Все потерянные дочери

— Нет. Я пробовала. Не могу.

Я сглатываю.

— Нирида! Ева!

Вдалеке вспыхивает ещё один огонёк. Маленький, но достаточно, чтобы я увидел их: обе стоят рядом с изуродованным телом второго деабру.

Они его добили.

— Ева, можешь развеять? — спрашивает Одетт, отходя от Арлана. — У меня почти не осталось сил.

Ева делает пас руками, но тьма не уходит.

Она смотрит прямо.

— Я тоже не могу.

ГАЙЯ

На языке магии «Гайя» значит «ночь».

Однажды дочь Гауэко, владыки ночи, высвободила силу, которую ещё не умела обуздать, — и погрузила целую деревню во тьму. Её власть, рождённая самой ночью, не могла быть рассеяна никаким смертным светом, и не найдётся огня, что за пределами этой мглы горел бы достаточно ярко, чтобы изгнать её.

Только свет Мари, хозяйки, чья дочь она есть, способен сиять внутри.

Пройдут долгие годы, прежде чем та, что соткала эту мрачную завесу, сможет развеять её. А может быть, она и не захочет.

Под этой тьмой, что день и ночь застилает склоны Сулеги, остались лишь пустые дома, безлюдные улицы и мёртвые тела. Никто не сможет предать их земле — мрак не позволит. Даже падальщики леса не рискнут переступить черту, и трупы будут медленно разлагаться: без земли, что приютила бы их, без монет, чтобы заплатить Эрио.

Имя деревни забудется, и путники, приблизившись, станут звать её Деревней Тьмы.

Десятилетиями люди будут страшиться чудовищ, что якобы таятся в этих тенях, — но в действительности там нет ни зверя, ни души. Лишь вечная ночь.

На самом краю вечной мглы ко мне выходит лисица.

— Это та война, что ты жаждал вести, — говорит она медленно.

В жёлтых глазах Азери больше нет любопытства, нет насмешки. Он помнит цену, которую мы, боги, уже однажды заплатили. Его магия и его умение переплетать истину и ложь были необходимы, чтобы тогда заточить деабру.

— «Жаждать» — слово со множеством оттенков.

Азери смотрит прямо, глубоко, полон правды и обмана.

— Это сделал ты, так ведь? Кто ещё? Кто, кроме тебя, мог бы разорвать свои цепи? — Он чуть склоняет голову, глядя снизу прищуренными лисьими глазами. — Печати пали в тот миг, когда ты вернул смертного, которого зовут твоим паладином. Ты их выпустил.

Я смеюсь — и Азери заранее чует в этом угрозу.

— Быть может, я единственный, кто способен разбить оковы. Но кто-то другой вполне мог найти щель, просочиться внутрь, украсть эту гнилую силу и обратить её себе на пользу, не так ли?

Его уши дёргаются.

— Значит, ты знал.

— С самого начала, — рычу.

Мы смотрим друг на друга вечность, и в его глазах я вижу сожаление. Но не вину — её Азери не знает. Я вижу страх перед последствиями. Вижу память о том, что уже случалось: выжженные поля, лес без света, сожжённых тварей… Медленное, неумолимое шествие пустоты, что пожирает надежду, мир, жизнь.

А ещё я вижу мужчину с глазами цвета травы и женщину с волосами, как рассвет. В их призраках из прошлого — фигуры, вставшие перед угрозой, поднявшие руки и разверзшие невиданную доселе мощь, понимая: они остановят бедствие, но вместе с тем сожгут свои кланы, уничтожат целые шабаши и оставят сиротой новорождённую дочь.

Азери отводит взгляд, встряхивает головой, будто ему неприятно, что я прочёл его душу.

Я оборачиваюсь к вечной ночи, к чёрной пелене дочери, которая только учится владеть своей силой.

— Зачем? — шипит он. В его голосе и укор, и древний, неутихающий страх. — Они способны пожирать даже нас. Богов. Стоила ли жизнь того смертного такого риска?

— А зачем это сделал ты? Зачем взял пустоту, этот гнилой ужас, и отдал его Львам?

Азери поднимает голову. Ему не стыдно.

— Я был голоден. Мне нужен был выгодный договор.

Я рычу. Но не могу осудить. Такова его природа, и сожаления ему неведомы. Его кормят ложь и разрушение. Чем больше он запутывает человеческие души, чем глубже тьма вьётся вокруг них, чем сильнее боль, которую он сеет в мире, — тем сытнее его пир.

Он знает: мне не нужны сделки, чтобы жить. Потому и спрашивает.

— Я никогда не желал, чтобы деабру снова бродили по земле.

— «Желать» — тоже слово со множеством оттенков, — ворчит он.

Я указываю на клубящуюся тьму.

— Дочери способны уничтожить их навсегда.

— Дочери Мари? — уточняет он с ядовитым прищуром.

Я оскаливаюсь, и его шерсть встаёт дыбом. Не скрываю удовольствия, которое вызывает его страх, хоть оно и горькое, с острыми гранями.

— Ты говорил, что поддержишь меня в войне. Это было правдой?

— Я не уточнял, в какой войне. — Я не отвожу взгляда, и Азери в конце концов отступает. — Но выбора у меня не будет, да?

— Нет. Не будет.

Смертные уходят прочь. Они не видят ни Азери, ни меня. Тьма, что остаётся за их спинами, тяжела, густая — она заполняет всё.

Туда идут командирша, горстка уцелевших воинов, тот, кого зовут Эмбер, Арлан, Ворон, которому удалось бежать, мой паладин — и девушка, на руках которой сияет метка, навеки связавшая её со мной: Одетт.

Глава 13

Одетт

Тьма не исчезает.

Не уходит всю ночь, пока мы ищем дорогу к деревне и пробираемся по её улицам.

Найти путь непросто, ведь единственный свет в этой мгле — тот, что способны зажечь Ева или я. Ни фонари не загораются, ни огонь не пылает. Только наша магия может разорвать клочья этой тьмы.

Вернувшись за выжившими, мы снова идём вперёд, пробираемся в полумраке и всё время думаем: сколько деабру смогли вырваться из Ла Малдиты?

Мы убили четверых, но один из них намекнул, что остальные лишь испытывали голод и не пошли с ними. Сколько ещё стало причиной этой бойни? Сколько ещё разбрелось по миру на свободу?

Никого не осталось. Всю ночь мы ищем — двумя отрядами: один ведёт Ева, другой я, ведь только мы можем освещать дорогу. Обшариваем всю деревню, не оставляем ни одного дома. Но здесь уже нет никого.

Лишь тела, кровь, изуродованные конечности…

Люди, которых мы лечили всего несколько часов назад, больше не существуют. Мы не в силах вынести все тела.

Приходится бросить их здесь, во мраке вечности, лишь бы самим выбраться из этого странного, душного вакуума.

Мы собираемся снаружи, когда начинает светать.

Наш вид жалок: все перепачканы кровью и грязью, уставшие куда сильнее, чем были, когда остановились на ночлег. Но никто не жалуется.

Живых солдат почти не осталось. Некоторых лошадей приходится отпустить: нам их не увести. Выжившие были бы при смерти, если бы не наша магия. Но раны души, те, что оставили эти ужасы, никакая сила не исцелит.

Мы выходим в путь молча.

С уходом, когда тьма остаётся пятном на горизонте, искривлённой воронкой ужаса и кошмаров, я пытаюсь снова её развеять. Снова и снова бросаю силу — но она не исчезает.

Я знаю, дело не в усталости. Я чувствую в себе энергию и мощь. Дело не в том, что её мало.

Но ни Ева, ни Нирида, ни Кириан ничего не говорят. Только он ловит мой взгляд — внимательный, понимающий, — и тоже молчит.

Эмбер подходит ко мне в густой тишине. Его голос хриплый, когда он наконец размыкает губы:

— Спасибо, — шепчет.

Я бросаю на него взгляд.

— Ты в порядке?

— Да, — кивает он, хотя выглядит неважно. — Если бы не ты, я бы сейчас…

Он качает головой, не договаривая. Арлан наблюдает за ним с плотно сжатыми губами. Уверена, он тоже не хочет думать о том, что могло случиться. Но мне не даёт покоя воспоминание о тех секундах, когда я его исцеляла.

— Ты тогда сказал, что мне нужно кое-что знать. Что кто-то находится в…

— В Цирии, — заканчивает за меня Арлан. — Кто в Цирии, Эмбер?

Эмбер бледнеет ещё больше и качает головой, теперь уже резко:

— Не помню…

— Ты явно хотел сказать это Одетт, — вмешивается Арлан, — звучало важно. Что ты имел в виду?

Эмбер моргает. Открывает рот, но тут же закрывает.

— В Цирии? — переспрашивает он. — Я никого там не знаю.

— Нет, ты точно сказал «Цирия», — продолжает Арлан. — Пока Одетт лечила тебя. Ты сказал…

— Думаю, я говорил бред, — перебивает Эмбер с извиняющейся улыбкой. Потом смотрит на меня. — Не помню. Наверное, был в бреду.

— Возможно, — соглашаюсь я, хотя и кажется странным такое чёткое слово среди горячечного бреда. — Ты уверен, что там нет никого, кого мне нужно знать?

— Уверен. Никого.

Он пожимает плечами, и я принимаю его ответ. Всё равно у него нет сил поддерживать разговор.

Только ночью, когда мы останавливаемся раньше, чем нужно, мы снова поднимаем тему.

Долгий путь прошёл в тишине, прерываемой только звуками леса, цокотом копыт и теперь треском костра.

— Как? — первой нарушает молчание Ева. — Как эти твари смогли разорвать печати Ла Малдиты? Разве их не заточили там боги? Разве не Гауэко?

— Не знаю, — отвечаю. — Они не должны были суметь выбраться.

— Может, из-за вашей вылазки? — предполагает Нирида.

— Тогда почему они не появились раньше? — возражаю. — Вы же видели, что они творят за несколько часов. Мы бы заметили. Были бы вести от стражей Ла Малдиты, от других деревень Сулеги… Кто-нибудь их бы видел.

— Нет, если они не оставляют никого в живых, — замечает Эмбер.

На нём нет ни следа смертельных ран, которые я закрыла. Но лицо его бледно, как будто кровь так и не вернулась в его вены.

— Торговые пути, — вмешивается Нирида. — Путники, странники… Между деревнями всегда идёт движение. Одетт права. Эти твари вырвались совсем недавно или, по крайней мере, начали убивать только сейчас.

Мы замолкаем. Первым снова говорит Кириан:

— Думаю, это моя вина.

— Что ты сделал? — рычит Нирида.

Солдаты, кутающиеся в свои одеяла, напрягаются.

— Он ничего не сделал, — отвечаю я. — Всё время был со мной.

Я бросаю на него испытующий взгляд, но не могу припомнить ни единого шага в сторону, ни одной опрометчивости. Мы были вместе всё время в горах, кроме того мгновения, когда он велел мне бежать, и я подчинилась. Всего-то несколько минут.

— Я не сделал ничего в Ла Малдита, — глухо говорит он. Проводит рукой по волосам — привычка, когда нервничает. — Мы не выпускали деабру. Не тогда. Это случилось потом, когда… я умер.

Я сглатываю.

Нирида делает знак своим людям:

— Спать. Сейчас же.

Никто не смеет возразить. Авторитета командира и ужаса в её голосе хватает, чтобы заглушить любопытство. Солдаты поднимаются, собирают свои тюки и уходят прочь, к тем, кто уже уснул.

Мы остаёмся. Ждём.

— Объяснись, — требует Нирида. Но Кириан смотрит только на меня.

— Несколько ночей назад я говорил с Гауэко.

Тишина звенит, как фальшивая нота скрипки, слишком натянутая, слишком долгая.

Он продолжает смотреть прямо в меня, синие глаза — два бездонных колодца, полные обещаний, снов и давних лжи. И я понимаю, о какой ночи он говорит. Чёрт. Он пытался сказать мне.

— С кем ты говорил? — шипит Нирида, тише.

— Это была видение, навеянное Ингумой. Там был и Эрио. Я едва не сделал глупость, но Гауэко остановил меня. Он спас мне жизнь.

— Какую глупость? — спрашиваю я.

Кириан отводит взгляд. Не может больше держать мой.

— Я был готов покончить с собой.

Нирида сквозь зубы бранится, Арлан издаёт сдавленный звук. У меня внутри всё сводит от тяжёлого, липкого чувства.

— И что было дальше? — выдавливаю я.

— Он сказал: после всего, что вложено… жаль было бы, если бы всё закончилось так. Он говорил о чём-то ужасном, о чём-то, что бродит по миру. Намекнул, что вернуть меня назад значило освободить кое-что ещё. — Он сглатывает. — Теперь думаю, речь шла об этих тварях.

— Если магия Гауэко держала их в узде и именно его сила вернула тебя, — размышляет Ева, — значит, он пожертвовал первым ради второго.

Мы все молча перевариваем сказанное, делаем его своим. Даже Эмбер не скрывает, как его передёргивает. Он тоже слышал эти истории, слухи о павшем капитане и о девушке, что вошла в лес, чтобы прогневить богов и вернуть его. Похоже, боги и правда разозлились.

— Возможно, поэтому сегодня я смог их ранить.

Я моргаю.

— Ты их ранил?

— Сегодня — да. Не убил ни одного, но мог бы. Сталь Нириды не действовала, моя — действовала.

Мы встречаемся глазами. Мы оба понимаем, что хотели бы сказать больше — и не можем.

— Кто знает, как работает магия Гауэко, — бормочет Ева. — Очевидно, она непредсказуема.

На этот раз она смотрит на меня. Думает о вечной тьме. Может быть, и сама задавалась вопросом: что было бы в Эрее, если бы тогда я тоже не смогла вернуть свет.

Я отвожу глаза.

— Что ты имел в виду, говоря, что Эрио тоже появился? — спрашивает Нирида сурово. — Это была часть видения или…?

— Это был он, — отвечает Кириан без колебаний. — Гауэко сказал, что был на него зол.

— О, чёрт, — выдыхает Нирида. — Да чтоб меня. К чёрту Львов и Морганы. К чёрту Аарона и гнилой труп сраного Эриса. Дерьмо… Дерьмо!..

Её ругань длинна и красочна. Мы молча слушаем её отчаяние, потому что видим в нём отражение собственного.

— Раз уж речь зашла о практичности… — вмешивается Ева, — предлагаю правило: если кто-то из нас ещё раз поболтает с какой-нибудь божественной сущностью — рассказывает группе.

Она пожимает плечами, притворяясь равнодушной.

Кириан трёт затылок.

— У меня сложилось впечатление, что мы влипли в какую-то древнюю борьбу за власть.

