Всадники ветра (Двойники)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Профессор жил на противоположном конце города, минутах в двадцати ходьбы от завода. Толкнуть облезлую, желто-зеленую дверь столовой! Засаленное меню лежало на грязной скатерти столика. Мак задумчиво пообедал, выпил бутылку пива и снова зашагал по пыльным улицам Медынска.

Красавица — дочь профессора — ее худощавое лицо с голубыми глазами, красный рот, упругие бедра не выходили из головы журналиста. После наладившегося вагонного знакомства, как-то она примет его теперь, в родном доме?

Улица Марата — та самая. Третий дом от угла — есть. Одноэтажный, серый, с рядом маленьких окон, он скромно выступал среди яблочных деревьев окружающего его сада. Щеколда калитки щелкнула, и узкая тропинка, ведущая между деревьями к крыльцу дома, открылась глазам вошедшего. Но звякнувшая во тьме собачьей будки цепь заставила его быстро отступить обратно.

Из ржавых досок высовывался конец изогнутой проволоки. Мак дернул — протяжный звон, сопровождаемый собачьим лаем, пронесся в ответ. Мак подождал и дернул сильнее. На этот раз послышались ленивые шаги.

Калитка отворилась. Толстая рябая баба смотрела сонными глазами. Гипнотизируя ее взглядом и изящной внешностью, Мак пояснил цель своего посещения.

Баба повернулась и закачалась к крыльцу. Мак последовая за ней. Лязгнувшие песьи зубы сомкнулись в двух вершках от его колена.

— Пал Николаич! Пришли там к тебе! — крикнула баба в сенях. — Газетный сотрудник из Москвы! Статью, грит, написать хочет! — донесся уже из-за двери ее пониженный голос.

Мак стоял в светлых скрипучих сенях против обитой рогожей двери. За дверью что-то шуршало, упала какая-то тяжесть. Дверь отворилась, пропуская сначала беспокойную голову, а потом и всю фигуру профессора Добротворского.

Что это был именно профессор — делалось ясным после первого же взгляда. Из заплатанного, запахнутого вокруг голой шеи пиджака выступал бледно-розовый, гладкий, окруженный жидкой коронкой рыжеватых волос череп. Но подобный недостаток растительности сверху щедро компенсировался широкой всклокоченной бородой, огибающей худые скулы и бледный рот хозяина. На переносице поблескивало золотое пенсне. Отличительные признаки заканчивались орехообразной шишкой телесного цвета чуть пониже профессорского виска.

— Чем могу служить? — подозрительно прищурился хозяин. — Вы представитель печати? Из Москвы? — Маку почудился облегченный вздох. — Да, да я могу дать вам кое-какие материалы. Пожалуйте в кабинет! — профессор зашуршал в комнаты.

— В настоящее время, — усевшись в кресло у письменного стола, он стал пристально рассматривать свои узловатые пальцы, — изменившиеся, гм, обстоятельства дают мне снова возможность вплотную заняться основной работой. Должен отметить, что нет судьбы страннее судьбы русского изобретателя! Правительство и частная инициатива равнодушны к взлетам — да, именно к взлетам научной мысли! А теперешнее стремление к объединению науки с политикой, — он осторожно и криво улыбнулся, — также не слишком способствует спокойствию занятий. Денежная нужда последних месяцев… Если бы не счастливо сложившиеся обстоятельства, я бы вообще не знал, как продолжить разработку моего открытия… Вы, может быть, слышали что-нибудь о принципе реактивной ракеты?

Мак качнул головой, не отводя глаз от поразившей его обстановки кабинета.

Кабинет был большой и светлый, окнами выходящий в густую зелень сада. Все стены были закрыты высокими полками с неровными грудами книг и рукописями, перетянутыми в толстые пачки.

Но полок не хватало. Книги, брошюры, рукописи свисали вниз, к полу, откуда ответно вставали такие же кучи бумаг и серых папок. Бьющее в пол солнце мешалось с книжной пылью, превращаясь в многоцветные столбы косо стоящих спектров.

С потолка блестела модель металлического ракетообразного сооружения. Даже стол, заваленный книгами и чертежами, не избег общей участи. Одна груда переплетенных томов, повисшая над самым краем, особенно привлекала внимание журналиста…

— Реактивная ракета для пассажирских межпланетных сообщений, — тонким, как будто обиженным голосом начал профессор, — уже в течение ряда лет признана вполне возможной многими серьезными учеными. Мой коллега Циолковский доказал теоретическую возможность пуска такой ракеты с Земли на Луну. Это нечто вроде огромного, пустого внутри ядра, движимого постоянными взрывами — отдачей газов, выходящих из его нижней части. В 1913 году Эспо Пэльтри, председатель французского общества воздухоплавания, подтвердил правильность такой конструкции. Это уже не выстрел из огромной пушки, о котором писал Жюль Верн, это не фантастический прибор Уэльса! Нет, это вполне реальная, доказанная вещь…. Вы… Надеюсь, вы улавливаете мои мысли?

