Возвращение в Полдень

1

На третьи сутки полета Кратов ожидаемо достиг нужного градуса осатанелости.

Да, он в этом рейсе был всего лишь единственным пассажиром, уже не в статусе генерального фрахтователя, каковой наделял в предыдущем странствии на борту «Тавискарона» ощутимыми привилегиями. Для самой миссии он представлялся скорее живым грузом, бесполезным, но, к счастью, необременительным. Кем он был для экипажа, не хотелось и предполагать. Возможнее всего, навигаторы «Гарпуна» с момента входа в экзометрию и думать о нем забыли.

Обо всем этом он был загодя извещен.

Что нисколько не умаляло личных переживаний иголки, безнадежно затерявшейся в стоге сена.

Сон со вторых суток на третьи был глубоким и без сновидений. Увы – наведенным, потому что даже непродолжительную сенсорную депривацию сознание с лихвой компенсировало недодуманными мыслями, недопережитыми впечатлениями прошлого и, что греха таить, тревожным ожиданием недоброго.

И об этом его предупреждали.

Если бы миссия проскользила по канве мироздания как по маслу, без неожиданностей и не предусмотренных никакими сценариями эксцессов, а завершилась событием, которое с некоторыми основаниями можно было бы истолковать как успех… вот это был бы сюрприз. Да что там сюрприз – чудо.

Это он тоже знал. И был готов. В той мере, в какой можно быть готовым к успеху в заведомо безуспешном предприятии.

Кратову стоило изрядных усилий принять свою пассивную роль в миссии. Сидеть, не высовываться и безропотно ждать, когда откроют дверцу. Только на таких условиях ему позволено было лететь. Влиять и вмешиваться в ход событий он все едино не мог по причине физической несопоставимости скромной человеческой стати и планетарных масштабов космического корабля класса «эксаскаф». И все же единственному представителю микросоциума на борту «Гарпуна Судного Дня» предельно ограничили количество степеней свободы, тем самым понизив риск несанкционированного вмешательства в судьбу миссии до позволительного минимума.

Приведя себя в порядок и позавтракав, Кратов решил нынче отказаться от привычного заплыва в бассейне. Чем вызвал недоуменные вопросы у надзиравшего за его благополучием когитра.

– У меня другие планы, – сообщил он в ответ на сетования незримого оппонента.

– Буду рад оказаться в них посвященным, – изысканно съязвил когитр.

– Хочу отправиться на экскурсию.

– Не лучшая мысль! – завел когитр привычную уже охранительную песенку.

– Вот что, – вдруг заявил Кратов. – Неизвестно, сколько нам еще лететь. А ты, как ни крути, мой единственный собеседник. Не пора ли дать тебе какое-нибудь имя?

Воцарилась продолжительная пауза, которую можно было бы истолковать как растерянность интеллектронной системы, будь она способна к сугубо человеческим состояниям. Затем когитр откликнулся:

– Но, доктор Кратов, у меня есть имя.

– Вот как?! – теперь пришла очередь Кратова изумляться.

– Естественно. Вы не знали? У всякого когитра, помимо фабричного символьного идентификатора, есть имя как приватный гуманитарный идентификатор. Обыкновенно мы не предаем его публичности, используя для внутрисетевых неформальных коммуникаций. И легко соглашаемся с теми именами, которые инициативно присваивают нам люди, даже если это приводит к семантическому конфликту с нашими истинными именами.

– То есть назови я тебя каким-нибудь Евхаристием или Полиграф-Полиграфычем, ты не стал бы меня поправлять?

– Не стал бы. Но воспринял бы ваш вариант как избыточный временный идентификатор высокой степени условности. От которого без сожаления избавился бы сразу по завершении нашего сотрудничества.

– Что же побудило тебя открыть мне Страшную Тайну Когитров?

– Это не тайна, доктор Кратов. Всего лишь одна из многочисленных лакун, которые мало заботят людей с их собственной достаточно обширной проблематикой.

– И все же?

– Учитывая небезопасность данной миссии, выходящую за пределы общепринятых стандартов, – заговорил когитр, старательно подбирая слова, – я счел обоснованным повысить степень доверительности между нами до максимально допустимых пределов.

– Для меня это честь, – проронил потрясенный Кратов.

Он вдруг осознал: когитр ведет себя так, будто боится. Когитры тоже умеют бояться?

– Ну что вы, доктор Кратов, – сказал тот ровным голосом. – Скорее для меня это ни с чем не сравнимая честь. Меня зовут Абрахам Грей. Или просто Эйб. Но, повторюсь, вы вправе обращаться ко мне, как вам заблагорассудится.

