Все потерянные дочери

— Кажется знакомым? — Голос Агаты выводит меня из транса.

Я смотрю на неё, но лишь секунду, потому что вынуждена снова повернуться к статуе, на этот раз с сердцем, бешено колотящимся о ребра, и новым взглядом.

— Это мой отец. — Мне не нужно спрашивать.

Я вижу, как Агата кивает.

— Сын Ингрид, бывшей королевы-матери всех ковенов Илуна. Не многие мужчины рождаются с даром магии, но он был Сыном Мари, одним из самых могущественных, как и твоя мать, хотя её мы в школе не почитаем.

Я вынуждена посмотреть на неё. Я не в силах скрыть свою тревогу и жажду. Хочу слушать её, хочу, чтобы она продолжала говорить.

Дремавшая потребность просыпается с хищным голодом. Мне нужно знать. Нужно узнать своих родителей, даже если через слова незнакомки.

Рука Евы, которая успела добраться до меня, спасает меня от того, чтобы показать слишком сильное рвение или, наоборот, безразличие к истинной причине, приведшей нас сюда.

Что подумала бы королева всех ковенов, если бы я придала больше значения воспоминанию, чем самой войне?

Я кладу руку поверх руки Евы и благодарно сжимаю её.

— Что я должна делать?

Агата улыбается, и что-то подсказывает мне, что это уже было частью испытания. Если бы не Ева, я бы его провалила.

Она делает жест, приглашая меня пройти в центр платформы.

— Вы тоже, друзья Одетт, — заявляет она. — Можете подойти все.

Я перехожу первой. За мной следует Ева, затем Арлан и Эмбер. Из других углов приближаются другие люди, несущие предметы, которые я не могу опознать. Над нашими головами я тоже замечаю движение и обнаруживаю, что зрителей у нас будет много. Трибуны начинают заполняться, как и балконы.

Полагаю, всё это было подготовлено заранее. На самом деле, они сказали, что мы опоздали.

Две ведьмы встают в центре, а нагруженные пажи останавливаются перед входом на платформу. Ведьмы в центре поднимают руки, и по движению их кистей, похожему на часть танца, из воды бассейна поднимается камень.

Он глубже, чем я думала.

Камень круглый, большой и выглядит прочным. Они направляют его над нами, и мы все отступаем на несколько шагов, когда они опускают его и устанавливают точно в центре круглой платформы. Тогда подходят пажи и ставят два… сосуда, один напротив другого.

Агата останавливается рядом с нами. Лекс ждет на почтительном расстоянии.

— Здесь, перед тобой, всё, что нужно, чтобы пройти испытание. Если хочешь подать официальное прошение, ты должна победить.

Несмотря на то что всё это выглядит как шоу для ковена, Агата обращается только к нам.

Одна из ведьм выходит вперед и открывает оба сосуда.

Внутри блестит что-то круглое, размером с леденец. По правде говоря, оно так и выглядит. Красное, с виду шероховатое, того же кровавого оттенка, что и цветы, плавающие в бассейне вокруг нас.

— Перед тобой два драже. Одно отравлено, другое — нет. Выиграть испытание просто: ты должна съесть безвредное драже.

Я перевожу взгляд с одного на другое.

— Яд? — спрашивает Ева. — И она должна выбирать? Как? С помощью каких инструментов? И что будет с другим драже?

Агата поднимает руку, призывая к терпению. — У этого испытания не так много правил. — Пажи начинают покидать сцену. Только Лекс и она остаются здесь, рядом с нами четверыми. — Ты можешь участвовать сама, Одетт, или выбрать паладина, который будет представлять тебя. Моим паладином будет Лекс, и он съест то драже, которое ты отвергнешь. Если решишь рискнуть сама, можешь пользоваться помощью своих спутников; и все они смогут входить и выходить из этой школы по своему желанию. Можете посещать библиотеку, советоваться с кем сочтете нужным и использовать любые ресурсы, которые посчитаете необходимыми. Одна из ведьм поможет вам достать всё, что потребуется. У тебя есть время до наступления ночи, чтобы решить, какое проглотить; если же этот момент настанет, а ты не примешь решения, это сделает за тебя мой сын. Он тоже не знает, какое отравлено, и тоже может использовать ресурсы, которые сочтет нужными. Есть вопросы?

У меня пересыхает в горле. — Я просто должна… съесть безопасное драже? И этим выиграю? — Да. — Какой яд в другом? — вмешивается Эмбер с подозрением. — Очень опасный, — спокойно отвечает королева. — Он убьет того, кто его примет? — продолжает Арлан. — Может, да, а может, и нет, — отвечает она. — Можете попытаться выяснить, что это, но я не могу дать вам больше информации.

Ева выдает ругательство, заставившее Агату приподнять брови. — Твоя мать пришла бы в ужас, услышь она, как ты говоришь, юная леди, — произносит она с натянутой улыбкой.

Ева выпрямляется, но королева больше не обращает на неё внимания. Она снова смотрит на меня. — Вы прибыли поздно, а зимой темнеет рано, так что времени у вас немного. Позже преимущество будет у Лекса.

Она ждет, спрошу ли я что-то еще, но я молчу. Агата кивает, кладет руку на плечо сына и покидает платформу.

Ковен хранит молчание, словно их здесь и нет. Они не аплодируют, не разговаривают, словно они часть декораций, скрытые среди цветов первой галереи и чинно сидящие на остальных ярусах. Однако стоит мне поднять голову, как я остро ощущаю устремленные на нас взгляды.

Лекс двигается, и я слежу за ним, пока он не встает по другую сторону камня, прямо напротив меня.

— Почему ты на это соглашаешься? — Потому что моя мать — королева-мать всех ковенов Илуна. — Твой единственный шанс — это моя ошибка. — Я внимательно изучаю его. — Твое выживание зависит от того, совершу ли я ошибку. А если я дам тебе драже, которое считаю отравленным? Ты просто примешь его? — У меня столько же шансов, сколько у тебя. Ровно половина. — Значит, узнать невозможно, — говорит Арлан, наблюдая за всем с рукой на рукояти меча.

Лекс улыбается, но не отвечает. Он нам не поможет. Логично. Его жизнь зависит от моей смерти.

— Так не может быть, — говорю я ему. — Ты не можешь на такое соглашаться. Это ужасно. — Если тебе это кажется настолько ужасным, отзови свое прошение, и пойдемте все домой. — Он указывает подбородком куда-то себе за спину. — Я покажу тебе, где мы чтим твою мать, перед тем как ты уйдешь.

Я сжимаю кулаки. Он меня провоцирует.

— Ева, как поступим?

Она не медлит с ответом, приседает, пока её лицо не оказывается в ладони от сосудов, и внимательно их осматривает. Осторожно берет один из них и подносит к лицу, чтобы понюхать; затем нюхает следующий. Ничего не говорит, но подносит их мне, чтобы я повторила то же самое.

Запах сладкий и насыщенный, вероятно, чтобы замаскировать истинный аромат яда, который пульсирует под сильными нотами сладости, которой его покрыли. Мы должны подумать о яде, который действительно имеет запах. Ева тоже это знает, потому что она так же сведуща в искусстве отравления, как и я. Но мы не обсуждаем это вслух.

— Мы будем это делать? — спрашивает вдруг Эмбер, заметно нервничая. — У нас нет другого выбора, — отвечаю я.

— Хорошо, — говорит Арлан, упираясь ладонями в камень. — Если мы будем это делать, я буду твоим паладином.

Я моргаю от удивления. — Нет. Конечно, нет. — Ты не можешь исцелить саму себя, но сможешь исцелить меня, если окажется, что мы выбрали неправильно.

Это не весомый аргумент. — А Ева исцелит меня, если я приму не то, — парирую я. — Лучше, если две из вас смогут…

Я кладу руку поверх его ладони, теплой на холодном камне. — Это не обсуждается, Арлан.

Он хмурится, явно рассерженный. — Кто назначил тебя командиром этой миссии? Я капитан Волков, воин короля Нумы и принц Эреи. Я выше тебя по званию. — Ради Мари… — шипит Ева.

Краем глаза я вижу, как Лекс снисходительно улыбается. Я не верю своим ушам. Даже не знаю, что ответить. Не знаю, как реагировать на этот потемневший взгляд, суровое выражение лица и этот гонор. Это беспокойство, я прекрасно понимаю. Но я не была готова получить его от него, не в такой форме. Не тогда, когда я не его сестра.

Я смотрю на Еву в поисках хоть капли здравого смысла. — Может, мне стоит принять его, — бросает она, глядя на конфеты. — Ева… — Я лучше тебя переношу яды, пташка. — Она наклоняется к моему уху, чтобы слышала только я. — Моя программа митридатизма с Алией была куда более жесткой и эффективной, чем твоя с Бреннаном.

— Сильно сомневаюсь, — возражаю я, вспоминая рвоту, дрожь, вкус крови в горле… — Ты всегда была мягче меня, — выносит она вердикт и осмеливается дотронуться до одного из драже, чтобы рассмотреть поближе.

Я делаю шаг вперед, чтобы остановить её, но она поднимает руку в мою сторону.

— Вы ценнее меня, — перебивает нас Арлан. — О, да неужели? Ценнее, чем принц-капитан-воин всех королевств? — подначивает его Ева.

У него вспыхивают щеки.

— Нам стоит заранее подготовить противоядия, — добавляет Ева. — Противоядия, чтобы реагировать на разные симптомы.

— С этим я согласна, — подтверждаю я. — А теперь положи это, пожалуйста.

Я кладу руку ей на запястье и заставляю медленно опустить его. Когда она отпускает драже, мы обе смотрим на подушечки её пальцев, выискивая любые внешние симптомы.

— Этот красноватый цвет… Что за цветы плавают вокруг нас? — спрашивает Ева.

Похоже, мы решили проигнорировать вопрос о том, кто станет «счастливчиком». Ладно. Она приседает у кромки воды и использует магию, чтобы поднять несколько лепестков и опустить их себе на ладонь. Арлан расхаживает вокруг камня, как зверь в клетке.

Лекс наблюдает за ним с некой веселостью, которая меня бесит.

— Значит, просто сделаем это, и всё, — комментирует Эмбер, молчавший до сих пор.

— Мы будем готовы, — говорю я ему.

— Есть яды, к которым нельзя подготовиться, даже если знаешь о них, — замечает он.

Он прав, поэтому я не отвечаю.

Времени у нас мало, и мы все работаем быстро.

Арлан, правда, не сведущ в ядах и противоядиях, но он внимательно слушает объяснения, которые даем мы с Евой, и способен делать собственные выводы, а также спорить с Евой, когда не согласен.

У Эмбера тоже нет подготовки, и он не высказывает мнения, но действует усердно. Именно он чаще всего выходит, чтобы свериться с томами в библиотеке, которую нам открыли, попросить ингредиенты для противоядий в городской аптеке… Он работает как хороший солдат: не обсуждая приказов, не сомневаясь.

И час за часом я вижу, как уходит время, по свету, который становится всё тусклее.

— Скорлупа дьявольского ореха, — приказывает Ева, начиная говорить тем властным и безжалостным тоном, который я знала в Ордене. — Добавь в смесь. Она нам понадобится, если в драже — «Волчий вой».

Она теряет терпение, когда Эмбер не подчиняется сразу.

— Тебе пальцем показать? — спрашивает она жестко и указывает на один из флаконов, которые мы расставили на камне. — Я объяснила тебе, что есть что. Нужно повторить?

Эмбер игнорирует оскорбление и спокойно возражает: — Это не поможет от «Волчьего воя».

— Скорлупа дьявольского ореха используется против гемотоксинов. — Она сама берет флакон.

— Но она не остановит кровотечение, если гемотоксин был изменен с помощью Грозового плюща. — Он останавливает её, положив руку поверх её рук.

Его слова возвращают горький вкус яда, вкус моей крови на губах. Возвращают дрожь в ногах и страх, а прежде всего — воскрешают теплое воспоминание о трех людях, заботящихся обо мне.

Ева хмурится. В шаге от нас Арлан продолжает нарезать круги вокруг камня с драже, разглядывая их.

— Грозовой плющ — это тоже гемотоксин, — возражает она, не понимая.

А вот я понимаю.

— Он прав, — говорю я ей. Бросаю на неё взгляд, давая понять, что не могу говорить свободно при Арлане и Эмбере. — Я узнала это на горьком опыте много лет назад.

Ева выдерживает мой взгляд и кивает, соглашаясь.

Я смотрю на Эмбера. — Откуда ты это знаешь?

Он пожимает плечами. — Я кое-что знаю.

— Ты не казался знатоком ядов, — замечаю я.

— А вот это знал.

И очень вовремя, потому что иначе сомневаюсь, что сама вспомнила бы об этом в срок. Проклятье, я под слишком сильным давлением.

— Как? — настаиваю я. — Это не описывается в справочниках по ядам и токсинам.

— Очевидно, кто-то всё же описал, — отвечает он сдержанно. — Потому что я читал более продвинутые исследования, где об этом знали.

— Ты знаешь эту особенность, но не знаешь базовых основ, — замечаю я.

Эмбер не отвечает.

— Эта весит больше, — говорит вдруг Арлан, который тоже взял драже в руки. — Это она. Я уверен.

У меня внутри срабатывает сигнал тревоги. — Положи это сейчас же.

— У Евы нет никакой сыпи. Кожного эффекта нет.

— По крайней мере, пока они не проявились, — напоминаю я ему. — Оставь их, — настаиваю я.

Арлан повинуется.

Оба драже возвращаются в свои сосуды. Лекс наблюдает за всем, заложив руки за спину, с самодовольной ухмылкой на губах.

— А ты чего смеешься? Мы не дадим тебе шанса выбирать, — говорит ему Арлан.

— Не думаю, что это та, о которой ты говоришь, — вмешивается Ева, тоже оказавшись опасно близко к конфетам. — Хоть она и тяжелее, на ощупь она чуть более гладкая. Это значит, что в другой больше сахара, чтобы сильнее скрыть запах.

— Или это просто совпадение, — возражает он.

Они начинают спорить.

Их голоса эхом разлетаются в тишине, которую нам так почтительно предоставили все ведьмы. Ни одна из них еще не осмелилась заговорить. Молчит и Агата, наблюдающая за всем с балкона.

И это, кажется, заставляет их забыть, что за нами наблюдают. Но не меня. Я не забываю.

Я поднимаю глаза на статую моего отца. В животе завязывается узел.

Если я выберусь отсюда живой, попрошу отвести меня туда, где чтут мою мать. Мне всё равно, какое впечатление это произведет, насколько я покажусь им нуждающейся, какую слабость проявлю…

Арлан кричит, Ева тоже. — А ты к какой склоняешься? — говорит она.

