Время кенгуру. Книга 2

Глава 17

— Ты хотел что-то мне сообщить? — вопросил Великий Инка.

Иван Платонович кивнул.

— Я хотел узнать о судьбе моего товарища князя Андрея. Он арестован и находится в тюрьме по подозрению в совершении неизвестного мне преступления.

— В храмовой тюрьме, — уточнил Великий инка. — В дворцовой или храмовой тюрьме, большая разница.

— Разве Великий инка не может повлиять на то, что происходит на территории его империи? — поинтересовался Иван Платонович, надеясь пробудить в Атауальпе чувство высокомерия.

— Храмовая территория принадлежит Урубо, — со вздохом ответил Атауальпа. — Андрей был арестован храмовыми слугами, поэтому и помещен в храмовую тюрьму. Мне даже не доложили о причине ареста, я вынужден был прибегнуть к услугам шпионов, чтобы узнать.

— Андрей не мог сделать что-то, что противоречит законам империи.

— Колдовство нарушает наши законы.

— Князь Андрей не колдун!

— В таком случае что это за животное, вместе с которым Андрея арестовали? — спросил Атауальпа. — Мне доложили, что похоже на гуанако, но передвигается на задних ногах. При этом разговаривает на неизвестном языке. Андрей с ним беседовал. Если так, то Урубо имеет все основания казнить Андрея за колдовство. В империи инков запрещено разговаривать с непонятными животными.

— Если язык, на котором разговаривает животное, неизвестен, тогда откуда известно, что животное разговаривает на каком-то языке? Логично предположить, что это всего лишь способ самовыражения. Птицы кричат, хищники рычат, домашние животные блеют. Многие животные издают определенные звуки, но не каждый звук есть членораздельная речь.

Это был заранее заготовленный аргумент.

Казалось, Атауальпа задумался.

— И я не уверен, — продолжал Иван Платонович, — что Верховный жрец способен это понять.

Атауальпа оживился.

— Жрецы понимают далеко не все, что доступно истинным сведущим вроде меня.

— Еще бы, — поддакнул Иван Платонович. — Они считают любое неизвестное им животное колдовским. Но это неправда!

— Все-таки, что это было за животное, которое арестовали вместе с Андреем?

— Я не знаю, — бесстрастно соврал Иван Платонович. — Однако, нахождение неизвестного животного рядом с Андреем не является поводом для ареста.

— Но ведь животное говорящее, — напомнил Великий инка.

— Даже в том случае, если животное говорящее, — стоял на своем Иван Платонович, которому по роду своей деятельности в Петербурге приходилось обламывать и не таких неуступчивых господ. — Представьте, что к вам подошло неизвестное вам животное и попросило немного листьев коки. Разве это повод для вашего ареста? Что с того, что животное с вами заговорило? Тем более в уединенном месте, где других людей, кроме вас, попросту не было. Вы-то в чем провинились, скажите на милость?

— Андрей арестован храмовыми служителями, — задумчиво произнес Атауальпа.

— Тем более. Князь Андрей имеет перед вами неоценимые заслуги. Разве не под его руководством была одержана славная победа над испанскими конкистадорами? И вот теперь, в самый ответственный момент, когда другой наш товарищ, граф Григорий Орловский, вынужден уйти в новую экспедицию против конкистадоров, Андрея арестовывают по надуманному предлогу. По-моему, это вызов.

— Вызов? Кому? — удивился Великий инка.

— Вам, разумеется. И всей инкской империи, которая угрожает безжалостный враг. В момент, когда нации следует объединиться перед лицом опасности, Верховный жрец Урумбо позволяет себе мелкие интриги, арестовывая ваше доверенное лицо. В конце концов, это непозволительно! Это непатриотично! Это преступно!

— Что же делать, Иван Платонович? — спросил Атауальпа обеспокоенно.

— Действовать.

— Но каким образом?

Иван Платонович непроизвольно оглянулся, потом наклонился поближе к Великому инке и произнес:

— Самым решительным. Ясно, что Верховный вождь замыслил переворот. Он дожидается, когда империя инков ослабнет в результате испанского вторжения, после чего свергнет Великого инку и захватит власть в стране.

Атауальпа дернулся, как от удара электрическим током.

— А кто же тогда станет Великим инком?

