Все потерянные дочери

У меня почти вырывается смешок, но я не двигаюсь с места. — Так кто: ты или я? Как поступим?

— Пойду я, — отвечает она, особо не раздумывая. Она появляется с наполовину надетым платьем, демонстрируя, что вовсе не стыдливость мешала ей пустить меня следом, и поворачивается ко мне спиной, чтобы я помогла зашнуровать его. — Эгеон видел тебя вчера и знает, на что ты способна. Ты пригодишься нам на встрече.

— Значит, ты пойдешь как Лира. — А ты пойдешь как Одетт, — отвечает она.

Она оборачивается. Её красивое лицо снова серьезно. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она прямо. — Это был твой дом. — И твой тоже. — Я жду. — Ты чувствуешь что-нибудь… иное? — прощупывает она.

Я честна. Качаю головой. — Нет. А ты? — Нет, — отвечает она с некоторым разочарованием.

Ева отходит к комоду с зеркалом… на котором лежит меч, который ей не принадлежит. Ева смотрит на меня. Я ничего не комментирую. Она начинает расчесываться. Теперь мы обе должны носить собранные волосы, когда изображаем её; иначе провалим одно из двух прикрытий.

— Арлан нервничает, — замечаю я, полная угрызений совести. — Он что-то подозревает? — удивляется она. — Нет. — Я качаю головой. — Он чувствует себя отвергнутым, настороженным. Он хочет быть рядом с сестрой. — Он не может, — отвечает она спокойно, — потому что ты ударила её ножом в сердце.

— Ева… — рычу я. Иногда я забываю, насколько она «тактична».

— Я лишь говорю, что ты не должна забывать о ситуации. — Она смотрит на меня через отражение в зеркале и протягивает щетку, чтобы я помогла ей закончить прическу. — Этот бедный мальчик убьет тебя, если узнает правду. Ты разрушишь не только его жизнь, но и погубишь всю Землю Волков. — Я не могу ему рассказать, — шепчу я, но слова, произнесенные вслух, не облегчают груз, давящий на плечи. — Я знаю.

Закончив, я кладу щетку на туалетный столик и отхожу, направляясь к выходу. — Пойдем вместе, — говорю я ей. Она кивает. Я берусь за дверную ручку и, прежде чем уйти, бросаю: — Передай Нириде, что я жду вас в своих покоях.

Могу представить, какое у неё сейчас лицо, но не остаюсь, чтобы проверить. Я даю им пространство, чтобы командор могла собраться, и возвращаюсь к себе.

Встреча с Эгеоном оказывается совсем не такой, как мы думали. По крайней мере, я ждала напряженного поединка, где король ловил бы каждое слово и каждый миг тишины; яростного обмена намерениями, в котором нам пришлось бы взвешивать последствия всего, что мы скажем. Но всё не так.

Король не вызывает нас в зал, демонстрирующий его власть или состояние. Он не ведет нас снова в тот тронный зал для представлений, не провожает в покои с произведениями искусства, драгоценными полотнами или редкими сокровищами. Он приводит нас на смотровую площадку, расположенную, похоже, в одной из башен. Отсюда виден остальной дворец и его окрестности; но самый впечатляющий вид открывается на горизонт: бескрайнее синее море, скалистые пики всего северного побережья.

Десятки кораблей испещряют бесконечную синеву: одни — быстрые рыбацкие лодки, другие — крупные суда, медленно прокладывающие путь сквозь пену. Возможно, думаю я, потеряв нить очередного светского разговора, к которому Эгеон постоянно возвращается, избегая важных тем, это и есть его способ продемонстрировать богатство.

— Вы впервые в столице? — спрашивает вдруг низкий голос Эгеона. Я не сразу понимаю, заметив повисшую тишину, что он ждет ответа от меня. — Да, — отвечаю я осторожно. Я не собираюсь раскрывать слишком много о своем происхождении, о своей силе; ничего такого, что заставило бы его думать, что он может меня недооценить или что я, возможно, обучена не так хорошо, как полагается Дочери Мари, рожденной в ковене.

— Нечасто здесь встретишь таких, как вы. Больше нет. — Вы не встречали ни одной, как она, ваше величество, — возражает Ева нежным голосом Лиры. — Уверяю вас.

Эгеон улыбается с любопытством, но не спорит. — Я знал королеву-мать Илуна, когда она еще правила остальными ковенами, — рассказывает он. Говорит мне. Только мне. — Это было давно. Я был еще ребенком, но хорошо её помню. Кажется, у неё был сын. У него были потомки? Кто сейчас правит ковеном Илуна?

Моя бабушка. Он говорит о ней. Об Ингрид. Той самой бабушке, которая не пожелала меня знать.

— Мне это неизвестно, — отвечаю я. На самом деле я знаю. Амарис, моя двоюродная бабушка, рассказала мне. Сказала, что другой клан, другая семья захватила власть после резни в лесу Нирия. Полагаю, мне скоро придется познакомиться с ними, если все Дочери Мари должны помочь нам в последней битве.

— Неизвестно? — переспрашивает он. Я холодно улыбаюсь, но он не сдается. Продолжает смотреть на меня.

— Довольно пустых разговоров, — молит Нирида. — Каким бы ни было ваше решение относительно будущей войны со Львами, ваших соседей атакуют прямо сейчас.

— Это не мое решение, — парирует он и бросает взгляд на Лиру. — А её. Вы знаете мои условия: ведьма сражается с нами, и я становлюсь королем-консортом.

Горящие жаровни создают резкий контраст с порывами ветра, время от времени хлещущими по смотровой площадке. Эгеон одет в черное, как и вчера, но сегодня на его широких плечах лежит элегантный белый плащ.

— Это два независимых решения, ваше величество, — настаивает Нирида, прежде чем Ева успевает что-то сказать. — Сулеги нуждается в вашей помощи.

— А почему не помогает Эрея? — возражает он.

— Потому что все наши ресурсы брошены на защиту границы и восстановление того, что Львы разрушили в войну. У нас нет флота, который можно было бы отправить, не оставив без защиты нашу территорию, чего и добиваются Львы, — отвечаю я.

Я снова привлекаю внимание Эгеона, который, должно быть, гадает, почему я вмешиваюсь в дела, находящиеся в ведении командора или королевы, а Нирида испепеляет меня взглядом.

— А у вас нет больше таких, как вы? — спрашивает он. — Вы уничтожили двух моих урсуге. Не могу представить, на что вы способны против нескольких кораблей.

Вопрос, в котором скрыт другой вопрос. Ловушка. Я мягко улыбаюсь ему. Мы не скажем ему, есть ли еще соргинак, подобные мне, располагаем ли мы такой силой.

— Вы позволите своим союзникам погибнуть? — спрашивает тогда Кириан мрачным тоном.

Эгеон внимательно изучает его. Кроме любопытства, сверкающего в этом проницательном взгляде, он не выдает никакой другой эмоции, никакого беспокойства. Я могла бы пригрозить ему уничтожением кораблей, виднеющихся отсюда, могла бы сказать, что сброшу его тело со скал под дворцом… и у меня такое чувство, что он остался бы столь же непреклонным.

— Я еще не знаю, кто они, — отвечает он. — Союзники они или нет — решать королеве Лире.

— Такова сделка? — вмешивается она. У Евы тот самый взгляд, который нас всех учили изображать, но который у неё получался так хорошо: усталость, скрытая угроза, вызов. — Вы хотите стать королем-регентом в обмен на вашу армию?

— В обмен на мою помощь в этой битве против Львов, а также в последней войне.

— Если вы станете регентом, армия будет моей, — высокомерно заявляет Ева. Мне не нравится её выбор слов, её порывистый тон. — Я получу полный контроль над всем вашим королевством; у вас же не останется ничего, кроме красивой короны.

— У меня будет власть — власть, которую я передам своим детям. — Власть, которая, пока я жива, будет в моих руках, — отвечает Ева. — Регент не будет делать ничего. — Кроме как направлять свои войска туда, куда прикажет моя королева, — парирует он с обворожительной улыбкой.

Не может быть. Он не может предлагать что-то настолько лакомое. Это похоже на конфету; отравленную конфету.

— Чего вы хотите на самом деле, Эгеон? — рявкает она. — Мне сказали, корона красивая. — Хватит, — обрывает она его шипением и яростно вскакивает на ноги. — Этот абсурдный разговор — оскорбление, и он окончен.

Нирида, быстро подыгрывая блефу Евы, встает; я делаю то же самое. Кириан тоже. Эгеон поднимает руку, унизанную кольцами. Просит её сесть.

— Буду откровенен, раз вы этого просите. Я хочу быть Королем Королей. Хочу престижа, который дает этот титул, и страха, который он внушает. Я хочу вашу армию, большую и мощную, которая будет подчиняться моим приказам и преследовать мои мечты по ту сторону моря. — Он откидывается назад и указывает рукой на горизонт, на черту между небом и глубокой синевой океана. — Я хочу изучать неизведанное.

Ева садится. — Никто не знает, что находится за Синей линией штормов, — осторожно отвечает она. — Никто не знает, есть ли там вообще что-то.

— Моя семья десятилетиями пытается пересечь её, — говорит он. — Безуспешно, как вы можете догадаться. Но мы покорили моря до Линии и нашли кое-что: странные навигационные карты, книги для чтения по звездам, то, что кажется знамениями и пророчествами на неизвестном языке… На той стороне что-то есть, — подчеркивает он, и его глаза, прежде лишенные эмоций, наполняются ими — чем-то горящим и страстным. — Земля звездной магии.

Ева склоняет голову набок. — Что это за магия? — Я не знаю, — отвечает Эгеон, и кажется, он достаточно увлечен, чтобы этот разговор был искренним. — Хочу выяснить.

— Вам нужна армия, чтобы… пересечь Линию? — Да, — отвечает он. — И что вы сделаете потом? — После пересечения Линии? Познаю, — отвечает он просто. — Увижу. Открою… — Не завоюете?

— Не завоюю, — отвечает он без колебаний. — Территория Илуна остается нерушимой сотни лет. Моя семья была единственной, кто не ввязывался в борьбу за владение землями. Вы, ваше величество, полагаю, не можете сказать того же о границах Эреи.

Нет. Не может. Я не настолько хорошо знаю историю Илуна, чтобы судить, говорит ли он правду, но Эрея и впрямь не всегда поддерживала мирные отношения с соседями.

— После войны Земле Волков понадобится армия на суше, — возражает Ева. — И вы это знаете. Она будет нужна годами; может, целому поколению.

— Я не хочу всю армию Земли Волков. Я хочу её часть, состоящую из воинов — Волков или Львов, мне всё равно; добровольцев, готовых следовать за Королем Королей, верных флагу моего корабля. Я хочу ведьм, соргинак… Хочу Дочерей Мари, готовых помочь мне пересечь эту Линию. И всех, кто обладает силой.

Он бросает на меня взгляд, но не решается задержать его на мне. Он смотрит на нас всех по очереди, словно бросает вызов, словно удостоверяется, что мы понимаем: он говорит правду.

Это безумие. Его слова — безумие, и всё же… в этом есть смысл. Молчание, в которое погрузилась Ева, доказывает, что она тоже это обдумывает. Этот человек говорит правду: он жаждет большего. Хочет увидеть, что там, за горизонтом. А для этого ему нужна власть, нужно единство… сплоченность, которую дарует корона.

— Ладно.

Хотя я вижу, как губы Евы произносят эти слоги, мне требуется время, чтобы осознать, что она говорит на самом деле.

— Ладно? — переспрашивает Эгеон, возможно, сбитый с толку неформальным тоном. А может, он слишком взволнован, чтобы сразу понять, что добился своего.

— Вы получите мою корону и мой титул, если я получу вашу армию.

Эгеон улыбается.

— Лира, — предостерегаю я, когда понимаю, что она только что сделала.

Ева избегает моего взгляда. Она протягивает руку Эгеону. Я встаю.

— Подумайте, что вы делаете, ваше величество, — шиплю я.

Ева на секунду отдергивает руку, чтобы повернуться ко мне. Я вижу её взгляд под маской глаз Лиры: высокомерие, безрассудство… и ту самую способность к самопожертвованию, столь глубоко укоренившуюся в нас, которую нас учили носить с гордостью.

— Я всё очень хорошо обдумала. — Сильно сомневаюсь, — говорю я, вцепившись пальцами в стол. — Мое решение тебя не касается, — заверяет она, и я умею читать между строк.

Я знаю, что она хочет сказать. Я смотрю на Нириду в поисках помощи, но та отводит глаза. Не знаю, идея ли это Евы, решили ли они это вместе или это был импульсивный порыв, но командор её поддерживает.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так. — Обещаю тебе, это так. Это мое решение, и я приму последствия, — выносит она приговор.

Она снова поднимает руку, протягивает её Эгеону, и тот пожимает её без колебаний, скрепляя сделку. Скрепляя судьбу Земли Волков.

Глава 18

Кириан

Одетт первой покидает смотровую площадку. Она с такой силой хлопает дверью, что возникший сквозняк заставляет нас всех вздрогнуть. Эгеон выглядит скорее повеселевшим, чем рассерженным; сейчас он в эйфории от того, что скрепил сделку. Он станет королем-консортом и войдет в один из самых мощных союзов, какие когда-либо знала Земля Волков. Логично, что он ликует.

Ева встает сразу же, не уточняя деталей договора и не проверяя, выполнит ли Эгеон свою часть — отправит ли флот в Сулеги прямо сейчас. Она выходит вслед за Одетт, и, кажется, её совершенно не волнует, что королеве не подобает так бурно реагировать на поведение подданной.

Нирида берет на себя завершение сделки. Она отклоняет предложение короля встретиться позже и убеждается, что Эгеон уже отдает приказы своим войскам. Мы не встаем, пока не становится ясно, что Илун поможет Сулеги в войне. Только тогда мы оставляем Эгеона с его стратегами и офицерами.

Нирида начинает говорить в ту же секунду, как дверь за нами закрывается, и мы спускаемся по длинной винтовой лестнице. Однако я останавливаю её, как только мы отходим достаточно далеко от стражников у входа.

— Что там произошло, Нирида? Она замирает на несколько ступенек ниже и хмуро смотрит на меня. — Мы добились союза, чтобы победить в войне, — отвечает она. Я бросаю на неё осуждающий взгляд, потому что она прекрасно понимает, о чем я. — Я думал, мы еще не приняли решения.

