётся кровь Дерика. На камнях, на нашей одежде. Одного её желания хватило, чтобы превратить его в алую дымку, не оставив ему ни единого шанса.

В горле пересыхает. Нирида сжимает челюсти.

— Дерик был хорошим капитаном, но отвратительным человеком. Это не невосполнимая потеря. И хотя сегодня она, возможно, выбрала не самый мудрый путь, Одетт умеет отличать добро от зла.

Нирида слегка удивлена моими словами, но благоразумно молчит.

— Мелора тоже умела, — возражает Камилла. — Даже Дочь Мари, воспитанная в осознании своей ответственности, может потерять ориентиры. Одетт и Ева росли без этого. Без корней.

Я вспоминаю слова Каи: «Без корней вы умрёте, могущественные, всё ещё юные и прекрасные, но в насилии».

Поднимаю взгляд на ведьму, что стоит рядом с Ильханом.

— Об этом шла речь в Сулеги, после встречи с Юмой.

Кая медленно кивает.

— Им нужен обет бихоц. Обеим.

В противном случае любая из них может сойти с ума.

— Почему вы рассказываете это нам, Камилла? — спрашивает Нирида после осторожной паузы.

— Потому что, насколько я понимаю, вы — самое близкое к семье, что у них есть. И потому что мы здесь только потому, что Одетт настояла на том, чтобы ведьмы приняли участие в этой войне.

Мы с Ниридой переглядываемся.

— Мы едва знаем Еву. А что касается Одетт…

— Всё непросто, — заканчиваю я.

Не думаю, что она захочет связать себя такой клятвой с кем-то из нас. Не после всего, что мы сделали.

— Все отношения непростые, капитан, — отвечает Камилла, не оставляя места для возражений. Она складывает руки перед собой и смотрит на нас строго, с холодной решимостью. — Многие дети проходят этот обряд по необходимости. Дружба, уважение, доверие… истинная связь рождается позже. — В её голосе звучит жёсткость, требовательность. — Надеюсь, вы понимаете, что случится, если они останутся без корней.

— А теперь? — осмеливается спросить Нирида. — Что будет теперь?

— Вы дали нам два дня отдыха, верно? Ведьмы займутся ранеными настолько, насколько это возможно без истощения перед следующей битвой. Пока вы решаете, каким будет план, мы позволим ведьмам и смертным отпраздновать экайна и летнее солнцестояние.

Нирида не скрывает удивления.

— Камилла, праздники, сейчас…

— Обряды и танцы, которые придадут ведьмам сил, а воинам — боевой дух. И чтобы Дочери Мари, оставшиеся без корней, сохранили рассудок к концу войны: для них обеих должен быть заключён обет бихоц.

Никто не осмеливается возразить. Мы стоим в молчании, пока трое покидают зал. И ещё какое-то время остаёмся здесь вдвоём с Ниридой, не говоря ни слова.

Глава 36

Одетт

Мы остались сидеть у ручья. Хотя, если быть точной, скорее валяться — эта поза, это ощущение разбитости и тяжесть, нависшая над плечами, больше похожи на беспомощное поверженное состояние.

Когда мы вернулись к ручью, оказалось, что смыть с себя всё это здесь не выйдет.

Пруд уносит с собой кровь Дерика.

Ева молчит, и меня удивляет, что это молчание не тягостное, не напряжённое. С ней мне спокойно. Ну, насколько вообще можно чувствовать себя спокойно после того, как превратил человека в кровавую дымку.

Внезапно раздаётся неприятный звук, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть…

— Ты только что… плюнула?

Ева морщится и указывает на свой рот.

— Разве ты не чувствуешь этот… этот… металлический привкус на языке?

Чёрт побери…

— Мне кажется, Дерик попал мне в нос, — добавляет она. — Что? Осмелишься что-то сказать?

Ева смотрит на меня вызывающе, с приподнятой бровью.

Я вздыхаю и сдерживаю тошноту. Правда, горечь и металлический привкус во рту ощущаются отчётливо.

— Думаешь, они поняли, что это сделала я?

— Поняли? После того, как ты ткнула пальцем в его лейтенанта и назначила его капитаном? Нет, конечно. Совершенно невозможно.

— Ох, чёрт… — Я тру глаза и замираю, когда осознаю, что пальцы тоже в запёкшейся крови.

— Так ты собиралась его просто раскрошить или…?

Но мне не приходится отвечать, потому что в лесу раздаётся шум, и мы обе оборачиваемся.

Кириан выходит на свет, подняв руки.

— Кириан, — шепчу я.

— Я вас искал, — его голос едва слышен, как будто он не хочет тревожить существ, которые, несомненно, скрываются вокруг.

— Как ты нас нашёл?

Он указывает подбородком на кроны деревьев.

— Вас видно с Храма.

— Мы пришли искупаться, — бросает Ева, понимая, что я не знаю, как продолжить этот разговор. — Но оказалось, что для этого немного холодновато.

Кириан не заставляет себя долго ждать с ответом.

— В руинах, где у нас лагерь, есть чистая вода.

И снова я не нахожу, что сказать, но Ева, как обычно, действует быстро и решительно. Она вздыхает, поднимается на ноги и отряхивает юбку от мелких веточек.

— Думаю, я пойду и попрошу у командующей комнату с ванной. Увидимся завтра, — бросает она мне, направляясь к лесу. — Постарайся больше никого не испарить до тех пор.

Она ухмыляется, и я почти готова выдать поток ругательств, которые, возможно, даже Кириана смогли бы ошарашить, но кусаю язык.

Он смотрит на меня с места, где стоит, такой высокий и… такой же забрызганный кровью.

Затем протягивает мне руку, и я принимаю её.

— Держись крепче, — просит он, помогая мне взобраться в седло, и мне не нужно больше ничего. Я обхватываю его за талию и прижимаюсь лбом к его спине.

Ощущение тёплое, мягкое. Я вцепляюсь в него изо всех сил и прижимаюсь к его телу, твёрдому и тёплому, в резком контрасте с холодным ветром, обжигающим мои щеки.

Когда мы добираемся до руин, я теряю всякое представление о времени. Я знаю, что уже поздно, но понятия не имею, сколько осталось до рассвета. Ужас войны, страх, когда я увидела, как Кириан падает, и наша встреча… Всё это кажется далёким, почти нереальным.

Кириан протягивает мне руку, помогая спуститься, когда замечает, что я не двигаюсь, а потом, оставив лошадь, ведёт меня к входу.

Вокруг раскинулись палатки, большие и маленькие. Солдаты, стоящие у костров, и те, кто празднует победу, горланя фальшивые песни и хлебая разбавленный ликёр, замолкают, когда мы проходим мимо.

Мне интересно, дело ли только в крови, покрывающей нас с ног до головы, или слухи о том, что я сделала, уже успели разойтись.

Кириан поднимает фонарь с пола — мы находимся в просторной комнате, которую, судя по всему, используют как склад. Вокруг груды ящиков и оружия. Затем он ведёт меня по тому же пути, который раньше его поцелуи не дали мне толком разглядеть.

На этот раз, когда мы приходим, Кириан отодвигает одну из занавесей, которыми отделены помещения.

В углу стоит огромная глиняная купель, грубая, но наполненная чистой водой.

— Она холодная, но пойдёт, — замечает он.

Я взмахиваю рукой в её сторону, и из воды поднимается лёгкий пар. Кириан поворачивается ко мне.

— О, понятно. — Он улыбается и трёт затылок.

Он… нервничает?

Отступает на шаг и начинает раздеваться. В движениях его ловких пальцев, расстёгивающих мундир, а затем бросающих его на пол, есть что-то завораживающее. Он делает то же самое с пуговицами рубашки, и я осознаю, что смотрю на него слишком уж открыто, потому что Кириан вдруг оборачивается ко мне и спрашивает:

— Тебе нужна помощь?

Прежде чем я успеваю ответить, он отводит волосы с моего лица и осторожно принимается расшнуровывать корсет. Трудно понять, на что смотрят эти синие глаза, когда опускаются к его пальцам, а потом медленно поднимаются обратно — может, к моим губам.

Его руки скользят по моим плечам, к лентам корсета, и теперь он смотрит мне прямо в глаза.

— Можно?

Мне требуется мгновение, чтобы осознать, о чём он спрашивает.

— Немного поздно спрашивать разрешения, тебе не кажется?

Кириан усмехается и воспринимает это как приглашение.

По спине пробегает дрожь, когда его пальцы скользят по моей шее, а затем спускаются ниже, медленно и осторожно расстёгивая корсет.

— Мне стоило спросить раньше? — его голос звучит мягко.

Кириан улыбается снова, вызывающе, но не останавливается. Он помогает мне и с юбкой, и когда его пальцы задевают ткань у самого живота, мышцы сжимаются от этого прикосновения. Он позволяет юбке упасть на пол, а я делаю шаг вперёд, выходя из неё.

Хватаюсь за край рубашки и стягиваю её через голову.

Как он замирает, затаив дыхание, — как будто впервые в жизни видит меня обнажённой, как будто не видел ничего подобного прежде, — это сбивает меня с толку. Внутри, где-то глубоко в груди, распускается что-то тёплое.

По какой-то причине этот взгляд заставляет меня нервничать. Несмотря на всё, что между нами было, на всё, что мы делали друг с другом, его способ смотреть на меня заставляет краснеть. Это нелепо.

И тогда, разрывая эту долгую, пронзительную тишину, он протягивает мне руку, всё ещё в брюках, и помогает забраться в купель.

Вода, сначала слишком горячая для моей кожи, остывает одним мысленным движением.

Я чувствую, как магия дёргает меня, словно предупреждая: хватит. Не смей заходить дальше.

Устраиваюсь поудобнее, позволяя воде скрыть меня по грудь, поджимаю колени, освобождая место, и только тогда замечаю, что он не продолжает раздеваться. Он разворачивается и опускается на одно колено, подбирая что-то с пола.

— Ты не идёшь?

— Сейчас, — отвечает он и, наклонившись к купели, смачивает в воде чистую ткань.

Одна его рука, широкая, крепкая, осторожно берёт меня за подбородок, другая, с той же осторожностью, начинает стирать с моего лица запёкшуюся кровь.

Я чувствую тепло его пальцев, резкий контраст с прохладным ночным воздухом, струящимся в окна.

Затаиваю дыхание, позволяя ему делать своё дело — таким сосредоточенным, таким бережным…

— Это всегда так? — вдруг спрашиваю я.

Голос у меня дрожит.

— Что именно? — Он не отрывает глаз от того, что делает.

— Война, — отвечаю. — Это было… немыслимо. Столько смертей, столько бессмысленного разрушения. Я уже сбилась со счёта, сколько человек убила.

Кириан на мгновение замирает и смотрит мне в глаза.

— Всегда плохо, но сегодня было хуже, — признаёт он. — Я не стану говорить, что однажды ты привыкнешь, потому что всем сердцем надеюсь, что этого не случится.

— А ты привык? — спрашиваю я, хоть и думаю, что знаю ответ. — Ты привык к войне?

Он медленно качает головой, и его пальцы снова скользят по моим щекам, подбородку, шее…

— Должно быть, сражаться за Леонов было настоящим адом, — осмеливаюсь сказать я.

— Так и было, хотя не всегда. Мы говорили с Волками, убеждали их. Некоторые битвы заканчивались, даже не начавшись по-настоящему, а другим так и не суждено было состояться.

— Думаю, я бы так не смогла, — шепчу я, и тот взгляд, которым он на меня смотрит — полный боли, сочувствия — вынуждает меня добавить: — Это не упрёк. Я просто думаю, что ты силён… но это сложная сила.

— Ты тоже сильная, Одетт. — Он берёт меня за подбородок, его пальцы тёплые, крепкие. — И ты справишься с этим.

Я накрываю его руку своей и осторожно опускаю её вниз.

— Все эти годы, играя роль предателя… это должно было быть невыносимо. Война сегодня была ужасна, и я сражалась против злодеев. Что значило для тебя столько времени притворяться, что ты воюешь против хороших?

— В войне нет хороших и плохих. Есть только жертвы и убийцы.

Я молча обдумываю этот ответ, взвешиваю его на языке, пытаюсь переварить.

— Значит, мы убийцы, пока живы?

Он кивает, серьёзный.

— Нужно просто делать так, чтобы добра оставалось больше, чем мёртвых. Когда я убиваю офицера Леонов, я говорю себе, что его смерть спасёт многие жизни: тех солдат, которых он больше не сможет отправить на убой, тех Волков, которых он больше не сможет казнить.

Я сглатываю, а он снова берёт моё лицо в ладони с такой мягкостью, что это обволакивает меня, согревает, как укрытие.

— А когда ты убиваешь солдат? — спрашиваю я. В голове всплывают сцены с полей, залитых кровью Леонов, тела, падающие на землю по моей воле, без лиц, без имён… Столько смертей, и всё так легко. — А когда эти солдаты — невинные?

