Все потерянные дочери

Уже перед зеркалом в своей спальне я провожу подушечками пальцев по тернистым веточкам, что теперь очерчивают линию моих ключиц, и делаю вдох.

Я готовлюсь к ужину, на котором мне придется пустить в ход все свое мастерство, надеть лучший костюм и начать представление.

Глава 32

Кириан

Я не могу встретиться с Ниридой, пока всё не закончится. Солнце светит ярко, и от его отражения на снегу больно держать глаза открытыми. Не знаю, от этого ли головная боль, от бессонных ли часов, обезвоживания или событий последних суток. Кажется, болит всё тело.

Я нахожу своего командора прислонившейся к каменным перилам лестницы. Снег вокруг неё грязен и истоптан, в нем столько же грязи, сколько крови. Солдаты бродят туда-сюда, такие же измотанные, как и она. Они несут на плечах груз тех, кто сражался против братьев.

Я спешиваюсь, чтобы подойти к ней, когда замечаю, что она не одна. Нирида поднимает голову к Еве, которая делает шаг вперед и встает между её ног. Рукой она гладит её по щеке, и та подается навстречу ласке.

Мне кажется, я слышу на губах ведьмы извинение: «Прости».

Несколько секунд они молчат, лишь смотрят друг на друга; и в том, как они делят это пространство, есть что-то интимное и личное, что заставляет меня чувствовать себя лишним.

Фырканье лошади настораживает их, и они отстраняются друг от друга так быстро, словно две девчонки, пойманные за поеданием краденых пирожных.

Я иду к ним, и вина тут же исчезает с лица Нириды, уступая место чему-то иному. — Паладин Гауэко. — Она насмехается. У неё тоже голос охрип от дыма бомб.

— Во плоти, — приветствую я, тоже радуясь встрече. Бросаю взгляд на Еву, которая пристально смотрит на меня. — Вы целы? — Более-менее, — отвечает она. — Была бы цела, если бы дала мне вылечить её, — возражает Ева.

Я понимаю, о чем она, проследив за её взглядом. Нирида прижимает руку к боку. Она издает хриплый смешок, переходящий в кашель. — Я не даю тебе лечить меня, потому что ты тоже ранена и слаба, — говорит она ей терпеливо.

У меня такое чувство, что этот спор у них не первый.

— Пустяки. Почти всё зажило, — ворчит она, и её глаза снова настойчиво сканируют меня. — Ты в порядке? — Она ждет кивка. — А Одетт? Где ты её оставил?

Тяжесть её имени на моих плечах куда ощутимее, чем я ожидал. Я чувствую тупую боль в груди, вспоминая последний поцелуй и пронзительную боль, которую он принес с собой.

Я провожу рукой по волосам, ища способ рассказать об этом, и Ева, должно быть, что-то читает в моем выражении лица. — Кириан, — настаивает она. — Я не чувствовала её магии. — Одетт не сражалась.

Нирида невольно выпрямляется, но тут же сгибается пополам. Вспышка боли заставляет её снова прижать руку к боку. Ева бросает на неё предостерегающий взгляд.

— Что-то случилось?

Я оглядываюсь. Подумываю попросить их пойти со мной внутрь, но непреклонный взгляд Евы заставляет меня тут же отбросить эту мысль.

— Вы знаете Ворона по имени Леон? — Да, — отвечает она, и я вижу, как она мгновенно напрягается. — Леон. Один из парней Бреннана, товарищ Одетт. Где, черт возьми, она, Кириан?

— В Сирии, — быстро отвечаю я. Потираю грудь, но это не унимает тупую боль, поселившуюся в ней. — Леон забрал её. Он выдавал себя за Эмбера. Я даже не знаю… не знаю, знали ли мы когда-нибудь настоящего Эмбера. Может, это был он с самого начала.

— Что? — шепчет она. — Что значит «забрал её»? — Она сделала вид, что уходит по собственной воле. Я не уверен, зачем она это сделала, у нас не было времени поговорить, но могу предположить…

Такая возможность проникнуть в Орден, уничтожить его…

— По собственной воле? — повторяет Нирида. — Расскажи всё с самого начала.

Я вздыхаю, сжимаю челюсти и киваю. Рассказываю им всё, с того момента, как мы поняли предательство Эльбы, и до удара кинжалом, когда они обе опускают взгляд, чтобы найти на моем доспехе напоминание об атаке Одетт.

Обе молчат, когда я заканчиваю, убеждаясь, что рассказ завершен. Затем Ева ругается. Отходит на шаг, уперев руки в бока, и снова ругается.

— Вот же дура. — Она плюет на землю. На снегу остается немного крови. — Безрассудная, глупая пташка. Хочет сделать всё сама…

— Значит, она отправилась на встречу с тем, кто руководит Орденом, — отмечает Нирида. — И этот человек при дворе Сирии, со Львами… А что с Арланом? Он…

— Он в порядке, — перебиваю я. — Я видел его после битвы. Он не захотел со мной разговаривать.

Может, еще рано, а может, он хочет разрушить эту ложь, которую мы плели почти год, и разоблачить нас всех. Если он это сделает… Нет. Я не могу думать об этом сейчас.

— Мы должны заставить его нас выслушать, — говорит Нирида. — А насчет Одетт… — Нам нужно атаковать сейчас же, — выпаливаю я, не особо раздумывая.

Нирида слегка морщится, заметив мое отчаяние. — Нет. Сначала мы должны выяснить реальное положение дел с Орденом, а до этого… мы должны разобраться с Эгеоном, — отвечает она вместо этого. — Сегодня ночью всё могло измениться.

Её предположение ложится между нами тремя тяжелой плитой, медленно и неумолимо давящей на плечи, пока Ева не говорит: — Мое первоначальное предложение в силе.

Нирида встает без посторонней помощи, и мы оба делаем шаг к ней. Ева поднимает руку в мою сторону и бросает на меня сообщнический взгляд. Она собирается её лечить. Хватает её за руку, кладет ладонь на спину, и Нирида либо слишком слаба, либо ей слишком хорошо, чтобы жаловаться.

— Мы не можем убить короля, — шипит она, чуть тише. — И невиновного человека тоже, — добавляю я, напоминая ей.

Ева фыркает. — Где ты его оставил? — спрашивает мой командор. И я показываю ей.

***

Эгеон устроился поудобнее в одной из своих личных комнат. Он снял одежду, в которой был вчера вечером, и облачился в черный шелковый халат с вышивкой в багровых тонах. Хвост Урсуге выглядывает на ткани сзади всякий раз, когда он поворачивается к нам спиной.

Мои собственные солдаты оставались снаружи, когда мы пришли, даже несмотря на то, что прибыла стража Эгеона. Я поблагодарил их, и теперь снаружи слоняются только солдаты короля Илуна, пока он ищет и разливает ликер лазурного цвета в бокалы из переливчатого стекла.

— Не рановато ли, ваше величество? — замечает Ева.

Эгеон вскидывает бровь и делает глоток так, что становится ясно: это далеко не первая его порция.

— Она тоже так умеет? — спрашивает он затем, обращаясь к командору. — Конечно, умеет, верно? — Он цокает языком. — Я видел Одетт и Королеву Королей в одной комнате, значит, это должна быть она.

Он дарит Еве снисходительную улыбку, и та, не меняя серьезного выражения лица, меняется прямо перед ним. Мгновение спустя на него, скрестив руки на груди, смотрит Эгеон, куда более щуплый и низкорослый.

Выражение его лица, с бокалом в нескольких сантиметрах от рта, не скрывает ужаса, который, должно быть, овладел им.

— Дружеское напоминание: вам выгоднее вести этот разговор с командором. — Она указывает на Нириду подбородком, и челюсть Эгеона напрягается.

Он делает нам знак занять места перед столом, на котором оставил ликер и бокалы.

— Если уж мы выкладываем карты на стол, — начинает он, — я хочу искренности. Нирида кивает.

— Лира из Эреи когда-нибудь была коронована? Я молчу. Позволяю ей принимать решения. — Нет, — отвечает мой командор. — Королева Королей — это символ.

— Что стало с настоящей королевой Эреи? Поскольку она молчит, полагаю, этот вопрос адресован мне. — Она тоже символ.

Эгеон разражается хохотом, который становится всё громче и резче. Если стражники снаружи услышат его, то подумают, что это просто король празднует победу с союзниками. Он наливает себе еще бокал.

— Кому же тогда принадлежит корона? Мальчишке? Арлану?

Арлан. Ох. Дерьмо… Мы не смогли найти его перед тем, как прийти сюда, а это значит, что, возможно, то, о чем мы договоримся сегодня с Эгеоном, не будет иметь большого значения. Если он решит поднять восстание самостоятельно…

— Она принадлежит Лире, — вмешивается Ева с улыбкой и возвращает себе королевский облик.

Эгеон внимательно смотрит на неё. — Ага. Лире. — Он делает еще глоток. — Мои шпионы говорили, что нет никакой вероятности, будто Лира организует восстание против Львов. Они считали её преданной их делу, непримиримой к язычникам… Когда голова Эрис покатилась по полу, я их уволил.

Он смотрит прямо на меня. — Наймите их обратно.

Эгеон фыркает от смеха. — Ну так что? Чего хотят истинные монархи Эреи? — Он оглядывает нас троих, задерживаясь на каждом по очереди. Склоняет голову набок. — Где Дочь Гауэко?

Значит, он не помнит этого. Хорошо. Удар кинжалом было бы труднее объяснить тому, кто мало знаком с её… наклонностями.

— В Сирии, — очень уверенно отвечает Ева. — Внедрилась ко двору Львов, готова вести нас изнутри.

Эгеон хмурится. Снова пьет. — Значит, война. Вот чего вы хотите. — Мы хотим свободы для Волков, — отвечает Нирида. — Это то, чего мы желали всегда. План не изменился.

Эгеон обдумывает это, вращая напиток в бокале. Кажется, он на мгновение теряется в созерцании жидкости.

— А сделки, заключенные от имени Королевы Королей, тоже не изменились? — спрашивает он.

Я собираюсь ответить, но Ева меня опережает. — Не изменились, — отвечает она спокойно. — Ева, — прерывает её Нирида.

Та качает головой. — Не изменились, — настаивает она.

Нирида сжимает челюсти и наклоняется над столом, чтобы схватить бутылку и тоже налить себе выпить. Эгеон хочет корону, которая сделает его королем-консортом рядом с Королевой Королей, и ему плевать, существует ли эта королева на самом деле.

— Король Девин из Нумы в курсе? — Нет, — отвечает Нирида. — И он согласится со мной, что лучше этому не распространяться.

— Разумеется, не нужно распространяться. Мои гонцы уже отправились предупредить Девина о предательстве генерала Эльбы. Я убедю его отправить часть войск в Сулеги.

— Он рискнет снова враждовать с ними? — спрашиваю я, вспоминая наш разговор. — У него больше нет выбора. Теперь он часть этого альянса и будет сражаться, чтобы защитить наши интересы.

Надеюсь, он прав. Нам сейчас не нужны внутренние распри. Не тогда, когда Сулеги нас уже подвело. Слишком много открытых фронтов, слишком много пожаров, которые нужно тушить.

— Значит, на войну, — объявляет Эгеон и глубоко вздыхает. — Каков план с Дочерью Гауэко?

И тогда все смотрят на меня.

Глава 33

Одетт

Я пытаюсь запомнить лица тех, кто сопровождает нас сегодня вечером. Бреннан садится напротив меня, я также различаю нашу наставницу по ядам и токсинам, преподавателя по гриму, учителя рукопашного боя… Мне говорят, кто остальные, но трудно угадать, настоящее ли это лицо или новое. Есть знакомые лица, товарищи по Ордену, которые готовились вместе со мной, но я даже не знаю, кто они.

Вечер предназначен для того, чтобы слушать и учиться. Я стараюсь не говорить слишком много, даже если некоторые упорно задают вопросы… как Бреннан. Ему труднее отказать, и я тщательно взвешиваю слова, слетающие с моих губ.

— Скажи мне, Одетт, ты познакомилась с соргинак Илуна? — хочет знать он.

Я делаю глоток из своего бокала, подбирая слова. — Я познакомилась с ковеном, укоренившимся в архаичных традициях и жестоких испытаниях, — отвечаю я.

Я осознаю, что Леон слушает внимательно.

— Это правда, — считает Бреннан. Он тоже отпивает из бокала, но выглядит расслабленным. — В Илуне всегда были склонны к драматизму.

Интересно, знал ли он мою бабушку, знал ли моих родителей… доверяли ли они ему.

— Ты родом оттуда? — спрашиваю я.

Бреннан бросает на меня расчетливый взгляд. — Да, хотя я никогда не задерживался подолгу ни в одном ковене. — Он ставит бокал на стол. — Ты узнала что-нибудь полезное от этих ведьм?

— Ничего, что стало бы для меня новостью. — Они её тренировали, — добавляет Леон. — Лиру Алию тоже.

Я ненавижу, когда он её так называет, но не двигаюсь и не отвечаю. Лишь киваю и позволяю разговору течь дальше, словно мне всё равно.

Хотя они изо всех сил притворяются, что все сидящие за этим столом равны, пропасть, разделяющая их, всё еще огромна. Инструкторы — это по большей части озлобленные ведьмы и колдуны, последователи радикальных идей Дочери Мари, сбившейся с пути. Другие, Вороны, всё еще живут по их милости, покорные из-за недостатка информации, из-за неведения. Это люди, которые не знают, какой силой обладают.

Они не знают, что в те разы, когда нас пытали, морили голодом или калечили ради блага миссии, хватило бы одной мысли, чтобы убить их всех, чтобы освободиться.

Не говорится ни о чем компрометирующем, ни о чем, что подразумевало бы эмоции, ни о чем, что требовало бы ответов на опасные вопросы. В основном обсуждают статус других миссий, все они в Королевстве Львов; и я представляю, что даже пакт, заключенный мною с лжекоролевой, недостаточен, чтобы помешать им избегать упоминания любых миссий, подразумевающих подмену на территории Волков.

Они еще не знают, как я отреагирую. Интересно, осознают ли они, что я не могу причинить вред никому из них?

Я оглядываю стол и понимаю, насколько я беззащитна. Я одна.

Лжекоролева уходит рано, чтобы заняться делами Морганы, и когда я понимаю, что больше не смогу вытянуть информацию, не вызывая подозрений, я тоже откланиваюсь.

Я выхожу в коридор, освещенный факелами, всё еще чувствуя напряжение, бегущее по телу. Я ощущаю его как ток, спускающийся по рукам, когда теплое прикосновение пальцев к моему запястью останавливает меня.