— Сам Урумбо и станет. Он провозгласит себя одновременно Верховным жрецом и Великим инкой. Если, конечно, мы не помешаем и не захватим храм солнечного бога Виракочи. Для этого необходимо… — Иван Платонович перечислил все, с его точки зрения, мероприятия, необходимые для захвата храма Виракочи и свержения Верховного жреца.

При военных действиях князь Андрей мог пострадать, в частности его могли убить при попытке штурма храма, но такие мелочи Ивана Платоновича не волновали. Он лишь надеялся, что во время переворота не пострадает первертор, с помощью которого следовало вернуться в Петербург. Если не удастся вернуться, придется обустраиваться здесь.

Великий инка, казалось, понял и закивал, укладывая услышанное в память.

— Смиренно ожидаю вашего решения, — произнес Иван Платонович на прощание.

Он сделал для спасения князя Андрея все, что только было возможно. Дальнейшее Ивана Платоновича никоим образом не волновало.

— Здесь добывают горючую жидкость, — сообщил Портальто.

— Вот как? — протянул граф Орловский, окидывая взглядом местность.

В прошлый поход они проходили по этой местности, но без задержки. Деревня, в которой сначала велись переговоры с Писарро, а затем начались полномасштабные боевые действия, находилась далее по побережью. Не сказать, что слишком далеко — несколько сотен верст, не более. Все это время они двигались по побережью, и испанских кораблей не заметили. Следовательно, испанцы сюда не добрались. Вероятно, испанцы пытаются выведать, где находится столица империи инков, грабят государственные хранилища и вырабатывают план предстоящих действий. Возможно, о горючей жидкости испанцам пока не известно.

Сейчас граф Орловский с Портальто, Араульто и Атасиу стояли на небольшом, нависающим над пляжем каменистом холме. Под ними, в узком ущелье между соседними холмами, копошились фигуры крестьян. К ущелью вело ответвление от основной дороги, следующей вдоль побережья.

— Что ж, идем посмотрим, — сказал Орловский.

Маленький отряд сошел с основной дороги и двинулся по ответвлению, которое привело к колодцу. Из этого колодца крестьяне и черпали горючую жидкость, поднимая ее вверх на лебедке. Затем жидкость разливалась в баллоны, сделанные из полупрозрачных пленок — видимо, внутренних органов млекопитающего. В точно таких баллонах граф Орловский доставлял горючую жидкость к испанскому кораблю, чтобы сжечь его.

Орловский недолго понаблюдал, как заполненные баллоны навьючиваются на лам и увозятся в неизвестном направлении.

— Куда доставляются баллоны? — спросил он у десятника, руководившего крестьянами.

— В храм солнечного бога Виракочи, — последовал ответ.

— Разве не в государственные хранилища?

— Эта жидкость горючая, она принадлежит солнечному богу. Поэтому баллоны транспортируются в храм Виракочи.

Десятник отвечал графу Орловскому, но взгляд его был устремлен куда-то вдаль, за графскую спину. Орловский обернулся и увидел множество парусов на горизонте. Вражеская армада добралась и сюда.

Люди прекратили работать и смотрели, как приближаются испанские корабли. Приближались они быстро, очень быстро, гораздо быстрее, чем бы хотелось.

Поравнявшись с холмом, на котором стояли люди, испанские суда убрали парусность и начали бросать якоря, один за другим. Бухта казалась удобной для стоянки. Однако, до вечера было еще далеко — оставалось непонятным, почему испанские суда не продолжили движение.

Причина выяснилась после того, как с кораблей принялись спускать шлюпки — только тогда людям открылась ужасающая правда. Выбрав удобную для стоянки бухту, испанская армада высаживала десант. Кораблей было множество — Орловский насчитал их около полусотни. Но еще больше было лодок, одновременно отчаливших от кораблей и как раз подплывавших к берегу. На носу каждой из лодок стояло по испанскому офицеру, каждый из которых держал в руках шпагу и указывал ей в сторону Теночтитлана. Враждебность испанских намерений не вызывала сомнений. Писарро решил сыграть ва-банк, и не промахнулся. Если бы здесь и находилась бесчисленная армия инков, несколько мушкетных выстрелов обратили бы ее в бегство. Технологический уклад наступал — патриархальная цивилизация инков не могла этому противодействовать.

