Все потерянные дочери

Паула Гальего

Все потерянные дочери

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜ http://Wfbooks.ru

Оригинальное название: Todas las hijas perdidas

Автор: Paula Gallego / Паула Гальего

Серия: Gaueko #3 / Гауэко #3

Переводчик: nasya29

Редактор: nasya29

Глоссарий

Аиде — дух бурь, которого можно умилостивить с помощью небольших ритуалов и жертвоприношений.

Анима — душа.

Азери — тёмный бог лжи.

Биотц — сердце. Буквально означает «два голоса».

Деабру — демон, питающийся страхом.

Эгузкилоре — цветок из семейства чертополоховых. В переводе означает «солнечный цветок», служит оберегом от тьмы и всех её ужасов.

Экайна — июнь.

Эрио — смерть.

Этчехаун — духи ушедших близких, остающиеся в домах, чтобы оберегать живых.

Гальцагорри — крошечные эльфы, служащие Гауэко, неутомимо работающие день и ночь.

Гауарги — маленькие светящиеся духи, которые появляются только ночью. Их свет помогает путникам найти дорогу.

Гауэко — владыка всех тёмных созданий.

Эренсуге — дракон.

Иларги — луна. Божественная сущность, которая ведёт души умерших в иной мир.

Ингума — тёмное создание, порождение кошмаров.

Иратчо — маленький озорной дух. Если он увлечётся человеком, то не успокоится, пока не сведёт его с ума.

Дочь Мари — могущественные ведьмы, рождённые от союза Мари и Гауэко.

Хиру — чудовищное существо, которое убивает и пожирает без угрызений совести.

Кобазуло — пещера, где встречаются Мари и Эренсуге.

Ламия — магическое создание необычайной красоты, живущее в пещерах у источников воды.

Ланьяйде — злой дух, распространяющий болезни через туман.

Мари — богиня и мать всех магических существ.

Отсайла — февраль. Буквально переводится как «месяц волков».

Соргинак — ведьмы.

Тартало — одноглазый великан и пастух, живущий в лесах.

Список действующих лиц

Аарон — правитель Королевства Львов.

Адара — мать Одетт.

Алексий — первенец Камиллы и Ильхана.

Алекс — ворон из Ордена.

Алия — ворон из Ордена.

Амарис — бывшая королева шабашей Сулеги.

Амита — ворон. Партнёрша Евы.

Арлан — брат Лиры.

Асгер — лейтенант капитана Дерика.

Аврора — младшая сестра Кириана.

Бахам — герцог Эрии.

Бреннан — наставник Одетт.

Камилла — королева шабаша Сулеги.

Далия — призрак.

Дерик — капитан Волков.

Друзилла — почтенная королева Сулеги.

Эдит — старшая сестра Кириана.

Элиан — член Ордена Воронов. Спутник Лиры.

Эльба — генерал армии и старший советник Сулеги.

Эли — ведьма Лиобе.

Эрис — наследник Королевства Львов.

Ева — настоящее имя Алии, соперницы Одетт в Ордене.

Фолке — воин из деревни под Маледиктой.

Ильхан — биотц-связь Камиллы.

Ингрид — бывшая ведьма-королева шабашей Илун.

Юма — внучка Друзиллы, королева Сулеги.

Кайя — посол шабашей Сулеги.

Каспер — бывший король шабаша Экимы.

Кириан — капитан Волков.

Леон — ворон из Ордена.

Лира — украденная принцесса, наследница трона Эрии.

Лилибе — бывшая королева шабаша Сулеги.

Люк — отец Одетт.

Мелора — воительница, связанная с Лилибе.

Моргана — правительница Королевства Львов.

Нирида — командир армии Волков.

Нисте — капитан Волков.

Одетт — ворон.

Она — девочка из деревни под Маледиктой.

Тристан — старший брат Кириана.

Юль — жена Каспера.

ЧИСТИЛИЩЕ

В одну из ночей реальность искажается — и та самая девушка с разбитым сердцем идёт сквозь лес, обрывая узы и сжигая мосты, пока наблюдающие боги рисуют чёрные кресты возле её имени.

И для неё они задумали кару. Как для Мари. Как для меня.

Но на этот раз я не позволю.

Одетт пробуждает силу, дикую и спящую, возможно, единственный раз в жизни — и то, что делает её человеком, что делает её особенной, — тот самый кусочек сущности, который люди порой называют «душой», или арима на языке магии, — пересекает первый порог в обитель Мари, туда, куда я никогда не смогу войти, — и остаётся в чистилище.

Девушка приходит с разбитым сердцем. Не вдруг — постепенно. Сначала были те, кто помог ему не рассыпаться окончательно: заплатки на трещинах — Алекс, Леон, Элиан… Возможно, их воспоминания и тепло жестов ещё долго держали сердце в груди целым — даже тогда, когда они сами стали трещиной.

Позже появилось нечто совсем иное — не просто заплатка, а то, что пыталось склеить всё заново. Было больше.

И вот теперь всё это тоже превращается. Превращается в лоскутья собранных частей, превращает самые сияющие осколки в тень.

Девушка приходит с разбитым сердцем — и готова на всё, чтобы собрать его обратно.

Она идёт во тьме, не задаваясь вопросом, где она и куда направляется. Её ноги движутся сами, ведомые инстинктом, желанием и долгом — пока не слышит, как я её зову.

— Нехорошо воровать у мёртвых, Одетт.

Она не отступает. Возможно, боль слишком велика, чтобы оставлять место страху. А может, она и вовсе его не чувствует. Может, всегда знала: меня бояться не стоит.

Смотрит внимательно, почти вызывающе — и мне это нравится. Нравится, что она не отводит взгляд, что вглядывается в тени и мрак моих очертаний. Поэтому я принимаю ту форму, которую она узнает, ту, что ей по душе.

Я являюсь перед ней в облике белого волка.

Она бросает мне под лапы пригоршню монет.

Нахально. Дерзко. Отчаянно.

Глупо отважно.

— Я пришла за ним, — говорит она. — Я пришла забрать его отсюда.

Голос её не дрожит.

— Смертный, которого зовут моим паладином, не принадлежит чистилищу. И не принадлежит моему дому. Он принадлежит обители Мари. Он заслужил эту честь.

— Но он ещё не прибыл, правда? Он ещё не пересёк черту.

Она прекрасна — как когда-то была её предшественница, моя дочь. И упряма, как она. И в ней тоже бушует неукротимая ярость бурь. Если присмотреться, в её диких глазах можно уловить знакомую искру, напоминающую Мари.

— Нет, не прибыл.

— Тогда он вернётся со мной.

Я улыбаюсь — и даже при виде моих клыков она не отступает.

— Это приказ, дитя?

— А ты подчинишься, если скажу, что да? — парирует она дерзко.

Тьма вокруг не трогает её. Густое молчание вечности, сводящее других с ума, не поколебало её.

— Что у тебя в карманах? — спрашиваю я, хоть и знаю ответ.

Я видел, как она злила моих братьев, похищая подношения, нарушая все законы, пробуждая ту самую силу, за которую нас с Мари прокляли.

— Плату, — отвечает она. — За то, чтобы пройти за Кирианом. И вернуться с ним.

Я вновь улыбаюсь. Тьма сгущается вокруг меня.

— Перейти — дёшево, — говорю я.

Она уже знает. Это предостережение пульсирует в висках, в том месте, что она игнорирует — потому что сердце болит сильнее.

Она знает: перейти всегда дешево. Но вот вернуться… ах, ты никогда не узнаешь, чего я потребую, чтобы позволить тебе обратно.

И ей всё равно.

Она выворачивает карманы. Кладёт все монеты к моим лапам и шепчет:

— Пожалуйста.

Даже в мольбе всё ещё чувствуется гордость, которую сложно скрыть, — слепая решимость, рождённая болью, благородством и храбростью. А может, где-то глубоко внутри — это остаток меня. Частица, уцелевшая сквозь поколения, чтобы привести её сюда.

— Пойдём со мной.

Она идёт за мной без тени сомнения.

Мы пересекаем лес и тьму, саму ткань пространства и времени, и я веду её в тот самый тронный зал, где в мире смертных покоится тело Кириана.

И здесь нет стекла — она разбила его в обоих мирах. Так велика её сила. Так велика её агония.

Всё утопает во мраке, кроме алтаря, где Кириан ждёт, пока Эрио унесёт его.

Здесь он действительно кажется спящим: лежит на спине, щеки всё ещё полны цвета, а губы, которые она так любит целовать, алые. Это первое, о чём думает Одетт, увидев его. Потому она бросается к нему, чтобы разбудить, но я предупреждаю:

— Нарушать покой мёртвых — значит вызывать непредсказуемые последствия.

Она замирает. Собирает остатки воли в кулак, находит силы там, где их не осталось.

Застывает перед телом, в ожидании. В надежде.

Потом смотрит на меня. В её зелёных глазах я вижу то же, что видел когда-то в глазах своей первой дочери, когда она просила у меня то, что я всегда в итоге ей дарил.

— Смертный принадлежит тебе. Можешь забрать его, если хочешь.

— Какая цена? — спрашивает она.

Её руки сжимаются на краю алтаря, в мгновении от того, чтобы коснуться его.

— Твоё имя.

— Моё… имя? — переспрашивает она.

— Не Одетт. Это имя меня не волнует. Это тебе ещё пригодится. Как зовут тебя смертные? Как зовут тебя ведьмы?

Она глубоко вдыхает.

— Дочь Мари.

— И всё же ты понимаешь, что то, что делает тебя дочерью богини, делает тебя также дочерью кого-то ещё.

— Делает меня твоей дочерью, — отвечает она, всё ещё без страха.

— Я прошу лишь имя, которое это признает.

— Зачем? — осмеливается спросить.

Я отвечаю честно:

— Потому что тоскую по голосу своей первой дочери, когда она называла меня.

Одетт, что перешла черту. Одетт, что бросила вызов богам, смерти и жизни. Одетт, что вновь разгневала тех, кого мы с Мари когда-то осмелились гневить… Смотрит на меня и, не колеблясь, произносит:

— Я — Дочь Гауэко.

Я улыбаюсь.

— Ты должна уйти обратно, — предупреждаю я, и она не спорит.

Моя тьма уносит её прочь из леса.

Она всё ещё вьётся у её босых ног, когда она пересекает порог. Она прилипла к её коже, к костям, к мыслям… Она несёт её с собой сквозь сад, где все замирают, провожая взглядом, пока она движется назад. И несёт её дальше — через стекло, что она разбила, сквозь барьер, который не позволял командирше выйти наружу, и обратно внутрь, не оборачиваясь, всё так же спиной вперёд — к потрясённым сёстрам капитана, к солдатам, которые с этого дня станут свидетелями её поступков.

Все смотрят.

Командир не знает, что сказать. Думает, это вспышка ярости, боли. Думает, она опомнилась. Что вернулась, чтобы попрощаться с Кирианом в тишине и попросить прощения за украденные монеты.

Она готова искать слова утешения — там, где не осталось ничего, кроме боли. Но она не готова к тому, что произойдёт потом.

Одетт, на чьей коже теперь отпечатались два чёрных браслета, узор которых повторяет изящные вьющиеся лозы и прекрасные цветы, наконец поворачивается — и замирает перед алтарём. Только тогда она склоняется над безжизненным лицом Кириана — и целует его в губы.

И этот поцелуй разбивает сердца тех, кто видит это.

Они думают, что это прощание.

И, может быть, так оно и есть. Может, они оба прощаются с той версией своей истории, которой не суждено было сбыться.

Глава 1

Кириан

Вдруг всё наполняется.

Я ощущаю, будто тёмное пустое пространство начинает медленно заполняться. Возвращается прикосновение тёплой кожи к моим пальцам, знакомый аромат сирени — с примесью земли и влаги, привкус крови на губах… и что-то ещё.

Я чувствую вкус её губ на своих, тепло её рта. Слышу, как учащённо бьётся её сердце — будто бы это моё собственное, глубоко внутри груди.

Я сжимаю её руку — и добиваюсь обратного от желаемого, потому что вместо того чтобы продлить этот поцелуй, полный жизни и света, Одетт отстраняется.

И в тот же миг я открываю глаза — и с этим возвращаются цвета. Прекрасный цвет заката в её волосах, падающих по обе стороны лица. Её лица.

Я замечаю нечто тёмное на её щеках — завитки, сотканные из ночи и звёзд, вьются вокруг её глаз, скул, челюсти… пока не отступают и не исчезают под воротом рубашки, замирая на руках в виде двух браслетов.

Наверное, галлюцинация, думаю я. Остаточный след сна. Маленький обрывок кошмара.

Потом — я вдыхаю.

Этот вдох наполняет лёгкие, как в первый раз, — и я удивляюсь, что не чувствую боли. Ничего вообще. Ни малейшего дискомфорта, ни стянутости… никакого сопротивления при вдохе и выдохе.

А Одетт смотрит на меня — своими глазами цвета лесов Эреи, полными магии — так, как, наверное, и я должен смотреть на неё.

Я почти жду, что боль вернётся. Острая вспышка, предупреждающая, что всё это скоро исчезнет. Или беззвучный голос, грозящий вернуться за мной… Но ничего этого не происходит.

Я приподнимаюсь, чтобы оказаться напротив неё, чтобы взять это прекрасное лицо в ладони и снова поцеловать, — и понимаю, что мы больше не в туннелях.

Мраморный пол, высокие потолки, трон, остатки большого витража и сады по ту сторону — всё это перед глазами. Я вижу Аврору — бледную, как привидение, Эдит — с лицом, на котором затаился такой ужас, какого не было даже, когда у нас на глазах убили Тристана. Я замечаю Нириду — её меч упал на пол, и она смотрит на меня, будто вот-вот потеряет сознание.

— Одетт… — шепчу я хрипло.

Я хочу сказать что-то ещё, спросить, но не успеваю. Она выдыхает сдавленно, будто не дышала вечность, и наклоняется ко мне.

Её ладони обнимают моё лицо, и я чувствую её дыхание за миг до того, как она снова прижимается губами к моим.

В этом поцелуе — боль. Страх. Но есть и нечто большее — сложное, прекрасное, пульсирующее в каждом её вдохе. Когда я, оправившись от неожиданности, отвечаю ей, когда мой язык просит разрешения, а её губы его дарят — я чувствую, как по щекам катятся тёплые капли.

Я не сразу понимаю, что это не мои слёзы, — пока не чувствую лёгкую дрожь её тела у себя на груди. Я обнимаю её, и в самой середине ладони ощущаю бешеный ритм её сердца.

Поцелуй на вкус — соль и кровь. Но прежде всего — она. Я жадно впитываю это, ищу её губами, ласкаю влажные щёки, вплетаю пальцы в её волосы…

Когда она отстраняется, щёки у неё пылают, глаза влажные, губы алые. Она прижимает ладони к моим щекам и шепчет у моих губ:

— С возвращением, Кириан.

