Время льда и огня

35

В некоторые вещи невозможно поверить сразу — например, что вот эта утлая речушка Рысь со своими песчаными отмелями так же мирно бежала все в тех же берегах, пока я скитался в своих невообразимых нетях, что вот это одноименное местечко, выплывающее из-за крыла гидроплана, все так же жило, работало, женилось, хоронило своих покойников, толковало о том о сем по-соседски под нашим ласковым, невысоким солнцем… Словом, с тем, что все это время дома шла нормальная жизнь, трудно свыкнуться.

Гидроплан описал широкую дугу и приземлился на утоптанном выгоне старика Огастуса. Оказывается, у гидропланов для подобных случаев предусмотрены колесные шасси, откидные такие, у бортов собственно лодки.

Я спрыгнул на землю и помог выбраться Полковнику. На мой взгляд, он нисколько не сдал за эти четыре месяца, разве что седины прибавилось. В свою очередь, он с любопытством приглядывался ко мне и наконец спросил:

— Это что, ночники теперь вот так экипируют свою пехоту?

Я понял, что его впечатлил мой скафандр с Галакси, но при посторонних — при ординарце и пилоте — распространяться об этом не хотелось. О моем пребывании на спутнике я намеревался рассказать отцу наедине.

— Нет, там прежняя традиция — меха. Косматая армия, но это им идет…

Я потянулся за своей поклажей, но ординарец уже вытащил тугой узел. Веснушчатый страж вынужден был вернуть мне все, вплоть до автомата. Мы пошли к дому той самой дорогой, которой рысили на наших добрых конях, направляясь на это злополучное интервью, с которого все и началось. Старый Огастус в клетчатой засаленной рубахе издали помахал нам; еще несколько женщин и детей из дворни сбежались поглазеть, и неизвестно еще, что их больше интересовало — я или гидроплан. Ординарец и пилот шли за нами, неся мои пожитки.

Ах, сколько же раз снилась мне эта лужайка перед домом, да и он сам, не говоря уже о его обитателях, — и вот сбылось! Тетушка Эмма встала с кресла на террасе и торопливо заковыляла навстречу — я обнял, приподнял ее невесомое тело…

— Петр!

— Тетушка!

Ну, и тому подобное. Человеку без чувства дома этого не понять. Вся прислуга, вплоть до последнего конюха, приветствовала меня будто какого-то триумфатора — хотя на самом деле я всего лишь достаточно успешно выбрался из многих неприятностей. А вот сверхзадачу, поставленную еще давным-давно передо мной Полковником, — эту самую сверхзадачу я не решил и потому чувствовал в душе пустоту и неловкость.

После ванны и превосходного обеда, во время которого тетушка не раз принималась плакать, Полковник и я остались наконец одни, и лишь тогда мне удалось изложить ему достаточно связно все события. Во время моего рассказа он сидел неподвижно, лишь в некоторых местах слегка похлопывал ладонью по ручке кресла.

— Ну, и возле валунов этот конопатый, из дозора, остановил меня. Остальное вы знаете…

Мы с Полковником когда на «ты», когда на «вы». Сейчас я как бы докладывал официально, потому и предпочел такое обращение. Старый Франк Ковальски был верен себе — он если что и почувствовал во время моего рассказа, то виду никакого не подал, он просто стал расспрашивать о том, что его больше всего заинтересовало. С особенным пристрастием он расспрашивал о Галакси. В конце концов я не выдержал:

— Что это вы, отец, так интересуетесь спутником? Ведь есть враги поближе и посерьезнее, например южане!

Полковник помолчал, повертел в пальцах кисть чехла.

— Видишь ли, о южанах мы знаем почти все. В мегаполисах везде наши агенты, да и ты вот принес много нового. А новый противник — это всегда неожиданность.

— Галакси — противник?

Это было сюрпризом для меня. Полковник скупо улыбнулся:

— Потенциально. Для меня вообще все, что находится вне Рассветной зоны, — потенциальный, а то и реальный враг. Я сторонник такого, может, несколько пещерного взгляда на вещи.

Он отхлебнул вина из бокала, захваченного с собой из столовой. Под потолком жужжала муха. Клен за окном помахивал широкими лапами под несильным ветром; вообще, мне в некоторые секунды казалось, что я и вовсе никуда не отлучался из дому.

— Ну что ж, ты держался достойно и добыл много новых сведений…

Пожалуй, это была наибольшая похвала, на которую мог расщедриться Полковник. Я был рад и тому.

— Из стана южан мне доносили кое-что о тебе. От ночников тоже поступали смутные сведения, пока вы не бежали от Кшиша… Тут связь пропала. Тогда я решил, что нужно действовать и с другой стороны.

Вот оно как! Если он говорит такое, значит, в тот момент все равно что похоронил меня.

Полковник продолжал:

— Наша агентура вышла на эту трассу, к штольне, ну да ты знаешь. — Он сделал еще один маленький глоток, я присоединился. — Южане вообще народ крайне самоуверенный, единственный серьезный враг для них — это спутник.

— Так вы уже тогда знали про Галакси?