Граф Орловский задумался, что предпринять. С ним было лишь трое бойцов: Портальто, Араульто, Атасиу. Все они были героями, подтвердившими свое мужество в бесчисленных схватках. Однако, бойцов было мало. Можно было рассчитывать на десяток крестьян, добывавших горючую жидкость, но они не были воинами. Напротив, испанская армия была не только хорошо обучена и экипирована, но и многочисленна: десант состоял из нескольких тысяч человек. С таким количеством врагом графу Орловскому с товарищами было не справиться.

Неужели придется отступать?

Граф Орловский замер на скалистом уступе, глядя, как под его ногами высаживается на песчаный пляж несколько тысяч конкистадоров. Внезапно в его голове родилась великолепная идея. Орловский почувствовал мощный выброс в кровь адреналина и, вскинув правую руку в жесте, объемлющем мир, громко воскликнул:

— Эврика!

— Вы что-то придумали, граф? — одновременно спросили Портальто, Араульто и Атасиу.

— Разумеется, друзья мои. Складывайте сюда заполненные баллоны, да побыстрее.

Орловский показал, куда складывать — в выемку, находившуюся поблизости от колодца с горючей жидкостью. Портальто, Араульто, Атасиу принялись стаскивать с нагруженных лам заполненные баллоны.

— Что вы делаете? — взволнованно закричал десятник. — Меня накажут за то, что я вам позволил распоряжаться храмовой собственностью.

Граф Орловский подошел и положил свои тяжелые руки десятнику на плечи.

— Настал момент выбора, — торжественно произнес Орловский. — Либо ты с народом инков, либо с испанцами. Выбирай.

— Разумеется, я с народом, — ответил порядком перепуганный десятник. — Только я не понимаю, что вы задумали.

— Сейчас поймешь, — пообещал граф Орловский.

Между тем почти все лодки испанцев причалили к пляжу. Конкистадоры выстраивались в шеренги, чтобы начать завоевание инкской империи. До начала завоевания оставались считаные минуты.

— Портальто, — торжественно провозгласил граф Орловский. — Надеюсь, камни, высекающие искры, при тебе?

Услышав, что от него требуется, силач-туземец ухмыльнулся и вытащил из-за пояса искомое. Орловский попросил всех, кроме Портальто, удалиться на безопасное расстояние. После этого раскупорил один из баллонов и разлил горючую жидкость, вышагивая при этом в сторону.

Когда жидкость в баллоне закончилась, и они с Портальто удалились на безопасное расстояние, граф Орловский велел своему спутнику:

— Поджигай.

Портальто высек из камней искры. Горючая жидкость вспыхнула. Огонек побежал по дорожке и вскоре достиг заполненных горючей жидкостью баллонов. Раздался ужасающий по своей силе взрыв. Камни взлетели в воздух и опустились на пляж, который уже заполнился высадившимися испанскими войсками. С пляжа раздались стоны и проклятия. Но это было только начало.

Ущелье, в котором находился колодец, порядком разворотило. Из образовавшейся щели на пляж, причем непрерывным широким потоком, хлынула горящая жидкость. Стоны, раздававшиеся снизу, сменились воплями ужаса.

Граф Орловский и его верные друзья: Портальто, Араульто, Атасиу, — наблюдали с вершины холма, как испанцы в панике сталкивают лодки в воду и отчаливают восвояси. Друзья просто стояли и смотрели на дело рук своих, гордые и непобежденные.

Через час место высадки стало пустынно. На пляже осталось сотня обугленных трупов, еще с десяток убитых камнями, также пара сгоревших лодок. Горючая жидкость догорала, в воздух поднималась черная копоть. Пляж был безнадежно испорчен, купаться на нем было нельзя, но высадка испанских конкистадоров не состоялась. Очередная попытка вторжения на южноамериканский континент была отбита.

Вместе с тем граф Орловский понимал: это еще не победа. Испанская армада отошла от берега в поисках нового места для высадки. Побережье слишком велико, пригодных для высадки бухт слишком много. Нужно возвращаться в Теночтитлан, чтобы предупредить: вторжение испанцев неизбежно.

Наконец, пришли и за мной. Храмовые служители схватили меня под руки и поволокли на допрос к Верховному жрецу Урумбо.