— Когда я убиваю невинных, я снова взвешиваю жизнь на весах. Если погибну я, погибнут многие Волки: все те, кого я больше не смогу защитить, все, кого Леоны будут пытать, если Эреа останется в их власти… Моя жизнь — не только моя. Она принадлежит и тем, кого я защищаю. И когда я убиваю невинного, чтобы защитить её, я защищаю и их жизни.

Его пальцы легко касаются моей щеки, подбородка.

Он не говорит больше ничего. Он даёт этим словам осесть во мне, проникнуть глубже.

— Сегодня я немного… потеряла контроль.

— Немного, — соглашается он, и я удивляюсь, заметив лёгкую усмешку в его голосе. — Кстати… думаю, Нирида не позволит тебе назначать кого-то капитаном. Мне кажется, после случившегося мало кто осмелится тебя возразить, но она…

Я отстраняюсь, глядя на него в ужасе.

— Ты даже не испугался?

Кириан молчит, и я вижу, как его губы трогает глупая, опасная улыбка.

— Я пытаюсь придумать, какой ответ на то, что я чувствую, увидев тебя такой, не напугает тебя ещё сильнее.

— Кириан, — произношу я твёрдо.

И он немного хмуреется. Но не отступает. Он снова берёт меня за подбородок двумя пальцами, заставляет поднять голову и чуть поворачивает лицо, проводя влажной тканью по моей левой виске.

— Я должен сказать тебе кое-что, что тебе не понравится.

— Говори, — прошу я, не колеблясь.

Кириан откладывает ткань в сторону.

— Соргинак боятся, что ты потеряешь контроль.

— Я знаю, — признаюсь.

— И после сегодняшнего, вероятно, бояться начнут и другие.

— Это логично. — Я сглатываю.

— Камилла упомянула связь бихоц.

Я резко вдыхаю.

— Я знаю, чего хочет Камилла. Но эта связь… в ней есть магия. Очень сильная магия, которую я до конца не понимаю. Она связывает людей на уровне, выходящем за рамки разумного. Это не только договор между двумя, но и клятва перед богами, перед самой Мари. Сила такой магии мне неподвластна, и я знаю, что они многое от нас скрывают. Как узнать, какие будут последствия?

Кириан какое-то время молча наблюдает за мной.

— Тогда скажи им, что ты это сделала. Что ты заключила эту связь со мной, — предлагает он. — Мы соврём.

— Нет. Мы не можем. — Я качаю головой. — Я не знала, что такое бихоц, но я почувствовала что-то между Камиллой и Илханом с первого взгляда. Если я могу это ощутить, значит, и они тоже. Они сразу поймут, что между нами этого нет.

— Тогда давай сделаем это.

— Последствия…

— Разберёмся вместе, — быстро перебивает он меня. — Мне не нравится, что тебя считают дезориентированной, что тебя боятся. Люди, которые боятся, часто становятся опасными. И, конечно, мне не нравится, что сила может причинить тебе вред.

Сердце колотится так быстро, что я боюсь, как бы он сам не услышал его гулкую дробь.

— Ты знаешь, какая у тебя была бы обязанность передо мной?

— Знаю. — Он кивает.

Порыв воздуха ласкает мой обнажённый затылок, и я вздрагиваю.

— А ты смог бы меня убить?

Я спрашиваю это серьёзно. В этом нет ни упрёка, ни осуждения.

Яркий проблеск сверкает в глубине его тёмно-синих глаз, когда он приближается, и я чувствую его дыхание на своих губах.

— Нет, — отвечает он твёрдо. — Я позволил бы тебе стереть с лица земли весь мир, но не убил бы тебя.

Я задерживаю дыхание, потому что знаю — он говорит правду. И не понимаю, что именно вызывает этот жар в моих щеках, в самой сердцевине груди — ужас от его слов или что-то другое.

— Это опасно, — шепчу я ему в губы, такие тёплые, такие близкие, такие… искушающие. — Возможно, даже опаснее, чем оставить меня дезориентированной.

— Возможно, — признаёт он. — Мне всё равно. — В его голосе звучит почти свирепая решимость.

Я глубоко вдыхаю и опускаюсь в воду, позволяя ей полностью окутать меня, смыть ощущение крови, прилипшей к волосам. Когда я снова выныриваю, Кириан всё ещё смотрит на меня.

— Теперь моя очередь сказать тебе то, что тебе не понравится.

— Давай.

— Я бы сделала это снова. — Я выдыхаю слова резко, как лезвие, вонзающееся в ткань ночи. Говорю их, зная, что это только расширит пропасть между нами, но мне нужно это сказать. — Если бы мне пришлось пройти через всё заново, я бы снова солгала тебе, снова бросила вас… и сегодня… я бы снова убила Дерика.

Чувство вины впивается мне в горло острыми зубами, но слова вырываются наружу всё равно, потому что в них нет ни единой лжи.

— Думаю, во мне есть тьма, — заканчиваю я почти шёпотом.

— Тьма Гауэко? — спрашивает он.

— Может быть. А может, и нет. — Я пожимаю плечами, и вода плещется вокруг меня, омывая каменные края.

— Мне всё равно, откуда она, — отвечает он. — Она мне нравится, потому что это тоже часть тебя.

Я ловлю его взгляд, такой близкий, что кажется, будто он прожигает меня насквозь.

Я должна сказать ему, что это неправильно, что его слепая готовность принять любую часть меня, даже самую мрачную и уродливую, может привести к катастрофе.

Но я слишком давно потеряла единственных людей, которые тоже принимали меня целиком.

Алекс, первую любовь, которую у меня забрали.

Леона, друга, который был со мной всегда и которого я больше никогда не увижу.

И Элиана, моего Элиана, которого Ужасы убили, когда он был ещё таким юным.

И снова почувствовать это, снова найти кого-то, кто видит меня, кто знает, кто принимает ту версию меня, которую я и сама ещё не понимаю, — слишком ценно, чтобы оттолкнуть.

Может, поэтому я не возражаю.

Может, поэтому я наклоняюсь вперёд, жаждая поцелуя, который он тут же мне дарит.

Глухой стон срывается с его губ — то ли от внезапности, то ли от наслаждения.

А немного позже он оказывается в ванне вместе со мной. Я очищаю воду от крови, и тут же чувствую укол — очередное предупреждение магии.

Перед глазами вспыхивает образ Эрио, исчезающее прошлое, словно вся моя сущность вот-вот сотрётся.

Но ужас длится лишь мгновение, ровно столько, сколько требуется Кириану, чтобы наклониться и поцеловать мою челюсть. Потом — шею. Затем — ниже…

Глава 37

Одетт

Когда утром Ева появляется в руинах, она бросает на меня оценивающий взгляд, заглядывая за занавес, который служит здесь дверью.

— Тебя наказали, — протягивает она напевно, скрестив руки на груди. — Просто наказали.

Я приглаживаю юбку элегантного платья — того самого, которое настоящая Лира бы возненавидела, по крайней мере на людях. В нём нет корсета, а по бокам глубокие разрезы на уровне рёбер, открывающие значительную часть кожи. Две прорези вдоль юбки оголяют ноги почти до бёдер.

Никаких бесконечных слоёв ткани, никакой тяжелой отделки. Это платье слишком простое и, в то же время, слишком вызывающее. Оно непристойно изящно. Чёрная матовая ткань без кружев, без сложных узоров, без жемчужного шитья — просто лёгкий материал, скользящий по изгибам тела.

До полудня нам предстоит снова собраться с капитанами. Я уверена, что Нирида уже решила, как и когда атаковать. Но мне не позволено присутствовать на встрече как Одетт.

— Кстати, оно тебе идёт, — добавляет Ева с усмешкой.

Платье принесла Нирида этим утром, прежде чем громко крикнуть с порога, проверяя, одет ли Кириан.

Признаю — оно прекрасно. Если бы я могла носить его по-настоящему, я бы его полюбила.

Я раздражённо поворачиваюсь к Еве, и в следующий миг моё тело меняется. Теперь я она. Те же миндалевидные глаза, прямые, чуть более длинные волосы, её фирменная насмешливая ухмылка, которая сейчас застыла в изумлении.

— Хочешь надеть? — невинно интересуюсь я. — Я пойду как ты.

— Заткнись, — бросает она. — И прекрати так делать. Это отвратительно.

Я расхохатываюсь.

— Это отвратительно, — передразниваю её её же голосом.

Ева щурится, затем с улыбкой хищницы делает шаг вперёд — и вот передо мной я.

Я смотрю на неё, на себя.

И ощущение от этого — не самое приятное.

— Если позволишь… — мурлычет она моим голосом, поправляя юбку, — я пойду очаровывать парочку капитанов.

Я чуть не давлюсь воздухом.

— А я, пожалуй, пойду терзать одну командующую, с которой у меня никогда ничего не будет, потому что я трусиха.

Ева, то есть я, медленно поднимает брови. Открывает рот, уже готовясь сказать что-то колкое, но тут дверь распахивается, и в комнату входит Нирида.

— Вы готовы? — спрашивает она. — Одетт, ты же знаешь, что должна…

Она запинается, видя меня в брюках из тёмной кожи и Еву в моём откровенном платье.

— Да что, к чёрту, здесь происходит? — бормочет она.

Ева смягчается и, пожалев Нириду, возвращает себе свой облик. Я тоже вновь становлюсь Лирой.

— Пошли, — бросаю я, проходя мимо.

— Необязательно так вживаться в роль, пташка, — фыркает мне вслед Ева. — После победы Лира могла бы быть хоть немного менее стервозной.

Я не останавливаюсь и даже не здороваюсь с теми, кто склоняет головы или опускается на колени.

Мы покидаем руины, где остановились Нирида и Кириан, и направляемся в лагерь, к штабной палатке.

Я вхожу первой — гордая, надменная — и тоже не здороваюсь. Те, кто уже внутри, спешат подняться, чтобы поклониться.

Раздаётся скрип отодвигаемых стульев, слышны приглушённые перешёптывания и удивлённые вздохи, но я игнорирую всё это.

Я позволяю Нириде занять место во главе стола, а сама сажусь справа от неё — прямо напротив Кириана, который встречает меня кратким кивком и дерзкой ухмылкой.

Остальные быстро рассаживаются по местам; Ева садится ближе к Камилле. Ильхан и Кайя остаются стоять, отвергая предложенные стулья.

Последним входит Арлан. Он коротко здоровается со мной, прежде чем занять своё место и выжидательно замереть.

— Раз все в сборе, думаю, стоит начинать, — говорит Нирида.

— А где четвёртая ведьма? — спрашивает одна из капитанов. — Кажется, её звали Нисте.

— Она размышляет над последствиями своих поступков, — с очаровательной улыбкой отвечает Ева.

Повисает напряжённая тишина, и Нирида прочищает горло, направляя разговор в нужное русло.

— Сегодня с нами присутствует Королева Королей, — объявляет она, указывая на меня. — Давайте продемонстрируем ей силу нашей армии.

Арлан кивает, за ним — ещё несколько капитанов, выражая одобрение.

— С уважением, командующий, — начинает одна из капитанов, — вчера мы так и не обсудили вопрос… публичной казни, и многие из нас хотят знать, что будет теперь.

Чёрт.

— Нисте, я понимаю ваше беспокойство, — отвечает Нирида спокойно. — Но мы на войне. Нас нельзя судить по тем же законам, что правят в мирное время. Вчера был тяжёлый день для всех, особенно для ведьм. Крайняя усталость и ужас сражения повлияли на поведение Одетт, которая обычно рассудительна и разумна. Я уверена, что она глубоко сожалеет о случившемся.

Ева прыскает от смеха, и Камилла тут же сверкает на неё глазами.

Я же сдерживаю любую гримасу, которая могла бы меня выдать.

— Не поймите меня неправильно, командующий, — говорит Нисте. — Думаю, все мы согласны, что Дерик заслужил подобный конец. Я просто спрашивала о судьбе ведьмы, потому что предполагала, что её могут наказать, и я не стала бы возражать против помилования.

— Говорите за себя, — резко вмешивается другой капитан. — Дерик был ублюдком, но он был одним из нас. А эта ведьма убила его за то, что он плохо обращался с врагом, которого она же превращала в пепел целый день. Если она сделала это с ним, что мешает ей сделать то же самое с нами, если ей что-то не понравится?

Я замечаю, как несколько лиц вокруг выражают согласие, и начинаю понимать, что превращение меня в Лиру — это не просто наказание или пропагандистский ход. Это ещё и попытка контролировать последствия.

— Независимо от того, согласны вы с моим решением или нет, — говорит Нирида, — всем очевидно, что четвёртая ведьма нужна нашей армии.

— О, да, — протягивает Нисте. — Безусловно нужна. Пусть сражается в моём отряде, если хочет. Скажем ей держаться подальше от тебя, — добавляет она, бросая взгляд на недовольного капитана.

— Я её не боюсь, — почти рычит он. — Я лишь говорю, что если бы она была обычным смертным, её бы судили и наказали.

— Как Дерика? — с иронией уточняет Кириан.