— Вы влипли, — поправляет Ева и бросает на меня взгляд, полный намёка. — Ну, теперь уже ничего не поделаешь.

— Поддерживаю правило, — говорит Нирида.

Я закрываю глаза на миг.

— Мы должны предупредить Дочерей Мари. Все шабаши. — Голос мой твёрдый. — Мы не можем охотиться на деабру. А они — могут. Они тоже дочери Гауэко.

Нирида кивает. Может быть, её тоже гложут те же угрызения совести, что и меня, когда я предложила идти дальше.

— Одетт права. У нас есть миссия в Илун. Мы должны передать это другим.

Все соглашаются, и от этого становится только тяжелее.

Этой ночью никто из нас толком не спит, несмотря на усталость. Кошмары не дают. Я слышу в темноте сбивчивое дыхание Нириды, которая просыпается раз за разом. Слышу тихие вздохи Евы и то, как Кириан ворочается в своих одеялах. А перед самым рассветом замечаю, как Арлан поднимается, нервно проходит пару кругов вокруг жалкого лагеря и возвращается, раздражённый.

Кириан встаёт, когда все начинают потягиваться, и я иду за ним. Нирида замечает.

— Не уходите далеко, — говорит она хрипло, и хоть звучит это как приказ, я чувствую в нём заботу.

Я улыбаюсь и киваю, затем отправляюсь за ним. Нахожу его у ручья, в котором вчера ловили рыбу на ужин. Он снял сапоги и рубашку, и снова умывается, хотя делал это прошлой ночью.

Нам всем пришлось смывать с себя кровь, раздеться и переодеться. Ева согнала холод магией, но, думаю, и без неё мы бы всё равно отмылись.

Он слышит, как я выхожу из леса, но не подходит. Стоит в воде, освежается, хотя утренний холод вырывает облачки пара из его дыхания. Птицы по ту сторону берега кричат отчаянно, и их трели сливаются с журчанием воды, с её плеском о камни.

У Кириана влажный торс, штаны в брызгах. Тёмные волосы блестят в мягком свете утра, а скулы пылают. Я тоже снимаю штаны, кладу рядом с его аккуратно сложенной одеждой и захожу в реку. Кириан смотрит, когда я подхожу. Замолкает. Оценивает меня с головы до ног, словно любуется, и ждёт.

В его глазах что-то твёрдое, но зыбкое, колеблющееся. Кожа под солнцем кажется золотистой. На груди блестят капельки воды, и я не удерживаюсь — дотрагиваюсь до двух, что сверкают на его ключице.

— Я хотел тебе сказать, — произносит он.

Я убираю руку, но только для того, чтобы провести ею по его шее, подбородку, щеке, по этому прекрасному лицу…

— Я знаю. Это я не дала тебе. — Улыбаюсь, вспомнив, почему. Мне так хотелось поцеловать его… — А потом ты остыл и немного струсил.

На миг в нём пляшет облегчение вперемешку с тревогой. Он принимает мою шутку, принимает эту паузу.

— Можно сказать и так.

Я встаю на носочки, течение ласкает мои бёдра. Одной рукой упираюсь ему в грудь, чтобы удержаться, а губами сама тянусь к нему. Кириан склоняет голову, позволяя мне первой его поцеловать.

Сначала он терпелив. Дает мне вести — нежно, пробуя. Но когда я тихо стону под его лаской, он вдруг останавливается. Кладёт ладони мне на плечи и мягко отстраняет.

Я читаю это в его глазах ещё до слов.

— Что случилось? — ищу его взгляд. — Произошло что-то ещё?

Кириан отводит глаза к переливам в воде.

— Что тебе рассказывали обо мне в Ордене?

Я моргаю, удивлённая.

— Немного. Ты знаешь. Я слышала о твоей репутации… что ты любил прыгать из постели в постель. Часто. — Его улыбка кривая, но не достигает глаз. — Я думала, ты просто не понимаешь, что делаешь своими поступками… татуировками, одеждой, похожей на северную…

— А они говорили, с кем именно я спал? — спрашивает он.

Под утренним золотом ярко выделяется его татуировка — волк среди цветов, перечёркнутый косой линией шрама, что чуть не лишил его жизни.

Я качаю головой и жду. Но он всё ещё не смотрит мне в глаза.

— Я ложился в постель с теми, с кем на самом деле не хотел.

В его голосе слышится пустота.

— Почему?

— Это был лёгкий способ получить то, что мне нужно в тот момент. — Его лицо искажается. — Нирида не знает… Думаю, никто не знает. Но один из этих людей был тем, кто назначил нас с ней капитанами. Кто дал нам войско и отправил на границу.

У меня пересыхает горло. Я не нахожу слов. Делаю шаг, беру его руку, грубую от тренировок, и сжимаю. Он смотрит сначала на наши переплетённые пальцы, потом на меня.

— Это был офицер Львов, верный Морганы и Аарону. Один из тех, кто вершил худшие злодеяния против Волков. — Его челюсть сжимается. Его ладонь крепче обхватывает мою. — И я спал с ним. Не раз.

Слова давят на него, словно тяжесть на плечи. Я глажу его щёку. Он склоняется к моей ладони, закрывает глаза, будто слишком устал.

— Это то, что сегодня показали тебе деабру?

Он кивает, не открывая глаз.

— Я ему нравился. Очень. Я быстро понял, что он хочет. Как двигается, что говорит… Я точно знал, что ему понравится, и не колебался это давать. — Он смотрит на меня, замолкает на пару секунд. — Я думал, смогу выключить себя. Что это будет как задание. Что я забуду. Но… Всё осталось. Перепутанное, изломанное.

Кириан прижимает ладонь к груди, и я вижу, как белеют его костяшки. Вода, вдруг ставшая особенно холодной, продолжает струиться между нашими ногами.

— Думаю, я могу понять, что ты чувствуешь, — произношу осторожно. — Меня тоже учили, что моё тело, мой облик и манеры — всего лишь инструмент в руках Ордена. Еву учили тому же, и мы обе делали вещи… Я понимаю тебя, — повторяю, когда слова кончаются.

Не стоит напоминать ему то, что я уже однажды призналась Нириде и ему: если я так хорошо понимала, что чувствовал Кириан рядом с Лирой, то потому, что сама когда-то пережила это с ней. Ради Ордена я была готова на всё, и хотя я действительно желала Лиру, главной причиной всегда оставалась миссия, успех. Ради них я бы пошла на всё.

Я опускаю руку, и, когда прикосновение обрывается, он открывает глаза.

— Ты думаешь об этом?

— Иногда, — признаюсь.

— Я давно не вспоминал… о нём. Но сегодня это было таким реальным… — его кадык дёргается. — Худшее то, что теперь, зная, к чему всё привело, к чему нас довели наши решения… я сделал бы то же самое снова.

— Потому что ты действовал теми средствами, что у тебя были, — говорю я и слегка тяну его к берегу. Кириан следует за мной. — Боль прошлого не может определять наше настоящее. Ты должен простить себя.

Кириан улыбается — впервые за всё время по-настоящему искренне, живо, с радостью. Он склоняется ко мне чуть ближе, и пара капель с его волос падает на мой нос, когда он так приближается.

— Спасибо, — шепчет он.

Его большие пальцы нежно гладят мои руки, и он касается губами уголка моих уст — лёгкий, целомудренный поцелуй.

— За что? — выдыхаю я.

— Потому что теперь это стало легче. — Он трётся носом о мой и выпрямляется. — Пойду поищу, чем вытереться.

Я поднимаю руку, улавливаю лёгкое дуновение ветра и делаю его своим, пока нас не окутывает тёплый вихрь и не сушит нас за миг.

Кириан смотрит с приподнятой бровью, и в его глазах вспыхивает тот озорной блеск, который я так люблю.

— Хвастунишка, — мурлычет он.

Он берёт сложенный плащ, расправляет его и стелет на траву, прежде чем натянуть штаны и сесть. Его тело источает тепло, которое никакая моя магия не сумела бы подделать, и я устраиваюсь совсем рядом.

Его руки копаются в одежде, находят ленту для волос, и он стягивает тёмные пряди. Но на этот раз это не кожаный ремешок. Я всматриваюсь: ловкие пальцы убирают пряди с его лба, и на свету я различаю знакомое сияние ткани — серебро и бурные реки.

Сердце делает скачок. Я ищу его взгляд, и он отвечает чуть самодовольным прищуром.

— Я знаю эту ленту.

— Какую ленту? — насмешка в голосе.

— Ту, что у тебя в волосах. Это та, что Камиль использовала, чтобы заключить связь бихотц.

Кириан бросает на меня косой взгляд.

— Может быть.

Я фыркаю. Слишком хорошо знаю этого сентиментального капитана, чтобы поверить в совпадения. Но спорить не стану. Кириан смеётся над моей гримасой и обнимает меня, прижимая к земле своим телом, пока я тоже не начинаю смеяться.

— Ты что-то чувствуешь? — спрашивает он совсем рядом с моими губами.

Я понимаю, о чём он.

— Я чувствую это с битвы при Эреа, — признаюсь. — Потерять тебя было невыносимо.

Кажется, будто костлявая когтистая рука тушит свечи вокруг меня одну за другой, и я остаюсь наедине с памятью о том ужасе. Кириан чувствует это, потому что склоняется и решительным поцелуем рассеивает тьму. Когда он отстраняется, его глаза смотрят так, словно видят меня впервые, задерживаясь на губах, подбородке, скулах, носу…

— Думаю, я чувствую, когда тебе грозит опасность.

— Камиль говорила, что для каждого это проявляется по-разному, — шепчу я. — Нам придётся разобраться, как работает наша связь.

Кириан кивает и ложится рядом. Но тепло его тела слишком манящее: я скользну под его руку и замолкаю в этой близости. Некоторое время мы молчим, пока я всё же не спрашиваю:

— Есть ведь что-то ещё, кроме ощущения опасности, да?

Он не отвечает сразу. Его рука замирает на моём плече, где только что рисовала невидимые узоры.

— Ты думаешь, это связь? — звучит его голос, низкий и вдруг серьёзный.

Сердце у меня стучит гулко, заглушая и речку, и птиц, и ветер.

— Думаю, да, — отвечаю я.

Его пальцы возвращаются к моей коже. Другая рука обхватывает мою талию, и Кириан касается губами моего виска.

— Тогда, может, так оно и есть.

Что-то повисает между нами — слова, которые мы не решаемся сказать. Но ни он, ни я не рушим спокойствия этого момента, полного мягких движений и невинных прикосновений.

Глава 14

Одетт

Пейзаж изменился. Сначала — едва уловимо: чуть иной оттенок зелени у папоротников, иная высота деревьев, иная форма камней. Чем дальше мы оставляем позади Сулеги, а затем и Нуму, тем отчётливее осень вытесняет лето и всё стремительнее приходит холод… почти такой же, как зимы Эреа.

Снег нам пока не встречался, но прежние снегопады лежат кучами в углах тропы, на верхушках деревьев и на дальних горах… и слой его всё прибывает, пока не укрывает землю целиком, замедляя наш путь.

Мы быстро радуемся одежде, которая раньше казалась слишком тёплой, но и её скоро становится недостаточно. Приходится остановиться, пополнить запасы и одеться лучше: накинуть тёплые плащи, надеть кожаные сапоги и толстые рукавицы. Заодно мы посылаем весть в Сулеги, к Камиль, чтобы предупредить её об опасности деабру. Ведь сейчас только они способны им противостоять.

Теперь уже нет сомнений.

Нам предстоит перейти горный перевал, где скалы взмывают острыми вершинами, и вид захватывает дух. Чьи-то руки, давно умершие, высекли здесь лестницу. Годы превратили многие ступени в обломки, края их стали круглыми и скользкими, расстояния между ними — неровными.

— Так сделано нарочно, чтобы армии не могли пройти, — замечает Кириан, глядя вверх. — Придётся оставить здесь наших коней.

— Другого пути нет? — спрашиваю я.

— По морю, — отвечает Нирида. — Или огромным обходом через центр Нумы. Но у нас нет времени.

Мы снимаем с лошадей седла, уздечки и вьюки и отпускаем их на волю, а сами начинаем подъём. Берём только самое необходимое, остальное приходится бросить.

Тропа крута и изнурительна. До столицы останется ещё целый день пути. Везти весь багаж невозможно, а значит — нужно идти быстрее, потому что заночевать под открытым небом нельзя: температура слишком низкая, ночью легко ударит мороз.

Ева наблюдает за мной с плохо скрываемым интересом, пока я пережёвываю горький травяной состав из маленького мешочка. Горячая вода — роскошь, которую мы сегодня не можем позволить; но я не могу отказаться от пурпурной мухоморки, цветов белого курчавого чертополоха, масла из корня королевской травы и буревых семян.

— Думала, ты бросила это пить, — обрывает молчание Ева.

Я выплёвываю противозачаточную смесь, запиваю её водой из фляги и приподнимаю бровь.

— Я о твоём проклятии и вашей скорой смерти на двоих, — добавляет она.

Фыркаю.

— Нирида, да?

— Это был секрет? — Она пожимает плечами. — Честно говоря, если да — мне обидно, что ты не рассказала.

Она прижимает ладонь к груди, изображая обиду, и я смягчаюсь.

Нирида и Кириан идут впереди, достаточно далеко, чтобы не слышать нас.

— Я узнала в ночь перед падением стен Эреа, — признаюсь я. — Кириан заключил сделку с ведьмами Лиобе, чтобы спасти меня, когда они сами прокляли меня. А потом он ещё и усугубил условия, пытаясь выяснить, как разрушить договор с Тартало.

— И теперь у вас…?

— Примерно три года.

Три года — и Кириан обязан зачать ребёнка с ведьмой, иначе мы оба умрём. Безрассудный идиот.

— Три года вместе с беременностью или…?

Я смотрю на неё в ужасе.

Ева поднимает руки, будто извиняясь.

— Ну просто если считать именно рождение, то у вас чуть больше двух лет… Это важный нюанс.

В горле встаёт комок; тошнотворный, чёрный, как пропасть.

— Я не хочу думать об этом. Сначала — война.

Ева кивает, и сочувствие в её глазах пугает меня сильнее всего.

— Ты пыталась снять проклятие?

Киваю.

— Как только узнала и смогла взять себя в руки. — Качаю головой. — Невозможно. Только та ведьма, что его наложила, может отменить. А она мертва.

Ева снова качает головой, задумчивая. Впереди Кириан и Нирида спорят о дороге. Горы с обеих сторон вздымаются высокими и грозными стенами, усиливая порывы ветра внизу.

— Мы что-нибудь придумаем. Точно.

— Спасибо, — шепчу я.

Ева отводит взгляд, смущённая моей улыбкой. Я благодарна ей до глубины души. Не думаю, что она понимает, насколько важным было это «мы» — но я не говорю. Она пока не готова это услышать.

