Всадники ветра (Двойники)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Но, проскакав всего километра два, я понял, что этот способ передвижения в глубокой степени ненадежен и слаб. Несмотря на все усилия, мой экипаж уже начал сдавать, переходя в привычную рысь повседневной езды. А между тем, добрых два десятка верст отделяли меня от дружеского лагеря. Что оставалось делать?

Посреди узкой черной, с глубокими колеями дороги я остановил телегу, соскочил на землю и обрезал кожаные постромки. При помощи вожжей мешок был прикручен к острому, вздрагивающему крестцу. Потом, вскочив сзади сам и употребляя все меры воздействия, я снова погнал мою рыжую скотинку.

Подкрепляемая энергичными пинками, она проскочила первые редкие деревья леса и поскакала по широкой лесной тропе.

Скажу откровенно — у меня не было никакого плана действий, вернее, был один — основной план. Я решил как можно быстрее проехать лес, придерживаясь главной магистрали. Я знал — непосредственно за лесом начинались наши посты. Мне казалось почему-то, что после удачного бегства от бандитов покончены всякие отношения между ними и мной. На самом деле оказалось, что я недооценил притягательной силы моего проклятого груза.

Моя лошаденка шла крупной рысью, подбрасывая меня на хребте, остром, как руль Ньюпора. Кругом была лесная тишина, мягкий шорох листьев, чириканье птиц, качание ветра в верхушках стволов. Постепенно к этим звукам начали примешиваться посторонние — страшные своим внутренним значением.

В лесном легком воздухе плыл тихий перестук частых отчетливых звуков, Почти неуловимые вначале, они становились ясней и громче, превращаясь в дружный топот дюжины конских ног. Несколько всадников неслись по той дороге, где только что отстучали копыта моею коня. За мной была организована погоня!

Я сильно хлестнул лошадь и стал пятками бить ее раздувающиеся бока. Она прибавила ходу. Но когда через несколько минут я снова прислушался к звукам позади, я понял, что меня быстро настигают.

Нельзя было терять ни секунды. Остановить лошадь, сорвать с ее спины мешок, гикнуть и сильно ударить ее поднятым с земли суком! Она помчалась дальше. А я подхватил золото и нырнул в зеленую стену кустов, вытянутых вдоль дороги.

Я лежал на животе, вдыхая жирный, смолистый запах земли. Рядом со мной — серый мешок. Я собирался с силами и смотрел на дорогу.

Вот по ней пронесся первый всадник — чернобородый детина с обрезом в руке, нещадно погоняющий выкормленную лошадь. Немного сзади — скакали остальные — молча, пригнувшись к животам неоседланных животных. Они пронеслись, как призраки, и исчезли за поворотом.

Я вскочил с земли. Подхватив мешок, я стал поспешно пробираться сквозь паутину, листья и сухие ветки.

Самое кошмарное воспоминание моей жизни — следующие несколько часов. Быстрая ходьба, почти бег через колючие кусты и кочки, когда все тело разбито, а в немеющих руках виснет страшная тяжесть! Эта тяжесть толкала меня о стволы деревьев, пригибала к земле. Сначала я нес золото под мышкой, потом на спине, потом сделал из гимнастерки что-то вроде свободной петли, верхней частью охватывающей мою шею, а нижней — мешок. Я шел, оступался, шел снова. Я измок совершенно — по моему лицу, слепя и капая на грудь, лился горячий пот. В висках было хрустящее постукивание, сердце гремело, как винт на малом газе. Я шел и шел, почти не разбирая дороги.

Сначала, отойдя еще не слишком далеко, я услышал сзади треск и что-то похожее на людские шаги. Я припал к земле и притаил дыхание. Но треск прекратился. После этого ничто постороннее не нарушало моего мучительною путешествия.

Наконец, лес стал редеть. Толстые стволы сменил молодняк, между верхушками заголубело бледное небо. Я прошел немного еще и сквозь решетку стволов увидел покатый плетень и приземистые избы большой деревни.

Но тут вставал еще более сложный вопрос. В какое место я попал, каково настроение жителей этой деревни? Было бы слишком обидно, чтобы груз, пронесенный мной сквозь столько несчастий, в конечном счете оказался бы в руках врагов. Я решил временно, до выяснения положения, скрыть его в надежном месте. Для этого нужно было вернуться немного назад.

Я спустился в глухой и глубокий овраг с густой растительностью по краям. Внизу серебрился узкий ручей. На одном краю оврага росла искривленная береза. Ухватившись одной рукой за ее ствол, другой, вооруженной складным ножом, я стал рыть глубокую яму.

Теперь запомните вы, читающие зги строки! Золото зарыто на глубине полуаршина, под раздвоенной березой в овраге, в ста шагах от опушки леса, выходящей к деревне Огнево. На концах оврага стоят два пня, каждый из которых отмечен условным знаком.

Зарыв мешок, я засыпал его, разбросал лишнюю землю, сверчу прикрыл зарытое сучьями и мхом. Я знаю — самый проницательный не найдет этого места без особых указаний. Уже потом, лежа в моем убежище, точно узнав, где я нахожусь, я начертил прилагаемый план.