Я резко оборачиваюсь с бешено колотящимся сердцем. И встречаю серо-зеленые глаза, принадлежащие жизни, которой не бывать, нерассказанной истории.

На этот раз я жду, пока он заговорит первым. — Идешь к себе? — Он ждет, пока я кивну. — Можно тебя проводить? — Конечно, — отвечаю я.

Если я правильно помню, ему сейчас должен быть двадцать один год. Волосы, которые раньше он стриг под корень, теперь отросли и аккуратно зачесаны набок. Под пробивающейся щетиной я замечаю новый шрам на подбородке.

Мы идем, и он не в силах вымолвить ни слова, поэтому я облегчаю ему задачу. — Ну и? Чем ты занимался всё это время, Алекс?

Он останавливается посреди коридора. — Меня зовут не Алекс. Меня зовут… — Лоренцо. — Я улыбаюсь. — Я помню.

Он отводит взгляд, слегка смущенный. В коридорах никого нет, кроме стражников, патрулирующих дальше, перекидываясь ленивыми фразами.

— Я больше не использую фальшивое имя, — признается он. — Но используешь это лицо.

Он резко вдыхает, удивленный моей прямотой. — Это… твой настоящий облик?

Я киваю и позволяю ему рассмотреть меня, но он не осмеливается делать это долго. Откашливается, и мы снова замолкаем в коридоре, так что я начинаю идти, и у него нет иного выбора, кроме как следовать за мной.

— Я… чувствую себя… комфортнее в этом теле. Я носил его всю жизнь. Я даже не помню… — Он замолкает.

— Ты не знаешь, как выглядишь? Ты не смотрел в зеркало, даже когда был один? — спрашиваю я, но он не отвечает. — Что Моргана рассказала тебе о твоих силах?

Лоренцо открывает рот и снова закрывает его несколько раз, пока не находит способ продолжить. — Я знаю правду. Мне рассказали то же самое, что и тебе сегодня.

Я киваю, но ничего не говорю, даже если он этого ждет. Мы доходим до моих покоев, и я толкаю дверь. Предлагаю ему войти.

Лоренцо колеблется. Смотрит по сторонам. Профессиональная деформация. И заходит внутрь молча и без вопросов.

Комната погружена во тьму, если не считать света, льющегося из окон без штор. Свет Иларги разливается по просторной спальне, ковру на полу, дивану и одеялу на кровати.

Я поворачиваюсь к нему, чтобы, когда моя магия зажжет свет, первым, что он увидит, было мое лицо, моя поднятая рука ладонью вверх.

Я зажигаю свечу на туалетном столике, маленький канделябр на тумбочке, камин, согревающий воздух на другой стороне… даю жизнь десяткам блуждающих огней и заливаю всё светом.

— В этой маске ты не можешь этого делать, — объясняю я.

Лоренцо смотрит на меня напряженно. — Это мне тоже рассказали, — отвечает он, защищаясь.

Я прохаживаюсь до большого окна в центре комнаты, где есть небольшая скамья, на которую можно сесть. Огни плавают вокруг меня, и я гадаю, видно ли их с улицы. Движение запястья задергивает шторы.

— Должно быть, трудно было готовиться, если люди при этом дворе не должны видеть, как вы используете мафию, — провоцирую я его.

Лоренцо поджимает губы. — Давай, покажи мне что-нибудь, — прощупываю я. — Маленький трюк, а потом вернешься в форму, которая тебе удобнее.

Он сжимает челюсти, и я вижу что-то плотное, сверкающее в его глазах. — Я была права, да? Ты еще не показывал свое истинное «я», даже наедине с собой.

— Я носил это тело десять лет, — отвечает он, слегка угрюмо. — Я научился двигаться в нем, драться… Я занимался любовью. — Многозначительная пауза, и он сглатывает. — Это мое тело.

— Нет, не твое. Это тело Александра, сына влиятельного дворянина при дворе Львов, политическая фигура, которая однажды могла бы пригодиться. Это не тело Лоренцо.

Несколько мгновений мы молчим, глядя друг на друга, не уступая. Я думаю, он возразит, думаю, скажет что-то еще, будет спорить или умолять сменить тему; но он не делает ничего из этого.

Он разворачивается, выбегает из комнаты, и я гашу огни.

***

Я сплю вполглаза, и всё равно мне трудно провалиться в сон. Должен быть какой-то способ защитить себя во время сна, но я пока не знаю, как контролировать свою магию, когда сплю, и меня беспокоит, что я могу не проснуться, если кто-то проберется в мою комнату.

Однако когда я просыпаюсь, единственное изменение в комнате этим утром — записка, которую кто-то просунул под дверь. Королева Моргана ждет меня в одном из чайных салонов.

Придя туда, я обнаруживаю, что двери, ведущие на просторную террасу, распахнуты. Она ждет снаружи, окруженная бдительной стражей и слугами, которые всё еще накрывают богатый стол: свежий хлеб, яйца пашот, фруктовые соки и сладкие лакомства.

— Одетт, — приветствует она меня, — присядь со мной, пожалуйста.

Стол широкий, слишком широкий для террасы, он занимает почти все пространство. Вокруг стоят горшки и кадки с колючими растениями, которые весной должны расцвести прекрасными формами; сейчас же это лишь извилистые ветви в ожидании хорошей погоды.

На лжекоролеве золотая накидка, богато украшенная ромбовидными узорами, накладывающимися друг на друга, с белой меховой оторочкой на воротнике и рукавах. Её черные волосы собраны так же, как вчера, но на этот раз заплетены в косу и плотно прижаты к затылку. Зимний холод подрумянил её щеки, а глаза так похожи на глаза Эриса, что я не могу сдержать дрожь.

— Ты хорошо спала? — Дворцовые кровати так же удобны, как я и помнила.

Она бросает на меня долгий взгляд, пока слуги продолжают расставлять яства между нами.

— Я не знала, что это ты, — говорит она затем. — Когда ты впервые оказалась при дворе Сирии… я не знала, что ты дочь Адары.

Я спрашиваю себя, какие карты могу разыграть, стоит ли быть украденной девочкой, обиженным ребенком. — Это бы что-то изменило?

Улыбка не касается её глаз. — Возможно. — Она делает паузу. — Мне хотелось бы сказать тебе «да», дорогая, сказать, что я рассказала бы тебе правду, приняла бы с распростертыми объятиями… но я бы солгала. Нет ничего важнее для меня, чем победа в этой войне.

— Я могу это понять и уважать, — добавляю я осторожно и устремляю взгляд на сады, раскинувшиеся перед нами.

Некоторые из Воронов тренируются внизу. У них, должно быть, нет отведенного места, как у стражи или солдат. Некоторые спаррингуют парами под внимательными взглядами дворян, завтракающих в садах, другие бегают по дорожкам… но я не вижу никого из наших бывших инструкторов.

Лоренцо там внизу один. Я вижу, как он заканчивает разминку перед пробежкой.

— Ты сказала, что будешь их тренировать. — Это было до того, как мы заключили сделку, — говорю я осторожно.

Моргана склоняет голову набок. — Я не собираюсь вставать перед кем-то из них, не будучи способной защитить себя, если… что-то пойдет не так.

— А. — Стальной блеск появляется в её взгляде, когда она понимает, и она медленно кивает. — Я этого не учла.

Я уверена, что учла.

— Я сделаю это, — говорю я. — В любом случае, сделаю, когда найду способ. Разве пакты нельзя переписать? — спрашиваю я с притворной невинностью.

Моргана делает знак слугам, слоняющимся вокруг, и те оставляют нас одних. — Нет, дорогая. — И тут, словно вспомнив о чем-то, она спрашивает: — Ты знала Ингрид?

— Нет. — Кто тебя… обучал?

Я гадаю, сколько мне стоит рассказать, сколько знает Леон. — В основном соргинак Сулеги. — Я делаю паузу, словно раздумывая. — Недавно я провела несколько дней с соргинак Илуна.

— Ты познакомилась с Агатой? — Да, — подтверждаю я. — А ты?

— И она, и я могли бы править, если бы твоя мать не захотела этого. Нас троих учила Ингрид. — Она делает паузу, пока я пристально слежу за фигурой Лоренцо, который бежит обратно, чтобы сделать еще круг. — Агата говорила тебе о твоих родителях?

Я стараюсь, чтобы голос не дрожал. — Вкратце. — Хочешь что-нибудь узнать?

Я поворачиваюсь к ней. Сначала думаю покачать головой, заверить, что нет; но потом понимаю, что действительно хочу знать. — Какими они были?

Странно ждать ответа из этих уст, но я жду.

— Люк был воином, но мог бы стать ученым. Он был таким любознательным… Одаренным воображением, оптимистичным, решительным. Его сводили с ума тайны. Много лет мы почти не видели его в Илуне, потому что он постоянно путешествовал, исследуя мир. У него везде были друзья. Куда бы он ни пошел, его любили. — Она замолкает на несколько секунд и устремляет взгляд в сад. — А Адара… она была бесстрашной, смелой и доброй. Такой, какой и ожидали бы видеть королеву. — Её лицо и голос мрачнеют одновременно. — Слишком доброй для своего же блага.

Она больше ничего не говорит, и я понимаю, что на данный момент это всё. Тем не менее, она предлагает: — Есть еще вопросы, которые ты хочешь мне задать?

Трудно совместить образ королевы Морганы с кем-то, кто знает мое прошлое, мои истоки. Но ведь это не просто образ королевы, верно? Она была ею последние два десятилетия: пока шли сожжения ведьм, казни, пока…

— Спрашивай, — настаивает она, заметив мой взгляд.

— Ты знала о наклонностях Эриса, — говорю я осторожно. — Это не вопрос, Одетт, — замечает она. — Как ты могла? Как ты могла спать спокойно, зная, что Эрис творил с другими женщинами? Он был твоим сыном.

Моргана отводит взгляд, словно и вправду опечалена. — Я не уделяла ему много внимания, когда прибыла ко двору, — признает она. — А когда я распознала эту… тьму в нем и попыталась её обуздать, было уже поздно.

— Ты могла бы сделать что угодно. — Убить его? — спрашивает она, и я сглатываю. — Если все эти годы Орден был в безопасности, то это благодаря мне, благодаря строгости, совершенству, которого я требовала от всех Воронов. Я тоже должна была быть идеальной. Мне тоже приходилось приносить жертвы.

Я смотрю на неё в упор. Два десятилетия в этой маске. Два десятилетия среди людей, которые вырезали её народ, тех самых, кого она хотела стереть с лица земли. У меня пересыхает в горле, и следующее, что слетит с моих губ, не должно быть ложью.

— Должно быть, это было ужасно. Мне даже не приходится притворяться, понижая голос, чувствуя ком в горле.

— В конечном счете оно того стоит, — уверяет она и улыбается с приветливостью.

Её улыбки мало чем отличаются от улыбок Агаты, Кайи… Она кажется такой нормальной, такой здравомыслящей и рациональной… И всё же она хочет уничтожить всё, хочет устроить резню собственного народа, потому что готова на это, если начало с чистого листа даст ей шанс сделать всё правильно, по-своему.

Интересно, что было бы со мной, если бы она рассказала мне всё это с самого начала, если бы я не встретила Кириана и Нириду, если бы не научилась любить Еву, если бы меня не отвели посмотреть, как Волки заполняют небо фонариками, олицетворяющими надежду…

Холодок бежит по спине.

— Ешь, — предлагает она. — Пирожные восхитительны.

***

Несколько часов спустя я накидываю плащ на плечи и выхожу в сады. Сегодня я снова создала костюм-двойку: широкие брюки, сидящие на талии чуть выше пупка, позволяющие мне свободно двигаться по лесу, и блуза, скрывающая браслеты Гауэко, но не следы моего пакта с лжекоролевой.

Я прогуливаюсь по окрестностям, осознавая, что на меня устремлены взгляды; не только Воронов, следящих за мной, но и любопытных дворян, которые видят во мне, дворянке из Ареамина, интересную новинку. Я гуляю, удаляясь от дворца ровно настолько, чтобы убедиться, что за мной никто не следует, и только тогда ступаю на тропу, которую хорошо знаю.

Оставляю позади клумбы, на которых сейчас нет цветов, конюшни и Фонтан Слез Мари, у которого Кириан поцеловал меня впервые. У меня вырывается улыбка. Он сказал бы, что это я его поцеловала.

Я вхожу в тот самый лес, от которого у меня когда-то бежали мурашки, обхожу корни, скользкие камни и наконец нахожу мост, который искала. Забытый и одинокий.

Я обнаруживаю покрытые мхом ступени, и, поднимаясь, почти чувствую мягкое давление пальцев Кириана, когда он положил руку мне на спину. Вид этого моста днем сильно отличается от того, каким я помнила его ночью. Возможно, думаю я, это было первое место, где я почувствовала что-то похожее на магию. Здесь я впервые увидела гауарги, и тогда же начала думать, что, возможно, есть что-то прекрасное во всех этих запретных вещах, которые нас учили ненавидеть и бояться.

Я осторожно поднимаюсь по лестнице и там, на каменном парапете, нахожу то, что ищу. Игольница. Подушечка сверху, золотая окантовка шкатулки и маленькие изогнутые ножки. Крошечные инкрустированные камни, красивые формы и цветочные узоры в качестве украшения… Настоящая красота.

Я осторожно беру её и открываю, и мгновение спустя, еще до того, как успеваю заметить, куда они выпрыгнули, пять писклявых голосов, перебивая друг друга, спрашивают наперебой: «Чтоделатьчтоделатьчтоделатьчтоде…»

— Гальцагорри.

Маленькие духи, бегавшие кругами по парапету моста, останавливаются, удивленные тем, как я их назвала, удивленные мной. Их пятеро, как и в прошлый раз. Все они настолько крошечные, что могут поместиться в игольнице, носят красные штанишки, и от самого их существования исходит что-то вибрирующее и нетерпеливое.

Когда меня обманом заставили взять эту шкатулку, я не знала, что с ними делать. Я пыталась утопить их, потому что для Лиры они стали бы лишь проблемой, но Кириан научил меня, как избавиться от них без насилия. А теперь, кажется, я знаю, как ими управлять.

Я улыбаюсь, понимая, что они остановились и ждут. Сердце бешено колотится.

— Гальцагорри, — повторяю я, — вы должны найти всех хиру, что бродят по миру, и покончить с ними. Не отдыхайте, пока не умрет последний.

Я задерживаю дыхание на секунду, и духи тут же исчезают из виду. Я даже не знаю, в какую сторону они умчались.

Я покидаю мост, спрятав игольницу в карман. Я уже вижу последнюю полосу деревьев, когда на другой стороне, в дворцовых садах, появляется фигура. Лоренцо видит, как я выхожу из леса, и ждет. Ни на секунду не верю, что встретить его здесь — случайность.