— Я…

— Последнее слово за тем, кто будет рисковать жизнью, тебе не кажется? — бросает ей вызов Арлан.

Ева вскидывает подбородок. — Значит, решаю я.

Свет становится всё тусклее. Посмотрев на трибуны, я замечаю, что несколько ведьм следят за направлением моего взгляда, и понимаю, что не ошибаюсь. Время на исходе.

Они снова спорят. Их крики заполняют всё пространство, и мне не остается места, чтобы думать. Как решить, когда на кону так много?

Открыв глаза, я обнаруживаю, что теперь Лекс смотрит на меня. Он даже не потрудился провести расследование. А что, если он прав? Что, если всё зависит только от удачи?

Может быть, способа узнать нет, и в таком случае шансов угадать у нас столько же, сколько ошибиться, а последствия отравления были бы, несмотря ни на что, наименьшей из бед. Худшим была бы война без них, угроза деабру без их силы.

Арлан сделал шаг к камню, а Ева преградила ему путь. Они оба опасно близки к тому, чтобы совершить глупость.

Желудок скручивает. Зрение затуманивается. Я слышу всё как сквозь вату, а громче всего — оглушительный стук моего собственного сердца. Мы не можем провалиться. Я не могу рисковать ошибиться с выбором.

Я вспоминаю слова Агаты: «Я просто должна… съесть безопасное драже? И этим выиграю?» «Да».

Ведьмы осторожны со словами. В них заключена магия. Плохо заключенная сделка может уничтожить тебя, может уничтожить королевства.

Сквозь туман, заполнивший мой разум, я едва различаю камень перед собой; но я вижу два драже: две красные, блестящие точки. В одном из них — спасение всей Земли Волков. И я собираюсь его съесть.

Я протягиваю руку, разрывая пелену, беру оба драже и отправляю их в рот одновременно.

Я слышу бешеное биение сердца в ушах, словно боевой барабан.

Даже тогда ковен не нарушает молчания.

Тишина повисает, когда мои друзья понимают, что я сделала, и только Ева осмеливается заговорить несколько мгновений спустя, увидев, как я жую и с усилием глотаю.

— Одетт!

Она хватает меня за плечи и отвешивает пощечину. Это настолько инстинктивно, что я даже не могу разозлиться. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, удивленная собственной реакцией не меньше моего.

Арлан застыл, совершенно неподвижный, окаменевший. Эмбер потрясенно отступает на шаг.

В красивых серых глазах Евы паника; но она тут же запирает её на замок, и серебро её глаз превращается в сталь, твердую и дисциплинированную.

— Быстро. Что ты чувствуешь?

Мне приходится сделать усилие, чтобы унять собственное сердце.

— Ничего. Пока ничего. Нет… Я осекаюсь.

Вспышка боли разрезает меня пополам, словно молния, и я сгибаюсь пополам с криком.

И тогда начинается агония.

Глава 21

Кириан

Мы выступаем с последним светом луны.

Одетт остается в нашей постели, с обнаженными ногами, запутавшимися в простынях.

Если бы я провел по ним рукой, я бы почувствовал кожу, такую же мягкую и теплую, как и вчера ночью, но я этого не делаю. Я не хочу будить её. Не хочу давать себе повод остаться здесь еще хоть ненадолго.

Реальная жизнь, такая далекая от того дня, что мы провели в городе, требует нас, и мы не можем игнорировать её зов.

Капитан Нисте и я выступаем с нашими солдатами на восток, к точке, на которую указывают все массовые убийства, совершенные деабру. Они пройдут там, и нас достаточно, чтобы охватить обширную территорию.

Возможно, мы не сможем убить их, но внушительная сила заставит их пересмотреть маршрут, свернуть или остановиться, и, если повезет, этого будет достаточно, пока Одетт и Ева не добудут нам подкрепление.

Нисте скачет рядом со мной, элегантная и гордая в седле, с мечом из лунной стали на бедре.

— Они правда так смертоносны?

Нирида ввела её в курс дела. Были совещания с высшим офицерским составом, а затем и с рядовыми. Все предупреждены; все знают, что наша миссия — лишь сдерживание, и что наш лучший шанс — молиться Мари, чтобы деабру решили сменить курс.

— Они и есть страх, — говорю я ей. — Я не могу их описать, потому что нет ничего похожего, ничего в этом мире из того, что мы знали, не сравнится с ними.

— Они, должно быть, похожи на хиру, — предполагает она.

— Может быть, по сути, в этой душе без магии, без жизни и естественной смерти… Но они не одинаковы. Эти твари разумны и каким-то образом могут читать в твоем сердце. Они принимают форму твоих глубочайших страхов, тех, о наличии которых ты сам не подозревал, и питаются ими.

Я замечаю, что солдаты, едущие рядом, смотрят на нас с опаской, прислушиваясь к моим словам, поэтому добавляю:

— Важно сохранять холодную голову и держать сердце на замке. Гадать сейчас, какие ужасы найдут эти твари, было бы опасно и контрпродуктивно.

Некоторые солдаты отворачиваются, явно принимая это на свой счет.

Нисте цокает языком.

— Ты совсем не облегчаешь нам задачу, Кириан. — Она слегка смеется. — Можно тогда спросить, что…

Капитан не успевает закончить.

Жуткое карканье, пронзительное и резкое, прерывает её.

Её лошадь встает на дыбы, ржет, вскидываясь на задние ноги, пока моя мечется и рвет поводья. Слышны крики, другие всадники теряют контроль, кони нервничают, и посреди этого хаоса я вижу его.

Этот образ запускает во мне что-то первобытное, что-то, что заставляет меня чуть ослабить натяжение поводьев, и животное полностью перехватывает контроль, срываясь в галоп.

Вопреки инстинкту, на скаку я заставляю себя обернуться, чтобы снова увидеть образ, выжженный на сетчатке.

И вот он.

Огромная птица, сидящая на ветке дерева. Она, наверное, с метр ростом, высокая и тонкая, с длинными ногами, оканчивающимися когтями, впивающимися в кору. Она хлопает раскрытыми крыльями из шафрановых перьев, задирает клюв к небу, разевает его и выкаркивает огонь.

Кони несутся вскачь, обезумев. Я пытаюсь вернуть контроль, как и Нисте, но новый крик, звучащий еще ближе, снова пугает наших скакунов, увлекая их в другую сторону.

Я ругаюсь и пытаюсь удержать равновесие, когда образ огненной птицы снова возникает перед нами, уже на другом дереве, и лошадь меняет направление.

Ирельцу.

Одно из темных созданий Гауэко. Я слышал о нем. Мать рассказывала мне истории об огненной птице, что пугает путников, пока не дезориентирует их и не приведет к краю пропасти.

— Спешиться! — кричу я, чтобы меня услышали сквозь грохот копыт и вопли. — Нисте, бросай коня!

Говоря это, я стараюсь отдалиться от остальных, тормозя коня насколько могу, прежде чем перекинуть ногу и спрыгнуть. Я качусь по земле и стараюсь как можно скорее вскочить на ноги, следя, чтобы меня не затоптали.

Мне приходится сделать два шага назад и вжаться в ствол дерева, когда мимо проносится взбесившаяся лошадь, но меня не задевает.

Вокруг строй полностью рассыпался, кони разбежались, солдаты потеряли самообладание. Нисте повторяет мои приказы и тоже пытается спрыгнуть.

Один из сержантов проносится мимо меня, его лошадь встает на дыбы и испуганно ржет, и я бросаюсь вперед, чтобы схватить поводья.

— Прыгай, солдат! — приказываю я.

Слышится новый крик, ужасный визг, переплетающийся с треском пламени, но на этот раз я его не вижу.

— Он затащит нас в пропасть, — предупреждаю я солдат, которым удалось спешиться. — Надо найти его.

И убить, думаю я, но вслух не произношу.

Я даже не знаю, возможно ли это.

Нисте, оглушенная, присоединяется ко мне, и мы ведем наших людей на звук. Мы идем медленно, следя за каждой низкой веткой. Мы не хотим, чтобы Ирельцу поджарил нас следующим криком, но тут жуткий вопль снова нарушает тишину леса, и мы срываемся на бег.

— Туда! — кричит Нисте сквозь хаос.

Мы бежим меж деревьев, сворачиваем, перепрыгиваем через толстые корни, продолжая ориентироваться на вопли твари и треск огня.

Внезапно мне приходится остановиться.

Я чувствую укол в груди, а мгновение спустя ощущаю биение собственного сердца — слишком глубокое, слишком сильное, словно оно бьется снаружи.

Звуки глохнут. Во рту появляется горький привкус.

Но я не понимаю, что происходит. Вокруг ничего нет, и я заставляю себя отогнать это странное чувство тревоги, этот голос, говорящий мне бежать… куда?

Я вижу вспышку, шафрановый отблеск в лесу, ставшем душным от пламени Ирельцу, и следую за ним, не тратя времени на приказы. Обнажаю меч на ходу, едва не врезаюсь в ствол дерева. Вижу еще одну вспышку, следую за ней, и миг спустя деревья расступаются, открывая вид на море.

Мои ноги резко тормозят в снегу.

Пот стекает по шее, когда я замираю как вкопанный в паре метров от крутого обрыва над морем.

— Стоять! — кричу я.

Мои солдаты бегут за мной. Один за другим они тормозят, услышав меня, измученные и задыхающиеся.

Я пытаюсь выровнять дыхание, оглядываясь по сторонам, на ветви деревьев, где уже нет и следа Ирельцу, и тогда я вижу дым.

Там внизу, в паре километров у кромки моря, притулилась маленькая деревушка. Можно пересчитать скромные домики, построенные вплотную друг к другу без учета улиц и дорог.

И дым идет не из труб.

Неприятное чувство пульсирует в груди.

— Думаю, мы их нашли, — говорю я Нисте, которая тут же начинает действовать, перегруппировывая людей.

Нам требуется время, чтобы собрать всех, всё еще нервных из-за первобытного, животного ужаса, внушенного Ирельцу. Трудно найти и всех лошадей.

— Какой план? — спрашивает она.

— Эвакуация, — предлагаю я. Карты местности у меня в руках, и я внимательно изучаю населенные пункты. — Здесь и здесь. — Я показываю. — И вот здесь тоже. Там внизу мало что можно сделать, кроме как спасти выживших, но это, пожалуй, будет самая тяжелая миссия из всех.

— Я пойду, — вызывается она.

— И я, — подтверждаю я. — Организуй остальных, как сочтешь нужным, Нисте, — прошу я.

Она кивает, подзывает одного из лейтенантов и начинает распределять отряды. Проходит время, прежде чем мы выдвигаемся.

Нисте останавливается рядом со мной.

— Значит, они питаются твоими худшими страхами, — замечает она тоном, каким говорят о погоде.

— Они убили почти всех солдат, сопровождавших нас, — напоминаю я, хотя не хочу её пугать. — Обученных солдат, отобранных для нашей защиты в пути в Илун. Если всё пойдет наперекосяк, бегство не будет трусостью.

Нисте фыркает.

— Ага, конечно. Я учту.

Она этого не сделает. Или, может быть, сделает. Может быть, когда страх станет настолько глубоким, что она перестанет узнавать саму себя.

Садясь в седло, чтобы приблизиться к деревне, я слышу звук веток за спиной, прежде чем успеваю тронуть коня.

Но ветра нет.

Я медленно поворачиваюсь, сжав рукоять меча до белых костяшек, и задерживаю дыхание, когда вижу его.

Он не похож ни на одну известную мне птицу, и всё же можно сказать, что это птица. Его крючковатые когти впиваются в ветку, дрожащую под его весом, крылья сложены вдоль вытянутого тела, а голова повернута ко мне.

Красные огненные глаза смотрят на меня так, словно понимают.

Холодок бежит по спине.

— Ты хотел, чтобы мы это увидели? — шепчу я.

Птица, Ирельцу, не шевелится.

Две струйки дыма вырываются из его мощного клюва, и снова этот первобытный ужас от близости темной твари охватывает меня, и я отворачиваюсь.

Но ответ у меня уже есть.

Нас немного, тех, кто входит в деревню. Мы направили основные силы на эвакуацию близлежащих зон.

Мы не приближаемся так, как сделали бы это в обычной битве, с намерением запугать. Мы делаем это в тишине, стараясь оставаться незамеченными. Ни у кого из нас нет больших шансов против этих тварей без помощи ведьм, и лучше не вступать с ними в бой, если этого можно избежать.

Поэтому нам приходится идти на жертвы.

Мы не подходим к тем, кто уже обречен. Не откликаемся на крики о помощи тех, кто уже мертв.

Лишь один крик, особый плач заставляет меня прекратить эвакуацию тех, кому посчастливилось спрятаться.

Это слабый, жалобный голос, звучащий как скорбная молитва и оживляющий все мои страхи. Я слышу также безошибочный звук разрываемой плоти и говорю себе, как единственную и зыбкую надежду, что этот стон не был бы таким тихим и жалобным, если бы мясо срывали с костей самого кричащего.

Мои ноги утопают в талом снегу, смешанном с грязью, нечистотами и кровью, пока я стараюсь не шуметь.

Я иду с обнаженным мечом, крепко сжимая рукоять. Добираюсь до угла дома и прижимаюсь к камню, осторожно выглядывая на ту сторону.

Сначала я вижу его.

Мальчика, который плачет.

Он сжался в комок под телегой с овощами; некоторые из них рассыпались по земле вокруг него. Он подтянул маленькие колени к груди и не обращает внимания на огонь, трещащий внутри дома позади него. Его широко распахнутые глаза могут смотреть только в одном направлении.

Хиру пожирает неузнаваемые останки тела. Нельзя даже сказать, был это мужчина или женщина. Настолько ужасна эта бойня.

И именно поэтому, а еще потому, что мальчик жив, я знаю: хоть эта тварь и выглядит так, это не хиру.

Она приняла его облик, потому что, вероятно, именно он населяет кошмары этого ребенка, но это не он.

Вдруг плач прекращается, и я обнаруживаю, что малыш смотрит на меня. Он мог бы позвать на помощь, мог бы броситься ко мне, но он не в силах.

Я прикладываю палец к губам, понимая, что он не смог бы издать ни звука, даже если бы захотел, и выхожу из укрытия.

У меня только один шанс застать тварь врасплох.

Эти создания считают себя неуязвимыми, подвластными лишь богам; они не знают, что я могу их убить, и это мой козырь.

Я двигаюсь медленно. Каждый шаг — пытка, пока я приближаюсь, стараясь не хлюпать сапогами в лужах снега и грязи. Я заношу меч, поднимаю его над головой обеими руками и, оказавшись на расстоянии удара, обрушиваю клинок вниз.