Мы продолжаем подниматься всё выше по каменным ступеням. Временами путь выравнивается, и вместо лестницы перед нами открывается тропа, выложенная плитами.

Я останавливаюсь, когда впереди замечаю каменный мост; огромный, соединяющий две горные вершины. Под ним — пропасть, бездонная и головокружительная. Трудно представить себе руки, сумевшие возвести подобное, и голову, способную задумать такую архитектурную дерзость.

— Это мост Азелайн, — говорит Арлан, задержавшийся рядом со мной. Ветер развевает тёмные пряди, выбившиеся из-под ленты, которой он перехватывает волосы. — Мне рассказал о нём король Девин. Его ещё называют Мостом Ведьм.

— Почему? — спрашиваю я.

Мы идём медленно, любуясь грандиозной картиной.

— Легенда гласит, что один король Илун приказал построить невозможный мост. Архитектор из Нумы согласился взяться за работу за огромную сумму… но промотал её на азартные игры и выпивку, даже не закупив материалы и не наняв рабочих. В ночь перед открытием, в панике, ожидая казни за измену, к нему явилась ведьма — соргина из Илун. Она заключила с ним сделку, и ведьмы построили мост вместо него. Но архитектор, будучи по природе подлецом и обманщиком, испугался последствий договора. До рассвета он предал ведьму и обвинил её в преступлении, которого она не совершала. Ей пришлось бежать, хотя вины на ней не было. Но мужчина всё равно заплатил по счетам: через год, когда срок истёк, его зарезал в таверне пьяный игрок из-за партии в карты.

— С ведьмами нельзя нарушать сделки, — шепчу я, и по позвоночнику пробегает холодок.

Здесь, наверху, ветер особенно пронизывающий. Солнце клонится к закату и висит прямо над мостом, который нам предстоит перейти. Оно словно огненный шар, медленно сползающий на землю.

— Мост так и не достроили, — продолжает Арлан. — Ведьма была вынуждена уйти. Легенда говорит, что никто не сумел довести работу до конца, и однажды, когда она вернётся и положит на место последний камень, мост рухнет.

— Невероятно, что подобное вообще может случиться, — бормочу я, поражённая его величием.

Ветер треплет мне волосы, и я заправляю пряди за уши, чтобы не мешали смотреть. Кириан и Нирида уже идут по мосту, осторожные из-за возможной наледи. Их дорожные сумки тяжелее моей, но они не выглядят уставшими, хотя я еле справляюсь.

Я поправляю лямки за спиной, и Арлан смотрит на меня с участием.

— Помочь?

У него тоже свой тяжёлый баул, и я знаю, что он измотан не меньше.

— Всё хорошо. Спасибо. — Я улыбаюсь ему.

Некоторое время мы идём молча. Вид с моста завораживает: километры гор, вершины в снегу, пики, теряющиеся в облаках, десятки ручьёв, извивающихся внизу между холмами.

— Там, за мостом, уже Илун, — шепчет Арлан. Его голос чуть приглушён ветром, словно это шёпот самой Айде. — Моя сестра уже должна быть там.

Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть его. Тёмные пряди кружат вокруг лица, щёки пылают от холода и усталости. В его печальных глазах читаются тревога и страх.

Я не решаюсь задать вопрос прямо.

— Ты рад встретиться с ней?

Арлан не отвечает сразу. Не смотрит под ноги. Его взгляд устремлён в даль, туда, где тропы извиваются по заснеженным склонам к вершинам, скрытым в облаках.

— Не знаю, — признаётся он. — Я думаю о ней с той ночи, когда появились деабру.

Он сглатывает, кадык дёргается. Его пальцы стискивают рукоять меча так, что костяшки белеют.

— Это был обман. Эти твари играют на страхах, на самых ужасных воспоминаниях, — говорю я, чувствуя неловкость.

Раскаяние — жестокий паразит. Оно душит меня всё это время, обвиваясь вокруг горла, рук и ног.

— Но думаю, то создание было право. Моя сестра не приняла бы того, кто я есть, кем я стал, — заканчивает он.

Он не смотрит на меня. Не решается. Но его глаза устремлены на Эмбера, идущего впереди с грузом за плечами.

Я не знаю, что сказать. Не знаю, как коснуться этой боли. Лира действительно не приняла бы его — и притворяться обратному кажется мне жестокой ложью, пустой надеждой, которую я лишь подкармливаю.

Глаза наполняются слезами, и я рада, что ветер их скрывает.

— Прости, — шепчу я наконец. Это единственное, что могу сказать, не лгав.

Арлан качает головой, и я понимаю, что и его глаза блестят. Мои слёзы сотканы из вины, его — из бессилия и ярости. Это несправедливо.

— Ты заслуживаешь большего. И знаешь, тебе не нужна она, правда? Тебе не нужно ничьё одобрение.

— Да, — шепчет он. — Я знаю.

Но слова звучат пусто, как и моё утешение. Одобрение сестры ему не нужно, но оно важно. Я, выросшая без семьи, это понимаю. У нас разная пустота, но в обоих сердцах зияет чёрная яма, вырванная жизнью.

Я пытаюсь развеять мрак, сбросить слёзы.

— Ты и Эмбер…?

Арлан резко выпрямляется. Его глаза расширяются комично, слишком открыто.

— Не отвечай, если не хочешь, — я улыбаюсь. — Лезу не в своё дело.

Он моргает, смущённо, потом тяжело вздыхает.

— Так заметно? — Он проводит рукой по растрёпанным волосам. — Никогда бы не осмелился. — Его голос глухой, чуть обречённый. — Его мать приняла меня как ещё одного сына, а он… думаю, он всегда будет видеть во мне лишь брата по оружию.

— А мне кажется, он тебя очень ценит, — замечаю я. — Ценит сильно.

Арлан отводит взгляд, смущённый, и я невольно улыбаюсь. — Может быть… Но вряд ли так, как мне хотелось бы.

Мы подходим к концу моста, где остальные уже остановились рядом с Эмбером. Судя по их лицам, он рассказал им ту же историю, что Арлан мне. И правда — в конструкции зияет пустота, а внизу лежит большой камень, словно ожидающий, чтобы его кто-то водрузил на место.

Это Нирида первая кладёт свой ранец на землю. Под взглядами остальных она приседает, берёт камень и пытается поставить его в нишу. Мы наблюдаем в полном молчании, пока через мгновение не раздаётся резкий треск, и мост выплёвывает глыбу. Та падает вниз — ровно туда, откуда её взяла командир, — и раздаётся приглушённый смех изумлённых свидетелей.

Затем пробует один из солдат — с тем же результатом. Потом Кириан, прижимая ладонями камень, пытается удержать его, чтобы тот не сдвинулся, — но всё тщетно. Мост отторгает камень, и он возвращается на своё место.

Тогда Ева поднимает камень магией, но я останавливаю её. — Нет. Не ты, — говорю я, и она поднимает брови. — На всякий случай.

Ева слышала ту же легенду, поэтому не спорит. Опускает камень обратно и не искушает судьбу. Ведь магия способна завершить мост — и в тот же миг разрушить его.

Мы собираем свои вещи и продолжаем путь, зная, что и без того теряем драгоценное время: солнце уже скрылось за горами.

На повороте Кириан и Нирида останавливаются, следом замирают и солдаты. Когда я подхожу к ним, всё становится ясно.

Внизу, в конце каменной тропы, раскинулась столица Илун. Но это не её башни, дворцы и смотровые площадки заставляют меня задержать дыхание. Это её ворота: их охраняют два каменных дракона, высотой с гору. Они восседают в вечном дозоре, хвосты обвивают лапы, крылья сложены, морды подняты к небу, а каменные взгляды устремлены вдаль.

Две статуи в честь Херенсуге — величественные, укутанные снегом по краям крыльев и на гребнях голов. Даже издали невозможно не почувствовать себя ничтожно малым рядом с ними.

Спускаться приходится медленно. Мы стараемся ускорить шаг, чтобы добраться до города до полной темноты, но скользкие камни и влажный воздух делают путь опасным.

Когда мы наконец достигаем ворот, ночь уже вступила в свои права. Сотни янтарных огней вспыхивают в домах за высокими стенами. Каменная кладка, тёмная и суровая, кажется чёрной в ночи.

Столица Илун поднимается вверх по склону горы. Сотни домов прижаты друг к другу у подножия стены. Маленькие и тесные, они будто пожирают соседей. Улицы петляют хаотично, сужаясь там, где втиснули очередное строение, и расширяясь там, где, кажется, не достроили. Ни порядка, ни симметрии. Некоторые дома выглядят так, словно их удерживают только чары.

Чем выше — тем просторнее. К улицам прибавляются закоулки, освещённые фонарями, и по ним тянется золотая дорожка света. Торговцы очищают снег у дверей лавок, чтобы утром не пришлось разгребать двойной сугроб.

А наверху, на самой вершине, дворец Илун соперничает чёрнотой с самой тьмой. Его стены поглощают свет, чтобы затем отразить его обратно — резкий, ослепительный, в лунном сиянии, в огнях города и даже в звёздном свете.

Башни тянутся к небу — выше, чем в Эрии. Некоторые настолько узкие и вытянутые, что трудно поверить, будто внутри есть место для зала. Десятки балконов, сотни окон переплетаются в замысловатой, нелепой и вместе с тем изысканной архитектуре, в чуде, которое трудно приписать человеческим рукам. Между башнями — мостики, лестницы, переходы, связывающие дворец с окружающими постройками.

Там есть магия. Или когда-то была.

Мы так долго любуемся этим зрелищем, что замечаем стражу лишь тогда, когда они требуют назвать себя.

Арлан показывает им письмо и печать короля Нумы, Девина, и те тут же соглашаются сопроводить нас с честью. Слуги бегут за лошадьми, чтобы восседать в седле рядом с нами, и обсуждают между собой, кто из них удостоится почтить наше прибытие к их госпоже.

Несмотря на поздний час, жизнь в городе кипит. Чем глубже мы продвигаемся, тем оживлённее вокруг: из таверн доносятся песни и пьяные голоса, из театров выходят нарядные зрители, по садам собираются шумные компании, влюблённые прогуливаются рука об руку.

Некоторые останавливаются, чтобы посмотреть на нас. В нашей грязной, уставшей процессии нет ничего царственного; ничто не выдаёт в Арлане принца Эрии, а в Нириде — командира всех Волков, кроме её грозного взгляда и боевой выправки.

И я невольно думаю, когда две смеющиеся девушки вываливаются из переполненной таверны, что это могла быть моя жизнь. Они останавливаются у обочины, крепко держась за руки, переглядываются и шикают друг на друга, заметив стражу, предчувствуя, что тут происходит что-то важное.

У обеих румяные щёки, блестящие глаза и взъерошенные волосы. На их губах играет счастливая улыбка. Они молоды и свободны, и ночь им обещает только хорошее.

В другой жизни я была бы на этих улицах. Может, выходила бы сейчас из таверны с подругой, может, ходила бы в театр с родителями. Или искала бы укромный угол с любовником.

Я бросаю на Кириана взгляд искоса.

Моя жизнь была бы совсем иной, если бы мои родители не погибли в резне Леса Гнева. Я выросла бы в Илуне, родители научили бы меня владеть и понимать мою магию, у меня были бы друзья и семья… но тогда у меня не было бы их.

Интересно, думает ли Ева о том же. Вспоминает ли она родителей, которые её потеряли, и ту жизнь, что могла бы быть рядом с ними. Но её взгляд направлен на Нириду.

Дворец не отделяют стены от остального города, но его расположение само по себе — преграда. К главным вратам ведёт крутая лестница: сотни и сотни ступеней на слишком обрывистом склоне, чтобы подняться как-то иначе. По пути встречаются маленькие сады, площади со статуями, будто бросающими вызов самой гравитации, и даже пруды и замёрзшие озёра. Подъём так крут, что, глядя вниз на крепкие ноги наших обученных лошадей, меня пробирает настоящий страх высоты.

Наверху стража дворца пропускает нас, один из них бежит вперёд предупредить о нашем прибытии. Нашим солдатам не велят сдавать оружие, но и не позволяют идти дальше. Я замечаю, как меняется ритм шага: нас ведут окольными путями, по ненужным закоулкам.

Когда мы наконец подходим к главным дверям, нас уже ждёт рыцарь. Судя по одежде и утончённой отделке рукояти его оружия, это дворянин; один из немногих, кто ещё не спит.

Я не запоминаю ни его имени, ни титула, с которым он представился. Слишком поглощена внутренним убранством тёмного дворца: высокими стенами, закрученными лестницами и резными балюстрадами.

Если его чёрный фасад впечатлял, то внутри от красоты перехватывает дыхание. Мраморные полы прорезаны алыми прожилками, похожими на потоки крови, складывающимися в замысловатые узоры на блестящей поверхности. В более светлых местах они отражают сияние громадных хрустальных люстр.

Ничто здесь не выглядит вульгарным, всё — изысканно: от позолоченных рам картин до тонкой резьбы по лепным карнизам. Единственный чужеродный элемент здесь — мы, в одежде, перепачканной пылью дороги, в стоптанных сапогах.

Дворянин ведёт нас через залы и длинные коридоры, и я уверена: цель этого пути — не только заставить нас ждать, но и показать богатство хозяина дворца и его власть.

И всё же место, куда нас приводят, кажется слишком уединённым, гораздо дальше, чем располагались бы покои короля. И по тому, как Нирида и Кириан незаметно кладут руки на эфесы своих мечей, я понимаю: они тоже это заметили.

Некоторые свечи на стенах погашены, и коридор тонет в тенях. Мы проходим мимо фальшивых дверей, тёмных галерей и закоулков, где легко спрятаться. Наши воины напрягаются всё сильнее.

Когда мы подходим к концу этого пути, к двойным дверям, из-под которых пробивается оранжевый свет, Кириан делает шаг вперёд и чуть заслоняет меня собой.

Я не сдерживаю смешок, и он оборачивается, не отводя взгляда от нашего провожатого. — Забавно, что ты думаешь, будто можешь защитить меня, — шепчу я. — Я — Дочь Гауэко.

Он наклоняется ко мне и тем же приглушённым, но более низким и серьёзным тоном отвечает: — А я — его паладин.

Он выпрямляется, не давая мне возразить, и не меняет позы: высокий, сильный, готовый прикрыть от любой угрозы — даже если моя магия куда эффективнее.

Я не перечу. Мне это нравится. В глубине души я хочу именно этого: чтобы кто-то заботился обо мне, был готов отдать жизнь, как и я за него, и чтобы в нём был этот иррациональный, но трогательный порыв заслонить меня от опасности.