— Гуляешь? — спрашиваю я. — А ты? — язвительно парирует он.

Его глаза на миг скользят поверх моего плеча, словно он пытается разглядеть что-то в зарослях. Я улыбаюсь. — В лесу никого нет, Лоренцо, — уверяю я его. — Можешь проверить.

Он поджимает губы и на мгновение замирает, пока я продолжаю путь обратно в сады. Затем следует за мной.

— Ты не знаешь, — говорю я ему, — потому что, возможно, Моргана вам не рассказала, но я связана пактом, который запрещает мне вредить кому-либо из этого двора, этого королевства… и который, напротив, обязывает меня атаковать любого Волка.

Если это и развеивает его сомнения насчет того, что я делала в лесу, он этого не показывает. Смотрит на меня с подозрением.

— Вчера мы не смогли поговорить, — говорит он чуть тише. — Вчера ты сбежал, — напоминаю я.

Лоренцо склоняет голову набок, заметно раздраженный. Он всё еще очень похож на того мальчика, которого я знала на Острове Воронов: вспыльчивый, угрюмый, неразговорчивый и… верный. У меня есть надежда на него.

— Что ты знаешь о других Воронах? — спрашиваю я лениво. — Знаешь тех, кто при дворе? — Едва ли, — отвечает он с легким удивлением. — Знаю, что блондинка, которая вьется вокруг нашей преподавательницы «Образа и Костюма», была одной из девочек Алии. Хейзел, кажется.

— Мне тоже так показалось, — замечаю я. Ева ни разу не говорила мне о ней, ни о своем Алексе, ни о ком-либо из своих товарищей. Ей было труднее, чем мне, вспоминаю я; потому что у неё не было других друзей, кроме Амиты и, может быть, Элиана.

Мы подходим ближе к дворцу, но я сворачиваю на одну из гравийных дорожек, и Лоренцо поворачивает со мной. — А что насчет Алии? Она здесь? — Да, думаю, да. Я видел её пару раз.

— Это настоящий облик Хейзел? — Думаю, да, — отвечает он. — И ты не знаешь её настоящего имени?

Лоренцо теряется. — Ты знаешь настоящее имя хоть кого-то из них?

Он открывает и закрывает рот пару раз, прежде чем провести рукой по волосам и пробормотать: — Некоторых. Думаю.

И тогда он начинает рассказывать мне то, что знает. Говорит о товарищах, которых, как ему кажется, он узнал, о том, что слышал о миссиях других, которые еще не появились здесь… Мы строим догадки. В какой-то момент мы оба пытаемся раскрыть личность некоторых из них: жест, который видели не раз, слово-паразит, привычка в осанке…

И я составляю мысленный список всех их.

Если он и замечает, насколько странно выглядит то, что он не знает, с кем живет, с кем жертвует собой и сражается за Благо… он не трудится искать оправдания.

— Ты видел, чтобы кто-то из них использовал магию?

Лоренцо качает головой, словно это немыслимо. — Зачем им это делать?

— Я уже говорила об этом с Морганой, — говорю я, чтобы он не сбежал, как вчера вечером, — и она со мной согласна: мы полезнее, если умеем использовать нашу магию себе на пользу.

— Дары языческих богов. — Магию Мари и Гауэко, — поправляю я.

Лоренцо останавливается. Я пытаюсь идти дальше, но на этот раз он не следует за мной. Мне приходится вернуться.

— Что ты знаешь? — спрашиваю я прямо. — О нашей магии, о нашем даре. — Что она происходит из того же места, что и магия северных ведьм, соргинак.

Им ничего не рассказали. Поэтому я разворачиваюсь.

— Куда ты? — Иду обратно. Нам понадобится прогулка куда длиннее, чем я думала.

Он колеблется, но в конце концов уступает, потому что хочет знать.

Он всегда был таким: поначалу угрюмый и ворчливый, немного упрямый, но он умеет понимать и готов остановиться, чтобы выслушать.

И я рассказываю ему всё. Рассказываю так, как Кайя рассказала нам с Евой, но не останавливаюсь на этом. Рассказываю то, чему научилась у Камиллы и ведьм Сулеги. Рассказываю то, что узнала от ведьм Илуна о резне в Лесу Ярости…

Я стараюсь подбирать слова, но ничего не скрываю, не приукрашиваю правду и не пытаюсь объяснить историю Морганы, оправдать её посреди всей этой ненависти и смерти. И он это замечает.

Он понимает, что я говорю от чистого сердца и из глубины души, исходя из истины, которую мне открыли, которую я почувствовала костями, учась использовать свою силу. Я говорю ему и о своей тьме, говорю о деревне, которая теперь живет под вечной ночью, потому что хочу, чтобы он знал всё и понимал: я не опускаю плохие моменты, даже те, что пугают больше всего.

Единственное, что я опускаю, — это имена. Я не говорю о Кириане, ни о Нириде, ни о Еве. Не хочу подвергать их опасности, если всё пойдет не так.

К тому времени, как я заканчиваю, уже темнеет. Ночь царапает небосвод, и последний лоскут янтарного света ласкает наступающие сумерки. Мы сидим под навесом беседки, где холод нас не беспокоит.

Не знаю, заметил ли Лоренцо, что мы единственные, кто остался в саду; что все остальные сбежали, как только дрожащее тепло зимнего солнца покинуло дорожки. На нем даже нет плаща или чего-то, что защитило бы от погоды, и если бы я сняла свой, он бы тоже этого не почувствовал. Моя магия греет нас обоих.

Когда я заканчиваю, я позволяю тишине потанцевать между нами несколько минут. Затем предлагаю ему то, что мне самой столько раз хотелось получить.

— Хочешь что-нибудь спросить?

Лоренцо, кажется, обдумывает это. Кусает нижнюю губу. — Только одно. — Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу себя несколько месяцев назад. Вижу страх, вижу боль и неуверенность. Вижу надежду. Вижу всё. — Почему ты вернулась?

Это сложный вопрос. Его острые края царапают мне горло, пока я перевариваю его. Но это Лоренцо, думаю я. Но это тот, кто бросил тебя, говорю я себе следом.

— А ты как думаешь?

Лоренцо встает, делает два шага вперед, потом два назад, уперев руки в бока. Проводит ладонями по волосам.

— Я уже не знаю, что думать, Одетт. Кажется, я не знаю этого с тех пор, как мою миссию объявили завершенной. Или, может быть, с еще более ранних пор: с тех пор как ты сбежала, с тех пор как сражалась в войне за Эрею и разрушила стены Львов.

Он ждет, что я скажу ему. Но предостережение пульсирует в висках, заключенное в воспоминании о нашей последней встрече, когда я верила, что мы начнем новую жизнь вместе, вдали от Ордена, а он уже знал, что мы больше не увидимся… или должен был так думать до сих пор.

— Я могу научить тебя использовать твою силу, — говорю я вместо этого, и он моргает, удивленный; это не то, что он ожидал услышать. — Могу научить и Леона, хотя ему, похоже, помощь не особо нужна. Может, и он мог бы нам помочь.

Лоренцо возвращается ко мне и тяжело опускается рядом, подавленный. — Леон не такой, как ты думаешь.

Я напрягаюсь. — Что ты имеешь в виду? — То, что сказал.

У меня вырывается смешок. — Ты ничего не сказал, Лоренцо.

Он сглатывает. Что-то в том, как я его называю, заставляет его поднять голову. — Он не тот парень, которого мы знали, — говорит он мне.

— Хочешь сказать, время вне Ордена изменило его? Он качает головой. — Думаю, он был другим и раньше. Думаю, он изменился со смертью Элиана.

— Почему ты так говоришь?

Лоренцо смотрит на меня. Дневной свет медленно покидает сад, и тени всё больше скрывают его лицо. — Вчера я хотел рассказать тебе. — Он облизывает губы, словно пытаясь выиграть время. — Но мне не хватило смелости.

— Рассказать мне что, Лоренцо? Ему нравится слышать свое настоящее имя, так же как нравится мне.

— Все эти годы я не переставал думать о нашем последнем дне вместе. Не переставал спрашивать себя, сложилось бы всё иначе, будь я чуточку храбрее.

Комок встает у меня в горле, но я способна закрыть глаза, тряхнуть головой и медленно его распустить. Другая жизнь, другая боль.

— Мы были детьми. Я не держу на тебя зла. Мы не знаем, как бы всё обернулось. Может быть, это я струсила бы в последний момент. Мы не можем знать.

Он качает головой. — Нет. Ты бы не усомнилась, — отвечает он. — Я хочу, чтобы ты знала: я не боялся сбежать с тобой.

Я хмурюсь и смотрю на него пристально, ожидая. — Если ты не боялся сбежать, тогда?.. — настаиваю я, когда он молчит слишком долго.

— Леон, — отвечает он скупо и резко вдыхает. — Я испугался, что Леон исполнит свою угрозу.

У меня душа уходит в пятки. — Угрозу?

— Я же сказал тебе, он не такой, как ты думаешь, — мрачно отвечает он. — В тот день я не пришел, потому что Леон сказал мне, что сдаст тебя: тебя, Одетт. Сказал, что у него хватит фантазии, чтобы в подробностях расписать, как ты заставила меня бежать, какие планы строила, чтобы помочь язычникам. Сказал, что если я приближусь к тебе, он всё расскажет.

Он отводит взгляд и несколько раз зажмуривается, словно воспоминание жжет веки. Я тоже перестаю смотреть на него. Устремляю взгляд вперед, на дворец, где уже начали зажигаться ночные огни.

— В тот момент я думал, что могу убить его или согласиться. Мне не хватило смелости рассказать тебе и найти другой выход, и если быть до конца честным с собой, я должен признать, что к тому же чувствовал вину за наши идеи: за то, что сомневался в Ордене, за то, что считал, будто имею право на что-то иное, кроме как умереть за дело… Всё это время я спрашивал себя, какой была бы сейчас наша жизнь, будь у меня столько же отваги, сколько у тебя.

У меня щиплет глаза. Внезапно в горле пересыхает.

— Вероятно, я поступила бы так же, — говорю я ему, и когда он открывает рот, чтобы возразить, качаю головой. — Я серьезно.

Эти слова, кажется, смягчают его; создается впечатление, что его плечи немного опускаются, освободившись от тяжкого груза. Он больше ничего не говорит. Я тоже. Нам обоим нужно многое переварить.

Я возвращаюсь в свои покои с мыслью, что Орден снова что-то у нас отнял. Хотя, возможно, на этот раз справедливее было бы сказать, что это был Леон. Ясно одно: я не знаю его до конца. Даже его, который был другом, каким был Лоренцо, каким был Элиан. Я так мало знала Воронов, с которыми выросла, что мне трудно понять, кто из списка, составленного нами с Лоренцо, мог бы быть открыт и выслушать меня так, как сделал это он.

Войдя внутрь, я запираю дверь на ключ. Я избавляюсь от плаща, который на самом деле был мне не нужен, бросая его у входа, и чувствую, что что-то не так, в тот самый миг, когда оставляю его там и поворачиваюсь к гостиной.

Магия вспыхивает в моих пальцах, когда я делаю шаг вперед, и секунду спустя я создаю кинжал, крепко сжимаю его, хватаю своего противника, прижимаю его к стене и приставляю лезвие к горлу.

Я чувствую пальцы, сжимающие мою руку; твердо, но деликатно. Большой палец медленно очерчивает дугу, и я понимаю, встречаясь с прекрасной улыбкой, что это ласка любовника.

— Давно мы в это не играли, — мурлычет голос, по которому я отчаянно тосковала.

ГОЛОДНЫЙ ЛИС

Однажды проклятый лис проголодался. К тому же он чувствует себя забытым и незначительным с тех пор, как люди перестали приносить ему дары в лес. Теперь, чтобы поесть, ему приходится работать, а это ему не слишком по душе.

Когда напряжение между Львами и Волками достигает пика, Азери видит возможность и начинает сеять ложь при дворе Сирии. Он нашептывает опасные идеи в темных коридорах, заставляет ветер разносить слухи и садится ждать урожая.

Когда он является ведьмам-предательницам, работающим на Львов и просящим у него силы, он, не колеблясь, заключает с ними сделку. Они жаждут чего-то, способного уничтожить соргинак. Они намереваются обвинить их в использовании запретной магии, которая в итоге их и погубит, чтобы продолжить писать историю, в которой магия опасна. А Азери жаждет насытиться теми, кто способен сплести ложь, которая, если сработает, будет жить в умах стольких людей.

Однако у него самого нет такой силы внутри… но он знает, где её украсть.

Он отправляется к горе Проклятой, в которую сотни лет назад помог мне заточить тварей, рожденных из бездны и ужаса, и берет немного этой странной и непостижимой силы, чтобы передать её ведьмам.

Так они создают хиру — чудовищных зверей, чуждых любому естественному закону, животных с ненасытным голодом, питающихся магией. Они чуют её, преследуют и предпочитают пожирать соргинак, переполненных тем, что они ищут. Однако ведьмы, создавшие этих выродков, не учитывают, что магия живет в каждом создании, в каждом существе… и эти хиру расползаются по всей Земле Волков и всему Королевству Львов, пожирая ведьм и людей без разбора.

Впрочем, сами они не испытывают страха перед встречей с этими тварями, потому что Азери взимает свою плату и пирует их телами, раздувшимися от лжи.

Сытость длится недолго, и, жаждая подобного пиршества, когда другие продажные колдуны молят его о помощи в той же войне, он без сомнений идет искать её в том же месте.

Он знает: чем больше он кормит эти увядшие души, тем вкуснее будет его награда, и тогда Азери берет чуть больше гнусной и грязной силы, которой кишит Проклятая, и снова передает её Львам.

Энергия, которую они высвобождают тогда, создана из того же теста, что хиру и деабру. Это Пустота. Это Ничто и Забвение, и когда они выпускают её на волю… будущее распахивается возможностью навсегда погасить любой след человечества, потому что даже те, кто подносит огонь к фитилю, не знают, что произойдет, когда искра дойдет до конца.

Сила высвобождается в Лесу Нирия. Никто из тех, кто был на передовой, не выживет, чтобы рассказать об этом, но если бы выжил, то навсегда запомнил бы землю, горящую под невидимым наступлением угрозы, стволы деревьев, раскалывающиеся пополам, животных, пожираемых изнутри прожорливой чумой, магических существ, испепеленных неуправляемым огнем, целые ковены, вырезанные при попытке остановить безымянный ужас…

И только тогда Азери понимает, что высвободил тот самый ужас, который однажды был способен пожрать самих богов… и что смертные, возможно, не в силах его остановить.