Однако деабру оказывается быстрее и успевает отпрыгнуть, чтобы тут же броситься на меня.

Он кричит мне в лицо своим смрадным дыханием, и я подставляю меч между его когтями и своим горлом, когда он пытается разорвать меня на части.

Кусок плоти свисает с одного из его когтей, прямо над моим мечом.

Я бью его ногой, чтобы отбросить, и когда заставляю его отступить, тварь колеблется.

Я вижу проблеск возможности и принимаю рискованное решение.

Я думаю о том командире Львов. Уделяю ему лишь одну мысль, всего одну, но этого достаточно.

Хиру пятится и поднимается на задние лапы. Медленно он начинает меняться, а я встаю в полный рост.

Он заглотнул наживку.

И у меня есть шанс.

— Кириан, — шепчет тварь голосом, сотканным из воспоминаний и кошмаров. — Я хотел увидеть…

Я не даю ему закончить. На этот раз я не промахиваюсь.

Я делаю это так же, как с Эрис: быстрым, плотным и уверенным движением сношу ему голову.

Черная жидкость брызжет фонтаном, словно кровь.

Я смотрю на тело и голову несколько мгновений, и когда оно не шевелится, а густая жижа продолжает течь, я знаю, что убил его.

Я бегу к ребенку. Нельзя терять время. Хватаю его за руку, чтобы поставить на ноги.

— Ты в безопасности, — обещаю я.

Мальчик, которому не больше семи или восьми лет, продолжает смотреть на труп, оставшийся на мостовой. Когда всё закончится, нужно будет вернуться и предать эти тела достойному погребению.

Ему трудно идти. Он позволяет мне вести его, но спотыкается, оглушенный шоком, и в итоге я беру его на руки.

— Всё будет хорошо.

Я гадаю, на кого он так смотрит. Кого или скольких он потерял.

Я бегу обратно к кромке леса, где ждет другой мой солдат, чтобы эвакуировать выживших, которых я ему принесу, когда внезапно что-то пронзает мою грудь.

Я останавливаюсь посреди дороги.

Чувствую укол, настойчивую пульсацию, резонирующую вне моего тела.

И на этот раз я понимаю всё четко.

Это связь биотц.

Это Одетт.

Это длится всего мгновение, но извращенная мысль возвращает мне воспоминание о том видении, насланном Ингумой… и Эрио. Я вижу, как она берет костлявую руку бога Смерти, вижу её безжизненной в его объятиях.

Я вздрагиваю и пытаюсь успокоиться. Мой страх сейчас ей не поможет. Я смотрю по сторонам и понимаю, что не мог остановиться в худшем месте.

Ребенок, напуганный, не смеет ничего сказать у меня на руках. Его ручонки отчаянно цепляются за мою шею.

Я срываюсь с места и бегу туда, где мне машет солдат.

Я пытаюсь заглушить голос, кричащий мне, что я должен искать Одетт, потому что знаю: она будет в порядке. У неё есть Ева, есть Арлан, и, превыше всего, у неё есть она сама.

Однако по мере того как идут часы, битвы сменяют одна другую, и страх деабру пронзает меня снова и снова, я перестаю быть в этом так уверен.

Демоны Проклятой играют с моими глубочайшими страхами, и как бы я ни пытался отгородиться от них, скрыть свою уязвимость, они раз за разом находят черную нить, за которую нужно потянуть.

Я думаю обо всем, что отняла у меня война, думаю об Авроре, уверявшей, что моя смерть повлечет за собой и смерть Эдит… и неизбежно думаю о Тристане. Когда деабру удается вызвать во мне худшие ужасы, я снова вижу погребальный костер, в котором сжигали его тело, снег, тающий под его кровью… Потом кошмар меняется, и в костре горит уже тело Нириды, а слышу я плач Евы. И в конце концов я снова оказываюсь в туннелях Эреи, но на этот раз не убеждаю Одетт, что мои раны могут подождать, и это она умирает у меня на руках: легкая, пустая, мертвая.

Связь продолжает пульсировать предупреждением весь остаток дня, и я не могу стряхнуть с себя ложное ощущение, что обнимаю её безжизненное тело.

АДАРА, ДОЧЬ МАРИ

Однажды ведьма, Дочь Мари, понимает, что она уже слишком стара, чтобы править. Она больше не хочет нести бремя короны и угрызений совести, которые всегда приносят с собой невозможные решения.

Грядут большие перемены.

Ветер, дующий со стороны Королевства Львов, несет запах пепла от погребальных костров и пожарищ. Моргана и Аарон осмелели; они играли с магией, которую, как утверждают, хотят искоренить, и создали ужасных существ, что бродят по миру, пытаясь пожрать всё живое: хиру.

Война — лишь вопрос времени, и это будет не такая война, какие они знали прежде. Эта будет хуже. Лишь способности человеческих королей и королевы и сила матерей-королев всех ковенов определят степень разрушения.

Ингрид сражалась в других войнах, защищала свой народ как могла. Она жертвовала и теряла, и побеждала тоже; но на этот раз она не чувствует себя готовой.

Поэтому она объявляет в Великой Школе Колдовства Илуна, святилище знаний, которое посещают ведьмы всех королевств, что готова передать корону Дочери Мари, которая того заслуживает.

Династии в Илуне устроены иначе, чем в других местах. Здесь королевы должны заслужить право править всеми. Так сделала она много десятилетий назад, приняв корону от своей тетки, и так же поступила та, унаследовав её от ведьмы из другой семьи.

Ингрид хотела бы, чтобы её сын прошел испытание, чтобы стать королем. Он способный и подготовленный кандидат, и все ведьмы проголосовали бы за то, чтобы допустить его к участию; ведь не все достойны. Ведьмы любят его, как и те, кто не рожден с даром. У него есть друзья при дворе короля Илуна, и его уважают.

Но Люк всегда говорил, что чувствует себя скорее воином, чем принцем, и никогда не желал короны своей матери.

Поэтому Ингрид годами присматривалась к новому поколению Дочерей Мари, наставляла их всех, участвовала в их тренировках и образовании и учила их всему, что знает сама.

Она старалась не заводить любимиц. Была сдержанна в похвалах, беспристрастна и справедлива, но Адара особенная, и даже остальные кандидатки это знают. Их восхищение так велико, что ни одна другая не желает выступать против неё, потому что они знают: корона принадлежит ей, и хотят, чтобы она ими правила.

И вот настает день, и Адара сталкивается с единственным испытанием, которое должно определить её силу, её доблесть и её способность к справедливости.

Она должна быть сильной, чтобы защитить свой народ, храброй, чтобы пожертвовать собой ради тех, кто не может сражаться, и справедливой, чтобы править честно.

Испытания меняются с каждым поколением, и составляют их королева-мать и остальные ведьмы.

Адару заставляют принять невозможное решение.

Ей говорят, что одно драже сделает её королевой, а другое отравит. Драже, которое она не выберет, достанется её задушевной подруге, её соратнице, которая готова отравиться ради неё и принять яд, который, возможно, убьет её.

Однако её подруге не суждено принять яд, потому что Адара не рискует: она принимает оба, неизбежно становясь королевой и не позволяя другим страдать ради неё.

Она пожертвовала собой, поступила по справедливости, и сила, живущая в ней, не дает ей умереть от яда.

Ингрид коронует её, чтобы показать, что скоро она будет править.

Это символично, потому что ей еще многому предстоит научить её, но королева-мать всех ковенов Илуна счастлива, ибо думает, что в будущей королеве таится невиданная прежде сила и она сможет противостоять грядущей тьме.

Она возлагает на её голову серебряную тиару, в витых узорах которой закреплены изящные камни глубокого черного цвета, и Адара принимает её тяжесть и честь править, когда придет время.

Глава 22

Одетт

— Вылечи её, — слышу я голос Арлана.

Я рухнула на камень, и при этом несколько заготовленных нами смесей упали на пол. Я пытаюсь сдержать крик, но выпрямиться не могу.

— Вылечи её! — кричит он Еве.

— Не могу! — возражает она. — Не раньше, чем она скажет, что чувствует! Если я не смогу исцелить её, а лишь смягчу симптомы, мы не узнаем, что это за яд! И моя магия не всесильна, она не лечит все недуги, — добавляет она тише.

Она думает об Амите. И я ненавижу быть той, кто провоцирует этот страх.

Но я не могу говорить, не могу ничего, кроме как кусать губы, когда новый хлыст боли рассекает меня.

— Что ты чувствуешь? — говорит Ева, приподнимая меня за плечи. Она сильная. — Скажи, где болит.

Её глаза расширяются, когда она встречается с моим взглядом. — Это гемотоксин, — заявляет она. — Но мы должны исключить и нейротоксин. Одетт…

Глубокий, властный голос прерывает её. — Испытание окончено.

Это Агата, с балкона; её руки лежат где-то среди свисающих цветов. Согнутая пополам, я едва могу поднять голову, чтобы разглядеть её получше. Затем я смотрю на Лекса: он отступил на шаг и глядит на меня со странным блеском в глазах. Я не ожидала, что он сделает что-то подобное.

— Одетт… — Ева игнорирует королеву. — Скажи мне.

— Это Плющ мертвецов, — говорю я прерывистым голосом. Каждое слово ощущается как лезвие, полосующее трахею. — Или что-то похожее.

Я подношу руку к горлу, чтобы она поняла.

— У тебя кровь в уголках рта, — подтверждает она. — Хорошо. Хорошо. Я попробую тебя вылечить.

Она сжимает мои плечи сильнее, словно так её магия сработает лучше, и облегчение наступает мгновенно. Ева смотрит на меня в упор, следя за малейшими изменениями. Она, как и я, должна знать: ведьмы не придумали бы ничего такого, что можно было бы решить простой магией.

— Испытание окончено, — повторяет Агата. — Одетт проиграла.

Я отстраняюсь резким движением, чтобы выпрямиться, и как только она перестает касаться меня, я снова чувствую ноющую боль в животе.

— Я прошла испытание! — протестую я. Мой голос срывается от боли.

— Ты приняла безопасное драже, но очевидно, что и ядовитое тоже. Ты не сделала выбор. Ты проиграла.

Я выпрямляюсь, насколько могу, ищу её взглядом. — Чтобы победить, я должна была не выбрать, а съесть безопасное драже! Таковы были твои условия! Твои слова! И я их выполнила! Я прошла испытание!

Агата смотрит на меня молча, и я стискиваю зубы. — Убирайте платформу. Дочь Мари проиграла.

Нет. Нет. Я не позволю им этого сделать.

Не отходя от Евы, я вскидываю руки. — Не двигайтесь, — предупреждаю я друзей и позволяю магии Гауэко пройти сквозь меня.

Я чувствую её всем телом, каждой каплей отравленной крови. Это теплый и знакомый поток, темный и мощный, который погружает всё в абсолютнейший мрак.

Только тогда тишина нарушается. Я слышу ругательство Лекса где-то рядом. Чувствую, как ведьмы пытаются зажечь свет, хоть огонек, но все они гаснут под тьмой Гауэко.

Я даю им осознать, что это значит, что я могу сделать. Не видно ничего, вообще ничего. Даже Дочери Мари не способны разрушить заклятие. Попытайся Ева, даже она не смогла бы. Потому что я так пожелала.

Минуту спустя я опускаю руки и втягиваю тьму обратно в себя. Агата смотрит на меня пристально.

Я делаю шаг к центру платформы, шатаясь, и грубо отталкиваю Еву, когда она пытается снова схватить меня. Я знаю, она хочет попытаться вылечить меня снова, но сейчас это неважно. Я терплю боль, которая стала слабее благодаря ей.

Я едва стою на ногах, но знаю, что должна сказать. — Я не Дочь Мари, как вы, и я не проиграла! Я — Дочь Гауэко, и я победила! Если мы не будем сражаться сейчас, сегодня мы проживем в мире, но завтра наши дочери погибнут в войне!

Я чувствую привкус ржавчины во рту и вынуждена вытереть уголок губ предплечьем, размазывая кровь.

— И какую роль в этой войне сыграешь ты? — вмешивается Лекс.

Мать не перебивает его и не одергивает. Она хочет услышать ответ, и я знаю это по тому, как критически смотрят на меня её глаза, по нахмуренным бровям Лекса, по страху, который я угадываю на их лицах с тех пор, как они увидели, как я высвободила тьму.

Я не знаю, что отвечу, пока не открываю рот, но когда я это делаю, кусочки головоломки складываются, и всё обретает смысл. Я понимаю, что ответ жил во мне долгое время, вероятно, с тех пор, как мне сказали, что я стану Лирой, или, может, даже раньше — с тех пор, как я навсегда отказалась от своего лица на службе Добра, на службе Ордена, на службе Львов.

— Я та, кто отрубит головы Моргане и Аарону.

Тишина повисает среди присутствующих на мгновение, пока они переваривают слова. Агата поднимает лицо, и я вижу на нем потрясение, удивление, а затем — уважение. Она улыбается мне.

— Все соргинак Илуна будут сражаться, Одетт, Дочь Гауэко.

Арлан рядом со мной выдыхает с облегчением. Ева тоже расслабляется, хотя их выражения прочесть труднее. На этот раз, когда она хватает меня, я не отстраняюсь. Она щипает меня за плечо, пока её пальцы начинают исцелять мое тело одним лишь прикосновением.

Она наклоняется к моему уху. — Упрямая пташка, — шипит она. — Высокомерная и безрассудная башка.

Я слабо улыбаюсь её гневу. Не могу иначе, потому что вместе с магией, с теплым и успокаивающим чувством, разливается что-то еще: что-то мягкое, сладкое и нежное, приходящее с её прикосновением, с её словами, с её беспокойством.

Лекс идет к нам, и Арлан на миг преграждает ему путь, но отступает в сторону, когда колдун выдерживает его взгляд. В руках у него флакон.

— Вы угадали. Это гемотоксин. Плющ мертвецов и укус химеры, плюс кое-что еще. Зловещая улыбка.

— Какое из двух было отравлено? — хочет знать Ева, забирая зелье. — Не знаю, — отвечает он, и кажется искренним. — У нас обоих были равные шансы проглотить его.

Ева протягивает мне лекарство и держит его, пока мои дрожащие пальцы не перехватывают флакон. Осознание того, что я не провалилась, что они помогут нам в войне и против деабру, сняло с меня невыносимый груз; груз, уступивший место крайнему истощению и слабости.

Я выпиваю его залпом, несмотря на ужасный вкус. Я всё еще чувствую привкус собственной крови во рту.