Одетт смотрит на меня — сложно. Её глаза сияют зелёным, особым при свете свечей, зелёным, в котором живут песни и магия.

Я снова оглядываюсь — на Нириду, на сестёр… на солдат, что смотрят на меня с выражением, застрявшим между шоком и ужасом. Мы в тронном зале, но…

— Туннели… — произношу. Голос хрипит, словно я не говорил целую вечность. — Что случилось? Солдаты… им удалось прорваться за стены? Волки? Мы…

Нирида не отвечает. Она тоже смотрит на меня взглядом, что не сулит ничего хорошего.

Зато Одетт улыбается.

— Мы справились, — говорит она, привлекая моё внимание. — Мы это сделали. Стены пали. Волки вновь завоевали Эрею. Они свободны, Кириан.

Груз, о существовании которого я даже не подозревал, внезапно сходит с моих плеч. Из груди. Из самой глубины меня.

Свобода.

Волки Эреи снова свободны.

— Благодаря тебе, — отвечаю я и тянусь к её руке. К той самой руке, что освободила мой дом.

Я переплетаю пальцы с её — и тут замечаю, что они дрожат. Я сжимаю их крепче и подношу к губам, чтобы поцеловать.

— Кажется, армии Сулеги, повстанцы под командованием Нириды, солдаты Нумы под началом Арлана, ведьмы и Дочери Мари тоже что-то скажут по этому поводу.

Я усмехаюсь — и даже эта слабая усмешка царапает горло.

Я был уверен, что мы не справимся. Думал, Эрио унесёт меня в тех туннелях. Знал: Львы падут в Эрее, но верил, что единственный наш шанс — в моей смерти.

Я ошибался.

Но я не говорю этого. Не говорю, что не верил в неё, в её силу.

— Ка… капитан…

Я оборачиваюсь на голос одного из моих людей — он стоит в углу, вытянувшись, как тростник. Другой солдат держит его за ворот, будто только что пытался удержать, не дать заговорить — но, похоже, не смог. Ещё несколько бойцов смотрят на меня с тем же выражением: растерянным, напряжённым, пронизанным тревогой.

— Вон, — рявкает Нирида, будто вновь обрела хладнокровие. Она наклоняется за мечом, который до этого уронила — и я понимаю, что никогда прежде не видел, чтобы с ней случалось нечто подобное. — Все. Вон отсюда. Немедленно.

Солдаты не ждут повторения. Тронный зал быстро пустеет; все уходят в полной тишине, с той торжественностью, что никак не вяжется с атмосферой победы, которая вроде бы должна бы царить.

Я пошевелился, и тогда тихий звон заставляет меня опустить взгляд на пол — туда, где я только что лежал. Монеты рассыпались у моих ног, перекатываясь по мрамору.

Я нахмурился.

Уже хотел что-то сказать, как ко мне подошла Аврора — и встала напротив с каким-то странным, тяжёлым выражением на лице.

— Ты… ты мой брат?

Я моргнул.

— Что?

— Аврора, — строго одёргивает её Эдит, всё с тем же напряжённым лицом и мокрыми от слёз щеками.

— Что происходит? — спрашиваю я. Обращаюсь сразу ко всем: к Нириде, к сёстрам, к Одетт.

Что-то пошло очень не так, если никто не радуется, если все смотрят на меня так.

— Ответь, пожалуйста, — просит Аврора уже мягче, почти шёпотом.

Я не понимаю, к чему этот странный вопрос. Не знаю, что она хочет услышать. Но всё равно отвечаю — потому что она моя сестра. И потому что её взгляд…

— Да, я твой брат.

Аврора издаёт сдавленный звук и бросается мне в объятия. Я улыбаюсь — немного ошеломлённый — и снова удивляюсь: не чувствую боли. Совсем. Ни следа от той раздирающей агонии, которая заставила меня поверить, что я умираю.

— Аврора… — шепчу, поражённый.

— Хватит, — говорит вдруг Нирида, приближаясь. — У нас много дел. Эдит.

Она произносит лишь имя — и старшая из моих сестёр кивает. Словно задержав дыхание, она подходит и осторожно берёт Аврору за руку, вынуждая её отойти. Та отступает, не сводя с меня взгляда.

— Одетт, мне не нравится просить об этом, но… тебе стоит подготовиться.

Она едва заметно кивает.

Нам нужна Королева Королев — чтобы произнесла речь, надела корону и села на трон Эреи. Тот самый, который унаследовала бы Лира, если бы Львы не вырезали всю её семью.

Одетт бросает мне лёгкую улыбку, прежде чем уйти.

— Скоро увидимся.

Я киваю и смотрю на свою командиршу.

— А для меня работы не найдётся?

Нирида смотрит на меня пристально, с глубокой складкой между бровей, а её светло-серые глаза затуманены тонкой вуалью слёз. И вдруг она поднимает голову и оглядывается — туда, где раньше была витражная стена, выходившая в сад.

— Вон отсюда! — приказывает она внезапно, резко, и те, кто ещё оставался поблизости, спешат удалиться.

Я провожу ладонью по затылку — и вместе с этим жестом ещё несколько монет падают на пол. Я следую за ними взглядом, настороженно.

— Если вы все были в таком состоянии… должно быть, было тяжело. Простите, что меня не было в конце.

Нирида открывает рот, чтобы что-то сказать, но не может — а такое с ней случается крайне редко.

Я кладу руку на грудь — и тут чувствую порванные края кожаной брони там, где меч лже-Эриса, того Ворона, что притворялся им, едва не лишил меня жизни.

Я с усилием улыбаюсь ей.

— Близко было, да?

Нирида смотрит на меня, будто выныривает из забытья.

— Близко? — шепчет она хрипло. — Кириан… ты был мёртв… несколько часов.

Глава 2

Кириан

Я хохочу — но тут же накрывает кашель, и мне приходится остановиться.

— Что ты сказала?

— Я не шучу, — шепчет она. — С такими вещами не шутят.

Я смотрю на неё в смятении. И что-то в её взгляде говорит мне, что это не ложь. Она действительно не врёт… Но… Нет. Это невозможно.

— Объяснись.

Нирида сглатывает. Я вижу, как у неё поднимается и опускается горло, пока она подбирает слова.

— Ты умер в тех туннелях. Мы потеряли тебя.

— Вы думали, что потеряли меня, — уточняю я.

Она медленно качает головой.

— Нет, Кириан. Мы не думали. Твоё сердце остановилось. Магия Одетт не успела — она не смогла закрыть твои раны вовремя. Я сама оттащила её от твоего безжизненного тела. Я отдала приказ — принести тебя сюда, в тронный зал, чтобы почтить память.

Я вспоминаю бледное лицо Одетт, её вялую руку на моей груди и взгляд, уставившийся куда-то в мою спину. Когда заговорил Эрио, я понял: она смотрела именно на него.

Эрио. Сама Смерть делала ставку и решала, кто из нас сразится с ней: Одетт или я?

Оба. Мы оба были готовы умереть друг за друга. Одетт тратила слишком много магии, чтобы освободить Эрею и спасти меня… А я солгал. Я сказал ей, что смогу удержать туннели, что справлюсь, пока она будет рушить стены.

Я оглядываюсь.

Монеты. Взгляд натыкается на них — разбросанные повсюду.

По спине ползёт холод.

— Но… как?..

— Мы уже оплакивали тебя. Твои сёстры, твои солдаты… мы скорбели. А потом она пересекла стекло, нарушила покой подношений Эрио, украла эти монеты — и ушла в лес. Через несколько минут вернулась из тьмы. Вернулась сюда. И… вернула тебя с собой.

Сердце с силой бьётся в груди. Удар за ударом. Громко. Словно каждый из них говорит:

Ты знаешь. Ты знаешь. Знаешь, что это правда…

— Этого не может быть, — шепчу я.

— Кириан, Одетт вернула тебя с того света, — говорит она, серьёзно, почти торжественно. — Я не знаю как. Но она это сделала. Ты сам — доказательство.

Я сглатываю.

— Вот почему Аврора…

— Да. Вот почему она спросила, действительно ли ты её брат. И если честно… я рада, что она заставила тебя ответить. Потому что мне всё ещё тяжело в это поверить.

— Это я, — шепчу, не находя больше слов.

Нирида прикусывает губу.

— Это… чудо, — произносит она, но звучит неуверенно.

Или… чудовищность, добавляю я про себя. Наверное, она думает о том же.

— Значит… ты в порядке? — осторожно спрашивает она.

— Как новенький.

Она пытается улыбнуться — получается натянуто.

И тут меня озаряет.

Эрис.

— Что случилось с телом Ворона, который выдавал себя за наследника?

Он ведь убил меня. Всё это время, с тех пор как я отрубил голову настоящему наследнику, Вороны, должно быть, убеждали Львов, что Эрис жив.

Нирида потирает глаза.

— Мы пытались скрыть это… Но, как и многие видели тебя… солдаты знают, что Эрис сегодня был в туннелях. И что ты убил его. Снова. — Она тяжело вздыхает. — Я слышала, как некоторые уже называли его духом.

— Лучше уж так, чем правда, — тихо говорю я.

Нирида кивает.

— Ты в силах помочь мне? — спрашивает Нирида. — Дел невпроворот, и нам предстоит устроить коронацию.

Я сажусь, опуская ноги с импровизированного алтаря — несколько монет с тихим звоном падают на пол.

Ко всем теням мира… Теперь, когда я знаю, что значат эти монеты, кому они предназначались как плата, всё это кажется ещё более мрачным.

— Конечно. Я пропустил конец Львов — не собираюсь пропустить начало Волков.

На этот раз, когда Нирида улыбается, её улыбка кажется особенно тёплой, мягкой, почти нежной. Что-то в её лице смягчается, губы слегка подрагивают — и она обнимает меня. Ненадолго, сдержанно, почти мимолётно. Но по-настоящему.

А затем мы принимаемся за дело.

***

Ночь выдалась долгой, хоть и освободить город оказалось несложно. Сопротивления почти не осталось: большинство жителей Эреи с самого начала были на стороне Волков. Но всё равно нужно было подавить вспышки беспорядков, сдержать разбушевавшиеся празднования, остановить эйфорию тех, кто стремился мстить — разрушая лавки тех, кто наживался на страданиях угнетённых…

Мы направили несколько отрядов на патрулирование города. Другие возглавили охотничьи группы, чтобы отогнать иру, привлечённых остатками магии. Ведьмы умеют контролировать её — Одетт объясняла мне это — но невозможно полностью сдержать утечки энергии, особенно посреди войны.

Часть солдат осталась охранять границы, остальные занялись расчисткой последствий: рухнувшие стены, земля, разломленная надвое, тела, оставшиеся на поле боя…

Я без труда различаю тех, кто слышал о смерти своего капитана, от тех, кто видел моё тело.

Большинство, скорее всего, не были в туннелях; у них не было даже возможности подойти к тронному залу, чтобы отдать честь. Потому их лица отражают лишь переход от недоверия к облегчению.

Но есть и другие. Те, кто знает правду.

Или хотя бы её часть. Потому что даже я до конца её не понимаю.

Они не просто наблюдают с любопытством, не задаются вопросами о том, почему ходят такие мрачные слухи. Они отступают с моего пути. И шепчут про себя молитву Мари.

Часы проходят — и под конец ночи приходит то новое начало, о котором мы говорили с Ниридой.

Все собираются в тронном зале, том самом, что всего несколько часов назад служил мне гробницей.

От монет не осталось и следа. Кто-то убрал осколки стекла, усеявшие пол.

Нирида выбрала это место неслучайно — она сделала это осознанно. Потому что именно здесь всё началось. Здесь я отрубил голову наследнику Львов, Эрису. Здесь началась революция — тогда у меня не было иного выбора, когда они собирались казнить мою командиршу, мою подругу… и приговорить к смерти Одетт.

Может, ещё несколько месяцев дали бы нам преимущество: мы бы успели мобилизовать армию, эвакуировать часть эренитских Волков. Но Эрис не оставил мне выбора.

Я замечаю, как среди толпы начинается шёпот, когда я прохожу к капитанам, к Нириде, стоящей в первом ряду. Здесь же — ведьмы. И Дочь Мари, мать-королева шабашей Сулеги — Камиль. Она с осторожностью опускается на плечо Илхана, своего спутника, и тот так же осторожно поддерживает её, стараясь, чтобы никто не заметил её слабости. Она, должно быть, измотана после битвы.

Здесь и Эльба. Завидев меня, он долго смотрит, а потом медленно кивает. Он, похоже, тоже что-то слышал о моей смерти.

Я мысленно пересчитываю знакомые лица капитанов и их лейтенантов — и замечаю, что некоторых не хватает. Возможно, они в другом месте — лечат раны с помощью ведьм или помогают при передаче власти. Но я слишком ясно понимаю: некоторых я больше не увижу никогда.

В целом, атмосфера остаётся торжественной, но под ликованием таится холодная, сдержанная грусть. Победа досталась дорого.

Нирида замечает меня и пробирается ко мне. Спустя секунду одна из соргинак поднимает руки — и в зале приглушается свет. Над головами присутствующих пробегает шорох.

Сзади раздаются голоса — и мы все поворачиваемся: между солдатами и ведьмами выстраивается проход. Они расступаются, как по отрепетированному танцу, и в тронный зал входит Одетт — в образе Лиры.

Её окутывает сияние, и кажется, будто она светится в мягком полумраке, созданном соргинак.

Солдаты, глядя на её острые черты лица, гордо приподнятые скулы и приподнятый подбородок, видят в ней Королеву Королев.

А ведьмы — те, кто знает правду и улыбается — тоже, наверное, видят в ней королеву. Одетт бросает взгляд на одну из них — Кайю.

Это она первой рассказала ей о её происхождении. И Еве. Тогда, когда мы впервые встретили её как посланницу между ведьмами и людьми при дворе Сулеги.

Кайя улыбается в ответ — и склоняет голову в почтительном поклоне.

Одетт продолжает идти, медленно, позволяя всем любоваться ею — так поступила бы и настоящая Лира. Хотя, думаю я, Лира бы никогда не зашла так далеко. Никогда не осмелилась бы бросить вызов Львам, какими бы жестокими они ни были. Никогда бы не рискнула ради своего народа — и не поставила бы под угрозу свою уютную, безопасную жизнь.

А вот Одетт…

На ней — красное платье с глубоким V-образным вырезом, тонкий узор которого словно прилип к её бледной коже. Длинные, струящиеся рукава ниспадают с плеч, как полупрозрачный шёлк, а ткань юбки обтягивает бёдра, распахиваясь лишь от колен.

Платье, достойное королевы. Она всегда знала, как выбирать такие. Возможно, даже лучше, чем сама Лира.

