Всадники ветра (Двойники)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Три вещи подлежали выяснению прежде всего: насколько сильны и как можно исправить повреждения самолета, состояние Сумина и ориентация — в месте посадки.

Последнее было почти невозможно определить. Во время боя я потерял ориентировку, не до того было и Сумину. Я знал одно: судя по времени полета, мы должны были быть недалеко от места назначения. Лесистая местность показывала, что зона расположения белых войск осталась позади.

Справа неподвижно вытягивались темные стволы, протягивая к нам мохнатые шуршащие тусклой зеленью лапы. Слева — вдалеке — чернела кучка домиков и плетней, около которой двигались человеческие фигурки. «Мирные крестьяне», — сказал мне бинокль. Несколько фигур темным растущим пятном двинулись в нашу сторону. Я подошел к Сумину.

Он был жив. Толчок от соприкосновения с землей привел его в сознание. С искривленным болью желто-зеленым потным лицом он дрожащими пальцами пытался расстегнуть ремни сиденья.

Ремни разомкнулись. Опираясь на меня, Сумин вылез из кабинки. Но, коснувшись земли, он пошатнулся и неожиданно упал плашмя.

Весь бок шинели был пропитан темной сочащейся жидкостью. Я расстегнул одежу. Пулеметная пуля навылет пробила бок. Крови было немного, думаю, имело место маленькое кровоизлияние внутрь. Я быстро перевязал рану. Сумин мог говорить только полушепотом, придушенным и хриплым.

— Оставь, товарищ, — его липкая рука стиснула мою кисть, — что с самолетом? Мотор… брось меня здесь… Золото… — он закрыл ввалившиеся глаза.

Действительно, пришло время заняться самолетом. Стремительный спуск — фактическое падение — привлекло к нам внимание чуть ли не всех жителей поселка. Прибежали рваные, босоногие мальчишки и опасливо столпились в отдалении. Потом прибавилось несколько взрослых. По дороге тянулись все новые любопытные. Не обращая на них особого внимания, я подошел к машине.

Ее положение было ужасно. Пули белых успели-таки наделать нам вреда!

Был пробит цилиндр, испорчено зажигание. Я не говорю уже о многих следах пуль на крыльях и стабилизаторе. Что делать?

— Что делать?

За короткое время осмотра, любопытных накопилось больше, чем можно было ожидать. Человек тридцать в грязноватых цветных рубахах, с морщинистой кожей цвета шинельного ремня, частью в смазных сапогах, частью в новеньких лыковых лаптях стояли плотной стеной, громко дыша, не произнося ни слова и рассматривая мой аппарат. Я выпрямился. По толпе прошел тихий гул, она сдвинулась плотнее.

Скажу откровенно — сообразительность — основное качество каждого красвоенлета! Я быстро сопоставил возможности, оценил основную конъюнктуру. Положив руку на крыло, я начал мою первую публичную речь.

— Ребята, — сказал я, небрежно опуская руку в карман шинели. — Вы видите, со мной произошло несчастье. Самолет разбит, товарищ ранен. Я похож на воздушный шар с выпущенным газом! Вы видите, — моя рука продвинулась к опознавательным знакам — пятиконечным звездам на концах крыльев самолета, — мы красные, ребята! Нам нужно пробраться к своим. Они недалеко — вы, конечно, знаете где. Нужна лошадь с телегой! Плачу николаевскими!

Последняя фраза подействовала лучше всех. Толпа заволновалась. Вперед вышел узкогрудый мужик в высоких сапогах, с расстегнутым воротом рубахи.

— Что же, довезти можно, — мужик заскреб волосатую грудь, — хоть я довезу, хоть кто другой. Только уж ты, товарищ… или как там тебя… не оммани. Расплатись по-божески. Кто вас знает, живодеров, — докончил он уже тише.

Я понял. Чтобы поднять самолет, нужно дать регулятор на полный газ! Чтобы мне поверили, нужно показать деньги! Но в том и дело, что при мне были только наши дензнаки. Рисковать — доставать золото из мешка…

Между тем, толпа скисала. На мое новое обращение последовал такой же уклончивый ответ. Нужно было сделать нечто решительное.

И здесь произошла самая в моей жизни непростительная глупость!

Я взглянул на распростертого в траве раненого, на самолет, на добродушные лица крестьян и решил рискнуть. Я влез в наблюдательную кабинку, вынул мешок из-под сиденья, раскрыл его и вытащил пару десятирублевок.

Сделал я это, конечно, не слишком неловко, собственным телом и бортами кабинки заслонив мешок от нескромных взглядов. Но все-таки таковые имелись. Наметанные на мешочниках мозги сопоставили с моей возней в самолете появление на свет божий двух кружков мягко-желтого блеска.

Все остальное пошло как по маслу. Двое подняли на руки глухо стонущего Сумина, открывая наше шествие в деревню. За Суминым шел я, неся под мышкой запутанный в шинель, оттягивающий руку груз.

Опять промах — мне нужно было как-нибудь незаметнее вынуть пудовый тючок. Слезящийся взгляд того же узкогрудого парня заприметил мои странные усилия.