— Больше догадывались. Тебе же известна доля несчастных козопасов — у них нет развитых технических служб, приходится использовать чужие. Словом, как всегда, мы добрались до материалов Крамера, затем внедрили наших в обслугу поезда — там курсировал автоматический поезд, да ты знаешь, — и в конце концов проникли в штольню, к самой установке…

Я слушал, затаив дыхание. Да, Полковник не бездействовал в трауре.

— Операция стоила нам жизни нескольких от личных агентов. Но взгляни сюда, сынок…

Полковник грузно поднялся, подошел к стене и открыл спрятанный в нише тайничок, наш домашний сейф. Вытащил белый цилиндрический футляр, отвинтил крышку и выставил на стол — а что же он выставил на стол? Странную штуку, похожую на шестигранный кристалл, всю пронизанную серебристыми проводниками, образующими немыслимой густоты и сложности паутину. Внутри ритмически пульсировал алый огонек — кристалл жил. Еще не слыша объяснений Полковника, я уже знал, что это такое.

— «Фокус»! Да как же вам удалось?

Полковник вместе со мной созерцал эту невероятную вещь. Наконец сказал:

— Я сам не верил, когда они выставили передо мной эту штуку. Лишь после того, как ее обследовали специалисты, уверился полностью. Это подлинник, не кукла от южан…

— У нас что, нашлись специалисты?

— Нет, что ты. Пришлось доставать на стороне…

Ясно. Полковник, скорее всего, распорядился похитить каких-то ученых из южан. Он подтвердил мою догадку.

— Да, южане здорово потерпели, ничего не скажешь. И еще потом их крепко наказали со спутника, словом, они и так были на взводе, а уж когда узнали, что «фокус» украден не кем-нибудь, а нами, гречкосеями… Ну, что говорить, ты Крамера знаешь. Я тоже — в прошлом постоянно сталкивались. Можешь представить его реакцию.

Он поставил пустой бокал на столик и с великими предосторожностями погрузил пульсирующий кристалл обратно в сейф. Казалось, его беспокоила каждая лишняя минута, проведенная этой драгоценностью вне укрытия.

— Что там вспыхивает все время? — спросил я напоследок.

— Фотонный таймер. Так мне сказали.

Полковник запер сейф, но опять садиться не собирался: его, как всегда, ждали дела. Я тоже встал, намереваясь идти вслед за ним. Но старик не пустил меня.

— Нет-нет, ты еле стоишь на ногах. Надо отдохнуть, на днях будет много хлопот.

— Да я не устал, — ответствовал я, хотя глаза мои слипались. — А что за хлопоты?

— Донесли, что готовится карательная акция южан, а может, даже попытка отвоевать это добро. — Полковник кивнул в сторону сейфа. — Они уже пытались наказать нас на болотах — хорошо, там ночники нам помогли…

Я вспомнил остов плавающего танка. Значит, война. Недолго радовался я мирному возвращению.

Со времени моего усыновления в Малабаре — свыше четверти века назад — я жил безвылазно в нашем имении, покидая пределы округа Рысь лишь в скаутских походах, ну и еще сопровождая Полковника в охотничьих экспедициях на северные топи (эти впечатления я когда-то описал Норме). Что заложено во мне Полковником, помимо кровожадной науки побеждать, так это любовь к стабильной основательной жизни на земле. На нормальной земле, под нормальным солнцем, а значит — в Рассветной зоне. Головоломная эпопея с прыжками из пояса в пояс, а то и вовсе за пределы земной атмосферы, только утвердила меня в этой склонности. И хотя местный патриотизм способен вызвать лишь улыбку, а наш флаг с желтым кружком над зеленой полосой (несложная символика) больше всего напоминает яичницу, теперь, впервые в жизни, меня посетила тревога об этом крае.

Сейчас я прекрасно представлял себе гигантскую, все еще не проявленную, скрытую мощь южан, уникальные возможности спутника и сравнительную недоступность, а значит, и безопасность ночников. И что значила для них Рассветная зона? Всего лишь косная сонная ферма, снабжающая пропитанием всех вокруг (кроме разве что Галакси)… Обеспечивающая свою безопасность полным нейтралитетом и хронической готовностью всем услужить… И вот теперь у меня стали возникать сомнения — а так ли выгодно нам заполучить этот пульсирующий кристалл в паутинках из серебряных проводников, не навлечет ли он на наш мирный край все громы и молнии? Полковник наверняка тоже думал об этом, и я решил поговорить с ним на эту тему, лишь только представится случай.

Но случай все не представлялся: старый Ковальски надолго засел в округе, то ли формируя там ополчение, то ли ведя военный совет, а я тем временем наслаждался покоем — в полном смысле этого слова. Я будто оставил за собою целый лабиринт мышеловок, проскочил сквозь него без ущерба и теперь имел полное право расслабиться, отдохнуть совершенно безоблачно. Хотя нет, одна ловушка сработала, ухватила меня и держала, причиняя каждодневно тупую боль. Ловушка звалась Норма. Не помогло даже свидание с подружкой Зи, для которой я теперь стал чуть ли не Одиссеем, вернувшимся ради нее в родную Итаку, хуже того — это свидание показало, что Норму нельзя заменить другой, не получается, да и все тут.