Она полностью поворачивается ко мне, рука на рукояти меча, спина прямая, голова поднята… в той позе, что так свойственна ей. — Я не принимала односторонних решений с Евой, если ты в этом меня обвиняешь. — Хочешь сказать, ты не поддерживаешь то, что она там сделала? — А ты?

Я думаю об Одетт. Думаю об ужасе в её глазах, когда Ева говорила за Лиру, когда принимала это решение за них обеих. — Я бы такого решения не принял. — И я тоже, — возражает она, слегка повысив голос. Затем закрывает глаза и делает мягкий вдох. — Я не знала, что она скажет, — добавляет она тише. — Я не знаю, почему она это сделала.

Я верю ей. Знаю, что она говорит правду. Поэтому тоже вздыхаю и провожу рукой по волосам, которые, должно быть, уже изрядно растрепались. — Прошлой ночью что-то случилось? Что-то, что заставило её принять решение в одиночку?

Нирида вскидывает светлые брови. — Одетт мне уже говорила об этом. Она колеблется пару мгновений. — Не здесь. — Она делает жест подбородком. — Идем.

Дворец Илуна огромен; вероятно, больше, чем дворец Эреи, и нам требуется время, чтобы найти пустую комнату в этом крыле. Это читальный зал, безлюдный, несмотря на множество кресел и диванов вдоль стен. Свет льется через большие окна, которые закрыты, чтобы сохранить тепло в комнате, сейчас холодной, потому что никто не разжег камин.

Мы спускаемся молча так долго, что я начинаю думать: чтобы вытянуть из неё информацию, мне придется раскошелиться на несколько бутылок того ликера, который она так любит. Но как только мы заходим внутрь и Нирида закрывает дверь, она заявляет: — Возможно, это моя вина.

Неуверенность в её тоне, дрожь в голосе беспокоят меня. — Возможно, твоя вина в том, что она приняла решение, которого ты хотела? — Я поднимаю брови. — Что ты сделала? Что ты ей сказала?

Нирида отходит от двери и направляется к ближайшему дивану. Садится, уперев локти в колени, и выражение её лица… выражение побежденное и умоляющее. Я подхожу к ней и сажусь напротив.

— Мы не об этом говорили, Кириан. Мы зашли в тупик и решили подумать. Все мы решили, — настаивает она. — Она не собирается убивать Эгеона. Всё сложнее, чем просто подмена. Она знает это лучше любого из нас и понимает, что Одетт права. Так что она приняла это решение не для того, чтобы потом от него избавиться.

— Тогда она собирается?.. Собирается пожертвовать собой ради нас? Ради Волков? — Не думаю, что она хочет заставлять Одетт участвовать в том, чего та не решала, — задумчиво отвечает она. — Она сделает это сама. Она возьмет на себя роль Лиры.

— Почему? — спрашиваю я. Серые глаза Нириды, обычно холодные, наполняются тревогой. — Мы переспали, — выдает она.

Я качаю головой. — Это не сюрприз. — Нет… — отрицает она. — Сюрприз. Я не сближалась с ней так до… Я не касалась её, Кириан. До прошлой ночи не было вообще ничего.

Я пытаюсь прочесть ответ в её глазах, в этом измученном выражении, так непохожем на то, с каким она обычно рассказывала мне о своих победах. — Так плохо прошло? — прощупываю я.

Нирида трет лоб. — Не знаю, — отвечает она растерянно. — Я думала, всё прошло очень хорошо, но что касается Евы, я часто думала о вещах, которые оказывались неправдой. Почему она передумала? Из-за меня?.. А вдруг я её как-то принудила?

— Ева не кажется мне человеком, на которого легко повлиять, — отвечаю я, хотя не уверен, облегчит ли это её чувство вины. — Что… ты сделала?

Нирида поднимает лицо и впервые улыбается, но бравада снова тонет в беспокойстве. — В день нападения деа бру я чуть не поцеловала её, — признается она. — Я чуть было не сделала гораздо больше, — добавляет она, — но потом случилось всё то, а затем путешествие… Вчера мы снова остались наедине впервые с тех пор и продолжили с того места, где остановились. Она не говорила потом, и сегодня утром тоже. Она не захотела говорить. А теперь сделала это, не дождавшись меня, не посоветовавшись. У нас ведь, кажется, есть связь, нет?

— Не думаю, что это поможет её остановить. Поговори с ней. Мы все поговорим. — Я задумываюсь. — Хотя не совсем понимаю, что ты можешь ей сказать, если ты согласна с этим решением.

— Ты бы остановил её? Если бы это была Одетт, если бы она согласилась на такую жизнь… ты бы попросил её не делать этого? Эрея или она. Это решение я уже принимал однажды, с луком в руках.

— Я эгоистичнее тебя. — Это не ответ на мой вопрос.

Я улыбаюсь. — Никто из нас двоих не может просить ни одну из них делать то, чего она не хочет, — отвечаю я. — Так что не думаю, что стоит даже думать об этом.

Нирида вздыхает, отрывает локти от колен и откидывается назад. — А война казалась сложной штукой.

Я жду несколько мгновений на случай, если ей есть что еще сказать, но она молчит, и тишина между нами напоминает мне, что у меня было не так много возможностей поговорить наедине с подругой в последнее время. Я провожу рукой по волосам.

— Раз уж мы здесь… — Нирида смотрит на меня выжидающе. — Есть кое-что, что я хотел сказать тебе уже давно.

Она хмурится. — Что ты натворил?

Это будет непросто… Я делаю глубокий вдох, и этот глоток воздуха, пока я собираюсь с духом, приносит с собой горькое воспоминание, темный след гнилого секрета, которым я еще не делился с ней.

— Это было давно, еще до того, как нас назначили капитанами армии Львов. — О. — Нирида слегка выпрямляется, возможно, угадывая серьезность того, что я собираюсь рассказать. — Да, времени прошло немало.

Я спрашиваю себя, с чего начать, и решаю начать с самого тяжелого. — Помнишь… Харальда? — Его имя, вырываясь из моего горла, кажется сделанным из ржавых лезвий. — Он был офицером Львов, одним из тех, кто выступал за то, чтобы нас назначили капитанами и отправили на север. Он был привлекательным.

Стальной блеск мелькает в глазах моей подруги. — И военный преступник. Слишком жестокий даже для своих.

Я закрываю глаза. Я тоже воспринимаю это так: излишне жестокий. Мои воспоминания, однако, запутаны в паутине, искажающей образ. Я вижу его улыбающимся, открывающим мне дверь своих покоев. Вижу, как он велит мне снять с него доспехи, запятнанные кровью моих братьев.

Я заставляю себя посмотреть на Нириду. — Я убедил его назначить нас обоих капитанами.

Она хмурится. Её светлые брови, чуть темнее волос, на секунду изгибаются, пока она смотрит на меня. Я не хочу, чтобы оставались сомнения.

— Я заставил его пообещать это, пока ложился к нему в постель.

Она мертвеет лицом. Я вижу перемену в её глазах. И я снова должен закрыть свои. Но когда я это делаю, я вижу его. Он делает шаг ко мне, разрывает мою рубашку, вынимает кинжал и скользит острым кончиком по краям татуировки волка. «Какая трата чернил на такой красивой коже», — говорит хриплый голос, который я никогда не смогу забыть.

— Ты… — шепчет Нирида.

Я кладу руки на колени и сжимаю кулаки, не в силах держать их спокойно. — Мне много ночей снились кошмары. О том, что я сделал с ним, о том, что он делал со мной… Их было так много, что я уже не знаю, всё ли, что я помню, было именно так, или иначе.

В моих воспоминаниях я не часто улыбаюсь, а вот он — да. Он смягчает это жесткое лицо выражением, которое трудно представить у такого человека, как он. Он улыбается, когда я не вздрагиваю от кинжала, скользящего по моей груди. Улыбается, когда я не прихожу в ужас от крови, пачкающей мои пальцы, когда снимаю с него броню.

— Ты правда с ним спал? Я слышала слухи, но не хотела верить. — И всё же ты поверила, потому что перестала со мной разговаривать на какое-то время. Ты меня избегала.

Когда я смотрю на неё, на её лице ужас. Именно это лицо я и представлял себе перед этим разговором. — Это правда, — признает она, пристыженная. — Одна мысль о том, что о тебе говорили, о том, что, по их словам, ты делал… мне становилось дурно.

Я сглатываю. — Теперь ты знаешь, что это правда.

Не представляю, кто мог разболтать. Харальд был высокомерен и за закрытыми дверями своих покоев наслаждался, видя меня на коленях: меня, капитана с дальнего севера, украденного ребенка, Волка, который отказался выть… но он не был настолько неосторожен, чтобы позволить короне узнать об этом. Офицер, спящий с мужчиной? Нет. Он бы не рассказал. Значит, кто-то нас видел. Это было не раз и не два, и возможно, однажды кто-то заметил, как я вхожу в его покои на рассвете, кто-то узнал, что всякий раз, когда он посылал за мной, я бросал всё и шел служить ему, будто только и ждал часами, когда он меня потребует.

— Но то, что говорили, — неправда. Неправда, что ты делал это, не думая о последствиях. — Нет.

Она замолкает на несколько мгновений. Когда она заговаривает снова, её голос — едва слышный шепот. — Мы могли бы найти другой способ.

У меня пересыхает в горле. Первый раз был худшим. Я представляю себя сидящим за тем столом рядом с ним, его руку на моем колене. Представляю, как слежу за направлением его взгляда, пока он смотрит на меня и замечает, как я молод. Представляю себя перед той дверью, в которую он настаивал, чтобы я вошел. Представляю каждый раз, когда я мог остановить это и уйти.

— Другого способа не было, — говорю я Нириде. — Или тогда, или никогда, и нам нужен был контроль над нашими людьми, чтобы мы могли делать то, что делали.

Иначе мы не смогли бы притворяться, что ведем бои, что некоторые сдаются… У нас не было бы свободы сохранять те места, которые мы завоевывали. С другими капитанами, настоящими, погибло бы гораздо больше людей, были бы потеряны целые деревни, города…

Нирида шевелится. Прежде чем я понимаю, что она делает, я чувствую её руку на своей. — Тогда мне жаль, что я этого не увидела.

Я отвожу взгляд и смотрю туда, где её пальцы лежат на моих. — Я тебе не позволил.

Стыд и угрызения совести — смертельная комбинация, со вкусом ржавчины.

— И всё же… знаю, я не облегчила тебе жизнь. Я осуждала тебя и в других случаях, за то, что ты прыгал в другие постели. — Она качает головой. — Я думала, ты просто распутник, который не особо задумывается о том, что эти Львы творят за пределами спален. Так что… я понимаю, почему ты мне не рассказал.

Я усмехаюсь, и звук моего собственного смеха рассеивает тьму, сгустившуюся вокруг меня. — Я не хотел рассказывать, потому что знал: ты бы не позволила мне это сделать. — Конечно, нет, — шепчет она и тоже переводит взгляд на наши руки. — Но я знаю, почему ты был вынужден.

Она понимает, потому что сделана из того же материала, что и я: из лунной стали, грез и надежды. Она убирает руку и чуть выпрямляется. — Сколько раз? — решается спросить она.

Я расправляю плечи. — Достаточно. И после того, как нас назначили капитанами, тоже… Я боялся потерять то, чего мы добились.

И с каждым разом это становилось всё легче, всё механичнее. Я выучил, как ему нравится, чтобы я на него смотрел, как к нему обращался. И я понял, что мне необязательно находиться в той комнате. Мое тело оставалось там, мои руки, мой рот. Не я. Я мог сбежать… хотя худшие воспоминания и сегодня со мной.

— Почему ты рассказываешь мне это сейчас? — Потому что хочу примириться с самим собой.

Нирида хмурится. — Тебе не нужно для этого мое прощение, — почти рычит она. — Не нужно, — настаивает, когда я молчу.

— Я знаю, но… — У тебя нет моего прощения, потому что прощать нечего, — выносит она вердикт. — Кириан, ты лучший соратник, какого только можно пожелать. Ты верен и предан. Ты великий капитан, и прежде всего ты храбр. Я уверена, что в этой храбрости ты найдешь способ простить себя сам.

Я молчу, слегка смущенный. Если закрыть глаза, я чувствую, что вина всё еще там, но, как и тогда, когда я поделился этим с Одетт, на этот раз я тоже чувствую, что она весит чуточку меньше. Со временем она перестанет давить.

— Это что, румянец я вижу на твоих щеках? — подначиваю я Нириду и слегка улыбаюсь. Она наклоняется вперед и тычет меня в плечо, пожалуй, слишком сильно. — Ой, заткнись…

Она больше не задает вопросов, и я не продолжаю тему. Даже если она считает, что мне не нужно её прощение, знание того, что теперь ей известна правда, облегчает ношу. Мы остаемся там еще какое-то время, болтая ни о чем, пока голос подруги растворяет горький вкус кошмара, который, возможно, скоро останется лишь воспоминанием, не имеющим надо мной власти.

***

Обе исчезают на всё утро. Ни Нирида не находит Еву, ни я не нахожу Одетт до самого вечера, когда она возвращается в свои покои, соседние с моими, и я слышу её. Она стоит прямо перед дверью, в одной руке — квадратная коробка. В другой она держит записку.

— Привет, — здороваюсь я. — Привет, — отвечает она с виноватой улыбкой. — Мне нужно было побыть одной. — А в этом дворце места предостаточно. Где ты была?

Одетт опускает взгляд на коробку, кладет на нее записку и проводит пальцами по золотистому рельефному канту на крышке. — Я не выходила отсюда, хотя и хотела бы, — задумчиво замечает она. — То немногое, что мы видели в городе вчера вечером… мне понравилось.

Я умею читать между строк, слышать смысл в звуке нерешительного молчания. — Хочешь, спустимся в город?

Одетт поднимает на меня глаза. Они немного покраснели, но прекрасны на этом лице, слегка порозовевшем от холода. — Эгеон пригласил нас поужинать с остальной частью двора, — комментирует она и легонько стучит по коробке, прежде чем отвернуться. Я иду за ней в её покои, к туалетному столику в спальне, куда она ставит сверток. — Полагаю, это для сегодняшнего вечера.

Она откладывает записку в сторону, и я вижу красивый почерк, крупные и изящные буквы с завитушками, которые гласят: «Одетт, надеюсь увидеть вас сегодня вечером. Молю увидеть вас в этом наряде».