Кто угодно подумал бы, что после этого Азери будет держаться подальше от своих братьев, но вот он здесь, снова так близко ко мне, таится в тенях.

Его хвост подрагивает в предвкушении, пока он наблюдает за принцем Эреи и королем Нумы, снова лгущими друг другу, как они делали это всё время.

Мне не нужно угрожать ему или говорить, чтобы он позволил всему идти своим чередом. Одного взгляда, когда Азери замечает мое присутствие, достаточно, чтобы он вздрогнул и исчез.

Никто из смертных этого не замечает. Оба слишком поглощены собственным бременем, чтобы думать о тенях, наблюдающих за ними, чтобы думать обо мне.

В лагере, который Дочери Мари держат скрытым, Девин входит в палатку Арлана, и делает это с поспешностью, которую не должен был показывать. Он понимает это мгновенно, когда видит, что Арлан цел, когда убеждается, что принц по-прежнему невредим.

— Что ты здесь делаешь? — говорит ему Арлан и сам понимает, что, возможно, это прозвучало более угрюмо, чем тот заслуживает.

Его голова забита объяснениями, которые дали ему Нирида и Кириан, оправданиями, извинениями… и больше всего его бесит то, что он их понимает, потому что на их месте поступил бы так же.

Девин, который днями думал об этой встрече, не может удержаться и цокает языком. — Разве так встречают своего короля? — Ты мне не король, — возражает тот.

Он не хочет ничего знать ни о королях, ни о королевах. Не хочет думать о том, что сестры, о которой он молился богам, никогда не существовало, что это была Одетт.

Девин кусает нижнюю губу, успокаиваясь в поисках ответа, который не подразумевал бы крика. По правде говоря, он не должен быть здесь. Советники умоляли его не ехать на битву; передать командование войсками и оставаться в безопасности при дворе. Таков был план, пока не пришли новости о предательстве Эльбы, пока шпионы не доложили, что Эмбера и след простыл… пока Арлан не решил на этот раз не отвечать на его письма, даже теми безличными фактами, которыми раньше заполнял страницы посланий.

— Я король войск, которыми ты командуешь, — парирует он. — Верно. Прошу прощения, ваше величество, — отвечает Арлан, но вскидывает подбородок с некоторой надменностью. — Могу я спросить, что вы здесь делаете?

Девин думает, что было бы неплохо иметь ответ, который не требовал бы признаваться в столь многом столь малым количеством слов. Я здесь, потому что ты не ответил на мои письма. Я здесь, потому что волнуюсь за тебя. Я здесь ради тебя.

— Я хочу присутствовать лично. Тем более когда новости, которые я получаю, столь странны. Предательство Эльбы, исчезновение Эмбера и внедрение ведьмы Одетт… Что произошло, Арлан?

Он готовится выдать ту же ложь, которую использовали против него раньше: Одетт, Кириан, Нирида… И понимает, что не хочет этого делать.

Поэтому он рассказывает ему всё. Рассказывает, кем был Эмбер на самом деле. Говорит о том, что они делали, что скрывали от мира… и Девину приходится сесть.

Когда он заканчивает рассказ, когда король осознает, что слой льда, по которому они ходили, еще тоньше, чем они думали, он позволяет иным силам, не имеющим отношения к тяжести короны или ответственности, взять верх и спрашивает:

— А ты сам как?

Сначала Арлан удивляется. Затем, как и много раз прежде, когда ему казалось, что он слышит те же слова, читая письма короля, он злится. Он собирается сказать что-то, о чем, вероятно, позже пожалеет, когда Девин встает, сокращает расстояние между ними и смотрит ему прямо в глаза.

— Он что-то сделал с тобой? Эмбер тебе… как-то навредил?

Арлан моргает. Замешательство овладевает им, и это заставляет гнев медленно раствориться. — Нет, — отвечает он, хотя сам не знает, правда ли это. — Вы… вы отзовете свои войска?

Девин сохраняет спокойствие. — А ты хочешь, чтобы я их отозвал? Теперь ты… наследник. Нет. Что я говорю. Ты должен быть королем.

Арлану не нужно раздумывать. — Нет. Нам нужна Королева Королей, чтобы выиграть эту войну. — Он отворачивается и трет подбородок. Девин следит глазами за движением его пальцев. — Я бы поступил так же.

Оба молчат, и король кивает. — Я сохраню секрет, пока ты не скажешь мне поступить иначе.

Арлан пристально смотрит на него, осознавая, что он ему предлагает. Гражданскую войну? Войну, в которую Девин втянул бы Нуму после стольких усилий по сохранению мира? Нет. Он никогда бы не смог.

Девин заговаривает снова, когда Арлан продолжает молчать. — Ты знаешь, как давно самозванец выдавал себя за нашего Эмбера? — Думаю, практически с тех пор, как я его знаю, — отвечает он и сжимает челюсти.

Девин проводит рукой по светлым волосам и ругается. Он думает, что это его вина, что его так обманули, что это он вырвал его из своего двора, отправил прочь с самозванцем.

— Я был таким дураком… — говорит тогда принц Эреи и немного ломается. Надлом чувствуется в дрожи его пальцев, в скованности позы, в блеске его зеленых глаз…

— Он обманул нас всех. — Меня он обманул больше, потому что я позволил ему это сделать. — Он закрывает глаза. — Он заставил меня поверить, что я могу ему нравиться, заставил думать, что он меня ценит, что я… Это был мой первый поцелуй.

Он не знает, почему сказал это, почему именно ему. Слова, казалось, застряли между ребер, в грудной клетке, и вырвались вот так, без спроса, когда он это осознал.

Арлана разбирает смех, горький и печальный, потому что он знает: отныне, в следующие дни, месяцы, годы… он будет продолжать вспоминать все те моменты, которые у него украли и которых так много, что он не смог осознать их все разом.

А тем временем король видит, как он смеется этим пугающим смехом, видит, как закрывает лицо рукой и качает головой, потому что друзья лгали ему, сестра давно его покинула, та ведьма, к которой он, казалось, привязался, предала его, а тот самозванец, к которому он сам его отправил, ранил его самым жестоким образом.

Ярость такова, что он не особо думает, что делает, когда кладет руку ему на плечо, чтобы тот посмотрел на него, а затем позволяет этой руке самой скользнуть по его щеке.

Король думает, что за эти годы он сильно изменился внешне. Раньше он был красив, но теперь… теперь неправильно думать о том, насколько он привлекателен. А внутри он остался прежним.

— Второй будет лучше, — вырывается у него. — Что? — спрашивает принц. — Твой второй поцелуй. Он будет лучше.

Тишина — это нить между ними, которая натягивается и сближает их. Почти как наяву, Арлан немного подается вперед, или, может быть, это он сам. Они смотрят друг другу в глаза, и в глазах принца танцует замешательство, а также нечто, что кажется Девину похожим на надежду, на любопытство… Нечто опасное.

Это то же самое, что заставило его вызвать семью Эмбера, заставило попрощаться с ним. Арлан начинал что-то чувствовать к королю, и Девин, который никогда не был ни наивным, ни идеалистом, отослал его прочь. Потому что он хорошо знал себя и понимал, что в конце концов не смог бы его оттолкнуть. А тогда Арлан был грустным, одиноким и уязвимым… а он — только что коронованным королем, которого могли убить в любой момент, тем, кто снова разрушил бы жизнь изгнанного принца.

— Почему? — спрашивает вдруг Арлан очень тихо, так, что Девину кажется, будто ему почудилось.

Но этого достаточно, чтобы он отреагировал, чтобы понял: ситуация та же. Арлан заслуживает гораздо большего, чем то, что он может ему предложить.

Он физически отстраняется.

— Потому что второй всегда лучше, — отвечает он, принимая этот наигранный, насмешливый и слегка беззаботный тон, делая шаг назад, потом еще один, и небрежно пожимает плечами. — Вот увидишь. Ты… Ты просто… Отдохни. Говорят, мы скоро идем в бой.

И он выбегает из палатки, спотыкаясь, потому что был в шаге от того, чтобы совершить глупость, а Девин совершал много глупостей, но ни одной такой огромной, как это жгучее желание поцеловать наследника Эреи.

Глава 34

Одетт

Я выпускаю кинжал, и он со звоном отскакивает от пола. — Кириан, — шепчу я, почти задыхаясь.

В одно мгновение с него слетает вся напускная дерзость, фасад рушится, и остается лишь лицо, затопленное эмоциями, когда он шепчет мое имя и прижимается своим лбом к моему. Мое имя на его губах — это обещание: любви, надежды, нежности.

— Я так по тебе скучал, — шепчет он мне в губы. Одна его рука продолжает гладить мою шею, другая баюкает щеку. У меня щиплет глаза.

— Кириан, — повторяю я, не в силах поверить, что это не видение. — Что ты здесь делаешь? Это правда ты?

Не отрывая лба от моего, он находит мою руку и направляет её к своему затылку, а затем к тому месту за ухом, где я сама много лун назад оставила рану, которая уже затянулась.

— Это я, — отвечает он, хотя в этом нет нужды. — И я пришел вытащить тебя отсюда.

Сердце ускоряет бег, и что-то теплое разливается по венам, но тут я кое-что замечаю. — Как?.. Нет, не может быть…

Дурное предчувствие охватывает меня, пока страх пробивает себе путь, и я нахожу его — там, на его горле: багровое напоминание о моем кинжале. Я выдыхаю с облегчением: похоже, этого достаточно, чтобы выполнить сделку, заключенную с лжекоролевой… пока.

— Я в порядке, — уверяет он, не понимая, когда видит, что я с ужасом смотрю на рану. Он пытается поймать мой взгляд. — Это всего лишь царапина.

Я сглатываю. Потом. Потом будет время всё объяснить. Я поднимаю глаза, пока они не встречаются с его. Глубочайшее море дремлет в них в ожидании очередной бури. Что-то в моем выражении лица заставляет его улыбнуться, и я таю в изгибе его губ.

— Одетт.

Я не даю ему сказать больше ни слова. Делаю шаг вперед, преодолевая то ничтожное расстояние, что нас разделяло, завожу руки ему за шею и притягиваю к себе, приподнимаясь на цыпочки, чтобы украсть поцелуй.

Кириан отвечает сдавленным вздохом. Он с силой сжимает меня в объятиях, уперев руки мне в талию, и прижимает еще теснее к своему телу, словно мы были недостаточно близки.

Его рот раскрывается, подстраиваясь под мой, я чувствую, как его язык просит разрешения, и сдаюсь перед безжалостной лаской его губ. Его пальцы бегут по моей спине и плечам, перебираются на затылок и запутываются в волосах, не в силах остановиться. Я цепляюсь за его плечи почти с отчаянием и чувствую в центре груди удары его сердца, пустившегося в галоп.

Тогда его руки опускаются чуть ниже, он помогает мне забраться на него и обхватить его бедра ногами. Его рот двигается с такой жаждой, что я не в силах отстраниться, чтобы посмотреть, куда он меня несет. Мне всё равно. Я не могу думать ни о чем, кроме его рук на моей спине; кроме запаха леса, кожи его доспехов, дождя и земли, который теперь заполняет всё вокруг.

Я чувствую, как он медленно опускает меня, пока моя спина не сталкивается с чем-то мягким, и обнаруживаю нас на диване в гостиной. Его пальцы сжимаются у моей головы, впиваясь в бархатную подушку. Его темные волосы, падающие на лоб, щекочут мне щеки, пока он нависает надо мной и целует с самозабвением.

Это глубокий и медленный поцелуй, настолько, что становится больно.

Кажется, он еще не закончил, когда Кириан отстраняется с тяжелым дыханием и покрасневшими губами и шепчет: — Прости.

Внутри что-то надламывается, потому что, кажется, я понимаю, почему он это говорит. — Это я тебя поцеловала. — Я слабо улыбаюсь.

Кириан закрывает глаза и опускает голову, пока снова не упирается лбом в мой лоб. — Ты не могла бы сделать это снова? — шепчет он. — Ты не могла бы больше никогда не останавливаться?

Я провожу рукой по его пылающей щеке, и он немного отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза. — Кириан… — Слезы подступают к горлу. — Ничего из того, что я тебе сказала… — Я знаю. — Он слегка хмурится, словно иное и помыслить невозможно. — Я знаю.

Он снова целует меня, почти яростно, и останавливается, когда у меня вырывается смешок. — На этот раз это был я, — оправдывается он, слегка удивленный самим собой.

Эмоции, витающие между нами, переходят от слез к веселью. Он протягивает мне руку, и я вижу, что его пальцы дрожат. Так что я беру её и позволяю ему притянуть меня к себе, поднять нас обоих, пока он устраивает меня боком у себя на коленях и снова обнимает рукой за спину.

Он лезет пальцами в карман жилета и показывает мне серебряную цепочку. Это эгузкилоре, который я оставила в Илуне.

Я беру его с величайшей осторожностью и убираю волосы, чтобы позволить ему застегнуть замок. — Ты снова вспомнил.

Его пальцы скользят по моей коже, словно в мольбе. — Я подумал, ты захочешь его вернуть.

Я поворачиваюсь, чтобы мы оказались лицом к лицу. — То, что я сказала тебе, вернувшись из ковена Илуна, тоже было неправдой, — признаюсь я. — Эмбер был не тем, кем мы думали, и вы все были в опасности.

— Это я тоже знаю. — Он улыбается и гладит меня по лицу. — Я догадался, когда ты ушла и у меня было время остановиться и подумать. — Его указательный палец отделяется от остальных и очерчивает изгиб моих губ. — Меня изрядно разозлило, когда я это понял.

Радость трепещет в моей груди глупо и горячо: от этой насмешливой улыбки, от этой дрожи, которую он изо всех сил пытается скрыть, от той силы, с которой он сжимает мою талию, словно боится, что я исчезну в любой момент.

— А сейчас? — спрашиваю я. — Ты всё еще злишься? Его взгляд опускается к моим губам. — Да. — Лжец, — мурлычу я.

И Кириан улыбается. Его глаза возвращаются к моим, затем к губам и ниже. Улыбка исчезает. — Что это? — спрашивает он тихо.

Его пальцы касаются чернил, рисующих шипы вдоль переплетенных ветвей под моими ключицами. — Ничего такого, что не было бы под контролем, — отвечаю я, но бросаю взгляд на всё еще яркую кровь из раны, которую оставила на его шее. — Что ты здесь делаешь, Кириан? Ты что, с ума сошел?

— Да, — отвечает он очень серьезно. — Сошел.

— Кириан, — настаиваю я, потому что мне нужны ответы. — Все в порядке?

Он кивает. — Как только нам удалось подавить атаку Сулеги, мы выдвинулись. Соргинак Агаты выследили тебя, чтобы убедиться, что этот Ворон сказал правду о том, куда тебя везет… и мы пришли за тобой.