Этот выпад тонет в гуле голосов: одни поддерживают решение Нириды, другие бросают резкие возражения в адрес Кириана. В конце концов тот же капитан, что говорил первым, перекрикивает остальных:

— Львы — сволочи, но они хотя бы пытаются держать ведьм под контролем. Может, стоит применить их метод, наказать так, чтобы это стало уроком и показало, что они не могут делать, что вздумается?

Голоса снова поднимаются, но уже тише. Кажется, никто не хочет зайти слишком далеко.

Но затем раздаётся голос, который гасит шум. Говорит не громко, но в нём звучит ровная, безупречная власть, застывшая сталь.

— Какого именно наказания вы хотите, капитан? Мы ведь не говорим о костре?

Все головы поворачиваются к Камилле. Она стоит неподвижно, её взгляд направлен прямо в лицо капитану. Тот выпрямляется, поёрзывая на стуле, словно ему вдруг стало неуютно.

— Я не имел в виду обязательно…

— И как же вы собираетесь заставить ведьму спокойно пойти на костёр «ради примера»? — мягко, но безжалостно перебивает Камилла. — Как вы докажете, что они не могут делать, что захотят, если, по сути, могут?

Капитан молчит. Судя по тому, как он побледнел, у него просто нет ответа. Несколько долгих секунд он пытается выдержать взгляд Дочери Мари, но не выдерживает.

— Все мы понимаем, что события вчерашнего дня были вызваны крайней необходимостью, — вмешивается Эльба, чья фигура излучает непререкаемую силу. — Продолжайте собрание, командующий.

— Я тоже за помилование, — добавляю я.

Нирида бросает на меня взгляд, который быстро смягчает, прежде чем кто-то подумает, что не так уж ей и следует смотреть на свою королеву.

Кириан незаметно прикрывает рот рукой, чтобы скрыть улыбку, а Ева издаёт тихий смешок.

Нирида проходит взглядом по залу, задерживаясь на каждом, словно бросая вызов. Больше никто не осмеливается спорить. Вопрос закрыт, хотя бы на данный момент.

— Как я уже говорила, сегодня среди нас Королева Королей, — объявляет Нирида.

Я чуть приподнимаю подбородок, изображая самую ленивую, скучающую улыбку. Будто всё это меня вовсе не касается. Будто пять минут назад они не обсуждали, стоит ли сжечь меня заживо.

— Так, командующий, — тяну я. — Вы расскажете нам, как мы собираемся выиграть эту войну?

Нирида усмехается, обнажая зубы в улыбке, полной хищной уверенности и едва уловимой безуминки в глазах.

А затем она рассказывает нам, как мы отвоюем Эреа.

***

Вечер принадлежит празднествам.

Охрана усиливается, патрули дежурят по всему периметру у стен. Никому не позволено покинуть Эреа.

Но здесь, у лагеря, музыка звучит весь день.

Когда наступает ночь, зажигают костёр — огромный, настолько, что языки пламени взмывают выше купола храма в Святилище Источников. Все собираются вокруг, танцуют, пьют, кричат, пока барабаны не возвещают полночь, и внезапно всё замирает.

В течение нескольких секунд слышен только ритмичный гул барабанов и потрескивание огня.

Некоторые капитаны всё ещё совещаются, и ни следа Кириана или Нириды, которые весь день не стояли на месте. Ева стоит рядом со мной, молча глядя на пламя, пока его жар согревает наши лица.

Когда один из барабанов на мгновение ускоряет ритм до безумного темпа, мощный вой пронзает ночь, затем второй, третий, и фигуры в волчьих масках врываются в круг, танцуя в такт этому бешеному ритму.

— В последний раз, когда в Эреа отмечали летнее солнцестояние, мои родители были живы, — произносит голос рядом со мной.

Я оборачиваюсь и вижу Эдит, смотрящую на меня в свете огня.

— Эдит, — приветствую я её.

Я знала, что она здесь — Кириан рассказал мне, — но возможности увидеться раньше не было.

На ней алое платье, цвета крови. Без корсетов, ставших символом львиной моды, но слишком роскошное, чтобы остаться незамеченным в этой обстановке. Сердцевидный вырез, золотая вышивка, подчёркивающая талию, узкие рукава, плотно облегающие руки до локтей, и широкая юбка, мягко ниспадающая на бёдра.

— Не утруждай себя представлением. Аврора мне всё рассказала, — предупреждает она.

Ева, стоящая совсем рядом, тактично отступает, оставляя мне пространство.

— Я так и думала, что она это сделает. — Я наблюдаю за её реакцией, но на лице Эдит ничего, что выдало бы её мнение о моей личности, о том, что я сделала с Лирой.

— Она сбежала. Стоило стражникам отвернуться, как она тут же побежала искать Кириана. С тех пор как нас вывезли из Армиры, она не переставала говорить, что мы должны встретиться с ним, и в конце концов устала ждать. — Волки продолжают танцевать вокруг костра. Барабан не смолкает, но к нему присоединяются другие инструменты, и всё больше людей вливается в круг. — Вы с Кирианом так похожи. А я больше напоминала Тристана.

Я сглатываю.

— Вашего старшего брата, — тихо произношу я, но это звучит скорее как вопрос.

— Прямолинейный и строгий. Такой же благородный, как был наш отец, но не знавший полутонов. Он отказался склониться перед Львами, и они убили его за это.

— Мне жаль.

— Я не хочу потерять ещё одного брата, — говорит она, пристально глядя на меня карими глазами, отражающими отблески огня. — Кириан может быть импульсивным и прекрасно чувствовать себя в хаосе, но ему тоже сложно видеть полутона, когда речь идёт о том, что ему дорого.

— Ты говоришь об Эреа?

Эдит слегка улыбается, но не настолько, чтобы эта улыбка дошла до глаз.

— Когда придёт момент, не дай ему быть благородным. Ты ведь умеешь разбираться в полумерах, да?

Умею ли? Я не так в этом уверена. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как тела падают на поле боя. Я вспоминаю разговор с Кирианом после того, как обратила Дерика в красный туман, и говорю себе, что эти смерти спасут множество жизней, но чувство вины никуда не уходит.

Я выросла с мыслью, что ради Ордена оправдано всё. Кто-то мог бы подумать, что мне легко давалась этакая безжалостность во имя высшей цели… Но раньше я слишком ошибалась в том, что есть зло и что есть добро. И теперь я не могу не задаваться вопросом: стоит ли всё это жертв? Можно ли хоть чем-то оправдать столько смертей?

Даже сила, использованная во благо, может быть чудовищной.

Я знаю это лучше, чем кто-либо.

Эдит не ждёт от меня ответа. Она даже не требует обещаний. Просто вновь смотрит на костёр, на пляску перед ним. Потом указывает на что-то по ту сторону огня, среди собравшихся, и я замечаю знакомые черты Арлана, такие похожие на Лирины. Он наблюдает за происходящим с любопытством.

— У тебя тоже был брат, хоть ненадолго, верно?

Я сглатываю.

На протяжении многих лет мы изучали его, готовились к этой связи, которая не выглядела ни тёплой, ни заботливой. Всё изменилось, когда Арлан исчез. Лиру учили, что она должна чувствовать стыд, а может, даже страх: страх, что её могут связать с предателем короны.

— Я не успела его узнать.

— Но он знал Лиру. Сегодня он спрашивал меня о ней. Хотел узнать, говорили ли мы, что я думаю обо всём этом, о её роли в революции.

— Он не доверяет? — уточняю я.

— Думаю, он так рад переменам в сестре, что просто не может в это поверить.

— И он не ошибается, — признаю я, ощущая укол вины.

— Кириан сказал мне, что вы не можете рассказать ему правду. Не сейчас, пока у него есть связь с королём Нумы и война продолжается.

— Нет. Не можем.

Некоторые из Волков отделяются от общего круга, хватают за руки тех, кто просто наблюдает, и утягивают их в танец.

— Он был всего лишь ребёнком, когда потерял родителей, и оставался ребёнком, когда потерял сестру, которая его отвергла. — Она делает паузу, задумчиво. — По крайней мере, у Кириана, Авроры и меня всегда были друг друга.

Что-то внутри меня сжимается. Я понимаю. Я знаю, что значит иметь кого-то, кто удерживает тебя от тьмы, а затем потерять его. Я там была. Это случилось со мной, когда я потеряла ребят Бреннана.

Я не говорю ничего. И не нужно. Эдит смотрит на меня в последний раз, прежде чем скрыться в толпе.

— Помни про полутона, — говорит она на прощание, а затем исчезает.

Я пробираюсь через людей, обходя костёр с другой стороны. Арлан замечает меня ещё до того, как я подхожу, следит за каждым моим шагом, но не двигается и не отводит взгляда.

Я останавливаюсь перед ним. За моей спиной звучит барабан, задавая дикий, хаотичный ритм.

— Меня зовут Одетт, — представляюсь я.

— Знаю. Ты ведьма, которая убила того капитана.

Я чуть улыбаюсь.

— А ты — тот, кто спас Волков от резни.

Он выглядит немного удивлённым.

— Арлан, — произносит он.

— Рада познакомиться, Арлан.

Чувствую, как меня кто-то хватает за запястье, и оборачиваюсь вовремя, чтобы увидеть одного из танцоров в маске, который настойчиво тянет меня за собой. Маска деревянная, тяжёлая и грубоватая, вырезанная и расписанная наскоро, что придаёт ей ещё более первобытный вид, в полной гармонии с праздником и ритмом танца.

Я уже собираюсь отказаться, но затем оборачиваюсь к Арлану, протягиваю ему руку — и прежде чем он успевает что-то сказать, Волк утягивает нас обоих в пляску.

Суровое выражение лица сменяется удивлением: приподнятые брови, чуть приоткрытые губы… но он не отдёргивает руку и не отказывается от танца, когда мы сливаемся с остальными фигурами, движущимися в свете костра.

Наказание

Ведьмы, ведущие свой род от Мари, носят её имя с гордостью:

Дочь Мари.

Из поколения в поколение они передают предание о том, что их магия не знает границ, потому что первая из них, Первая Дочь, была так любима богиней всех богов, что та не поставила никаких преград в её силе.

Говорят, что богиня была молодой матерью, ослеплённой любовью, и что это дитя она любила, как никого прежде и никого после.

Легенда гласит, что, несмотря на волю богини, девочка, обладавшая силой штормов, огня, земли и моря, родилась смертной, соединилась с человеком, родила трёх детей, наделённых той же силой, и умерла в старости.

Соргинак передают эту историю с гордостью, как часть своего наследия. Они забыли об утрате и разорении. А может, люди, пересказывавшие сказание, просто не знали об этой части. Они не были свидетелями страданий матери. Они не чувствовали, как разломалась сама реальность, когда Мари увидела смерть своей дочери.

Из той потери, из той бездонной боли родилось небо, то, что смертные теперь называют обителью богини. Прежде там не было ничего, но Мари обезумела при мысли о том, что потеряет свою дочь навсегда, на всю вечность.

Из её ярости и скорби возникло это вечное место, расположенное за пределами смертной жизни, чтобы мать и дочь могли быть вместе всегда.

Но смертные не догадываются, что природа требует равновесия, и существование небесного мира требует также существования ада, который должен быть напитан и поддержан магией.

Мари не могла сделать этого, потому что тогда бы она оказалась скована тьмой и больше не смогла бы видеть свою дочь.

Тот, кто принёс жертву, кто связал себя с этим тёмным и вечным царством, чтобы обе могли быть вместе, — это тот, о ком ведьмы всегда забывают в своих историях:

отец.

Моё имя никогда не стоит рядом с именем Мари, хотя все её Дочери происходят от меня так же, как от неё.

Никто и никогда не рассказывал мою историю. Никто не должен знать, как я влюбился в богиню и любил её так, как никогда не полюблю никого другого. Никто не знает, что и она любила меня с той же безумной страстью, превышающей дозволенные любовь и саму природу, и что ради этого мы пошли против всего: законов, порядка и равновесия.

Любовь не должна быть наказанием.

Но для нас она им стала.

Богиня жизни.

Бог смерти.

Мать света и отец тьмы не должны были встретиться, но они встретились.

И дитя, что они зачали, стало отравленным даром: тем, что они любили больше всего, и тем, что причиняло им величайшие муки, ведь эта девочка родилась смертной и обрекла их на страдание.

Любовь к ребёнку, который рос и старел, становилась невыносимой болью, что усиливалась с каждым годом — вместе с нежностью, гордостью, привязанностью. И когда Эрио пришёл, чтобы забрать её, когда он вырвал её из наших бессмертных рук и обрёк на небытие, я понял, что лучше бы я умер сам, чем видеть, как Мари разрывает такая же агония.

И потому я отдал ей небо, отдал ей нашу дочь.

А сам…

Я остался здесь.

Чтобы ведьмы забыли меня. Чтобы моё имя было проклято. Чтобы никто не вспоминал отца…

И я начинаю уставать.

Глава 38

Одетт

Во второй день празднества продолжаются. Игры, танцы и языческие ритуалы, о которых я никогда прежде не слышала.

Но для некоторых война не прекращается.