Платье красивое; больше похоже на то, что она выбрала в первый вечер, чем на то, что на ней сейчас. Оно темного, насыщенного гранатового оттенка, густого, как кровь. Юбка легкая, как и вся ткань, и по тому, как она ложится, когда Одетт разворачивает наряд, он тоже кажется не слишком подходящим для холодного климата Илуна. Рукавов нет, а глубокий вырез спускается до самого живота. В разрезах гладкой ткани юбки угадываются фрагменты красивой вышивки более мягкого красного тона, а талию стягивает черный шнурок. В коробке также лежит плащ, сшитый из тех же тканей.

У меня вырывается смешок, и Одетт с любопытством смотрит на меня. — Что? — Она приподнимает бровь, убирая обе вещи на место. — Ничего, просто на его месте я бы тоже умолял увидеть тебя в этом.

Она выгибает брови еще сильнее. — На его месте? — провоцирует она. — А не на своем? — А я всегда молю о том, чтобы видеть тебя без платьев, Одетт. — Я беру её за руку и дарю льстивый поцелуй в тыльную сторону ладони, что забавляет её настолько, что она не может скрыть улыбку. — Хотя признаюсь, часть того, что подразумевает твое облачение в него, мне весьма по душе. — Да неужели? — Мне нравится снимать их с тебя. Очень нравится, — мурлычу я.

Я делаю шаг к ней. Одетт упирается ладонями в комод позади себя и смотрит на меня снизу вверх, с вызовом. — Давай сбежим, — говорю я тогда. — Сбежим прямо сейчас. — Куда? — шепчет она тихо, и её голос щекочет мне губы. — В город.

Одетт снова взвешивает предложение. Она больше не смотрит мне в глаза. Теперь она сосредоточилась на моих губах, и мне хотелось бы думать, что ей так же трудно сдерживаться, как и мне. — А банкет? — Туда пойдет командор всех армий Волков, — отвечаю я. — И Королева Королей, которая к тому же скоро станет его женой. Он не должен слишком сильно заметить наше отсутствие.

Темная тень пробегает по её зрачкам, но даже если её лицо слегка омрачается — или, может быть, именно поэтому — она отвечает: — Давай сбежим.

Ночью выпал снег, и вся мостовая укрыта белым ковром, который наполняется следами и отпечатками ног по мере того, как мы углубляемся в город. Если осень в Илуне такая, могу представить, насколько суровы здесь зимы. У Эгеона есть причины не беспокоиться насчет Львов. Этот климат в сочетании с труднодоступностью территорий и королевским флотом сотни лет хранил это место от вторжений. Но я не хочу думать об этом сейчас.

Никто из нас двоих толком не знает, куда мы идем, когда выбираем одну дорогу вместо другой, когда сворачиваем за угол или поднимаемся по крутым лестницам, где легко поскользнуться. В конце ступеней, ведущих к каменному мосту, я протягиваю ей руку и больше не отпускаю.

Когда мы пересекаем мост, поверхность которого практически замерзла, Одетт делает попытку ослабить хватку, но я мягко сжимаю её ладонь, оставляя её там, где она есть. Её пальцы, немного дрожащие от холода, переплетаются с моими, и я немного таю.

— Это странно, — признаюсь я. Тропинка, спускающаяся с моста, ведет нас к каменной галерее, окаймляющей замерзшую реку, украшенной колоннами и скульптурами, которые кое-где обвивает розовый куст, стойко переносящий морозы. — Я только что понял, что никогда ни с кем так не гулял.

Губы Одетт показываются из-под белой оторочки её плаща. — За руку? — уточняет она.

Я хотел бы сказать ей, что дело не только в этом, но, кажется, не нашел бы слов, чтобы объяснить, поэтому просто киваю. — Но мне нравится.

Мы идем по коридору. Свет играет меж каменных колонн и высекает искры в рыжих волосах Одетт. Её пальцы мягко сжимают мои. — Мне тоже, — шепчет она, очень тихо; так тихо, что мне приходится напрячь слух. Она говорит это как признание, или, возможно, как признание поражения, словно у каждого слова есть цена, и я гадаю почему.

Я подношу её руку к губам и оставляю на ней поцелуй, думая о том, что война слишком близко, чтобы любовь ощущалась как поражение. Это победа, победа сердца, но я снова не нахожу слов; по крайней мере таких, которые не заставили бы её сбежать.

Мы продолжаем идти без цели, позволяя коридору вести нас, пока он не выводит в сад — маленькую гавань покоя посреди города, вдали от шума рынков и таверн. Маленький оазис, который, несмотря на холод, не пустует.

Озеро, которое, должно быть, соединяется с рекой, оставшейся у нас за спиной, открывается в центре, в небольшой низине. Поверхность замерзла, и слой льда, должно быть, достаточно толст, раз несколько человек рискнули прогуляться по нему. Ребенок проверяет надежность опоры у берега, держась за руку отца, который вышел вперед, подбадривает его и дразнит, пугая так, что малыш отпрыгивает назад и заливается звонким смехом. Две старушки тоже гуляют под руку, поверяя друг другу секреты. Пара сидит на каменной скамье, с которой им пришлось смахнуть снег. Позади раскинулся розарий с десятками цветов, которые остаются нетронутыми, которые выживают.

Вдали, за верхушками сосен, снова виднеются крыши городских домов.

— Ты… когда-нибудь была влюблена?

Одетт на мгновение замирает. Хотя она улыбается, но слегка съеживается под плащом. — Легкая тема для разговора, да, капитан? — Поскольку я не отвечаю, она отводит взгляд, устремляя его куда-то на замерзшее озеро, и отвечает: — Да.

— Что случилось?

Одетт удивляется моему вопросу. Она смотрит на меня так, словно не понимает, а спустя несколько мгновений качает головой.

— Орден, — отвечает она. — Мы не могли иметь личную жизнь; нам не позволяли. Мы знали, что в тот момент, когда наше обучение закончится, нам придется попрощаться, так и случилось.

Я задерживаю дыхание, осознавая кое-что. — Значит, до того как ты прибыла ко двору Эреи, ты была с..?

Мы медленно пробираемся через снег. — Нет. — Она закрывает глаза. — Он уехал задолго до этого.

Я обдумываю это несколько секунд, потому что у меня много вопросов, но я не знаю, как их задать, чтобы не перейти черту. — Он или она?

— Он, — отвечает она. — Алекс, — добавляет она к моему удивлению. Я не ожидал услышать имя.

— И вы просто… попрощались?

Одетт останавливается посреди снега. Птица заводит веселую трель, которой отвечает другая каждый раз, когда первая замолкает. Одетт встает передо мной. — О чем ты меня спрашиваешь? — уточняет она с вызовом. — Люблю ли я его до сих пор?

У меня в горле встает ком; не только от её слов, но и от того, что они подразумевают, ведь я был достаточно глуп, чтобы не спросить об этом раньше, чтобы не спросить об этом самого себя. Я так мало о ней знаю… Она не хотела мне много рассказывать. Возможно, не могла.

— Нет, — отвечает она, прежде чем я успеваю выдавить неуверенный ответ. — Я больше не влюблена в него, Кириан. Однажды я верила, что буду способна на всё ради него, даже предать Орден, но он был с этим не согласен. Он обещал, что сбежит со мной, но уехал выполнять свою миссию, а потом и я покинула Орден, чтобы стать Лирой.

Она поднимает пальцы свободной руки и внимательно их разглядывает. Кончики покраснели от холода.

— Я рад, что ты была не одна, — осмеливаюсь сказать я.

Одетт удивленно смотрит на меня. Я вижу, как она сглатывает. — Я тоже. — Она моргает, когда снежинка повисает на её длинных ресницах. — У меня были друзья.

— Элиан, — вспоминаю я.

Я сжимаю её пальцы крепче, когда она улыбается. — Элиан, Алекс и Леон. Мы четверо готовились к разным подменам, но все под началом одного мастера, Бреннана.

— Вы с Евой не ладили, верно? — Она была сущей мегерой, — бросает она, и напряжение немного спадает. Я смеюсь. — Но они… они и правда были для меня семьей. Мне повезло, — добавляет она. — Не все могли бы сказать то же самое.

— Ты думаешь о них?

Она придвигается ко мне чуть ближе, почти незаметно, едва уловимо. — Не часто. — На губах появляется грустная улыбка. — Может, это делает меня ужасным человеком, но… я стараюсь этого не делать. Когда всё это закончится, я помогу Еве уничтожить Орден. Мы сорвем с них маски и расскажем всем этим украденным детям, кто они на самом деле. Я знаю, многие предпочтут смерть, чем поверят нам. И знаю, что некоторым придется умереть. — Она замолкает на несколько мгновений, словно потрясенная собственными словами. — Не знаю, что будет с теми Воронами, что уже внедрены, как Алекс или Леон. Я никогда не видела их истинных лиц, как и они моего. Не знаю, смогу ли я как-то донести до них правду и захотят ли они её слушать… Надеюсь, что да.

— Я буду рядом, когда это случится.

Одетт поднимает наши сцепленные руки к лицу и дышит на них, согревая своим теплом. Она могла бы сделать это магией, но так лучше; интимнее.

— Помню, ты обещал помочь мне узнать правду, — бормочет она, не отрываясь от наших пальцев. — Но теперь, когда я её знаю, теперь, когда я вернулась домой… — Она оглядывается по сторонам. — Ты не обязан выполнять это обещание. Ты знаешь, я всё равно помогу выиграть эту войну.

Я легонько тяну её за руку и на этот раз сам подношу её к губам, чтобы поцеловать холодные костяшки. Затем наклоняюсь к ней. — Возможно, это прозвучало неясно — моя вина, если так, — но я бы тоже пошел за тобой в ад.

Что-то дрожит в зеленых глазах Одетт, глазах цвета лесов моего дома, цвета магии и свободы. Она не отвечает, ей это и не нужно; потому что всё, что она хочет сказать, она говорит мне без слов. Она проводит холодными пальцами по моим щекам, запускает их в мои волосы и тянет меня к себе, заставляя наклониться ниже, чтобы поцеловать.

ЭТЧЕХАУН

Нирида годами видит тень. Она замечает её лишь краем глаза и настолько привыкла, что не обращает внимания. Лишь в редкие мгновения она задается вопросом, что это такое — когда тревога переполняет душу, когда страх смыкается вокруг горла и сжимает так сильно, что становится трудно дышать.

Тогда она слегка поворачивает голову и в этом слепом пятне, наполовину сотканном из воображения, ей кажется, что она видит тень своей сестры. Она видит её в красивом платье, но залитом кровью, и та часть её сознания, что считает это игрой воображения, ненавидит себя за то, что не может видеть её иначе: не может представить её в одном из любимых чистых платьев, с пшеничными волосами, в которые вплетены цветы, собранные вместе с матерью, босой, бегущей по лугу у их дома летом…

Она ненавидит себя за то, что видит её в платье, в котором та умерла, вся в крови, когда после смерти отца позволила выдать себя замуж за одного из дворян, которых Львы хотели посадить в Эрее. Она сделала это только для того, чтобы убить его в брачную ночь и забрать с собой столько солдат, сколько сможет.

Командор вынуждена закрывать глаза, пытаясь не видеть её. Но она не знает, что не ей выбирать, как является сестра; та принимает форму, которая должна потрясти её — невозмутимую, холодную, сильную Нириду.

Её сестра стала Этчехаун. На языке магии etxe означает «дом», а jaun — «хозяин».

Она стала хранительницей своего дома в тот миг, когда покинула план смертных. Она никогда не думала об этом, о том, что будет после, но когда пришел час, ей не пришлось размышлять: она осталась ради неё, ради Нириды. И всё потому, что в свои последние мгновения она боялась не за свою жизнь, а за мать и сестру, которых оставляла одних. Если она и жалела о своих решениях, то лишь потому, что тогда поняла: её поступки могут иметь последствия, которые обрушатся на них.

Этого не случилось, потому что мать умоляла, но и уйти тогда она не смогла. Теперь она дух-защитник, который не перейдет в обитель Мари, пока этого не сделает и Нирида. Их судьбы связаны.

Она мало что может сделать, когда Нирида в бою и кажется наиболее уязвимой. Она не может отвести удар противника или укрыть её от града стрел. Но она может напомнить ей о цене идеалов. Может напомнить, ради чего она должна оставаться в живых.

Поэтому она является ей такой. Поэтому напоминает своей пролитой кровью, что Нирида должна жить за тех, кто не может, должна сражаться, чтобы никому больше не пришлось вот так терять сестру.

Иногда это не работает. Иногда же её присутствие возымеет эффект — как в ту ночь, когда снаружи стоял лютый холод, а внутри бушевали страшные чувства.

Командор только что видела, как её друг сражался с двумя урсуге, древним ужасом, о существовании которого она и не подозревала; наблюдала, как её подруга ломала шеи этим тварям, а затем слышала, как её надежды были отданы на откуп невозможному решению. Теперь, пока остальные ищут выход, сестра является ей.

Нирида видит её краем глаза. Если она попытается взглянуть прямо, силуэт испарится, словно его и нет. Сбоку она видит её четко: бледное окровавленное платье, кожа, всё еще хранящая золотистый оттенок, какой была при жизни. Но лица разглядеть не удается. Она не знает, какое у неё выражение, но боится представить, что на нем застыло страдание.

Она хочет уйти, когда уходят остальные. Хочет броситься бежать прочь от боли и невозможных решений, но присутствие сестры напоминает ей, почему та погибла и почему теперь сражается она сама; и она спрашивает себя, какой во всем этом смысл, если не ценить жизнь, что теплится среди стольких смертей.

Она остается в комнате Евы. И сестра исчезает.

— Тебе лучше уйти, — говорит ей девушка. — Лучше? — переспрашивает Нирида. — Для твоего же блага, — отвечает та.

Командор делает шаг вперед. Смотрит на неё сверху вниз, ловя каждый жест, следя за интонациями голоса, за движением горла при глотке. — Я тебе не подхожу, — добавляет та, набираясь смелости. — А что ты знаешь о том, что мне подходит? — бросает вызов Нирида, делая еще шаг. — Может быть, в другой жизни, лучшей, более простой. Не в этой, — шепчет Ворон. — У нас нет других жизней, Ева. Это всё, что есть.

Ева колеблется. Подносит руку к груди, к месту, которое считает разбитым, и пальцы сжимают ткань рубашки, ища, за что уцепиться, что-то, что заставит её быть сильной за двоих. Она не находит.

— Я не хорошая, — шепчет она, и произнести это вслух стоит усилий. Командор Волков этого не знает, но Ева давно повторяет это себе в тишине. Делает это с тех пор, как много лет назад ей дали маску, которую она должна была носить, и уверили, что её жизнь не имеет ценности, если не посвящена высшему благу. Делает это с тех пор, как проиграла первое испытание, и наставница избила её. Делает это с тех пор, как однажды ночью впервые заплакала перед товарищами, и все притворились, что не слышат её рыданий.