Мое сердце пропускает удар. — Мы?

Кириан улыбается. — Нирида, Ева, я… Флот Эгеона, войска Эреи, армия короля Девина из Нумы, ведьмы Лиобе, северные соргинак, ковены Сулеги с Камиллой, ковены Илуна с Агатой, солдаты Арлана… — Его улыбка становится еще шире, а я чувствую, что мне нечем дышать.

— Мы идем на войну. — Как только я доставлю тебя в безопасное место, — подтверждает он. — Моргана понятия не имеет, что вы здесь. — Камилла и Агата скрывают нас. Королевы других ковенов тоже пришли. Их больше, чем я думал… — говорит он задумчиво и, словно чары спадают, напрягается. — Уходим. Прямо сейчас. Время для объяснений будет позже.

— Кириан, — прерываю я его. — Я не могу.

Его взгляд темнеет и снова опускается к новой татуировке, украшающей мои ключицы.

— Что-то подсказывает мне, что дело в этом. — Я хочу воспользоваться преимуществом того, что нахожусь внутри.

Его руки нашли путь под рубашку, и большие пальцы рассеянно выписывают круги на моей спине. — Только ради возможного стратегического преимущества?

— Нет, — признаюсь я и сглатываю. — В Ордене есть люди, Вороны, которых я хочу спасти. Они жертвы, как Ева или я.

— Думаешь, сможешь?

Я думаю о Леоне, о том, что узнала о нем. Думаю о Лоренцо.

— Некоторых — да; для других, возможно, уже слишком поздно. — Я поднимаю на него глаза. — Кириан, всё глубже, чем мы полагали. Всё хуже.

— Что ты имеешь в виду?

Я собираюсь с духом и начинаю рассказывать ему. Рассказываю об Одетт, о похищении детей, о том зове, который она приняла за голос Мари, когда подменила Моргану, говорю о том, что старшие теперь знают, что делает лжекоролева.

Он не отпускает меня всё это время. Я остаюсь в его объятиях и чувствую его руки на своей спине как якорь в этой реальности, надежную опору, на которую можно откинуться, когда тяжесть мира становится невыносимой.

Я задергиваю шторы магией, когда совсем стемнело, и зажигаю свет внутри. Кириан ждет и задает вопросы, пока не понимает всё и не осознает, с чем мы столкнулись.

— Я должен рассказать Еве, — бормочет он задумчиво. — И Нириде. Львы не у руля. — Я не знаю, где Аарон, и наследника, Лэнса, я тоже не видела; но могу выяснить.

Некоторое время назад я начала чувствовать слабость в ногах, изнеможение, заставившее меня навалиться на него еще сильнее, мягко и безвольно; но теперь это ощущение стало острее и настойчивее.

Я беру лицо Кириана в ладони и шепчу: — Прости меня. Я должна это сделать.

Я осторожно провожу рукой по ране, которая уже перестала кровоточить, и снова открываю её своей магией. Кириан наблюдает за мной молча, с тем же доверием, с каким смотрел, когда я чертила ту рану у него за ухом. Кровь снова течет, блестящая, тонкая ниточка жизни.

— Я заключила сделку с Дочерью Мари, — признаюсь я. — Но, думаю, я держу это под контролем. — Ты должна меня ранить? — Волков, — отвечаю я и собираю подушечками пальцев мягкую струйку.

— А если нет? — Я ослабну и умру. — Его руки напрягаются на моей спине. — Всё под контролем, — уверяю я.

— Понимаю. Что ты хочешь делать? — спрашивает он тогда. — Наши капитаны готовы к битве, ведьмы тоже. Есть несколько планов действий. Осталось решить, какой запустить.

— Расскажи мне. Расскажи планы.

Кириан несколько мгновений наблюдает за мной, пристально глядя мне в лицо. Непослушный палец выходит из-под контроля, убирая прядь волос с моего лица. И тогда он начинает говорить.

Мы говорим о войне, обнявшись, не отпуская друг друга, пока ночь опускается на Сирию, и будущее начинает давить на нас своим весом.

Когда он заканчивает, мы замолкаем. — Дай мне три дня.

— Три дня, — повторяет он, и его грудь раздувается от глубокого вдоха. — Ведьмы говорят, что скрывать нас всех стоит им больших сил. Чем дольше мы ждем, тем слабее они будут перед битвой.

— Два дня, — прошу я. — Мне нужно время, чтобы понять, кому можно доверять… и уладить кое-какие дела.

Холодок пробегает по спине, напоминая мотив старинной песни.

— Пусть будет до следующего заката, — торгуется он с легкой улыбкой. Меньше суток. Я вскидываю бровь.

— Это ради магии ведьм или ради тебя?

Он поднимает руку, и его пальцы очерчивают мой профиль. — Ради сохранения ресурсов, — уверяет он, следя глазами за путем, который прокладывают его пальцы, — и немного ради того, чтобы не сойти с ума.

Я смеюсь, но он не улыбается. Я нежно глажу его по лицу. — Хорошо. Дай мне эти часы.

Он вздыхает. — Несколько часов — это много времени, чтобы всё пошло наперекосяк.

А он не знает, что я не могу причинить вред никому из живущих при этом дворе. Я заставляю себя улыбнуться. — Если всё станет плохо, я сбегу.

— Я верю в тебя, — шепчет он мне в висок.

— Несколько часов. А потом?

— Потом будем следовать плану Евы, — отвечаю я. — Передай им это, когда вернешься.

И я рассказываю ему свою идею.

Больше нечего сказать, и в то же время мы почти ничего не сказали. Когда мы заканчиваем, мы остаемся в тишине, зная, что время для нас истекает; по крайней мере, сейчас.

Горько-сладкое чувство поселяется у меня в желудке, пока я жду, что Кириан найдет что-то новое и срочное, что забыл мне сказать, что-то, что потребует еще одного долгого разговора, еще часа в его объятиях. Он этого не делает.

В тишине я кладу голову в изгиб его шеи. — Тебе нужно уходить. — Я знаю.

Снова тишина несет бремя слов, которые я не в силах произнести. Хотел бы я, чтобы тебе не нужно было уходить. Я каждую ночь мечтала увидеть тебя снова. Я люблю тебя больше, чем когда-либо любила кого-то.

— Как ты вошел?

— В твои покои? Через дверь, — отвечает он.

— Кириан.

— Ева мне помогла, — признается он.

— Она ждет снаружи?

— Нет. — Он улыбается. Вероятно, он тоже представляет ворчливую Еву, ждущую в лесу. — Я тоже жил при этом дворе. У меня есть свои способы выйти незамеченным.

— Но я прослежу, чтобы так и было.

Он тяжело вздыхает.

— Сейчас?

— Пока еще ночь.

Кириан поднимает лицо, но шторы задернуты.

— Есть еще пара часов.

Я должна сказать ему «нет», но не делаю этого. Не могу. Мы исчерпываем время до последней секунды, и меня удивляет, что мы делаем это в тишине. Мне не нужно ничего, кроме его тепла, надежности его тела, прижатого к моему, запаха, который окутывает меня и возвращает домой.

Спустя какое-то время моя магия отодвигает одну из штор. Синие чернила конца ночи возвещают о приходе дня, и я медленно потягиваюсь. Выбираюсь из его объятий и встаю под его внимательным взглядом.

Мы ничего не говорим, пока он тоже встает и подходит к одному из окон, чтобы открыть его. Снаружи никто не наблюдает; но если бы наблюдали, увидели бы только меня.

— Ведьмы найдут способ передать тебе ответ с планом. — Кириан ждет, пока я кивну, и забирается на подоконник, перекидывая ногу на ту сторону. — До скорого.

— До скорого.

Он наклоняется ко мне, наполовину уже снаружи, и дарит целомудренный и медленный поцелуй, пока его пальцы переплетаются с моими.

Затем начинает спускаться и исчезает в темноте.

Я не утруждаю себя тем, чтобы раздеться, прежде чем рухнуть в постель, обессиленная; но, несмотря на усталость, я продолжаю бодрствовать, наблюдая, как медленно, но неумолимо рассветает. Едва мне удается закрыть глаза, как пронзительный и настойчивый звук заставляет меня резко сесть.

— Готовотеперьчтоделатьчтоделатьчтоделать…

Мне трудно их найти, потому что на этот раз звук этой песенки другой.

Я сразу понимаю почему.

На кровати, рядом со мной, только двое гальцагорри просят работы.

Пульс ускоряется.

— У вас получилось? Вы истребили хиру?

На мгновение они замолкают, удивленные тем, что я обращаюсь к ним, и в этот промежуток я могу рассмотреть их лучше.

Замерших, я могу разглядеть состояние их одежды, грязной и порванной, их изувеченные тельца, покрытые синяками и чем-то, похожим на засохшую кровь.

У меня сжимается сердце.

— Да, — отвечают они хором. — Мывыполнили. Итеперьчтоделатьчтоделатьчтоделать…

Я протягиваю руки, чтобы осторожно взять их, и они позволяют мне это сделать.

— Теперь идите к ручью, откуда я вас принесла, и наберите воды в решето. — В горле встает ком.

На этот раз я вижу, как гальцагорри уходят. Они медленнее и сильнее устали.

Я встаю, иду к своему плащу и достаю из него игольницу, чтобы оставить её открытой у окна.

Когда я выхожу после ванны, я нахожу игольницу закрытой.

Я кладу на неё два пальца и шепчу:

— Спасибо. — Я сглатываю. — Отдыхайте, малыши.

Глава 35

Одетт

Мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы покинуть свои покои, пройти через дворец и спуститься к конюшням, потому что я должна убедиться, что за мной никто не следит, и всё же меня не покидает странное чувство, что кто-то за мной наблюдает.

В темном свете предрассветного часа я резко оборачиваюсь, повинуясь импульсу, и на другом конце этой нити, предупреждающей меня, встречаю пару глаз, смотрящих от входа в конюшни. Холодок бежит по спине, натягивая все нервы. Это воспоминание из прошлого, заученная реакция на его присутствие.

Бреннан следит за мной.

— Рановато для прогулки, — замечает он.

— Мне нравится лесная тишина в этот час, — возражаю я и подхожу к нему. Я не хочу оставаться наедине в замкнутом пространстве, не тогда, когда я не могу сражаться в полную силу. — А ты почему здесь?

— Видел, как ты ускользнула, — отвечает он. Склоняет голову набок и оглядывает меня с ног до головы. — И вспомнил, как ты была совсем крошкой и делала то же самое.

Я пытаюсь изобразить улыбку. — Мы делали это нечасто. Вы нам не позволяли. — Ему улыбнуться ничего не стоит. Словно это хорошее воспоминание, трогательное, а не полное страха и паутины. — Ты не ответил на мой вопрос.

Свет очерчивает его фигуру в проеме конюшни. Лицо скрыто в тени, но я вижу достаточно, чтобы понять: его глаза снова блуждают по мне.

— Позволь мне составить тебе компанию на прогулке, и я расскажу.

Я подавляю желание сделать шаг назад и молчу, потому что внезапно я снова беззащитный Ворон, без силы и власти, всего лишь существо, зависящее от таких людей, как Бреннан, готовое отдать свое тело, душу, жизнь… и я не знаю, что сказать, чтобы выпутаться.

— Уверен, у тебя много вопросов ко мне, — предлагает он. — Нам обоим есть чем поделиться.

Он протягивает мне руку, и на мгновение я застываю; но потом понимаю, что мне нужно просто надеть маску. Я протягиваю ему свою и позволяю его пальцам сжать мою ладонь с мягкостью, от которой у меня переворачивается желудок. Он улыбается, потому что думает, что победил.

— Мы прогуляемся, — отвечаю я с теплой улыбкой, — но в другой раз. Это правда, что сейчас мне нужно спокойствие, которое дарит рассвет. Мне нужна тишина.

Касание его большого пальца к моим костяшкам. — Ты всегда была особенной.

Я знаю, что это ложь. Он всегда давал мне ясно понять, что я всего лишь галочка; поражение или победа, которая либо отнимет, либо добавит ему престижа. Ничего более. Даже когда меня выбрали из всех претенденток, чтобы заменить Лиру, я не получила от него ничего, похожего на признание.

Я забираю руку. Дарю ему улыбку и поворачиваюсь спиной, желая, чтобы он поскорее ушел. Чувствую, что он продолжает наблюдать за мной, пока я седлаю одну из лошадей, и мое сердце бешено колотится от страха, что он может передумать, войти и пойти со мной… но он этого не делает.

Еще до рассвета я уже в седле. Я делаю несколько кругов, убеждаясь, что на этот раз за мной никто не следит. Углубляюсь в лес, пересекаю стены дворца и еду дальше, пока густой туман не начинает скрывать ноги животного, высокую траву, дикие папоротники…

Я привязываю лошадь подальше, потому что не хочу, чтобы она испугалась, и преодолеваю последний отрезок пути пешком.

Дождь и ветер стерли следы того, что произошло здесь некоторое время назад, когда я носила другое лицо и другие доспехи. Не осталось следов осыпавшейся земли там, где Кириан упал в овраг, ни останков лошади, разорванной пополам.

Края грота внизу тоже укрыты дымкой, которая, кажется, поднимается из недр самой скалы. Я подхожу к краю, и дрожь пробегает по спине, когда я открываю рот, набираю воздух и кричу:

— Тартало!

Словно поняв меня, птицы, гнездившиеся на ветвях деревьев, нависающих над его жилищем, взлетают. Небо на мгновение наполняется карканьем, а затем погружается в абсолютнейшую тишину.

Стоять здесь странно, потому что я чувствую себя так, словно постучала в огромную тяжелую дверь, ведущую в неизвестное место. И вот кто-то идет открывать эту дверь.

Бум. Бум.

Я делаю шаг назад, но беру себя в руки.

Бум. Бум.

Темная тень выбирается из грота.

Бум. Бум…

Эта тень растет, сотканная из кошмаров и страшных сказок, она выпрямляется, и эти гигантские ноги разгоняют туман, пока она приближается, и я узнаю лохмотья, прикрывающие тело существа, зубы, улыбающиеся мне, единственный серый глаз, который, кажется, видит всё.

Часть меня, отвечающая лишь за самый базовый инстинкт, умоляет меня бежать; изо всех сил. Это крик о том, чтобы бросить любой план и не оглядываться, но я заставляю себя остаться. Я сбрасываю плащ, чтобы Тартало увидел метки на моих руках, поднимаю лицо и выдерживаю его странный взгляд, когда он подходит к краю, и мы оказываемся лицом к лицу.

— Дочь Мари, — приветствует он меня, и его дыхание, всё еще несущее смрад гнилого мяса, колышет папоротники у моих ног. — Ты пришла ко мне.