Когда работа окончилась, уже темнело. Идти в деревню я решил только в ночном мраке. Я до одурения напился воды и несколько часов неподвижно пролежал на дне оврага, наслаждаясь шитым покоем и безопасностью.

Вдали мычали короны, выла собака. Потом утихло все.

Когда стало совсем темно и только в двух шагах можно было рассмотреть окружающее, я стал тихонько красться к деревне.

Не буду вдаваться в подробные описания. Я тихо перелез плетень, бесшумно прошел широкой улицей до крайней избы и заглянул в окошко.

Внутри дрожащий желтый огонек коптилки освещал белую холщовую рубаху и взлохмаченную голову молодого парня; нахмуренно шевеля губами, он читал печатный листок. Услышав мой тихий стук, он поднял голову, быстро встал и двинулся к двери. Я отошел от окна.

Странно-молча, точно дожидаясь меня и осторожно, как вор, хозяин впустил меня внутрь. Я прошел темные сени, вошел в избу. Мерцающий стол и кусок скамьи тонули во тьме, напирающей со всех концов. Листка на столе уже не было. Я сел к огню.

В то же время вошедший вслед за мной хозяин вел себя очень странно. Мне показалось, что он даже как-то отшатнулся, когда я взглянул на него. Мне показалось, что его глаза неестественно округлились и лицо стало совсем белым. Он стоял, как вкопанный, не отводя от меня глаз.

Мне сделалось как-то неловко. Я заговорил:

— Вот что, хозяин, нет ли чего пошамать? Верь совести — с утра не ел ничего. Если дашь…

Парень вышел из странного оцепенения. Немного дрожащими — мне показалось — руками он вынул из шкапчика хлеб и отрезал толстый ломоть. Резал он левой: на правой руке не хватало трех пальцев. Никогда еще я не ел с таким удовольствием!

Между тем, в окно послышался новый стук. Хозяин вздрогнул и быстро вышел в сени. Начался заглушенный разговор.

Я вскочил и, не переставая жевать, положил руку на теплую сталь в кармане. Мне пришла дикая мысль: каким-то необыкновенным образом я узнан и парень посылает за подмогой — схватить меня.

Крестьянин вернулся. Увидев меня, стоящего у самой двери, он уже совершенно откровенно попятился назад. Я понял, что мои подозрения оправдались. Я взял его за плечо и медленно приблизил к его лицу дуло нагана…

Смотрю на часы и вижу, что пришло время кончать мои записки. Иначе может оказаться поздно. Посланный может вернуться каждую минуту, а я еще должен открыть мой тайник и скрыть туда бумаги. Поэтому как можно короче доскажу остальное.

Я остановился на странном недоразумении, происшедшем между мной и Бубновым. В то время, как я думал, что он выдает меня белым, он сам принял меня за офицера, открывшего его планы.

Деревня, в которую я попал, находится в двадцати верстах от Медынска. Медынск занят большим белым отрядом, деревня — разъездом казачьего «батальона смерти». Удивляюсь, как, пробираясь через плетень, я не был замечен их часовыми.

В Медынске к этому времени уже созрело рабочее восстание. Под влиянием нескольких вожаков бедняцкое Огнево решило примкнуть к своим городским товарищам. Крестьяне уже вооружились, приготовились, нужно было только окончательно обсудить время и место восстания. Совещание назначили ночью в избе у Бубнова, красноармейца-инвалида, одного из организаторов дела. Потому-то мой хозяин и был так испуган, вместо одного из ожидаемых односельчан впустив военного-незнакомца. После он сообщил мне, что совершенно потерялся при нашей встрече. Листок, который он читал, был воззванием красных войск — каждого владельца такой бумажки казаки вешали на месте.

Этим я кончаю мои записки. Скоро мы узнаем, в каком положении дело медынских повстанцев. Здесь вопрос решен окончательно: крестьяне озлоблены, по первому знаку, двойному выстрелу из нашей избы, они бросятся на белых.

Сквозь щель выглядываю на улицу — совсем пусто, все повстанцы делают последние приготовления. Интересно, с какой осторожностью проводится заговор — офицеры живут вполне спокойно и даже не подозревают ничего. Как они будут удивлены…

Снова повторяю — я так ясно обозначил местонахождение золота, что каждый, имеющий в руках план, может найти его. Пишу к тому, что не знаю, сколько времени проживу еще. Схватка будет жаркая — в «дивизионе смерти» ребята отчаянные… Кроме меня, двое крестьян-коммунистов посвящены в тайну местонахождения этих записок…

Исписал последний листок. Кончаю. Кладу карандаш в карман.

Да здравствует наш красный воздушный флот! Да здравствует советская власть и дело освобождения трудящихся всего мира!.

На этом кончились записки военного летчика. Иванов и Фенин сидели неподвижно. Мак отложил стопку в сторону и взял несколько новых листков.

— Я продолжаю читать, — медленно сказал он.