— Я тоже, — выносит вердикт командор. Ева фыркает. Думает, что та не ведает, что говорит.

Но Нирида игнорирует её. Она тянется к поясу, на котором висит оружие, расстегивает его, снимает ножны с мечом из лунной стали и кладет их на комод в гостиной. Затем снова смотрит на неё.

— Я достаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения, честная, чтобы знать, чего хочу, и смелая, чтобы попросить об этом. А сейчас я хочу снять остальное оружие, раздеть тебя и провести с тобой остаток ночи. Попроси меня уйти, и я уйду; я не стану пытаться снова. Позволь мне остаться, и я останусь… со всеми вытекающими последствиями.

Ева не отвечает. Возможно, ей самой не хватает смелости сделать это; но она уже приняла решение. Поэтому она поднимает руки, и её пальцы обхватывают предплечье Нириды. Поэтому она медленно расстегивает ремешок, крепящий маленький кинжал, спрятанный там. Поэтому она кладет это оружие на комод и ждет, когда командор выполнит свои обещания.

Она сглатывает, потому что знает: эту битву она выиграла и пленных брать не собирается.

Встреча их губ — не то, что воображала Ева. Она смела фантазировать о требовательных руках воительницы, о её порывистых ласках и решительных, прямых движениях. Поэтому она удивляется, когда Нирида берет её лицо в ладони и целует осторожно, словно она тоже много думала об этом поцелуе и сейчас хочет убедиться, что делает всё правильно.

То, как она направляет её шаги, толкая к спальне, властно, но в этом действии нет той необузданной страсти, которую Ева вызывала в своих самых грешных снах. На самом деле, Ева думает, что это нежно. В руках командора нет колебаний, но она останавливается, чтобы понаблюдать за реакцией, когда целует её в шею, когда пальцы скользят под юбку или когда язык ласкает изгиб груди.

Ева обещает себе, отдаваясь течению, что если Нирида не уйдет, когда всё закончится, она выгонит её сама. Обещает себе, что они не будут спать вместе, что не проснутся в одной постели. Но Нирида не уходит, и она её не выгоняет.

Нирида засыпает. Она же не может сомкнуть глаз. Она видит темное море за окном, свет маяка, предупреждающий моряков. Слышит, как ветер постукивает в окна, а поверх всего этого чувствует тяжесть руки Нириды на своей груди, ощущает мягкое касание кожи девушки к своей, вдыхает нежный аромат её волос, смешанный с запахом кожи её доспехов. И думает о войне. Думает о семье, которая могла бы у неё быть с родителями в Экиме, если бы её не вырвали оттуда. Думает об Амите и об улыбке, которую никогда больше не увидит. Думает о Воронах, об Ордене, о наставнице. Думает обо всех своих ранах, обо всех шрамах, которые никогда не оставят следа на теле, но навсегда останутся в самых потаенных уголках души. Думает, что это жаль — что всем приходится продолжать жертвовать собой. Столько смерти, столько ненависти, столько крови… Думает, что она уже сломлена. Думает, что может предотвратить, чтобы сломались другие.

И она не видит тень, что притаилась у окна: извилистый силуэт с острыми ушами, вытянутой мордой и пышным хвостом. Зато вижу я. Я прихожу к ней.

— Твои смертные молятся мне, сами того не ведая, — приветствует он меня.

Если Ева или Нирида посмотрят сейчас в окно, они увидят две страшные тени во тьме, слишком похожие на Азери, слишком похожие на Гауэко.

— Перестань вмешиваться, Азери. Ты знаешь, что именно эти смертные важны для нашей войны. Его хвост небрежно дергается. — Я пока не заключал с ними никаких сделок. Просто наслаждаюсь ложью, которую они рассказывают самим себе и другим.

Пока.

— И заодно подпитываешь её. — Что я могу сказать? Кушать-то надо. — Будь осторожен, Азери, — предупреждаю я. — Я не хотел бы сражаться в этой войне один.

Сражаться без тебя. Убить тебя раньше.

Слова, оставшиеся непроизнесенными, парят снаружи дворца, между нами двумя, и лис это понимает. Однако я ему не доверяю. Он слишком хитер, настолько, что, возможно, грешит самонадеянностью. Настолько, что, возможно, осмелится переступить черту и бросить мне вызов снова.

Глава 19

Одетт

Поцелуй на вкус как обещания, как возможности. Как жизнь, которой не было, и другая, которой не бывать.

Поцелуй на вкус как будущее, которое, хоть и зыбко, могло бы стать реальностью, если мы переживем войну.

Я бы тысячу раз спустилась в ад ради одного-единственного его поцелуя.

И мне хотелось бы сказать ему, почему однажды я уже сделала это.

Хотелось бы признаться, что за этим стоял эгоизм: ведь я не смогла бы жить в мире, где нет его.

Но я боюсь.

Я достаточно храбрая, чтобы признать: произнести это вслух меня ужасает, — но недостаточно, чтобы всё-таки сделать это.

Поэтому я целую его. Поэтому в поцелуе снова говорю ему всё, что не в силах облечь в слова признания. Его большие ладони обхватывают мою талию и притягивают к себе, а мое сердце бешено колотится о его грудь. Когда ласка его языка направляет поцелуй к чему-то слишком личному для столь людного места, мне приходится упереться ладонями в его грудь и слегка отстранить его.

Хотя дистанцию создаю я, говорит он, не отрываясь от моих губ, шепча: — В другой жизни осмелиться взять тебя за руку было бы самым сложным, что мне пришлось бы сделать за сегодня.

— Без войны, которую нужно вести? Без обещания королю, которое нужно выполнить? — спрашиваю я слегка надломленным голосом.

— Без войны, без королей, — повторяет он.

Его руки всё еще на моей талии. Его губы — на расстоянии взмаха ресниц.

— А после того, как взял бы за руку, что дальше? — шучу я, хотя голос звучит немного хрипло, немного дрожит. — Мы бы заскучали, капитан.

— А после я бы тебя не отпустил. — Я чувствую его улыбку, когда он придвигается ближе и прижимается лбом к моему лбу. — Уверяю тебя, я бы не позволил нам заскучать.

Хотя я знаю, что это провокация, в этой улыбке и закрытых глазах есть что-то нежное. В его интонации есть что-то мягкое и ласковое, что не дает мне рассмеяться.

— Горячий шоколад после прогулки по снегу, — предлагаю я. — А потом, может быть, мы могли бы сходить в театр.

— Приготовить что-нибудь ужасное вместе, выбраться поужинать чем-то приличным попозже… заниматься любовью всю ночь, проснуться у камина… — продолжает он.

Я сглатываю. — Звучит неплохо, такая жизнь.

Кириан отстраняется. Его глаза гармонируют с окружением: со сверкающим снегом, с замерзшим озером, с розовыми кустами под белым покровом… и, несмотря на это, в них светится тепло.

— Поищем место, где можно выпить этот шоколад? — предлагает он.

Потому что это всё, что мы можем себе позволить: миг, в котором возможно всё… даже простая жизнь рядом с ним.

И я соглашаюсь.

Утром Эгеон снова присылает гонца с подарком.

На этот раз это диадема: черные и красные бриллианты, оправленные в изящные золотые линии, которые вычерчивают красивые цветочные узоры вокруг моего лба, когда я её примеряю.

На этот раз записки нет.

— Красивая, — замечает Кириан, полулежа на кровати.

— Это послание, — замечаю я. — И ответом будет то, надену я её или надену то платье.

Он смотрит на меня долго и задумчиво. Затем его взгляд перелетает к шкафу, набитому одеждой, которую нам выдали в первый день.

— Тебе нужен свой гардероб, — отмечает он.

И я согласна.

Поэтому я спускаюсь в город с Арланом и Эмбером, который присоединяется в последний момент, и мы проводим день за покупками. Мы заходим в самые дорогие лавки, те, что ближе к дворцу, а также в те, где не шьют платья на заказ.

Как и вчера, это приятный мираж.

У Арлана поначалу паршивое настроение, но и он, кажется, позволяет себе попасться в ловушку этой иллюзии, и его нахмуренный лоб немного разглаживается, пока я не чувствую, что могу спросить.

— Ты переживаешь из-за условий Эгеона? — догадываюсь я.

Эмбер, глядя на меня с пониманием, кивает так, чтобы Арлан не заметил.

— Мне это не нравится, — заявляет брат Лиры, кутаясь плотнее в плащ, защищающий от холода. — Эта власть ему не принадлежит, а он хочет её присвоить.

— Мы тоже получим что-то взамен, — шепчу я и проглатываю правду: мне это тоже не нравится, я тоже не согласна с решением, которое Ева приняла самостоятельно.

Вчера мне удалось избегать её остаток дня, а сегодня она не пришла меня искать, так что поговорить с ней я не смогла.

— Эрея только что вернула свою королеву, — признается он тише. Эмбер как раз остановился перед витриной галантереи, где выставлено множество разноцветных лент с красивыми узорами, и указывает на ту, что хорошо подходит к платью, которое мы заказали у модистки, где только что были. — Что будет после того, как они поженятся; после войны? Эгеон не оставит Илун.

— Им вовсе не обязательно жить при одном дворе, — отвечаю я. Я тоже останавливаюсь у лент, висящих перед нами, и думаю, что у Эмбера хороший глаз. — Это будет просто политический брак.

— А что будет, когда у них появятся дети? — спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему, словно меня пружиной подбросило. У него раскраснелись щеки и нос от холода.

— Дети? Не обязательно…

— Они монархи, — возражает он удрученно. — Конечно, у них будут дети. Они не могут их не иметь, иначе линия преемственности окажется под угрозой, а ни одна из территорий не может рисковать гражданской войной, когда мир так хрупок.

У меня всё внутри переворачивается, потому что он прав, и я уже не знаю, как его утешить.

Мне приходится отвести взгляд, уставившись в витрину.

Нужно поговорить с Евой как можно скорее. Я знаю, она говорила серьезно, когда обещала не впутывать меня, но к этому моменту она уже должна бы знать: я не позволю ей нести такой тяжкий груз в одиночку. Поэтому я и разозлилась. Решила она это одна или нет, я буду чувствовать себя обязанной.

Но ребенок — это другое. Это то, что лишало меня сна еще тогда, когда я была частью Воронов и смирилась с тем, что моя жизнь будет посвящена только делу. Теперь же, когда я надеюсь на реальное будущее, представить себя повязанной такой великой ложью, затрагивающей столько людей, продолжающей лгать поколение за поколением… меня тошнит. И я не думаю, что смогу быть частью этого.

— Зайдем сюда, — предлагаю я, потому что больше ничего не могу сказать, не могу утешить Арлана; тем более, когда он тоже втянут в эту ложь.

— Не волнуйся, — вмешивается Эмбер, придерживая дверь, чтобы пропустить нас двоих. — Королева знает, что делает. Она что-нибудь придумает, правда, Одетт?

То, как он смотрит на меня, заставляет думать, что действительно может быть какой-то выход, но я не понимаю, что он имеет в виду. Я списываю его взгляд на желание найти союзника, чтобы успокоить Арлана, и тоже вхожу в лавку.

Лицо Арлана остается мрачным, когда мы выходим оттуда, но на этот раз я не пытаюсь его приободрить, так как мне нечего сказать ему в утешение. Это он останавливается посреди мостовой по пути к следующему магазину и ждет, пока мы обернемся.

— Я ведь только что вернул её, — шепчет он.

В моей груди разверзается дыра — темная, гнилая; дыра, которая засасывает всё и заставляет меня чувствовать себя чудовищно несчастной.

Что я могла бы ему сказать? Что он её не потеряет? Что сестра будет любить его, что бы ни случилось?

Потому что правда в том, что он так и не вернул её, и Лира, вероятно, никогда не любила его так, как он того заслуживал.

— Арлан… — бормочет Эмбер. — Ты не…

Прежде чем он солжет, сам того не зная, я делаю пару шагов вперед и, не давая ни одному из нас возможности выпустить из рук пакеты, обнимаю его так крепко, что от неожиданности он оступается.

Думаю, он ждет, что я что-то скажу, но поскольку я молчу, удивление сменяется чем-то иным, и мгновение спустя я чувствую его руку на своей талии, неловко обнимающую меня. Объятие крепкое, но короткое, и когда я отпускаю его и вижу, что глаза у него слегка расширены, он бормочет хриплым, неуверенным голосом: — Спасибо. — Не за что… — отвечаю я, чувствуя себя такой же неловкой.

По крайней мере, хмурое выражение исчезло, и грусть немного рассеялась, пусть лишь самую малость…

Мы не возвращаемся во дворец сразу. Заходим в таверну, где на нас пялятся, пока мы проходим, — возможно, из-за воинственного вида Арлана или из-за свертков, что мы несем. Однако никто не решается подойти. Мы садимся за дальний столик у окна, и я расспрашиваю Арлана о годах, проведенных вдали от дома. Он говорит, рассказывает о доме, который стал его очагом, о матери Эмбера, о его отце, о любви к своим названым братьям…

Глупое замечание, мысль вслух — вот что нарушает это приятное спокойствие, когда Арлан рассказывает историю, которая заставляет Эмбера смеяться, а я бормочу: — Ты всегда был безнадежен в стрельбе из лука.

Я делаю это нечаянно и осознаю сразу же. Арлан смеется, поэтому до него доходит чуть позже, чем до меня. Он смотрит на меня, кивает, а потом выдает: — Откуда ты знаешь?

В его словах нет подозрения или злого умысла. Он не чувствует недоверия, и развеять тень сомнения должно быть легко, но я нервничаю. Нелепая ошибка, ошибка новичка, какой я не совершила бы даже в первые годы обучения в Ордене. Я сглатываю, улыбаюсь и готовлюсь выдать ложь, которая слетит с губ легко, но тут вмешивается Эмбер: — Потому что ты так начал историю, балбес, — отвечает он с теплотой, и оба снова смеются.

Я тоже улыбаюсь, но не могу не посмотреть на Эмбера. Он правда это сказал? Он правда так начал свой рассказ? Я думала, что нет, но, видимо, вся эта ситуация с Лирой и Эгеоном влияет на меня сильнее, чем я полагала. Так что я вздыхаю и снова погружаюсь в их истории и спокойную атмосферу.