— По собственной воле, — отмечаю я. Мой голос — лишь шепот рядом с его грохотом.

Тартало улыбается во весь рот. — Весьма дерзко с твоей стороны, должен признать. — Так же дерзко, как заключить сделку со мной, зная, что я могу разорвать её в любой момент.

Низкий и хриплый смех, похожий на скрежет гравия или перемалываемых костей, вырывается из глубины его глотки. Теперь, когда он передо мной, я гадаю, является ли Тартало тоже темной тварью, происходит ли он от магии Гауэко или независим от него, как Эренсуге или Мари. Дрожь пронзает меня — не только от этой мысли, но и от холода, сковавшего лес.

— Можешь одеться, Дочь Мари. Мне не нужно видеть твои метки, чтобы знать, кто тебя защищает.

Он морщит нос, и глубокие складки прорезают его переносицу. Ладно. Это меня успокаивает. Немного.

Я делаю шаг назад, но лишь для того, чтобы поднять с земли плащ и снова укутаться в него, пока существо не сводит с меня глаз. Если бы он захотел, мог бы поднять руку и поймать меня. Воспоминание о лошади Кириана, разорванной пополам, как веточка, пронзает меня.

— Если моя магия тебя не призвала, что привело тебя ко мне? — Ответы. — Ты собираешься дать их мне или попросить? — спрашивает он.

Я сглатываю. — У меня вопросы о сделке, и, думаю, ты хорошо умеешь их толковать.

Тартало склоняет голову набок в ожидании. — Кого ты хочешь оскорбить, Дочь Гауэко?

— Не эта сделка, — уверяю я его. — Пакт, который я хочу разорвать, не мой, но он касается меня. Смертный, которому ты сохранил жизнь, пообещал ведьмам Лиобе, что сделает всё возможное, чтобы зачать ребенка с ведьмой менее чем за три года, иначе мы оба умрем.

— Хочешь, чтобы я объяснил тебе, что нужно делать? — Он вскидывает брови. — Избежать последствий этого пакта должно быть для тебя легко.

— Я не хочу, чтобы меня заставляли решать судьбу моей жизни или жизни того, кто еще даже не родился, — отвечаю я. — Какое бы решение я ни приняла, я хочу сделать это потому, что пришло время, потому что мы оба этого хотим… а не потому, что от этого зависят наши жизни.

Тишина повисает между нами, и мне трудно отделить черты кошмара от этого лица и истолковать выражение на нем. Это удивление? Любопытство?

— Этот пакт нельзя разорвать; даже ты не можешь этого сделать, — отвечает он тогда серьезнее. — Но твой я разорвала.

Улыбка. — Потому что я так захотел.

С каждым словом я чувствую словно легкий удар по плечу. Предупреждение.

— И это всё? Я ничего не могу сделать? — Помимо очевидного… ты можешь прочесть пробелы в договоре. Мне кажется, ты тоже в этом хороша, нет?

У меня пересыхает в горле.

— Я перебрала условия сделки, слова, которые они использовали… и ничего не нашла. По крайней мере, Кириан был ловок, убедившись, что мы не умрем, если он попытается, но у него не получится.

Тартало издает сдавленный смешок. — Что? — Ты не заметила? — Он наблюдает за мной.

Я хмурюсь. — Есть способ обойти это?

— Смертный должен сделать всё возможное, чтобы зачать ребенка с ведьмой. Только смертный.

Его слова танцуют между нами, извилистые, искривленные, и мне кажется, я понимаю. — Ты хочешь, чтобы я его обманула, — догадываюсь я.

— Если он сделает всё возможное, чтобы завести с тобой ребенка, даже не зная, что физически это уже невозможно, последствия нарушения сделки не падут на вас; но вы больше никогда не сможете стать родителями вместе.

Я делаю глубокий вдох, почти задыхаясь. Это будет не просто обман. — Есть и другие способы стать родителями, — замечаю я, но тяжесть его слов всё еще горьким грузом давит на плечи.

Тартало улыбается. — Тогда это должно быть легко, не так ли?

Я представляю это. На несколько секунд я вижу, как говорю Кириану, что перестану принимать противозачаточный настой, потому что мы должны выполнить свою часть сделки. Могу представить его лицо, его выражение, а потом я бы поклялась ему, что хочу этого. «Я хочу создать с тобой семью, Кириан. Сделка тут ни при чем». Хуже всего то, что, думаю, мне не составило бы труда его убедить. В конце этого видения я вижу его улыбку и то, как он на меня смотрит.

И я чувствую себя ужасно.

— Я могу это сделать? Могу ли я лишить кого-то возможности когда-либо иметь детей? — Не зря ты дочь своих родителей, — отвечает он.

Я не знаю, кого он имеет в виду. Не знаю, говорит ли он об Адаре и Люке или, более метафорично, о Гауэко и Мари. Неважно.

— Спасибо, — говорю я ему.

Тартало не может скрыть удивления. — Тебе лучше уйти. Тебе есть о чем подумать.

— По правде говоря, нет.

Я улыбаюсь, но на этот раз улыбка дается мне тяжело. Теперь я знаю, что разорвать сделку невозможно и единственная альтернатива — предательство. Тут не о чем особо думать.

Я делаю шаг назад, потом еще один, но так и не поворачиваюсь. Тартало всё еще ждет.

— Почему ты заключил со мной сделку в тот день?

Снова он кажется удивленным моими словами или моей дерзостью. Интересно, говорил бы он со мной, если бы не защита Гауэко. Возможно, эта встреча прошла бы совсем иначе.

— Мой единственный глаз видит больше, чем пара смертных глаз, потому что во снах он показывает мне будущее, которое могло бы быть, — отвечает он мягко. Серый цвет его радужки плотный, как лесной туман. — В то утро, до того как вы меня разбудили, я увидел чернобрового мальчика, который изменит всё, в этом мире и в новых.

У меня перехватывает дыхание. — Поэтому ты сохранил жизнь Кириану? — Поэтому я сохранил жизнь тебе; смертного ты уже спасла сама.

Сердце гулко стучит в груди. Я открываю рот, чтобы продолжить расспросы, но не могу.

Тартало отворачивается, улыбнувшись. — До встречи, Одетт, — произносит он мое имя. — Надеюсь, ты переживешь эту войну.

Существо удаляется; его шаги эхом отдаются от каменной стены, а ноги разрывают туман вокруг. Тартало пригибается и возвращается в свою пещеру.

А я остаюсь одна посреди леса, погруженная в неестественную тишину, в которой не слышно даже щебета птиц или хлопанья крыльев. Сейчас, больше чем когда-либо, у меня такое чувство, будто невидимая рука с когтями постукивает меня по спине, говоря мне быть внимательной, смотреть, понимать.

Но сейчас у меня нет времени останавливаться. Сейчас мне нужно выиграть войну.

Я поворачиваюсь, чтобы найти свою лошадь, но едва делаю два шага, как фигура посреди леса заставляет меня остановиться. Страх на мгновение подступает к горлу, но рассеивается, когда я узнаю лицо, наблюдающее за мной.

Лоренцо.

— Не лучший день для прогулок по лесу, — говорю я ему.

Подойдя ближе, я могу разглядеть его лицо, цвет кожи и бледность, и понимаю, что он увидел больше, чем следовало. И Тартало меня не предупредил, хотя я уверена, что он знал.

— Ты всё еще его любишь.

Я жду, пока подойду к нему вплотную, чтобы ответить, но эти секунды не дают мне возможности выбрать легкий путь. — Кого? — Того, кого называют паладином Гауэко, капитана Волков, предателя, которого считали мертвым.

Несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза. — Он самый верный человек из всех, кого я знаю. Он никогда не был предателем.

— И ты тоже, — понимает он. Истина висит между нами, как туман. — Ты убьешь меня?

Я моргаю. — Если бы ты вернул свой облик, ты мог бы защищаться. — Я бы никогда не причинил тебе вреда, Одетт, — говорит он так, словно ему больно даже думать об этом. — Я тебе тоже, — признаюсь я. — Ты получил свой ответ?

— Я — Ворон, — возражает он. Его кулаки сжаты, а губы превратились в тонкую линию.

— Когда ты носишь эту маску — да, но раньше ты был кем-то другим. До того как тебя вырвали из дома, украли твое наследие и память твоего народа, ты был Волком… и можешь снова им стать.

Есть момент, между словами, когда я представляю, что всё пойдет ужасно неправильно. Что я неверно истолковала его молчание и сомнения и зашла слишком далеко.

Но Лоренцо тоже верен, и даже если раньше он считал, что его верность принадлежит Воронам, на самом деле она принадлежала его семье. Леону, Элиану, мне.

Я вижу две слезинки в тот миг, когда его глаза меняются. Они теряют округлую форму и зеленый цвет, становятся более миндалевидными, ресницы удлиняются, а радужка приобретает прекрасный медовый оттенок, особенный и другой, который, однако, кажется мне почему-то тепло знакомым. Его кожа немного светлеет, на щеках появляются веснушки, структура лица тоже трансформируется: скулы становятся более выраженными, а челюсть — мягче.

На мгновение в его глазах только боль; боль, рожденная потерей и кражей, навязанным прошлым и иллюзией жизни, о которой он никогда не узнает, какой она могла бы быть на самом деле.

Затем я преодолеваю расстояние, разделяющее нас, поднимаю руки и вытираю ими его слезы; или, по крайней мере, пытаюсь, потому что он начал плакать беззвучно.

— Приятно познакомиться, Лоренцо. — Я немного смеюсь, но эмоции застревают в горле, и голос звучит сдавленно. — Я дочь Адары и Люка, из Илуна, а также Мари и Гауэко, и я собираюсь уничтожить Моргану.

Лоренцо пытается вытереть слезы предплечьем. — Что я могу сделать?

— Мне нужно, чтобы ты помог мне убедить Воронов сражаться на нашей стороне; или, по крайней мере, остаться в стороне.

Он проводит рукой по волосам знакомым жестом, который возвращает меня в прошлое, когда мы были всего лишь детьми, сражавшимися за выживание вместе. — Я знаю некоторых, кто затаил обиду, и думаю, они бы выслушали. Я могу прощупать почву, а ты пока можешь потренировать меня и научить пользоваться силой, как это делаешь ты. Дай мне несколько дней и…

— У нас есть часы.

Лоренцо моргает. — Ты шутишь. — На закате мы идем на войну.

Он замолкает. — Я не смогу сражаться. — Мне не нужно, чтобы ты сражался, я лишь хочу, чтобы ты убедил Воронов отойти в сторону.

Он фыркает, но у него вырывается улыбка. — Ладно. Я могу это сделать. Значит, никакого прощупывания.

— Нет. — Я качаю головой. — На это нет времени, и ты должен быть осторожен. Никто из тех, кто собирается защищать Моргану, не должен узнать раньше времени.

Он обдумывает это несколько мгновений и смотрит на меня с опаской. — Когда это будет?

Он знает, что это опасный вопрос и что я не отвечу, если не доверяю ему. Но я не сомневаюсь.

— С наступлением темноты. Не говори ни с кем до заката. Сможешь?

— Думаю, да. — Он делает глубокий вдох, словно ему не хватает воздуха. Опустив взгляд, он смотрит на свои руки.

— Ты привыкнешь, — уверяю я его. Он колеблется. — И обнаружишь, что ничто не дает столько силы, как возможность быть собой, без маски и притворства.

Слабая улыбка, которую он, впрочем, стирает, прежде чем вернуться к облику, к которому привык. — Надеюсь, у меня будет время.

Я молчу и мягко сжимаю его плечо. Мне хотелось бы заверить его, что да, пообещать, что после этой войны у него будет время научиться любить свое лицо, узнать, что стало с его семьей, и научиться пользоваться своей силой; но я не могу этого сделать. Война неизбежна, и последняя битва в Эрее научила меня, что никто не находится вне досягаемости когтей Эрио.

— Вернемся во дворец, — говорю я. — Работы много.

Лоренцо кивает, провожает меня до моей лошади, а затем мы ищем его, оставленную гораздо дальше. По прибытии мы разделяемся. Он будет следовать своему плану, чтобы собрать Воронов. У меня свои планы.

Я поднимаюсь в свои покои и беру игольницу, лежащую у окна. Двое выживших гальцагорри смотрят на меня выжидающе.

— А теперь найдите всё оружие, которое есть у Львов… и сбросьте его в морские глубины.

В одно мгновение они исчезают, и игольница пустеет.

Я оставляю её на месте и выглядываю в окно, словно разрушения можно увидеть. Не знаю, как они это сделают, не знаю, что подумают Львы о происходящем; но скоро это станет заметно. Придут новости, или нехватка оружия почувствуется среди стражи или солдат, размещенных на стенах дворца, а мне остается только ждать и верить.

Некоторое время спустя я прохожу через дверь, оговоренную с Лоренцо. Здесь семь Воронов, кроме него.

Я вижу недоверчивые лица, напряженные выражения. Некоторые скрестили руки на груди, ожидая лицом к двери, другие меряют шагами комнату, пока не замечают меня.

Я быстро оглядываю лица тех, кто был моими товарищами. Леона среди них нет, потому что никто из нас двоих не поверил, что он может быть на нашей стороне.

Я закрываю дверь за спиной и прислоняюсь к ней.

Все смотрят на меня внимательно и выжидающе. Лоренцо в конце комнаты ободряюще улыбается мне, и я начинаю говорить.

— Вы знаете, как меня зовут, и многие знают, как меня звали на протяжении десяти лет. Моргана рассказала вам правду, но не всю правду. Истина в том, что у неё искаженное и радикальное видение того, каким должен быть мир, и ради его достижения она всегда была и всегда будет готова пожертвовать столькими жизнями, сколько потребуется, включая жизни невинных детей.

— Всё это мы уже знаем, — говорит одна девушка. Она хмурится и нетерпеливо взмахивает рукой. — Если мы здесь, то потому, что мы тоже не доверяем Моргане.

Тоже.

Я делаю вдох. Она права. Никто из тех, кто поверил словам Морганы и её намерениям без вопросов, не был бы здесь сегодня. В этой комнате царят сомнения, беспокойство. Все до единого находятся посередине, на натянутом канате, и мой долг — показать им, что находится с каждой стороны.

— Вам лгали всю жизнь, и сейчас вы только начинаете понимать правду. — Я прикладываю руку к груди, пальцы касаются краев эгузкилоре. — Поверьте мне, я была на вашем месте, у меня было гораздо больше времени, чтобы понять, что произошло, и всё же я до сих пор не осознала это до конца. Вы — похищенные дети, это правда. И у вас есть сила, которой вас не научили пользоваться. Это тоже правда. Что неправда, так это то, что вы должны жертвовать собой ради Блага. Неправда даже то, что видение Морганы способно привести к миру. Она хочет править всем и вся, чтобы иметь столько власти, чтобы никто не мог восстать против неё.