Агата спустилась с балкона, пока мы не видели. Теперь она приближается к центру платформы, и её сын почтительно отступает на два шага.

Дочь Мари держит что-то в руках.

— Эта корона — символ нашей дружбы, нашего уважения и нашего сотрудничества в войне.

Это, скорее, диадема. Изящная, серебряная, с несколькими драгоценными камнями глубокого, блестящего черного цвета, закрепленными вокруг тончайших серебряных завитков.

Ева протягивает руку, чтобы взять её за меня, но Агата не позволяет. — Это должна быть она.

Ева всё еще вливает в меня свою магию, но, думаю, больше она ничего не может для меня сделать. Мое тело должно само очиститься от остатков яда.

Я тоже протягиваю руку, и Агата снова убирает корону пренебрежительным жестом. — Принято принимать милость королевы на коленях.

— Ты же не серьезно, — раздраженно шипит Ева.

Я кладу руку поверх её ладони, давая понять, что всё в порядке, и собираюсь с духом, чтобы преклонить колени перед королевой Илуна.

Арлан оценивает ситуацию и быстро подходит, хватает меня за руку, так что мне остается лишь позволить себе опуститься. Ева поддерживает меня слева, Арлан — справа, и, стоя на одном колене, мне остается только склонить голову, чтобы принять корону.

Агата не спешит, и каждую секунду, проведенную на коленях, я ощущаю как продолжение испытания. Мне тяжело. Она возлагает холодную диадему мне на голову, а затем приподнимает мой подбородок двумя пальцами.

— Добро пожаловать домой, Одетт.

Я вижу её доброе лицо, вижу и лица других ведьм. Весь ковен встал и наблюдает за сценой со странной, труднообъяснимой торжественностью, приложив руку к сердцу, с блестящими глазами.

— Можете поднять её, — говорит она моим друзьям, догадавшись, что сама я встать уже не смогу, и Арлан с Евой тянут меня вверх; он, пожалуй, даже слишком сильно.

— Мы возвращаемся во дворец, — заявляет Ева. — Нет.

Все удивленно смотрят на меня.

Я замечаю, что ковен пришел в движение. Ведьмы спускаются со своих лож и проходят мимо нас. Все они смотрят на нас, все останавливаются на мгновение; по-прежнему в уважительном молчании.

— Где чтут мою мать? — осмеливаюсь спросить я.

Агата улыбается и ведет нас туда.

Нам приходится углубиться в лес, который всё еще растет внутри стен ковена, удалиться от внушительного здания школы и статуи моего отца и идти несколько минут, которые кажутся вечностью.

Арлан берет на себя часть моего веса, и я знаю, что он понес бы меня целиком, если бы я попросила. Он обнимает меня за талию, и хотя первые шаги гордость заставляла меня держаться прямо, теперь я уступила усталости и опираюсь на него.

Когда мы приходим, я замираю как вкопанная.

Здесь растут деревья, которые не должны выживать зимой, и десятки цветов красноватых, оранжевых и охристых оттенков пробиваются на них, на клумбах, кустах и на самом зеленом поле.

Сад.

Место, где чтут мою мать, — это прекрасный сад с цветами, бросающими вызов зиме, и могучими деревьями, склоняющимися так, чтобы опустить цветочный занавес до самой земли.

В центре, на каменном постаменте, стоит статуя молодой женщины: она опирается одной ногой о землю, а другую держит почти на весу, едва касаясь почвы пальцем. Одна её рука обращена ладонью вверх, торс устремлен к небу, как и голова. Вьющееся растение поднимается по её ногам, оплетая их, словно ремешки сандалий. Красные цветы рождаются на её талии и свисают с руки. На волосах десятки цветов того же цвета сплетаются в венок.

Я замечаю, что на неё что-то падает, падает на цветы и траву. Это снег, который тает, едва коснувшись земли, словно его здесь никогда и не было. Воздух здесь теплый, как и в остальной части деревни. И это может означать только одно: в этом месте есть магия.

— Твоя мать, — говорит Дочь Мари. — Её магия живет в этом саду. Он стал местом отдыха и молитв.

Я смотрю на прекрасную скульптуру, созданную руками гениального художника, сумевшего придать чертам красоту и человечность, словно камень вот-вот оживет.

— Как её звали?

— Разве тебе никогда не говорили? Я знаю, что ты была знакома с Амарис, бывшей королевой ковенов Сулеги. Она была теткой твоего отца.

— Я была с ней знакома. — Я киваю. — Но не спрашивала.

Спазм сжимает грудь, но это не связано с ядом. У Агаты хватает такта не спрашивать почему.

— Её звали Адара, и она была Дочерью Мари. Твой отец тоже им был. Среди мужчин это редкость. Не многие наследуют силу соргинак Мари, и еще меньше тех, кто наследует изначальную силу Гауэко и Мари.

— А как звали его? — Люк, — отвечает она.

Я не могу оторвать глаз от скульптуры.

— Почему вы чтите их? — Я жду, но Агата не отвечает; молчит и её сын. — Многие погибли в резне в лесу Нирия. Полагаю, Илун тоже потерял воинов. Почему они особенные?

Она не отвечает, и мне приходится повернуться, чтобы посмотреть на неё. — Что Амарис рассказывала тебе о твоей бабушке? — Что она была королевой всех ковенов Илуна; королевой-матерью. — Да, была, но она не должна была править, когда случилась резня. — Что вы хотите сказать? — Её правление подошло к концу, она давно выразила желание передать корону. Её должна была принять Адара.

— Моя мать, — шепчу я. — Что случилось? — Ты. — Она улыбается, но у меня внутри всё сжимается в узел. — Ингрид решила нести свое бремя еще какое-то время, чтобы твои родители могли насладиться тобой.

Я чувствую глухую боль в груди, глубокую и режущую; скорбь о жизни, которую я так и не узнала, о любви, которую не могу вспомнить.

— А потом их убили.

— Когда разразилась война, оба они откликнулись на зов долга. Они знали, что стоит на кону, и не могли допустить, чтобы их дочь росла в мире, управляемом ненавистью, где её преследовали бы за то, кто она есть. И они погибли в резне в лесу Нирия.

У меня дрожат пальцы. — Они погибли ни за что.

— Нет. — Она энергично качает головой. — Лес Нирия был последним рубежом, который они могли защитить. Если бы они не сражались, это была бы резня не в лесу, а во всей Земле Волков. Твои родители отдали всё, чтобы защитить Волков, всех, кого могли.

Я не в силах говорить, пока не чувствую теплую руку Евы, сжимающую мою, заставляя пальцы перестать дрожать.

— Как?

— Они пожертвовали собой, сражались до конца и отдали всю свою силу в обмен на безопасность территорий, которые остались свободными: Сулеги, Нумы, Илуна… Они отдали всё, и отдали бы больше, если бы у них было, чтобы спасти остальных.

Мои глаза наполняются слезами, и я резко вытираю их, чувствуя себя дурой из-за того, что расчувствовалась из-за двух людей, которых не знала, из-за того, что страдаю от потери, которую у меня не было времени осознать.

— Как это сделали Львы? Что случилось? Мне нужно это знать.

Агата медлит несколько секунд. Она собирается с духом, чтобы заговорить, и я вспоминаю, что говорила мне Камилла о тех, кто сражался в той битве и выжил: отсутствующий взгляд, боль в выражении лица…

— Мы не знаем, как они это сделали, но Аарон… Львы нашли способ покончить со всей жизнью. Это была не магия, не совсем. Если бы мне пришлось с чем-то сравнить это, чтобы ты поняла… то с хиру. То, что они использовали, эта энергия, была похожа на их сущность, но умноженную на сто. Без тела, без формы… только пустота, смерть и разрушение. — Её губы сжимаются в болезненной гримасе. — Мы, остальные, не знали, как это остановить, пока это не сделали Адара и Люк.

Я смотрю на статую, на королеву, которая не смогла править, застывшую навеки во времени.

— Мы возвращаемся во дворец, — объявляю я.

Агата не может скрыть своего удивления. — Вы можете остаться, — уверяет она меня. — Вам всем здесь рады.

— Мы благодарны, но война продолжается, деабру были у ворот города, когда мы уезжали, и мы должны быть готовы. Если правда, что вы нам поможете, вам тоже следует готовиться.

— Мы поможем, — возражает она жестко. Возможно, задетая тем, что я усомнилась в её слове. — Хорошо. Скажите нам, чем мы можем помочь, и потом сможете уйти.

Я смотрю на Арлана. Я невероятно устала. До него не сразу доходит. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, настороженный, вдруг я прошу о чем-то, чего он не понимает, пока наконец не кивает.

— Я обрисую вам ситуацию, — заявляет он тогда, глядя на Агату. — Скажу, где вы нужны нам прямо сейчас.

— А я расскажу о тварях, — быстро добавляет Ева.

Агата кивает, довольная. — Мы знаем, кто такие деабру. Ни одна из нас не жила достаточно долго, чтобы знать кого-то из предков, кто сражался бы с ними. Это древние существа, но наши говорят о них в своих гримуарах. — Она делает жест, пока говорит, и мы должны следовать за ней. Оставить статую матери мне стоит больших усилий, чем я могла представить, но я это делаю. — Существа без магии, созданные из ужаса и кошмаров, которых Гауэко давным-давно заточил в Проклятой. Если они вырвались, это может означать только две вещи.

— Либо твари стали сильнее, — замечает Лекс рядом с ней, — либо сила богов, сдерживавшая их, ослабла.

— Мы полагаем, всё не настолько плохо, чтобы бог потерял свою силу, — отвечает Ева. — Мы думаем, его магия ослабла ровно настолько и на то время, чтобы охранные чары, наложенные им на гору, истончились, и они сбежали.

— Почему вы так думаете?

— Потому что нам сказал об этом бог, — отвечаю я хриплым голосом.

Агата и Лекс молча смотрят на меня.

— Хорошо, Одетт, Дочь Гауэко, — говорит королева. — Пойдемте внутрь, домой, и там вы расскажете нам остальное.

Глава 23

Одетт

Арлан и Эмбер исчезают где-то после встречи с соргинак, которая мне кажется бесконечной. Ева и я остаемся сидеть, ожидая, когда одна из ведьм принесет нам обещанный чай.

Я измотана, но не могу перестать смотреть в ту сторону, куда Арлан ушел за Эмбером по темному коридору, пока мысль с перепончатыми крыльями кружит в моем сознании. Яд. Тот разговор о меткости Арлана, в котором Эмбер меня прикрыл. Стычка с деабру и то признание о ком-то в Сирии, кого я знала, но потом забыла…

Я извиняюсь перед Евой и выхожу в коридор.

Их голоса — едва слышное бормотание в одной из комнат этого же крыла. Я нахожу их очень близко друг к другу, делящими секрет, который даже отсюда не разобрать. Шепчет Эмбер, находясь всего в ладони от него. Они могли бы сойти за двух солдат, оберегающих свои слова от лишних ушей в месте, которое еще несколько минут назад было враждебным. Но нет ничего от воинской дисциплины в их позах, в прямом взгляде Эмбера или в зеленых глазах Арлана, слушающих с потрясением.

Тогда Эмбер берет его за лицо. Он приближается к нему с нежностью, следя за каждым движением, на случай если Арлан, глядящий на него так, словно не до конца верит происходящему, захочет отстраниться. Он этого не делает.

Он выдерживает его взгляд до последней секунды, пока Эмбер не закрывает глаза и не приподнимает лицо, чтобы поцеловать губы наследника Эреи. Только тогда закрывает глаза и он, позволяя поцеловать себя и приоткрывая губы навстречу с некоторым потрясением. У него немного дрожит рука, когда он тоже поднимает её и проводит по лицу Эмбера, по его затылку, по волосам… и тот углубляет поцелуй.

И Арлан выглядит счастливым. У него вспыхнули щеки, а под удивлением бьется глубокая радость, направляющая его движения, становящиеся всё увереннее. Сколько времени он этого желал?

И все же, возможно, это не тот, за кого он его принимает.

У меня всё сжимается внутри. Я делаю несколько шагов назад так, чтобы они не услышали, а затем иду обратно, нарочно шумя.

— Арлан! — зову я самым беззаботным тоном, на какой способна. — Эмбер! Где вы?

Я слышу, как они отстраняются, как один из них откашливается. Я почти вижу ужас в глазах Арлана. Оба выглядывают из комнаты.

Эмбер дарит мне спокойную улыбку. — Что случилось? Притворяется он хорошо.

Арлан, стоящий чуть позади, пунцовый, и когда я смотрю на него, он отводит глаза, совершенно смущенный. — Ничего. Пришла сказать, что мы скоро уезжаем. Не отходите далеко. — Я снова смотрю на Арлана. — Это может быть опасно.

Никто из них не возражает. Эмбер соглашается со мной и возвращается к нам. Я не спускаю с него глаз.

Мы решаем вернуться ко двору с помощью магии Евы. Она давно не пыталась совершить подобный подвиг, а в последний раз потеряла сознание и не приходила в себя три дня. Поэтому мы движемся скачками, относительно короткими прыжками, чередуя их с переездами верхом.

Вскоре после третьего прыжка, недалеко от городских стен, Ева напрягается и спрыгивает с лошади. Арлан обнажает меч, Эмбер тоже, и я готовлюсь отдать то, что от меня осталось, вслушиваясь в стук копыт, приближающийся к нам в темноте, когда узнаю лицо всадника.

Кириан спешивается практически на ходу. — Что случилось? — спрашивает он.

Его глаза беспокойно бегают по группе, пока не находят меня, и я вижу синий огонь, пылающий в них. Он бежит ко мне, и я не могу сдержаться. Что-то тянет меня из глубины души, так же как, кажется, тянет и его, и я спрыгиваю, когда он протягивает мне руки, и он отчаянно ловит меня в свои объятия.

— Что случилось? — передразнивает Ева. — Что случилось с тобой? Ты должен был сражаться с деабру.

Кириан не отводит от меня глаз, отвечая: — Мы их нашли. Эвакуировали гражданских из зоны. Капитан Нисте осталась закончить работу.

Он выглядит ужасно. Кровь забрызгала кожаный нагрудник его доспеха, на открытой коже шеи синяки, багровое пятно на подбородке и порез на левой скуле.

— Что случилось с вами? — настаивает он. — Мы в порядке, — уверяю я его, но по тому, как он смотрит, не похоже, что он готов мне поверить. — Вы сражались с ними? — Пришлось, — отвечает он быстро. — Ты кажешься в порядке, но раньше ты не была.

У меня внутри всё холодеет. — Ты почувствовал? Почему бы и нет, если я тоже чувствовала это раньше, когда он был в опасности?