Когда Эмбер отходит к стойке за выпивкой, которая никому из нас троих не нужна, я пользуюсь моментом, чтобы вернуться к теме, которую мы затронули лишь вскользь. — Ты долго жил при дворе короля Девина, прежде чем родители Эмбера забрали тебя к себе?

Арлан потирает затылок. — Несколько месяцев, да. — Вы с королем кажетесь близкими, — прощупываю я почву.

Я всё еще помню тот разговор, который подслушала без спроса: удивительно торжественный тон Девина, плохо скрытую обиду в словах Арлана, даже если со мной он всегда говорил с благодарностью о том, что король для него сделал. — Он позаботился обо мне, когда я был совсем один, — признает он.

И снова эта благодарная улыбка. И тот же бегающий взгляд, когда он хватается за кружку и собирается сделать глоток, прежде чем осознать, что она пуста. — Тогда почему ты на самом деле уехал из его двора? Неужели действительно из-за атмосферы?

Арлан удивляется. Я кусаю губы. Мне не стоило этого спрашивать.

— Думаю, он не очень понимал, что со мной делать, — признается он. На этот раз в его улыбке сквозит горечь. — Я был принцем без власти, без короны, без территории и без семьи, которая любила бы меня… И несмотря на то, каким Девин выставляет себя, в нем гораздо больше, чем просто легкомыслие и распутство. Он только унаследовал трон, пытался узаконить свое положение, укрепить власть и сохранить мир… Ему было о чем думать, а я был нерешенным вопросом очень малой важности.

Я поджимаю губы. Я могу это представить. Он уехал один из двора Львов в Сирии, оставив позади сестру, которая от него отреклась. Он никого не знал в Нуме и зависел от доброты других, чтобы выжить. Теперь я вижу это, кажется, понимаю, откуда бралась та ярость, с которой он обращался к королю. Под искренней благодарностью скрывается обида, потому что, когда тот отослал его к родителям Эмбера, он снова почувствовал себя брошенным.

— Не думаю, что кто-то, кто знает тебя хорошо, хоть на секунду поверит, что ты — вопрос малой важности.

Арлан смотрит на меня так, будто не понял. Потом я понимаю, что он просто не знает, что сказать.

Мы выпиваем еще, пока снаружи снова идет снег, и не возвращаемся во дворец, пока метель не утихает. Я ищу Кириана, но один из наших людей говорит мне, что он тренируется с солдатами, а командор, судя по всему, на совещании по поводу атаки на Сулеги. Решив подождать её в её покоях, я обнаруживаю, что они не пусты.

Ева встает с кресла, в котором полулежала с книгой, как только видит, что я вошла. Она откладывает книгу на подлокотник и смотрит на меня так, как я не думала, что Ева когда-либо посмотрит: с раскаянием. Огонь потрескивает в очаге, наполняя комнату приятным теплом. Гнев за решение, которое она приняла в одиночку, овладевает мной на мгновение, и я уже готова развернуться и уйти, но тут вспоминаю слова Арлана, его тревоги, а теперь и свои собственные… и остаюсь.

— Я тебя искала, — говорит она вместо приветствия. Голос резкий, но мягче обычного.

— Знаю. Я не хотела, чтобы ты меня нашла. Я потираю руки, всё еще замерзшие после улицы.

— Что ж, спряталась ты хорошо. На ней длинное зеленое платье и накинутый на плечи плащ в тон, вышитый золотой нитью, и я сразу понимаю, что эту одежду выбирала не она. Её выбрала Лира.

— Прости, что не посоветовалась с тобой, — говорит она, не тушуясь. — Ты должна была. Должна была посоветоваться со всеми, — настаиваю я.

Ева складывает руки на коленях. — Ты бы не согласилась, а Нирида и Кириан не захотели бы, чтобы я принимала такое решение, не уладив все детали. — Не могу представить почему, — отвечаю я с горечью.

Ева встает. — Тебе больше никогда не придется быть ею. Это решение я приняла одна, и одна буду с ним разбираться.

Я фыркаю. — Ты же знаешь, я этого не допущу. — Я так же хороша в этой роли, как и ты. Может, даже лучше, пташка.

Улыбка, которая должна казаться злодейской. Я игнорирую её и яростно подхожу ближе.

— Всё будет не так, как сейчас, — говорю я ей. — Ты не сможешь разгуливать с этим лицом и становиться ею лишь время от времени. Твоей ролью как королевы будет обеспечение линии преемственности. Ты хотя бы подумала об этом?

Ева сглатывает. — Я знаю, что мне придется делать, и я готова.

У меня разрывается сердце. — Когда война закончится, Эрее нужна будет королева, всей Земле Волков она будет нужна. — Она была нужна им и до того, как мы договорились об этом браке, и ты не казалась такой обеспокоенной.

Я сжимаю кулаки. — У нас было больше вариантов. Мы могли уступить трон Арлану, могли… — Одетт. Всё нормально. Я хочу быть королевой.

— Ты не можешь этого хотеть, — выплевываю я. — Как же обещание, которое я тебе дала? А как же Орден? Ты больше не хочешь его уничтожить? — Обещание в силе, — отвечает она. — Ты мне поможешь.

Снова и снова я натыкаюсь на стену, слишком плотную и неподвижную. — А как же наша свобода? — спрашиваю я тише.

Должно быть, что-то до неё доходит. Какое-то из моих слов, должно быть, задело струну у неё внутри, потому что на её губах появляется самая печальная улыбка на свете, и тогда она хватает меня за руки.

— Ты будешь свободна, Одетт, и я тоже буду свободна вести ту жизнь, которую выберу. Я буду в порядке в роли королевы, а ты сможешь вести ту обыденную и пресную жизнь, какую пожелаешь, со своим голубоглазым капитаном.

Я пытаюсь вырвать руки, но она держит их крепче. — Ты дура. — Да? Я буду королевой. — Она небрежно пожимает плечами. — А вот ты…

Я уже готова спросить, как же быть с её сероглазым командором, но дверь открывается прежде, чем я успеваю это сделать, и в комнату входит Нирида. Она переводит взгляд с одной на другую, и выражение её лица слегка смягчается. — Я рада, что вы всё уладили.

Только тогда Ева отпускает мои руки. — Новости? — спрашивает она. — Небольшой флот уже отбыл в Сулеги. Они скоро прибудут. Эльба пока держится.

Я гадаю, в порядке ли малышка Юма, но не произношу этого вслух, потому что не хочу еще больше тревожить командора: у неё и так залегла морщинка посреди лба, а груз, который она несет на своих слегка ссутуленных плечах, кажется неподъемным.

— Эгеон хочет публично объявить о помолвке сегодня вечером, — выдает она и делает глубокий вдох. — Я настаивала, что это слишком поспешно, но он не уступил. Я откажусь, если… — Мы сделаем это сегодня, — кивает Ева. — Зачем откладывать?

Мы обе смотрим на неё, но спрашивает Нирида: — Ты уверена? — Готова служить Волкам. — Она улыбается.

Я так не могу.

Мы собираемся в покоях Лиры перед банкетом. Ева и я тоже воспользовались временем, чтобы потренироваться и отточить нашу магию, как учили нас Камилла и Кайя. Физическая подготовка и точность, и всё это довольно ограничено пространством, потому что ни одна из нас не хочет привлекать лишнего внимания. Пока нет.

Несмотря на это, мы приходим первыми к назначенному часу. Огонь уже горит, когда мы входим, но Ева заставляет пламя разгореться жарче, чтобы изгнать холод, просачивающийся сквозь каменные стены. Я помогаю Еве с платьем и короной, собираю ей волосы, пока они еще её собственные: черные, но прямые и мягкие, скользящие сквозь пальцы.

Кириан приходит следующим. Он садится в кресло, которое подтаскивает поближе к нам, и без умолку болтает о местном ежевичном сидре, о котором у Евы тоже есть твердое мнение. Хотя он смотрит на неё через зеркало, пока они спорят, его глаза неизбежно возвращаются ко мне снова и снова. Я ловлю его на этом, когда он думает, что я не замечаю. Он рассматривает меня то почти рассеянно, то почти бесстыдно. Я замечаю, как он скользит взглядом по мне сверху вниз, как спускается по спине и поднимается обратно.

Когда наши глаза встречаются, он ограничивается улыбкой идеального джентльмена и продолжает разговор, словно вовсе не пожирает меня взглядом целиком. На мне легкое синее платье простого кроя с открытой спиной, которое, должно быть, нравится ему настолько, что он смотрит на меня как на стакан воды посреди пустыни.

Нирида приходит последней. Она готова к банкету: чистая униформа из блестящей черной кожи, начищенные сапоги, волосы убраны назад прядями, перевитыми кожаными шнурками. Один из них, замечаю я, отличается: серебристый и мягкий, настолько, что почти теряется в её волосах. Однако я знаю, что это. Лента её связи биотц с Евой. Мне интересно, осознает ли она это, и я ищу её взгляд, но Ева избегает смотреть на командора. Она отвела глаза и уставилась в точку где-то у себя под ногами.

Мы заканчиваем готовить Еву и встречаемся снаружи с Арланом и Эмбером, чтобы войти в зал вместе. К счастью, поблизости нет бассейнов с подозрительным дном.

На этот раз это вытянутый зал с высокими сводчатыми потолками и люстрами, чей оранжевый свет придает помещению особую атмосферу. Мраморный пол черный, с красными прожилками, похожими на какой-то блестящий, насыщенный минерал. Жар свечей отражается в них, а также в стенах такого же поглощающего цвета. Лира должна председательствовать на банкете, сидя на мраморном троне рядом с Эгеоном, который проявил благоразумие, поставив два трона одинакового размера и конструкции. Возможно, её трон должен был бы быть меньше и скромнее, учитывая, что её титул ниже, но придется простить ему это, раз уж мы при его дворе.

Король Девин, который прекрасно влился в толпу подданных Илуна, присутствующих на объявлении, подходит к нам, пока монархи готовятся. Он приветствует нас мягкой улыбкой, а затем задерживает взгляд на Арлане, возможно, чуть дольше положенного, не говоря при этом ни слова. Воин ждет, заметно нервничая, но король ничего ему не говорит.

— В конце концов вы согласились на требования короля, — замечает Девин, не отводя взгляда. Его светлые волосы распущены и слегка растрепаны, и хотя наряд элегантен и изыскан, в его позе, в этой плавной и театральной манере двигаться есть что-то, что делает его вид более неформальным, чем подобает королю.

— Ты знал о сделке, — замечает Нирида, хмурясь. Только тогда он отводит глаза от Арлана. Делает это небрежно, словно тот просто случайно попал в поле его зрения. — Эгеон — человек упрямый и зацикленный на своих идеях.

— А ты не собираешься ничего просить взамен? — вмешивается Кириан. Нирида испепеляет его взглядом, словно это может послужить подсказкой для короля. Девин издает очень тихий смешок.

— А зачем? Разве должен? — Он не таясь оглядывает Кириана с ног до головы, а затем поднимает лицо к Нириде. — Вы предлагаете мне что-то интересное?

— Кажется странным, что ты находишься при этом дворе, поддерживая войну против Львов, и при этом знаешь, что другой монарх в твоем положении требует нечто столь непристойно выгодное, как корона Королевы Королей, — замечает Кириан, не стесняясь в выражениях.

Арлан рядом со мной молчит, но и он смотрит на Девина с тем же подозрением, что и капитан. Тот перестает насмешливо улыбаться. Веселье исчезает с его лица, и он, кажется, превращается в кого-то куда более трезвого и здравомыслящего. В этих карих глазах появляется проницательность.

— Нума уже была в войне раньше; войне, которая разрушила города, выкосила мой народ и стала причиной тысяч смертей от болезней и голода годы спустя. Должно быть, он имеет в виду войну с Сулеги.

Девин ждет, но никто его не перебивает. Он убеждается, что все мы внимательно слушаем. — Мой дед провел всё свое правление, пытаясь возместить ущерб от войны, восстановить то, что было сломано… и мой отец занимался тем же, пока мог. По сей день следы войны, случившейся так давно, всё еще ощущаются, и я не намерен позволить, чтобы во время моего правления война снова пришла к нашему порогу.

— Ты хочешь вступить в войну до того, как Львы принесут её на твою территорию, — понимает Нирида.

— Я не настолько высокомерен, как Эгеон, чтобы не бояться того, что случилось в Эрее. — Он снова изображает мягкую улыбку. — Не говорите ему, что я это сказал.

Нирида смотрит на трон, на который села Ева, и задумывается. Ответить предстоит Кириану.

— Это к лучшему для Нумы. Девин кивает и тут же нацепляет улыбку человека, который, кажется, не способен слишком сильно о чем-либо беспокоиться. — А теперь, прошу прощения… — Он снова поворачивается к Арлану. — Я хочу познакомить тебя кое с кем.

Тот выглядит удивленным, но не может — или не знает как — отказаться, и вскоре они вместе исчезают в огромном зале. Я долго провожаю их взглядом и замечаю, что походка короля ленива и неспешна, пока он что-то рассказывает. Возможно, он намерен водить парня туда-сюда, отвлекая разговорами, пока тот не забудет, что был кто-то, с кем его хотели познакомить.

Объявление о помолвке проходит просто и быстро, без лишней помпы и церемоний. Король делает его лично, а затем дает старт вечеру торжеств: обилие еды, напитки, игры и танцы. Некоторые дворяне даже участвуют в небольшом театральном представлении.

Уже поздно, когда я отхожу от шумной толпы к застекленной стене. Огни внутри не мешают видеть, как снаружи, ближе к побережью, сияют огни города. Но я не смотрю наружу, не слежу за снежинками, которые время от времени ударяются о стекло. Я наблюдаю за Кирианом и Ниридой, которые оживленно беседуют с незнакомым мне мужчиной. Вокруг них собралось несколько гостей, и они, похоже, очарованы, слушая Кириана: должно быть, он приукрашивает какую-нибудь байку, как в тот раз в Зале Солнца в Сирии, когда рассказывал всем присутствующим, как сражался с Тартало.

— Вам не нравятся короны?

Я поворачиваюсь и вижу рядом Эгеона; на этот раз он одет в белое с головы до ног. Лишь детали жилета под элегантным пиджаком расшиты изысканной серебряной нитью. Его темная кожа выделяется на фоне белого, а красивое лицо кажется спокойным.

— Короны — для королев, — отвечаю я ровным голосом. — Вы могли бы жить как королева, если бы захотели, — парирует он.

Я смотрю на него в упор, не скрывая веселья. — Да, на самом деле, я и правда могу, — отвечаю я с апломбом, и одного поворота запястья достаточно, чтобы его собственная корона оказалась у меня в руках.