— Значит, мы должны сражаться за Волков, а не за Львов, — говорит другой Ворон, приподнимая бровь.

Я медленно качаю головой. — У меня нет времени, чтобы показать вам мир, за который стоит сражаться, и я знаю, что мое слово ничего не стоит. Я прошу вас лишь о том, что если вы сомневаетесь — не сражайтесь; ни за неё, ни за меня.

Наступает момент колебания, затем Лоренцо делает шаг вперед, чтобы намеренно привлечь их внимание, и меняется. Возвращает свой истинный облик и снова улыбается. Прыжок веры.

— А если бы мы сражались с тобой… — начинает говорить девушка, выступавшая раньше, — что мы могли бы сделать?

Надежда вспыхивает в моей груди. — Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Она колеблется. Медлит так долго, что я понимаю: заговорив, она называет свое настоящее имя. — Флоренс.

— Флоренс, — повторяю я и улыбаюсь, потому что знаю, как важен этот момент для неё. Если всё пройдет хорошо, она запомнит его навсегда, как я помню тот день, когда призналась Кириану, кто я такая. — Нас всех тренировали как солдат. Вы хорошие воины и были бы ценны в любой битве.

Девушка с волосами, заплетенными в косу, торжественно кивает. — Я не хочу оставаться в стороне. Я буду сражаться, если потом ты выяснишь, что стало с моей семьей.

У меня сжимается сердце. — Я представлю тебя лидерам ковенов, — обещаю я. — Сделаю, что смогу.

Она дарит мне улыбку, робкую и неуверенную, всё еще слишком жесткую, которую я берегу там, где храню надежду.

— Я тоже хочу знать, — говорит парень. — И я. — И я тоже…

Один за другим, семь Воронов в комнате решают сражаться, и хотя мне хотелось бы иметь время для чего-то большего, чем просто благодарность, времени у нас нет.

— Если вы собираетесь это делать, важно, чтобы вы нашли оружие как можно скорее.

Они удивляются, но не спрашивают. Я же сказала: они обученные солдаты. Все знают дисциплину и слишком хорошо знают, что такое жертва. Сегодня они будут сражаться, не задавая вопросов, а завтра я попытаюсь найти ответы.

Глава 36

Кириан

Ветер приносит имя. Я слышу его с тех пор, как встал сегодня утром. Иногда мне кажется, что это моё воображение, иногда я уверен, что какой-то дух произносит его прямо мне в ухо; но всякий раз, оборачиваясь, я нахожу за спиной пустоту. Я не знаю, что говорит этот голос, который не голос, этот шепот, который не шепот.

Сейчас я слышу его снова, за мгновение до начала битвы; слышу, но тут же забываю.

Тишина в лесу внушает трепет, и я спрашиваю себя, причастны ли к этому Дочери Мари. Они распределены по всей армии, по всем флангам, которые мы собираемся прикрыть. Ева находится здесь, рядом с Ниридой. Она уже некоторое время стоит с закрытыми глазами, слегка отведя руки от тела.

Командор бросает на меня взгляд, и я киваю, серьезный и сосредоточенный. Капитан Нисте слева делает то же самое.

Темнеет. Час почти пробил. Я смотрю вверх, на просветы неба, которые позволяют нам видеть кроны самых высоких деревьев. От солнца не осталось и следа, но свет еще есть, и мы должны ждать, пока последний луч не покинет день.

Нирида подходит к Еве, и та резко открывает глаза. — Готова?

Ева изображает улыбку, которая могла бы сойти за злодейскую. — Всегда.

Теперь она знает, кто находится по ту сторону этих стен. Потребовалось немалое самообладание, чтобы не позволить ей сорвать все планы и ворваться в тронный зал в одиночку. Не знаю, что сделала Нирида после того, как попросила меня оставить их наедине. Что бы это ни было, оно сработало, потому что Ева не отправилась ко двору, чтобы уничтожить всё.

— Я чувствую твое сердце, — говорит она ей очень тихо, но, как бы она ни шептала, в лесной тишине солдаты её слышат. Никто ничего не делает и не говорит. — Чувствую, как быстро оно бьется.

Думаю, проявления связи у каждой пары разные, но я понимаю, о чем она.

— Я хочу покончить с этим, — признается она, и вместе с её голосом я чувствую легкую дрожь, едва уловимый след силы, срывающейся с её пальцев.

Нирида делает глубокий вдох. — Придерживайся плана, — приказывает она жестко.

Ева поджимает губы. — Да, мой командор, — отвечает она с напряжением.

Моя подруга сглатывает, и я не могу предугадать, что она сделает, когда она наклоняет голову вперед, берет лицо ведьмы в ладони и прижимается лбом к её лбу, прежде чем прошептать: — Я просто хочу, чтобы в конце всего этого ты осталась жива.

Ева молчит так долго, что смотреть на них становится слишком неловко, слишком интимно, и я отвожу глаза. Если ответ и был, я его не слышу.

Нирида рассказала мне, что произошло в битве за Илун. Рассказала, что Ева не захотела говорить об этом позже, что она ограничилась извинениями и притворилась, что ничего не было: ни того поцелуя, ни других, которыми они обменивались раньше.

Птица с синим оперением пролетает над нашими головами, когда ночь окончательно выпроваживает день. Это сигнал, и в моем сердце начинает звучать песня войны.

Нирида проходит мимо меня, встает во главе, в авангарде, и отдает приказ.

Заклинание, скрывавшее нас, спадает, и Дочери Мари освобождаются, как и их сила, чтобы сопровождать нас в бою, пока мы приближаемся к стенам.

Тогда Львы, которые уже несколько часов находятся в напряжении с тех пор, как начало исчезать их оружие, видят нас.

Вдали трубит рог. Волк приближается к городу.

Вой распространяется и нарастает, как и крики, и далекий звон колоколов. Должно быть, они увидели и флот.

Мы атакуем их со всех флангов одновременно. Сегодня падет не только город, но и вся территория Сирии.

Я беру свою роту и разворачиваюсь одновременно с Нисте. Ева остается с Ниридой во главе войска, следя, не атакуют ли нас снарядами. Львы, однако, не отвечают. Должно быть, у них совсем плохо с припасами.

Крестьяне, находившиеся поблизости, бегут укрыться внутри. Огромные ворота королевства начинают закрываться, как только мы появляемся, и все спешат спрятаться за стенами; или, по крайней мере, почти все.

Пастух с овцами и бровью не ведет, видя наше появление, и не бежит прятаться. Он позволяет моей роте спокойно пройти мимо, невозмутимо кивая моим солдатам, когда те приветствуют его. Даже в Королевстве Львов есть Волки — по духу и сердцу, изгнанники или сочувствующие магии и старым богам. А может, это просто терпимый человек, способный к состраданию.

Ворота с этой стороны только что закрылись, когда Ева останавливается. Она простирает руки к небу, и синяя птица возникает из ниоткуда, словно рождается из неё самой. Она взмывает вверх, как стрела, пересекающая небосвод, стрела синего света, тающая во тьме.

Еще три появляются с каждой стороны стен. Все они поднимаются, пока не превращаются в четыре синих огня на небосводе, ярких и пророческих.

И тогда Ева взрывает ворота. Они превращаются в щепки дерева и металла, в пыль и ничто.

Со стен, где начали исчезать солдаты, атаки нет. Ни катапульт, ни лучников. Одетт, должно быть, преуспела. Моя Одетт. Скоро я буду с…

«Кириан».

Голос обрывает нить моих мыслей. Останавливает меня полностью. Когда я это осознаю, я уже перестал идти. Мои люди остановились вместе со мной, поэтому мне приходится заставить себя возобновить марш.

«Кириан», — настаивает голос.

Это не так, как раньше, когда я слышал имя. Теперь я слышу его громко и четко, чувствую его настойчивость и горечь. Я трясу головой, потому что не могу потерять концентрацию сейчас. От меня зависят многие мужчины и женщины.

Мы входим первыми. Я поправляю черный шлем, обнажаю меч и смотрю вверх, на зубчатые стены.

— Лучники! — кричу я.

Отряд строится, замирая в шеренге, пока щитоносцы прикрывают их, а другой контингент продвигается к воротам. Львы высовывают головы. Они тащат с собой большие кувшины.

— Огонь!

Мои лучники выпускают стрелы. Некоторым солдатам удается спрятаться. Слышны вопли, одни вызваны стрелами, другие, должно быть, упали вместе с кувшинами.

Некоторым удается подобраться к краю достаточно близко, чтобы выплеснуть содержимое на моих людей. Это горячий песок, вырывающий крики у двух солдат, которым не посчастливилось оказаться внизу. Один из них умирает мгновенно. Другой тяжело ранен, так как песок забился во все щели доспехов.

«У нас был договор», — настаивает голос.

Я застываю, потому что понимаю, кто это. Провожу языком по пересохшим губам.

— Огонь!

Вторая линия лучников делает шаг вперед, выпуская стрелы, щиты опускаются, и первые лучники перезаряжают оружие.

«Меня нельзя обмануть».

— Еще раз! — кричу я.

Мои люди повторяют стратегию, но в этом нет необходимости. Первые солдаты успевают пройти через ворота и теперь, должно быть, поднимаются на стены.

Без оружия Львам ничего не светит. Если у них что-то и осталось, они, должно быть, перебросили это внутрь, гораздо ближе к дворцу, чем находимся мы.

Я провожу всю свою роту и предупреждаю Нириду. Ева продолжает держать руки поднятыми, сохраняя энергию, внимательно следя за любым движением.

Мы бросаемся на солдат внутри. Те, кто еще был на улицах, разбежались и попрятались в своих домах. Среди бегущих в укрытия я всё еще замечаю серебряные доспехи Львов.

Охранник, спрятавшийся среди обломков и лестниц, ведущих к зубцам стен, бросается мне навстречу с криком и пикой, которую, должно быть, выстругал сам; но я избавляюсь от него двумя движениями.

— Чисто! — кричу я. — Чисто! — эхом отзывается один из моих лейтенантов, и так они продолжают передавать сигнал, пока солдаты, шедшие с Ниридой, не начинают продвигаться вперед.

Отсюда видны самые высокие башни дворца, так далеко и так близко. Звонят колокола, трубят боевые рожки, а там, внутри города, горят костры, которые зажгли не мы. Дрожь пробегает по мне, когда я спрашиваю себя, что это: доказательства преступлений? Книги? Пленники?

Я чувствую ледяные когти, которые ложатся мне на плечи и сжимаются.

«Те, кто пытается меня обмануть, часто обнаруживают, столкнувшись с последствиями, что предпочли бы взять меня за руку с первого раза. И на этот раз я заберу Её».

Я резко оборачиваюсь. — У тебя нет такой власти! — реву я.

Несколько солдат замирают на месте. Сердце бешено колотится.

— Эй. — Нирида прерывает свой марш, чтобы подойти ко мне. — Всё в порядке? В этом вопрошающем взгляде читается искренняя тревога.

— Полный порядок, — отвечаю я, всё еще напряженный.

Ощущение похоже на бесконечное свободное падение, словно я прыгнул в озеро и застыл в прыжке навсегда. Я знаю, что моя подруга хочет спросить, что происходит на самом деле, но времени нет, и она должна довериться мне.

Штурм продолжается. Ева снова подает сигнал остальным, когда мы оказываемся внутри. На небосводе снова загораются четыре синие метки. План выполняется. Мы продвигаемся вперед, и никто здесь не способен нам помешать. Мы пробиваемся к следующему отряду солдат, на этот раз вооруженному, и теперь нам требуется больше времени. Должно быть, они нашли способ остановить работу гальцагорри.

Ева держится вдали от боя, но не так далеко, как ведьмы, идущие в арьергарде для экономии сил, а достаточно близко, чтобы вмешаться, если дела пойдут совсем плохо.

Вражеская стрела задевает Нириду, что немного накаляет обстановку среди наших и вызывает ссору между ними двумя. Я тоже подхожу в тыл, пока Ева её лечит.

— Вот поэтому я хочу идти рядом с тобой, — бросает она ей. — Чтобы ты могла вылечить меня, когда меня ранят, ты должна быть жива, — сурово отвечает командор.

Ева гордо вскидывает голову, но возражения не следует, потому что она резко поворачивается к дворцу, который всё ближе, и мы втроем видим то, что она почувствовала еще до того, как это попало в поле её зрения.

Птица стремительно взмывает вверх, всё выше и выше, вертикально, оставляя позади самые высокие башни дворца. Она черная, как ночь, но мы видим её, потому что она сияет золотыми прожилками.

— Я не помню такого кода, — говорит Нирида. — Потому что мы ни о чем подобном не договаривались, — говорю я с комом в горле.

— Это ворон, — возражает Ева и смотрит на Нириду. — Я должна пойти помочь ей. — Ты не так хорошо контролируешь прыжки, как другую магию, — предупреждает она. — Я вернусь вовремя, чтобы продвигаться с вами в следующую зону, — обещает та. — Меня беспокоит не это, — признает она, терпеливо, но напряженно.

Она боится, что Ева выдохнется, что у неё не хватит магии, чтобы помочь Одетт, или чтобы помочь себе потом. Боится, что, когда она вернется в бой, у неё не останется сил, и всё же её упрямство заставит её продолжать сражаться всем, что у неё есть.

Ева могла бы исчезнуть прямо сейчас. Могла бы сказать, что оскорблена или что её силу недооценивают. Могла бы возразить тысячью разных способов, но вместо этого она смягчает голос и обещает: — Я буду осторожна.

И Нирида видит мост, который та ей протягивает. У неё нет другого выбора. Она сжимает челюсти. — Поторопись.

Ева кивает и исчезает на наших глазах.

Нирида возвращается в бой, уже исцеленная, и я сопровождаю её. К тому времени, как нам удается оттеснить солдат в этой зоне, она уже заметно нервничает. Она ищет её взглядом всякий раз, когда мы немного продвигаемся, следит за каждым движением вокруг.

Проходит время, прежде чем наш командор снова начинает дышать, когда Ева наконец появляется.

— Всё хорошо? — спрашиваю я. Нирида добирается до нас позже.

— Полный порядок, — говорит Ева. У неё порез на виске, она тяжело дышит и видит тревогу в моих глазах. — Одетт в порядке.

Я понимаю, что времени на большее нет, и довольствуюсь этим. Нирида тоже не задает вопросов и не говорит ей того, о чем, судя по этим измученным серым глазам, думает: Что она молилась богам за неё.