Камилла уже привела соргинак в боевую готовность. Все ведьмы должны быть готовы к следующему наступлению. Как однажды сказала нам Кайя, лучше заранее подготовить заклинания, чтобы потом использовать их без необдуманных жертв.

Да, ни Ева, ни я не проходили обучение закону тройного воздаяния, не тренировались с молодыми ведьмами, нас не посвящали в тонкости платы за магию. Но мы наблюдали за тем, как колдуют соргинак, и кое-чему научились.

Кайя отвечает за оружие. Мы узнали, что она особенно искусна в работе с металлом и знает, как зачаровывать его, используя исключительно натуральные усилители. Энергия, высвобождающаяся во время ритуалов экаина, этому способствует.

Камилла также поручила работу ведьме из Лиобе, Эли. Она не владеет законом тройного воздаяния так, как остальные, но её отдали под руководство одной из соргинак, которая обучает и нас. Никто не возражает.

Ева и я помогаем лечить самых тяжёлых раненых. Зашиваем раны, восстанавливаем ткани и кости, а иногда даже сращиваем конечности, оторванные в бою. Но работать можем только по утрам, потому что потом нам нужно восстанавливать силы. Они понадобятся, когда мы пойдём возвращать Эреа.

— Ты о нём думаешь? — спрашивает Ева, стряхивая кровь с рук и наблюдая, как уносят воина, только что пришедшего в сознание и теперь не верящего, что у него снова есть нога, ещё недавно представлявшая собой окровавленную кашу из раздробленных костей и разорванного мяса.

Мне не нужно уточнять, о ком она говорит.

Элиан умер, потому что в Ордене не позволили вовремя ампутировать ему ногу. Без неё он перестал бы представлять ценность как Ворон, и они предпочли рискнуть. Когда же было принято решение, гангрена уже распространилась, и он умер в любом случае.

— Не могу перестать думать о том, как легко можно было бы его спасти, — шепчу я. — Возможно, он мог бы исцелиться сам, если бы находился в своей истинной форме.

— Мы не знали.

— Ты знала, разве нет? Тогда ты уже подозревала, на что способна, — говорю я, и боюсь, что это прозвучало как обвинение, потому что Ева слегка кривит губы.

— Фокусы, — бормочет она. — Я думала, что это просто фокусы. Мне и в голову не пришло бы, что я могу делать… — Она разводит руками, словно пытаясь объять необъятное. — Вот это.

Двое солдат поднимают носилки с очередным раненым. Теперь моя очередь.

— По крайней мере, ты была достаточно смелой, чтобы ослушаться, — говорю я с горечью. Кладу руки на исковерканную ногу, сломанную в нескольких местах. — Я же десять лет не смотрела в зеркало на своё настоящее лицо, потому что слишком боялась.

Кость срастается, рана затягивается, и раненого уносят, всё ещё без сознания.

— Это был не страх, Одетт. Это был контроль, манипуляция… Нам внушали, что мы должны быть благодарны, что Орден использует нас, иначе мы были бы обречены на смерть и попадание в Ад. Не знаю, как ты, но я… я боготворила Алию. Она внушала мне ужас, но… я её любила.

— А я Бреннана, — признаюсь, содрогнувшись.

— Мы не можем отменить то, что с нами сделали, — говорит она твёрдо, — но мы можем не дать им сделать то же самое с другими.

— Когда мы придём за ними… как думаешь, Вороны нас послушают?

— Возможно, некоторые из них, — размышляет она. — А если нет… ты же понимаешь, что нам придётся их убить, верно?

Я поворачиваюсь к ней.

— Мы не можем, Ева. Они такие же, как мы. Им тоже лгали.

Подходят с новым раненым, и она берётся за работу.

— И что, по-твоему, случится, когда мы скажем им правду, покажем, на что они способны, и они всё равно выберут не предавать тех, кто их вырастил? Что они сделают со своей силой? Нет уж. Я не собираюсь давать им шанс выяснить это.

Меня пробирает дрожь. Потому что… она права.

— Мы продумaем, как это сделать, но убивать их нельзя, — отвечаю я.

— Продумаем — соглашается она, — но готовиться будем к худшему.

К нам подходит ещё один раненый — на этот раз юноша, который передвигается сам, его рука зафиксирована в перевязи. С ним приходит Эдит.

— Ничего серьёзного, но он командует одним из отрядов, которые нам нужны для осады, — сообщает Эдит без приветствия. — Он должен быть в строю. Немедленно.

Ева справляется быстро. Юноша, едва старше нас, с удивлением двигает рукой, открывает рот, чтобы что-то сказать. Но прежде чем он успевает осознать, что только что произошло, и выразить благодарность, Эдит подталкивает его к выходу.

— Давай, следующий, — велит она тем, кто отвечает за носилки. — Заканчивайте с этими и уходите, — добавляет резко.

Ева приподнимает брови, явно не в восторге от приказного тона.

— Эта ваша королева ведьм, как её там… Камилла, помогла мне организовать процесс, — поясняет Эдит. — Она сказала, что сила не бесконечна, и вам нужно её беречь.

— Мы закончим с самыми тяжёлыми и уйдём, — киваю я. — Спасибо.

Эдит тоже кивает, удовлетворённая, и, не говоря больше ни слова, отступает вглубь палаточного лагеря, продолжая свою работу.

Мы подчиняемся и, закончив, уходим отдыхать: сегодня — никакой магии.

К вечеру мы ищем Камиллу, которая должна подготовить нас к ритуалу связи бихотц.

К тому моменту, когда она снова объясняет нам все детали — что сейчас произойдёт, что мы будем чувствовать, чего ожидать, — уже поздно.

От нас не требуется ничего, кроме согласия и желания, и именно поэтому, пока мы идём к месту проведения обряда, я спрашиваю у Евы, едва шевеля губами:

— Ты уверена, что хочешь это сделать?

— Конечно, нет, — отзывается она, — но после твоего шоу с Дериком у нас не так уж много вариантов, правда?

Я вздыхаю.

— Ведьмы напряжены, — добавляет она. — Давай их успокоим.

Я бросаю на неё быстрый взгляд.

— Нирида умна и рассудительна, — тихо говорю я. — Ты будешь в безопасности.

— А она? — спрашивает Ева. — Она будет в безопасности, взвалив на себя такую ответственность?

Я не знаю. И не говорю ей этого. Я сама не уверена. Я сама не знаю, хочу ли я этого, сможет ли Кириан выдержать этот груз, справится ли с этой связью, которую мы не до конца понимаем.

Мы замечаем свет раньше, чем приходим: алые мазки на тёмном полотне. Ветви деревьев украшены фонариками из медной бумаги, от них исходит мягкое красноватое свечение. Они развешаны по обе стороны тропы, указывая путь в глубь леса.

Чем ближе мы подходим, тем больше становится этих огней: на земле, рядом с камнями, на которых лежат монеты для мёртвых, на низких и высоких ветках… Вскоре они озаряют поляну, где раскинулся озёрный залив.

Все были приглашены, и все пришли. Те, кто был свободен от обязанностей, собрались вокруг небольшого озера. В первом ряду, у самой воды, стоят соргинак, которые должны стать свидетелями. В центре, в каменном храме, уже ожидают нас Камилла и…

Нирида.

Кириан.

Они облачены в лучшие боевые доспехи.

Нирида величественна, как всегда. Её волосы, обычно заплетённые, сегодня распущены, свободно ложатся на плечи. На поясе меч.

Но я не успеваю долго любоваться ею.

Кириан зачесал волосы назад, но несколько тёмных прядей выбились и красиво ложатся на лоб, подхваченные ночным ветром. Он тоже в кожаной броне, нагрудник облегает его мускулистое тело, на руках и бёдрах закреплены защитные пластины… ремень через грудь, точно по линии шрама от раны, которая чуть не убила его, и ещё один пояс, низко на талии.

Такой большой, такой грозный… Я могу представить, что чувствуют его враги, когда видят его в бою. Он воин, готовый к сражению. И я понимаю, что прозвище, данное ему Львами, ему вполне к лицу: «Паладин Гауэко».

Когда они чувствуют наше присутствие, оборачиваются. Соргинак расступаются, и нас подводят к берегу, к чёрным, гладким, широким камням, ведущим к центру озера.

Не знаю, выглядело ли это место так изначально или его подготовили специально к обряду, но оно прекрасно.

Камни под нашими ногами отполированы и сияют, так что я иду осторожно, боясь подскользнуться.

Это было бы просто великолепно — упасть на глазах у всех.

Пока мы идём, приглушённый напев, доносящийся с берега, медленно нарастает. По мере того как соргинак поют, некоторые фонарики, что лежали на земле, взмывают в небо.

Ева, шагающая впереди, замечает это первой и замирает, зачарованно наблюдая.

Свет фонарей отражается в тёмных, неглубоких водах, и кажется, будто по ту сторону зеркала скрыт другой мир, наполненный тьмой, огнём и отблесками света.

Ева продолжает путь, а я пересекаю озеро с тяжестью в груди, вдруг охваченная ощущением торжественности.

— Это просто формальность, — шепчу я, достаточно громко, чтобы Ева меня услышала.

Она оглядывается и вздёргивает бровь.

— Ну да. Конечно.

Она поднимается по ступеням храма, и Нирида подаёт ей руку. Когда та отходит в сторону, передо мной появляется рука Кириана.

Он осматривает меня с головы до ног — без стыда, открыто.

Когда я беру его ладонь, меня пробирает дрожь, и я вдруг ловлю себя на мысли: так будет всегда?

Всегда ли я буду чувствовать этот призыв, тянущий меня ближе? Этот головокружительный жар, разливающийся в животе, от одного его прикосновения?

Эта перспектива пугает.

Я поднимаюсь по ступеням, и, когда прохожу мимо него, Кириан наклоняется к моему уху, шепча:

— Ты потрясающая. Этот наряд только что стал моим любимым.

Он ведёт меня к моему месту рядом с Камиллой и снова наклоняется ближе:

— И я мечтаю его снять.

— Нахал, — шепчу я.

— Ну да. Конечно. — Он ухмыляется, хитро щурясь, и, проводя ладонью по подбородку, снова оценивающе смотрит на меня с головы до ног.

Если Камилла что-то и слышит, то не подаёт виду.

— Пусть те, кто должен заключить связь, встанут друг перед другом, — говорит она.

Она не обращается к зрителям, это не представление. Присутствовать на церемонии разрешили многим, но теперь я понимаю, что обряд — не для них. В её голосе есть интимность, в том, как она обращается к нам четверым.

Нирида и Кириан первыми делают шаг вперёд и встают перед нами. Нирида кладёт ладонь на рукоять меча.

— Связь Биотц — это обет защиты, знак уважения и акт доверия. Дочери Мари, доверяете ли вы тем, кого выбрали для этого ритуала?

— Да, — отвечает Ева.

— Да, — повторяю я.

— Смертные, готовы ли вы нести тяжесть этой связи?

— Да, — торжественно произносит Нирида.

— Да, — говорит Кириан.

— Начнём с вас, — обращается Камилла к ним.

Все — и ведьмы, и воины — замерли в молчании на берегу.

Камилла достаёт небольшой кинжал, искусно украшенный резьбой, и передаёт его Нириде.

Командующая берёт его и протягивает руку Еве, которая без колебаний кладёт свою ладонь в её.

Клинок скользит по тонкой коже, оставляя ровный, чистый порез, пересекающий ладонь Евы по диагонали.

Нирида возвращает кинжал Камилле и протягивает свободную руку. Ева соединяет их ладони.

В тот же миг на руке воительницы появляется точно такой же порез.

— Возьмитесь за руки, — велит Камилла.

Они подчиняются.

Кровь смешивается, стекая по пальцам. Камилла перевязывает их раны лентой цвета стали, той же, что и меч Нириды.

— Для создания связи нужны лишь магия, воля и слово, — напоминает она.

Я вижу, как Ева сглатывает.

— Я этого хочу, — шепчет она.

И я верю ей.

Может быть, она устала терять — как и я. Может быть, она хочет, чтобы кто-то был рядом, кто-то, кому не всё равно. Может быть, она хочет подругу.

— Я тоже, — отвечает Нирида.

Должно быть, это правда, должно быть, это настоящее — каким бы ни был их мотив, пусть даже долг или ответственность, но они хотят этого.

Потому что я вижу это.

Из-под ленты вспыхивает свет, извиваясь по их рукам словно змея.

Яркая вспышка на мгновение ослепляет всех.

— С этого момента, — мягко говорит Камилла, — в ваших сердцах будет звучать два голоса.

Они больше её не слушают.

Даже когда Камилла поворачивается к нам, они всё ещё смотрят друг на друга, переплетая пальцы.

И мне очень хочется спросить, что они чувствуют.

Я скоро узнаю.

Мы повторяем всё: кинжал, порезы, серебристую ленту, что связывает наши руки.

Фонари парят над нашими головами, покачиваясь в такт ночному ветру, подобно мерцающим огням в лесу.

Они отражаются в воде, пока все смотрят на нас.

— Я хочу эту связь, — шепчу я.

— И для меня это честь, — отвечает Кириан.

Из ленты вырвается свет, извиваясь по нашим рукам точно так же, как у Евы и Нириды.