Эгеон улыбается, не пряча своего удовольствия, и я тут же возвращаю ему корону, пока никто не заметил и мы не устроили скандал.

— И платья вам не нравятся. — Мне нравятся мои платья, — отвечаю я.

Эгеон издает низкий, очень тихий смешок. — Понимаю. — Он сует руки в карманы и поднимает лицо, словно погружаясь в какие-то грезы. — А море? Вам нравится море, Одетт?

— Умеренно, — отвечаю я, слегка приподняв брови.

— За Синей линией штормов есть неизведанный мир, который ждет нас. Если бы вы захотели, с моим флотом и моими людьми, ваша сила значительно облегчила бы путешествие.

Когда я смотрю на него, его черные глаза блестят. Больше, чем власть или богатство, больше, чем исход любой войны, его тянет, движет и заставляет действовать то, что находится по ту сторону моря.

— Мне нравится этот мир, ваше величество, — отвечаю я.

Эгеон прослеживает за моим взглядом. — И то, что в нем есть, я полагаю, — замечает он с улыбкой.

Я понимаю, что он засмотрелся на Кириана. Я поворачиваюсь к королю.

— Вы собираетесь жениться на Королеве Королей — союз, который, кстати, я не одобряю. — Я не улыбаюсь. — Вы получите титул, которого не заслуживаете и которого не добились бы, если бы не воспользовались нуждой всей Земли Волков. Вы разбогатеете за счет смертей тысяч людей, их потерь и ужаса. Если вы примете совет от той, кто никогда не будет править: на мой взгляд, вам стоит забыть о подарках, платьях и коронах, почитать вашу будущую королеву и готовить армию, способную искоренить угрозу, с которой мы столкнулись.

Эгеон смотрит на меня, не в силах скрыть, что не ожидал подобного. Я не боюсь того, что он может мне сделать. Он будет королем, но я — Дочь Гауэко.

Он не отвечает, и, поскольку не похоже, что собирается, я прощаюсь коротким кивком, который сбивает его с толку еще больше, и возвращаюсь на праздник.

Я жду на заднем плане, достаточно близко, чтобы Кириан заметил меня сразу же, и, как только он меня видит, его внимание переключается. Он продолжает говорить, не переставая смотреть на меня, так как, должно быть, находится на середине какой-то истории. Он ждет, что я подойду, но я не двигаюсь. Поэтому он дожидается конца рассказа, извиняется, и в тот момент, когда я вижу, что он направляется ко мне, я разворачиваюсь и ускользаю.

Людей так много, что скрыться довольно просто. Я скольжу через танцпол, между группами гостей и официантами, и останавливаюсь, чтобы Кириан, всё еще находящийся слишком далеко, мог меня увидеть. Меня пронзает веселый взгляд. Я замечаю его полуулыбку, заинтригованное выражение, живые и блестящие глаза, и снова исчезаю.

Кириан следует за мной через зал, следя за каждым движением, пока я не отхожу от шума, отступаю в угол и, убедившись, что он знает, где я, начинаю подниматься по лестнице, ведущей на галереи для наблюдателей. Я оставляю позади первый этаж и жду, чтобы удостовериться, что Кириан идет по моим следам, когда замечаю, что он останавливается, колеблется и, в конце концов, продолжает подъем.

Я преодолеваю почти все пролеты и, снова остановившись, чтобы проверить, слышны ли его шаги, понимаю, что он перешел на бег. Я тоже прибавляю ходу, застигнутая врасплох, и слышу его смех. Я думаю, что это прекрасный звук.

Я использую магию, чтобы пролететь последние ступени, и мгновение спустя оказываюсь на галерее. Быстро прохожу немного вперед, нахожу дверь на смотровую площадку и прохожу сквозь нее, чтобы погрузиться в ночные тени, но оставляю стеклянную дверь открытой.

Когда Кириан тоже выходит, он находит меня там, у черного камня, у стен, едва способных укрыть нас от ветра, который тащит за собой шальные снежинки. Жест моей руки — и леденящий ветер исчезает. Словно обходя нас стороной, вокруг продолжает яростно мести снег. Но не здесь. Здесь хлопья мягко падают на пол, на его плечи и темные волосы, и холод немного отступает. За его спиной — золотые огни внутри дворца. За моей — тьма Илуна.

— И теперь, когда я победил… — начинает Кириан, медленно приближаясь. — Победил? — Я вскидываю бровь. — Я тебя догнал. — Он делает еще шаг, оценивая меня, словно прикидывая, не сбегу ли я снова.

Я не могу — теперь, когда он стоит перед входом, и он это знает, потому что смотрит мне за спину, когда я упираюсь в камень балкона, и в его синих глазах вспыхивает веселый блеск.

— Я позволила тебе это сделать, — отвечаю я. Я не двигаюсь. — Детали, — замечает он. Он делает последний шаг ко мне и наклоняется, упираясь руками по обе стороны от моего тела, запирая меня в кольце своих рук. — Теперь, когда я поймал тебя… что дальше?

Мне приходит в голову идея. Она рождается в месте, сияющем тем светом, каким светят самые яркие звезды во тьме.

— Я часто думаю о той ночи, которая изменила всё, — говорю я ему и провожу рукой по его затылку, прямо за ухом. Я немного наклоняюсь к нему, чтобы прошептать: — Теперь, когда ты поймал меня — подарок. Воспоминание.

Я делаю жест, смутное движение, и огни тускнеют: те, что идут изнутри самого дворца, те, что светятся на обитаемом побережье города, тот, что предупреждает корабли об опасности на маяке… Я закрываю глаза на мгновение, ищу в своих воспоминаниях и нахожу там, где позволяю спать приятным моментам. Я почти вижу их. Огни, плывущие вокруг нас, зажженные фонарики, ночь, принимающая это сияние, символизирующее надежду народа.

Я пытаюсь воссоздать это. Тяну за нити памяти и выливаю их на холст сегодняшней ночи. Когда я открываю глаза, то обнаруживаю, что у Кириана выражение лица очень похоже на то, что было тогда, в тот день, когда мне показалось, что он плачет. Он плакал, потому что впервые увидел мой настоящий взгляд, и одновременно с подтверждением того, что Лира мертва, он понял: я и есть та надежда, которую он так долго ждал.

Сейчас его волосы немного длиннее, загар на лице чуть интенсивнее после лета. Он поднял голову к небосводу, где сияют огни, имитирующие те фонарики, блуждающие огни, которые мягко покачиваются, несмотря на ветер, который всего несколько секунд назад сделал бы эту сцену невозможной. Течения больше нет, и ни снег, ни холод не способны погасить эти огни и задушить это пламя.

Фонарики не только над нами, но и дальше: над ближайшими кварталами, на нижних уровнях дворца, на улицах Илуна и даже вдоль побережья. Вдоль скалистой гряды качаются тысячи огней, баюкаемые невидимой рукой.

И Кириан растворился в этой картине. Снизу слышно, как распахиваются окна, как люди выходят на балконы… Слышны крики восторга, удивление и восхищение. В городе многие выходят на улицы, несмотря на холод и поздний час, и поднимают лица к небу, которое принадлежит другому времени.

Внутри дворца тоже заметили. Нижние балконы открываются, и некоторые выходят наружу на мгновение, прежде чем сдаться холоду и вернуться внутрь, чтобы любоваться зрелищем оттуда.

Я не обращаю на них внимания, я смотрю только на него, так же, как он тогда смотрел только на меня.

Кириан опускает взгляд, и его глаза, сияющие ярче, чем когда-либо, встречаются с моими. Мы на расстоянии ладони друг от друга.

— Я не говорил тебе раньше, потому что не был уверен, но… я чувствую твою магию, — произносит он с изумлением и слегка качает головой, снова переводя взгляд на пейзаж. — Я могу распознавать её и чувствовать.

— Правда? Как ты её чувствуешь? — Не знаю. Нет слов, чтобы это описать. Я даже не знаю, где именно я её чувствую.

Он качает головой, его разбирает легкий смех, возможно, от того, насколько невероятной кажется ситуация, но я вспоминаю слова Камиллы, когда она говорила мне о связи. Она сказала, что нашего языка недостаточно, чтобы объяснить это, и теперь, кажется, я понимаю, что она имела в виду, и что имеет в виду он.

Снежинка приземляется на его темные ресницы. Тепло, исходящее от его тела, составляет приятный контраст с холодом.

Я тоже это чувствовала: золотая нить, слишком переплетенная с другими чувствами, которые уже толкали меня на безумства раньше: предчувствие, уверенность, импульс, заставляющий искать его всегда, когда его нет рядом.

— Попробуй сказать мне, как ты её ощущаешь, — прошу я тихо.

Кириан делает шаг ко мне. Проводит рукой по моему предплечью в ласке, от которой волоски на коже встают дыбом.

— Как нечто теплое. — Теперь он серьезен, захвачен атмосферой. Он тоже понизил голос. — Хочешь, я попробую объяснить?

Я киваю, но Кириан больше не говорит ни слова.

Он отстраняется, берет меня за руку и ведет внутрь, где нас встречают тепло, музыка струнного оркестра и огни. В галерее для любопытных открывается вход, защищенный красивыми каменными колоннами, где есть небольшой балкон, выходящий на другую сторону, — укромный уголок, откуда можно подглядывать за танцующими и смотреть, оставаясь незамеченным.

Кириан останавливается, как только мы оказываемся внутри. Не отпуская меня, он скользит другой рукой по моему виску и убирает прядь волос со лба, заправляя её за ухо. Он сокращает расстояние между нашими губами, берет мое лицо в ладони и дарит мне долгий, медленный поцелуй, от которого я плавлюсь без остатка.

— Примерно так, — шепчет он мне в губы.

Каждое слово — приговор к безумию.

У меня вырывается стон, и его язык просит разрешения войти — лишь мягкое давление, на которое я приоткрываю губы, и поцелуй становится глубже и интенсивнее.

Я чувствую тело Кириана, прижатое к моему; одна рука твердо держит мое лицо, другая — поясницу. Я провожу руками по его груди и шее, запутываю пальцы в его волосах, чтобы удержать его рядом и просить о большем. Я легонько прикусываю его нижнюю губу, и Кириан рычит, но то, что читается в его глазах, когда он прерывает поцелуй, совсем не похоже на недовольство.

— Зря ты это сделала.

Я с разочарованием смотрю, как он отстраняется. Делаю шаг назад и опираюсь на каменную балюстраду. Если кто-то внизу поднимет голову и увидит меня среди теней, колонн и богатого убранства, он увидит только мою спину.

— Почему?

На губах Кириана появляется улыбка — чистый порок и дурные намерения.

Он тоже немного отступает и приваливается к одной из колонн. Смотрит на меня с бесстыдством и не решается ответить. Тогда я делаю шаг к нему, поднимаю руку и провожу указательным пальцем по контуру его нижней губы, покрасневшей от укуса.

— Зря ты это сделала, потому что теперь я не могу перестать думать о том, чтобы сделать с тобой то же самое. — Его голос — ласка, низкая и темная. — И я на этом не остановлюсь.

Я убираю руку от его лица и скольжу ладонью по центру его груди. Задерживаю её чуть дольше положенного прямо над поясом, ниже пупка, и слышу, как он резко втягивает воздух, когда я убираю руку.

— Если ты снова ко мне прикоснешься, я не выпущу тебя отсюда.

Угроза вибрирует между нами, как обещание, и я принимаю её. Я подхожу к нему и прокладываю пальцами мягкую дорожку по его затылку, наклоняясь, чтобы украсть поцелуй, который, в конце концов, он сам отдает мне с рвением, прежде чем мои губы успевают коснуться его.

Он издает хриплый звук, от которого каждый волосок на моем затылке встает дыбом, и на этот раз в поцелуе нет ничего нежного, как и в руке, которой он хватает меня за волосы, удерживая в плену, пока берет то, что хочет. Нет мягкости в том, как он заставляет меня сделать два шага назад, и его тело прижимает меня к балюстраде, ни в пальцах, впивающихся в мое бедро.

Кириан останавливается, и что-то в моем выражении лица, должно быть, приводит его в восторг, потому что он улыбается самодовольно и с такой надменностью, что мне хочется поцеловать его снова прямо сейчас.

Затем он смотрит поверх моего плеча. — Есть кое-что, что мучает меня уже несколько месяцев.

Я чувствую дрожь в ногах и понимаю, что Кириан убрал одну руку с меня, чтобы ухватиться за юбку моего платья и мягко собрать ткань. Затем он ныряет под неё. Он слегка приседает, и его большой палец прокладывает путь по кромке моего белья.

Он наклоняется к моему уху. — И это место заставило меня вспомнить. — Еще одна ласка, более смелая, чуть ниже. — Ты пережила весьма интересную сцену в похожем месте, не так ли?

И тут я понимаю, о чем он: о Святилище Галерей. Я поворачиваю шею и смотрю вниз, где люди танцуют, не подозревая о том, что происходит здесь наверху, и внезапно чувствую себя очень уязвимой, выставленной напоказ.

— Это был кошмар, — напоминаю я ему, — насланный Ингумой.

Его пальцы обхватывают мой подбородок и заставляют посмотреть на него. Улыбка озаряет его лицо. — Мы изменим это воспоминание, — предлагает он.

Он наклоняется ко мне, и когда я думаю, что он меня поцелует, он поворачивает мое лицо, проводит влажным языком по шее, и в то время как его пальцы скользят вниз, он кусает меня так сильно, что эта мягкая боль сплетается с совсем иным ощущением, когда он проскальзывает двумя пальцами между моих ног.

У меня вырывается стон, который Кириан глушит поцелуем, и, не отпуская моего подбородка, приказывает мне в губы: — Тш-ш… Не шуми.

Без предупреждения он погружает палец в мое нутро, и я кусаю губы, чтобы не дать вырваться новому стону.

Кириан улыбается с абсолютным наслаждением. — Вот так, — говорит он. — Думаешь, сможешь потерпеть еще немного?

Он входит в меня еще одним пальцем, и я извиваюсь в его объятиях. Взгляд вниз, где меня могут видеть только со спины, стоящую перед Кирианом, загоняет краску мне на щеки.

— Хочешь пойдем в мои покои?

Хриплый смех в ответ. — О нет, конечно нет. Ты начала это. — Он вынимает пальцы с нарочитой медлительностью и снова входит в меня, наслаждаясь выражением моего лица. — И ты позволишь мне это закончить.

У меня вырывается стон, который на этот раз я не в силах сдержать, и Кириан проглатывает его в голодном и немного грубом поцелуе, доказывающем, как мало контроля у него осталось.