Теперь я смог разглядеть этого человека поближе. На нем была расшитая золотом одежда — похожая на ту, в которую одевался Великий инка, — но головной убор был другим. Вместо шерстяного венка с золотыми украшениями, Верховный жрец имел на голове нечто вроде украшенного золотом колпака с меховой оторочкой.

Выражение на лице Урумбо показалось мне неожиданным: Верховный жрец как будто мне соболезновал.

Меня вволокли в его кабинет и поставили на колени. В кабинете, кроме меня и Урумбо с его охранниками, находился также Пегий. Создатель вселенной был заточен в золотую клетку и выглядел чрезвычайно грустным.

— Приветствовать тебя! — сообщил Пегий при моем появлении.

— До протечки пока не добрался, — сразу сообщил я, предвидя вопрос.

— Я видеть, — уныло согласился Пегий.

Все это время мы беседовали на русском. Урумбо ловил каждое наше слово, но, ясное дело, не понимал. Наконец, вскричал на кечуа:

— Да что же вы на ногах стоите, Андрей!

Затем Верховный жрец обратился к охранникам:

— Поднимите же его, поднимите!

Меня потянули вверх и поставили на ноги.

— Ну как же так? Как же это? — заговорил Урумбо с печалью в голосе.

Я немного оторопел. Не такой я представлял себе встречу с человеком, оспаривающим власть над великой империей.

— Что, извините, это?

— Да вот все это: животное неизвестное, разговоры с ним душевные. Нельзя же так. Право слово, нельзя!

Я всерьез озадачился.

— Вы меня-то поймите, — продолжал Верховный жрец. — Докладывают, что схватили человека, разговаривающего с неизвестным животным. И какого человека?! Дорогого гостя и доверенное лицо Великого инки! Вы хоть представляете, в какое неудобное положение меня поставили? Что мне теперь делать прикажете? Отпустить вас я не могу, не имею права. Вы не глядите, что я верховный жрец, здесь у нас целая жреческая коллегия. Чуть что, настучат Виракоче…

— Это солнечному божеству? — уточнил я.

— Ему самому, кому же еще? Что мне делать прикажете?

— Отпустите нас.

— А, была не была! — махнул рукой Верховный жрец. — Быстрее с формальностями покончим, и идите себе восвояси. О чем вы там со своим животным беседуете?

— Ну, о разном, — скромно сообщил я.

— О чем именно?

Я насторожился. Кажется, Верховный жрец был из тех людей, которые мягко стелют, да спать после этого жестко.

— Вы сами слышали. Я издаю звуки в ответ на его животное бормотание.

— Нет, вы разговариваете! — взволновался Верховный жрец. — Не обманывайте меня, я хочу помочь.

— Ну, хорошо, обманываю, — признался я, желая сгладить очевидную промашку. — Прошу прощения, это я от испуга соврал. Мы действительно разговариваем.

— Разговаривайте на кечуа.

— Это животное не понимает кечуа.

— На каком же языке вы в таком случае общаетесь?

— О! — сообщил я, понижая голос. — Это древнейший из всех языков на земле. Понимать его могут лишь посвященные.

— О Виракоча! — воскликнул Урумбо. — Наконец-то мы, двое посвященных, нашли друг друга! Рассказывайте мне все, брат мой! Рассказывайте, чтобы должностные обязанности не помешали мне поскорее освободить вас из неволи. Как, вы говорите, этот язык называется?

— К сожалению, не могу перевести слова священного животного на кечуа: аналог отсутствует. Если очень приблизительно, название можно перевести как: очень древний язык.

— В таком случае переведите, что говорит ваше священное животное.

— Оно говорит весьма любопытные вещи. Это животное — прорицатель, это пронзает своим взором настоящее, прошлое и будущее и рассказывает обо всем, что удалось лицезреть.

— Ой, как интересно! — чуть не захлопал в ладоши Верховный жрец. — Что же ему удалось лицезреть в настоящем, прошлом и будущем?

— Я не могу сказать.

— Но почему??? — обиделся Урумбо. — Я объяснил, в каком неудобном положении оказался. Неужели не желаете оказать мне дружескую помощь?