И я чувствую.

Чувствую всё.

Чувствую его.

На странное, растянутое мгновение время замирает.

Я слышу собственное сердце — или его? Или наше?

Оно бьётся в унисон с ночной тьмой, с шёпотом леса, с танцем света в воде и в воздухе.

Я чувствую его кожу — остро, слишком реально. Каждый участок, где мы соприкасаемся, пылает.

Когда я вдыхаю, мне кажется, что я захлёбываюсь в этом ощущении, как если бы вынырнула из-под воды.

Это не просто формальность.

Ева, вероятно, понимает это, но я не смотрю на неё.

Я не могу отвести взгляд от Кириана.

В его глазах что-то дикое, глубокое, голодное.

Что-то слишком живое.

— Свет во тьме, убежище в буре, мир среди войны, — говорит Камилла.

Она поворачивается к Нириде и Еве.

— Теперь вы можете присоединиться к остальным.

Камилла подходит к краю храма, приседает и кончиками пальцев касается воды.

На поверхности озера расходятся круги.

Она встаёт.

И тогда свет вспыхивает в самом сердце озера, затмевая отражённые огоньки фонарей. Он поднимается из глубины, струясь вверх подобно магическому сгустку, заставляя толпу затаить дыхание. Даже соргинак выглядят поражёнными.

Потом за ним вспыхивает другой, затем ещё, и ещё… Они разного цвета, разной яркости, но одного сияния. Они выходят из воды, прорывая поверхность, и парят в воздухе, заполняя пространство тихими вздохами изумления.

Я медленно опускаю руку, не желая разрывать контакт. И тогда вижу. Кириан подбирает ленту, что нас связывала, и прячет её в карман.

Я ошарашенно смотрю на него. Он пожимает плечами и улыбается лукаво, дьявольски.

— Идём? — снова протягивает мне руку Кириан, ставя ногу на первую ступень храма.

Я принимаю её.

Ева и Нирида тоже разорвали контакт. Всё ещё сбитые с толку, они выглядят слегка ошеломлёнными, пока следуют за нами по каменному пути.

Мы не успеваем ступить на твёрдую землю, как барабаны начинают отбивать ритм, к которому вскоре присоединяются флейты. Из первых рядов деревьев выходят фигуры в масках Волков, вплетаясь в танец среди людей, смешиваясь с ними, теряясь в толпе и увлекая за собой тех, кто задерживает на них взгляд слишком долго.

А небо… Оно прекрасно. Чёрное, глубокое. Грозовые тучи скрыли звёзды, но это неважно. Над нами парят фонари, светящиеся так же, как те огни, что витали над озером.

Когда мы выходим на берег, кто-то хлопает Кириана по спине. Потом ещё кто-то. Люди подходят, чтобы поприветствовать нас, выразить признание, одобрение. Соргинак поздравляют нас, и вместе с ними — некоторые смертные, которые не принадлежат к армии Илхана, а воюют на стороне Волков. Даже если они не до конца понимают, что именно мы совершили, они чувствуют это в воздухе, видят в сияющих над нами огнях.

К Нириде и Еве тоже подходят с поздравлениями, и именно в этот момент, пока они слишком заняты разговорами, Кириан хватает меня за запястье и тянет за собой.

Он уводит меня прочь от толпы, быстрым шагом, оставляя позади музыку, свет, жар костров. Мы углубляемся в лес, и там, среди деревьев, он прижимает меня к стволу.

Берёт моё лицо в ладони, наклоняется, и его поцелуй — глубокий, долгий — застиг меня врасплох.

Я не знала, как сильно мне это нужно, пока не почувствовала его губы на своих.

Из груди вырывается глухой стон, и Кириан на миг отстраняется.

— Это было…

— Интенсивно, — заканчиваю за него.

— И возбуждающе.

— Да, — соглашаюсь я.

— Пойдём ко мне.

Я смеюсь.

Кириан тоже улыбается, проводит языком по нижней губе, прикусывает её — нетерпеливо, с предвкушением. Он не шутит.

— А если останемся здесь? — предлагаю я.

— Ладно, но, возможно, кого-то это шокирует.

Я снова смеюсь, но в этот раз легонько толкаю его плечом. Он поднимает руки в жесте примирения.

— Давай насладимся праздником, — соглашается он, уже спокойнее.

— А потом пойдём в Храм Источников.

Кириан склоняет голову.

— Хочу объяснить тебе видение с Ингумой.

Его глаза расширяются, брови взлетают вверх, а челюсть… о боги, кажется, что она сейчас отвиснет. Если бы я знала, какое выражение лица он сделает, я бы дразнила его намного раньше.

— Жестокое создание… — пробормотал он с улыбкой и последовал за мной обратно, к озеру, где все слились в вихре торжества.

Нирида склонилась к Еве, что-то ей говоря. Я не успеваю услышать, о чём именно идёт речь, потому что, когда подхожу, их разговор уже заканчивается.

— Вот и всё, — комментирует Ева, прежде чем добавить с ухмылкой:

— Теперь постарайся не испепелять больше никого.

Она не ждёт, что я что-то отвечу… или начну её ругать. Просто отступает назад, поднимая руки, и из её ладоней вспыхивают такие же огни, что украшают озеро.

В толпе раздаются восклицания восхищения.

Когда Ева растворяется в празднестве, сливаясь с толпой, чтобы дать своей магии свободу, я остаюсь наедине с Ниридой.

Командующая улыбается — слегка, но её улыбка не достигает глаз.

— Как ты? — спрашиваю я, и она кажется немного удивлённой.

— Уставшая, — отвечает. Чуть нахмурившись, она жестом указывает в сторону толпы.

— Слишком уставшая для этого.

Я поворачиваю голову и вижу, что Кириан надевает одну из волчьих масок, переданную ему кем-то из солдат, готовый впрыгнуть в танец.

— Пойдём, пока ему не пришла в голову очередная глупая идея, — предлагаю я.

Мы отходим в сторону, к первым рядам деревьев, где свет ещё освещает дорогу.

Мы останавливаемся у одного из каменных идолов, на этот раз в форме лисы.

Перед статуей лежит так много монет, что некоторые уже рассыпались по земле.

— Мы с тобой не так много разговаривали, — замечает Нирида.

— У нас не было времени.

— Да, но я хотела поблагодарить тебя.

Я поворачиваюсь к ней, чувствуя тяжесть в животе.

— За Лиру?

— За то, что ты — это ты. За то, что сражаешься со мной, с Кирианом, с Волками.

Она говорит искренне.

Слегка наклоняет голову — знак уважения.

— Не буду лгать: я бы всё равно сделала то же самое, что и раньше. Но теперь понимаю, что, возможно… мы были слишком жестоки. Я была жестока.

— Я понимаю, почему ты мне не доверяла, — отвечаю.

— Я бы тоже не доверяла.

— Хочу, чтобы ты знала: Кириан не хотел лгать тебе насчёт сделки с Тартало, — признаётся она. — Это была моя идея, и когда всё закончится, я помогу тебе разорвать её окончательно.

Я моргаю, удивлённая.

Он ей не сказал.

Может, у них даже не было времени поговорить об этом.

— Я уже разорвала её. Я сделала это сама, вместе с Кирианом.

Я поняла это только после того, как ушла.

— Вот как… — Она проводит рукой по затылку, явно поражённая.

— Но я ценю твоё предложение.

— А я ценю твою помощь.

Я протягиваю ей руку. Мост. Мы обе лгали. Но мы обе можем выбрать начать заново.

Я принимаю это, потому что мне нравится Нирида. Мне нравится, какой она бывает с Кирианом, и я не отказалась бы иметь рядом кого-то вроде неё.

Порыв ветра вздымает листву, и металлический звон привлекает наш взгляд. Пара монет, не удержавшись на нагруженной до предела голове идола, скатываются вниз.

— Много монет, — замечаю я.

— Много мёртвых, — отвечает она.

Я передёргиваю плечами.

— Оно того стоит, правда?

Нирида внимательно смотрит на меня, и на мгновение я боюсь, что она ответит «нет».

— Я должна верить, что да. Иначе… иначе я бы не смогла этого делать.

Она сильная. Может быть, сильнее всех, кто сейчас здесь. И дело не в магии или физической мощи, а в жертвах, ответственности, упорстве, которые привели нас к этому моменту.

Она не такая, как Львы. Она использует свою силу ради свободы.

А значит, это должно быть того стоить.

Я глубоко вдыхаю, пытаясь избавиться от сомнений, но вспоминая монеты, смерть, я вдруг ощущаю нечто ещё более тёмное.

— Я видела его, знаешь? Я видела Эрио.

Нирида смотрит на меня с ужасом.

— Ты видела смерть?

— Думаю, да. Он появляется каждый раз, когда я на грани перехода черты. Я думала, что он предупреждает меня, но… теперь не уверена. Он показал мне прошлое, а затем дал увидеть, как оно исчезает.

— О чём ты говоришь?

Ветер потряхивает подол моего платья.

— Я не помню своих родителей. Единственное, что у меня осталось — сон, в котором я вижу их. Я не уверена, что это действительно они, но то, что я чувствую в этом сне… Дом. Тепло. Любовь. Он обнимает её. Высокий, с тёмными волосами. Я не вижу его лица, но знаю, что он улыбается. А она… У неё мои волосы. Длинные, рыжие, волнистые, чуть запутанные. Она выглядит уставшей, но счастливой. Они оба смотрят на колыбель, в которой лежит младенец. Я. Вокруг них бродят соргинак. Я никогда не понимала, почему они там. Раньше мне не нравился этот сон. Я не могла объяснить, что делают там соргинак с Земли Волков.

Но теперь это обретает смысл.

Я замолкаю, увидев выражение лица Нириды.

— Нирида?

— Ты сказала, что не видишь их лиц?

— Нет. Я знаю, что они счастливы, но не могу понять, почему. Я всегда просыпаюсь раньше, чем успеваю разглядеть. Наверное, потому что у меня осталось слишком мало воспоминаний о них.

— И когда ты на грани смерти, Эрио показывает тебе, как этот образ исчезает?

— Да. Как будто он может стереть его.

— Нельзя стереть то, что уже случилось, — напряжённо отвечает Нирида. — Даже Эрио не имеет такой власти. Но то, что ещё не произошло…

Она бледнеет.

— О чём ты?

— Ты уверена, что это твои родители?

— Нет. Я же говорила, я их не помню.

Нирида скрещивает руки на груди, затем начинает нервно шагать по кругу.

— Что-то не так? — спрашиваю я, начиная беспокоиться.

— Тебе нужно поговорить с Кирианом.

— Нирида, — я настаиваю.

— Это не мне рассказывать.

Она останавливается, глядя мне прямо в глаза.

— Но ты должна знать.

— О чём?

— Спроси его, — говорит она, ровно, но в голосе проскальзывает тревога.

— Спроси, что он пообещал соргинак в обмен на твою жизнь в Лиобе.

Нехорошее предчувствие пронзает меня, как нож. По спине пробегает дрожь. И я не жду.

— Одетт! — окликает меня Нирида, когда я разворачиваюсь и ухожу.

Но я знаю, что она не скажет больше ничего. Так что я не останавливаюсь. Я выбегаю из леса, снова оказываюсь среди толпы. Смех, музыка, танцы… Всё это ещё недавно было частью нас. А теперь кажется чем-то далёким. Призрачным эхом, сбившимся с ритма.

Я замечаю Кириана сразу, даже несмотря на маску. Он тоже видит меня, сразу понимает, что я ищу его, и замирает. Он начинает снимать маску, но я уже хватаю его за руку и тяну прочь.

— Эй! Всё в порядке? — спрашивает он.

Я не отвечаю.

— Одетт, — зовёт он меня, и я вижу, как он передаёт маску кому-то в толпе.

Я продолжаю идти дальше, пока мы не оказываемся достаточно далеко, где никто не сможет нам помешать.

— Что случилось?

— Скажи мне, что ты пообещал соргинак из Лиобе, Кириан.

Его лицо, уже серьезное от беспокойства, становится еще жестче, когда он делает глубокий вдох.

— Нам не обязательно говорить об этом сейчас.

— Ты сказал, что это меня не касается, что мне не о чем беспокоиться, — напоминаю я.

— Так и есть. Это… тебя не касается, — бормочет он, но не выглядит слишком уверенным в своих словах.

— Тогда почему Нирида считает иначе?

— Что она тебе сказала?

— Ничего! — огрызаюсь я. — Она ничего не сказала, но побледнела, когда я рассказала ей, что показывает мне Эрио, когда я его вижу.

— Эрио? — он смотрит на меня в замешательстве.

— Когда я перегибаю, когда приближаюсь к грани, — объясняю я. — Эрио появляется. Он ждет, вдруг придется забрать меня с собой.

— Одетт, это…

— Почему Нирида побледнела, когда я рассказала, что вижу своих родителей, Кириан? Почему ее так поразило, что Эрио показывает мне, как исчезает пара у колыбели, окруженная ведьмами?