— Сюда, — говорит дворянин, остановившись у закрытых дверей. — Его величество, король Девин из Нумы, ждёт вас.

— Король Девин? — уточняет Нирида, всё ещё держащая ладонь на рукояти.

Наш проводник не отвечает. Он просто открывает двери. Изнутри вырывается свет, заливает тёмный коридор. Вспыхивают голоса, смех, музыка, гулкие удары ног о пол в танце — всё это вырывается наружу.

Мы несколько секунд остаёмся ошеломлёнными, пока дворянин не кашляет, призывая нас войти. Арлан и Эмбер — первые, кто решается: переступают порог, вынуждая нас следовать.

Здесь не чувствуется холод улицы. Воздух густой и тёплый — от огня в камине и от множества тел. Сладковатый аромат наполняет зал: ягоды, сахар, какой-то фруктовый десерт.

Люди… Одни танцуют под резкую музыку, полную ударных, чувственную и почти военную. Другие устроились на красных бархатных диванах и с восхищением смотрят на танцоров — тех, что явно профессионалы, в костюмах, не оставляющих места воображению, в отточенных движениях, которые нельзя придумать на ходу.

Кто-то пьёт, кто-то играет в карты за переполненными столами, кто-то спорит и ставит на безумные поступки пьяных.

Мы следуем за дворянином, пробираясь сквозь толпу. Его останавливают то танцовщицы, цепляющиеся взглядами, то игроки, пытающиеся сунуть нам в руки бокалы.

Одна девушка поднимается с алого дивана, босыми ногами ступает по мрамору и вкладывает тёмный кубок в пальцы Евы. Та, заинтригованная, пригубляет.

Нирида тут же вырывает чашу, словно у ребёнка, которого застали с сладким после полуночи. Ева хочет возмутиться, но времени нет: мы должны идти дальше, иначе рискуем потеряться среди бесконечных залов, коридоров и фальшивых дверей.

Наконец мы выходим в самое большое помещение, где музыка звучит ещё громче. Здесь нет танцоров и безумных игроков. Все выглядят изнурёнными: раскинувшись на диванах и креслах, они едва улыбаются и пьют из своих кубков.

Все оборачиваются, когда мы входим; все, кроме человека, сидящего прямо перед нами в конце роскошного зала. Он развалился на диване, почти полностью занимая его пространство. В руках у него кубок, но ненадолго: сделав глоток, он поднимает его, и кто-то из стоящих позади тут же берёт сосуд.

Он молод, хотя я знаю — старше нас. Его длинные, ухоженные волосы цвета золотых солнечных лучей свободно спадают до плеч, блестя в свете. Телосложение у него стройное: это чувствуется по осанке, по узкой талии и длинным ногам. Его карие глаза чуть прищурены, будто он тоже не до конца сопротивляется одурманивающей, сновидческой атмосфере, наполняющей зал.

Он полностью оправдывает титул Принца Скандала, как все, кто его знает, привыкли его называть.

Его взгляд скользит по нам так, словно ничто его не впечатляет, будто мы — лишь призрачное видение в ночи, способной подарить ему куда больше, чем этот визит, который он сам и назначил.

Затем его глаза задерживаются на Эмбере, потом на Арлане. На втором — чуть дольше; зрачки расширяются, улыбка становится ярче. — Арлан, Эмбер, дорогие друзья, — протягивает он руки, не вставая. — Садитесь, расскажите, как прошёл путь, отдохните от тягот войны.

— Девин, — приветствует его Арлан, после чего поправляется: — Ваше величество, мы пришли, как вы просили, чтобы говорить с королём Илуна и просить его присоединиться к нам в финальной войне против Львов.

— Предложить, — поправляет Ева холодным тоном. — Не просить.

Девин смотрит на неё с любопытством, но ненадолго — тут же отводит взгляд. — Король Эгеон знает, что вы здесь, и примет вас на аудиенции, как только будет соблюдён надлежащий порядок.

— Король Эгеон знает, что Королева Королев здесь, и не соизволил выйти встретить её и воздать почести? — вмешивается Нирида, её голос так же спокоен и твёрд, как у Евы.

— Командир, — приветствует её Девин, смакуя каждую слог, — как приятно снова видеть вас. Где же эта Королева Королев?

— В безопасности и подальше от пустых развлечений, — отвечает Нирида.

Ева скрывает усмешку при её словах.

Девин лишь разводит руками. Вокруг него его гости продолжают пить, словно всё это — лишь часть вечера, забава перед тем, как вернуться к веселью.

— Наши шпионы её не видели.

— Потому что она прибыла раньше, — отвечает Кириан, не двигаясь с места.

Голова Девина резко поворачивается к нему. — Но и раньше её не замечали. Вы должны соблюдать протокол, — настаивает он, и кто-то снова вкладывает кубок в его ладонь. — Даже ты, капитан. — Ленивая улыбка. — Рад и тебя видеть, милый. Война тебе пошла на пользу.

Кириан отвечает острой, хищной улыбкой.

— Мы приведём королеву этой ночью, — заявляет Нирида с непреклонной уверенностью. — Готовь аудиенцию, Девин.

Она тоже явно знает его — это чувствуется в её прямоте, без всякой учтивости и почтения.

Король, Принц Скандала, усмехается, снова отдаёт кубок одному из слуг. Приподнимается, даже не потрудившись собрать свои длинные ноги в приличную позу. — Именно этим я и займусь — подготовкой аудиенции. Кто станет паладином, чтобы сражаться за неё?

Нирида делает шаг вперёд. — На кону вся Земля Волков, — рявкает она. — Мы не станем играть в игры с капризным и поверхностным королём. Пусть знают, что мы здесь, что Королева Королев в любую минуту появится в этом дворце.

— Эгеон в курсе, — спокойно отвечает Девин. — И требует, чтобы порядок был соблюдён. Можете отказаться и остаться со мной. Дворец щедро предложит вам множество развлечений.

— Девин… — умоляет Арлан. — Это серьёзно.

Король задерживает на нём взгляд чуть дольше. Изучает его сапоги, доспехи. Вглядывается в лицо. — Арлан, я знаю, что это серьёзно, именно поэтому умоляю вас исполнить желание короля. — Пауза; его взгляд уходит в сторону. — Кто сразится за право аудиенции? — повторяет он уже с новой энергией.

— Я, — бросает Кириан резко. — Я буду драться.

Девин хлопает в ладоши. — Превосходно! Стража! — крик, и из тёмных углов появляются воины.

Они подходят к нам, но останавливаются возле Кириана. Его мгновенно окружают, и моё тело напрягается до предела.

Я уже поднимаю руки, но Кириан опережает меня. — Нет! — предупреждает он. — Никто ничего не делает.

Он обращается ко всем, но смотрит только на меня.

Он держит козырь в рукаве, понимаю я. Девин думает, что он говорит о Нириде с рукой на эфесе меча или об Арлане, чья горячая кровь вот-вот взорвётся.

Но на самом деле это к нам с Евой обращение. Именно нам нельзя допустить ни единого неверного шага, чтобы не раскрыть все наши тайны.

Я могла бы поставить всех здесь на колени, каждую из этих беспечных фигур, наслаждающихся праздником, не ведающих о войне, что изменит всё. Могла бы окунуть город во тьму и лишить их света, пока король не снизошёл бы явиться. Могла бы разрушить каждую стену дворца одним лишь порывом мысли.

Но я этого не делаю.

Ева тоже.

Стражники пытаются схватить Кириана за руки, но он резко вырывается, и одного угрожающего взгляда хватает, чтобы они согласились вести его дальше, не прикасаясь.

— Куда его ведут? — рычит Нирида, окончательно потеряв терпение.

— Готовить к Игре, разумеется, — лениво отвечает Девин. — Выпьете со мной, пока ждём?

Арлан шумно выдыхает, разочарованный. Эмбер переминается с ноги на ногу, неловко.

— Могу и отвести вас в покои, приготовленные Эгеоном, — добавляет Девин. — Там есть одежда, обувь, украшения… всё, что вам может понадобиться. Захотите переодеться к турниру.

Он оглядывает нас с ног до головы с лёгким выражением брезгливости. — Турнир? — спрашиваю я.

Понимаю, что это мои первые слова, когда Девин переводит на меня взгляд. Его глаза задерживаются на моих чертах, на рыжеватых волосах, на чуть раскосых глазах. — Дама отсюда должна была бы знать порядок, установленный своим королём.

— Эгеон не мой король.

Девин улыбается. — Вы отвечаете перед Королевой Королев?

— Нет, — отвечаю и тоже улыбаюсь.

Я жду, что он спросит дальше, заставит меня сказать что-то, что его ужаснёт, как когда-то ужаснуло соргинак, Дочерей Мари; но Нирида опережает меня, словно предугадывая, что я не сумею сдержаться.

Она слишком хорошо меня знает.

— Пойдём, — говорит она и берёт меня за руку, одновременно увлекая и Еву.

Девин всё ещё смотрит на меня, когда встаёт и зовёт стражников сопровождать нас. Он сам идёт вместе с нами, пока не останавливается у одной из дверей.

— Проходите, — предлагает он почти напевно. — Я хочу поговорить со старым другом.

Я замечаю, что Принц Скандала положил ладонь на предплечье Арлана, который застыл, став совершенно неподвижным, и смотрит на него с недоумением.

Я уже собираюсь возразить, но Арлан опережает меня: — Я найду вас, — твёрдо произносит он.

Я смотрю на него несколько секунд, колеблясь. Они друзья. Я помню, сам Арлан рассказывал мне с неким восхищением, что именно Девин приютил его, когда он дезертировал из Эрии. Он дал ему крышу над головой в своей резиденции, пока родители Эмбера не взяли его к себе. А небольшой отряд, который Арлан привёл в битву при Эрии, тоже был войском короля Нумы. Даже если всё это время Девин осторожничал с войной, Арлана он поддерживал, он его защищал, и всё же… я успеваю заметить выражение в глазах Арлана, прежде чем отвернуться.

Мне это не нравится.

Поэтому я послушно иду за стражниками к нашим покоям, и лишь когда они уходят, открываю дверь снова. — Я должна убедиться, что с ним всё в порядке, — говорю я остальным.

Ева кивает. Думаю, она тоже заметила — обученная, как и я, считывать признания по мелким жестам. — Девин не опасен, — говорит Эмбер.

Но я не хочу рисковать. — На всякий случай, — коротко отвечаю и исчезаю.

Дверь оставили открытой, но отошли достаточно далеко, чтобы мне пришлось напрягаться, стараясь расслышать.

Когда я чуть выглядываю, вижу: Арлан стоит чуть в стороне. Он ходит по комнате так, будто рассеян, но я читаю в его движениях нервозность.

— Так значит, в битве при Эрии…? — говорит Девин.

— Я всё описал тебе в письмах, — отвечает Арлан.

Он пытается звучать вежливо, но в его тоне слышна жёсткость.

— Я получил военные отчёты, — всё ещё с тем же певучим, чуть насмешливым оттенком отвечает Девин. — Подробные, скрупулёзные, совершенно безупречные. Всегда такой усердный и ответственный… но ведь ты так и не ответил ни разу на тот вопрос, с которого я начинал каждое своё письмо.

Повисает молчание.

Оно тянется так долго, что я снова выглядываю. Оба слишком поглощены разговором, чтобы заметить меня, но я не рискую: лёгкое движение запястья — и тени вокруг сгущаются, пряча меня, если вдруг посмотрят.

— Напомнить тебе вопрос? — спрашивает Девин.

Из его тона исчезла вся лёгкость, но не появилось ни злости, ни упрёка. Он терпелив, и почему-то это раздражает Арлана.

— Ты изгнал меня из своей резиденции, — бросает тот.

Девин делает легкомысленный жест рукой, снова напоминая прежнего беззаботного юношу. — Я устроил тебе жизнь получше!

— Ты избавился от меня. Ты добился того, чтобы семья Эмбера взяла на себя то, что для тебя было обузой. Я понимал, что после этого твой вопрос в письмах — как у меня дела — был пустой формальностью.

Вот это да.

Девин вздыхает. — Это не было формальностью.

Арлан хмурится. — Тогда отвечу: у меня всё хорошо. Спасибо, что спросил.

Теперь я ясно понимаю: Девин не представляет опасности для Арлана. Не такой, по крайней мере, какой я опасалась. А в этот разговор… я вмешиваюсь.

Поэтому я начинаю медленно отступать, стараясь не издать ни звука.

— Я всегда думал, что ты счастлив с этой семьёй… с Эмбером, — продолжает Девин, и в его голосе невозможно уловить чувства. — Или твой король сделал что-то, чем тебя обидел?

Я сглатываю.

Ответа я не слышу: он запаздывает, и к тому моменту я уже отошла, ощущая растущее чувство вины.

Мне не следовало это слышать. И всё же… я уже знаю, что задам Арлану вопрос при первой возможности.

Глава 15

Одетт

С того момента, как нас проводили в покои, и до выхода проходит совсем немного времени. Спящий дворец мгновенно пробуждается: всех будоражит обещание грандиозного зрелища, и нам приходится решать быстро.

Нам нужна Лира, и нужна прямо сейчас. Возможно, её появление затормозит этот процесс, который явно не сулит нам ничего хорошего. Но я не хочу рисковать и оставлять Кириана одного, без моих сил. Поэтому облик Лиры принимает Ева.

Мы обе переодеваемся. Она надевает одно из платьев, найденных в шкафу: воздушные синие ткани разных оттенков плотно облегают талию и очерчивают вырез сердечком. Плечи открыты, никаких украшений. Все взгляды должны быть прикованы к Короне Львов, которую Нирида возлагает ей на голову.

— Может, пора подыскать что-то, что вызывает меньше ассоциаций с… насилием? — предлагает Ева, поправляя венец.

Нирида наблюдает за ней пару мгновений, прежде чем повернуться ко мне. — Вы уверены, что хотите поступить именно так?

Ева скрещивает руки на груди. То, как она переносит вес тела на одну ногу, чуть отставляя бедро, выдает в ней скорее её саму, чем Лиру. — Думаешь, я не способна сыграть роль, к которой меня готовили половину жизни?

Командор выдерживает её взгляд. И вздыхает, прежде чем посмотреть на меня: безмолвная просьба о помощи.

На мне платье менее царственное, но отнюдь не скромное. Легкая ткань мягко льнет к телу. Лиф, перекрещиваясь, облегает грудь, оставляя открытыми живот и талию. Юбка состоит из полупрозрачных летящих лоскутов багровых оттенков — как и всё платье — и стратегически распахивается при ходьбе, обнажая ноги от самого бедра.

— Я буду наготове, если Кириану понадобится помощь, — отвечаю я.

Ева фыркает, когда Нирида кивает; её явно задело это недоверие. Когда всё закончится, их ждет долгая бессонная ночь. Не хотела бы я сейчас оказаться на месте Нириды.

