Всадники ветра (Двойники)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

…Это было после целого дня демонски-утомительной работы. С несколькими другими я как раз сделал длительный полет над фронтом противника. Спал, должно быть, как удавленный, и проснулся, почувствовав, как кто-то теребит теребит меня за плечо и стаскивает с койки.

Открыл глаза — а окне темно, разве только немного светлее обычной ночной черноты. Вгляделся — кто предо мной — вижу — начальник эскадрилья. Сел.

— Товарищ Штреб, — говорит начальник, — собирай свои манатки и пойдем.

— А сколько время? — спрашиваю, натягивая сапог.

— Время, — говорит, — детское. Четвертый в начале!

Пошли лагерной улицей. Вижу — ведет меня начальник будто к штабу. В чем дело? Тут он сам рассказывать подался.

— Товарищ Штреб, штаб только что получил известие об отрезанных частях. Оказались в полной сохранности. Они отступили и укрепились около Мавры — в ста трех верстах отсюда. Это вне линии боев, смекаешь! Население и крестьяне — ничего, прогнали наши ребята бандитов, установили там советскую власть. Только вот денег, понимаешь, не хватает. Начпобриг телеграммой просит тысяч двадцать золотом. В нашей кассе хватит! Мы посылаем туда эти деньги!

Помедлил начальник, кладет руку ко мне на плечо.

— Товарищ, это дело щекотливое, все-таки такая цифра. Но ты человек испытанный, тебе доверить можно. Нас разделяют белые, да леса вокруг — золото можно доставить только лётом. Чувствуешь? Доставишь мешок и привезешь расписку. Вылетите сейчас — я уже велел твою машину готовить. Как она у тебя?

— Машина ничего, работает!

— Ну, вот. Наблюдателем тебе даем Сумина. Он малый на ять — металлист бывший, подпольщик… А вот и штаб. Золото получить и командировку.

Хорошо — входим. Штаб как штаб, — все мы знаем, какие они из себя бывают. Прокуренная комнатка, по углам винтовки грудами, карты, пестрые плакаты. В середине стол, около него — человек пять столпились. Подошел ближе, смотрю.

Лежит на столе газета развернутая. На газете — груда золотых кругляков с четверть аршина высотой. Комиссар возьмет монетку, передаст начштабу, тот ее в брезентовый мешочек.

Комиссар возьмет монетку, передаст начштабу, тот ее в брезентовый мешочек.

Остальные смотрят, счет ведут. Смотрю и я.

Наконец, кончили, мешок завязали. Круглый, тугой, на двух ладонях уложится, а весом больше пуда. Руку так и оттягивает. Дали его мне с бумагами, пошли к самолету.

Интересно знать, что говорят всякие там кабинетные… спецы о теперешнем состоянии нашей авиации? В каком виде может быть самолет, из ночи в ночь стоящий без всяких крыш и футляров — прямо под открытым небом. Разве только мы брезентом наших летунов прикрывали, да в лучшем случае, на скорую руку навес сколачивали.

Вижу — совсем готов мой коняга. Выведен из под навеса, один моторист мотор проверяет, другой под брюхом возится. Стали пропеллер запускать. Подхожу и я.

Спрятал мешок под сиденье, привязал хорошенько. Еще раз осмотрел мотор, тросы управления, пулеметы — ни один летчик не подымется, своими глазами не увидав, все ли в исправности. Тут и Сумин подошел. Сели. Даю полный газ. Пошли.

Путь наш я еще до подъема вычислил. При скорости сто пятьдесят мы в Марве через три четверти часа будем. Мотор работал исправно, высоту хорошо забрали. У меня перед глазами измерительные приборы, карта, у наблюдателя сзади — полевой бинокль. Все в порядке.

Но тут-то и началась переделка.

Когда мы вылетели, на земле еще темновато было. А тут в высоте — полный свет. Летим над расположением белых. А они как начнут почем зря крыть.