Он хмурится, настолько сильно, что мне кажется, он вообще не сможет ничего мне ответить. Но потом замешательство сменяется чем-то другим.

— Ты уверена, что это твои родители? — спрашивает он, и мир вокруг меня начинает рушиться.

— Кириан, что ты сделал? — шиплю я.

Он проводит рукой по волосам, убирая пряди, упавшие на лоб.

— Когда я заключал сделку, это совершенно никак не касалось тебя. Хочу, чтобы ты это поняла.

— Какую сделку?

— Я поклялся бабке Элие, что у меня родится ребенок от соргинак в течение пяти лет, иначе мы оба, ты и я, умрем.

Земля уходит у меня из-под ног, и мне кажется, что эта тьма готова поглотить меня.

— Что? — спрашиваю я одними губами.

— Ты должна была умереть той ночью, — объясняет он серьезно. — Я думал, что решу этот вопрос позже.

— Пять лет… — повторяю я.

— Теперь их осталось чуть больше трех.

— Что? Прошло даже не полгода!

Кириан трет шею.

— Позже я заключил еще одну сделку с Элией, чтобы она помогла мне вспомнить, как я избавился от браслета Тартало. Это, конечно, ничего не дало, но я должен был попробовать.

Мир вокруг меня кружится.

— Одетт… — шепчет он. Он поднимает руку, но не решается дотронуться до меня и тут же опускает ее. — Тогда я даже не знал о твоем существовании. Да, я чувствовал, что ты другая, но в Лиобе мне и в голову не могло прийти ничего подобного. Поэтому заключить эту сделку оказалось довольно легко.

— Как ты можешь говорить, что это меня не касается?

Кириан напрягается.

— В прямом смысле. Это тебя не касается.

— Не касается? — я смотрю на него в изумлении. — Кириан, я ведьма. Ты вообще понимаешь, что говоришь?

Он молчит. Где-то вдалеке, за нашими спинами, звучит музыка праздника экайна, среди смеха и радостных криков. На этом фоне яркие огоньки тихо плывут над озером, в своей странной, неподвластной суете неподвижности. А Кириан продолжает смотреть на меня, не в силах сказать ни слова. Его красивые губы сжаты в тонкую линию, скулы напряжены, глаза — печальные, серьезные.

— Это не коснется тебя, если ты этого не хочешь, — повторяет он наконец.

Я сжимаю пальцы в кулаки.

— Ты должен был сказать мне.

— Я только что вернул тебя. Это был не тот момент.

— А какого момента ты ждал? Хотел понять, входят ли дети в мои планы на ближайшие годы? Может, тогда и говорить не пришлось бы, да? А если бы я не хотела детей, ты бы тогда сказал? Ты бы предупредил, что, если я не захочу, я умру? Или просто нашел бы кого-то другого, чтобы выполнить сделку?

— Одетт… — бормочет он.

На этот раз, когда он снова поднимает руку, я отступаю назад.

— Ты мне солгал, — говорю я, и в голосе моем слышится боль. — А мы договорились, что больше не будем.

В его глазах, в этих глазах, которые я так люблю, отражается сожаление. Я почти физически ощущаю, как что-то в нем ломается.

— Я не успел, — пытается оправдаться он.

— Это ложь. У тебя были месяцы. Много месяцев. Это моя жизнь, и я должна была знать.

Он стискивает челюсти, задерживает дыхание. Я вижу, что он хочет что-то сказать, но не даю ему этой возможности. Я поворачиваюсь и ухожу.

— Одетт! — зовет он.

Я слышу, как его шаги устремляются за мной, но мне достаточно одного единственного желания, чтобы оказаться далеко от него.

Озеро остается позади, где-то вдали все еще звучит музыка, звучат голоса, но теперь они кажутся приглушенными, далекими.

Сегодня ночью нет гауарги, освещающих мой путь. Я возвращаюсь в лагерь одна, в темноте. Возвращаюсь в руины и прячусь в комнате Евы.

Завтра мы отправимся на войну.

Глава 39

Кириан

Я не видел ее весь день.

Я не могу перестать об этом думать. В голове раз за разом прокручиваются наши последние слова, последний взгляд… Я пытаюсь вспомнить последний поцелуй.

Если бы я знал, я бы поцеловал ее лучше.

Мы собрались перед стенами Уралура: армия Сулеги под предводительством Эльбы расположилась на востоке, а мы — на противоположной стороне.

Рядом со мной стоит Нирида, оглядывая бескрайнее войско, капитанов, отряды, заполнившие холмы. Осада, которую мы готовили последние недели, достигла пика: катапульты и баллисты заряжены, осадные башни полны лучников, чьи стрелы готовы, а соргинак поддержат их заклинаниями.

Куда ни глянь, Львы готовы к атаке.

А там, между нашим отрядом и следующим — Дочери Мари.

Трое в черном, длинные одежды развеваются на ветру.

Я вижу Одетт даже отсюда: подбородок гордо вздернут, волосы цвета заката развеваются вокруг нее, как окровавленный стяг.

За ней — остальные ведьмы.

Лучники ждут приказа, спрятавшись за холмами. Солдаты стоят наготове.

На миг все замирает: птицы перестают петь, облака застывают над нами, ветер стихает.

А потом Нирида делает шаг вперед, поднимает меч и кричит:

— Львы! За Эрею!

И Львы воют.

Гулкий, пронзительный вой, будто рвущийся из самой земли, подхватывает ее крик, делает его своим и возвращает умноженным. И в тот же миг наши ряды приходят в движение.

Рев битвы становится оглушающим, когда наш отряд начинает наступление, осадные башни движутся к цели, а с вражеских стен летят стрелы.

Нирида оборачивается ко мне:

— Увидимся в тронном зале, — говорит она с вызывающей ухмылкой.

— Я буду ждать тебя, развалившись на троне, — отвечаю я, и она даже не пытается скрыть свою ухмылку, прежде чем вновь вскинуть меч и броситься вперед во главе наших войск.

Отряд идет вперед, а со мной остается лишь небольшая группа из тридцати солдат.

Спокойствие заката разбивается в мгновение ока. Грохот войны делает ту тишину, что царила мгновение назад, чем-то невозможным, почти нереальным.

Все знают свои роли.

Соргинак перемешиваются с нашими. Они поддерживают лучников в башнях, зачаровывают катапульты, что уже забрасывают стены снарядами.

Под стенами выставляются лестницы, но наши бойцы раз за разом падают под вражеским огнем, под кипящей смолой, вылитой с бойниц.

Ева добирается до стены под градом стрел, которые скашивают сопровождающих ее солдат. Враги помнят прошлую битву. Они знают, кого стоит бояться и кого нужно уничтожить первым.

Но ни одна стрела не касается Евы. Какой-то барьер защищает ее и тех, кто находится рядом. Пока она не доходит до одной из осадных башен, поднимает руку…

И огненный шквал, хлещущий из бойниц, стихает вдоль всего сектора стены.

И тогда наши люди начинают взбираться.

Ева убила всех, кто находился там, — одним движением руки, одной мыслью.

Я оборачиваюсь к своей группе.

— Готовы?

Кто-то прикладывает кулак к груди, другие лишь молча кивают. Отлично. Время пришло.

Мы бросаемся в обход, бежим вдоль холма, оставляя позади бойцов, тех, кто ждет своей очереди, и ведьм, что подпитывают атаку заклинаниями, пока не добираемся до нашей цели.

В стороне, скрытая за первой линией деревьев, чернеет дыра в земле. Два солдата, покрытые грязью, стоят по обе стороны от входа с зажженными факелами.

— Они знают, что мы здесь. — Один из них протягивает мне последний отчет.

Я быстро пробегаюсь по нему глазами, соотнося информацию с картами, которые изучал ночью, затем передаю его одному из своих людей.

Мы ждем несколько минут, давая время на подготовку, а затем входим в туннель.

Последние три месяца копатели неустанно рыли ходы, стараясь отыскать пути, ведущие вглубь цитадели или соединяющиеся с дворцовыми тоннелями.

Львы успели обрушить некоторые из них, прежде чем мы смогли ими воспользоваться; другие использовались для редких проникновений разведчиков.

Сегодня мы разнесем их к чертям.

Наш авангард прочистит путь для следующего отряда, который пойдет следом, пока мы одновременно взорвем другие тоннели под стенами, создавая бреши в обороне противника.

Сердце бешено колотится, пока я даю знак копателям, чтобы они начали.

Темный коридор освещается отблесками факелов.

Это должно сработать.

Это должно сработать именно вовремя.

По ту сторону стены другой отряд делает то же, что и мы. Войска Эльбы, при поддержке Камиллы, войдут в город одновременно с нами: снизу, через туннели, и с другой стороны стен, которые мы должны обрушить.

Мы продвигаемся так быстро, как позволяют узкие подземные ходы. Пахнет сыростью и землей. Гул битвы над нами приглушается толстыми стенами и сводами, которые время от времени содрогаются от взрывов, заставляя каждый волосок на моем теле вставать дыбом.

Одна ошибка в расчетах — и сотни тонн земли рухнут нам на головы, похоронив здесь навсегда, под стенами города, который мы пришли освободить.

Шаг за шагом, метр за метром мы наталкиваемся на туннели, уже обвалившиеся, засыпанные или разрушенные самими Львами в попытке остановить нас. Я невольно задумываюсь, пока мы оставляем позади черные коридоры этих подземелий, сколько людей оказалось погребено в темноте.

Мы уже близко, когда раздается взрыв, трясущий все вокруг. На нас сыплется земля, заставляя всех застыть, затаив дыхание. Добравшись до конца, мы обнаруживаем нескольких копателей, спрятавшихся за углом импровизированной каменной стены. Они подают нам знаки, чтобы мы следовали за ними, и мы укрываемся, ожидая, пока второй взрыв заставляет весь проход снова содрогнуться.

Я задерживаю дыхание, моля Мари, чтобы тоннель выдержал.

— Готово, — сообщает один из копателей. — Они заложили взрывчатку, часть стены рухнула, но мы разобрались.

За проломом среди камней и земли лежат тела Львов, не сумевших защитить этот проход. Наши люди сразу принимаются за работу, расчищая завал и укрепляя потолок.

— Этого хватит? — спрашивает проводник, приведший нас сюда.

Я смотрю на проход, узкий коридор, который когда-то был намного шире.

— Должно хватить.

Я даю приказ посыльному, который был с нами. Он берет факел, выбирает другого солдата на случай, если что-то пойдет не так, и бежит обратно, чтобы передать сигнал: мы готовы.

Прохожу через туннель, не зная, что увижу по ту сторону.

Мои шаги замедляются, когда меня встречает свет факелов.

Это, должно быть, королевские катакомбы, система ходов, которую использовали поколениями, чтобы спасаться от осады, прорываться через окружение и скрываться в крайнем случае.

Родители Лиры могли бы уйти отсюда, если бы у них был шанс.

Два каменных прохода ведут отсюда: один — во дворец, другой — в безопасное место за стенами. Второй — именно тот, где мы должны заложить взрывчатку, прямо под крепостными стенами.

Я двигаюсь осторожно, стараясь не обращать внимания на трупы, лежащие у входов — Львов, которые не сумели удержать этот проход. Но они скоро поймут, что проиграли, и пошлют еще солдат.

Мои люди уже заняли позиции. Они действуют быстрее и точнее, чем я, сканируя помещение, проверяя слепые зоны и готовясь к атаке Львов.

Мягкий свет факелов освещает белый камень, покрывающий пол, стены и потолок. Дальше впереди зал становится шире, но я не могу разглядеть, что там, из-за груды камней… Нет, не камней.

Когда я подхожу ближе, понимаю, что это остатки статуй. Или, по крайней мере, они когда-то были статуями.

Разбитые куски белого камня свалены по бокам, как расчлененные тела: мощная рука, хрупкая ладонь с отсутствующими пальцами, безликое лицо с разбитой половиной черт, глядящее пустыми глазницами на каждого, кто осмелится войти.

Зал становится круглее, а вдоль его стен тянутся колонны, несущие вес потолка. На каждой из них вырезаны сотни сцен: крошечные изображения, почти нетронутые временем, защищенные от стихий, рассказывают о битвах, о которых я ничего не знаю, о героях, чьи имена уже забыты.

Одна из колонн, самая массивная, украшена женской фигурой: длинные кудрявые волосы, рука, держащая что-то похожее на эгузкилоре.

Мари.

Этот зал когда-то был храмом, местом тайного поклонения, доступным лишь тем, кто знал о туннелях, и забытым в мирные времена, в эпоху родителей Лиры, до начала войны.

Я продолжаю идти и вижу центральную фигуру, вырезанную прямо в камне — огромную морду волка.

Этот храм не только для Мари.

Я подхожу ближе. Разинутые челюсти, острые клыки… но не это самое пугающее в этом лице. Глаза.

Два темных, угрожающих глаза, сделанные из какой-то красной мерцающей породы, вставленные так, что факелы заставляют их вспыхивать кровавым светом.

Гауэко.

— Во что бы то ни стало, — шепчу я себе. — Мы должны освободить Эрею во что бы то ни стало.