Мы вызвали стражу для сопровождения Лиры. Они уже ждут снаружи, вместе с Эмбер и Арланом. Те двое тоже переоделись во что-то более подобающее для двора: жилеты с золотой и серебряной окантовкой, высокие чистые сапоги, узкие брюки…

Арлан пораженно замирает при виде сестры. Он почти вздрагивает, столкнувшись с ней лицом к лицу, а Ева, безупречно играя роль, лишь едва наклоняет голову в приветствии. — Лира… Я не знал… Я не думал, что ты… — Я прибыла пару дней назад. — Но Девин ранее сказал… Ты была?.. — Здесь, — спокойно отвечает она. — Шпионы командора весьма дотошны. Рада видеть, что ты тоже добрался в целости, и надеюсь, путешествие было приятным.

Арлан растерянно кивает, и Ева не дает возможности задать больше вопросов. Она поворачивается к нему спиной, и в сопровождении стражи и самого командора, возглавляющей шествие, мы позволяем пажу вести нас.

Брат королевы трогается с места не сразу. — Как это возможно? — спрашивает он, нахмурившись.

Я могла бы повторить, что люди Нириды знают свое дело, но вспышка недоверия в его зеленых глазах заставляет меня промолчать. Он не ждет ответа; по крайней мере, не такого. Так что я просто иду с ним в хвосте процессии.

Мы быстро пересекаем коридоры и спускаемся по лестницам. Время от времени нам попадаются обитатели дворца, бегущие в ту же сторону: все при параде, будто поздний час вовсе не помеха для того, чтобы тщательно нарядиться.

Спустя какое-то время в переходе, по которому нас ведут, остаемся только мы: череда дверей в стенах, темные ниши и перекрестки, которые я стараюсь запомнить на всякий случай. Наконец мы останавливаемся перед створками с красивым рельефом, резко контрастирующими с камнем холодного темного коридора.

— Прошу на ту сторону. Располагайтесь, где вам будет угодно, — говорит паж.

Нирида с силой толкает двустворчатую дверь. Нас тут же заливает свет, и перепад настолько резок, что пару мгновений я ничего не вижу. Лира делает шаг вперед, и оглушительный рев заполняет всё вокруг. Аплодисменты, крики, вопли…

Я не сразу понимаю, где мы находимся. Как и Святилище Галерей, это место состоит из ярусов: десятки и десятки рядов поднимаются идеальным кругом к потолку. Здесь нет ни красивых фресок, ни рельефов из сусального золота. Пространство полностью открыто, являя взгляду темное небо и… огни. Змеящиеся линии зеленых, фиолетовых, синих и желтых оттенков сплетаются в прекрасном танце прямо над нашими головами. Никогда не видела ничего подобного. Северное сияние. Хотя здесь, должно быть, верят, что это Ортци, бог неба. Может, так оно и есть. Может, он тоже явился посмотреть на представление.

Мы, должно быть, все еще внутри дворца. Мрамор стен, пол и потолки галереи, в которую мы вышли — черные, чистого, глянцевого черного цвета. Отделка местами золотая, но преобладает красный.

Все трибуны поднимаются кольцом вокруг открытого потолка над бассейном: темные, глубокие воды, дно которых трудно угадать. Там может быть всего пара сантиметров, а может — бездна. Поверхность отражает северное сияние, золотые огни свечей и зыбкие тени тех, кто выглядывает из галерей, чтобы наблюдать.

Ниже нас расположен трон, и на нем, сидя к нам спиной, — мужчина в короне. На нем черный приталенный костюм, с виду простой, но богатый деталями. Волосы, черные как вороново крыло, аккуратно зачесаны назад. Сложение, хоть сверху судить трудно, кажется мощным, пропорции — благородными. Кожа рук, виднеющаяся из-под рукавов, — темная. Эгеон, король Илуна.

Он не оборачивается наверх. Несмотря на шум гостей, которые словно обезумели при нашем появлении, он не поднимает глаз. Королева Королей находится всего в нескольких метрах над ним, но он не удостаивает её взглядом. Послание. Провокация. Похоже, всё сложнее, чем казалось.

Я проглатываю ругательство и выхожу на балкон, где уже собрались остальные. Ева перегнулась через балюстраду, внимательно осматривая странное пространство. На первом уровне нет ничего, кроме ложи короля, отделенной от бассейна десятками ступеней. На другой стороне круга — дверь и узкий проход. Всё остальное — вода; этот странный и пугающий водоем, который отражает свет, но ничего не показывает из своих глубин.

Холод пробирает до костей. Взгляда на покрасневший нос Лиры достаточно, чтобы понять: не я одна так чувствую. Жаровни горят, но их совершенно недостаточно. Легкое движение запястьем — и секунду спустя воздух вокруг нас становится чуть теплее. Ева бросает на меня благодарный взгляд, но молчит.

Гвалт постепенно стихает, пока пустые ложи заполняются. Справа от нас король Девин из Нумы как раз входит в свою ложу. Он перегибается через перила и приветствует народ, который снова взрывается восторженными аплодисментами. В этом… театре? Не знаю, как это назвать… трое королей. И все мы смотрим на спокойную воду, раскинувшуюся у наших ног. В этой воде, в почти неестественной неподвижности её поверхности есть что-то гипнотическое.

Затем распорядители, снующие между ложами, получают приказ от человека, похожего на церемониймейстера, стоящего рядом с королем Эгеоном, и все требуют тишины. Один за другим зрители умолкают, пока зал не погружается в безмолвие, подобное отражению в воде бассейна.

Именно в этот момент открываются двери на другой стороне, и двое стражников удерживают створки, пропуская три растерянные фигуры: женщину, мужчину и… Кириана.

Публика снова ревет, а он оглядывается по сторонам, осознавая, где оказался. Взгляд задерживается на людях, переполненных галереях, открытом куполе, сквозь который видны прекрасные огни северного сияния… и на бассейне.

Церемониймейстер позволяет эмоциям захлестнуть зал на несколько мгновений. Затем снова поднимает руки, и его помощники заставляют всех вновь замолчать.

— Дамы и господа двора его величества, короля Эгеона из Илуна! — гремит он. — У нас три прошения об аудиенции!

Толпа сходит с ума, и церемониймейстер с удовольствием наблюдает за реакцией, пока ему не позволяют говорить дальше. — Аудиенции проводятся в феврале, в Отсайла, месяц Волков. А потому всё, что достаточно срочно, чтобы требовать внимания его величества раньше срока, должно доказать свою значимость в турнире.

Снова звучат аплодисменты и крики.

Я не могу перестать смотреть на Кириана, который стоит на шаг впереди стражников, охраняющих вход, раскинув руки в стороны, и ищет что-то взглядом в зале, вероятно, пытаясь понять, что именно от него потребуют сделать.

Эгеон за всё это время не пошевелился.

— Первый проситель — человек из южных земель Илуна. Воин Коннер, сын вождя деревни у Багряных морей. — Зрители аплодируют. — Достойно ли его прошение того, чтобы пройти испытание, уготованное его величеством, или он предпочтет дождаться Отсайлы?

Воин, коренастый юноша, который выше Кириана на целую голову, кажется, совсем не чувствует холода Илуна. На нем штаны на меху и толстые сапоги для снега, но рубашки нет; торс украшают многочисленные татуировки, затемняющие кожу, и две кожаные перевязи, пересекающие его крест-накрест, увешанные кинжалами, кортиками и прочим оружием ближнего боя.

Он делает шаг вперед, насколько позволяет полоса пола перед бассейном, и в ответ ударяет себя кулаком в грудь.

Церемониймейстер довольно кивает и позволяет публике осыпать его овациями.

Затем наступает черед женщины.

— Тоя, сестра генерала Земель Сияний — вторая просительница. Достойно ли её прошение того, чтобы пройти испытание, уготованное его величеством, или она предпочтет дождаться Отсайлы?

Женщина, чуть старше остальных, делает шаг вперед и вместо ответа вскидывает копье.

Все аплодируют ей.

Она тоже одета для битвы, но на ней облегающие кожаные штаны, легкие сапоги, совершенно не подходящие для ходьбы по снегу, и переплетенные ленты, которые прикрывают грудь, но оставляют открытыми мощные плечи и рельефный пресс.

— Последний, кто пришел просить, — Кириан из Эреи, из дома Армира, капитан Волков и правая рука королевской семьи и королевы Лиры. — Вой публики. — Достойно ли его прошение того, чтобы пройти испытание, уготованное его величеством, или он предпочтет дождаться Отсайлы?

Кириан медлит с ответом. А когда всё же заговаривает, не трудится скрыть неприязнь. Раздражение сквозит в каждом слове.

— Не знаю. Достаточно ли важна война со всей Землей Волков, чтобы его величество оторвал задницу от трона?

Свист раздается мгновенно. Низкий звук заполняет всё пространство, пока церемониймейстер, явно застигнутый врасплох таким ответом, пытается снова призвать всех к порядку. Возникает момент сомнения, колебание, когда он оборачивается к своему королю, словно ожидая инструкций.

Мне бы хотелось видеть лицо Эгеона, но тот невозмутим. Он не поддается на провокацию, пропуская оскорбление мимо ушей, и не приказывает страже арестовать Кириана.

— Итак, раз все трое готовы вступить в турнир, вы должны знать, что вам предстоит преодолеть лишь одно-единственное испытание. — Он делает паузу и наслаждается ожиданием. — Чтобы ваше прошение было услышано, вы должны преклонить колена прямо перед королем… но сделать это сможет только один из вас. Первый, кто это сделает, будет выслушан. Остальные… должны будут вернуться в другой день.

Крики становятся всеобщими, азарт толпы захлестывает всё вокруг, и дурное предчувствие комом встает у меня в горле. Я бросаю взгляд на Нириду, но она тоже не знает, что происходит.

Тогда стражники направляются к Кириану и встают по обе стороны от него. Он тоже не знает, что они делают, пока они не хватают его за камзол и не стаскивают его, а следом срывают рубашку, не давая времени расстегнуть пуговицы.

На его смуглой коже всё так же красуется татуировка Гауэко — рычащий волк и цветы, — только теперь шрам придает ему еще более свирепый вид.

Это воин, готовый к вызову. Публика в восторге, и это не более чем часть шоу.

Стражники отходят, выходят через те же двери, через которые вошли, и захлопывают их с мощным щелчком, гулко раздавшимся в тишине.

Трое претендентов остаются у края темного бассейна, и тогда церемониймейстер ревет:

— Начали!

Тоя двигается первой. Быстрая, как молния, она перехватывает копье, разбегается по кромке бассейна и с силой вгоняет острие в одну из соседних стен. Под нашими изумленными взглядами она повисает на древке, раскачивается и мгновение спустя уже стоит на копье, вскидывая руки в поисках любого другого выступа, чтобы продолжить подъём к первому ярусу галереи.

— Мне это не нравится, — бормочет Нирида так, чтобы слышала только я.

— Мне тоже, — соглашаюсь я.

Двое других реагируют медленнее. Кириан всё еще смотрит на женщину, когда Коннер, воин, стоящий рядом, издает рев, больше похожий на звериный рык, чем на человеческий крик, и яростно бросается на него.

Кириан замечает это как раз вовремя, чтобы раскрыть руки и принять удар, но напор слишком мощен, чтобы устоять на ногах, и оба валятся на пол.

Воин велик, куда крупнее Кириана: груда крепких, тренированных мышц, которая вжимает капитана Волков в пол, выкручивает ему руки и обездвиживает, оставляя беззащитным.

Сердце у меня разгоняется, и я невольно делаю шаг вперед.

Нирида прикладывает ладонь к моей груди.

— Верь в него, — шепчет она мне.

И я сжимаю кулаки, заставляя себя послушаться.

Позволяю ему продолжать барахтаться на полу. Он силен, но его противник еще сильнее; или так кажется. Это его стратегия: что бы он ни задумал сделать, чтобы преклонить колена перед королем, сначала он хочет избавиться от Кириана.

По крайней мере, он не использует оружие; но я на всякий случай готовлюсь.

Вдруг из мешанины плеч, бицепсов и ребер вырывается рука… и Кириан перехватывает предплечье, прижимающее его к земле. Он изворачивается, отталкивается и сбрасывает с себя Коннера, чтобы на этот раз самому броситься на него.

Кириан не пытается провести захват; он атакует прямо, нанося удар кулаком точно в мощную челюсть, заставляя гиганта пошатнуться назад.

Хоть воин и крепче, еще пары таких ударов он не выдержит.

Капитан пытается ударить снова, но тот оказывается быстрее и опять с силой налетает на него. На этот раз Кириан предугадывает его движения, перехватывает руки, и, хотя они падают на пол, он не оказывается в невыгодном положении.

Это удары кулаков и ног, незавершенные захваты и сильные руки, пытающиеся вывести соперника из строя, пока девушка, Тоя, шаг за шагом карабкается по ярусам трибун. Знать, сидящая поблизости, высовывается, пытаясь дотронуться до неё, показывает пальцами и восторженно аплодирует.

Кириану удается нанести удар Коннеру по ребрам, но тот, несмотря на сотрясение, не падает. Он хватает его за руку, затем за талию. Обнимает его, словно друга после долгой разлуки, и сжимает в своих мощных объятиях так, что у меня кровь стынет в жилах.

Воин ставит их обоих на ноги, и Кириан оказывается прижат к его груди, обездвиженный. Коннер заводит руку ему под шею, и Кириан, отчаянно вцепившись в нее пальцами, не дает свернуть себе шею.

— Дай ему минуту, — просит меня Нирида, угадывая мои намерения.

— Я не позволю, чтобы ему свернули шею ради дурацкого испытания, — цежу я сквозь зубы.

— Не свернет, — отвечает она. — Он не позволит.

Я верю в Кириана, но эта гора мышц огромна; он слишком силен. Зверь в человеческом теле.

Я чувствую что-то рядом с рукой и обнаруживаю ладонь Арлана в нескольких сантиметрах от моей, легкое касание. Он смотрит на меня, словно тоже говоря «жди», и я благодарна ему за этот жест, но улыбнуться не в силах.

Возвращаю взгляд к драке, и тут всё происходит стремительно.

Коннер выхватывает нож, и магия внутри меня вскипает, как неконтролируемая буря. Гром рокочет в небесах, и публика ахает, подавляя крик. Я уже готова вмешаться, когда воин едва задевает руку Кириана лезвием, делая надрез, и роняет кинжал.

Я задерживаю дыхание.

Магия покалывает кончики пальцев, жаждая вырваться на волю.

Нирида смотрит, разинув рот, уже не осмеливаясь просить меня ждать.