— Что случилось, Одетт? — умоляет он. Его руки сжимают меня с силой.

Остальные ждут молча. Я замечаю пристальный взгляд Эмбера. И мягко отстраняю Кириана.

— Я расскажу тебе позже, — отвечаю я. — Сейчас достаточно знать, что мы четверо невредимы и что Дочери Мари будут сражаться. Когда мы их оставили, они готовились выступить, чтобы остановить деабру. Возможно, если вы их нашли и у вас есть новая информация, неплохо бы предупредить их через гонца.

Кириан сглатывает и кивает.

— Отлично, если вы закончили… — Ева протягивает нам руки. — Последний прыжок.

Хотя она намеревалась доставить нас прямо внутрь, мы оказываемся у ворот города, у каменных драконов, которые теперь обретают смысл. Ева спотыкается, и Эмбер, державший под уздцы лошадей обоих, вынужден потянуться, чтобы подхватить её и не дать упасть. Она выпрямляется, как только возвращает самообладание, и, задыхаясь, говорит нам: — Давайте руки.

— Нет, — останавливаю я её. — Остаток пути проделаем верхом.

Она собирается возразить, но, должно быть, чувствует себя настолько плохо, что передумывает. Двор короля Эгеона видит, как мы появляемся израненные, окровавленные и шатающиеся. К тому времени, как мы прибываем, Ева теряет сознание.

Я тоже чувствую себя истощенной, в одном вздохе от того, чтобы рухнуть в любой достаточно чистый угол. Магия Евы не дала мне умереть и затормозила симптомы, но мое тело всё еще страдает.

Я сжимаю челюсти, перекидывая ногу через седло, и собираюсь спрыгнуть, когда передо мной возникает Эмбер. Он предлагает мне руку и осторожно берет за талию, чтобы спустить меня без усилий. Наши глаза встречаются, когда он ставит меня на землю. Он собирается отойти, но я не позволяю.

— Поможешь мне? — прошу я.

Кириан открывает рот, чтобы возразить, но я опережаю его. — Ты должен доложить Нириде о ситуации как можно скорее, а Арлан должен отнести Еву в её комнату.

Оставить меня здесь, может, и противоречит всем его инстинктам, но он знает свой долг солдата, а Кириан всегда его выполняет. Он срывается с места бегом.

Арлан подхватывает Еву на руки, а Эмбер подставляет мне локоть. Я берусь за него, пока дворцовая стража смотрит на нас, разинув рты, не смея задавать вопросов.

— Идите вперед, — предлагаю я Арлану, нарочно замедляя шаг. — Отнеси её в покои. Скоро она поправится.

Арлан колеблется. — Я позабочусь о ней, — заявляет Эмбер, быстро и любезно, и воин в конце концов кивает, оставляя нас одних в темных коридорах дворца Илуна.

Стража патрулирует и эту зону, даже если здесь не ходят дворяне, живущие при дворе. Двери, грубые и тяжелые, заперты наглухо, и я представляю, что этот уровень предназначен для хранения припасов и оружия. Возможно, в иные времена, и людей тоже. Кажется, это хорошее место, чтобы держать самые глубокие секреты королевства подальше от двора.

Я жду, пока стражников не оказывается рядом, и тогда простого движения запястьем достаточно, чтобы добиться желаемого. Я слышу щелчок.

Я хватаю Эмбера за руку, которой он меня поддерживал, и мне не нужна магия, чтобы резко дернуть его, толкнуть дверь и заставить войти. Внезапность — достаточное оружие, чтобы разница в физической силе не стала проблемой, как и мое ужасное состояние.

Я хватаю его обеими руками за жилет, впечатываю в дверь из дерева и кованого железа и выхватываю кинжал, приставляя его к горлу.

— Скажи мне, кто ты.

Эмбер смотрит на меня сверху вниз с гримасой боли. Он открывает рот, но я опережаю его.

— Избавь меня от лжи. Ответ, который меня не убедит, будет стоить тебе жизни, — угрожаю я.

Я чувствую, как его грудь набирает воздух, прижимаясь к моей руке, раздувается на вдохе, и тогда он закрывает глаза.

Это последний раз, когда я их вижу.

Затем они исчезают, уступая место другим глазам, не принадлежащим этому миру. Они пришли из далекого сна, того, где надежда была крошечным, но очень ярким огоньком, который горел вопреки холоду и тьме лишь благодаря рукам, оберегавшим его; рукам моих друзей, моей семьи.

Пальцы одной из этих рук ложатся теперь на предплечье, которое я прижимаю к его шее.

— Опусти кинжал, Лира. — Его голос становится ниже, чем у Эмбера.

Это тот самый голос, который уверял, что будет рядом, пока я бредила от яда, когда он учил то, что знает сегодня о токсинах.

Его глаза теперь карие, цвета пшеницы на исходе лета; волосы тоже отливают золотом. Тонкие губы, рот, лишенный улыбки, суровый, но красивый, удлиненное лицо, нос с немного искривленной переносицей.

Мой голос звучит слабо, слишком мягко, словно принадлежит маленькой девочке. Той самой, что выросла в Ордене.

— Леон?

Однако я не ослабляю хватку и не убираю угрозу, которой является мое оружие у его горла. Я сжимаю рукоять так сильно, что болят костяшки, и дрожь, поселившаяся в моей душе, передается рукам и приводит к тому, что капелька крови скатывается по его шее.

— Теперь уже нет, — отвечает он. — Теперь меня зовут Эмбер.

— Леон, — повторяю я с болью. — Тебя прислали убить меня?

Он медленно качает головой, насколько позволяет моя хватка.

— Когда меня выбрали, чтобы занять место Леона, я справился хорошо, так хорошо, что вскоре моя миссия закончилась, и мне дали другую роль, еще более важную: меня отправили занять место сына семьи, приютившей принца Эреи. Я был Эмбером почти два года.

— Они знали, где он, с самого начала, — шепчу я.

Леон медленно кивает. Его взгляд опускается на мои руки, но он больше не просит опустить кинжал.

— И теперь мы оба здесь.

Я пристально смотрю на него. Его не присылали убить меня, думаю, в этом он говорит правду, иначе уже попытался бы; но это не значит, что он не хочет причинить мне вред. От меня не укрылось то, как он говорит об Ордене, о своей миссии. Он продолжает верить, что отказ от нашей личности — это честь, дар, за который мы никогда не сможем быть достаточно благодарны.

— Верно. Мы встретились снова. — Я жду и прощупываю почву. — И что теперь?

Я не могу поверить, что Леон здесь. Я не смела мечтать о том, чтобы снова увидеть его живым, снова перекинуться с ним словом. И все же он передо мной, из плоти и крови, и, возможно, обдумывает мое убийство.

— Теперь ты могла бы опустить этот кинжал, — предлагает он хриплым голосом, — чтобы я мог тебе помочь.

Я задерживаю дыхание и взвешиваю свои шансы. Знаю, чем рискую. Знаю, что он не соперник моей магии, но… возможно, Леон тоже умеет управлять своей, и в таком случае у него будет преимущество надо мной сейчас, когда я ослаблена и ранена.

Я знаю, что должна сделать. Я должна вырубить его, позвать Кириана и Нириду и удерживать его, пока мы решаем, что с ним делать, но часть меня всё еще в плену этих карих глаз, которые когда-то означали дом.

Я опускаю оружие. — Я скучала по тебе.

Леон потирает шею, но не двигается, лишь улыбается. — Я тоже, Лира.

Я чувствую укол боли, слыша, как он снова произносит это имя. — Я больше не Лира, — возражаю я. — Мое настоящее имя — Одетт.

Леон смотрит на меня с грустью. — Одетт — это еще одна маска, такая же, какой была Лира. Какая разница?

Я прикладываю руку к груди. — Это не маска. Это я, настоящая. — Я сглатываю. — Ты сказал, что собираешься помочь мне?

— Вернуться домой, — отвечает он. — Я поддерживаю связь с Орденом, с Бреннаном, и все хотят, чтобы ты вернулась. Несмотря ни на что.

Я сжимаю кинжал чуть крепче, начиная понимать, насколько тонка нить, связывающая нас двоих.

— Ты был там, когда Агата рассказала нам о судьбе моих родителей. Я принадлежу этому месту. Вороны похитили меня после того, как Львы покончили с Адарой и Люком, забрали меня в Орден и лишили семьи, наследия и магии. Как и тебя, — добавляю я.

Печальная складка у его губ становится еще заметнее. — Я был там и знаю: это то, что тебе рассказали язычники.

Ощущение безнадежности обжигает горло, легкие, и я понимаю, что надежда, на мгновение материализовавшаяся передо мной, нереальна, так же летуча и эфемерна, как сон.

Я делаю шаг назад. — Леон, дай мне всё объяснить. — Я протягиваю ему руку. — Ты тоже поймешь.

Он смотрит на протянутые к нему пальцы, и на мгновение мне кажется, что он возьмет меня за руку. Он этого не делает.

— Меня зовут Эмбер.

Я чувствую словно удар кулаком в грудь. Печаль бьет с яростью, но я не позволяю ей сломить меня.

— Я не вернусь, — говорю я ему. — Теперь это мой дом.

— Двор Илуна? Этого безумного короля, который посылает подданных на смерть от лап ужасных монстров? Ты сделала что могла в ситуации, в которую тебя поставили, я понимаю; но теперь у тебя есть шанс вернуть свою настоящую жизнь.

Должно быть, он думает, что я притворяюсь. Так действует он, так чувствует. Он верит, что Одетт — не более чем очередная роль, за которую я цепляюсь и от которой смогу отказаться, когда приму, что она того не стоит.

Я вскидываю подбородок. Он годами был внедрен к Волкам и до сих пор верит, что в них лишь варварство. Он оказался неспособен увидеть магию этой земли как нечто уникальное, нечто прекрасное, что нужно защищать.

Я поняла это давно, в темную ночь, полную фонариков, олицетворявших надежду.

Я качаю головой, потому что, когда думаю о доме, я не представляю огромные стены этого дворца, даже не теплые улицы ковена, который мы только что посетили. Когда я думаю о доме, я вижу три лица.

Хотелось бы мне, чтобы он мог стать четвертым.

Но Леон не берет меня за руку, и в конце концов я убираю её.

— Я не вернусь на Остров Воронов, а ты не хочешь слушать, — говорю я ему. — Что будем делать?

— Продолжать, пока один не убедит другого, — предлагает он и тоже гордо вскидывает голову.

Медленно черты, которые я любила, превращаются в лицо Эмбера, и этот новый облик приносит с собой плотную, глубокую пустоту, которая поселяется у меня под ребрами.

Я могла бы попытаться переубедить его. Со временем, проявив такт… Но мне не позволят.

Ева не позволит кому-то настолько слепому оставаться рядом с нами, рядом с восстанием, с местью. Нирида тоже не захочет рисковать, и даже Кириан, который научил меня видеть свет в магии, что я считала темной, скажет, что это опасно.

— Кто знает?

Леон хмурится. — Никто, — возражает он, словно предположение об обратном его глубоко оскорбляет. — Никто не знает, потому что ничего не случилось. Я чувствую, страдаю и мечтаю так, как делал бы это он. Теперь Эмбер — это я.

У меня в горле встает ком. — Пусть так и остается, — решаю я.

Я чувствую это так, словно скрепляю пакт. Нити судьбы переплетаются, сплетая новый узор. Надеюсь только, что я не ошибаюсь.

Он склоняет голову набок, не возражает и не кивает, но я знаю, что он не позволит никому раскрыть свою истинную личность. Было время, когда я тоже верила, что я Лира, что не осталось ни единой лазейки для человека, которым я стала бы, если бы не Орден. Но что-то всегда остается.

Я делаю ему знак, и он отходит от двери, чтобы я могла её открыть. Слышу, как он идет за мной; на этот раз я не позволю ему помогать мне идти. Он и не предлагает.

Когда мы делаем всего два шага, я оборачиваюсь. — Если причинишь вред Арлану, мне будет плевать, кем ты был для меня.

Леон улыбается. — Я никогда не причиню ему вреда, — отвечает он.

Но это говорит не он; это говорит Эмбер. Это говорит сын семьи, усыновившей его. И всё это перестанет иметь значение, когда миссия изменится и приказы станут иными.

Я возвращаюсь, встаю перед ним и смотрю прямо в глаза. — Я серьезно. Не приближайся к нему больше. Если снова тронешь его, даже если он сам попросит, это будет последнее, что ты сделаешь. Ты не поступишь так с ним. Не с ним.

Я вижу, как он наблюдает за мной и складывает кусочки головоломки, как спрашивает себя, откуда взялась эта потребность защищать младшего брата Лиры.

— Ты видела нас раньше, — понимает он.

— И я узнаю снова, если ты попытаешься сделать нечто подобное. Он не знает, кого целует.

— Эмбера, — отвечает он с ледяным спокойствием. — Он целует Эмбера, сына семьи воинов, приютившей его, друга, который протянул ему руку, когда он почувствовал, что и король Девин отталкивает его.

Я не тружусь возражать. Знаю, что пытаться вразумить его бесполезно. Пока нет.

— Держись подальше, или я узнаю, — повторяю я.

Я поворачиваюсь к нему спиной и иду дальше.

Нирида уже в комнате Евы, когда я прихожу, а это значит, что Кириан, должно быть, уже направляется к моим покоям. У меня мало времени, прежде чем он устанет ждать и сам пойдет меня искать, а когда я буду говорить с ним, мы должны быть наедине. Так что мне нужно спешить.

Нирида сидит на краю кровати. Сейчас она не похожа на солдата, нежно гладя Еву по волосам.

— Арлан говорит, она просто устала. — Она смотрит на меня. — Это правда?

Я внимательно изучаю её. Она кажется такой уязвимой… Что-то пульсирует в глубине моей грудной клетки с тех пор, как я начала подозревать Эмбера, и теперь, когда я получила подтверждение, не могу перестать думать, что мы слишком долго упускали из виду нечто очень важное. Есть еще много Воронов, таких как Ева, как я… как Леон.

От мысли, что командор может быть не собой, у меня переворачивается желудок.

— Да. Она потратила много сил, исцеляя меня, а потом перенося нас сюда. Она меня спасла. — Нирида отводит взгляд и снова устремляет его на Еву. — Она поправится, ей нужно лишь немного отдохнуть.

Она задумчиво кивает, и я прохожу, чтобы сесть с другой стороны кровати, напротив неё.

— Как ты потеряла мать? — спрашиваю я её.

Нирида смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и я понимаю, что, возможно, была слишком прямолинейна. Я нервничаю, и мне нужно успокоиться, иначе, если под этой личиной скрывается кто-то другой… он заметит. Мне не хватает воздуха от одной лишь мысли об этом.