Я стою, глядя на него, с ощущением, что кто-то, или что-то, может ответить мне.

К счастью, этого не происходит.

Вдруг чей-то крик возвращает меня к реальности, выбрасывает из этого застывшего момента обратно в грохот и хаос сражения.

— Львы идут из дворца! — кричит один из солдат.

— Взрывчатка под стенами готова! — сообщает другой.

Все смотрят на меня. Они ждут моего приказа.

— Вторая волна Львов?

— Уже в пути.

Дыхание сбивается, сердце грохочет в груди. Я киваю.

— Взорвать туннели.

Следующие секунды похожи на бред, на лихорадочный сон, на кошмар с неясным финалом. Все кажется размытым, как будто я покидаю свое тело, а кто-то другой ведет его вперед.

Часть отряда бросается защищать вход в туннель, другие бегут закладывать новые заряды. Солдаты кричат, готовясь к бою. У прохода, пробитого в земле, еще не слышно шагов подкрепления, которое должно прийти нам на помощь.

Давайте же… думаю я. Молю.

И тогда раздается взрыв.

Земля содрогается, стены заходят ходуном, осыпая меня белесой пылью, словно призрачной завесой. Сквозь этот грохот я слышу только учащенный стук своего сердца и считаю удары: раз, два… три, четыре… пока молю, чтобы потолок выдержал.

Вдалеке Гауэко смотрит прямо на меня.

Спустя несколько долгих мгновений дрожь прекращается.

Я снова слышу шум битвы — он становится все ближе, потому что наши теряют позиции, а Львы, явившиеся защищать вход во дворец, уже прорываются в зал древнего храма.

Я пытаюсь отключиться от звуков схватки и прислушаться к тому, что творится выше, где отряды должны вот-вот ворваться в город. Но ничего. Ни единого признака обрушения стен.

В зал вбегает солдат, его лицо бледное, взгляд растерянный. Он тяжело дышит и выкрикивает:

— Они не рухнули.

Я стискиваю кулаки.

— Что?

— Туннель, капитан. Стены Уралура не обрушились.

Нам конец.

Я оборачиваюсь, слыша нарастающий шум битвы, и в этот момент земля снова содрогается.

Теперь звук другой — неестественный скрежет, хриплое скрипение камня, глухой рев чего-то, движущегося прямо над нами. Все сотрясается. Все.

Солдат теряет равновесие и падает, я успеваю пригнуться, закрываю голову руками и снова молюсь.

И вдруг, так же резко, как началось, землетрясение прекращается.

Я медленно встаю. В туннеле, ведущем во дворец, битва продолжается. Это хорошо. Это значит, что он не обрушился.

Но проход, через который должны были прийти подкрепления…

Он снова завален землей и камнем.

Я выдыхаю проклятие.

— Капитан! — Солдат бросает на меня тревожный взгляд. — Что делаем? Расчищаем туннель или пробуем снова взорвать стену?

Если не расчистим туннель, подкрепления не придут, и нас здесь просто перебьют.

Но если стены не падут, атака, спланированная вместе с Эльбой и Камиллой, провалится.

У меня пересыхает во рту. Времени на сомнения нет.

— Стены, — решаю я.

Солдат понимает, что это значит. Он не задает вопросов. Кивает, сжимает губы и бросается выполнять приказ.

Может, мне даже не придется ждать, пока Львы нас добьют. Может, в этот раз завал похоронит нас всех.

Я обнажаю меч, поворачиваюсь к своим людям. К тем, кто еще жив. К тем, кто уже сложил свои тела в темных углах этого туннеля.

Смотрю на Гауэко, на его застывшую в камне морду.

Если мне суждено умереть, то только в бою.

Я бросаюсь вперед. И быстро понимаю, что их все больше, а нас все меньше.

Мы теряем позиции. От входа в туннель нас оттесняют к краю зала, к разломанным статуям, к факелам, которые дрожат в такт содроганиям земли.

Сквозь сражение пробирается Лев в золотистой броне. Его доспехи потускнели от крови и пыли, но белоснежные перья на шлеме все еще сияют. Он перерезает глотку одному из Волков с небрежным спокойствием, от которого у меня скручивает нутро.

Потом вступает в бой с другим. И убивает его. Я понимаю: этот не похож на остальных. Он лучше. Намного. Сильнее. Опаснее. Щит на его руке украшен изображением Льва. Я знаю этот герб.

Бахам?

Это… герцог Эреи?

Как ни противно признавать, я всегда знал, что он великолепный воин. Все, кто сталкивался с ним на поле боя, восхищались его выносливостью, его умением мыслить на несколько шагов вперед.

Но я не думал, что он сам пойдет в бой. Я ожидал, что он давно сбежал, спасая свою шкуру, спрятался за спины Аарона и Морганы. Я даже не представлял, что он все еще здесь.

А он здесь.

Он убивает третьего.

Я рычу проклятие и бросаюсь вперед, сжимая меч в руке.

— Герцог Бахам! — мой голос гремит под каменными сводами. — Ты меня искал?

Сражение замедляется. Несколько солдат даже прекращают драться. Он, занеся меч над очередной жертвой, поворачивает голову. Делает два шага. Движется тяжело — в таких доспехах, должно быть, невозможно двигаться иначе.

Затем снимает шлем. Я вижу его лицо. И ледяной ужас пронзает меня.

Это не герцог. Это не Бахам.

Человек передо мной такой же высокий и мощный, но моложе. Светлые волосы приглажены назад, а черты лица… Черты лица одновременно красивы и ужасны. Жесткие. Беспощадные. Глаза серые. Глаза, которые преследовали в кошмарах тысячи людей. И ему это нравится.

— Какая грубость, капитан, — говорит он, усмехаясь. — Не узнать меня после всего, что между нами было.

— Эрис.

Я замираю.

Нет. Нет, он мертв. Я отрезал ему голову. Я вижу его, но это не он. Это не может быть он.

Но тогда… Почему он здесь? В этих глазах нет страха. Только ненависть. Глубокая. Древняя.

— Не ожидал встретить тебя здесь, украденный мальчишка, — его голос капает ядом. — Но убить предателя — это будет удовольствие.

Он — Ворон. Это единственное объяснение. Вот почему мы не получали известий о смерти принца. Они спрятали правду. Но как? В той комнате было слишком много свидетелей. Сколько же людей пришлось убить, чтобы скрыть это? Я подавляю дрожь.

— Мы оба знаем, что это не первый принц, которого я убиваю. Если придется, убью и второго.

На его лице появляется жуткая ухмылка.

Я направляю на него меч и делаю жест рукой — приглашаю его.

— Давай. Я жду.

Эрис, этот Ворон, размыкает дистанцию и с дикой яростью наносит первый удар — мощный, тяжелый. Я принимаю его, оценивая его силу.

— Не бойся, — шипит он. — Я не собираюсь тебя убивать. Оставлю в живых ровно настолько, чтобы ты успел увидеть, как твоя армия падает.

Я знаю, что это не он, но он играет свою роль отлично.

Эрис снова нападает, удивительно быстро для того, кто тащит на себе такой вес. Как? Он должен быть чертовски силен, если в такой броне все еще способен двигаться с такой скоростью.

Но, возможно, он не сражается, как настоящий Эрис. Этот Ворон выдрессирован, натренирован, подготовлен. Он быстр, силен, техничен.

Я отбиваю атаку, отвечаю финтом, но он не поддается.

— Жаль, конечно, но я не буду столь милосерден к тебе, — говорю я. — Но ты не обязан умирать здесь.

Не так.

Ворон смеется и парирует мой выпад. Он скользит в сторону и вынуждает меня двигаться за ним, прежде чем его клинок устремляется ко мне.

Чуть не достал.

— Ты позор. Предательская псина. И ты за это сдохнешь.

Его меч с силой врезается в мой, и я напрягаюсь, изо всех сил удерживая клинок, но когда он врезается в меня щитом, я ничего не могу сделать.

Удар в бок.

Тупая боль пронзает плечо, когда я падаю навзничь, но я не даю себе замешкаться. Поднимаюсь, принимаю стойку.

— Это не стоит того, — рычу я. — Это не твоя война. Ты сражаешься за тех, кто украл тебя в детстве.

— Морганы не терпится заполучить тебя обратно, — говорит он, не выходя из образа, и ухмыляется. — И мне не терпится посмотреть, что она сделает с этим красивым личиком.

Чей-то предсмертный крик отвлекает меня на мгновение.

Этого хватает.

Следующий удар проходит через мои ослабленные защиты.

Я с трудом возвращаю равновесие, заставляя себя привыкнуть к его стилю, к его технике.

Тогда я замечаю узор. В нем есть закономерность. Я цепляюсь за нее, подстраиваюсь. Я атакую. Прогнозирую его движение. Мой клинок находит цель.

Но пробить броню — другое дело. Я чувствую вибрацию удара, но не знаю, добрался ли я до плоти. А потом — тяну меч обратно. И не могу. Он застрял.

Эрис усмехается. Бьет меня локтем в лицо. Кровь. Железный вкус на языке, густой, тяжелый. Мир на секунду окутывает тьма. Но адреналин вгоняет меня обратно в реальность. Чистый инстинкт.

Я рву меч и перехватываю очередной удар. Эрис собирается сказать что-то, но я опережаю его. Я собираю остатки сил, делаю резкий разворот и режу его там, где нет брони — под коленом. Вопль боли.

Но я не успеваю воспользоваться этим. Я слишком вымотан. Слишком дезориентирован. Я ловлю дыхание, пока он восстанавливается. Он кричит сквозь стиснутые зубы:

— Ты будешь жив, чтобы увидеть, как твоя Земля Волков сгорит.

Как будто подтверждая его слова, земля снова содрогается. Но только на секунду. Что это было? Обрушилась стена? Эрис с его искаженным лицом ненависти бросается на меня.

Я принимаю удар. Я отбиваюсь. Я не думаю о боли. Я не думаю о затрудненном дыхании. Я не думаю о сковывающей мышцы усталости. Я вижу шанс. Ловушку.

Он открывает брешь намеренно, заманивая меня. Я знаю это. Я понимаю это. Но я иду в нее. Потому что мои люди гибнут. Потому что галерея, где должны быть подкрепления, завалена. Потому что я боюсь, что стены еще стоят. Я бросаюсь вперед. Эрис понимает, что я клюнул. Его глаза расширяются. Боль пронзает меня.

Тепло разливается по телу. Я не даю себе осознать, насколько все плохо. Не позволяю себе остановиться. Я двигаюсь. Эрис не ожидает этого. Он не понимает, что я делаю. Я разворачиваюсь, хватаю его за плечо и вонзаю меч ему в живот.

Рев. Взрыв.

Я не вижу, но чувствую. Чувствую, как мои люди вырываются вперед. Как кричат воины, которые были прижаты к стенке. Как рушится завал. Как входят подкрепления.

Эрис издает странный, сдавленный звук. Я поворачиваю клинок. Рывок. Тепло брызгает мне на руки. Его последний выдох.

Я опускаю меч.

Смотрю на окровавленное тело у своих ног. Делаю шаг вперед. И останавливаюсь.

Из прохода, заваленного камнями, раздается шум. Земля сыпется вниз. Что-то не так. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что там. И тогда вижу вспышку. Медный отблеск. На другом конце туннеля.

Одетт, с распущенными волосами, падающими на грудь, в черной юбке и с кинжалом в ножнах на поясе из кожи, идет вперед, держа одну руку поднятой, к входу в туннель, к земле, которую она отодвинула в сторону, чтобы рота могла пройти. Когда заходит последний, она опускает руку, и земля снова занимает свое место, запечатывая вход.

Солдаты бросаются на Львов, и с ужасом я понимаю, что здесь не вся рота. Глаза Одетт встречаются с моими, и она бежит ко мне, тяжело дыша. Возможно, это слишком большая нагрузка для нее. Возможно, удерживать всю эту землю обходится ей слишком дорого.

— Одетт… — бормочу, и в голосе моем звучит острая боль.

Колени подгибаются, тело теряет опору.

— Кириан! — кричит она.

Одетт пытается удержать меня, но я слишком тяжелый. Она перекидывает мою руку себе за спину, а я опускаюсь на одно колено, пока она снова разворачивается, замечает, что земля снова закрывает вход, и вскидывает ладонь.

Тоннель остается открытым, и солдаты продолжают проходить, чтобы поддержать подкрепление.

— Ты ранен? Что с тобой?

Она опирает меня о колонну, но я слишком ослаб, чтобы пошевелиться. Чувствую, как грудь тяжелеет, будто превращаясь в камень. Легкие — огонь.

Тогда Одетт замечает тело позади нас и вырывает проклятие.

— Черт… Это же…?

— Он был Вороном, да? — спрашиваю я.

Сейчас мне кажется возможным все.

— Да, иначе быть не может, — отвечает она без сомнений. На ее прекрасном лице застыла тревога, пока она вглядывается в мое. — Кириан, он тебя ранил?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять вопрос. Я теряюсь в ее глазах — глубоких, зеленых, как самые густые леса Эреи. Теряюсь в огненных оттенках ее волос, в губах, которые до боли хочу поцеловать… И затягиваю ответ слишком долго, так что не успеваю сказать ничего, прежде чем нас прерывает голос.