Пока она идёт, я понимаю, что она вот-вот окажется рядом. Одного взгляда хватает, чтобы за всем этим образом я увидел настоящую королеву — ту, кем она стала на самом деле.

Я протягиваю ей руку — и она берёт её, позволяя помочь подняться по последним ступеням к трону. Я уже хотел отойти, но она делает едва заметный кивок — и я понимаю.

Остаюсь. Встаю позади трона, как когда-то стояла моя мать за родителями Лиры.

Становлюсь рядом — и чувствую взгляды всех присутствующих на себе, на нас. Но никто не осуждает. Все просто ждут.

Нирида поднимается по ступеням, склоняется перед Одетт и отходит в сторону. Свет, по-прежнему приглушённый внизу, здесь наверху уже вернулся. Золотое сияние играет в светлых волосах командирши, в узорах на платье Одетт, и в короне, которую кто-то вручает Нириде. Где-то за нашими спинами, в лесу, начинает светать.

Я задерживаю дыхание.

Мы все — затаили дыхание.

Но Нирида не спешит возложить корону. Она стоит в ожидании, пока Одетт не делает шаг вперёд и не оглядывает собравшихся — словно хочет охватить взглядом каждого, подарить каждому мгновение внимания.

— Волки, — начинает она. — Эрея теперь ваша.

Торжественность растекается по залу, как свет. Кто-то аплодирует, кто-то воет в знак победы — но все знают, когда нужно вновь замолчать.

— Эта победа, однако, далась нам не просто так. Мы заплатили за неё: каждый из вас пожертвовал чем-то в этой войне, которая ещё не окончена. Нам ещё многое предстоит — и здесь, и за пределами, в тех местах, где Львы всё ещё властвуют.

Раздаются крики недовольства — в адрес Львов. Одетт даёт им прозвучать, выжидает, прежде чем продолжить.

— Следующий шаг ясен: защитить то, что наше. Сберечь нашу магию, наш народ — и затем вернуть всю Землю Волков. Солдаты, соргинак, народ Эреи — я рассчитываю на вас.

Все аплодируют, воют. Кричат имя Лиры — не зная, что она мертва. И что ту, кто привела их к победе, зовут иначе. Что она — убийца, предательница, лгунья… и героиня.

Одетт поворачивается и на мгновение встречается со мной взглядом — в тот самый миг, когда Нирида делает шаг вперёд, поднимает золотую корону и возлагает её на голову Одетт, когда та склоняет её.

И вот она выпрямляется — с короной, с властью и достоинством — в море аплодисментов, в криках, возгласах, слезах восторга. А утро заливает её лик золотом.

Праздник продолжается ещё долго после восхода.

Но я не остаюсь до конца.

И Одетт тоже.

Я иду за ней, когда она покидает тронный зал, переполненные коридоры, где всё ещё звучит ликование. Я следую за ней, когда она останавливается, чтобы выслушать тех, кто желает отдать ей честь и присягнуть на верность.

Я иду за ней по лестнице, ведущей в жилое крыло, — к дверям, за которыми ей теперь положено оставаться, теперь, когда герцогов больше нет: в покои, что когда-то принадлежали королям Эреи.

Но вместо этого я вижу, как она входит в ту самую комнату, которую ей выделили, когда мы приехали сюда — тогда, когда вместе искали способ остановить проклятие Тартало. Тогда всё и началось.

Кажется, с тех пор прошла вечность. Хотя на самом деле — не прошло и года.

Я подхожу к двери — и понимаю, что она услышала меня. Потому что дверь открыта.

Я вхожу и закрываю её за собой. Прохожу в спальню. Когда вижу её — замираю.

Одетт стоит у окна.

На ней всё то же красное платье, которое обтягивает её формы с щедрой точностью. Я не могу отвести глаз — смотрю, по-настоящему смотрю, как ткань обнимает её грудь, талию, бёдра… Замираю, когда наши взгляды встречаются: зелёные глаза, которые я боялся больше не увидеть, длинные ресницы, тонкие дуги бровей, маленький нос с россыпью веснушек, губы, которые я обожаю.

Волосы мягкими волнами ложатся на плечи и спину.

Она не сняла корону.

— Моя королева, — говорю я.

— Мой капитан, — отвечает она.

И я иду к ней.

Глава 3

Одетт

Кириан смотрит на меня так, как всегда было трудно понять: с этой жадной тревожностью, с безмолвным рвением, с тем сдержанным трепетом, с каким смотришь на нечто невозможное, драгоценное, единственное.

Он смотрит долго, пристально, будто никогда прежде не видел ничего подобного. А потом, с той самой своей наглой, идеально отточенной улыбкой шепчет:

— Моя королева.

Голос его хриплый.

— Мой капитан, — отвечаю я.

Кириан отрывает взгляд лишь для того, чтобы сделать шаг — медленный, уверенный. И в том, как он подходит, есть что-то, от чего у меня внутри всё сжимается. Но ничто не могло подготовить меня к тому, что случилось потом — к его рукам, охватывающим моё лицо, запутывающимся в волосах, к его губам, захватывающим мои — поцелуй за поцелуем.

Кириан целует так, как любит: с безудержной страстью. Он отдаёт всё — и требует взамен. И я даю. Я сдаюсь — этому поцелую, этому рту, что поглощает меня без остатка: без остатка от приличия, от реальности, от рассудка… И я не знаю, чувствую ли я это из-за уз бихоц, что усиливают каждую эмоцию, или же всё дело в темноте того леса, откуда я его вернула — темноте, что до сих пор живёт во мне.

На вкус он — Кириан. Надежда. Будущее.

Подарок, выменянный в лесу, полном украденных монет.

В комнате слышны лишь наши дыхания — тяжёлые, прерывистые — пока с моих губ не срывается стон. Он воспринимает его как разрешение, как призыв — и прижимается ко мне всем телом, почти с яростью. Моя спина ударяется о холодное стекло окна, но даже это ледяное прикосновение не остужает пламя под кожей.

Внезапно Кириан опускается чуть ниже, на секунду отрываясь от моих губ, и его рука тянется к подолу платья. Он тянет ткань вверх, просовывая ладонь под неё и скользя по моему бедру — ток пробегает по мне с головы до пят.

Я чувствую его бёдра, его тело — как идеально оно ложится на моё, как оно разжигает каждый нерв, как будит самые тёмные желания. Его пальцы отпускают ногу лишь затем, чтобы дотянуться до моей спины — к шнуровке, сдерживающей роскошное платье. Он начинает её развязывать — осторожно, почти не вяжется с голодом в его взгляде.

— Я думал, что больше тебя не увижу, — шепчет он у моих губ.

Над всем — над страстью, над желанием — горит ярость. И боль. Горит сложная, глубокая эмоция, известная только тем, кто терял всё.

— Я тоже, — признаюсь.

Кириан проводит пальцами по позвоночнику. Я чувствую, как платье соскальзывает, оставляя кожу открытой, уязвимой — и в этом ощущении есть что-то божественно сладкое.

— Так мне и сказали, — шепчет он, не отрывая взгляда от моих губ.

Он не отводит глаз, даже когда двигается, даже когда тянет меня за руку, помогая отойти от окна, и затем дотягивается до штор — скрывая за ними стекло.

Он поворачивается ко мне, и я замираю с сердцем в горле. Он подходит, так же медленно, как и раньше. И в этот раз он не целует. Он смотрит. Его сильные руки ложатся мне на плечи, медленно спускают с них ткань — открывая кружевное бельё, нежный корсет, полупрозрачные клочки материи, оставляющие мало простора для фантазии.

Но он не смотрит на кружево. Не на обнажённую кожу, что жжёт под его взглядом. Его руки скользят по плечам, по рукам — и замирают. Там, где замирают и его глаза.

— Что ты наделала, Одетт?

Я немного напрягаюсь — но не позволяю себе показать этого.

Горький привкус поднимается в горле.

— Я спасла тебя, — шепчу без колебаний.

— Говорят, ты сделала больше, чем это, — отвечает он, глядя на чёрные браслеты, охватывающие мою кожу. Они не сплошные, не тяжёлые. Это тонкие, переплетённые линии — изящная филигрань. И в этом орнаменте есть своя страшная красота. — Ты заключила сделку?

Кириан смотрит мне в глаза — и я отвечаю ему взглядом. В его глазах — весь свет небес, всё золото, что когда-либо тонуло в глубинах морей.

И тогда я принимаю решение.

— Я не помню.

Это удивляет его. Меня тоже.

— Не помнишь?

— Я знаю, зачем пошла в тот лес, — киваю в сторону занавешенного окна. — Помню, как очнулась и как меня привели в тронный зал — превращённый в траурный. Помню твоё безжизненное тело. Монеты. Горе Нириды, ужас в лицах твоих сестёр… Помню, как отправилась в лес, и потом… потом ты был жив.

Он сглатывает. Его тёмные брови сдвигаются — он пристально изучает моё лицо, ловит каждый жест.

— Ты не знаешь, как ты это сделала?

— Нет, — отвечаю. И ложь срывается с губ удивительно легко. — А это важно?

Кириан перестаёт смотреть мне в глаза и вновь переводит взгляд на браслеты. Я знаю, о чём он думает. Знаю, что он сейчас спрашивает себя.

Какое тёмное существо стало владельцем этой сделки?

— Ты… в порядке? — наконец спрашивает он.

— Уставшая. Но да, в порядке. — Я смотрю на него. — А ты?

В памяти всплывает голос его сестры, страх Авроры, звучащий между строк:

«Ты точно мой брат?»

— Я жив, — отвечает он. Затем наклоняется, касается кончиком носа моего — медленно, лениво, вызывая мурашки по всей коже. — Спасибо.

Я сглатываю.

— Всегда пожалуйста, — шепчу в ответ, губами к его губам.

На его лице рождается тёмная, хищная улыбка.

— Позволь мне… показать, насколько я благодарен.

Его губы опускаются к основанию моей шеи.

— Очень, очень… — ещё один поцелуй ниже. — Благодарен.

Я вздрагиваю — от шепота, от прикосновения, от обещания. Мои ноги подкашиваются, когда его руки скользят по моей талии.

Я тоже тянусь к нему, обвиваю руками его шею, притягиваю ближе — и он продолжает покрывать поцелуями мою шею. Один особенно дерзкий укус выбивает у меня последнюю крупицу самообладания, и я мягко толкаю его — ровно настолько, чтобы он отступил, пока его колени не коснулись кровати, и он опустился на неё с горящим взглядом и нетерпеливой улыбкой.

Я сажусь к нему на колени, обхватывая его бёдрами, и его пальцы крепко сжимаются на моих бёдрах. В его взгляде — только голод. Я тянусь к нему, чтобы поцеловать, и…

Тук-тук.

Два удара в дверь заставляют меня замереть.

— Не обращай внимания, — бурчит Кириан у моих губ.

И я с радостью готова его послушаться.

Я целую его снова.

Но стук повторяется. На этот раз это уже не вежливое постукивание.

Мы оба отстраняемся, когда дверь с грохотом распахивается — и в проёме появляется Ева, всё ещё в той же одежде, в которой сражалась на поле боя.

Она бросает на нас долгий взгляд и с приподнятой бровью задерживается на чём-то… над моей головой. На короне.

— Вы собирались оставить меня за дверью?

— Как ты могла заметить, мы были слегка заняты, — отвечаю сухо.

Ева бросает мне острую улыбку.

Пальцы Кириана по-прежнему на моей талии. Мои руки всё ещё сплетаются у него на шее.

— Милое воссоединение подождёт, — говорит она. Ну конечно. Значит, она тоже в курсе о моей ночной вылазке в лес. — Арлан получил послание от короля Нумы. Он хочет передать его Лире.

Я скептически усмехаюсь.

— Какая досада, что только я тренировалась десять лет, чтобы быть ею.

Ева усмехается в ответ:

— Мне нужна одежда.

А. Одежда.

Одной мысли достаточно, чтобы платье, валявшееся на полу, взмыло в воздух и оказалось в её руках. Она приподнимает бровь, заметив, что я даже не подняла руки, чтобы направить заклинание, но ничего не говорит.

Магия покалывает в моих пальцах. Лёгкое покалывание, как напоминание, что силы пока не полностью ко мне вернулись.

Кто знает, сколько магии потребовалось, чтобы войти в царство Гауэко.

По спине пробегает дрожь — не от прикосновений Кириана, а иная. Как будто ледяной коготь прошёлся вдоль позвоночника, позвонок за позвонком.

Ева всё ещё не уходит.

— Корона вам нужна… для чего-то конкретного, или?..

Я вздыхаю и всё же поднимаюсь. Кириан бросает на меня вопросительный взгляд, но, кажется, уже догадывается, что я скажу.

— Подожди меня в гостиной. Я помогу тебе одеться.

— В гостиной? — фыркает она. — Уж извини, но мне как-то не хочется оставаться здесь и слушать…

— Ева, — перебиваю я.

Она делает ленивый жест свободной рукой и, не сказав больше ни слова, уходит, оставляя нас наедине.

Кириан проявляет редкую элегантность: он ничего не говорит о том, что мы только что потеряли. Лишь провожает меня взглядом, пока я обхожу кровать, наклоняюсь и беру одну из подушек.

— Как думаешь, это хорошие новости? — спрашивает он.

— Вполне возможно, правда? Эрея и Сулеги выиграли эту битву. Арлан говорил, что Нума поддержит нас, если все мы выступим против Львов. Думаю, момент настал.

Кириан кивает, задумчивый, и не задаёт вопросов, когда я наклоняюсь к нему, вытаскиваю из ножен на его бедре кинжал — и надрезаю бок подушки.

Оставив кинжал на кровати, я погружаю пальцы в подушку. Когда натыкаюсь на что-то холодное, сердце замирает, а затем начинает биться сильнее.

Осторожно тяну — и достаю тонкую цепочку с эгускилорэ.

Это был первый подарок от Кириана — после того, как ведьмы Лиобе пытались меня убить. В роли Лиры я должна была бы избавиться от него, но мне не хватило смелости. Я носила его до тех пор, пока меня не заставили надеть подвенечное платье для свадьбы с Эрисом.

Глаза Кириана расширяются от удивления, когда он видит подвеску, качающуюся в моих пальцах.

— Ты спрятала его.

— Думала, у меня будет время вернуться за ним, — шепчу и расстёгиваю застёжку, чтобы снова надеть.

Но как только серебро луны касается моей кожи, острая боль пронзает грудь. Инстинкт срабатывает быстрее разума — я хватаюсь за кулон и резко отдёргиваю, бросая его на кровать.

Кириан тут же подскакивает, рука на рукояти меча — готов защищать меня от любой опасности.

Мы оба смотрим на кулон, лежащий на простыне.

— Что случилось?

— Он… обжёг меня, — шепчу я, опуская взгляд и обнаруживая на коже след, отпечаток эгускилорэ.