— Прости. Я просто думала… — Я качаю головой. — Ты сказала, что она погибла на войне, как твоя сестра. Ева тоже потеряла людей в этой войне, если можно так назвать то, чем занимались Вороны… И мне кажется, сегодня я её немного встревожила.

Командор продолжает пристально наблюдать за мной, но в итоге отвечает. — Я потеряла не мать, а отца.

Я глубоко вдыхаю. Знаю, это ничего не доказывает. В халтурной подмене — возможно; но не в хорошо подготовленной, с программой… Может быть, теперь существуют программы, чтобы подменить её, чтобы подменить всех, кто окружает нас с Евой.

— Извини. Я не помнила.

Нирида продолжает мягко гладить темные волосы Евы. — Мой отец погиб в бою. Сестру взяли в плен. В обмен на помилование и отмену смертной казни ей дали возможность выйти замуж за человека, которого хотели посадить в Эрее. — Она останавливается на несколько мгновений и убирает руку с Евы, опуская её себе на колени. — Она согласилась на брак, а потом убила его, его самого и нескольких его людей, пока они не одолели её и не убили.

Я застываю. Этого я не знала. — Мне жаль.

Нирида качает головой. — Старые раны, — отвечает она.

Какими бы старыми они ни были, я знаю, что они могут болеть так же, как свежая кровь. Я часто ловлю себя на мыслях о двух людях, которых не знала, и желании получить хотя бы минуту, чтобы увидеть их, спросить их, кто я такая.

В выражении лица командора сквозит боль, и я не хочу усугублять её. Только один вопрос.

— Что ты подумала обо мне, когда мы познакомились?

Нирида смотрит на меня с недоумением. — К чему это? — Ответь, пожалуйста, — прошу я.

Она вздыхает, словно зная, что, споря со мной, только потеряет время. — Какой именно раз ты имеешь в виду? — Когда ты впервые увидела меня такой. — Я указываю на себя.

— Если все те ругательства не дали тебе понять… По-моему, я прокляла Аарона и Моргану на чем свет стоит.

Я смеюсь. Там никого не было. Невозможно, чтобы они знали.

— И всех гребаных Львов, — добавляю я.

— Да… — Она снова смеется, и это немного разглаживает морщинку у неё на лбу. — Теперь ты нравишься мне гораздо больше. — И ты мне, — признаюсь я.

Нирида улыбается мне, но тут же возвращает внимание Еве. Берет её за руку. На этот раз в моем вопросе нет подозрения: — Что между вами происходит?

Командор смотрит на меня. Её серые глаза слегка расширяются. — Она тебе что-то рассказала?

Я могла бы её спровоцировать, но сдерживаюсь и качаю головой. Нирида вздыхает.

— Ничего. Абсолютно ничего, — отвечает она мученическим тоном. — Потому что она мне не позволяет. — Она позволила тебе остаться в её комнате той ночью, — напоминаю я.

Судя по тому, как она смотрит на меня и молчит, она удивлена не меньше моего, что ведет со мной такой разговор. Кажется, она раздумывает, стоит ли продолжать.

— И на этом всё, потому что после она меня избегает. — Похоже, она всё-таки готова поговорить об этом со мной. — Ты уверена, что она ничего не говорила? Не говорила, может, что-то из того, что я сделала… что я сказала… ранило её?

У меня немного щемит сердце. Я смотрю на Еву и чувствую сухость в горле.

— Нет. Не думаю, что ты её ранила, Нирида. — Я делаю паузу, не зная, вправе ли говорить это; но Ева лежит здесь, без сознания, хрупкая и печальная, готовая пожертвовать собой ради нас всех… и я больше не могу. — Я думаю, она уже была ранена. Думаю, ей нужно время.

— Время, — повторяет она. Я киваю. Если бы Ева меня слышала… она бы разбила мне лицо.

— Не сдавайся, — шепчу я и встаю.

Нирида не отвечает, и я не решаюсь сказать что-то еще. Я прощаюсь сразу же. Говорю ей отдохнуть, хотя знаю, что она не станет, и ухожу.

Я нахожу Кириана там, где и ожидала: в моих покоях, на ногах, встревоженного и готового вот-вот отправиться на мои поиски. Когда он видит, что я вхожу, он прекращает мерить шаги по комнате, резко вдыхает, и я замечаю, как груз на его плечах становится чуть легче.

Я не могу сказать того же о себе. Теперь я не могу выкинуть из головы мысли о том, сколько секретов я выболтала, сама того не ведая, какое преимущество дали Леону мои невинные решения, принятые у него на глазах; решения, касающиеся Кириана.

На этот раз я иду к нему. Он позволяет мне приблизиться, внимательно изучая меня, снова выискивая любой признак ранения. Я поднимаю руку к нему, и Кириан слегка наклоняется, облегчая мне доступ. Мои пальцы ощупывают его шею и касаются маленького шрама за ухом, о котором знает только он.

Сколько таких моментов видел Леон? Страх ползет по позвоночнику ледяной лаской.

Леон может подменить его в любой момент. Вороны могут подменить Нириду или Еву. Если они добрались сюда, если послали кого-то в Нуму и он сумел подобраться к нам так, что ни Ева, ни я не заметили… Они могут сделать что угодно. Неизвестность вгрызается в меня.

— Я в порядке, — обещаю я вместо приветствия. — Где тебя ранили?

Я иду в спальню, чтобы выиграть время, пока привожу в порядок мысли, ужас и угрызения совести, сплетающиеся воедино, и он следует за мной. Я сажусь на край кровати, и Кириан опускается передо мной на колени. Он пристально смотрит на меня. Думает, я молчу, потому что всё серьезнее, чем я хочу признать.

— Я приняла яд как часть испытания, чтобы доказать свою преданность. Ева вылечила меня, но я всё еще немного слаба. — Испытания? — Он щурит глаза. — Кажется, в Илуне это обычай.

Кириан кладет руки мне на колени, и я чувствую исходящее от них тепло. — Больше ничего нельзя сделать? — Мне просто нужно отдохнуть. Обещаю. — Я улыбаюсь, и Кириан выдыхает воздух, который удерживал в легких.

Его голова падает вперед, и черные пряди рассыпаются по лбу, когда он снова поднимает её. Мои пальцы действуют сами по себе, зарываются в его волосы, зачесывая их назад. Кириан закрывает глаза, словно плавясь от этого жеста.

Но теплое и нежное чувство, охватившее меня, мгновенно испаряется, когда я понимаю, что это — материал. Все такие моменты, все, что видел Леон, — это заметка в отчете Ворона, который убьет и заменит Кириана.

Вдруг он хватает меня за руку, осторожно убирает её из своих волос и целует костяшки, возвращая мое внимание. — Тебе придется рассказать мне об этом испытании поподробнее. — Когда ты расскажешь мне, что именно произошло с деабру, — парирую я.

Я всё еще вижу, как он в отчаянии спрыгивает с коня, бежит ко мне, чтобы заключить в объятия…

Кириан проводит рукой по волосам, вставая и опираясь бедром о туалетный столик, потому что теперь время пытается выиграть он. — Мы эвакуировали одну из деревень, когда я почувствовал это впервые. Сначала это было просто предчувствие, но потом… я не знал, влияет ли на меня магия деабру, но был убежден, что ты в опасности.

— Во время испытания, — догадываюсь я.

— Я ощутил это очень остро, почти как зов. Чувствовал, что сражаюсь вдали от тебя, на задании, пока ты умираешь, и не смог этого вынести.

У меня разрывается сердце. — И ты пришел за мной. — Я помог чем мог и оставил Нисте за главную.

Лицо его серьезно, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы прочесть вину, гложущую его за то, что он оставил своих людей, даже если передал командование.

Он отходит от туалетного столика, подходит ко мне и нежно проводит рукой по моей щеке, словно боясь поранить прикосновением. У меня мурашки бегут по коже.

Затем он делает шаг назад и начинает расстегивать пояс с мечом. — Я смою с тебя кровь, — заявляет он.

Он разоружится, смоет кровь, вызванную ядом и всё еще пятнающую моё лицо, а потом я буду спорить с ним, чтобы он позволил мне обработать и промыть его раны. Он осторожно развяжет шнуровку моего корсета; шнуровку, которую в иную ночь ослабил бы с совсем другим намерением. Потом ляжет рядом и не сомкнет глаз всю ночь, охраняя мой сон и мое дыхание. Он не начнет дышать по-настоящему, пока я не проснусь и он не увидит, что я всё еще жива.

И я понимаю, что больше не могу этого позволить.

— Нет. Я сама смою кровь. Ты уйдешь.

Кириан хмурится. — Куда?

— Не знаю. — Я пожимаю плечами. — Куда хочешь. Ты не будешь спать здесь, ни сегодня, ни в любую другую ночь. Больше нет.

Я стараюсь не сглатывать, не выдать слабости. Стараюсь, чтобы голос звучал твердо, а выражение лица оставалось неизменным.

Кириан снова опускается передо мной на колени. Его суровое лицо смягчается. И я ненавижу то, что он знает меня так хорошо. — Что случилось?

Он мне не поверит. Он не примет жестокую версию меня, потому что знает меня слишком хорошо, а я не вынесу играть эту роль.

— Кириан, — шепчу я и беру его за руки.

Однако он поверит версии меня более благоразумной, более рассудительной, потому что я знаю: первым, что он полюбил во мне, была надежда в моих глазах и готовность сражаться за магию. И теперь эта любовь ослепит его.

— Мы на войне. Мы слишком долго закрывали на это глаза, и это было прекрасно. Я наслаждалась каждым мгновением рядом с тобой, но всё заканчивается, и миру пришел конец еще несколько недель назад. Если мы хотим выжить, если хотим, чтобы Эрея осталась свободной после войны, ты должен быть капитаном, который нужен Волкам, а я должна быть местью, которую заслуживают Львы.

Он не понимает, или, может быть, понимает, но отказывается принять мои слова. — Я могу быть и воином, и любовником, — шепчет он, всё еще стоя передо мной на коленях.

— Нет. Не можешь. И я тоже, — отвечаю я.

Я встаю, заставляя его тоже подняться. Он следует за мной, готовый обнять меня за талию, прижать к себе, помочь. Но не делает этого. Сдерживается.

— Что случилось у соргинак? Почему ты думаешь, что мы не можем быть вместе сейчас?

— Война, Кириан, — отвечаю я с горечью. — Война пришла к нашему порогу, и если мы не сосредоточимся на ней, она выбьет двери и уничтожит всё. Я не могу быть счастлива с тобой, пока весь наш мир в опасности. В моем сердце нет места для такой боли.

— Я чувствую не боль, когда думаю о тебе.

— Нет? — спрашиваю я. — А что ты чувствовал сегодня, когда я была далеко, и ты ничего обо мне не знал? Что ты чувствовал, когда связь биотц заставила тебя поверить, что я нуждаюсь в тебе, а тебя не было рядом?

Он сжимает челюсти. — Всё не так просто, — возражает он. — И ты это знаешь.

Но в его глазах сомнение, рожденное чувством вины за то, что сегодня он не был со своими людьми. Он считает, что подвел их, а я пользуюсь этим благородством, которое сегодня стало его слабостью. Я поступаю подло, в точности так, как меня учили в Ордене. И если это защитит его — да будет так.

— Я знаю, что в беде любовь приносит боль, а сейчас мы не можем себе этого позволить.

Я вижу тот самый миг, когда он сдается. Он принял эту ложь, потому что любит ту часть меня, которая готова всем сердцем сражаться за то, что он всегда защищал.

— Ты говоришь о любви, — замечает он. — Ты никогда раньше этого не делала.

Я грустно улыбаюсь и стараюсь, чтобы голос не дрогнул. — Теперь это уже не важно. — Мне — важно, — возражает он.

Расстояние между нами кажется невыносимым. — Тебе было бы легче порвать с этим, если бы ты знал, что я тебя люблю? — Было бы легче ждать, если бы я знал, что ты меня любишь.

Мое сердце разлетается вдребезги. — Тогда, Кириан, жди меня.

Его кадык дергается, и я вижу в его глазах, как что-то ломается и внутри него тоже. Он крепко зажмуривается. Когда он снова открывает глаза, в них лишь боль.

Он медленно кивает и поворачивается. Я вижу, как он медлит у двери, в секунде от того, чтобы сказать мне что-то еще. Но он этого не делает.

Я тоже колеблюсь. Я в одном порыве от того, чтобы броситься за ним, признаться в правде, крепко обнять и попросить остаться; но я всё еще слишком легко могу вызвать в памяти образ его безжизненного тела на том алтаре, полном монет для Эрио… и боли, которую это приносит, достаточно.

Кириан исчезает. И я даю ему уйти.

Глава 24

Кириан

Ведьмы прибыли, чтобы тренироваться с ними. Мы знаем из их переписки с Арланом, что эти недели они сдерживали деабру, подступавших к границам. Они не перебили их всех, и нам известно, что некоторые сбежали; но Илун пока в безопасности, и соргинак свободны, чтобы сражаться против Львов.

Я наблюдаю за ними с зубчатых стен башни, как наблюдают и другие с балконов, смотровых площадок и галерей, несмотря на холод, призывающий укрыться внутри; ведь это зрелище достойно королевского двора.

Они собрались в одном из внутренних дворов комплекса, у всех на виду. Они днями объясняли Еве и Одетт, как работают заклинания соргинак, показывали свои магические бомбы, зачарованное оружие и самые эффективные проклятия.

Сегодня их обучают атакующей магии. Они встали в круг. Две из них выходят в центр, поднимают руки и используют энергию шторма, нависшего над городом, чтобы притянуть молнии к земле. Побеждает та, что способна призвать более мощный разряд, не пострадав при этом.

Пары сражаются, некоторые получают ожоги рук или порезы на предплечьях, потому что рискуют слишком сильно, и другой соргине приходится их лечить. Те же, кто лучше владеет законом троекратного воздаяния, выходят невредимыми.

— Эльба написал. Он едет сюда. — Голос Нириды заставляет меня вздрогнуть.

Её длинные светлые волосы распущены, в них вплетены полоски черной кожи. Лишь одна из лент белая, и, кажется, я знаю, что это. Я опираюсь на камень зубца стены.

— Он едет с девочкой-королевой? — Нет. Один, с частью армии. Пора готовиться к последней битве.

— Меня удивляет, что он согласился покинуть Сулеги так скоро после осады Львов, — замечаю я.

— На самом деле, это была его идея. — Нирида подходит и тоже опирается на черный камень. Её глаза ищут кого-то среди ведьм, пока не находят Еву.