Первая шрапнель разорвалась далеко — красивым таким желтоватым облачком. Разрыва за трескам мотора почти не слышно. Вторая ближе, третья еще. Нащупывают. Беру ручку на себя, забираю высоту и влево. Снова начиняют настигать. Разрывы так кругом и ложатся.

Странное ощущение — лететь в версте, в двух над землей и знать, что кто-то на тебя охотится, что каждое такое облачко, окажись оно около, и тебя, и машину твою в горячий бифштекс обратит! Мы-то привыкли, а вот если кому впервой — думаю, жутковато.

Однако, постреляли, постреляли и бросили. В чем дело? Чувствую — наблюдатель меня за плечо трогает.

Обернулся — вижу, приподнялся он на сиденье, из-под шлема — возбужденные глаза, показывает вниз черным пальцем в кожаной перчатке. Я посмотрел.

Земля — мутная, зелено-синяя мягко плыла на запад. Под ногами темно-синяя лента реки, светлые пятна домов, четкие морщины дорог и окопов. И вот над самой поверхностью выделяется, блестя плоскостями, крестик самолета.

Сквозь гром мотора улавливаю слова наблюдателя.

— Смотрите — еще один! — его палец показывает как будто уже и другое место.

Смотрю. Из светлого крестика выросла целая летная машина — идет, несомненно, к нам. А от земли еще одна такая же штука подымается.

Конечно, при других обстоятельствах я бы немедленно принял бой. Такая уж наша профессия — мертвых петель и пулеметных обстрелов. Однако, с пудом золота, при срочном задании…

Выдался пасмурный день. Как раз над нами висела темная завеса туч. Накручиваю высоту — 1000, 1200…

Мы теряемся в мокром густом тумане. Может быть, уйдем!

Пробив молочную занесу, снова набираю скорость. Ушли определенно! Нет! Немного позади из облачной каши выталкиваются две одноместных машины.

Все дело в том, что мой двухместный разведчик уступал в скорости одноместным Ньюпорам противника. Я оглянулся — Сумин хладнокровно и тщательно готовил пулемет. По стальному полукругу перед сиденьем передвигался короткий черный ствол. Я осмотрел свой — привинченный впереди над стеклянным щитком перед глазами. Пощупал рычажки у ручки — что ж, надо отгрызаться…

Высший пилотаж — вот, пожалуй, главное в воздушном сражении! При помощи разных сложных фигур и поворотов нужно зайти в наиболее уязвимое место противника — сверху, сбоку, с хвоста и полить его оттуда свинцовой струей. А когда перед вами не один, а целых два противника, наука крутых виражей, скольжений на хвост и на крыло и прочая летная мудрость приобретает особое значение…

Два врага — серебристые, стремительные, неподвижно распластанные хищники с сияющими кругами винтов впереди и внимательными лицами летчиков за ними — брали нас с разных сторон. Я воспользовался этим.

Я бросился на одного, сжимая пальцем пулеметную кнопку. Сзади била мерная чечетка суминского пулемета. Промчавшись мимо, — над моим ухом свистнул смертельный бич, — я круто забрал высоту и стал между солнцем и вражескими машинами.

Теперь я мог их рассмотреть сверху. Один из пилотов — с выступающими из кабинки офицерскими эполетами и лихо заломленной на голове фуражкой — тоже брал высоту, резко задирая нос машины.

Другой шел в боковой обход.

Я начал пикировать на первого противника.

Все, конечно, знают эту введенную немецкими летчиками фигуру. Я выключаю мотор и с двигающимся носом, мотором вниз, резко, несколько метров в секунду, лечу на находящегося подо мной. Получается впечатление, что я хочу сшибиться с вражеским аэропланом! Потом, когда противник уйдете дороги, выравниваю планы и снова становлюсь в позицию, уставившись вверх неподвижным лбом машины. Трюк рассчитан главным образом на нервность неприятеля! Хотя, сказать откровенно, ни один приличный летчик вообще не должен знать, что такое нервы!