Они борются, и мы все видим, ошеломленные, как воин ухитряется вытянуть руку Кириана над бассейном, сжать рану и позволить нескольким каплям крови упасть, разбивая темную гладь воды. Этот жест, смысла которого я пока не совсем понимаю, стоит ему захвата: капитан изворачивается, наносит жесткий удар справа в подбородок и отскакивает, готовый снова вступить в бой, но такой же растерянный, как и мы.

Возможно, если бы он обнажил меч, если бы это был бой на стали, он мог бы победить; но что-то мешает ему; что-то сродни чести, из-за которой и Нирида просит меня не вмешиваться.

Они оба сплетаются в рукопашной схватке, слишком ожесточенной, когда что-то снова разрывает спокойствие ночи.

Сначала я поднимаю лицо, думая, что это очередной раскат грома; отголосок магии, что бурлит во мне, требуя выхода, но там, наверху, лишь яркие огни северного сияния.

Затем я чувствую озноб, легкий стук костяшек инстинкта, который требует, чтобы я отошла, требует, чтобы я бежала.

Предупреждение, которое бесполезно, потому что у меня нет времени даже осмыслить его.

Поверхность бассейна вибрирует. Вода приходит в волнение, и её отражения исчезают, словно сама тьма проглотила их. Ничего не слышно, кроме этого движения в глубоких водах и далекого эха, эха бездны, предупреждающего нас о трагедии.

Бойцы перестают бороться. Воин отходит как можно дальше от края бассейна, и я поднимаю руку, чтобы быть наготове, когда Кириан следует его примеру и тоже отступает оттуда.

И тогда из воды восстает ужаснейший кошмар.

Чешуйчатая, блестящая рука, похожая на щупальце, извивается в дикой ярости в пугающем, совершенно непредсказуемом танце, поднимается всё выше и выше, так что невозможно угадать, где её конец, и за время одного моргания хватает девушку, которая ещё не добралась до края первого яруса.

Конечность обвивает её талию, и я успеваю заметить в глазах Тои готовность дать бой, когда эта тварь лишает её всякого шанса… и утаскивает за собой в воду.

Звук всплеска воды, безобидный и легкий, — вот и всё, что слышно.

УРСУГЕ

Эренсуге рождается вскоре после меня, и рождается он с проклятием. Его рождение и смерть — это цикл, его сущность пребывает в непрерывной метаморфозе.

Каждые семьсот семьдесят семь лет у него вырастает новая голова, пока их не становится семь.

Одна символизирует Ярость.

Другая — Безумие.

Третья — Насилие, а четвертая — Ненасытный Голод.

Пятая — Жестокость.

Шестая — Ужас.

И седьмая, последняя — Смерть.

Когда появляется седьмая, всё его тело вспыхивает: это испепеляющий, страшный огонь, который даже он сам не в силах контролировать. Тогда он должен взмыть в небо и лететь туда, где моря глубоки, в край бездн, черных вод и северных сияний.

Он должен лететь в самое сердце Илуна.

Там он бросается в воду и плывет в открытое море, пока лишь вечный холод морей Илуна не оказывается способен погасить пламя всех его бед.

Так Эренсуге оставляет позади темнейшую часть своего духа, оставляет Безумие, Насилие, Ненасытный Голод… перерождается и начинает цикл заново. Он восстает с одной головой, и каждые семьсот семьдесят семь лет у него снова вырастает еще одна… пока их не станет семь, и он не должен будет вернуться в море.

Цикл разрывается лишь тогда, когда кто-то — будь то человек, темная тварь или божество — увидит его. Эренсуге знает, что не может этого допустить, ибо именно эта непрерывная метаморфоза сохраняет его рассудок. Он знает: если цикл прервется в какой-то момент, он навсегда останется заперт в этом миге перемен, и регенерация не унесет с собой то зло, что иначе сведет его с ума.

Эренсуге знает, что судьба напророчила: в день, когда его метаморфоза прекратится, он застынет в том облике, в котором пребывает, и будет обречен сеять великие бедствия в мире.

Однако вечность очень длинна, и однажды он позволяет Мари увидеть себя.

Он устал тысячелетиями наблюдать, скрываясь от других богов… и еще он одинок. Поэтому в 647-й год одной из своих регенераций он позволяет Мари увидеть его, и пророчество сбывается.

Цикл разрывается, Эренсуге застывает в этом облике с единственной головой, и его мирная сущность меняется навсегда: он становится жестоким, агрессивным и почти неспособным контролировать свою силу. Ярость овладевает им и подчиняет себе его сущность. Он превращается в чудовище, которое знают сегодня люди.

Но ему всё равно, потому что ему больше никогда не придется быть одиноким.

Некоторые смертные и по сей день помнят историю его происхождения и вечного перерождения, но все они уже забыли прочесть главные строки этой истории.

Каждые пять тысяч четыреста тридцать девять лет, когда у Эренсуге вырастала седьмая голова, он погружался в глубочайшие воды Илуна, и он, важнейшая часть его сущности, его дух, перерождался, оставляя позади Безумие, Насилие, Ненасытный Голод, Жестокость, Ужас и Смерть.

Он оставлял всё это позади… похороненным в море Илуна.

Глава 16

Кириан

Огромное щупальце вырывается из бассейна, который теперь кажется мне намного глубже, хватает Тою поперек тела и утягивает под воду. Пульс зашкаливает. Но этот бешеный ритм длится недолго. Сердце останавливается в то мгновение, когда из воды снова что-то выныривает. Я вижу разверзнутые пасти, длинные гнилые зубы, налитые кровью глаза… семь пар глаз, семь пастей, семь огромных шей. У твари семь голов; у всех — вытянутые морды, змеиные глаза и чешуйчатая кожа, как у дракона, как у Эренсуге.

Я пытаюсь сделать еще один шаг назад, но спина уже упирается в стену. Я слышал легенды о морских чудовищах, способных топить целые флоты: монстры глубин, что наводят ужас на моряков и заставляют их перед отплытием давать обеты богам ради защиты в пути. И сейчас одна из таких тварей держит воительницу над водой. То, что я принял за щупальце, на самом деле — хвост, утыканный длинными шипами, похожими на наконечники копий.

Меня передергивает, когда я понимаю, что как минимум пара из них, должно быть, пронзила Тою насквозь. Дерьмо. Головы дракона рычат друг на друга, пока хвост мотает женщину из стороны в сторону, и тогда я понимаю, что они дерутся за добычу. Они трясут её с яростью, совершенно не заботясь о сохранности тела, окуная в воду и выдергивая обратно, пока одно неудачное движение не размазывает её об одну из стен.

Публика кричит. Но это не заглушает жуткого звука удара. Тоя падает в воду, и когда хвост снова подхватывает её, тело уже не держится. Она висит, как тряпичная кукла, безжизненная, пачкая кровью темно-синюю чешую чудовища. Кажется, от крови оно звереет еще больше: несколько голов воют в унисон, как единое целое, и то, как они извиваются в бассейне, становится всё яростнее.

Движение сбоку заставляет меня повернуться: я вижу, что Коннер вышел из ступора и начал действовать. Он бросается в воду. Этот безумец только что нырнул головой вперед в глубокий бассейн, где адская тварь решает, какая из её голов сожрет жертву, — и тут я понимаю, что таков и был его план. Вот почему он пролил мою кровь в бассейн. Он, должно быть, знал, с чем придется столкнуться — как и Тоя, которая именно поэтому пыталась перебраться на ту сторону, не касаясь воды. Коннер хотел отвлечь зверя мной, пока сам плывет.

Я ругаюсь, и тут красная вспышка привлекает мое внимание на трибуне прямо над королем Эгеоном. Одетт перегнулась через перила и пристально смотрит на меня. Она поднимает руку в тонком, едва уловимом жесте, веля мне подойти к ней. Я знаю, что она хочет, чтобы я сделал. Я знаю, что она защитит меня. Это не просто доверие. Здесь что-то большее, что-то, что тянет меня из самой глубины души: я доверил бы ей свою жизнь так же, как она доверила бы мне свою. Связь биотц.

Поэтому я тоже подхожу к краю и, не раздумывая, бросаюсь внутрь. Ощущение — словно удар стрелы; жестокий удар в грудь, когда ледяной холод пронзает меня. Здесь, внизу, всё черно. Дна не видно — это разверстая пасть глубочайшего ужаса. Звуки глохнут и кажутся далекими: глухой крик толпы, вой зверя и, в паре ладоней от меня, два его огромных плавника, удерживающих тушу на плаву, пока наверху делят добычу. Смотреть вниз — значит смотреть в глаза страху, и я не делаю этого долго. Гребу изо всех сил и выныриваю на поверхность, где Одетт может следить за моими движениями.

Первый глоток воздуха наполняет легкие ледяным крошевом. Холод пробирает до костей, но я не позволяю ему отвлечь меня. Впереди меня Коннер проплывает мимо чудовища, прямо по центру водной глади. Так что я стараюсь игнорировать водяного дракона и гребу что есть мочи. Я знаю, что он пытается плыть тихо, не тревожа воду, чтобы не привлечь внимание; но я на этом не зацикливаюсь. Я хочу выбраться отсюда как можно скорее.

Теперь я ровняюсь с ним, когда посреди ледникового холода, окружающего меня со всех сторон, чувствую струю чего-то горячего, стекающего по моему затылку и спине. Всего лишь миг, теплое мгновение, которое тут же растворяется в воде. Звук разрываемой плоти, этот влажный хруст — вот что дает мне понять, что это было. Я поднимаю голову, парализованный, лишь для того, чтобы увидеть, как одна из пастей зверя с корнем отрывает голову девушке. Публика кричит — в этом крике и ужас, и жажда большего: больше резни, больше зрелища.

Мне трудно пошевелиться; и тут я чувствую рывок. Мягкий толчок чего-то, что толкает меня вперед, пока я не замечаю усики тьмы в воде и не понимаю, что это Одетт. Я поддаюсь и, подгоняемый её силой, плыву быстрее — настолько, что вижу Коннера совсем рядом; нас разделяет всего пара метров. Я уже почти догоняю его, когда нас предупреждает пронзительный визг.

Коннер не успевает среагировать. Голова ныряет в воду и выныривает снова в нескольких сантиметрах от воина, чтобы раскрыть пасть, зарычать и сомкнуть челюсти. Следующий вопль принадлежит Коннеру: он ревет от ужаса, видя, как тварь с корнем отрывает ему руку. Шок таков, что я лишь спустя несколько секунд понимаю: крики публики, предупреждения — они не только для него.

Повернув голову, я обнаруживаю всего в ладони от своего тела мощные челюсти, скалящие зубы. Вблизи она еще страшнее. Клыки больше моей собственной головы. Рептильи глаза — ярко-красные, такие огромные и глубокие, что кажется, внутри что-то шевелится. Подвижные челюсти, похоже, способны раскрываться намного, намного шире, совсем как у змеи. Там, где заканчивается пасть, топорщатся гребни чешуи, а ряд шипов начинается на голове и сбегает вниз по шее.

Сквозь парализующий страх я снова чувствую импульс вокруг ног, рук, торса… и когда смотрю наверх, когда нахожу силы оторвать взгляд от зверя, вижу Одетт с протянутой к нам рукой. Нирида сжимает её плечо, пальцы впились в плоть, словно напоминая, что стоит на кону. И я понимаю: она удерживает тварь. Я гребу сильнее.

Мне приходится проплыть мимо Коннера, который всё еще кричит, когда одна из голов хватает его поперек туловища, поднимает из воды, а другая, повыше, тоже бросается в атаку. Крики смолкают не сразу. Они разрывают его на части, пока остальные доедают тело Тои. По крайней мере, она уже была мертва. Вода наполняется кровью, и я понимаю, что времени у меня мало.

Я преодолеваю, наверное, три четверти пути, когда дикий рев перекрывает вопли толпы, и я знаю: они идут за мной. Краем глаза я замечаю тень, движущуюся стремительно, и вижу, что хвост твари несется ко мне с пугающей скоростью. Я ныряю, плыву быстро, глубоко, и чувствую, как он ударяет по поверхности, разбивая её чуть позади меня. Острие хвоста проходит всего в нескольких сантиметрах от моей ноги, когда темные щупальца отклоняют его траекторию.

Снизу я вижу огни амфитеатра, сияние в темном небе и тени морского дракона, угрожающе движущиеся на той стороне, и продолжаю плыть, укутанный мантией тьмы, которая мало-помалу окутывает меня и толкает вперед, уводя от хвоста, что снова вздымается, пытаясь достать меня. Именно так, пока я всё ещё под водой, взгляд в глубину вод возвращает мне ответный взгляд, и ужас медленной, страшной лаской ползет по позвоночнику.

Две пары ярких, жгучих глаз смотрят на меня снизу, приближаясь, и появляются еще две, и еще, и четвертые… и я понимаю, что та тварь наверху — не единственное чудовище из бездны. Есть еще одно, и Одетт об этом не знает. От этого она не сможет меня защитить.

Я игнорирую это со всей силой воли, какую только могу собрать, и плыву быстрее. Я использую импульсы магии Одетт и рвусь вперед изо всех сил, но край еще далеко, а тварь приближается так близко, что я вижу пасть в темноте: челюсти, все разом раскрывающиеся в мою сторону, глубокие глотки, острые зубы… Я слышу оглушительный рев, клокочущее ликование твари, которая знает, что вот-вот мной пообедает, и осознаю, что лишь инстинкт заставляет меня двигаться. В последнее мгновение, чувствуя приближение удара, я закрываю глаза. Однако боль не приходит.

Я замираю, в легких почти не осталось воздуха, и тогда течение тащит меня сначала вниз, а потом в сторону. Я наблюдаю, как клубок из голов, плавников и хвостов свивается в нескольких метрах от меня, и понимаю: первая тварь остановила вторую, чтобы та не отняла у неё добычу. Воздух на исходе, мне нужно на поверхность. Когда я выныриваю, рев толпы оглушает.

Первой я вижу Одетт: она всё еще в ложе, прекрасная в этом багровом платье, рука протянута ко мне, взгляд решительный, но полный ужаса. Я продолжаю плыть изо всех сил, почти у цели; но одна из голов вырывается из общей свалки. Я вижу, как что-то останавливает её, как и раньше. Она врезается в невидимую стену, визжит, и тут же подлетает еще одна голова. Обе застывают в нескольких сантиметрах от меня, пытаясь пробиться снова и снова.

Еще несколько метров, и я буду в безопасности… Еще несколько метров и… Третья голова устремляется мне навстречу, и на этот раз она подбирается ближе. Похоже, твари, раздраженные, перестают драться между собой. Обе освобождаются, бросаются на меня, и в магии Одетт, должно быть, происходит сбой. Я чувствую неминуемую катастрофу. Чувствую, как её магия дрожит, словно плотина, готовая прорваться, и тогда Одетт принимает решение.