В отсутствие отца я по мере сил впрягся в хозяйство, вник в бесконечные сеянья-боронования, обследовал пристально подворье, амбары, хлева, каретные и кладовые. Все содержалось в полном порядке. Имение даже обликом слегка напоминало своего хозяина — ни соринки на току, ни сломанного деревца в нашей рощице, где еще стоял добротный шалаш, когда-то бывший нашим с Зи уютным гнездышком. Теперь он пустовал.

Я отмахивал целые мили верхом на своем жеребчике, который, надо признать, совсем от меня отвык; упивался знакомыми пейзажами, каковые всегда в грош не ставил; изредка разминался в спортклубе, где почти не чувствовался тот холодок отдаления, что стал проявляться с первых дней моего пребывания дома. Видимо, это неизбежно, если человек отбывает обычным парнем по имени Петр, а появляется снова — уже местным Магелланом. Так шли мои дни.

Однажды под вечер мы с тетушкой Эммой сидели в гостиной, коротая время перед сном. Полковник отсутствовал, как обычно; была непогода, пасмурно, на кровле ветер стучал оторвавшейся доской, — словом, именно в такое время лучше всего чувствуешь себя дома — с пещерных времен и до наших дней. Тетушка Эмма перебирала свои фолианты, я смотрел какой-то местный репортаж (сегодня крепкие парни из округа Рысь встречаются в ответном матче с ребятами из Тромпы!), когда тетушка вдруг отложила очередной альбом и завела разговор:

— Петр, я слышала, ты присутствовал при оживлении Роберта… доктора Бюлова, я имею в виду.

Полковник ей рассказал, значит. Мне было бы труднее.

— Да, тетушка. Все окончилось неудачно.

— Я знаю. Было бы хуже, если бы оживление произошло…

— Почему, тетя?

— Я его уже раз хоронила, сопровождала в этот мортуарий. Хватит.

Помолчали. Снаружи застучал дождик.

— Да, а как он… выглядел?

Вот уж чисто женский вопрос.

— Тетушка, он выглядел, наверное, таким же, каким ты его видела последний раз, ни хуже ни лучше. Вообще, это малопривлекательное зрелище.

— Я понимаю… — Тетушка Эмма помолчала. — Для меня, понимаешь ли, всегда не так уж важно было, привлекателен ли Роберт, то есть доктор Бюлов. Когда человек для тебя все, совершенно неважно, как он выглядит, поверь мне.

— Тогда почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто хочу лучше представить, что там происходило. Он был в себе?

Тягостный разговор, и мне бы хотелось закончить его побыстрее. Но тетушка Эмма явно преследовала какую-то цель, она прямо-таки гипнотизировала меня своими припухшими глазками сквозь толстые линзы очков.

— Трудно сказать. Это длилось секунды.

Еще пауза.

— И он сообщил код? Так мне сказал Полковник.

— Да. Мы едва успели записать его на магнитофон.

— Вот такой?

И тетушка неторопливо, пришептывая по-старчески, продиктовала мне тот самый длиннющий код, ради которого меня в течение этих четырех месяцев пропускали через огонь, воды и медные трубы. Да, это был он — у меня тренированная память, я его мысленно легко воспроизвел и сравнил. Так вот как…

Вслух же я спросил:

— И кому еще он доверил код, тетушка?

— Только мне, — с гордостью произнесла старушка. — Мы с ним тогда были как одно существо, тебе этого не понять… — (Еще как понять, тетушка, еще как понять!) — И мне бы хотелось, чтобы ты его записал с моих слов.

Старческая причуда. Зачем мне записывать уже известный, записанный мной, выученный назубок ряд цифр? Но я достал лист бумаги и ручку.

— Пусть этот код будет от меня. А тот от него.

Я смотрел на тетушку Эмму с недоумением.

— Иначе получится, что я совершенно напрасно была посвящена в такую важнейшую тайну. Смысл тайны, Петр, не в том, чтобы ее просто держать в себе, а в том, чтобы правильно передать. Чтоб не было ошибки, сынок.

Сынком она меня никогда не называла, и я решил, что тетушка Эмма с возрастом становится чувствительнее. Она продиктовала код. Я записал его механически и сложил бумажку вчетверо, спрятал в нагрудный карман.

— Вот и хорошо. — Тетушка прямо сияла. — Теперь тебе нужно заучить его, так полагается.

— Хорошо, заучу. Хотя я и без того знаю его на память.

— Ничего, не помешает.

Так просто и буднично совершилось второе раскрытие кода. Уже укладываясь спать, я не поленился сверить цифры в памяти с цифрами на листке и обнаружил небольшие отличия: там было две четверки вместо одной, там единицу предварял минус, — словом, старческая память тетушки Эммы давала сбои. Но это ни на что не влияло, ведь у меня был подлинник от доктора Бюлова.

Дождь долго стучал по гонтовой крыше моей мансарды, а на голые мокрые ветки клена падал свет из окна спальни тетушки Эммы. Она все еще не укладывалась спать.