— Желаю, — сообщил я. — Но это не так просто. Чтобы я смог переводить вам хотя бы некоторые пророчества этого животного, необходимо, чтобы… — я на секунду задумался, потом закончил неожиданно для себя самого, — чтобы я стал храмовым служителем.

— Что?

— Чтобы я стал храмовым служителем, — повторил я намного уверенней.

— Ах ты, солнечный Виракоча! — запричитал Верховный жрец. — Да ведь это сложно, Андрей. Жреческая коллегия…

— Не сложней, чем переводить с древнего языка священного животного. Для справки: никто, кроме меня, этот древний язык не знает. Поэтому, если со мной что-нибудь случится…

— Что вы, что вы! — замахал на меня руками Урумбо. — Это не я придумываю! Это даже не жреческая коллегий, а солнечное божество Виракоча! Постоянно требует жертвоприношений, понимаешь. Сколько ему не объясняй, сколько не веди воспитательную работу, все без толку. Между прочим, откуда оно взялось?

— Кто?

— Священное животное.

— Я вызвал его из бездны, — сообщил я.

— Вы можете вызвать кого-нибудь еще?

— Вы пытаетесь подловить меня на противоречии, Урумбо, — заявил я, полностью раскусив двойную игру Верховного жреца. — Но я не настолько глуп, чтобы попасться. Если бы я мог, я непременно вызвал бы, и священные животные освободили бы меня, а ваш позолоченный храм разнесли на куски. Нет, к сожалению, я не могу никого вызвать. Но священные животные меня хватятся и придут за мной, остается лишь дождаться. Когда это случится, вы пожалеете, что не приняли меня в свой храм. Пока не поздно, соглашайтесь на мое предложение. Оно прямо-таки роскошное. Если я стану храмовым служителем, то смогу переводить вам прорицания священного животного.

— Что же мне делать? Что делать? — запричитал Верховный жрец. — Если Виракоча услышит ваши слова, он сильно прогневается.

— Если другие священные животные услышат ваши слова, Урумбо, то прогневаются еще больше.

— Не кощунствуй, мальчишка! — не выдержал Урумбо, на секунду раскрывая свое истинное лицо. — Ты угрожаешь не кому-нибудь, а солнечному божеству Виракоче и его служителям. Твое животное не способно ни на что, кроме пустой болтовни. Разве оно может сравниться с Виракочей?! Смешно сравнивать.

— Зачем вы в таком случае со мной разговариваете, уважаемый Урумбо?

Верховный жрец затопал ногами.

— Сердить? — спросил меня Пегий.

— Ага, — подтвердил я. — Ужасно сердится, оттого что не читал Асту Зангасту в оригинале. Такой урод.

— О чем, о чем вы беседуете? — воскликнул Верховный жрец.

— Мое животное высказало пророчество относительно вас, многоуважаемый Урумбо. Теперь мы обсуждаем, насколько быстро оно сбудется.

— Переводите немедленно!

— Только после того, как я стану одним из полноправных служителей солнечного культа, — твердо объявил я.

— Увести его! — приказал Верховный жрец охранникам.

— Прощай, Пегий! — крикнул я, когда храмовые служители подняли меня на ноги и поволокли из кабинета.

Вдогонку послышалось, жалобным кенгуриным голосом:

— Подойтить к протечка?

С тех пор, как Якаки получил от Великого инки задание провести перепись населения приграничной полосы и в результате угодил в плен к разбойникам, совершающим набеги из-за кордона, он совсем пропал.

Сначала Якаки думал, что не выберется из плена живым, особенно при виде того, как один за другим погибают его охранники и подчиненные переписчики. Затем разбойники использовали пленных в качестве живых щитов. Казалось, шансов на спасение нет, но Якаки выжил. Собственно, он не прикладывал к тому никаких усилий, а закрыл глаза и молился о спасении солнечному богу Виракоче.

Виракоча не подвел и спас имперского аудитора от неминуемой смерти. Когда Якаки открыл глаза, все было кончено: разбойники валялись мертвыми. Их воинское искусство оказалось бессильно против чар белых пришельцев.

Увидев людей, одолевших разбойников, Якаки сильно удивился их необычному внешнему виду, но окончательно пропал, когда из хижин вышли белые женщины, особенно одна из них. Эта белая женщина была… Всю последующую дорогу до Теночтитлана Якаки старался не смотреть на женщину, имя которой было Кате-Рина, но не мог не смотреть.