Она ломает одну из этих шей. Не в силах сдержать их всех, она ломает кости одной из тварей; второй, чья чешуя более тусклого, пепельно-синего цвета. Остальные головы визжат, но замешательство длится недолго, и, не понимая, откуда исходит угроза, они кидаются ко мне. Одетт ломает вторую шею, которая безжизненно падает в воду, поднимая легкую волну. Прежде чем дракон успевает среагировать, она делает то же самое с третьей и четвертой головой, и тварь уходит под воду. В качестве предупреждения она ломает одну из шей первой твари, и та вопит от ужаса.

Публика перестала кричать, онемев от такого зрелища. Моя рука хватается за край бассейна, когда и эта тварь исчезает, возвращаясь в глубины. Ничего не слышно, кроме далекого стона — крика, в котором смешались ярость и угроза, — когда я поднимаюсь на ноги. Ноги дрожат, и я стараюсь этого не показывать.

Вода стекает на пол, заливая мрамор лужами, пока я поднимаюсь по ступеням платформы. Шаг за шагом я удаляюсь от воды, пока передо мной не оказывается церемониймейстер, разинувший рот и лишившийся дара речи, а рядом с ним — король Илуна, Эгеон. Пока я иду, он смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, сидя на своем троне, пока я не отвешиваю поклон, больше похожий на насмешку, чем на дань уважения, и не опускаюсь на одно колено. Я смотрю ему в глаза, с вызовом. Но как бы я ни старался, холод чудовищный, и я не могу унять дрожь в конечностях.

— Теперь его величество будет слушать?

Эгеон — король еще молодой. Ни морщинок вокруг глаз, ни в уголках рта. Волосы, аккуратно зачесанные назад, черные и блестящие, как его элегантные одежды. Однако в его темных глазах есть что-то совсем не молодое: хитрый, почти древний блеск, когда он перестает смотреть на меня и… поднимает голову. Я понимаю, что он ищет, когда прослеживаю за его взглядом. Одетт. Он ищет Одетт. Она отвечает ему взглядом без колебаний, раздраженная и яростная. Король снова переводит глаза на меня и, не позволяя лицу выдать хоть какую-то эмоцию, подзывает рукой церемониймейстера. Тот наклоняется, чтобы король мог шепнуть ему на ухо, и спустя несколько мгновений объявляет:

— Учитывая странные обстоятельства, имевшие место во время испытания, и то, что очевидно: воину из Эреи была оказана помощь, его величество король Эгеон требует повторения.

Я сжимаю кулаки и снова встаю. Мне стоит огромных усилий сделать это, но я отказываюсь оставаться перед ним на коленях. Публика ахает — скорее с восторгом, чем с удивлением, — поняв, что получит шанс увидеть еще одно такое же шоу.

— Итак, претендент, Кириан из Эреи, из дома Армира, капитан Волков и…

Он не успевает закончить. Его слова превращаются в крик, когда невидимая сила швыряет его назад; вопль, который обрывается при падении в воду. Публика кричит, и я вижу тот самый миг, когда Эгеон понимает, чьих это рук дело: он поворачивает шею и смотрит наверх. Однако он ничего не успевает увидеть, потому что внезапно всё погружается во тьму.

Словно кто-то задул единственную свечу в комнате. Все огни гаснуть, остаются лишь змеящиеся узоры, видимые сквозь открытый потолок. Но и это длится всего пару секунд, так как исчезают и они. Чернота абсолютная, как тогда в деревне Сулеги. Я сглатываю. И каждая секунда тянется вечность.

Раз. Два. Три… Никто не смеет крикнуть. Тишина первобытная, чувство, укоренившееся в глубине каждого из нас, кто находится здесь; чувство, которое велит молчать в ожидании ужаса или надежды на свет. Слышен лишь далекий плеск, и я предполагаю, что это вынырнул церемониймейстер. Надеюсь, это был он. Затем я чувствую поток воздуха рядом с собой, легкое и деликатное движение.

Сначала я вижу её. Это единственное, на чем поначалу могут сфокусироваться мои глаза, и, думаю, так происходит со всеми. Это не случайность. Одетт появляется здесь, внизу, и позволяет свету возвращаться постепенно, начиная с неё самой, с её образа, к которому теперь прикованы все взгляды. На ней платье, созданное, чтобы перехватывать дыхание: алые ткани льнут к телу, оставляя открытыми живот и бедра сбоку. Вокруг рук — два черных браслета, вытатуированных на коже, сплетенных из цветов и лоз, что кажутся живыми. То, что на ней надето, совершенно не подходит для северного холода, но она носит это так, словно это не имеет значения; словно над Одетт не властны ни холод, ни капризы погоды.

Покров черноты медленно рассеивается, возвращаются зажженные свечи, жаровни и огни северного сияния. Зрители шепчутся. Церемониймейстер ползет по ступеням бассейна, слишком напуганный, чтобы встать на ноги. Эгеон пристально смотрит на Одетт. Теперь его лицо выдает эмоции. В нем есть что-то трудноописуемое: любопытство, переплетенное с жадностью; с амбициями.

— Паладин Королевы Королей прошел испытание и теперь будет выслушан, — говорит Одетт, не дрогнув.

Эгеон наблюдает за ней молча. Он опирается на трон, чтобы подняться, и заговаривает впервые. — Она жульничает, угрожает жизни моего двора и моей собственной. Что мешает мне приказать казнить её? У него сильный, звучный голос, в котором есть что-то мягкое, несмотря на внушаемую им жесткость.

Одетт и бровью не ведет. — А что мешает мне казнить вас?

Сдавленный вздох тех, кто был достаточно близко, чтобы услышать это, заполняет всё вокруг. Король Девин в своей ложе перегнулся через перила и потрясенно наблюдает за сценой. Эгеон выглядит не рассерженным, а заинтригованным. Проходят две секунды, три… пока он, кажется, взвешивает свои варианты.

— Я знаю, зачем вы пришли, — объявляет он, чуть громче. — Король Девин из Нумы изложил мне свои желания, которые, я полагаю, совпадают с желаниями королевы Друзиллы из Сулеги и Королевы Королей. Я знаю, что вы хотите, чтобы Илун вступил в войну.

— Мы хотим, чтобы Илун защитил свою землю, защитил Волков, — говорю я. — Эта война неизбежна. Она случится с вами или без вас, и результат определит судьбу всей Земли Волков… примете вы участие или нет. Если мы победим, мы будем свободны, если проиграем — Львы завоюют и уничтожат всё. На этот раз не будет места сопротивлению, нам не позволят восстать снова. Они уничтожат любой след нашей идентичности. Вырежут все благородные семьи, включая детей. Разрушат храмы, сожгут книги и покончат с искусством. А хиру пожрут всю магию.

— На протяжении веков было много войн, — отвечает Эгеон тем же властным тоном. — Падали и возвышались короли, чертились границы новых территорий, забывались имена королевств, и за всё это время Львы ни разу не дошли до Илуна. Мы в безопасности за горным перевалом, за морскими ледниками, за Урсуге, что охраняют наши воды и пожирают тех, кто подходит слишком близко.

Урсуге. Вот кто эти твари.

— Львы могут захватить Сулеги, Эрею и Нуму. Но до Илуна они не доберутся, — заканчивает он.

Интересно, как воспримет это заявление его другой венценосный гость, но я не смотрю на Девина.

Одетт чуть приподнимает лицо и понижает голос ровно настолько, чтобы слышали только мы.

— Если мы вступим в войну без Илуна, и Волки падут, я умру вместе с ними; но прежде я удостоверюсь, что вся ваша земля навеки останется в сумраке; чтобы здесь больше никогда не светило ни солнце, ни звезды, ни луна. Никто и никогда не сможет зажечь огонь, способный изгнать ночь, и вы останетесь королем, но будете править во тьме мертвого королевства.

Эгеон выдерживает её взгляд. Он слегка усмехается угрозе, но я знаю, что он напуган. Он уже видел, на что она способна. Уже видел, что ей не страшно бросить вызов королю.

Он чуть поворачивается наверх, к Нириде, Эмбер, Арлану и Лире. — Полагаю, Дочери Мари будут сражаться в этой войне на нашей стороне, — произносит он громко.

— Дочери Мари будут сражаться, — заверяет Одетт. — И я тоже.

— Разве вы не Дочь Мари тоже?

— Я — Дочь Гауэко.

Король хмурится, но спросить не решается. Вместо этого он делает жест церемониймейстеру, и тот начинает освобождать амфитеатр. Зрителям не нужно повторять дважды, чтобы они ушли после того темного ужаса, свидетелями которого они стали, но всё же им требуется несколько минут, чтобы полностью освободить место, и каждую секунду Эгеон с любопытством разглядывает Одетт.

— Илун вступит в бой на двух условиях, — объявляет он, когда мы остаемся одни. Только король Девин задерживается в своей ложе. Мы молчим. — Во-первых, ведьма…

— Одетт, — подсказывает она.

— Ведьма Одетт, — продолжает он, — должна будет сражаться. И, во-вторых, я хочу быть Королем Королей.

Я хмурюсь. Одетт склоняет голову набок. — У нас уже есть Королева Королей, ваше величество, — шипит она.

— Я не собираюсь отнимать корону у королевы Лиры. — Он улыбается, обворожительно. — Я хочу править вместе с ней.

Я вижу, как Нирида делает шаг вперед, и как сама Лира останавливает её, подняв руку.

— Я не буду обсуждать эти два условия, — добавляет Эгеон, почти весело. — Подумайте над ними, а также подумайте о том, что генерал Эльба прислал депеши, некоторые из которых были адресованы вашему командору.

Эгеон лезет в карман костюма и достает сложенный лист бумаги. Он даже не трудится скрыть, что прочел его, как только тот прибыл. Мне не требуется приглашения, чтобы вырвать письмо у него из пальцев и жадно вчитаться.

Кровь отливает от моего лица.

Одетт мягко забирает листок у меня из рук.

— Как вы можете убедиться, Львы уже нанесли ответный удар, и если вы хотите, чтобы Илун поддержал вас в войне, времени у вас немного. Подумайте о моих условиях и решите, готовы ли вы их выполнить.

Одетт заканчивает читать и смотрит на меня. Она тоже бледна, потому что в этом письме, подписанном Эльбой, говорится, что Львы вторглись в Сулеги и что ему нужна помощь.

Глава 17

Одетт

— Пусть женится на Лире, — выносит приговор Ева, вернув себе прежний облик, едва мы добираемся до покоев. — А когда он начнет по-настоящему мешать, мы его убьем.

Выдвинув свои условия, Эгеон дал нам время на размышления.

Мы собрались перед камином. Кириан, укутавшись в меховую шкуру, пытается согреться. Я делаю движение запястьем и посылаю в его сторону теплый ветерок; он сразу это замечает и улыбается мне одними глазами.

— Нам нужна его сила, Ева, — возражает Нирида. — Мы не можем потерять его посреди войны. Это будет катастрофа.

— Нам не нужен он сам, чтобы обладать его силой, — предполагает она. Её тело с легкостью начинает меняться: красивое лицо, темная кожа, мужские черты Эгеона… Нирида сдерживает дрожь, но не может скрыть гримасу отвращения. Трансформации всё еще слишком сильно впечатляют нашего командора.

— Эгеон выше нас больше чем на двадцать сантиметров, — вмешиваюсь я. — И наши плечи далеко не так широки, как у него. Мы не сможем выдать себя за короля.

Ева бросает на меня вызывающий взгляд, но возвращается в свой облик и раздраженно цокает языком. Она уходит из гостиной, чтобы скрыться в спальне. Вскоре мы слышим скрип дверей шкафа и шелест ткани. Должно быть, ищет что-то на замену этому громоздкому платью.

Эмбер и Арлан остались снаружи. С братом Лиры было непросто: он встревожен условиями. Мне тяжело отстранять его. Я знаю, что он чувствует к сестре… что чувствовал, и то, что его оставляют за дверью, пока командор, капитан и ведьма решают её судьбу, должно быть, причиняет ему сильную боль; но мы не можем рассказать ему правду. Если бы мы это сделали, если бы Арлан узнал, что Лиры больше нет в живых, под угрозой оказалась бы вся наша коалиция с Волками: с Сулеги, с Нумой, с Илуном…

— О чем ты думаешь? Мягкий голос прерывает мои мысли. Нирида стоит, скрестив руки под грудью. Она внимательно смотрит на меня.

— В смысле, о чем она думает? — резко отвечает Кириан. — Одетт не выйдет замуж за Эгеона.

— Лира, — поправляет она. — Ты хотел сказать, Лира не выйдет замуж за Эгеона.

— А в данном контексте есть разница? — спрашивает он.

Ева возвращается в комнату в более скромной юбке и рубашке без корсета.

— Я выйду за него, — говорит она беззаботно. — Может, сейчас мы ничего не можем поделать с телосложением короля, но, возможно, вскоре после свадьбы, во время войны, он получит ранение, которое прикует его к постели. — Она улыбается, как волк. — В кресле, больного и неподвижного, никто не заметит, что его ногам не хватает пары сантиметров, а плечи потеряли былой объем.

Когда она так улыбается, даже если это не лицо Лиры Алии, к которому я так привыкла в Ордене, это напоминает мне, какую подготовку она прошла: ту же, что и я.

— Мы не можем этого сделать. — Я вздыхаю. — Это безумие.

— Одна жизнь за тысячи — не такая уж высокая цена, — считает Нирида.

Ева удивленно поворачивается к ней. Кириан фыркает.

— Это опасно и в долгосрочной перспективе ненадежно, — настаиваю я.

— В долгосрочной перспективе он умрет, и Лира унаследует корону Илуна, — парирует Ева.

— Сколько времени мы готовились, чтобы заменить Лиру? — спрашиваю я её. — И даже тогда нашлись те, кто заметил разницу. Ты знаешь, что означает узурпация, ты так же хорошо, как и я, осознаешь, насколько это тонкий процесс, и если что-то пойдет не так посреди войны, если мы что-то упустим, если ты совершишь ошибку… мы поставим под удар не только Землю Волков, но и весь известный нам мир.

Ева поджимает губы. Её короткие темные волосы взлетают, когда она сердито отворачивается. Она знает, что я права.

— Лира выйдет за него, — заявляет она. — Эгеон пошлет свой флот на подмогу Сулеги, весь Илун вступит в войну, а когда мы победим и судьба Земли Волков перестанет зависеть от него, мы начнем принимать трудные решения.

Она смотрит на Нириду, ища поддержки. Та тоже серьезна, тоже обеспокоена, как и все мы.

— Тогда единственным выходом будет смерть, — замечаю я. — И даже это не решит всех наших проблем.