Мак издал утвердительный звук. Конечно же, он улавливал их. Но критическое положение груды книг властно захватило и не отпускало его внимания. Странно, как может она висеть в таком положении и не свалиться на пол? И как, вообще, блуждает профессор в этих непроходимых бумажных чащах?

— Вы понимаете, товарищ, практическую ценность такого снаряда? Увеличивая и уменьшая изнутри силу взрывов, пассажиры ракеты могут регулировать ее скорость. Ракете дается не один первоначальный, а ряд перманентных толчков — следовательно, им не угрожает опасность быть раздавленным в момент отправления. Вот в общих чертах, что говорит об этом чистая наука. Мои же работы…

Мак сделал несколько заметок. Ему показалось, что медленно и незаметно, незаметней движения гренландских ледников, книги скользили вниз. Неудобно указать, но если рухнет такая махина…

— Мои работы, — профессор возбужденно встал, опираясь ладонями в стол, — мои работы переносят идею межпланетных сообщений из теории в жизнь! Я нашел способ немедленно же приступить к использованию таких ракет!

Подумайте, товарищ, открытием межпланетных путей мы мгновенно разрешим наши земные бедствия. Я сразу нахожу исход для наших политиков всех цветов! Для империалистов — завоевывать Луну, для социалистов — учреждать коммунистические колонии на каком-нибудь Марсе. Классовая борьба исчезнет сама собой! Теснота нашей планеты…

— Извиняюсь, профессор..!

Этого нужно было ожидать с самого начала! Как бы потеряв последнюю надежду удержаться, книги разом качнулись вбок и с треском рухнули на пол. За первой грудой поползла вторая, скользили несколько рукописных пачек… Неловкая попытка Мака уменьшить катастрофу только усилила ее размеры. Растрепанные, переплетенные и непереплетенные книги, тонкие рукописи, связки исписанных листков покрыли пол густым бумажным слоем.

Профессор вскочил из-за стола, сел на корточки, яростно поблескивая шлифовкой стекол, стал водворять книгу за книгой на тот же край перегруженного стола. Опустившись рядом, Мак старался класть их ближе к центру. Ликвидация события подходила к концу, когда одна странная мелочь разом нарушала созерцательное настроение Мака.

Поднимая одну из пачек, он увидел небольшую фотографию, наполовину высунувшуюся из ее серых недр. Он потянул. Бесцветные глаза, слегка приплюснутый нос и костлявое лицо в красноармейской форме глянули с темного лака картонного четырехугольника. Внизу карточки стояла неясная надпись.

Мак не успел прочесть даже первых букв. На его рукав резко легла бледная, испачканная чернилами кисть. Другая такая же ловко выхватила пачку из рук журналиста.

…другая такая же ловко выхватила пачку из рук журналиста.

Он оглянулся. Усталые, застекленные глаза профессора смотрели на него злобно и растерянно.

— Простите…

— Разрешите сообщить вам, товарищ, что я никому не позволяю рыться в моих бумагах! Это… это неэтично, наконец! Если каждый встречный, воспользовавшись случаем…

Мак вскочил на ноги.

— Честное слово, профессор, я и не собирался узнавать ваших тайн! — профессор слегка побледнел: — и я попросил бы вас выбирать выражения! Только потому, что здесь портрет человека, с которым мы только что говорили о вас…

Бледность профессора перешла в раздражительный румянец. Нагнувшись, он старательно отряхивал незапачканные колени.

— И так как этот человек говорил, что не знаком с вами…

— Он не солгал вам, товарищ! Я не знаком ни с одним из здешних жителей. Эта карточка, — профессор недоуменно держал ее лицевой стороной к себе, прикрыв нижнюю часть пальцем, — я не знаю, как она очутилась здесь. Может быть, Нина… Да, конечно, Нина! — совсем смутившись он вдруг резко швырнул всю пачку в ящик стола. — Ну, и как же: будем мы все-таки заканчивать нашу беседу?