Затем он оставляет меня и отстраняется, но лишь для того, чтобы опуститься передо мной на колени. Он упирается одним коленом в пол, сгибает другое и смотрит на меня снизу вверх, как самый галантный из рыцарей.

Клянусь всеми созданиями…

Он проводит рукой по моей ноге, оглаживая каждый сантиметр, пока не добирается до колена, а затем сгибает его, тянет вверх и кладет себе на плечо.

Ноги у меня немного подкашиваются.

Он хватает меня за юбку довольно грубо, задирает ее, а когда понимает, что еще не стянул с меня трусики, ругается, но не останавливается. Хватает кружево и разрывает его рывком, прежде чем проделать то же самое с другой стороны.

— Прости. — Он улыбается как законченный бесстыдник и швыряет лоскутки в сторону, не глядя.

Он приближается к моему бедру и оставляет очень нежный поцелуй на внутренней стороне, который ощущается как обещание разврата. Его борода царапает кожу, заставляя меня извиваться. Кириан впивается пальцами в мое бедро сильнее, удерживая меня на месте. Прежде чем я успеваю опомниться от ласки, он зарывается лицом между моих ног и проводит языком так же, как делал это раньше на моей шее.

— Кириан… — срывается его имя, и мне приходится вцепиться в мрамор позади себя, чтобы не упасть.

Несмотря на то, что все его движения говорят о потере рассудка, это действие совершенно обдуманно: он знает, чего добивается этим касанием, потому что поднимает лицо и упивается моим выражением, прежде чем издать хриплый, низкий смешок и поглотить меня целиком.

Он целует меня так же, как целовал в губы: жадно, голодно, совершенно безрассудно. Я на грани того, чтобы потерять контроль, и Кириан стонет, прижавшись к моему телу; этот гортанный звук ласкает каждый нерв. Его язык исследует и завоевывает, а когда я пытаюсь пошевелиться, он сжимает мои бедра еще крепче.

— Не двигайся, — шепчет он мне в кожу, и этот властный тон толкает меня еще ближе к бездне.

Холод мрамора под моими ладонями не способен остудить того, что происходит внутри. У меня горят щеки и грудь. Горит тело там, где впились его руки, а его рот продолжает лишать меня рассудка быстрыми и интенсивными ласками.

Разряд прошивает меня насквозь. Он раскалывает мир надвое, и меня вместе с ним, и я кусаю губы так сильно, чтобы не закричать, что причиняю себе боль. У Кириана вырывается рык. Он умеет читать ритм моего тела и подстраиваться под него. Я опускаюсь на его плечи, побежденная, пока его поцелуи становятся медленнее, а движения языка — мягче и заботливее.

Когда он опускает мою ногу и отпускает меня, я едва держусь на ногах. Откидываюсь назад, пытаясь восстановить дыхание, и смотрю, как Кириан встает с торжествующей улыбкой. Он проводит большим пальцем по уголку рта, словно наслаждаясь послевкусием того, что только что сделал. В его взгляде — абсолютное удовольствие.

— Теперь можем идти в твои покои.

Я все еще чувствую легкую боль от укуса на шее, когда вхожу в спальню и смотрю в зеркало. Метка от этого поцелуя алеет на коже. Кириан наблюдает за мной с другой стороны зеркала, пока я поворачиваюсь и опираюсь на туалетный столик. Я собираюсь сделать шаг к нему, но он едва заметно качает головой.

— Раздевайся, — просит он бархатным голосом. — Ты слишком раскомандовался.

Он дарит мне полуулыбку, которая скользит по центру моего тела. — Тебе это не нравится?

Этот высокомерный наглец прекрасно знает, что нравится, поэтому я не доставляю ему удовольствия ответом… и повинуюсь. Я развязываю ленту, стягивающую платье спереди, осторожно спускаю бретельки и позволяю ткани упасть к моим ногам.

Кириан уже ослабляет ремешки жилета, когда я делаю шаг вперед, переступая через платье, и целую его. Он не перестает раздеваться. Быстрыми движениями он избавляется от жилета и рубашки, пока я помогаю ему с ремнем, чувствуя, как сильно он хочет затащить меня в эту постель.

Он прикасается ко мне, только когда оказывается полностью обнаженным: хватает за талию, снова воспламеняя кожу, и пытается увлечь к кровати, но я не даю. Не отрывая от него взгляда, я медленно опускаюсь на колени, зная, какой эффект это на него произведет, и замечаю, как он перестает дышать, когда я обхватываю его рукой и беру в рот.

Его пальцы запутываются в моих волосах, и я чувствую напряжение мышц его бедер, пока он пытается сдержаться и позволить мне самой выбирать глубину движений. Я выпускаю его изо рта и игриво кусаю.

— Черт…

Я провожу языком медленно, от основания до головки, и Кириан издает звук, заставляющий меня тут же повторить это движение. Я едва успеваю начать, когда он отстраняется, наклоняется, чтобы взять меня за руку, и рявкает: — В постель. Живо.

Он мягко толкает меня, нависая сверху, и я провожу пальцами по его груди и черным линиям татуировки. Я наслаждаюсь ощущением его кожи и тем, что способна с ним делать, пока он устраивается между моих ног, упираясь предплечьем в матрас рядом с моим лицом; дыхание его сбито, и тут он спрашивает:

— Ты не против, если я буду командовать еще немного? У меня мурашки бегут по коже. — Нет.

Кириан улыбается, и дрожь пробегает по мне сверху донизу, когда он приподнимается, берет меня за руки, слегка тянет на себя и… переворачивает. Он прижимает меня грудью к простыням и хватает за бедра, приподнимая их к себе. Его пальцы мягко гладят мою спину, пока он не сжимает мои плечи и не спрашивает: — Тебе удобно?

Ох, черт, он сегодня точно сведет меня с ума… — Да, — отвечаю я, и понимаю, что это звучит почти как мольба.

Он тоже это понимает, потому что смеется, и прежде чем я успеваю что-то добавить, хватает меня за руки, заводит их мне за спину, полностью обездвиживая меня на кровати, и одной рукой перехватывает оба запястья. Ногой он раздвигает мне колени, а затем удерживает их так, чтобы я никак не могла пошевелиться, прежде чем снова спросить хриплым голосом: — Хорошо?

На этот раз я едва могу пробормотать что-то похожее на «да», и Кириан входит в меня сзади. Это сокрушительно. Я в его власти, и мне совершенно все равно. Давление его сильных пальцев на моих запястьях восхитительно, пока он двигается почти с отчаянием, теряя контроль так же, как и я. Он скользит свободной рукой между моих ног, не переставая двигаться внутри меня, и мне кажется, я сейчас сойду с ума. Я глушу крик в матрасе и слышу, как он произносит мое имя как молитву, прежде чем сделать толчки глубже и интенсивнее, заставляя все мое тело напрячься.

Это приговор, медленный и мучительный, пока я теряю рассудок и всякое чувство приличия, ощущая себя открытой и уязвимой, потому что прямо сейчас Кириан мог бы попросить у меня что угодно… и я бы с радостью ему это отдала.

Когда я больше не могу терпеть, я разлетаюсь на тысячу золотых и темных осколков и теряюсь в вихре наслаждения, выкрикивая его имя. Это всё, что ему нужно, чтобы отпустить себя вместе со мной и раствориться в последних, почти звериных толчках.

Кириан отпускает мои запястья и отстраняется, оставляя меня лежать на простынях, мягкую и обессиленную. Затем он ложится рядом, почти падая, обнимает меня за талию и притягивает к себе. Его пальцы массируют мне запястья, пока я чувствую, как его бешеное дыхание замедляется под моим обнаженным телом, и он дарит мне невесомый поцелуй в губы.

Утром я не помню, как уснула, но просыпаюсь всё так же в его объятиях под одеялом, и что-то теплое и нежное сворачивается клубочком у меня в груди и остается там.

Глава 20

Одетт

Время стало странным понятием с тех пор, как мы ждем. Неминуемая война грозит быстро пожрать каждый миг затишья, и в то же время эта самая опасность, нависшая над нами, заставляет паузу тянуться мучительно медленно. Я хочу жить этими мгновениями. И я хочу сражаться.

Однажды нам сообщают, что войска Эгеона отвоевывают территории, уступленные Львам в Сулеги, и Нирида вздыхает с облегчением. Только тогда Девин покидает этот двор. Он не говорит, чего ждал, но у меня такое чувство, что Принц Скандала не так безмозгл, как некоторые считают… или как он сам хочет заставить всех верить. Он остался, чтобы убедиться, что Эгеон сотрудничает, и когда тот выполнил свою часть сделки, решил вернуться в Нуму.

Я стою с Арланом на одной из многочисленных смотровых площадок дворца, когда король подходит попрощаться. Солнце светит ярко, но этого и близко недостаточно, чтобы помешать Девину кутаться в плащ, пытаясь укрыться от холода, пока он не доходит до нас; и тогда то же тепло, что защищает нас, заставляет его отпустить полы плаща и скинуть капюшон.

Сначала он смотрит на меня. — Не желаете составить мне компанию на обратном пути? Я слегка смеюсь.

— Ты уезжаешь? — спрашивает Арлан. Девин небрежно пожимает плечами, прислоняясь спиной к стене. Рядом с Арланом на скамье из темного камня есть место, но он оставляет его пустым. — Этот двор перестал быть новинкой, — заявляет он. — А ты знаешь, я быстро начинаю скучать.

Арлан смотрит на него. Король устремляет взгляд на море, раскинувшееся перед нами, глубокое и синее. — Здесь еще много работы, — возражает юноша.

Девин внимательно его разглядывает. В этом взгляде есть что-то интимное, что-то, что почти заставляет меня встать, извиниться и оставить их наедине. Я всё еще помню, что услышала в ту ночь, когда мы прибыли сюда. Между этими двумя есть прошлое, о котором, мне кажется, даже они сами не до конца догадываются.

— Хочешь, чтобы я остался? — спрашивает он тогда без обиняков. Он необычно серьезен и, кажется, ждет честного ответа.

— Нет, — отвечает Арлан. Румянец на его щеках — не от холода, которого мы больше не чувствуем, не от ветра и не от солнца. То, как он хмурится, придает ему раздраженный вид. — Я этого не говорил.

Девин кивает. — Тогда я уезжаю. — Он улыбается, и снова становится очень похож на того юношу с ленивыми движениями и полуприкрытыми глазами, который был пьян, когда мы с ним познакомились. — С нетерпением жду, какой праздник устроят в мою честь по возвращении.

Арлан фыркает. — Мы на войне. — Именно, — отвечает он. Он молчит несколько секунд. — Эмбер заходил ко мне перед тем, как отправиться в Эрею. — Еще одна долгая пауза. — Он тебя ценит. Вы близкие друзья, да?

Юноша колеблется. — Да… наверное.

Девин снова кивает. — Хорошо. Это хорошо, — заявляет он, но кажется, будто эти слова скорее для него самого, чем для Арлана. — Береги себя. И вы тоже, Одетт.

Я киваю ему в ответ, и король уходит. Он закутывается в плащ, как только покидает тепло этого уголка, и немного съеживается. Арлан смотрит, как он уходит, как присоединяется к своим людям и доходит до лестницы башни, которая уведет его внутрь дворца, а затем и прочь отсюда, но Девин не оглядывается.

Наш командор уже мобилизовала войска согласно планам, разработанным с королем и его стратегами, и в последние дни я видела её мало. Кроме того, часть флота Эгеона вернулась несколько дней назад с несколькими ротами наших солдат, и теперь Кириан вместе с ними готовится к войне.

Кажущееся спокойствие, которое дарит нам сотрудничество Эгеона, однако, длится недолго. Новости приходят к нам по трем разным каналам. Военные гонцы. Шпионы Эгеона. Ведьмы Камиллы.

«Хиру опустошают территорию».

Все говорят одно и то же. Хиру, чье поведение всегда было хаотичным, теперь проявляют признаки того, что что-то изменилось. В лесу находят трупы, зверски убитых путников обнаруживают спустя дни после исчезновения на дорогах. Города, к которым твари никогда не подбирались так близко, подвергаются нападениям, а целые деревни оказываются стертыми с лица земли.

Только послания Камиллы предупреждают нас о том, о чем мы и сами уже догадываемся. Они не нашли деабру, но полагают, что может быть нечто, что заставляет хиру волноваться, что-то, что зовет их кормиться. Все здесь знают, что магию нельзя творить без определенных защитных мер, без соблюдения безопасности. Что может заставлять использовать магию без контроля? Что может призывать хиру? Способны ли хиру уничтожать целые деревни?

Последние сообщения о нападениях собрали нас в одном из залов дворца Эгеона. Мы шестеро, находящиеся здесь, пережили ужас, предшествовавший вечной ночи, и смотрим на карту, где гонец отметил точное место, в котором исчезло целое поселение, совсем рядом со столицей и перевалом.

— Они приближаются к Илуну, — замечает Ева. Мы все молчим.

— Думаете, это могут быть… — Эмбер не заканчивает, Ева не дает ему. — Это деабру. Никто не говорит о них, потому что они не оставляют выживших. Хиру стекаются к ним, к разрушениям, которые те оставляют, к остаткам… Поэтому их стало больше, поэтому они стали показываться.

— Это вполне логично. Если они покинули Сулеги, чтобы прийти в Илун, это объяснило бы, почему Камилла и её ведьмы их не нашли, — полагает Нирида и откидывается на спинку своего сиденья — кресла из черного бархата с красивыми резными подлокотниками из белого дерева. — Мы должны рассказать об этом Эгеону.

— Ему это не понравится, — вмешивается Кириан, подаваясь вперед в своем кресле, таком же элегантном и роскошном, как и вся мебель в этой комнате. Мы выбрали её, потому что она казалась самой безопасной, чтобы нас не подслушали и за нами не следили. — Он занервничает и, возможно, отзовет помощь из Сулеги.

— Ему нужно сказать, — бормочет Нирида. — Если деабру прорвутся, если доберутся до более густонаселенных центров… Разрушения, которые они могут причинить в крупном городе, будут необратимы.

Мы все обдумываем это в тишине.

— Я пойду на них охотиться, — говорит вдруг Кириан.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, но первой, язвительным тоном, вмешивается Ева. — Может, магия Гауэко, что есть в тебе, и дает тебе возможность убивать их, капитан; но даже у человека с твоим талантом и такой возможностью возникнут проблемы против группы деабру, численность которой нам неизвестна. Ты не сможешь перебить их всех.