Но мой золотопогонный враг, очевидно, не знал этого. Увидев отвесно падающий самолет с двумя гремящими пулеметами, он нелепо рванулся в сторону. Возможно, что и несколько десятков верно направленных пуль сыграли здесь свою роль. Как бы то ни было, машина белого начала кувыркаться и исчезла в серой поверхности под нами. Я повернулся ко второму.

Он не зевал в это время. Он бросился мимо, почти задев крылом наше хвостовое оперение. Я почуял ровный треск его пулемета и увидел мгновенно возникшую линию дыр, идущих от конца крыла к нашему мотору. Он сделал резкий вираж и снова пошел в атаку.

Можно представить себе эту картину — в голубой прозрачной бесконечности над темной линией туч вьются друг около друга два ядовитых огромных насекомых с широко разбросанными поверхностями мощных крыльев. Внутри каждого — человек, единственная мысль которого — уничтожить, сбросить, вывести из строя машину противника. Если принять во внимание, что летчик серьезно поврежденного самолета почти никогда не достигает земли живым, мы поймем серьезность и ожесточение такого боя!

Итак, наш противник оказался искусным и упорным бойцом. Но на полдороге к нам с ним произошла нежданная авария.

Серебристая машина начала медленно наклоняться — из-за стеклянного щитка за пропеллером смотрело совершенно бледное лицо. Потом по передней части корпуса пробежали почти невидимые голубоватые тени. Пополз легкий дымок. Мы подожгли вражескую машину!

Самолет перевернулся через крыло и выровнялся опять. Пламя быстро распространялось.

Центром огня был бензиновый бак. Черным пламенем вспыхнул фюзеляж. Начала гореть обшивка крыльев.

И вот мы увидели, как в дымном бесцветном огне продолжающего сохранять равновесие самолета выросла скорченная фигура. Фигура закрыла лицо выброшенными вперед руками; отделившись от самолета, она темным камнем пронеслась вниз. Летчик предпочел мгновенную смерть медленному сгоранию в падающих обломках!

Через несколько секунд жарко пылающий факел исчез в верхних слоях облаков!

С обоими было покончено. На это пошло не больше пяти минут. Мы снова неуклонно шли в нужном направлении.

Но в то же время я с легким сердцебиением почувствовал, что и с нами произошло что-то неладное.

Мотор работал неровно, машина давала правый крен, указатель скорости отмечал катастрофическое снижение, а обернувшись к Сумину, я понял, что не одним этим выражается начало наших неудач.

С моим наблюдателем что-то произошло. Он весь осел в кабинке, выставив над ее бортом бессильно склоненную вперед голову в шлеме. Убит, без сознания, ранен?

Посмотрел на измерители: альтиметр давал меньшую высоту, указатель скорости отметил огромное снижение. Воздушный бой все же оказался для нас роковым!

Я не хотел спускаться! Я знал, что вынужденная посадка в центре враждебной территории грозит многими опасностями и приключениями! Но, к сожалению, мое желание играло здесь очень небольшую роль.

Еще раз альтиметр! Мы падали, падали со скоростью сотен метров в минуту!

Выбора не оставалось. Я выключил подозрительно стреляющий мотор и перевел самолет на планирование. Спуск замедлился, принял более нормальный вид. В ушах свистел ветер. Мы падали виляющей змейкой, делая зигзаги над непомерно быстро вырастающей землей.

Внизу была зеленая, несколько меняющая в одну сторону цвет, поверхность. Как-то сразу эта поверхность превратилась в сплошной лиственный покров и начинающееся от него ровное поле с проселочной дорогой и кучкой домиков вдалеке.

В моем положении не приходилось слишком выбирать место посадки. Только… по возможности… сохранить… от крушения… Я выбрал травянистый плац у самой опушки леса.

Я сделал последнее движение рулями и отстегнул ремни сиденья. Трава надвинулась почти вплотную. Самолет скользнул по твердому грунту.

Подпрыгивая, мы пробежали несколько метров и остановились, увязнув правым колесом, в неглубокой рытвине и устремив к небу левое умоляющее крыло…