— Это на него не похоже, тебе не кажется? — спрашиваю я.

— Он напуган и в отчаянии, — отвечаю я сам себе. — Как и все мы. Возможно, он понял, что осторожность больше не работает. Он хочет сражаться и покончить со всем этим.

Белая лента в её волосах танцует на ветру. Вдали гремят еще два раската грома после того, как ведьмы призывают новые молнии. Эта лента — символ её связи с Евой. Я не единственный, кто цепляется за невозможное, хотя это меня не утешает.

— Я бы тоже хотел с этим покончить. — Я собираюсь предложить выступить в разгар зимы. Мы лучше подготовлены к бою в холод и снег, чем Львы, и это их измотает.

— Будет тяжело, — бормочу я. — Знаю, — отвечает она.

Ведьмы продолжают выходить в круг, призывая бурю, заставляя молнии взрываться у их ног. Когда они заканчивают, другие соргинак возвращают земле её естественный вид, убирая темные пятна и ожоги.

— Но, возможно, это последний раз, когда нам приходится сталкиваться с чем-то подобным, — добавляет она.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою подругу и командира. — Ты правда в это веришь? — Я этого желаю, — отвечает она.

И этого должно быть достаточно, понимаю я. Капля надежды — это всё, что нам нужно, чтобы идти на войну. Без неё мы проиграем, и вся Эрея падет. Магия умрет.

Я чувствую оживление во дворе, и мы оба переводим туда взгляд, обнаруживая, что ведьмы расширяют круг, делая несколько шагов назад. Настал черед королевы ковенов. Ева выходит вперед вместе с ней; Одетт тоже.

Это происходит быстро и жестоко. Все трое поднимают руки одновременно, чтобы лучше направить атаку. Раздается взрыв, и мгновение спустя вспышка уступает место земле, которая разверзлась у ног королевы, словно звезда оторвалась от небес и упала прямо здесь. Глубокая воронка, оставленная разрушительной магией Евы напротив неё, мало чем уступает.

Земля же у ног Одетт нетронута.

Я замечаю, как другие ведьмы смотрят на неё, гадая, почему она промахнулась. Королева делает шаг к ней, возможно, чтобы поправить или дать совет, когда ужасный звук заставляет её остановиться и принуждает нас всех посмотреть на горизонт.

Это настолько дико, что мы можем это видеть. Я чувствую, как он формируется в грозовых тучах, и вижу непрерывный, интенсивный путь луча, который состоит не совсем из света. В нем есть и тьма; две странные ауры, одна сияющая, другая сотканная из теней, сплетаются в идеальную и колоссальную молнию, которая пересекает пространство между небом и землей и с яростью разряжается в море.

Мы видим волну, как она расходится под водой золотым и темным взрывом, заполняющим всё, а затем чувствуем дрожь земли. Удар достиг дна.

Слышны крики, но лишь на мгновение. Потом всё стихает, и я, затаив дыхание, снова смотрю на Одетт. Все смотрят на неё, даже Ева.

Миг спустя ноги Одетт подгибаются, и Еве приходится бежать, чтобы подхватить её, прежде чем она рухнет окончательно.

Должно быть, я фыркаю, потому что Нирида кладет руку мне на плечо. — Она их перебьет, — шепчет она, и её голос не похож на голос храброго и стойкого командира. В нем звучит иная интонация, более неуверенная, о которой я не хочу много думать.

Я отворачиваюсь, оставляя Одетт с ведьмами.

Эльба и его солдаты прибывают с ноябрьскими снегами, с теми штормами, которым, кажется, нет конца, что начинаются ночью и длятся целыми днями, когда лишь самые смелые по необходимости рискуют покидать свои дома.

Ведьмы уже ушли. Они покинули нас между двумя бурями, воспользовавшись очень коротким перемирием, которое послужило нам для спокойных тренировок.

Мы не могли остановиться. Иногда тренируемся внутри, в просторных боевых залах Эгеона; но в худшие часы дня, самые холодные и когда буря бьет сильнее всего, мы выходим на построение. Тренируемся в заснеженных лесах Илуна, а также на его пляжах с черным песком, укрытым белым покрывалом. Терпим морской шквал, режущий губы и щеки, и дождь, превращающий землю в лесу в грязь и пропитывающий нашу одежду и кости, заставляя нас болеть.

Передышки нет. Мы должны быть готовы; но мы не должны выдохнуться. Поэтому, вернувшись сегодня с построения на пляже, я даю своим солдатам остаток дня свободным.

Знаю, что другие капитаны тоже сурово тренируют свои войска, потому что так просила Нирида; но никто, кроме нас, лидеров, находящихся в этом дворце, не знает, что война неизбежна.

Покидая пляж сегодня, я вижу флот, борющийся с волнами. Огромные цепи, охраняющие бухту, выходящую к городу, опущены, чтобы пропустить их, и я знаю, что это Эльба.

Поэтому, прежде чем переодеться, я поднимаюсь на стены сторожевой башни, где встречаю и Нириду, которой пришла в голову та же идея. Дозорные короля стоят на передовой, а она наблюдает за всем с почтительного расстояния, скрестив руки на груди и сосредоточенным выражением лица.

— Он прибыл, — объявляет она. — И сделал это в худший момент.

Зрелище внушительное. Десятки кораблей пробиваются сквозь туман и шторм, сопротивляясь постоянному натиску морской ярости. Будь это вражеские суда, армия Эгеона расправилась бы с ними мгновенно. Они стали бы легкой мишенью для многочисленных крепостей, усеивающих побережье и скалы, и превратились бы в дрейфующие щепки, изрешеченные пушечными ядрами. Однако сегодня эти корабли мирно вошли бы в порт, если бы не буря.

— Их не слишком много? — спрашивает вдруг голос, который снится мне с тех пор, как я заставил себя перестать его слушать.

Одетт укрылась от шторма у каменной стены. Её рыжие волосы — мазок огня на белом плаще, укрывающем её плечи и платье. У неё красный нос, как и щеки. Должно быть, они здесь давно.

Рядом с ней Эмбер, Арлан и Ева защищаются от шторма как могут, напряженно наблюдая, как корабли сражаются с яростной бурей.

— Их больше, чем он говорил, — задумчиво подтверждает Нирида. — Должно быть, он очень хочет выиграть эту войну, раз стал достаточно неосторожен, чтобы оставить Сулеги без защиты, — замечает Ева. — Там есть и наши войска, — отвечает Нирида. — Эльба никогда не будет неосторожным или безрассудным. Он лишь проявляет решимость.

— И всё же, — замечает Эмбер, — часть флота может не добраться до берега.

Он прав. Некоторые суда опасно сносит к скалам и льдам, несмотря на усилия моряков. Они борются с течением и штормом под ливнем из снега и ледяной воды.

Нирида поворачивается к Еве и Одетт, но ей не приходится ничего говорить; последняя делает шаг вперед, затем еще один, пока не достигает зубцов стены, и дозорные расступаются, давая ей место.

Одетт поднимает руки к небу и буре, и мгновение спустя что-то меняется в атмосфере. Я не могу сказать, что именно трансформируется первым, ведь все элементы, составляющие эту ужасную картину, смягчаются одновременно: снег и дождь теряют силу, ветер превращается в бриз, волны начинают утихать, а серые тучи над кораблями становятся белыми и пушистыми.

Когда она опускает руки, одно колено слегка подгибается, но она выпрямляется, словно просто оступилась. Я знаю, что это не так, по тому, как на неё смотрит Ева.

— Защитить корабли от волн было бы достаточно, — говорит она ей хмуро. — Мы должны испытать наши силы, — отвечает та.

Ева вскидывает бровь, но затем смотрит на горизонт, на корабли, которые теперь приближаются, и никому из них не придется рисковать потерей экипажа. Ветер снова начинает дуть, неся с собой холодные снежинки, бьющие ей в лицо.

— Я пойду их встречать, — объявляет Арлан, поправляя меховой воротник плаща. — Я с тобой, — вызывается Эмбер.

Одетт вдруг поворачивается к ним. — Я тоже пойду.

Арлан удивляется, но не возражает. Они направляются к лестнице, когда Ева хватает Одетт за запястье. — Ты слишком устала, — предупреждает она тихо.

Арлан останавливается там, где уже не может их слышать, и ждет. — Я могу встретить Эльбу, — недоумевает она. — Можешь, но, возможно, сегодня ты больше не сможешь творить магию, а если что-то случится, ведь Лира тоже должна быть там, встречая Эльбу…

Одетт вздыхает. Оборачивается к Арлану. — Ждите внизу! — просит она. — Мне нужно найти твою сестру.

Одна из двоих должна быть готова к бою, понимаю я. Если что-то случится, а Ева должна поддерживать роль Лиры, и Одетт будет слишком уставшей, это может быть опасно.

— Сегодня вечером Лирой буду я, — выносит вердикт Одетт, когда Арлан уже уходит. Ева кивает, соглашаясь.

Она должна пройти мимо меня, чтобы последовать за ним, и старается не смотреть в мою сторону. Однако я чувствую, как вздымается её грудь при вдохе, замечаю, как напрягается спина, и вижу мягкое движение горла, когда она сглатывает. Она ничего не говорит. Я тоже.

Эгеон быстро организует вечер. Дворец наполняется слугами, бегающими туда-сюда со столами, стульями и скатертями, поварами, кричащими из кухонь, и дамами и кавалерами двора, спешащими подготовить свои лучшие и самые впечатляющие наряды, чтобы встретить гостей из Сулеги.

Прежде чем идти в пиршественный зал, я ищу Нириду в её покоях. Однако внутри нахожу не её.

Одетт медленно отстраняется от спинки кресла, на которую опиралась бедром, открывает рот и снова закрывает его, не проронив ни слова. Она тоже удивлена, увидев меня здесь.

Я замираю у двери, потерявшись в зеленых линиях платья, облегающего её бедра, талию и грудь. Ткань ложится складками, обтягивая её как вторая кожа там, где нужно. Глубокое и щедрое декольте открывает вид на кожу, на которой выделяются нежные веснушки и пустота, которую раньше занимал эгузкилоре.

Я краснею, осознав, как смотрю на неё, и нервничаю еще больше, когда возвращаюсь к её зеленым глазам и понимаю, что она смотрела на меня точно так же. Мы не должны этого делать.

— Извини, — говорю я, — я думал, Нирида здесь.

Одетт поднимает руку и указывает на закрытую дверь спальни. Рукав её платья ниспадает каскадом полупрозрачной блестящей ткани. — Она там, с Евой, пытается её в чем-то убедить. — Удачи ей. — Я улыбаюсь, хотя мне совсем этого не хочется.

Одетт тоже улыбается без особого энтузиазма. Мы оба замолкаем, чувствуя неловкость.

— Ты красивый, — говорит она с неуверенной гримасой. На мне не доспехи воина, а одежда дворянина: черная рубашка, кожаный жилет с вышитым волком, узкие брюки и высокие сапоги для верховой езды. Одетт воздерживается от того, чтобы снова посмотреть на меня, произнося это. Ей и не нужно.

— А ты прекрасна, — отвечаю я. Я тоже больше на неё не смотрю.

Снова повисает тишина, пустота, которую я жажду заполнить не словами, а действиями. Может быть, шагом вперед, робкой лаской, нежным поцелуем. Я резко отвожу глаза. Именно поэтому я заставил себя перестать встречаться с ней, но что-то в глубине моей груди тянется к её присутствию, к её голосу. Тугая, острая и жгучая нить, удерживающая меня привязанным к Одетт. Интересно, чувствует ли она то же самое. Интересно, это из-за связи или это нечто иное.

— Я наблюдала за тренировками твоих людей, — говорит она. Метель скребет снежными пальцами по стеклу окон. — Кажется, им тяжело, но они выглядят готовыми. — Они будут готовы, — отвечаю я. — Я тоже видел твои тренировки с ведьмами.

Я гадаю, как продолжить эту фразу: «не похоже, что ты держишь это под контролем», «я боюсь, что ты можешь потерять себя, спасая нас», «я не хочу, чтобы ты жертвовала собой»… «Будь осторожна, пожалуйста».

— И что? — спрашивает она. Она старается не подавать виду, но хочет услышать мой ответ.

Я выбираю повторить слова Нириды. — У Морганы и Аарона нет шансов.

Одетт улыбается и тоже смотрит в сторону, заправляя прядь рыжих волос за ухо. Она слегка откашливается.

— Эти двое задерживаются слишком долго, а Лира не должна опаздывать на банкет как королева Эреи и будущая королева Илуна.

Она отходит от места, где стояла. Шорох скользящей ткани заставляет волоски у меня на затылке встать дыбом, и я не могу сдержаться. Я поднимаю два пальца, когда она проходит мимо, и касаюсь её бедра — всего лишь невольный, абсурдный и опасный жест, который, однако, способен остановить её.

Она замирает, поворачивает лицо ко мне, и я снова чувствую, как её грудь наполняется резким вдохом. Мы смотрим друг на друга, находясь слишком близко. Одному из нас уже следовало бы сделать шаг назад.

Дверь комнаты Нириды открывается вовремя, чтобы не дать мне совершить глупость, например, поцеловать её.

— Это было не так уж сложно, — говорит она Еве. Та хмурится. — Я не вижу её в платьях, командор; каким бы элегантным ни был этот банкет.

Нирида дарит ей острую улыбку. — Я воин, и от меня как раз ожидают, что я появлюсь в таком виде, — отвечает она. — От тебя же не ждут, что ты будешь сражаться сегодня вечером, так что не давай им повода думать, что ты к этому готова.

Так вот в чем было дело. Они продолжают спорить, но я больше не обращаю на них внимания.

Одетт отошла от меня, воспользовавшись заминкой, и я ощущаю её отсутствие как пустоту именно в тот момент, когда она превращается в Лиру и направляется к выходу.

ЛЮК, ВОИН ГАУЭКО

Люк носит на своих доспехах мою разверзнутую пасть. Он заметил, что Львов приводит в ужас мысль обо мне как о дьяволе, и он гордится тем, что он Волк.

Всю жизнь ему твердили, что ему суждено совершать великие дела. Мать воспитала его как принца, но он всегда знал, что он скорее воин. Он знает цену власти, его научили управлять ею и уважать её, ценить жизнь превыше всего.

Он один из немногих мужчин, рожденных с даром Мари, и осознает, что, если бы захотел, ковен позволил бы ему выдвинуть свою кандидатуру, чтобы заменить мать, когда придет время, но он не желает этого делать.

Его интересуют знания, магия и история. Он знаком с королевами других ковенов, со смертными королями и учеными. Он знаком и с королем Илуна, человеком, который провел всю юность, бороздя моря в поисках неизведанного, и какое-то время он верит, что однажды тоже отправится с ним в путешествие, потому что жаждет знаний.