Он берёт его осторожно, внимательно изучает. Но Кириану он не причиняет боли. Я делаю шаг ближе, он держит подвеску передо мной — я протягиваю палец, медленно, почти не дыша.

Стоит лишь дотронуться — я тут же отдёргиваю руку, зашипев от боли.

Кириан напрягается. Он понял. Я делаю резкий вдох.

Я вижу, как он смотрит на меня, на ожог на коже. Вижу, как он подбирает слова, решает, осмелится ли произнести их вслух. Потому я опережаю его.

— Когда я его носила, моя магия спала. Теперь всё изменилось.

Кириан кивает, принимая это шаткое объяснение, которое я ему предлагаю. Ни я сама не уверена, что оно звучит убедительно. Магия была во мне и раньше — когда я была Лирой, когда носила этот амулет. Я носила его, будучи собой — с этим телом, с этим лицом. Моя магия не изменилась… или не менялась — до сегодняшнего утра.

Я сжимаю губы.

— Теперь тебе придётся хранить его, — шепчу и пытаюсь улыбнуться — успокаивающе. — Я пойду помогу Еве.

Кириан снова кивает и убирает кулон в карман, а затем наклоняется и целует меня в щёку.

— Потом я тебе ещё раз покажу, насколько я благодарен, — шепчет он мне на ухо.

И по телу проходит сладкая дрожь — от головы до самых кончиков пальцев.

Ева ждёт в гостиной.

Она устроилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Ботинки испачканы землёй и грязью, платье небрежно наброшено сверху и почти полностью её укрывает.

Я не надела ничего поверх, потому что так проще — если я сама всё сделаю. Я киваю Еве:

— Давай. Помоги мне.

Ева провожает взглядом Кириана, который выходит из спальни следом за мной и направляется по коридору к парадной двери.

Но даже когда он уходит, она не двигается.

— Я думала, мы торопимся, — шиплю я.

Ева смотрит пристально. В её взгляде больше нет веселья.

— Что ты сделала, Одетт?

Она бросает платье на пол и встаёт, не сводя с меня взгляда, полный напряжения.

Я поднимаю подбородок:

— То, что должна была, чтобы спасти его.

— И что же ты должна была сделать? — в её голосе натянутая нота.

Между нами воцаряется молчание. Оно повисает в воздухе, обвивает нас обеих, становится тяжёлым, душным — и я не выдерживаю. Подхожу к платью, поднимаю его, надеваю.

— Одетт, — тихо зовёт Ева, серьёзно. — Он был мёртв. Его лёгкие не дышали, сердце не билось… Я видела его тело, когда Нирида вызвала лекарей, чтобы те убедились — шансов нет.

— А шанс был, — отвечаю я.

Её глаза прищуриваются:

— Это очевидно.

Она видит, как я не отвечаю, как молча поправляю ткань, разворачиваюсь к ней, давая понять, что пора затянуть корсет. Её пальцы дёргают за шнурки — совсем не с той нежностью, с какой их развязывал Кириан.

— Ты не собираешься мне рассказать?

В её голосе — упрёк. Но и нечто другое. Тон, которого я не ожидала услышать. Ева всегда была моей соперницей, девочкой, у которой я должна была отобрать честь, славу. От этого зависела моя жизнь — её поражение.

Я поворачиваюсь, хотя платье ещё не затянуто до конца.

— Я не знаю, как я это сделала. Знаю только, что была цена — и я была готова заплатить её.

— Какая цена? — недоверчиво спрашивает она.

Я отвечаю ей улыбкой.

Ева вздыхает. Но её лицо снова напрягается.

— Как думаешь… я бы могла… — Она не заканчивает. Проглатывает слова, саму возможность.

Она думает об Амите. О том Вороне, которого заставили убить. О том, за маской которого скрывалась её любимая.

— Нет, — говорю я мягко. — Прости. Душа Кириана ещё не перешла на ту сторону.

А Амита мертва уже много месяцев.

Эта правда повисает, между нами, невысказанная, но ощутимая. Ева закрывает глаза. В её взгляде, когда она открывает их, плещется такая глубина боли, что её не измерить.

Но когда она снова смотрит на меня — в этих глазах уже пылает прежний огонь.

— Надеюсь, оно того стоило, пташка, — шепчет она, собранная и прямая, и разворачивает меня, чтобы продолжить затягивать платье.

Арлан ждёт в одной из комнат для отдыха. Она очень напоминает ту самую читальню, где я чуть было не переступила черту, которую сама же себе установила с Кирианом. В тот день он довёл меня до предела, подтолкнул — и сказал именно то, что я так долго хотела услышать, даже не осознавая этого: что я — другая, и ради меня он готов ждать хоть всю жизнь.

Я так и не узнаю, дошли бы мы до конца тогда — потому что Кириан остановил нас прежде, чем случилось то, о чём я потом могла бы жалеть всю жизнь.

С тех пор всё изменилось.

Арлан поднимается, едва услышав шаги. Ему нужно пару секунд — при первой попытке он качается, и я замечаю бинт поверх кожи на его ноге. Кровь на боку, на правом плече, на виске.

— Арлан… — шепчу я. — Как ты?

— В порядке, — отвечает он сдержанно и достаёт из кармана помятый конверт. — Это от Девина, короля Нумы.

— Сядь, прошу, — говорю я, заметив, как у него дрожит рука. — Почему ты ещё не у лекарей?

— Пойду потом, — бурчит он. — Когда всё закончу.

— Закончишь что? — прищуриваюсь.

Арлан смотрит на меня с недоверием. Возможно, я переигрываю. Я вдыхаю глубже, выпрямляюсь, делаю лицо чуть жёстче — игнорируя, что он истекает кровью у меня на глазах.

Возможно, настоящую Лиру это бы и не заботило.

— Ты читал письмо?

Арлан качает головой и протягивает конверт. На бумаге — пятна крови.

— Нет, но я знаю, что он тебе предложит.

Я жду, в напряжении. Но он ничего не добавляет, и я быстро разрываю запечатанный край, достаю письмо и читаю.

Оно короткое. Всего несколько строк, безо всякой дипломатической витиеватости и церемоний, которые были бы уместны в письме короля, если бы речь шла о чём-то менее важном.

Когда дочитываю, поднимаю взгляд на Арлана.

— Он хочет встречи в Илуне, — говорю. — Мы должны убедить его, чтобы вся Земля Волков пошла на войну.

ТОТ, КТО ЖДЁТ

Наказание, которое нам с Мари было назначено, определили другие боги, другие силы — или, по крайней мере, так нас заставили думать. И сначала — под гнётом вины, раскаяния и бездонной печали — мы не придавали этому значения. Но одно мы понимали ясно: кто приводит приговор в исполнение.

Это Эрио делает нашу дочь смертной. Это он уводит её, когда заканчивается её земная жизнь. И это он вынуждает меня расколоть реальность надвое, создать рай и ад — и поселиться в последнем, чтобы Мари могла хотя бы увидеть нашу дочь.

Так у него появилась работа, цель и власть. Он стал тем, кто всегда совершает этот путь, кто берёт смертных за руку и проводит через Чистилище, кто взимает плату за их переход, кто добавляет условия по прихоти… Он же начал карать смертных, осмелившихся его оскорбить, заставляя их вечно блуждать по Чистилищу. Он породил Ланяйде — чуму, унёсшую тысячи жизней за всю историю. Он уводил людей раньше срока — ради удовольствия, из любопытства, чтобы в очередной раз доказать своё превосходство.

Поэтому я не удивлён, увидев его здесь, у ворот моего дома — с этой пустой, ужасной маской вместо лица и короной из рогов.

Я не принимаю облик волка, потому что знаю: этот другой облик разозлит его куда больше.

Эрио тёмными впадинами глаз оглядывает мои ноги, грудь, руки… и моё лицо, которое, даже в своей обыденности, никогда не сможет перейти на ту сторону.

— Ты жульничал, — шипит он. Его череп не движется, но голос раздаётся отчётливо.

Я тоже мог бы говорить так, без губ, без звука, — но я нарочно размыкаю губы, произношу каждое слово, чтобы он видел, как я это делаю.

— Она предложила мне плату. И я её принял.

Под моими ногами пробегает дрожь. Рябь в самом полотне реальности.

— Ты снова играешь нечестно.

На этот раз дрожь вызываю я. Она мощнее. Опаснее.

— Мне не нравятся твои намёки, Эрио. И я вынужден напомнить тебе: это ты пришёл в мой дом.

Он вскидывает голову — его рога уходят назад, жест гордый, презрительный.

— Те же силы, что вмешались, когда ты впервые нарушил правила, могут вмешаться снова.

Смерть. Любовь. Жизнь. Равновесие.

Так говорили. Так уверяли. Боги богов. Силы, что живут внутри нас, из которых соткано само полотно реальности. Я был тогда слишком сломлен, чтобы понять, но теперь я цел — и точно знаю: этим силам на нас наплевать.

Я улыбаюсь Эрио:

— Благодарю за заботу, брат. Но я умею прикрывать свою спину.

Между нами пробегает новая волна энергии. Взаимное предупреждение. Неизбежное разрушение.

А затем Эрио исчезает.

И я говорю себе — я, который ждал веками: Моя месть уже близко.

Глава 4

Одетт

Когда я возвращаюсь в комнату в своём настоящем облике, Арлан всё ещё здесь.

Парень вскакивает, едва завидев меня. Он снова кажется неуверенным, слегка покачивается, скользит по мне взглядом. Прежде чем уйти, будучи Лирой, я заставила его пообещать, что он подождёт, пока я позову одну из соргинак.

— О-Одетт…

Я улыбаюсь и, прикрыв за собой дверь, вхожу внутрь.

— Ты меня помнишь, — шепчу.

— Я тебя не ждал.

В его голосе — неловкость, может быть… страх?

— А кого ждал?

Арлан опирается на спинку кресла, обитого сине-серой тканью. Судя по тому, как глубоко в неё врезаются его пальцы, это даётся ему с трудом. Его лицо на мгновение искажается от боли.

— Другую ведьму. Целительницу, — признаётся он.

То ли страх, то ли уважение. А может, и то, и другое вместе?

Я не отвечаю, просто подхожу ближе и делаю приглашающий жест:

— Садись. Я тоже умею лечить.

Он сглатывает и пытается опуститься осторожно, но в итоге садится довольно неуклюже.

Снизу он смотрит на меня — и я замечаю, насколько он похож на свою сестру: тёмные волосы, собранные кожаной лентой, тёмно-зелёные глаза, подчёркнутые густыми, выразительными бровями. В этих глазах есть нечто жёсткое, холодное — что-то, что напоминает мне саму себя, когда я была Лирой. Но в его взгляде больше мягкости, больше уязвимости.

— Где тебя ранило?

— Нога уже зажила, — отвечает он.

Я поднимаю бровь.

— Значит, начнём с ноги.

Арлан хмурится, но не возражает. Похоже, он просто не решается.

Я наклоняюсь, кладу руку на окровавленную повязку, обмотавшую его бедро, и позволяю энергии мягко пройти сквозь меня.

Магия не спешит — и в это неуловимое мгновение я задаюсь вопросом: смогу ли я? Прошло всего несколько часов с тех пор, как я… встретилась с Гауэко. А до этого — обрушение Эреи, моя роль в разрушении стен.

Но вот, после секундной паузы, исцеление начинается.

Арлан тяжело вздыхает, вцепившись в подлокотники кресла.

— Ты боишься магии? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает быстро. — Не боюсь. Просто…

— Ты не привык.

— Не очень, — признаёт он с робкой улыбкой. — Хотя должен был бы. Я жил среди ведьм при дворе Нумы.

— Я и сама не до конца привыкла. Если тебе от этого станет легче.

Арлан склоняет голову набок и смотрит с вопросом.

— Я не росла со своими родными, — признаюсь, помолчав. — И не знала о своей силе до недавнего времени.

Я улыбаюсь. Он округляет глаза. Это всё, что я могу ему предложить.

— Ты не выглядишь как человек, не привыкший к силе, — замечает он.

В его взгляде сверкает смесь хитрости и любопытства. Но за этим вновь мелькает недоверие — то самое, что держало его настороже с самого начала.

Что ж. Он явно слышал о том, что я сделала с Кирианом.

Я заканчиваю с его ногой и перехожу к ране на боку — там, где клинок прорвал кожу сквозь броню.

— Представь, на что бы я была способна, если бы выросла со своими родителями, — усмехаюсь я.

Он принимает протянутую шутку и тоже слабо улыбается.

— Может, в этом и был смысл. — Когда я приподнимаю бровь, он продолжает: — Может, их отсутствие сделало тебя…

— Убийцей? — подсказываю я.

— Воином с… особыми способностями, — поправляет он, тоже с улыбкой.

В этой улыбке — что-то юное, мягкое, ранимое.

— Хочешь сказать, если бы я знала своих родителей, мне бы не пришлось становиться такой сильной?

Он пожимает плечами:

— Может, тебе бы это просто не понадобилось. — И после паузы добавляет: — Если бы я рос с родителями, я стал бы поэтом.

Я улыбаюсь. Он — тоже.

Лира была ещё ребёнком, когда потеряла всю семью. А Арлан… он был совсем мал — и осталась только она. Сестра, которая с каждым днём становилась всё более жестокой, безжалостной, тираничной… та, что была готова предавать свой народ снова и снова, пока Арлану не осталось ничего, кроме как покинуть её и бежать.

Есть особый вид храбрости, доступный лишь тем, кто способен отказаться от любви, понимая, что она стала злом.

Я вряд ли на такое способна.

— Ты пишешь стихи? — спрашиваю, прикладывая ладонь к его плечу.

Его взгляд скользит за моей рукой.

— Разве я не сказал, что сирота? Я ещё и убийца. Только у меня нет власти… возвращать. — Он подчёркивает последнее слово.

Я знаю, чего он от меня добивается.

— У меня её тоже нет.

Арлан поднимает подбородок.

— Это ведь ты пересекла лес, осквернив не один храм? — Я, — подтверждаю. — И это ты встретила капитана Кириана в тронном зале? — Я, — повторяю.

— Но ты говоришь, что не можешь возвращать людей. Кто тогда?

— Гауэко, — отвечаю без колебаний.

Арлан удивляется. Сначала в его лице читается недоверие, потом растерянность… но не шок.

— Он дал тебе этот дар?

— Да.

— Ты можешь использовать его снова?

— Кажется, нет.

Он кивает, задумчивый. Магия уже давно перестала течь сквозь мои пальцы, и он, должно быть, тоже это чувствует. Но я не отняла руку, и он не пытался отстраниться.

Я жду немного.

— Кажется, всё, — шепчу.

Арлан выпрямляется, откашливается.

— Спасибо.