Итак, мы пришли в деревню. Деревня оказалась рядом крепко сбитых, полугородского образца домиков с железными даже крышами. Нас провели внутрь второй от края избы.

Сумина положили на лавку. Везти с собой человека в его положении было невозможно. Я решил поручить его попечениям кого-нибудь из крестьян. Высланный мной по прибытии отряд красноармейцев сделает что-нибудь с ним и с брошенным самолетом!

В бревенчатой комнате стлался мягкий полумрак. В маленькое окошко я видел мальчишку — хозяйского сына — запрягающего лошадь.

Самого хозяина не было — он исчез неизвестно куда. Я сидел на лавке у окна и жадно пил топленое молоко из горячей глиняной миски. Я был счастлив в предвкушении благоприятной развязки моего дела!

Наконец, телега готова, нужно ехать. Пожал руку моему беспомощному товарищу, подхватил сверток под мышку, вышел на крыльцо. Но то, что я увидел, было некоторой неожиданностью даже в этот день событий и приключений.

Перед избой собралась густая толпа тревожно ропщущих крестьян. К уже виденным прибавилось много новых. Мой узкогрудый знакомец и здоровый мужчина в черном пиджаке и смазных сапогах были, очевидно, главарями сборища.

Сделав вид, что мне плевать с высокого дуба на все опасения и страхи, я прижал локоть к мешку и двинулся вниз.

Бородач в пиджаке стал на моей дороге.

— Ну что? — мой резкий окрик заставил его отшатнуться.

Но толпа прихлынула снова, выталкивая делегата вперед.

Он заговорил:

— А то! Мочи нашей не стало. Красны, белы — много вас здесь шляющих. Каждый тащит, каждый на чужое зарится! Лошадей увели, скотина передохла. Мочи, говорю, не стало. А ты вот что — отдай мешок и уходи с богом.

Я не произнес ни слова. Но, должно быть, мое лицо приняло дьявольски-страшное выражение. Толпа шарахнулась, в задних рядах закрестились. В то же время в руках у многих сверкнули ножи и короткие угрюмые обрезы. Я выхватил наган.

Из заднего ряда хлопнул выстрел. Пуля ударилась у косяка в двух вершках от головы.

Выстрелив в самую гущу, я прыгнул назад и запер дверь на задвижку.

Я понял все. Ясно — это обыкновенное бандитское гнездо — логово кулаков и самогонщиков! Простые крестьяне не стали бы действовать так решительно.

Досчатая дверь затрещала. Сзади послышался стон.

Я обернулся. На скамье, согнувшись почти до колен и придерживая бок рукой, сидел Сумин. В слабом кулаке качалось дуло револьвера. Несколько раз он пытался начать и не мог выговорить ни слова.

В дверь ударили теперь уже чем-то тяжелым. Я придвинул к ней стол и поднял револьвер. В этот момент Сумин собрался с силами.

— Подожди, Штреб, — его слова пресеклись стоном, — подожди. Мне умирать… Ты все равно не отсидишься здесь. Помоги сесть наискось от двери… Так… Черт, какое мученье… Теперь выстрели сквозь дверь — они отбегут. Тогда быстро распахни ее — пока отсюда будут стрелять, они не решатся ворваться… они не догадаются — они думают, что я совсем выбит из строя. Ты вылезешь в это окно — телега еще ждет. Гони к лесу. Мы перехитрим… Понял?

Бедный Сумин, честный, храбрый товарищ! Раненый, умирающий, раздавленный страшной болью, он нашел в себе силы оказать последнюю услугу рабочему делу! Пусть читающие эти записки вспомнят добром красного героя, погибшего безвестно и одиноко!

Я поступил так, как сказал он. Выстрел через доски наполнил громом и дымом избу и отогнал от двери осаждающих. Я отбросил досчатую поверхность и снова пальнул в открывшийся прямоугольник.

Тогда стал стрелять Сумин. Разумеется, он не метился, да и не в этом совсем было дело. Нужно было приковать внимание бандитов к двери. А в это время я подбежал к боковому, открытому снаружи окну.

Я подбежал к боковому, открытому снаружи окну.

Едкий пороховой дым застилал нутро дома. Я тихонько выставил раму — наружный воздух обвеял лицо необыкновенным ароматом. Я просунул в окно одну руку, потом часть туловища, почти вылез, вернее вывалился сам и вытащил драгоценный мешок.

Мне везло — здесь не было ни души. С другой стороны кричали, грохотала стрельба, сыпались стекла. Пошатываясь, я пробежал несколько шагов, бросил сверток на соломенную подстилку телеги, вскочил в нее сам и ударил лошадь вожжами. Она рванулась вперед, сразу ударяя всеми четырьмя копытами. Мы вынеслись на проселочную дорогу.

Меня увидели — вопль многих голосов возвестил это.

Я вскочил на ноги, покачиваясь на прыгающем дне телеги, выкрикивая бессвязные фразы. Я закрутил в воздухе длинный конец тонкий веревочных вожжей. Скоро дома, плетни, крики затерялись вдали.

С быстротой цепеллина, удирающего от четырех истребителей, моя худая клячонка неслась вперед и вперед — к растущему зелено-синему, необъятному лесу.