Нина! По спине Мака, снова усевшегося возле стола, прошел легкий холодок и на сердце навалилась смутная тяжесть. — Неужели у нее есть какая-нибудь связь с Ивановым? Странно — он так плохо отозвался об ее отце… Да и когда они могли успеть… Спросить ее? Но на каком основании, по какому праву? После полуторачасового знакомства в вагоне… Мак решил временно не затрагивать этого неприятного вопроса. Потом, если их знакомство укрепится…

Жаркие объяснения профессора продолжались. Доказав огромные горизонты межпланетных сообщений, он дрожащими руками вынул из среднего ящика и расправил на столе сверток каких-то чертежей.

— Здесь суть упрощенной конструкции, которой суждено перевернуть весь ход мирового прогресса! Этот аппарат… — трепетным голосом объяснял профессор… Любезно поддакивая и делая заинтересованное лицо, Мак прислушивался к звукам, идущим из других комнат.

Дома ли она? Захочет ли вообще повидаться с ним? Профессор кончил объяснения и скрестил свой детски-нетерпеливый и робкий взгляд с рассеянным взглядом журналиста.

— Да, да, — промямлил Мак, энергично чертя строчки каракулей на листке блокнота. — Да, это необыкновенно счастливая и богатая идея. Если профессор позволит, он посвятит ей один из своих очередных очерков. Ведь он еще раньше слышал об этой идее — лицо профессора просияло — от его дочери Нины Павловны! — профессор посерел и кисло улыбнулся. — Мы познакомились в вагоне… Она просила зайти… Может, можно сейчас…

Профессор сорвался с места и быстрыми шагами ринулся к внутренней двери.

Недоумевающий гость шел следом.

Профессор миновал комнату с буфетом в углу и со скатертным столом посредине и стукнул в следующую дверь. Звучный голос — голос вагонной спутницы — ответил изнутри. Профессор пошел обратно. Мак надавил ручку.

Она сидела в глубоком кресле у перил крытой террасы, держа на коленях неразрезанную книгу. Она была в светлом домашнем платье. Увидев вошедшего, она улыбнулась и подняла руку, заставившую сердце у двери забиться сильней и кровь прилить к голове.

— Александр Ильич? Здравствуйте! Садитесь сюда поближе!

— Благодарю вас! — Снова омраченный только что происшедшим, держа шляпу на коленях, Мак сел на стул у самого кресла.

— Ну что же, рассказывайте! Как вы освоились с нашими достопримечательностями? — Она расхохоталась. — Не говорила ли я — здесь гоняют коров по главной улице и развозят воду в особых повозках! А ваши авиационные дела?

— Ничего, Нина Павловна. То есть, не ничего, а хорошо! — Мак бледно улыбнулся.

— Это интересно, расскажите… Вы сейчас от папы? Да что это у вас такое надутое лицо?

Мак глядел в ее чистые, небесного цвета глаза. Черт, почему это его так расстроил этот случай? Ну, да все равно — пойти начистоту! Или это недоразумение, или…

— Да, Нина Павловна, я от него. Там произошел странный случай, Нина Павловна! Видите ли, у профессора оказался портрет моего нового знакомого — военлета Иванова!

— Да? — ее голос прозвучал холодным удивлением.

— Ну, и вот… профессор сказал, что этот портрет попал к нему от вас… Мне, конечно, все равно… То есть, не все равно, а… Для восстановления истины, главным образом… Я сам сознаю, что не имею основания задавать вам такие вопросы…

Некоторое время она молчала, перелистывала книгу на коленях. Вертясь на стуле, Мак мучился тысячью угрызений. Так глупо начать разговор! Она, несомненно, обиделась. Он никогда не умел обращаться с женщинами. Конец знакомству.

Но она не обиделась. Она пристально и серьезно посмотрела ему в лицо.

— Этот портрет? Однако, Александр Ильич, вы странно начинаете наше знакомство! Да, конечно, он попал к папе от меня. Видите ли, я собираю коллекцию карточек авиаторов… То есть нет, я шучу, конечно. — Она понизила голос. — Слушайте, была такая встреча! Он подарил мне ее с надписью… Вы видели надпись? — она подождала испытующе: — Понимаете, я оказала ему поддержку в одном деле в Москве. Но дайте обещание — я не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал об этом деле и о портрете. В особенности, не обмолвитесь ему! Ни в каком случае! Дайте честное слово!

— Не говорить никому? Тайна? — немного растерянно улыбнулся Мак.

— Тайна! — серьезно подтвердила она. — Я очень прошу вас. Вы будете молчать? Честное слово?

— Честное слово и красная присяга журналиста! — улыбаясь, произнес Мак, склоняясь к ее протянутой руке.