Я отступаю на шаг. И ещё один. У меня больше нет повода задерживаться здесь.

— Приходи, если будет болеть, — говорю, пряча дрожащие пальцы за спиной. — Или если захочешь поговорить о поэзии.

Он выглядит удивлённым. Несколько секунд молчит, а потом кивает. Этого мне хватает, чтобы повернуться и уйти.

Я едва ступаю за порог, как слева что-то мелькает — тень — и я вскидываю руку, магия вспыхивает на кончиках пальцев в инстинктивной защите.

Темные волосы, теперь собранные у затылка. Карие глаза, покрасневшие от слёз. Следы слёз под глазами, синие круги — и магия тут же отступает.

— Эдит… — шепчу, прижимая ладонь к груди. — Ты меня напугала.

— Я не хотела мешать, — говорит она и делает шаг вперёд, бросая взгляд за мою спину — в комнату, которую я только что покинула. Потирает руки. — Мне нужно с тобой поговорить.

Я сглатываю.

— Мне нужно готовиться к речи Лиры.

— Я помогу, — предлагает она.

Её рука не дрожит, когда она протягивает её мне. А я колеблюсь. Несколько мгновений смотрю на неё, пока сердце стучит в груди слишком сильно. Потом всё же беру её за руку — и она кладёт её мне на предплечье.

Мы идём бок о бок, молча, до моих покоев. Эдит не произносит ни слова — только обсуждает подготовку, как будто больше ничего и не происходит.

— Для Лиры или для тебя? — спрашивает она, открывая гардероб.

— Для меня, — отвечаю. — Ева скажет речь. У неё это всегда получалось лучше.

Она молча кивает и тут же находит нужное.

Платье — чёрное, изящное и простое. К нему есть корсет, но она прячет его обратно в шкаф и протягивает только платье.

Она помогает мне снять одежду, но не вмешивается, когда я надеваю новое платье. Оно настолько простое, что мне не нужна помощь. Ткань облегает тело, садится плотно, может, даже слишком — без рукавов, без украшений: только чёрный материал, расшитый россыпью блесток, словно звёздами.

Эдит стоит за моей спиной, глядит на меня через зеркало туалетного столика — как и я сама. Потом осторожно спрашивает:

— Хочешь накинуть плащ?

Она смотрит на чёрные браслеты. Я качаю головой.

— Мне они нравятся.

Она подходит ближе, встаёт напротив.

— Если они значат то, что я думаю… тогда и мне тоже, — говорит она, голос чуть дрожит, звучит мягко, совсем не по-королевски. — Я никогда не смогу отплатить тебе за то, что ты сделала.

У меня ком в горле. Но я поднимаю голову и спрашиваю:

— И как ты думаешь, что именно я сделала?

Она немного медлит — но не колеблется.

— Ты вернула моего брата.

— Ты не хочешь знать, как?

— Я видела, как. — Её голос твёрд. Она слегка качает головой. — Своей силой. Своей любовью. С помощью украденных монет… — Улыбается. — Мне этого достаточно.

Мы смотрим друг на друга — и между нами витает правда. Тяжёлая. Тёмная.

— Можно я расчешу тебя? — вдруг спрашивает Эдит.

Я киваю и вновь поворачиваюсь к зеркалу.

Эдит встаёт у меня за спиной, и, прежде чем взять щётку, проводит пальцами по моим волосам.

— Мне нужно задать тебе один вопрос, — говорит она, когда я закрываю глаза. — Но ты не обязана отвечать, если не захочешь.

— Что за вопрос?

Её пальцы замирают, запутанные в медных прядях. Она смотрит на меня через зеркало.

— Цена была высокой?

Я смотрю на браслеты.

— Я бы заплатила больше, — отвечаю.

Грудь Эдит вздымается — она резко вдыхает.

— Одетт…

— Он не потребовал жертвы, — признаюсь. Потому что чувствую: именно ей я хочу это рассказать. Потому что Эдит поймёт. — Думаю, он только подарил мне…

Я знаю, как это звучит. Знаю, о чём она сейчас думает.

Сделки — это всегда опасно. Они всегда требуют чего-то взамен. Но в её глазах ещё тлеет боль — настоящая, тяжёлая, которая не исчезает даже после того, как Кириан вернулся. И я знаю: она понимает.

Она кивает. Снова начинает расчёсывать мои волосы.

— Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, что угодно… я в вечном долгу перед тобой.

Глава 5

Кириан

Солнце прогревает мраморный пол тронного зала. Солдат больше нет. Ни дворян, ни капитанов. Нирида умудрилась очистить помещение за удивительно короткое время.

Полагаю, случай того требовал.

Именно она рассказала мне, какое письмо получила Одетт… нет, какое письмо получила Лира. А сама в это время лечила юного Арлана.

Стулья расставлены полукругом; все — помпезные, вычурные, в стиле Львов: резное дерево с излишними узорами, бархатные подушки, ножки, стилизованные под когти… Зал большой, никто не оказывается в выгодной позиции — все на равных. Капитаны усаживаются. Камиль тоже здесь, с самыми могущественными из своих ведьм. Приходят дворяне, сражавшиеся изнутри, и воины, возглавлявшие сопротивление. За стульями — приглашённые: лейтенанты, храбрые солдаты, правая рука командиров, другие ведьмы и Ильан, командир Камиль.

Он мог бы сесть рядом с ней, но остаётся стоять позади Дочери Мари, всегда настороженный, всегда охраняющий. Прямой, как меч, ладонь — на рукояти, лицо — спокойное, решительное. Он сам — угроза и обещание смерти для любого, кто подойдёт слишком близко.

Все успели переодеться. Ни следа от ран, крови, грязи. По крайней мере, на одежде.

Глаза — другое дело.

Нирида сидит в центре. Все согласны, не обсуждая, что командир, собравшая нас вместе, должна сидеть именно здесь. Это её место. Бесспорно.

Я сажусь рядом. С этой позиции видно всех — и пустой трон тоже.

Лира появляется одновременно с Одетт. Возможно, поэтому на последнюю никто не обращает особого внимания. Королева — теперь это Ева — идёт к трону уверенной походкой, опускается на него и, наклонившись вперёд, упирает руки в подлокотники, глядя на всех свысока, как ястреб.

Одетт проходит сквозь собравшихся почти незаметно… пока не подходит к ведьмам. Камиль, сидящая в конце ряда, замечает её и не сводит глаз, пока Одетт не усаживается рядом. Кайя, соргина, уже не столь сдержанна — едва Одетт оказывается рядом, склоняется к ней и что-то шепчет на ухо.

Даже с этого расстояния видно — она устала. Она переоделась: на ней простое платье без корсета, мягкая ткань облегает бёдра так плотно, что всего несколько часов назад такое наряд посчитали бы скандальным. Слишком много открытого тела. Слишком откровенные линии.

Без рукавов. Она даже не попыталась прикрыть руки. А на руках — линии, из-за которых ведьмы, должно быть, задают себе множество вопросов.

Волосы спадают волнами на чёрную ткань, обтягивающую грудь, — в этом контрасте живёт и огонь, и тьма.

Арлан стоит рядом с троном своей сестры — того, что по праву должен принадлежать ему, — но держится на почтительном расстоянии. Словно боится приблизиться.

Лиру это, похоже, не волнует.

— Капитаны, воины, эренитцы, — начинает Ева, с тем же тоном и ритмом, что использует Одетт, когда играет Королеву Королев. — Я велела созвать вас так скоро, потому что получила известие от нашего соседа из Илуна.

По залу пробегает приглушённый гул: все понимают, что это значит.

— Король Эгеон с севера Земли Волков хочет аудиенции. Он желает встретиться со мной, чтобы узнать, будет ли война.

— Конечно будет, — заявляет Нирида, неофициально, но уверенно. — И победа будет за Волками.

Раздаются выкрики, чей-то вой, топот по плитам.

— Я знаю, каково ваше мнение, командир. Оно совпадает с моим. Но я хочу услышать других. Мне нужны цифры, обещания, уверенность — чтобы предъявить их Эгеону, когда я попрошу его поставить свои тёмные армии на нашу сторону.

Она слегка оборачивается — едва заметный жест. Арлан выпрямляется.

— Насколько мне известно, хотя я не могу говорить от его имени, король Девин из Нумы поддержит войну, если в неё вступит Илун.

— У нас есть поддержка Эреи, Нумы, и, полагаю, также Сулеги, — добавляет она и бросает взгляд на Эльбу.

— Я тоже не могу говорить за королеву Друсилу, — говорит он, — но да. Вся эта кампания была ради последней войны, которая принесёт всем нам свободу. — Короткая пауза. — Сулеги поддержит её.

На самом деле он может говорить от её имени. Потому что настоящая королева мертва, и теперь должна править её внучка — маленькая Юма. Эльба скрывает это, чтобы защитить дочь своего возлюбленного — принца, влюблённого в генерала своей армии.

Если кто и знает это, так это мы с Ниридой — благодаря тому, как Ева и Одетт вывернули всё наизнанку на той самой аудиенции, когда просили королеву о помощи.

Юма согласилась сражаться за Эрею. За Одетт. А не за Лиру.

— Эрея, Нума, Сулеги. А шабаши?

Камиль поднимает подбородок.

— Шабаши Сулеги пойдут на войну. Но мы не поедем в Илун. Наш народ нуждается в нас дома. Мы будем ждать там, пока начнётся война.

— Солдаты Сулеги поступят так же, — подтверждает Эльба.

Они обмениваются понимающим взглядом.

— Часть армии Эреи останется здесь — поможет с переходом власти, — говорит Нирида. — Остальные отправятся с Королевой Королев в Илун — для охраны и поддержки, но и для того, чтобы быть готовы, когда начнётся война.

Ева смотрит на Одетт.

— А Дочери Мари, не входящие в илунийские шабаши?

Вопрос задан для вида. Для представления.

Одетт не двигается. Отвечает спокойно:

— Дочь Мари, которая не присутствует, отправится в Илун.

Камиль напрягается. Кайя таращится на неё. Ева хмурится.

— Что она несёт? — шепчет мне Нирида.

— Понятия не имею.

Воцаряется пауза. Ева колеблется: спросить прямо или продолжить, будто ничего не произошло. Но замешательство берёт верх.

— Значит, ты не поедешь, Дочь Мари?

— Я не Дочь Мари, — отвечает Одетт. Её голос звучит, как приговор — тихо, но неоспоримо.

Камиль теряет самообладание, разворачивается к ней полностью, в глазах — напряжённое ожидание.

— Кириан… — шепчет Нирида, тревожно, но я не отвечаю. Потому что и сам не имею ни малейшего понятия…

— Я — Дочь Гауэко.

Слова падают, как каменная плита, вызывая тишину и вес, от которых по спине бегут мурашки. Никто не осмеливается нарушить их, пока она сама вновь не заговорит:

— И я поеду в Илун, чтобы сражаться за Землю Волков.

Слышу приглушённые ругательства, шёпот тех, кто решается заговорить.

— Да чтоб мне, — бурчит Нирида, так громко, что вздрагивают те, кто сидит рядом. — Да чтоб этой проклятой короне, Моргане и всем её…

— Что она несёт? — перебивает её капитанша Нисте, сидящая рядом с нами.

Нирида замолкает — потому что сама не знает, что это всё значит.

Я смотрю на Одетт. Теперь все смотрят на неё — с настороженностью и страхом. Она прекрасна, холодна, отстранённа, как будто не замечает, какое потрясение вызвала своим признанием.

Именно Ева — в образе Лиры — берёт на себя обязанность вернуть порядок. Она одна может притвориться, будто подобное заявление её не тронуло, и перенаправить разговор. Сделать вид, что ей всё равно, кто такая Одетт — и говорить о восстановлении Эреи, о солдатах, о поездке в Илун и о войне с Львами.

Всё это время я смотрю на Одетт.

А она — прямо перед собой.

Когда совет завершается, она уходит прежде, чем я успеваю её догнать. Капитаны поднимаются, перемешиваются со своими лейтенантами, подходят к ведьмам — и те тоже растворяются в толпе. А Одетт исчезает.

Она встаёт резко, ловко двигается между людьми, быстрее, чем я успеваю за ней. Я замечаю только проблески медных волос, вспыхивающих то тут, то там, как она обходит углы, петляет по коридорам, срезает путь — пока не выходит из дворца.

Здесь всё ещё слишком много людей. Живых — и мёртвых.

Раненых переносят, тела уносят, покрытые белыми саванами. И хотя ведьм больше не сжигают, небо над Эреей ещё долго будет затянуто дымом.

Я знаю, что Одетт замечает моё присутствие — она замирает на мгновение, бросает взгляд через плечо и снова идёт вперёд. Но я её не зову. Не останавливаю.

Я иду за ней по саду, прочь от раненых, от солдат, снующих туда-сюда, от тех, кто всё ещё празднует вчерашнюю победу.

Я вижу, как она обходит главное здание, покидает двор и сворачивает на одну из каменных дорожек, ведущих в другой сад — с песчаниковыми стенами, сияющими под солнцем. Там, на повороте, она исчезает из виду, уходя вглубь.

Вид этих садов сильно отличается от того, каким он был зимой. Но холод ещё остался — в синеве неба, в густо-зелёной листве колючих кустов… И всё же вокруг — цветы. Десятки цветов: пышные розы, фиалки, пробивающиеся сквозь колючки, яркие лилии, тёмно-фиолетовые мальвы…

Я иду по тропинке, по которой она скрылась, среди кустов, дающих укрытие, и стен, отбрасывающих тень. Но за спиной вдруг раздаётся лёгкий звук — и я оборачиваюсь, слишком поздно.

Обнажённые пальцы, без оружия, мягко ложатся мне на шею. В этом нет угрозы, но в её прикосновении — опасность. И голос Одетт у моего уха:

— Вы следили за мной, капитан?

— Или вы ждали меня, моя королева?

Одетт отступает от меня, обходит, не разрывая прикосновения. Её пальцы скользят по чувствительной коже шеи, обещая… нечто тёмное. Она смотрит на меня.

— Ты говорил, что ничего не помнишь, — произношу я, уже серьёзно.

Одетт прерывает касание, делает пару шагов назад — задумчиво, как бы рассеянно. Потом поворачивает в один из переулков между каменными стенами.

Над головой — солнце. Но здесь, внизу, среди листвы и камня, царит тень.

Один солнечный луч прорывается сквозь ветви колючего куста и освещает щёку Одетт.

— Ты хочешь задать мне вопрос? — предлагает она, продолжая идти задом наперёд.

— Вопрос тот же. Что ты сделала, Одетт?

Её лицо спокойно.

— Ответ тоже не изменился.

Ложь. Та же ложь, которую она может мне предложить.

— Что значит — ты больше не Дочь Мари?

Она поднимает руку, её пальцы скользят по каменной стене, обвитой плющом. Она идёт неспешно. Я тоже.