— А что ты собиралась делать после войны? — набрасывается она на меня. — После того как примешь корону Волков, поведешь их в бой и победишь Моргану и Аарона… что ты собиралась делать с троном Королевы Королей? Мне кажется, в такой ситуации, даже без Эгеона, тебе тоже пришлось бы продолжать играть роль; или ты думаешь, не нашлось бы территорий, где нужно поддерживать мир? Не было бы восстаний? Не было бы недовольства ни в одном из королевств? Разве Лире не пришлось бы выйти замуж, чтобы укрепить свою власть? Разве не пришлось бы родить достойного наследника, чтобы узаконить свои права?

Ярость вспыхивает на моих щеках, но меня больше беспокоит холодное чувство, остужающее гнев, это синее ощущение, скользящее по венам и гасящее огонь внутри. Она права. Я много думала об этом. Думала, когда очнулась в постели на границе Эреи, готовясь пересечь рубеж с Сулеги, без вариантов, без путей к отступлению: обреченная снова быть кем-то, кем я не являюсь, на этот раз не ради Воронов, а ради Волков. Я сделала это дело своим. Я верю в него, а отдавать жизнь за то, во что веришь… за того, кого любишь… Я смотрю на Кириана. Так всегда легче. Но она права.

— У нас есть другой выбор? — спрашивает Нирида, заставляя нас с Евой прервать слишком напряженный зрительный контакт и повернуться к ней.

— Я могу попытаться заставить его сражаться, — предлагаю я. — Теперь он меня боится.

Нирида делает глубокий вдох, но отвечает Кириан. — Он не пойдет на войну из страха.

Мы замолкаем, обдумывая последствия. Идей больше нет. Вариантов у нас немного.

— Мы не станем решать сейчас, но решения нужно принимать быстро. Эти письма пришли несколько дней назад, и Эльба в одиночку противостоит Львам. Эрея не может послать войска, не в таком состоянии, когда мы только-только вернули её себе; но у Эгеона большая армия и мощный флот… и теперь всё зависит от того, решит ли он присоединиться к войне.

— Поговорим завтра, — соглашаюсь я и бросаю вопросительный взгляд на Кириана. Он оставляет шкуру и подходит ко мне.

Мы вместе идем к двери. Ева остается в покоях Лиры — самых роскошных из всех, что выделили нашей маленькой свите. Мы ждем Нириду у входа. Она всё еще стоит перед Евой, они молча смотрят друг на друга. Кириан открывает рот, чтобы позвать её, но я кладу руку ему на предплечье и качаю головой. Мы выходим оттуда в тишине.

— Думаю, командор сегодня не вернется к себе, — шепчу я.

Кириан улыбается, хотя тяжесть последнего разговора всё еще слегка давит ему на плечи, гасит улыбку.

Когда мы заходим в мои покои и я запираю дверь на ключ, повисает тишина. Её наполняет неопределенность, сожаления о старых ранах, сомнения под тяжестью короны и долга… но больше всего её заполняет страх — тот ужас, который я испытала, увидев эту тварь в воде, подбирающуюся к Кириану, грозящую снова отдать его Эрио.

Кириан рассеянно осматривает комнату, когда я подхожу к нему, кладу руки ему на плечи, разворачиваю к себе, приподнимаюсь на цыпочки и краду поцелуй. Его руки быстро перехватывают инициативу, он гладит мою обнаженную спину и крепко прижимает к себе, притягивая к груди. Я чувствую биение его сердца — теперь ускоренное — своим телом, и меня пробирает дрожь.

Я мягко отстраняю его. — Я ненавидела каждую секунду, пока ты был там, внизу.

Его кожа теплая под моими пальцами. — А я не совсем, — отвечает он с улыбкой.

Я легонько толкаю его в плечо, и он смеется. Я вливаю тепло в свои ладони, и Кириан закрывает глаза от горячего прикосновения.

— Я знал, что могу тебе доверять. Его рука скользит с моей спины на шею, а оттуда лениво перебирается на затылок. Пальцы ласкают чувствительную зону за ухом, вызывая у меня дрожь, и я знаю, что он ищет: память о шраме, который оставила Ева, когда мы были соперницами в Ордене.

Я тоже глажу его затылок, и подушечка указательного пальца находит шрам, который я сама когда-то ему оставила: шрам, о котором никто, кроме меня, не знает. Своего рода знак доверия друг к другу.

Несколько мгновений мы просто смотрим друг на друга. В этих синих глазах, арктических, как север, откуда он родом, есть что-то обжигающее. И я понимаю, что чувствую это — это тянущее чувство в груди — из-за того, как он смотрит на меня, из-за того, как всё, кажется, встает на свои места под этим взглядом. Он смотрел на меня так еще до того, как раскрыл мою истинную сущность, до того, как узнал, кто я. С той самой ночи фонариков в Отсайле, когда увидел мои глаза.

Сегодня я снова боялась его потерять; снова видела его на краю гибели, и хотя на этот раз Эрио не явился мне, его присутствие ощущалось слишком явно. Я стараюсь не думать об этом, потому что тьма, охватившая меня тогда, слишком густа и страшна; но наши последние мгновения перед тем, как смерть забрала бы его, всё еще слишком живы в памяти.

Я помню и секунды после, оторванные от реальности и жизни. Помню боль и помню свои слова. Помню, что только тогда я осознала: Кириан не знал, что я к нему чувствую. По крайней мере, я никогда не выражала этого словами. Возможно, я и сама не знала этого до того момента. Я сказала ему, что люблю его и что без него умру. Так и вышло: я пошла за ним в ад. Но он не услышал моих слов, а я больше не возвращалась к этому разговору.

— Что? — шепчет Кириан, угадывая сомнения в моем молчании.

Я открываю рот, но так ничего и не произношу. Щеки горят, глаза щиплет, и я спрашиваю себя почему. После всего, что мы разделили, после всего, в чем признались друг другу. Я сглатываю ком в горле. Не могу.

Я наклоняюсь к нему и целую; потому что на это я способна, так я могу ему доказать. Я целую его с яростью, целую самозабвенно. Я упиваюсь им, когда Кириан отвечает на поцелуй, поднимает меня с пола и несет к кровати, не отрывая губ от моих. Если я снова потеряю его… я не переживу этой боли.

Мы занимаемся любовью в этой комнате, и никому из нас не нужно больше ничего говорить. И всё же я знаю: этого недостаточно. Знаю, что в какой-то момент ласки и поцелуи не смогут заполнить пустоту, возникающую передо мной, когда я не знаю, что сказать или как это сделать.

Прошлой ночью моя магия разожгла очаг, и огонь горел, пока мы спали несколько часов. Теперь, когда рассветает, он приятно согревает комнату. Кириан раздвинул шторы из плотной бордовой ткани, и окна открыли вид на морской простор: километры и километры бушующих волн, воды, разбивающиеся о скалистые берега, и маяк, предупреждающий о камнях приближающиеся суда.

Свет, льющийся из окна, прекрасен. Я вижу, как он скользит по обнаженной спине Кириана, обретая плотность на его золотистой коже, ставшей еще темнее после целого лета сражений под солнцем. Его пальцы блуждают по моей коже, по линии живота и пупку, по родинке на левом бедре, по вставшим дыбом волоскам на предплечье. Он ничего не говорит, прежде чем подняться и подойти к месту, где оставил свои вещи. Я проглатываю протест, решив, что он собирается одеться, но замолкаю, когда вижу, что он возвращается с чем-то в руках, всё еще без рубашки.

— Что там у тебя? — спрашиваю я, когда он садится рядом.

Кириан не отвечает. В его синих глазах есть что-то напряженное, какая-то неуверенность и беспокойство, когда он показывает мне знакомую цепочку. Это эгузкилоре.

— Ты его хранил, — замечаю я и чувствую, как сжимается сердце. Этот кулон — напоминание о том, как сильно всё изменилось. Как сильно изменилась я. Я говорила Кириану, что, возможно, моя неспособность носить его связана с недавно открытой магией; но она всегда была во мне, даже когда я действовала как Ворон. Что действительно изменилось, так это природа моей магии, её источник, сила… А эгузкилоре — оружие против темных созданий Гауэко.

— Я его переделывал, — поправляет он и подносит ближе. Он и правда выглядит иначе, но я не могу понять почему, и мне приходится присмотреться внимательнее. — Я покрыл его серебром. Закрыл оригинальные части, те, что были созданы ведьмами.

Он выглядит более грубым, замечаю я. Неровные участки, кое-где зазубрины на маленьких лепестках, образующих цветок. Я изучаю его.

— Как видишь, мне не хватило благоразумия отнести его к ювелиру. Аврора мне тоже помогла. — Он улыбается, и в этой очаровательной улыбке проскальзывает тень смущения. — Но теперь он не должен причинять тебе боль.

Я сажусь и поворачиваюсь к нему спиной, собирая волосы руками. Его пальцы очень осторожно опускают кулон на мою кожу и… ничего не происходит. Он прав: серебряное покрытие работает. Позволяю ему застегнуть цепочку на затылке, прежде чем развернуться, снова ощущая эгузкилоре на груди.

— Он красивее, чем раньше. — Я знаю, что это ложь, — говорит он. — Но мне всё равно, потому что тебе он очень идет.

Мои губы складываются в «спасибо», но вслух я это так и не произношу; может быть, потому что знаю: голос дрогнет. Кириан целует меня в лоб, а когда я прошу большего, отказывается уступить.

— Ты голая, — говорит он, вставая. — А мне нужно на собрание; собрание, на которое я не могу опоздать по твоей милости. — Не вижу связи между этим и отказом поцеловать меня.

Нахальная, немного плутовская улыбка. — А ты сможешь сдержаться, если я тебя только поцелую?

Его слова тянут за ниточку; ту, что спала где-то глубоко, и возвращают меня в другое место, в другой дворец, когда я едва знала его. — Можешь попробовать и увидишь, что будет, — провоцирую я.

Кириан кусает губы. — Не буду рисковать, — заявляет он и начинает одеваться.

— Мне стоит пойти? — спрашиваю я уже серьезнее. — Я имею в виду… Лира должна там быть, верно?

Кириан размышляет мгновение. — Нет. Думаю, не обязательно. Эгеон поймет отсутствие Королевы Королей, если она всё еще обдумывает его… предложение.

— Станет ли он рассматривать другую просьбу, пока Лира не приняла его условия?

Кириан выдерживает мой взгляд, заканчивая застегивать рубашку, и надевает кожаную куртку, более подходящую для этого климата, чем жилеты, к которым он привык. Он не отвечает, и я знаю почему. Весьма вероятно, что Эгеон не станет слушать Нириду, а нам нужны эти корабли. Мы должны помочь Эльбе, и должны сделать это, пока не стало слишком поздно.

— Я пойду найду Еву. Одна из нас должна быть на этом собрании, — решаю я и тоже начинаю собираться.

Я нахожу платье с длинным рукавом, более скромное, чем вчерашнее, затягивающееся под грудью золотыми шнурками. Быстро надеваю его — к счастью, оно без корсета — и оставляю Кириана вооружаться перед зеркалом, чтобы опередить его и вернуться к покоям Евы.

Длинный коридор пуст, если не считать солдат, несущих караул; они, вероятно, следят за нами даже пристальнее, чем за возможными врагами. Однако, подойдя к двустворчатым дверям роскошных покоев Евы, я обнаруживаю, что кто-то еще уже ждет Лиру.

Её брат мелкими шажками меряет пространство перед дверью под внимательными взглядами стражников, которые, должно быть, изрядно нервничают из-за него. Эмбер, подпирающий стену напротив, замечает меня раньше него и приветствует натянутой улыбкой.

— Арлан, — зову я. Он в той же одежде, что и вчера вечером. — Что ты делаешь здесь в такую рань?..

— Она не выйдет за него, правда? Я открываю рот, чтобы ответить, но он не дает мне вставить и слова. — Почему она не позволила мне остаться вчера? Потому что она согласится, да? — допытывается он.

У меня внутри всё сжимается. — Арлан… ты хоть немного спал? — Нет, — отвечает Эмбер, отлипая от стены.

— Наши родители поженились по любви, — заявляет Арлан. — Даже наши дедушка с бабушкой. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто политика не играла роли в этих союзах, но наша мать хотела бы… — Чтобы Эрея была свободной, — заканчивает за него Эмбер и примирительно поднимает руки, когда Арлан одаривает его яростным взглядом. — Ты даже не знаешь, решила ли она что-нибудь.

Услышав это, брат Лиры пристально смотрит на меня, и я проклинаю Эмбера за то, что он перевел стрелки на меня. — Вчера она ничего не решила, — уверяю я его. — Но сегодня твоей сестре нужно встретиться с Эгеоном, чтобы просить помощи для Сулеги.

Арлан не отвечает. Он смотрит на меня выжидающе, пока я поворачиваюсь к двери. Он хочет войти со мной.

— Иди спать, — говорю я. — Еще рано. У тебя есть несколько часов, и я не думаю, что Лира что-то решит за это время.

Мне кажется, он собирается настаивать, но тут Эмбер делает шаг вперед и берет его за руку. — Идем. Одетт права. Дни предстоят долгие. Отдохни, пока можешь, и будь готов оказаться рядом, когда ты действительно понадобишься.

Он уже готов возразить, но сдерживается. Заставляет себя промолчать, закрывает рот и удрученно отворачивается. Эмбер дарит мне сочувственную улыбку, прежде чем увести его, а я вхожу в комнату Евы.

Меня удивляет, что дверь не заперта, и я гадаю: это от самонадеянности или просто по рассеянности? Сомнения развеиваются, как только я прохожу в гостиную, залитую мягким светом рассвета, и замечаю меч, покоящийся на комоде. Я изо всех сил стараюсь сдержать улыбку.

— Ева! — зову я, не повышая голоса, чтобы не напугать её.

Слышится возня, шорох простыней, и мгновение спустя в гостиной появляется Ева, явно не в духе. Она натянула длинную рубашку, оставляющую ноги открытыми, волосы растрепаны, а под глазами залегли темные тени.

— Одна из нас должна быть там, когда Нирида сегодня попросит у Эгеона часть флота. Ева хмурится. — Слишком рано. — В Сулеги война идет, даже если рано.

Ева фыркает, но я знаю: она понимает, что я права, потому что разворачивается и идет обратно в спальню. Я иду за ней.

— Нет! — кричит она властно. — Стой там. Я скрещиваю руки на груди. Слышно, как скрипят дверцы шкафа и шуршит ткань, перебираемая с вешалки на вешалку.

— В Илуне интересные вкусы, — замечает она. — Вкусы, которые совершенно не вяжутся с климатом. — Тебе помочь? — подначиваю я. Снова шум. — Нет! — опять кричит она.