— Капитан! — зовет солдат, подбегая. — Стены…!

Он останавливается, увидев сцену перед собой: меня, на коленях, с Одетт, которая пытается меня поддержать. Он замечает кровь на полу, мой окровавленный меч и тело Эриса позади нас.

— Говори, — велю я, скрипя от боли.

Солдат выпрямляется, собирается с духом.

— Стены целы. Они еще держатся.

Он бросает взгляд на Одетт, и я тоже поворачиваюсь к ней, встречаясь с ее взглядом.

Она понимает, кивает.

— Я сделаю это, но сначала…

Ее голос дрожит, когда она осторожно опускает меня на пол, ощупывает мою грудь.

Хотя она больше не держит руку поднятой к тоннелю, проход остается открытым, позволяя Волкам продолжать переход. Львов все дальше оттесняют в галерее, ведущей к дворцу.

— Беги. Помоги им, — рявкаю я на солдата, который все еще стоит в оцепенении. — Живо!

Тот повинуется, оставляя нас наедине.

Одетт убирает руку с моей груди, ее пальцы в крови. Я слышу, как она срывается на тихий стон.

Земля с грохотом падает, запечатывая вход в тоннель, и я понимаю, что ее магия, так тесно связанная с ее сущностью, начинает слабеть.

— Одетт, со мной все в порядке, — шепчу я. Голос звучит сдавленно, хрипло. В груди пульсирует нестерпимая боль.

Она поднимает на меня глаза.

— Это неправда, — отвечает тихо, кладя окровавленную ладонь мне на грудь.

Едва ощутимое прикосновение напоминает мне о ране, оставленной мечом Ворона, — под правой грудной мышцей, между ребер, у самого… сердца.

Острая боль пронзает меня, когда я чувствую, как ее магия проникает в меня, сталкиваясь с чем-то, что противится исцелению.

— Одетт… — мне едва удается выговорить. — Стены.

— Я знаю, — шепчет она, голос дрожит. — Я знаю.

В следующий миг раздается глухой, раскатистый гул.

Стены рушатся.

Солдаты продолжают пересекать тоннель.

И хотя кровь по-прежнему жжет рану, кровотечение, похоже, замедляется.

Но когда я смотрю на нее, что-то внутри меня замирает.

Одетт открыла глаза. Призрачный ветер осторожно шевелит волны ее волос. Лицо чуть приподнято, взгляд устремлен куда-то за мою спину, полный ужаса. Я поворачиваюсь, но ничего не вижу.

Меня накрывает ледяной холод, пробирающий до самых костей, и когда я касаюсь ее руки, чувствую, что она холодна как лед.

Цвет исчез с ее лица, перед глазами разлилась мертвенная бледность.

И тогда я осознаю: то, что спасает меня, убивает ее.

Я сжимаю ее руку крепче.

— Одетт. Хватит.

Но она все еще не смотрит на меня.

— Одетт. — Я сжимаю ее руку крепче, пока ее взгляд не встречается с моим. Эта странная мутная пелена в ее глазах чуть рассеивается, и из-под нее вновь проступает зеленый цвет. — Ты должна остановиться.

— Я не могу, — шепчет она сдавленным голосом.

Камень содрогается, земля дрожит у нас под ногами.

— Если я остановлюсь, там, наверху, стены не падут, и Эльба с Камиллой останутся одни. Если я уберу магию здесь, тоннель обрушится, похоронив остальных. — Она сглатывает. — А если оставлю тебя, ты потеряешь слишком много крови.

И я умру.

Я это знаю. Она тоже.

Но Одетт качается, и теперь она тоже опирается на колонну, в которую секунду назад упирался я — обессиленная, опустошенная.

— Я могу подождать, — говорю я, собирая в себе силы, чтобы голос звучал твердо. — Ты уже остановила кровотечение. Со мной все будет в порядке.

Смех раздается у меня в ушах. Не мужской, не женский. Безликий, застывший во времени, словно голос, который никогда не принадлежал никому.

Лжец…, шепчет он.

Острая боль сковывает мне грудь. Глухая, страшная, она не утихает. Несмотря на ее магию, боль не отступает, как будто сражается с ней, как будто… как будто мои раны слишком серьезны, чтобы Одетт могла их исцелить.

Она оседает на колонну, и я подхватываю ее в объятия, но даже тогда она не убирает ладонь с моей груди, не сдается.

Вновь ее взгляд цепляется за что-то у меня за спиной, за то, чего я не могу увидеть.

Кого из вас двоих мне забрать? снова раздается этот голос без голоса, и тогда я понимаю, что то, на что она смотрит, — это то же самое, что говорит сейчас со мной.

Я сжимаю ее руку крепче.

— Позволь остальным пройти. Разрушь стены. — Я говорю это уверенно, словно без сомнений, хотя сомнения разъедают меня изнутри. — Одетт, я выдержу. Клянусь, я выдержу.

Одетт смотрит на меня, колеблется, и тогда я чувствую, как что-то теплое рвется. Тонкая нить между нами обрывается, и я понимаю: она подчинилась. Она сделала выбор.

Меня. Меня заберешь ты, признаю я голосу.

Тьма взрывается смехом, и боль… боль становится нестерпимой. Но я не даю ей разорвать себя. Я не позволяю ей узнать, что происходит.

Я не закрываю глаз. Я не хочу переставать видеть ее.

Я наблюдаю, как последний человек пересекает тоннель, и спустя несколько мгновений, когда в нем уже никого не остается, Одетт позволяет земле обрушиться. Тогда вся ее магия устремляется вверх, к стенам.

Раздается оглушительный грохот, удар такой силы, что мне кажется — если бы не ее защита, нас бы уже похоронило под этими сводами.

Потом наступает тишина. Легкий сумеречный свет разливается по залу, выхватывая из темноты каменное лицо Гауэко.

Бреши. В потолке. В каменной кладке. В стенах.

Тишина разрывается боевыми криками, когда солдаты проникают через пролом, и их шаги эхом разносятся по галереям.

Я снова смотрю на Одетт. Она завороженно любуется разрушенной стеной, и эта странная игра света делает так, что кроваво-красные глаза Гауэко словно оживают.

Посмотри на меня, прошу я. Посмотри на меня… умоляю.

Я хочу уйти, запечатлев ее в памяти. Я хочу, чтобы ее взгляд был последним, что я увижу. Но даже открыть рот, чтобы попросить об этом, у меня уже нет сил. И когда она улыбается, когда ее чуть приоткрытые губы изгибаются в улыбке победы, я принимаю этот последний подарок.

Тогда ледяные когти касаются моего лица, но я не оборачиваюсь. Мне и так известно, кто это и зачем пришел.

Я держусь за образ Одетт. И в конце концов закрываю глаза.

Глава 40

Одетт

Мне не хватает воздуха, и легкие горят.

Магия все еще дрожит в моих пальцах мелкими судорожными толчками.

Крики наших солдат вызывают у меня улыбку, а осознание победы вырывает из груди сдавленный звук — что-то среднее между смехом и рыданием.

Но я еще не закончила.

Я смотрю на руку, лежащую поверх моей, и понимаю, еще до того, как увижу его лицо, что он больше не сжимает ее.

Кириан.

Ощущение ужаса пронзает меня, как стрела, когда я всматриваюсь в его лицо и вижу, что он закрыл глаза.

Нет, твержу я себе.

Сжимаю его руку.

— Кириан… — шепчу еле слышно.

Но он не реагирует.

Я осторожно убираю его ладонь, кладу свою на его рану, направляю туда последний слабый поток магии, что еще остался во мне.

И рана не заживается.

— Кириан… — повторяю.

Леденящий ужас сползает вниз по позвоночнику, и все вокруг исчезает: шум битвы, влажный запах земли, пугающее каменное лицо, застывшее над нами…

Глубокая, разрывающая боль разносит меня на части, и я знаю, что причина не в усталости, не в истощении, а в том, что Эрио только что вырвал кусок моей души.

Я беру его лицо в ладони, и оно склоняется ко мне — такое красивое… и неподвижное.

Рыдание срывается с моих губ.

— Кириан… — повторяю, и мой голос звучит так, будто он больше не принадлежит мне. — Нет. Нет… Кириан, я люблю тебя. Ты слышишь меня? Кириан… Я люблю тебя. Я люблю тебя так, как не любила никого. И ты мне нужен. Мне нужен ты, потому что без тебя… Я умру, Кириан. Я умру без тебя.

Я не слышу, как она подходит. Я не слышу ее шагов и не чувствую ее присутствия, пока она не падает на колени рядом с капитаном, своим другом.

Командующая армией Волков смотрит на меня с отчаянием, а затем прикасается пальцами к его шее.

Нет. Нет. Нет…

Я стараюсь изо всех сил, я отдаю последние силы, как будто это может остановить неизбежное, может помешать ей произнести то, что вот-вот сорвется с ее дрожащих губ:

— Его больше нет. — Слезы катятся по ее щекам, и меня это злит. Она не может плакать. Она не имеет права. Потому что если она заплачет… если она позволит себе плакать, это будет означать… — Одетт, ты сделала все, что могла. Отпусти его.

У меня подгибаются колени, сознание ускользает, но я не позволяю себе упасть в обморок, не позволяю себе рухнуть.

— Нет, — отвечаю я.

Нирида смотрит на меня с безмерной печалью. Слезы уже бегут по ее щекам в тихом молчаливом плаче.

— Я тоже люблю его до безумия, — шепчет она, — но он ушел, защищая свою землю, и мы должны уважать его выбор. — В ее лице появляется что-то жесткое, решительное. — Вставай. Мы закончим это. Мы почтим его смерть.

Почтим его смерть?

Я задыхаюсь. Я тянусь за воздухом, я вдыхаю его полной грудью, но его не хватает.

Что-то не так.

Что-то ужасно, катастрофически не так.

Но это не может быть его смерть. Нет. Это не может быть правдой.

Все кажется мне кошмаром, нечеткой, расплывчатой реальностью. Нирида поднимается. Нирида отдает приказы солдатам, входящим в пролом, который я пробила. Нирида кладет руки мне на плечи, мягко, но настойчиво, уговаривая меня отпустить Кириана.

Кириан в моих объятиях. Кириан с закрытыми глазами.

Я больше никогда не увижу синих огоньков в его взгляде, не увижу этого вызывающего блеска, этой надежды, этой веры. Никогда больше не почувствую тепло его рук на своих. Никогда больше не почувствую, как его губы касаются моей кожи.

Что-то тяжелое скапливается у меня внутри, что-то, похожее на магию Дочери Мари, но другое. Это страх. Это тьма. Но это еще и сила — густая, глубокая и… ревущая.

Еще не сейчас, говорю я себе.

Нет, повторяю.

Кто-то пытается оттащить меня от Кириана, и я отправляю его в полет через всю залу.

— Одетт, — шепчет Нирида, почти умоляя. — Кириан не хотел бы этого.

Я сильнее вжимаюсь в его плечи. Кладу голову в изгиб его шеи. Он все еще теплый.

Рука Нириды, рука его лучшей подруги, нежно касается моей щеки.

— Пожалуйста… — просит она.

Все это похоже на кошмар. Я почти жду, что Ингума появится из-за одной из колонн. Я молю увидеть его острый клюв, черные перья и чудовищные когти. Я молю, чтобы все это оказалось сном.

Нирида кладет ладонь поверх моей и пытается оторвать ее от Кириана. Я отвечаю огнем, болью, жгучей, разрывающей… но она даже не вздрагивает. А я… я больше не могу. Я сдаюсь.

Рыдания вырываются из меня, и Нирида действует быстро. Поднимает меня, подает знак кому-то из солдат, и я больше не вижу, что они делают с Кирианом. Не вижу, куда его уносят, потому что Нирида обхватывает меня за плечи, и прежде чем я успеваю хоть что-то сделать, сознание ускользает.

***

Во сне я ничего не вижу.

Только пустота.

Черная. Густая.

Меня будят голоса, и едва я открываю глаза, ледяное чувство пронзает все мое тело.

Я помню.

Я помню все, как если бы этот ужас длился целую вечность.

— Одетт.

Голос Нириды доносится из угла постели, на которой я лежу. Но это не она разбудила меня.

Вдалеке слышны другие голоса, крики ликования, смех и даже сдержанные всхлипы облегчения.

Волки победили.

Я поворачиваюсь к капитану.

Ее лицо запачкано, в пыли и крови, светлые брови потемнели, а волосы всклокочены.

— Ты помнишь, что случилось? — осторожно спрашивает она, и я вижу в ее глазах страх услышать от меня «нет», страх быть вынужденной рассказать мне правду.

— Я помню, — отвечаю я.

Нирида сглатывает. Кажется, она не ожидала, что мой голос будет таким спокойным.

— Мы вернули Уралур. И это случилось благодаря тебе. Благодаря… — Ее голос срывается, и она отводит взгляд, не в силах закончить фразу.