— Это значит, что теперь я — Дочь Гауэко.

Мы подходим к развилке. Одетт на мгновение останавливается. Я тяну руку, чтобы взять её за ладонь — но в тот же миг она делает выбор и уходит по одному из путей, спиной ко мне.

— И что это значит? — спрашиваю.

Одетт смотрит на меня через плечо:

— Не знаю, — отвечает.

Вскоре стены исчезают и свет возвращается. Одетт покидает аллею, и я следую за ней в другой сад. Сюда вели и другие тропы. Здесь несколько входов — перекрёсток тихого лабиринта.

Ничего особенного, но всё красиво: клумбы с кустами, из которых тянутся ароматные цветы, уютные уголки, покрытые густой изумрудной травой, и галерея с арками, пересекающая сад полумесяцем.

Именно туда она направляется — среди каменных колонн, по которым карабкается плющ, среди цветов, переживших зиму.

— Как ты можешь не знать? — настаиваю я.

Пытаюсь казаться терпеливым, но внутри всё нервно сжимается.

Одетт идёт по галерее, обвивая шагами колонну за колонной, будто сама стала цветком, вьющимся вверх.

Она не отвечает — и я понимаю: я задаю не те вопросы.

Я делаю шаг быстрее и догоняю её. Хватаю за запястье, как раз когда галерея заканчивается.

— Ты мне не доверяешь?

Зелёные глаза, такие, что всегда напоминали мне лес, сверкают.

— А ты? Ты доверяешь мне, Кириан?

В её голосе — упрёк, и он застаёт меня врасплох. Я отпускаю руку.

Одетт выходит из-под арки и вновь уходит в сад. Травы здесь чуть выше обычного — её щиколотки теряются в зелени.

Садом давно никто не занимался. Потому плющ так разросся, и колючие кусты готовы поглотить всё вокруг.

— Я тебе верю, — говорю серьёзно.

Одетт останавливается у куста с тёмно-фиолетовыми ягодами, напоминающими ежевику. Проводит пальцами по колючкам, обрамляющим их.

Потом медленно поднимает взгляд, смотрит на меня с лёгким наклоном головы, будто изучает.

Она мне не верит.

И, наверное, я понимаю почему: сделка с ведьмами из Лиобе. Обещание молодой ведьме Эли, которая в итоге отняла у нас драгоценное время.

Если я не зачну ребёнка с ведьмой, мы оба умрём через три года.

После того как она узнала… мы больше не говорили. В ту ночь она избегала меня, а потом уже не осталось времени. Внизу, в туннелях, всё это потеряло смысл. Я даже не вспоминал. Мне было важно только быть рядом с ней, сохранить хотя бы один миг. А потом — уйти, унося этот миг с собой.

Если бы она не вернула меня… мы бы расстались навсегда, с этой раной между нами.

Я сглатываю.

— Одетт, я…

— Мы оба сделали всё, чтобы сохранить друг друга, — перебивает она.

Я глубоко вдыхаю.

Её глаза полны силы. Настолько, что она не выдерживает взгляда — отводит его к своим пальцам, берёт ягодку и её сок окрашивает подушечки в фиолетовый.

— Остальное сейчас не имеет значения.

Она снова смотрит на меня — и я вижу в зелени её глаз хрупкость. Её приоткрытые губы, вздымающаяся грудь, волосы, трепещущие на ветру…

— Это правда, — соглашаюсь. — Мне ничего не нужно, кроме одного: чтобы ты была здесь. И чтобы я мог быть с тобой.

Она мягко улыбается, и эти прекрасные губы становятся ещё прекраснее.

— Согласна.

Я подхожу ближе, обнимаю её за талию — и она уже тянется ко мне, но останавливается, заметив, что испачкает мои одежды.

Я беру её руку, приподнимаю её пальцы, запятнанные соком… и втягиваю их в рот под её пристальным взглядом.

— Это было глупо, — бормочет она. — Вдруг оно ядовитое?

Я улыбаюсь и медленно облизываю её пальцы, затем выпускаю их изо рта и прижимаюсь к ней, крепко обняв.

— Мне всё равно, — шепчу у её губ и наклоняюсь ближе.

Я делаю это медленно — давая ей возможность отстраниться… которую она не использует. Мои губы касаются её — и она сразу приоткрывается, позволяя поцелую углубиться. Я ласкаю её нижнюю губу, чувствую, как сбивается её дыхание — как она старается сдержаться, но…

Это она первой сдаётся. Она первой теряет терпение.

Её пальцы впиваются мне в волосы, рот с жадностью ловит мой, и терпкая ягода тает на наших языках.

Я чувствую, как она отступает на шаг, сгибает колени и опускается в траву. Я падаю рядом с ней, под мягкие стебли. Моя нога между её, рука — у головы.

Её волосы разметались, а в глазах вспыхивает огонёк, когда я отстраняюсь, чтобы прошептать:

— Если это было ядовито, умрём вместе.

На её губах появляется опасная улыбка.

— Какая жалость, — мурлычет.

— Обещаю — оно того стоит.

Я снова наклоняюсь. Один поцелуй — в губы. Ещё один — в подбородок. В шею. В грудь… Одетт выгибается, стремясь ко мне, её руки притягивают меня за шею, а бёдра поднимаются, встречаясь с моими.

И тогда из её губ вырывается тонкий, мягкий стон — звук, проникающий в каждую клетку тела, натягивающий до предела каждую жилку.

За всех теней мира… я хочу съесть её всю.

Я резко отстраняюсь — и она бросает на меня пылающий взгляд, полурассерженный, полупредупреждающий. Но я не даю ей и минуты подумать, что оставлю всё так.

Мои ладони скользят по её талии, по бёдрам — и я поднимаю подол её чёрного платья, в то время как её пальцы вцепляются в траву, а губы приоткрываются в сдавленном выдохе.

Я медленно провожу руками по её ногам, по внутренней стороне бёдер, и она вздрагивает от прикосновений. Не отрывает взгляда от меня — и я от неё — когда мои пальцы находят край её нижнего белья, тянут за него, и вот я снова провожу тот же путь, но уже в обратную сторону — с её трусиками в руке.

Я стягиваю их с её лодыжек, оставляю рядом и устраиваюсь между её ног, осторожно обхватываю её колени и раздвигаю их, склоняясь к ней, поднимая платье выше — и тогда погружаюсь в неё.

Одетт всхлипывает — не то стон, не то просьба. Её колени напрягаются в моих ладонях, но я держу их, пока мой язык скользит по её сердцевине. Я ласкаю, покусываю — и сам едва не теряю контроль, когда слышу, как сквозь стоны она шепчет моё имя:

— Кириан…

Я чувствую, как она приближается к краю — дыхание становится прерывистым, мышцы под пальцами напрягаются — но я не позволяю ей упасть. Я отстраняюсь, когда она ещё дрожит подо мной, и тогда она тянется ко мне всем телом: пальцы впиваются в мои волосы, руки обвивают шею, ноги замыкаются вокруг моей талии…

Её руки пробираются под мою рубашку, дёргают за жилет, за пуговицы — и мы сбрасываем одежду с нетерпением, небрежно, одержимые друг другом.

Её ладони скользят по моему животу, замирают на груди — на том самом месте, где шрам пересёк татуировку и чуть не лишил меня жизни. Но раздумья длятся недолго — её пальцы впиваются мне в плечи, она извивается подо мной, а я таю от этого, от её взгляда, от каждой капли желания на её коже…

Она расстёгивает мой ремень, пока я целую её шею. Пальцы спотыкаются, дрожат, но всё равно находят то, что ищут — и берут меня в ладонь, нежно.

Моё тело откликается мгновенно — дрожь проходит по спине от её прикосновения, от мягкого движения её руки вверх-вниз. Она шепчет у моих губ:

— Я хочу, чтобы ты вошёл в меня.

Я исполняю её просьбу. Склоняюсь над ней, вхожу между её бёдер. Когда проникаю в неё, Одетт на миг зажмуривает глаза, закусывает губу — она раскраснелась от моих поцелуев — и её бёдра двигаются мне навстречу, принимая меня.

На этот раз нет ни колебаний, ни сдержанности. Я занимаюсь с ней любовью между ядовитыми ягодами, с их терпким вкусом на губах, с пульсирующим жаром в крови.

Я даже не снимаю штанов. Не раздеваю её полностью.

Но когда я двигаюсь — чувствую, как она сжимается вокруг меня, как подстраивается под мои толчки, как её ноги обвивают меня, притягивают ближе, ещё ближе… я теряю счёт времени. Теряю себя.

Её руки снова находят меня, гладят, хватают, сжимают моё лицо, когда она откидывает голову назад и кричит — и я хочу впитать этот звук. Я ускоряюсь, становлюсь грубее, резче, и Одетт кончает — вместе со мной, в тех последних движениях, резких и отчаянных.

Когда всё заканчивается, я падаю на неё — и с её губ срывается лёгкий, звонкий смех. Счастливый. Задушенный дыханием, но настоящий.

Я немного отстраняюсь, насколько хватает сил, но не далеко — мне нужно чувствовать её рядом. Её тепло, её запах, её дыхание, учащённое на моей груди.

Я обнимаю её за талию, кладу голову в изгиб её шеи.

— Оно того стоило? — спрашиваю, голос у меня ещё хриплый.

Одетт не отвечает. Но снова смеётся — и этот смех отзывается в моей груди, в каждой клетке, в каждом уголке меня.

Глава 6

Одетт

У нас есть время. Я повторяю это себе снова и снова: Когда встаю утром. Когда прихожу в походный госпиталь. Когда принимаю облик Лиры, чтобы пройтись по столице и поговорить с эренитами. Когда засыпаю по ночам рядом с Кирианом…

Я повторяю это себе с тех пор, как он прошептал эти слова однажды, когда мы лежали вплетённые друг в друга в простынях и первый луч солнца коснулся горизонта. — Какая разница? — пробормотал он, роняя слова в моё ухо, как ласку. — Уже поздно, — ответила я, сама не будучи уверенной. — У нас есть время, — сказал он и поцеловал меня так, что реальность пошатнулась под ногами.

С тех пор я не могу перестать твердить это себе.

Война ещё не окончена. Но она не продолжается пока что. Сначала мы должны позаботиться о раненых. Переформировать армию. Помочь народу залечить раны. А уже потом — отправиться в Илун. Так мы договорились с королём Нумы.

Сегодня ведьмы покидают Эрею. Они вылечили самых тяжёлых и дали нам всё, что могли.

Каия остаётся. Похоже, в Эрее больше нет королевы-матери. Ковены продолжают существовать — Кириан и я убедились в этом в деревне Изартеги, — но иерархии, подобной той, что держится в Сулеги, здесь нет. А скоро она может понадобиться. Каия поможет нам с этим.

Все ведьмы уже готовы к отъезду. Они собираются у стен дворца, который помогли отвоевать. Ева и я наблюдаем за ними с одной из башен.

— Не забудьте поставить барьер от магии, чтобы хиру не учуяли её, — говорит Камиль, тоже наблюдая за своими с высоты. Тёмные волосы собраны в красивую причёску, открывающую длинную шею и аристократически чёткие черты. Руки покоятся на зубцах стены, спина прямая, подбородок высоко поднят.

— И помните: слушайте свою связь. Не позволяйте тьме вас поглотить, — добавляет она и поворачивается ко мне. — Спасибо, — говорит Ева. У неё, кажется, манеры получше, чем у меня. — Да. Спасибо за всё, Камиль, — добавляю я, искренне. Именно она приютила нас в Городе ведьм. Она первая показала нам, насколько сильны мы можем быть. — Без вас мы бы не справились.

Ильан ждёт у лестничного пролёта. Он слишком далеко, чтобы слышать наш разговор, но всегда рядом. Готов. Настороже.

— Правда ли не справились бы? — переспрашивает Камиль. — Берегите друг друга. Вы всё ещё одни. Всё ещё без ковена.

Ева напрягается. Возможно, думает о родителях. У неё ведь есть ковен. Есть люди, которые ждут её и примут с распростёртыми объятиями, когда она будет готова.

— Вместе нам хорошо, — говорит она с тёплой улыбкой.

— Твои родители ждут, когда всё закончится, — напоминает ей Камиль, а затем поворачивается ко мне. Её руки — тёплые — внезапно обхватывают мои.

— Твоя двоюродная бабушка просила передать, что твои родители были бы тобой горды.

Я резко вдыхаю, стараясь не выдать ничего: ни сжимающихся пальцев, ни вспышки боли, ни того, что может превратить это в жалость.

— Амарис, — шепчу я.

Она осталась в Сулеги как бывшая королева-мать. Осталась, чтобы защищать тех, кто ещё там.

— И я уверена, что Ингрид тоже бы…

Я поднимаю руку, останавливая её.

У меня тоже есть кто-то — бабушка Ингрид, мать моего отца. Но она до сих пор в горах. Потому что не знает, кто я. И знать не хочет.

Камиль замолкает и слабо улыбается, словно с извинением.

— Спасибо, — говорю я искренне. — Но не нужно выдумывать. Я сильнее, чем выгляжу.

— Я знаю, девочка, — кивает она. — Ты сильная. Вы обе. И если до начала войны вам что-то понадобится…

— Мне нужно, — перебиваю я.

Камиль удивляется, но улыбается, будто говоря: говори.

— Мне нужна правда. Ты показала, насколько мы сильны. Насколько ты сильна. Амарис. Другие Дочери Мари… Но я не перестаю думать о том дне. О дне, когда у меня отняли родителей.

Камиль тяжело вздыхает.

Ева тихо произносит:

— Резня в Лесу Ярости.

Я киваю, едва заметно.

— Как такое стало возможным? — шепчу. — Неужели наших сражалось недостаточно? Если мы так сильны, как позволили Львам нанести нам такой урон?

Они проиграли, а потом бежали. Позволили Львам захватить земли, сжигать ведьм, запретить всякую магию…

— Меня там не было, — отвечает Камиль, и её голос звучит так, словно она снова смотрит вдаль, на зубцы стены. — А росла я с чётким пониманием, что за вопросы приходится платить: пустыми взглядами, молчанием, болью… Те, кто пережил те войны, предпочитают об этом не рассказывать.

— Но мне нужно знать, — шепчу. — Мои родители погибли там.

Камиль сглатывает, но не поворачивается ко мне.

— Они использовали нечто, что могло противостоять нашей магии. Что-то грязное, сквернённое, с чем нельзя было бороться. Те немногие, кто мне рассказывал, вспоминали обожжённую землю, пепел, почерневшие тела…

Это должно было быть ужасно. Битва за Эрею показала мне, на что мы способны… И даже несмотря на всю ту смерть и разрушение, что неизбежно идут с любой войной, мне трудно представить, что могло бы сокрушить столько ведьм.