— Я не собираюсь их убивать, — отвечает он. — Я лишь собираюсь их сдерживать. Мы доложим Эгеону о ситуации, но также предложим решение, чтобы ему самому не пришлось вмешиваться. Одетт все еще должна попросить помощи у ковенов Илуна; когда она это сделает, она расскажет им и о деабру и попросит присоединиться к нам для охоты на них. Тем временем я и мои люди будем следить за ними, сдерживать их и, когда придет время, будем готовы дать им бой.

— Я тоже помогу, — вызывается Арлан, слегка вздернув подбородок. Всегда готов служить. Всегда отважен.

— Рискуя получить по лицу… — начинает Кириан и бросает на меня взгляд, заставляющий меня нахмуриться, — я бы чувствовал себя спокойнее, если бы Ева и Одетт не полагались только на магию, когда пойдут просить помощи у ведьм.

— Мне не нужно бить тебя по лицу, — быстро парирует Ева, — потому что я могу отправить тебя в полет через всю комнату магией.

— Кириан прав, — соглашается Нирида, привлекая её внимание. — У ведьм тоже есть магия. В Илуне тоже есть Дочери Мари, обученные, сильные и опытные. Неплохо бы, чтобы вас сопровождали вооруженные солдаты.

— Солдаты, которых они воспримут как провокацию или знак недоверия, — отвечаю я.

— Тогда я буду сопровождать их один, — предлагает Арлан.

Ева открывает рот, чтобы что-то сказать, но я останавливаю её взглядом. Она тут же умолкает. — Арлан… — мягко начинаю я.

— Я понимаю, что не представляю такой угрозы, как отряд вооруженных солдат, — заявляет он, поднимая руку. — Я не настолько наивен и не настолько самонадеян, чтобы утверждать обратное; но, как ты сказала, отряд был бы воспринят как знак недоверия, а я — лучше, чем ничего.

Я слегка улыбаюсь и киваю. — Тебя будет более чем достаточно, Арлан. Спасибо.

Я вижу, что Кириан колеблется, но тоже не решается мне возразить. Ева изображает улыбку, тоже соглашаясь.

Спустя три дня мы отправляемся в путь к центральному ковену Илуна. В мой дом.

Мы едем верхом до ближайшей деревни и там оставляем лошадей на постоялом дворе. Эмбер тоже сопровождает нас. Он прокладывает путь сквозь снег, доходящий до щиколоток, рядом с Арланом, чьи темные волосы собраны в пучок, но часть прядей выбилась и касается шеи. Он хмурится, не в силах скрыть напряжение, которое вызывает у него эта вылазка. Редко когда он расслабляется настолько, чтобы этот взгляд перестал быть таким мрачным, а выражение лица — таким суровым.

Я смотрю на него искоса, гадая, когда исчезла та мягкость, которая, я знаю, появляется лишь тогда, когда он чувствует себя достаточно комфортно; когда укоренилась эта жесткость и ушла нежная доброта. Может, когда он сбежал со двора Львов, или, может, гораздо раньше, когда убили его спящих родителей.

Сдавленное восклицание заставляет меня отвести от него взгляд и сосредоточиться на виде, открывшемся перед нами по прибытии к месту назначения.

Снег укрывает темный лес; укрывает всё, кроме этого места: нетронутого островка посреди белизны. Здесь нет грандиозности столицы, и это место не ошеломляет так, как она, когда видишь её издалека впервые. То, что передает этот взгляд на мое прошлое и истоки, — нечто иное, более тонкое, звенящее.

Невысокая стена обозначает вход в город. Она не оборонительная, потому что им это не нужно. Та же магия, что сохраняет это место нетронутым, пока снаружи наметает сугробы, защищает его.

Внутри преобладает камень; светлый камень, резко контрастирующий с мрачностью дворца Илуна. Однако земля здесь не обладает стерильностью больших городов. Природа пробивается сквозь творение рук человеческих, и огромные, величественные деревья создают естественные галереи между зданиями, над которыми простирают свои ветви и тени.

Что-то заставляет меня протянуть руку к входу, прежде чем переступить порог, что-то большее, чем просто предчувствие. Я знаю, что Ева тоже это чувствует: она смотрит на меня с интригой, ждет и не делает шаг вперед, пока магия, окутывающая всё вокруг, не уступает нашему присутствию. Интересно, это потому, что мы Дочери Мари, потому что мы ведьмы, или потому что это заклинание, защищающее их, каким-то образом знает, что мы входим в город без злых намерений?

Арлан пересекает черту последним, настороженный нашей реакцией; но и он проходит, и ничто и никто его не останавливает. Мы оставляем позади каменные стены и идем по дороге, которая, украшенная цветами, ведет нас в сердце города.

Мы подходим к тем домам, что видели снаружи, к каменным постройкам, так непохожим на дерево, преобладающее в Сулеги. Не слишком это напоминает и архитектуру, царящую в Эрее. Здесь есть что-то более изящное, менее грубое и более элегантное.

Дорога выводит нас на берег реки. Она, как и деревья, вписана в пейзаж, протекает мимо домов, чьи окна находятся в считанных сантиметрах от воды, а дальше проходит прямо сквозь одно из зданий. Строение расступается перед рекой аркой, под которой струится вода, и так происходит во всем городе, где мосты, арки и галереи переплетаются с потоком.

Жилища, хоть и меньше размером, имеют ту же тенденцию тянуться вверх, что и здания столицы: узкие и стройные конструкции, башенки, смотровые площадки и балконы с красивыми балюстрадами.

Жители ковена занимаются своими делами, не обращая на нас внимания. Лишь изредка кто-то задерживает взгляд на воинственном облике Арлана, облаченного в боевую кожу, с клинком на бедре и эмблемой воющего Волка на нагруднике доспеха. Эмбер, хоть тоже готов к бою, выглядит скромнее и не вызывает интереса у местных.

Холодно, но это не тот ужасный мороз, что снаружи. Здесь солнце греет кожу и кости, и я знаю: заклинание поддерживает климат, более близкий к прохладной осени Эреи, чем к ледяной стуже остального Илуна.

Дети, которые, должно быть, играют достаточно давно, чтобы не чувствовать холода, пробегают мимо нас троих, одетые лишь в рубашки с закатанными рукавами и жилетки. Один из них, последний, оборачивается и смотрит на нас с любопытством и дерзостью. Он не останавливается и какое-то время продолжает идти, не глядя под ноги. Я показываю ему язык, и он смеется, прежде чем побежать дальше, чтобы присоединиться к друзьям.

Это мог бы быть мой дом, думаю я и почти неосознанно касаюсь эгузкилоре, висящего на груди. С его красивыми стройными зданиями, живой природой и детьми, не знающими холода.

Мы углубляемся в город, пока не встречаем кого-то, кто нас действительно ждет. Мы видим процессию на одном из мостов через реку: мужчины и женщины стоят и ждут, пока мы приближаемся.

Один из них, молодой человек с волосами цвета лисьего хвоста, выходит вперед и ждет нас в конце лестницы. Он красив, с тонкими чертами лица, длинными ресницами и лицом, усыпанным веснушками. Однако его взгляд, скользящий по нам четверым, серьезен. Он смотрит на Еву, затем задерживается на Арлане. Внимательно изучает его, прежде чем повернуться ко мне.

— Ты, должно быть, Одетт. Я киваю. — Ева, дочь Сына Мари, правящего в Экиме; Эмбер, дворянин двора короля Нумы; и Арлан, брат Королевы Королей Лиры. Я указываю на них рукой, и он пользуется моментом, чтобы осмотреть их снова.

— Лекс, — представляется он, поворачиваясь к нам спиной. Я понимаю, что мы должны следовать за ним. — Сын Агаты, королевы-матери всех ковенов Илуна.

Мы пересекаем мост, на котором остановилась процессия, которая не идет с нами. Они лишь провожают нас взглядами.

Я пытаюсь разглядеть профиль Лекса, когда он проверяет, идем ли мы следом. Пытаюсь найти что-то знакомое в подбородке, выступающих скулах или в носу с легкой горбинкой. Амарис ничего не говорила о семье, правящей теперь в Илуне вместо моей; но, возможно… Я не знаю, как происходит передача власти между династиями соргинак, но если это похоже на известную мне монархическую систему, не будет безумием предположить, что они могут быть в родстве с Ингрид, моей бабушкой.

— Королева ждала вас раньше, — говорит он вдруг. — Непогода разрушила дороги, — отвечает Арлан с той же жесткостью, что и Лекс. — Хотя здесь, похоже, шторма не заметили. — Мы не живем рабами погоды, — отвечает он с некоторой снисходительностью. — Вам тоже было необязательно. Разве вам не пришло в голову переместиться магией?

Отвечает Ева, с острой улыбкой: — Мы предпочли поберечь силы. — Зачем? Она лениво пожимает плечами. — Никогда не знаешь, что случится.

Лекс цокает языком на эту неприкрытую нелюбезность и продолжает вести нас молча, с явным недовольством, пока мы не оказываемся во внутреннем саду здания, выделяющегося на фоне остальных: большого и красивого, состоящего из разных крыльев, галерей и двориков.

Королева ждет нас там.

Она окружена другими соргинак, возможно, тоже Дочерьми Мари, которые стоят за её спиной, пока она сидит на каменной скамье.

Это женщина средних лет с темными волосами, тронутыми сединой, и чертами, которые я ранее заметила у Лекса. В отличие от меня, в её случае сходство заметно сразу. Юноша унаследовал от этой женщины длинные ресницы и нос с легкой горбинкой.

Я чувствую силу, когда она встает с этим жестким и решительным выражением лица, ощущаю её кожей и костями, и Арлан, должно быть, тоже это чувствует, потому что делает едва уловимый, но очевидный шаг вперед и вправо… ко мне.

— Одетт, — произносит тогда королева. — Меня зовут Агата. Я королева-мать всех ковенов Илуна вот уже почти два десятилетия.

С тех пор как мои родители погибли на войне.

— Добро пожаловать домой, дитя. Добро пожаловать и твоим друзьям. — Она прикладывает руку к груди. — Мы рады видеть вас здесь.

Арлан разжимает и снова сжимает пальцы в нескольких сантиметрах от рукояти меча, который он не смог бы использовать против Дочери Мари. Эмбер слегка склоняет голову, демонстрируя безупречные манеры. Ева моргает.

— Спасибо, — бормочу я, всё еще в напряжении. Вижу, как Лекс становится рядом с ней, перед остальными ведьмами. — Как я писала в письмах, нам нужна ваша помощь.

— Чтобы вести войну против Львов и сражаться с созданиями, которые кажутся… противоестественными, — утверждает женщина. — Ты хочешь подать официальное прошение, Дочь Мари?

Я хмурюсь.

— Да… — отвечаю я неуверенно.

— Тогда ты должна доказать, что твои желания достаточно важны и не продиктованы капризом или легкомыслием.

— О нет… — протестует Ева, которая замечает раньше меня тревожные звоночки, сходство с другой аудиенцией, другим королем.

— Разве легкомысленно просить помощи для защиты наших людей? — возражает Арлан.

— Легкомысленно идти на войну ради территорий или богатства, — отвечает Лекс. — Вы должны доказать, что захват богатств Львов — не причина войны и что ваша просьба о борьбе с этими мерзкими тварями не имеет скрытых мотивов.

Агата поднимает руку перед сыном, и тот тут же замолкает.

— Так стоит ли ваша просьба риска?

— Да, — отвечаю я твердо.

Агата не улыбается; она сохраняет спокойное, почти каменное выражение лица, прежде чем поманить меня рукой и повернуться.

— Тогда следуй за мной, Дочь Мари.

Трое моих спутников переглядываются. Лекс преграждает им путь, прежде чем они успевают догнать меня, но позволяет следовать за мной на почтительном расстоянии.

Ведьмы ведут нас к другому зданию в том же саду — каменному строению с прямыми линиями и стройными пропорциями. Оно могло бы быть башней, но его верхушка не увенчана зубцами; десятки капителей и башенок поменьше поднимаются вверх, завершаясь единым куполом.

— Школа, — говорит мне Агата с приветливой улыбкой.

Её сын молчит.

— Вы обучаете здесь детей? — спрашиваю я, поглощенная элегантными формами здания.

— Здесь мы обучаем тех, кто рожден с даром магии, ведьм, Дочерей Мари, и благословленных каким-либо талантом.

— Выглядит… торжественно для школы.

— Она уютнее, чем кажется, — уверяет меня Агата. — В башнях, которые ты видишь, есть спальни, тренировочные залы, классы, обсерватории для изучения звезд… Мы направляемся в актовый зал. Там проходят испытания и экзамены.

По мере приближения я замечаю, что те, кто слонялся поблизости, тоже заходят через главный вход.

Теперь взгляды действительно полны любопытства — они, должно быть, знают, зачем мы пришли.

— Я буду ставить судьбу Земли Волков на кон в испытании?

— Боишься не справиться? — спрашивает Лекс.

— Боюсь произвола, — парирую я.

— В испытании нет ничего произвольного, — отвечает Агата, спокойная и сдержанная, — могу тебя уверить. Если пройдешь, значит, заслуживаешь нашей помощи. В противном случае — нет.

Я воздерживаюсь от ответа и смотрю вперед, на двери, позволяющие мельком увидеть интерьер. Однако лишь переступив порог и дав глазам привыкнуть к свету, я могу восхититься им во всем его великолепии.

Пространство абсурдно огромно. Галерея опоясывает весь первый этаж, с балконов свисают цветы, а растения карабкаются вверх по стенам. Над ними возвышаются ярусы трибун, еще галереи и бесконечные переходы. Солнечные лучи проникают сквозь витражи куполов, высокие окна башен, балконы и галереи, и этот свет льется на пол, отбрасывая яркие блики, переливчатые и серебристые отсветы, кажущиеся нереальными. А передо мной, за широким проходом, до самого конца зала простирается бассейн. На его воде плавают цветы, упавшие с балконов. Рядом с ними ряд камней ведет от четырех углов бассейна к каменной платформе в центре.

Но самое впечатляющее — не балконы, не красные цветы и не волшебный свет. То, от чего у меня перехватывает дыхание, — это статуя, возвышающаяся в конце, словно председательствующая над этим местом.

Это изображение воина в доспехах, который, однако, не держит меча. Он стоит, мощный, глядя вверх, подбородок приподнят так, что свет падает на половину его лица. Одна его рука тоже поднята ладонью к небу, и это заставляет меня думать, что, возможно, он Сын Мари. Черты его лица, высеченные из белого камня, внушают трепет.