Он умный мужчина, из тех, кто с возрастом должен бы стать мудрецом, но он также и воин, способный одолеть гнусных тварей, созданных Морганой и Аароном, способный поставить армии Львов на колени…

И солдаты любят его. Они доверяют ему и его стратегиям, уважают его трудные решения и были бы готовы последовать за ним даже на край света.

Люк полон решимости выиграть грядущую войну, и он также полон решимости найти способ достичь мира; настоящего мира, который стер бы границы между магией и религией, между человеческими королями и Дочерьми Мари, между Волками и Львами. Это всё, что движет им, всё, что для него важно, пока он не встречает женщину, которая станет королевой.

Её зовут Адара, и он убежден, что ей дали это имя, чтобы он произносил его как молитву:

Адара…

Он влюбляется в неё, пока идет война. Он видит, как она сражается и учится, видит, как падает и поднимается, и между битвами обнаруживает, что Адара тоже его любит.

Их роман был бы спокойным, если бы они встретились в другое время; любовь из тех, что томятся на медленном огне, с робкими ласками, любовными письмами и сменой времен года, позволяющей чувству расти… Но она родилась на войне, и они оба научились любить, когда могут, любить каждой косточкой, пока сердце еще бьется. Они женятся на фронте, в ночь, когда не знают, увидят ли завтрашний рассвет.

Все их отношения и жизнь вместе — такие. Они не сомневаются, когда речь идет о любви, об истине и о том, чтобы просить то, чего желает душа. Поэтому они пытаются стать родителями, принести жизнь в этот мир, даже если не знают, что от него останется, когда догорят костры.

Потеря трех младенцев немного гасит свет, окутывающий их, но не тушит его полностью, и это пламя разгорается ярче прежнего, когда наконец четвертая беременность завершается благополучно, и Адара рожает девочку с цветом её волос и глазами отца.

Когда бабушка знакомится с ней, она решает носить корону еще какое-то время и самой принимать трудные решения в войне, потому что Адара и Люк заслуживают того, чтобы быть родителями.

И как родители они идут на войну, когда их дочь еще совсем крошка, потому что знают: если не сражаться, Волки проиграют навсегда, и они должны защитить свой народ; но, превыше всего, им нужно защитить Одетт.

Глава 25

Кириан

Одетт занимает место рядом с Эгеоном на одинаковых тронах, установку которых, я уверен, контролировала Нирида. Несмотря на замысловатую резьбу по дереву и внушительные размеры, они не настолько вычурны, чтобы слишком бросаться в глаза на фоне танцпола.

Столов нет, хотя банкет в самом разгаре. Официанты снуют между гостями, нагруженные подносами с аппетитными закусками, бокалами сидра и кубками крепких напитков. Монархи сидят там, где могут видеть всех и где все могут видеть их: на возвышении, отделенном от зала несколькими ступенями из того же черного мрамора, что украшает всё величие дворца.

Зеленый цвет платья, которое выбрала Одетт, ярко выделяется на фоне блестящего пола, так же как и жемчужно-серый костюм Эгеона, безупречный и элегантный в своем наряде. На шее королевы изумрудное ожерелье подчеркивает оттенки платья.

Я беседую с Эльбой, который упорно отказывается вдаваться в подробности осады Сулеги. Должно быть, это было тяжело; это видно по одному его телу, по перевязи, прижимающей руку к туловищу, и по трости из темного дерева, на которую он теперь вынужден опираться. Он продолжает уклоняться от ответов, когда я замечаю, как король Эгеон кладет руку ладонью вверх на подлокотник своего трона и наклоняется к той, кого считает Лирой, чтобы прошептать ей что-то на ухо. Она кивает и накрывает его ладонь своей.

У меня внутри всё сжимается, и я заставляю себя отвернуться.

— Мне жаль, что я не смог сделать больше, — говорю я Эльбе, чтобы перестать думать об Одетт и её руке на руке Эгеона. — Жаль, что не смог прийти на помощь так же, как вы пришли в Эрею.

Эльба напрягает челюсть, но, как истинный джентльмен, лишь спокойно качает головой. — Они прислали подкрепление и войска Эгеона, когда согласились. Сулеги более чем благодарна за это.

Мои глаза снова возвращаются к королю, когда он встает, не выпуская руки, которую Одетт ему предложила, и приглашает её на танец.

— И всё же мне жаль, что меня там не было, — говорю я искренне. — Наши гонцы говорили, что битва была тяжелой вначале, но в конце Львы почти не сопротивлялись; словно сдались раньше времени.

Эльба, как и всякий раз, когда я поднимаю эту тему, отмахивается от неё жестом руки. Официанты ловко лавируют между гостями, неся свои подносы с элегантностью танцоров в заученной хореографии.

— Война непредсказуема, капитан Кириан, — говорит он просто, и я не настаиваю.

Шаги Одетт по танцполу в объятиях Эгеона отвлекают меня достаточно сильно. Возможно, потому, что я смотрю на неё, я не успеваю вовремя заметить одного из слуг, который избегает других пар, приближается к монархам и плавным, непринужденным движением берет что-то блестящее с подноса.

Когда я понимаю, что происходит, уже слишком поздно, и я не могу сделать ничего, кроме как закричать. — Берегись!

Мое предупреждение долетает уже после удара. Серебряная вспышка сверкает в руке слуги, сжимающего оружие, пока он роняет поднос из другой. Одетт реагирует раньше меня, отталкивает Эгеона в сторону, не имея возможности в лишенном магии теле Лиры сделать что-то большее для его защиты. И поток воздуха, рожденный где-то за её спиной, сдвигает её достаточно, чтобы клинок вонзился ей в плечо, а не в грудь.

Первый крик разрывает спокойствие вечера, а затем зал наполняется голосами, танцорами, которые бегут, не зная, куда бежать и от кого спасаться. Я тоже срываюсь с места, оставляя позади командующего Сулеги, совершенно не заботясь о том, что бросаю его.

Новые крики раздаются, когда кто-то, одетый в форму прислуги, пронзает кинжалом живот дамы, пытавшейся сбежать через боковую дверь. Стражники обездвиживают его мгновенно, но для женщины, истекающей кровью на полу, уже слишком поздно.

Царит хаос, и в этой неразберихе мужчина преграждает мне путь с коротким кинжалом, задерживая меня. Он бросается вперед, пытаясь вонзить лезвие мне в грудь, но я уклоняюсь, бью его локтем, перехватываю запястье и выкручиваю, пока он не роняет оружие, выхватываю свое и вгоняю ему в шею.

Я оставляю его позади, чтобы следовать за Одетт, которую Эгеон схватил за руку, уводя вглубь зала. Я добираюсь до них в тот момент, когда они открывают потайную дверь в стене. Стражники, помогавшие им, преграждают мне путь, но король делает жест, чтобы меня пропустили. Вид яркой крови, пятнающей платье Одетт, — это удар, который не позволяет мне притворяться.

— Ты в порядке? — спрашиваю я беспомощно. — Задело только руку, — отвечает она с предостерегающим взглядом.

Моя верность короне не должна позволять мне выглядеть таким уязвимым, таким напуганным. Мне плевать.

— Там много крови, — возражаю я, потому что я прав. Рукав пропитывается всё сильнее, и красные капли падают на пол из черного мрамора. Я готов попросить её трансформироваться, чтобы исцелиться как можно скорее, но осторожная часть меня всё еще понимает, что это будет значить.

Крики за спиной заставляют меня обернуться, когда остальные догоняют нас. Стражники, теперь оказавшиеся в меньшинстве, снова напрягаются; но на этот раз прибывший командор приказывает им опустить оружие.

Ева прибывает с ней. Также Арлан, обнаживший меч, Эмбер и генерал Эльба. Ведьма с опаской смотрит на руку Одетт, потому что не успела вовремя отвести удар. В зале люди продолжают кричать. Всё еще слышен звон стали, но отсюда я не вижу, кто сражается и сколько нападающих.

— Лира, — обращается она к ней командным тоном. — Ты в порядке? Идти можешь? Одетт кивает.

Ева подходит к ней, отталкивает Эгеона и берет Одетт за руку, чтобы быстро исцелить. Мы не видим, как рана затягивается под одеждой, но кровь, стекавшая по рукаву и пальцам, останавливается.

— Нас атакуют, — говорит Нирида. — Кто-нибудь видел их эмблемы? — Должно быть, Львы, — вмешивается генерал Эльба. — Дворец неприступен, как и город. Львы не могли пройти, — возражает король Илуна. — Ну, как видите, прошли, — резко отвечает Ева. — Кто-то впустил их.

Смысл её слов висит в воздухе несколько секунд.

— Сейчас неважно, как они вошли, важно, что они здесь и их намерения предельно ясны. Я пойду сдерживать ситуацию. Мы не знаем, сколько их и во скольких местах они атакуют. Возможно, дворец — лишь один из очагов.

— Я пойду с королевой, — заявляю я, прежде чем ей придет в голову дать мне другое задание.

Нирида, кажется, взвешивает это, но если и находит причину не пускать меня с ней, нехватка времени не дает ей обдумать это лучше. — Ева, ты тоже пойдешь с королевой и с Эгеоном.

Я удивлен, но Ева кивает. Одетт цокает языком. Посылать их вместе не стратегично, но сейчас Одетт заперта в облике Лиры.

— Арлан, ты… Нирида не успевает закончить.

На этот раз, с нервами, натянутыми как струна, я слышу шаги раньше остальных, делаю шаг вперед и подставляю меч, когда очередной нападающий бросается на нас. Места мало, и мои движения скованы, когда я пытаюсь обезоружить его. Мне приходится толкнуть его и отделиться от остальных. Краем глаза вижу, что еще двое нашли нас.

Арлан выходит вперед, Нирида тоже. Прежде чем я успеваю одолеть своего противника, поток воздуха безжалостно швыряет его вверх. Его тело врезается в мраморный потолок и камнем падает на пол. Хруст костей ужасает.

Я вижу, что Ева таким же образом расправилась с теми тремя. Один из них одет в форму стражи Илуна. Эгеон смотрит на труп с выражением потрясения.

— Быстрее, — предлагает Ева. — Здесь мы легкая мишень. — Подождите! — останавливает нас Арлан. — Не хватает Одетт.

Несколько секунд никто не решается ответить. — Она не пришла на бал, — говорит тогда Ева. — Она в безопасности, куда большей, чем кто-либо из нас. — Если они добрались до этого зала, то наверняка добрались и до крыла с покоями, — возражает Арлан. — Я пойду искать её.

Брови Лиры ползут вверх, когда она слышит это, слышит, что брат готов бросить её, чтобы искать ведьму. — Её нет во дворце, — говорит она сама спокойным голосом. — Она с ведьмами Илуна. Так что бояться нечего.

Арлан смотрит на неё с сомнением, но верит. Ева и Одетт обмениваются взглядами.

— Стража, — вмешивается Нирида, привлекая внимание солдат. — Вы, помогите остальным.

Они не могут оставаться здесь; не теперь, когда мы знаем, что среди них есть предатели. Наш командор отправляет нас всех с Эгеоном и Одетт. Мы не знаем, был ли главной целью только Эгеон, но не кажется безумным предположить, что они могли желать смерти и Королеве Королей, и генералу всех армий Сулеги. А Эльба не может сражаться. Она просит нас защитить его, и Эльба, должно быть, чувствует себя достаточно слабым, чтобы честь не заставила его возражать.

Она уходит с мечом в руке, чтобы собрать наших людей и оценить масштаб атаки. Ева последней проходит через потайную дверь в стене. Она задерживается на мгновение, глядя на воительницу; но смотрит не так, как смотрю я.

— Это Нирида, — говорю я ей хрипло. — Она справится. Ева кивает, не отвечая.

Она проходит внутрь и закрывает дверь своей магией. Мерцающий свет зала исчезает, и мы ненадолго остаемся в темноте, но Ева заставляет три маленьких огонька возникнуть из теней и поплыть между нами, освещая проход.

— Я первая, — объявляет она.

Эгеон смотрит на неё с подозрением, когда она проходит мимо. — Вас я тоже видел на тренировках с королевой всех ковенов. Вы как ведьма Одетт. — Нет, что вы, — отвечает она. — Я лучше.

Одетт изображает улыбку, которой Эгеон, слишком потрясенный обстоятельствами, не замечает. Она идет впереди всех, освещая своими яркими огнями темный коридор, словно Гауарги, указывающие нам путь.

— Вы тоже Дочь Гауэко? — О, нет, — отвечает она, не оборачиваясь. — Это исключительная привилегия Одетт. А что? — спрашивает она с очаровательной улыбкой. — Хотите заключить сделку с дьяволом?

Эгеон выпрямляется, словно его укололи. — Ева, может, сейчас не время поминать дьявола, — говорю я. — Паладин дьявола говорит что? — подначивает она меня.

— Куда ведет проход? — вовремя вмешивается Арлан. — В одну из башен, — отвечает Эгеон. — Там есть дверь наружу, которую можно открыть только изнутри. Она соединяется с мостом, по которому мы сможем сбежать.

— Поторопимся, — предлагаю я. — Чем скорее доставим вас в безопасное место, тем скорее сможем помочь Нириде.

На этот раз у Евы нет язвительного комментария. Она кивает, как и остальные, и следующий отрезок пути мы проходим молча. Тьма коридора возвращает меня назад, к воспоминанию о другом туннеле, который стал бы моей могилой, если бы не Одетт. Я смотрю на неё, пытаясь понять, думает ли она о чем-то похожем, но её лицо непроницаемо, пока она элегантно носит маску безразличия Лиры.

Когда мы добираемся до конца, ярость ветра бьет в дверь из дерева и железа. Она открывается на смотровую площадку, которую нам нужно пересечь, чтобы продолжить подъем, — открытую галерею, не защищенную от стихии, куда шторм задувает снег.

Стоит мне ступить наружу, как я понимаю, почему Ева, шедшая впереди, остановилась и перегнулась через край. Её руки вцепились в камень, она встала на цыпочки и вытянулась, насколько могла, чтобы посмотреть вниз.

Шум безошибочный. Крики, приказы, лязг оружия. Это звук войны.

— Всё хуже, чем мы думали, — бормочу я. — Эльба, ваши люди… — Были во дворце, — отвечает он, с ужасом глядя на беспорядки внизу: на тусклые огни, гаснущие в домах и лавках, на яркое пламя, уже охватившее некоторые здания, на тени, сражающиеся во тьме… — К этому времени роты уже должны были соединиться с вашим командором. Я должен их возглавить.