— Что это было? Что именно они использовали?

— Я не знаю, — признаётся она наконец и тогда всё-таки смотрит на меня. — Я тоже потеряла часть своей семьи в той битве. Единственное, что мне говорили — то, в чём я уверена, — если бы они не сражались, всё стало бы ещё хуже.

— Хуже? — вмешивается Ева.

— Мы потеряли бы всю Землю Волков. — Камиль закрывает глаза на миг, а когда вновь открывает, в них пылает решимость. — Если нас чему-то и научил тот опыт, так это тому, что нельзя терять бдительности. Мы должны быть начеку и благодарить Мари за то, что в этой битве мы вышли победительницами. — Она улыбается по-настоящему тепло, и эта улыбка рассеивает часть тени, что только что легла на её лицо. — Ты станешь могущественной Дочерью Мари, Одетт. Вы обе станете.

Я чуть кривлю губы, чувствуя, что эти слова произнесены слишком тщательно — будто чтобы подтолкнуть меня к ответу.

Я мягко освобождаю руки из её ладоней.

— Ева — да, — спокойно говорю. — А я — Дочь Гауэко.

— Мы все дочери Мари и Гауэко, — мягко напоминает Камиль, и в её голосе звенит тревожная нотка.

— Это правда, — соглашаюсь я. — Так что ты должна согласиться со мной, когда я называю себя Дочерью Гауэко.

— Мы так себя не называем, — возражает она. — Мы — дочери её, богини, матери всех богов…

— …и отца всех тёмных созданий, — заканчиваю я за неё.

Камиль внимательно смотрит на меня, обдумывая, что сказать. Ева, стоящая рядом, скрещивает руки на груди и молчит.

— Имя имеет значение, — говорит наконец Камиль.

— Я знаю, — отвечаю.

Её взгляд скользит к моим обнажённым плечам, затем — к рукам, на которых чёрными линиями тянутся знаки.

Потом она смотрит на Еву.

— Берегите себя, — повторяет она, смиряясь, понимая, что больше ничего от меня не добьётся.

Каия уже пыталась, и сама Камиль тоже, — обе надеялись, что я поделюсь с ними хоть чем-то, но я не могу дать им то, чего они хотят.

Возможно, я и правда не могу.

Мы прощаемся с Камиль и наблюдаем, как она уходит в сопровождении Илхана, который прощается с нами кивком. Вскоре он присоединяется к остальным соргинак, чтобы вернуться с ними на родину.

— Ты расстроила мамочку, — пропевает Ева фальцетом.

— Не называй её так, — укоряю я.

Ева расплывается в довольной улыбке — её всегда забавляет, как легко меня задеть.

— Но ведь правда же. Ты её здорово расстроила. Как и Каию. И всех этих ведьм, которые знают, что ты вернула кого-то с того света.

— Я думаю, они хотят от меня невозможного, чтобы чувствовать себя спокойно.

— Информацию? — подсказывает она.

— У меня её нет.

— Но ты знаешь, что больше не являешься Дочерью Мари, — произносит она медленно.

— Да, это я знаю.

Ева кивает, всё так же скрестив руки под грудью. Соргинак уже начали путь обратно. Их фигуры исчезают между деревьями, направляясь к лесу.

— А теперь? — спрашивает она.

— Теперь нам предстоит устроить праздник, — отвечаю я.

Ева удивлённо поднимает бровь, но не возражает. Она не спорила с самого начала всех этих торжеств: по случаю лета, победы, возвращения магии…

Мы вместе спускаемся с башни и берёмся за подготовку.

Город истощён. В первые дни после освобождения он почти не напоминал то место, которое я знала зимой. Торговые ряды исчезли, а на их месте выросли площади, где публично карали ведьм и предателей.

У Нириды есть записи, которые я не решилась читать; отчёты, в которых кто-то с маниакальной аккуратностью вёл счёт — сколько человек убивали в день. Я видела эти площади, видела остатки последних костров, где тела уже были сняты, а остался лишь пепел. Но не хватило духа спросить, сколько их было.

Я помогала, как могла: своим присутствием — в облике Лиры, Королевы королев, что освободила их, — и своей магией.

Но есть раны, которые не способна исцелить ни королева, ни Дочери Мари. Им нужно время. Им нужно больше, чем магия.

Сегодня вечером дворец откроет двери для всех. Похороны погибших в бою уже состоялись, но сегодня мы вспоминаем тех, кто погиб за долгие годы правления Львов.

Двадцать долгих лет — и многие так и не успели достойно проститься с родными.

Как Арлан.

Хотя жилые покои остаются закрытыми, вся нижняя часть дворца, сады и аллеи, что тянутся к лесу, открыты. С наступлением заката люди начинают собираться, сначала с робостью, не решаясь пересечь ворота, пока кто-то из слуг не зовёт их пройти внутрь.

Многие остаются в садах, не осмеливаясь заходить в здание. Самые смелые прокладывают путь — заглядывают в залы, прогуливаются по танцплощадкам, останавливаются в залах отдыха.

Я жду на одном из широких балконов. Из одного из залов доносится тихая музыка струнных, но её почти не слышно из-за голосов гостей и детского смеха.

С этого места я вижу другие балконы, распахнутые окна и тех, кто уже занял места, чтобы наблюдать за действом.

Нирида подходит ко мне, когда последние лучи солнца скрываются за верхушками деревьев, окрашивая горизонт в медный оттенок.

Она прекрасна в своём чёрном мундире, с развевающимся плащом. Её золотистые волосы — яркое пятно, почти полностью распущены, лишь одна коса убрана со лба, чтобы не мешать обзору.

— Они счастливы, — говорит она вместо приветствия.

— Надо бы обернуться Лирой и объявить, что дворец теперь принадлежит народу.

Нирида бросает на меня предостерегающий взгляд, но тут же смягчает его.

— Сейчас им нужна она, — напоминает мне.

Я тяжело вздыхаю.

— Наверное, ты права. — Но они нуждаются и в тебе, — добавляет она и бросает на меня внимательный взгляд. — Как ты собираешься это сделать? — Сегодня Ева будет Лирой, — объясняю я. — А я буду… просто собой. — Это немало, — замечает она.

Наверное, это комплимент.

Я смотрю вперёд. Солнце медленно исчезает за горизонтом, и пламя свечей начинает гореть ярче на фоне сгущающейся тьмы, как и огни города, которые видны за лесом. Скоро наступит время.

— Кажется, я так и не поблагодарила тебя, — шепчет она.

Я поворачиваюсь к ней. Ветер колышет её золотистые волосы.

Было время, когда Нирида ненавидела меня за то, что я была Лирой. Потом, когда я призналась ей в той деревушке у подножия Проклятой, думаю, она возненавидела меня за то, что сочла меня капризной и безответственной.

Тогда я была сломана. Я не знала, кто я такая, не знала, кем хочу быть, но точно знала, чего не хочу: больше никогда не играть роль Лиры.

Ей было трудно понять это — ведь превыше всего для неё были Волки, Эреа и надежда, которую им даровала Королева Королев.

Кажется, теперь мы обе немного лучше понимаем друг друга.

— За разрушенные стены? — спрашиваю я.

Она слегка улыбается.

— За то, что спустилась в ад ради моего лучшего друга.

Нирида ни разу не спросила меня о цене.

Я тоже улыбаюсь ей в ответ.

— Не за что. Это не было обременительно, — шучу.

Она кладёт руки на балюстраду, всё ещё с улыбкой, и чуть наклоняется вперёд, замечая, как небольшая процессия провожает Лиру к помосту, который соорудили в саду.

Кириан идёт рядом с ней. Он подаёт ей руку, чтобы она могла спуститься с лошади, но остаётся позади, когда Лира поднимается на помост, окружённая солдатами.

На нём тоже плащ, несмотря на летнюю жару, и когда он двигается, рукава открывают его руки — крепкие, сильные. Остальная его одежда, как и у Нириды, выполнена в военном стиле, но в ней чувствуется нечто торжественное, чего нет в боевой броне: кожа мягче, детали утончённее. Он тоже одет для того, чтобы почтить павших.

Мы обе наблюдаем, как Ева произносит речь — ту, которую могла бы произнести и я. Она подбирает слова с осторожностью, вовремя изображает нужные эмоции и оставляет слушателей с желанием услышать ещё больше.

Именно тогда, к концу её речи, один из солдат подаёт сигнал, и все начинают готовиться.

Свечи загораются, их пламя передаётся от одной к другой в сгущающемся мраке.

Нирида достаёт бумажный фонарик, разворачивает его и протягивает мне.

— Мне понадобятся обе руки, — шепчу я.

Возможно, дело не в том, чтобы управлять магией руками. Но я точно знаю, что мне понадобится полная концентрация. Я уже видела, как это делала Камиль — в тот раз, когда она запечатала мой биотц-союз с Кирианом и союз Евы с Ниридой, — но смогу ли я повторить?

— Тогда я зажгу его за нас обеих, — шепчет она, и, не дожидаясь, возвращается внутрь и приносит тонкую свечку, чтобы зажечь фонарь.

Пламя колышется под дыханием ветра, и она бережно прикрывает его руками.

Внизу Ева всё ещё говорит.

— Она всегда побеждала меня в уроках Диалектики, — шепчу я, готовясь к финалу. — Обожала слушать собственную речь.

Нирида смеётся, но в глубине её серых глаз я улавливаю тревогу.

— Я всё ещё не понимаю, как Орден смог…

— Обмануть нас? Использовать? Промыть нам мозги так, что мы были готовы с радостью отдать за них жизнь?

Нирида кивает. Глотает. Не решается сказать вслух.

— За кого мы зажигаем этот фонарь? — шепчет она.

Вокруг нас всё больше людей выходят на балконы. У кого-то фонари уже готовы, кто-то торопится, чтобы успеть вовремя.

Я смотрю вниз — на Еву, на Кириана, на солдат, пришедших оплакать павших. Лес за ними — тёмный мазок зелени на фоне ночи.

— За мать, которой я никогда не знала, — шепчу. — За отца, которого никогда не увижу.

Раньше мне казалось, что я вижу их во снах — ту рыжеволосую женщину и мужчину с тёмными волосами, качающих новорождённого. Я думала, что это воспоминание, украденный у смерти дар.

Теперь я знаю — это были не они.

По спине пробегает холодок, когда я снова замечаю Кириана внизу. Три года. Именно столько у нас есть, чтобы воплотить в жизнь то видение — или мы оба умрём. Кириан пообещал это ведьмам Лиобе, тем, что прокляли меня. Времени было больше, но он сам сократил его, заключив второй договор с Эли — внучкой той самой ведьмы, с которой заключил первый. Он хотел узнать, как снять браслет Тартало, который я всё ещё носила. Не получилось — и теперь у него есть три года, чтобы зачать ребёнка с ведьмой.

Со мной, если верить этому видению.

Эрио всегда показывал мне его как ускользающее будущее, возникающее в момент, когда я была на грани смерти. Я не понимала, почему, пока Кириан не признался мне в правде о сделке с ведьмами. Теперь я знаю, что этот сон — нечто большее. Это песня возможного будущего… с Кирианом. С ребёнком.

Я качаю головой и пытаюсь выбросить это из головы.

— А ты за кого зажигаешь? — спрашиваю, и мне немного стыдно, ведь я задаю вопрос, лишь бы перестать думать о проклятии, висящем над нами, как острое лезвие.

— Тоже за отца, — отвечает она почти сразу. — И за сестру.

Я сглатываю. Никогда не спрашивала об этом раньше.

— Прости. Нирида кивает. — Сегодня мы почтим их память. — Это были Львы? — Они сражались за Волков, когда убили родителей Лиры. Я была слишком мала, а моя мать оказалась достаточно умной, чтобы вымаливать прощение, умолять пощадить нас обеих. Я видела, как она опустилась на колени перед теми, кто отнял у неё мужа и дочь, — и научилась: некоторые битвы выигрываются другим днём.

— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я.

Может, это звучит глупо. Может, она подумает, что я не знаю, что сказать. Но это искренний вопрос. Мне тяжело это понять, потому что когда я думаю о своих родителях, я чувствую только пустоту: вязкую, густую и страшную. Она прилипает к костям, как что-то чужое, на что я будто не имею права.

— Каждый день, — отвечает она, закрывая глаза на миг. — У меня есть новости из Сирии. Мои шпионы утверждают, что на этот раз весть о смерти наследника действительно дошла до королевы Морган и короля Аарона.

— Наконец-то, — шепчу я. — Это что-то меняет?

Её руки всё ещё оберегают пламя фонаря.

— Аарон и Моргана останутся на троне. Если он умрёт, следующим в линии будет один из его племянников — Ланс. Мои шпионы говорят, что он покинул дом в Тане и перебрался в Сирию.

— Хочет быть ближе к короне. Нирида кивает, и я больше ничего не говорю. Да и времени уже нет.

Речь подходит к концу, эмоции, звучащие в словах Евы, переполняют слушателей. Мы видим их лица, полные чувства, дрожащие руки, сжимающие огни надежды…

И вот Ева поднимает руки к небу — и я тоже, точно отражение.

Фонари выпускаются из рук одновременно с тем, как десятки светящихся искр рождаются в воздухе.

Сначала никто не понимает. Потом следуют приглушённые возгласы удивления. Один мальчик отскакивает в сторону, когда одна из искр пролетает мимо него, и замирает в восторге, осознав: они не обжигают, не причиняют боли, не несут вреда.

Именно он — первый, кто поднимает руку, чтобы дотронуться до магического света. Он мигает, будто живой, колышется в воздухе и поднимается выше, к небу, вместе с остальными фонариками.

Искры, которые я создала, переплетаются с теми, что выпустили другие, и вскоре всё небо заполняется ими: светящиеся точки на фоне наступающей ночи, души, что этой ночью найдут дорогу домой.

Тишины нет, но царит торжественность — в тихом смехе, в трепетных шепотках, в сдержанных вздохах.

Я думаю о той ночи зимой, когда пережила нечто похожее — в тот день, когда Кириан понял, что Лира мертва.

Он понял это по моим глазам. Так он сказал.

Той ночью меня повели в лес Армиры, в то самое место, где народ продолжал держаться изо всех сил. Раньше эти огни зажигались, чтобы отогнать зло, прогнать тьму. Свет против мрака.

Но со временем, с приходом Львов, этот смысл изменился. Так же, как они присвоили образ Гауэко и назвали своей его силу, они сделали и с огнями: превратили их в символ сопротивления.

Мы здесь. Нас много. Мы живы.

В тот день, во время церемонии отсайла в лесу, огни сияли особенно ярко, и именно тогда я поняла одну вещь. Сегодня… я тоже могу заставить их светиться так.

Я складываю ладони — и гашу свет.