По счастью, белые пришельцы не знали кечуа, поэтому Якаки объяснялся с одним из них, по имени Гри-Горий, с помощью жестикуляции.

Когда добрались до Теночтитлана, Якаки сопроводил белых пришельцев во дворец Великого инки и доложил о произошедшем с ним, а потом, добившись благоволения Атауальпы, позаботился о том, чтобы устроить гостей как можно лучше.

В его короткое отсутствие, Гри-Горий ухитрился поссориться сразу с тремя профессиональными воинами. Но дуэли не состоялось. К удивлению Якаки, Гри-Горий мгновенно сдружился со своими потенциальными убийцами и даже, совместно с ними, дал отпор так не вовремя (или, наоборот, вовремя?) нагрянувшим храмовым служителям.

На следующий день, согласно распоряжению Великого инки, пришельцев обучили кечуа, и с ними стало возможным разговаривать. Якаки чрезвычайно робел, произнося свои первые слова Кате-Рине:

— Хотите, я принесу вам еще фруктов?

— Конечно, принесите, — ответила Кате-Рина.

Но это было еще не настоящее общение, а так: проверка того, насколько успешно прошло обучение языку. Все равно, в этот день на работе Якаки гонял своих подчиненных немилосердно. Вообще, чем больше он робел перед Кате-Риной, тем больше зверствовал с подчиненными. Если бы те знали о страданиях имперского аудитора, то могли бы легко определять, насколько далеко их начальник продвинулся в ухаживаниях за белой пассией.

Происходило еще многое и удивительное. На побережье были замечены другие белые люди, однако они оказались врагами Гри-Гория и его друзей, которым удалось сжечь большую вражескую лодку с иноземцами.

События следовали одно за другим, однако Якаки не мог отойти от белой женщины, приближаясь к ней с каждым новым брошенным словом и оказанной незначительной услугой. Иногда Якаки приносил Кате-Рине какие-нибудь мелочи, иногда водил по бутикам. В принципе, такое поведение вряд ли пристало имперскому аудитору, но Якаки было не до соблюдения этикета.

Однажды Кате-Рина поинтересовалась о том, как в империи происходят свадебные обряды, и Якаки рассказал. Он так и не понял, что было в его рассказе смешного, но Кате-Рина смеялась очень долго и заразительно. Ни одна инкская женщина не посмела бы так смеяться в его присутствии.

После этого рассказа в его отношениях с Кате-Риной что-то растаяло. Женщина пригласила Якаки в купальню, и он послушался, хотя не был ни в чем уверен. Они разделись и принялись о чем-то беседовать. Пришла вторая белая женщина, но быстро ушла, и они остались с Кате-Риной наедине.

В этот момент Якаки решился и сделал Кате-Рине первое предложение.

— Хочешь стать моей женой? — спросил он. — Я имперский аудитор, — добавил Якаки, чтобы подчеркнуть свою значимость.

Кате-Рина засмеялась и сначала ничего не ответила, а потом сказала:

— Но, Якаки, ты сам говорил: в жены у вас берут девственниц. А я не девственница.

Имперский аудитор задохнулся от горя и выбежал из купальни. На следующий день его подчиненные на своей шкуре ощутили начальственный гнев.

Гнев прошел, но образ Кате-Рины не желал выходить из головы, как Якаки ни старался. Он долго мучился, уже понимая, что не сможет себе пересилить и отыщет сейчас какое-нибудь оправдание для своей женитьбы. И действительно, оправдание незамедлительно нашлось.

Якаки логично рассудил, что Кате-Рина не инкская женщина, поэтому правила, распространяющиеся на инкских женщин, для нее не действительны. В тот же день, в который он это осознал, Якаки пошел в дом к белым людям и сделал Кате-Рине новое предложение.

— Я согласен взять тебя не девственницей, — сказал он. — Не бойся проверки на девственность. Я подкуплю женщин, они скажут, что ты невинна.

Кате-Рина ничего не ответила, но Якаки видел, что она польщена.

Теперь Якаки приходил в дом к белым людям каждый вечер и, всеми правдами и неправдами оставшись с Кате-Риной наедине, делал ей предложение. Он верил, что рано или поздно она не откажет.