Синие огни, отмечающие наше продвижение, снова взмывают вверх. Мы немного сбились с темпа, но это неважно, потому что мы продолжаем идти вперед.

Мы пересекаем город, оставляем позади солдат, и, наконец, добираемся до дворцового леса. — Последний рубеж, — говорит Нирида.

Высокие стены дворца виднеются сквозь кроны деревьев, и тишина леса была бы неестественной, если бы не пушечные выстрелы флота Эгеона, которые вдалеке нарушают странное спокойствие.

Разведчик прибегает обратно через деревья. — Львы ждут на той стороне, — объявляет он, прежде чем перевести дух. — Они вооружены? — Да. У этих тоже было оружие.

Мы с Ниридой переглядываемся. — Мы знали, что это может случиться.

Ева делает шаг вперед. — Заставим их ждать?

Она не смотрит ни на кого из нас, произнося это. Её глаза прикованы к огням дворца, которые видны отсюда, и в них горит холодная ярость.

— Нет. Не заставим, — объявляет Нирида и отдает приказ. — Действуй.

Ева посылает еще один сигнал. Синяя птица, которая воспламеняет небо и раскалывает его пополам. На этот раз ответы приходят быстро, и они близко.

Вся армия марширует вперед, и столкновение выходит жестоким. Мы видим их сквозь чащу: солдаты и солдаты, которые ждут, вцепившись в свои щиты и копья. Офицеры выкрикивают приказы, едва завидев нас, и они готовятся. Мы тоже. Даже если мы — те, кто атакует, на самом деле мы защищаем нечто более ценное, чем дворец.

Поэтому мы не чувствуем себя захватчиками.

Мы врезаемся с силой тех, кто защищает свой дом. Вспыхивает хаос. Битва заглушает всё остальное.

Крики поглощают голоса, превращаясь в пронзительный фоновый шум, смешанный со звоном мечей, треском копий, ломающихся о щиты, и звуком разрываемой плоти.

Я пронзаю человека мечом и бросаюсь к следующему. Я даже не знаю, закончил ли я предыдущий бой, прежде чем вступить в новый. Я — война, и я — смерть. Я солдат, и я готов победить.

Когда я останавливаюсь, сердце бешено колотится. Я оглядываюсь и узнаю своих людей, сражающихся рядом со мной.

Однако что-то не сходится.

«Ты совершил ошибку, паладин Гауэко: ты поверил, что сможешь выйти сухим из воды после предательства, совершенного против меня».

Вот он.

На этот раз я действительно вижу его: с его жуткими рогами и лохмотьями, болтающимися на сгорбленном костяке; он поднимает костлявую руку в мою сторону и указывает на меня когтем. Затем переводит палец на дворец.

И я знаю, в чем угроза. Эрио идет за Одетт.

Я чувствую, как что-то ломается внутри меня. Я хочу крикнуть ему, чтобы он заткнулся. Хочу доказать ему, что не в его власти решать.

Я иду к нему, не раздумывая, но не успеваю сделать и двух шагов, как несколько всадников врываются в лес, и Львы кричат, скандируя чье-то имя.

Я даже не знаю, кто этот офицер, и мне плевать. Кавалерия обрушивается на нас, и на мгновение они наносят серьезный урон. Но тут один из всадников вылетает в воздух, затем другой, и еще… и я оборачиваюсь, чтобы увидеть Еву, которая одним движением руки возвращает нам преимущество.

«Такая молодая и такая красивая, и она умрет по твоей вине».

Крик слева заставляет меня повернуться как раз вовремя, чтобы перехватить атаку одного из офицеров, прибывшего верхом. Если бы не его собственный яростный вопль, я был бы слишком отвлечен голосом Эрио, который продолжает стоять среди вражеских солдат, чтобы защититься вовремя. Возможно, он бы меня убил.

С нервами, натянутыми до предела, я парирую его удар и делаю выпад, чтобы нанести свой, который он легко отбивает. Я ругаю себя за то, что отвлекся, и заставляю сосредоточиться на схватке передо мной, когда мой противник проводит серию ударов, которым удается вывести меня из равновесия, и я чувствую, как он выдергивает лезвие меча из моего бока.

Боль приходит позже.

Я давлю в себе крик и отшвыриваю его с почти звериной жестокостью, движимый болью и яростью.

«В конце концов вы оба умрете, и она уйдет одна». Внезапно голос Эрио звучит у меня за спиной.

Я нахожу брешь в защите противника, заношу меч, и когда опускаю его, чувствую рывок, словно меня что-то удержало.

«Ты слышишь, как она вымаливает твое имя? Она зовет тебя и умрет, зная, что ты не пришел к ней».

Лев снова атакует. Мы обмениваемся ударами, чередуем движения, как в танце, и только когда мышцы начинают гореть, я снова вижу слабость.

Я дроблю ему коленную чашечку ударом ноги.

Это грязный, подлый прием, который валит его на землю. Он больше не встанет, поэтому я оставляю его там и продолжаю идти. Я крепко сжимаю меч, не очень понимая, куда иду, прижимая руку к раненому боку, когда что-то заставляет меня пошатнуться.

Я едва не падаю. И понимаю, что это почувствовали все. Это было реально.

Я поднимаю голову, движимый дурным предчувствием, и тогда я вижу их.

Это ведьмы, и среди них есть несколько колдунов. Все они выстроились твердой линией перед дворцом. Ведьмы Морганы, предательницы, вставшие на её сторону, когда она предложила истребить Львов. Им не хватило силы сделать это в одиночку, и они решили пойти более долгим путем, полным ненависти, лжи и масок.

Должно быть, это те самые люди, что тренировали Одетт, Еву. Ева…

Импульс заставляет меня повернуться к ней. Я нахожу её в гуще битвы, управляющую руками силой, которую я не могу различить. Возможно, дрожь земли прекратилась благодаря ей. Возможно, без её магии всё было бы гораздо хуже.

Наконец я реагирую. — Зовите соргинак! — приказываю я.

Солдаты подхватывают мой голос.

Ведьмы продвигаются в арьергарде, в безопасности, чтобы не расходовать силу до того, как это станет необходимо, как и другие Дочери Мари.

Нирида, сражающаяся в своей собственной битве в нескольких метрах от меня, поворачивается, чтобы отдать тот же приказ. Однако крик замирает у неё в горле, когда разряд ударяет в землю всего в нескольких сантиметрах от неё.

Это происходит абсурдно быстро.

Мгновение спустя жуткий звук разрывает небо, и еще один разряд освещает тьму леса, пронзая одну из вражеских ведьм. Ева.

Солдат находит меня в хаосе битвы, бросается ко мне в тот момент, когда очередной толчок сотрясает землю, но я расправляюсь с ним в три движения, прежде чем новая вибрация силы проходит по почве.

Они пытаются нас остановить, но у них не выходит, потому что ведьмы прибыли. Ева тоже это понимает. Она поднимает руки, на секунду прекращая бой с ведьмами Морганы, и всего за одно моргание взрывает стены, окружающие комплекс.

Мы, Волки, прорываемся внутрь. Мы продвигаемся вперед вопреки защитной магии, вопреки кавалерии и солдатам. Мы идем дальше, воя, и врываемся на территорию дворца и в королевские сады.

Мы здесь, думаю я. Держись.

Еще один солдат, еще один танец с мечом. Мой бок воет от боли. Я чувствую ледяные уколы в руке, сжимающей сталь.

Нам удается отвоевать еще немного земли как раз в тот момент, когда я замечаю новую вибрацию в воздухе. Вместе с ней я испытываю сложное, знакомое и теплое чувство, и тогда я знаю: Это её магия.

Рев сотрясает ночь, и жестокая молния сносит половину одной из главных смотровых площадок дворца.

— Одетт, — шепчу я.

Сквозь тьму, пыль от взрыва, крики и знакомый шум войны я различаю в золотом свете внутри две фигуры, двух женщин. Одна стоит спиной, в шаге от падения, а другая… Она слишком далеко, чтобы я мог видеть выражение её лица, но я узнаю эту уникальную манеру двигаться, решимость прямой спины, гордый подбородок…

Голос, который слышу только я, разбивает мое видение, искажает его и наполняет меня плотным, темным чувством.

«Посмотри на неё хорошенько. Это будет в последний раз».

ТОТ, КТО ВЕРШИТ СВОЮ МЕСТЬ

Сегодня я снова искал её.

Я хотел сказать ей, что ожидание, хоть и долгое, подошло к концу.

Я не нашел её. Она не позволяет никому найти себя, когда не хочет быть найденной. Эти столетия — более чем достаточное тому доказательство.

Мари — мастер маскировки. Это то, что она передала нашим потомкам, на чьих плечах лежит то же проклятие: лишь в своем истинном облике они способны творить.

Поэтому я не нахожу её; но это неважно. Я все равно свершу свою месть.

Это момент перемен, настоящих перемен. Ничего общего с человеческими войнами, где меняются действующие лица и мотивы, но не суть, ни с природными катастрофами или великими достижениями человечества.

Нет. Это другое. Тартало сказал это. Он видел это своим единственным глазом: черноволосый мальчик, который изменит всё, в этом мире и в других.

И этот мальчик скоро придет.

Сейчас время атаковать и воспользоваться приливом. Его родители живут, сражаются и верят в меня.

И я верю в них.

Возможно, этот ребенок и сила, с которой он родится, — следствие тех фигур, которые мы сегодня передвинем на доске; тех фигур, которые мы с неё сбросим.

Мне всё равно.

Это ночь, когда меняется ход истории.

Глава 37

Одетт

Волнение начинает ощущаться задолго до того, как армия выдает себя, потому что начинает пропадать оружие. Новости приходят со всех концов города, и их поступало бы еще больше со всего королевства, будь на это время.

Я создаю прекрасную птицу с синим оперением, которая пролетает по небосводу с наступлением ночи, а затем начинают звонить колокола и трубить боевые рога, которые слышны во дворце издалека.

Вороны терпеливо ждут, выглядывают в окно, когда это делаю я, и любуются тем, как четыре синие птицы взмывают в небо, отмечая падение одного из рубежей обороны.

— Есть что-то, чему я могу научиться до того, как всё начнется? — хочет знать Лоренцо.

Я смотрю на короткий меч, висящий у него на бедре. — На самом деле ты мог бы сделать почти всё, что угодно, просто пожелав этого, но по опыту скажу: сложно направлять силу и дозировать мощь. Так что… думаю, тебе лучше ограничиться сталью.

Он кивает. Другие смотрят на нас, осмысливая. Думаю, кто-то хочет что-то спросить, но не успевает, потому что двустворчатые двери с грохотом распахиваются одновременно, и все хватаются за оружие.

Леон появляется во главе группы стражников. За ним — трое Воронов. Он в своем истинном облике, и я понимаю, что у меня проблемы… потому что пакт с Морганой не позволит мне атаковать его. Пока нет.

Я пытаюсь выиграть время. — Леон. Что случилось?

Он улыбается. — Я пришел спросить это у тебя.

Я пожимаю плечами. — Мы ничего не знаем. Мы собрались здесь, как только начали трубить боевые рога.

Его тело источает силу, грубую и неоттесанную, которая, однако, может оказаться абсолютно разрушительной. — Не заставляй нас проходить через это, Лира. Я не хочу терять время. — Меня зовут Одетт, — возражаю я.

Первая атака рождается как мощный и широкий импульс энергии, от которого мне нужно не только защититься. Я должна остановить его, потому что Вороны, вооруженные кинжалами и мечами за моей спиной, ничего не смогут ему противопоставить. Я думаю быстро и бегу влево, как можно дальше от остальных.

Я оглядываюсь. Они всё еще не в безопасности. Стражники, которых он привел с собой, бросаются на них, как и верные Моргане Вороны; но, по крайней мере, они смогут защищаться.

У меня нет времени защищать их, потому что Леон снова швыряет в меня свою силу, режущую и холодную, которая кажется нестабильной в воздухе: плохо собранная взрывчатка, готовая рвануть в любой момент.

Я поглощена схваткой с Леоном, когда слышу крик, а затем пол дрожит. Окна взрываются, и я вижу дыру в каменной стене, словно её пробило пушечное ядро. Но это не ядро.

Это они, это Вороны, и я даже не знаю, мои это или Леона. Сомневаюсь, что они сами знают.

Одного из стражников подбрасывает вверх, он ударяется о потолок и падает обратно. Корчится на полу, пока остальные сражаются оружием. Книжный шкаф падает, разлетаясь в щепки. Дверь срывает с петель невидимая рука. Новый толчок сотрясает комнату, заставляя нас с Леоном пошатнуться, и мне приходится бросить свою силу назад, в неопределенное место, чтобы остановить это и защитить нас.

Посреди хаоса я понимаю, что всё может пойти наперекосяк очень быстро, настолько, что у меня не будет времени это предотвратить, и принимаю решение.

Элегантное движение руки — и ворон, сотворенный из света и теней, вылетает в окно и взмывает в небо. Ева поймет.

Леон атакует меня, как только мне удается остановить дрожь земли. Он нападает с видимой атакой, созданной из ледяного света, которая не может меня достать, но отвлекает достаточно, чтобы непредсказуемая сила схватила меня за лодыжки и повалила на колени.

Леон начинает идти ко мне. — Зачем? — спрашиваю я. — Зачем быть верным идеалам? — парирует он.

В его лице нет боли, нет жалости. Никакого раскаяния, за которое можно было бы уцепиться.

— Зачем выбирать смерть вместо жизни? Леон, послушай меня, это не нужно. Разве ты не понимаешь, что Моргана сделала ровно то же, чего, по её словам, хотела избежать? Она стала высшим воплощением того, что ненавидела, будучи Волком, и хочет продать тебе это как мир.

— Мир требует жертв, — отвечает он и бьет меня кулаком по лицу, опрокидывая на пол.

Он не контролирует свою магию, не так хорошо, как должен бы, и поэтому физический удар, который он наносит, освобождает мои ноги. Я пользуюсь возможностью и пытаюсь сбить его с ног подсечкой, но что-то меня останавливает. Это не его магия. И даже не его тело. Это пакт, который я заключила с Морганой.

Я ругаюсь, и у меня нет времени встать. Он бьет меня ногой в живот, снова опрокидывая на пол.

— Не такой жертвы, — говорю я ему сквозь боль и поворачиваюсь к нему. — Леон, пожалуйста. Позволь мне показать тебе, что есть вещи, которые стоит спасать.

— Если я готов пожертвовать собой, зачем мне хотеть спасать что-то еще?

Он бьет меня справа по лицу, и я пытаюсь сбросить его с себя, но это невозможно сделать, не ранив его. Леон хватает меня за волосы, чтобы обездвижить, и я кричу.