Мгновенно исчезает сияние внутри дворца. Исчезают огни, доносящиеся из города. Те, кто наблюдает, замечают это — и вскрикивают. Затем исчезает мерцание звёзд. И гаснет свет Иларги.

Рядом со мной Нирида выпускает сдержанный вдох.

Магия струится через меня: свет вспыхивает ярко, рядом с фонариками. Но и тьма становится всё гуще, всё глубже. Это… слишком просто. Настолько, что я сжимаю ладони ещё сильнее — всего чуть-чуть, просто чтобы узнать, сколько ещё продержится этот контраст.

Сияние самих фонариков начинает дробиться на фрагменты, словно отсекается. Свет перестаёт освещать лица тех, кто держит их в руках, и тех, кто только что отпустил. Они просто растворяются во мраке, в то время как он продолжает разрастаться. И чем больше темноты, тем громче становятся вздохи, тем явственнее слышны восклицания и даже испуганные крики.

— Одетт.

Я даже не понимаю, что сделала, пока не оборачиваюсь на голос Нириды… и не вижу её.

Вокруг меня — только огоньки, плавающие в небе. Всё остальное — тьма. Глубокая, абсолютная и… душераздирающая.

Я ослабляю хватку — и вижу её лицо. Взгляд взволнованный, серьёзный.

— Прости, — шепчу я.

Нирида сглатывает.

Это был всего лишь миг. Но в тот миг не существовало ничего. Ничего, кроме темноты.

Я всматриваюсь в лица людей — и замечаю, как быстро страх исчезает. Почти никто до конца не понял, что произошло. Возможно, подумают, будто всё это — игра воображения или преувеличение.

Но я знаю правду.

Теперь я понимаю: я могу погрузить весь мир в самую глубокую тьму.

Я смотрю на свои пальцы. И понимаю ещё кое-что: мне это не стоило вообще ничего.

Мне пора будет возвращаться внутрь — скоро.

Я чувствую свою магию в воздухе, в ночном небе, как часть Эреи, этого дворца, этих людей.

Я пробираюсь на кухню, где всё бурлит: слуги снуют туда-сюда, готовя блюда, которые вскоре подадут гостям. Запечённый картофель, посыпанный стружкой сыра. Яйца-пашот на мягких булочках. Десерты с джемом…

Я хотела просто взять воды, но в итоге краду пару пирожных, выхожу обратно — рот полный, пальцы перепачканы шоколадом — на один из балконов, откуда всё ещё видно небо, полное фонарей.

Я наслаждаюсь тишиной… пока за спиной не останавливаются шаги. Я сразу чувствую чей-то взгляд.

Это Аврора.

На ней простое платье, ничем не выдающееся на фоне пышных нарядов её сестры. Волосы убраны назад, чёлка зачёсана, и теперь, при открытом лице, в её чертах гораздо легче разглядеть сходство с братом — особенно в глазах.

Как только она улыбается, у меня возникает острое желание уйти прочь… но я веду себя прилично.

— Наслаждаешься вечером? — спрашиваю.

Аврора делает шаг вперёд и поднимает голову. Летающие вокруг огоньки освещают её лицо.

— На самом деле, я только пришла. Была в госпитале, помогала. Не могла просто стоять и ничего не делать, — добавляет она. — Каждый раз, когда я замирала, перед глазами вставало тело моего брата, лежащее на том алтаре.

Она даже не смотрит на меня.

— Мы не рассказали, — тихо предупреждаю я. — Даже если слух о его смерти дошёл далеко, сейчас мы говорим о исцелении.

— «Исцелении», а не «возвращении с той стороны», — замечает она. — Ладно. Обе мы знаем, насколько важны слова.

Тишина рядом с ней заставляет меня нервничать, и когда она просто стоит молча, устраиваясь рядом, говорить приходится мне.

— Что теперь будешь делать? Вернёшься в Армиру?

— Думаю, нет. По крайней мере, пока. Я хочу продолжать помогать в госпитале. Хочу научиться делать это правильно. Возможно, даже попробую пройти обучение.

— Ты хочешь стать целительницей.

Аврора кивает.

— Армира может подождать. Не думаю, что Эдит захочет возвращаться туда в ближайшее время. Она захочет помочь — наладить снабжение в городе, привести в порядок управление и… ну, всё то, что у неё получается так хорошо. — Аврора улыбается. — А Кириан… он ведь тоже не собирается возвращаться. Так что мне там больше нечего делать.

— У тебя разве не осталось друзей? — спрашиваю.

— С дружбой всё сложно, когда ты не можешь игнорировать даже безобидную ложь или слова, сказанные из вежливости.

— Могу представить, — киваю я.

Она снова улыбается, теперь чуть шире.

— Да, я уверена, что можешь. С самого начала, как только тебя увидела, поняла — ты умеешь жить среди лжи. У тебя даже аура меняется, когда ты превращаешься в неё. Вся твоя жизнь становится ложью.

— Я стараюсь с этим завязать, — говорю шутливо.

— Мой брат влюбился в тебя ещё до того, как понял, кто ты на самом деле, верно?

Вот оно — опасное мерцание в её взгляде.

— Это уже тебе придётся спросить у него, — отвечаю.

— А ты? Когда ты поняла, что готова отправиться в ад ради него?

Я сдерживаю улыбку. Она прекрасно знает, куда я пошла и что сделала, и каждое слово в её вопросе выбрано с точностью хирурга.

— До того дня я никогда серьёзно не задумывалась, стоит ли наведаться в дом Гауэко, — отвечаю, с тенью иронии в голосе.

Аврора чуть склоняет голову набок, и на её лице появляется едва заметное сомнение.

Чёрт. Неужели она может распознать ложь вот так просто? Столь тонко уловить, когда кто-то не договаривает?

— Но ты ведь знала, правда? Такие вещи понимаешь даже без слов, без размышлений.

— Да? Думаешь, это так просто — знать?

— Ты, должно быть, очень любишь моего брата.

Меня пробирает дрожь, когда я думаю об этом. О всём, что мы не сказали друг другу, и о том, как много всего мне хотелось бы ему сказать… тогда, когда я уже не могла.

В голове звенит эхо моего крика, как молитвы, как отчаяния, которое разрывает грудную клетку:

Нет. Нет… Кириан, я тебя люблю. Слышишь? Кириан… Я тебя люблю. Люблю так, как не любила никогда. И ты мне нужен. Нужен рядом, потому что если тебя не будет… Я умру, Кириан. Я умру без тебя.

— Кириан ни слова не сказал, — говорит вдруг Аврора и цокает языком. Возможно, хочет немного разрядить напряжение, которое повисло между нами. — Он не захотел делиться подробностями вашей связи. Даже несмотря на то, что всё и так ясно. Что между вами происходит, кем вы являетесь друг для друга… Думаю, он молчит потому, что вы просто… не говорили об этом.

— Некоторые вещи необязательно проговаривать, — возражаю я.

— Ты ведь сама в это не веришь, — парирует она и смотрит на меня выжидающе. Я не отвечаю — и тогда она продолжает: —Почему мой брат до сих пор не знает, что ты его любишь?

Вопрос — как стрела, прямо в сердце.

— Ты слишком уверенно говоришь о чувствах, которые тебе не принадлежат, — замечаю.

— Так скажи это вслух — и узнаем, правда ли это, — бросает она вызов.

— Я уверена, что это так не работает.

Аврора тихо смеётся и вздыхает.

— Ты права. Это действительно так не работает, — признаёт она и кладёт ладони на холодный мрамор перил. — Лжи, которые мы рассказываем себе, порой бывают такими же настоящими, как правда. И весят в сердце ровно столько же.

Она остаётся рядом со мной ещё какое-то время. Не настаивает, не задаёт лишних вопросов — хотя я уверена, что ей очень хочется. Если бы она была чуть более жестокой… или обладала стратегическим прагматизмом Эдит, наверное, смогла бы вытащить из меня всё, что хотела. Но она добрая. Она — чистая. И она жалеет меня.

Так что мы остаёмся в молчании. И она не заставляет меня произнести то, с чем я пока не готова столкнуться вслух.

ПОЖИРАТЕЛЬ ЛЖИ

В одну особенно тёмную ночь я наблюдаю за девушкой, что осмелилась бросить вызов самим богам — из тени, которую она же и сотворила.

Её тело едва справляется с тем, чтобы удержать силу, такую юную и новую, а теперь ещё и… иную. Она исходит из её пор и её души, из склеенных осколков, из каждого обрывка, который она соткала и вновь распустила, пока не стала той, кем является сейчас.

— Опасное создание, — произносит голос, нарушая моё созерцание, и все мои тени напрягаются, как заострённые копья.

Мне в ответ смотрит пара жёлтых глаз — безумных и сияющих, как солнце, на лисьей морде.

— Слишком темно, чтобы разгуливать по ночам, Азери, — предостерегаю я.

Бог не двигается с места, но я знаю — он боится. В прошлую нашу встречу он убегал, поджав хвост. Остался без ужина по моей вине, а мальчик Кириан и его младшие сёстры выжили.

История пошла бы иначе, если бы не этот глупый лис, неустанно ставящий свои голодные инстинкты выше всего остального.

— Твоя маленькая подопечная тоже к этому приложила руку, — замечает он, но не смотрит ни на неё, ни на огни, что парят теперь в небесах. Люди празднуют, ничего не подозревая о том, что происходит в их лесу. Но если бы кто-то из них подошёл ближе и обернулся… полагаю, он бы уже никогда не оправился от увиденного.

— Прекрати за ней следить, — оскаливаюсь я.

— Почему? — усмехается он.

Одного движения моей головы достаточно, чтобы Азери сделал шаг назад, но упрямец не уходит. Он остаётся — почему-то, что мне пока неясно.

— Ты знаешь самые тёмные тайны смертных. И знаешь, чем тебе грозит нарушить мои границы.

— Не злись, — мурлычет он, но я чувствую страх, что просачивается из него, как яд. Он не может скрыть его. — Я не хочу тебя раздражать. Мне просто любопытно, зачем ты всё это затеял. Зачем снова нарушил правила — после того, что произошло в прошлый раз?

Я поднимаю морду и указываю ей — на Одетт, что сидит, скрытая в тенях.

— Она и есть последствие того, что произошло тогда. Вся её родня — это последствие. — Я делаю паузу. — Люди сильные, смелые и наделённые такой мощью, что способны сразить тех, кто некогда убивал даже нас.

— Да, сильные. Но также порочные, — добавляет он. — Жалкие. Эгоистичные, временами.

— Твои любимчики, верно?

Азери решается сдвинуться. Его лисья фигура скользит среди теней, огибая клочья тьмы, будто те — колючие заросли. Он едва улыбается. Полуулыбка хищника, которому представили роскошное блюдо — ложь, обман, фальшь.

Предполагаю, Одетт ещё совсем недавно была бы для него лакомством.

— Почему ты снова выводишь их из себя, Гауэко?

— Их? — переспрашиваю я. — А как же ты? Разве тебя не раздражает, когда нарушают правила? — Я намеренно провоцирую его.

— Мне? Честно? Всё равно, — отвечает он, и я знаю — это правда. — Хочешь вернуть смертного? Да ради бога, он всё равно сдохнет через пару десятков лет. Хочешь дать силу человеческой женщине? Пусть наслаждается, пока может. Всё равно не надолго.

Я усмехаюсь, и он хмурится — потому что не понимает. Для него всё действительно так просто. Именно поэтому ему никогда не было трудно принести в жертву людей, семьи, целые деревни… поколение за поколением ведьм, если это обеспечивало ему вкусную добычу.

— Для вас они — ничто, верно? Пара десятков лет… какая мелочь.

— А для тебя разве иначе? — парирует он, и в его голосе ощущается кислотный привкус его магии. Его влияние скользит в тишине ночи, медленно, лениво, но ощутимо.

Лгать в его присутствии сложно. Даже мне.

Но правда никогда меня не пугала. Он это знает.

— Спроси, что хочешь, и убирайся. Или останься — и узнай, нарушу ли я сегодня законы крови, что сдерживают наших.

Мои клыки сверкают в темноте — как серебро при свете луны.

Шерсть на спине Азери встаёт дыбом.

— Что происходит… или что должно произойти? Если будет война, я хочу знать.

— А с чего ты взял, что я должен тебе это рассказывать?

— Потому что я поддержу тебя, когда настанет момент.

Я смотрю на него в упор, и лис не улыбается. Он, как и я, не может произносить ложь — но он умеет рассказывать истории. Между его словами слишком много пространства. Да, правда, он бы поддержал меня… но, возможно, всего лишь в одном бою, в одном решении. Потом его верность могла бы сменить сторону. А может, она с самого начала принадлежит сразу нескольким.

Я тяжело вздыхаю.

— Успокойся, лис. Я не собираюсь развязывать войну против своих братьев.

— А тогда против кого? — настаивает он, и в голосе звучит хищная проницательность.

Мне кажется, он уже догадывается. Что-то в его сущности, как пожирателя лжи, чует мои намерения. Возможно, мне и стоит рассказать ему. В конце концов, наши судьбы переплелись на той горе, полной чудовищ.

— Ну что ж… подойди ближе. Требуй ответы снова. Давай узнаем, действительно ли твоя бессмертная жизнь стоит мне войны с моими братьями.

Но не сегодня. Сегодня я не хочу говорить.

Азери опускает морду, делает шаг назад и злобно рычит, но уходит.

Я остаюсь один в лесу. Лишь Одетт всё ещё рядом. На мгновение она поворачивает голову в мою сторону, в темноту. Её глаза словно находят меня — но я знаю, что увидеть меня она не может.

Она отворачивается, глядит на дворец Эреи и обнимает себя, вздрогнув.

И всё же… возможно, она и правда что-то почувствовала.

Глава 7

Одетт

Я отошла довольно далеко от дворца. Настолько, чтобы отсюда любоваться им целиком: башнями и балконами, изящными балюстрадами и большими окнами залов на первом этаже.

Я продолжаю удерживать в небе светящиеся огоньки без усилия. Почти не чувствую, как магия покидает меня — разве что лёгким отдалённым шорохом, едва уловимым покалыванием где-то внутри.

Несмотря на расстояние, я всё же не одна. Много людей ушли подальше от центра праздника, спасаясь от душных залов, переполненных балконов и шумных садов, где дети носятся друг за другом. Те, кто искал тишину, как и я, прогуливаются между клумбами и молодыми деревцами или присели на низкие каменные бордюры, обозначающие границы.

Я устроилась на каменных ступенях, ведущих к дорожке, что петляет между разными садами, и именно там замечаю приближающуюся ко мне фигуру.

Сначала мне кажется, что это Кириян, но очень быстро я понимаю, что от праздника отдаляется Арлан. Его волосы собраны в высокий пучок, на нём доспех — куда менее лёгкий и куда менее парадный, чем у капитана или командорки, — а к бедру пристёгнут меч в ножнах.