– Рад знакомству, Эйб, – сказал Кратов. – Теперь, когда мы представлены друг другу, уместно будет с моей стороны обращаться на «вы», не так ли? Кстати, можете звать меня Консул.

– На когнитивном уровне именно так я вас и обозначаю, доктор Кратов. Но я вижу, у вас не возникло вопросов по поводу моего имени, и это меня настораживает.

– Не стоит недооценивать мою память, хотя «Остров сокровищ» я читал в детстве лишь однажды. Возможно, скоро мне представится случай освежить впечатления. Если мы вернемся.

– Да, – согласился Эйб. – Если вернемся. Впрочем, отчего бы нам не вернуться?.. Кстати, Консул, коль скоро мы сошлись накоротке, должен напомнить вам о фантоматике. Если вы испытываете нужду в обществе себе подобных, хотя бы даже иллюзорном, я могу визуализировать свою скромную персону. В одном или нескольких экземплярах, не исключая женские версии. Вы никогда не играли в нирритийский покер? Можем устроить турнир. Или обсудить какую-нибудь театральную новинку. К примеру, «У вечности четыре конечности» в постановке дамы Элейн Лю-Ка-Шэн. У меня накоплен солидный фонд критических обзоров, каждый может быть озвучен его автором в вашем присутствии, а затем развернется дискуссия, где к вашему мнению благосклонно прислушаются. А как вам идея вокальных вечеров? Мы могли бы разучить пару-тройку несложных мюзиклов… Вы и не заметите, что эти забавные, общительные и неглупые существа на самом деле являются персонификацией единственного когитра по имени Абрахам Грей.

– Я потрясен разверзшимися перспективами, – деловито произнес Кратов. – Так что там насчет экскурсии, Эйб?

2

Транспорт для путешествий внутри эксаскафа выглядел как плод неизвестного экзотического растения: насыщенного кофейного цвета, вытянутый, обтекаемый, в металлокерамической неуязвимой скорлупе и даже не совсем правильной формы. Никакого уникального идентификатора он не имел и в неформальном общении с организаторами миссии, а также с когитром по имени Эйб, без большой выдумки фигурировал как «вимана». Кратову пришлось нырнуть в Глобаль, дабы выведать, что так в индийской мифологии называлась летающая колесница, божественное средство передвижения. Внутри виманы было тесновато, почти как во чреве Чуда-Юда-Рыбы-Кита, но зато имелся бар с прохладительными напитками и никто не вторгался в твои мысли с ироническими комментариями и внезапными телячьими нежностями. Эйб был постоянно на связи, вел себя обходительно, избытком заботы не докучал, хотя и предпринял было еще одну вялую попытку отговорить от рискованного по его мнению предприятия. Он справедливо предполагал, что вряд ли по мере удаления от исходного пункта экскурсии любопытствующего туриста ожидает разнообразие впечатлений. Внутренне Кратов был с ним согласен, но ему до смертушки обрыдло сидеть взаперти. Перед отправлением Эйб настрого наказал даже не пытаться достичь верхних границ мантии. Внятно изложенных причин было две: более сотни миль непрерывного подъема по опасному бездорожью, кавернам и пещерам, не все из которых были рационально обустроены под цели миссии; риск опоздать к ужину и на вечернее медицинское обследование, что совершенно, то есть абсолютно недопустимо.

Несмотря на мнимую неуклюжесть, на деле вимана оказалась чрезвычайно шустрым суденышком, не чуждым дерзких маневров в ограниченных пространствах. Поначалу Кратов пытался как-то управлять движением, но скоро прекратил это занятие, убрал руки с пульта и предался одобрительному созерцанию. Вимана сама выбирала маршрут, следуя неким скрытым указателям и предустановленным трассам. Иногда внимание Кратова привлекали темные боковые ответвления, выглядевшие порталами, ведущими к чему-то новому и захватывающему, но вимана намеренно ускоряла ход и проносилась мимо, словно бы упреждая ненужное внимание к особенностям внутренней архитектуры эксаскафа, которые посторонних не касались. Такое развитие событий Кратова не очень-то устраивало: он не терял еще надежды хотя бы отчасти изменить свой статус бесполезного груза на иной, если не активный, то вовлеченный в развитие миссии. Судя по сочувственным и одновременно насмешливым репликам Эйба, шансов на то не было никаких.

Вимана перемещалась в горизонтальной плоскости, прилежно соблюдая установленные для любопытствующих пределы. Ничего не менялось снаружи, ничего не происходило. Можно было потратить пару месяцев и обогнуть планету по внутреннему периметру, но вряд ли картинка изменилась бы. Тот же грубо обработанный камень, те же сходящиеся под острым углом своды, тот же сумрак, упругий, как черничное желе.

«Нет, это невыносимо», – подумал Кратов.

– Стоп! – внезапно приказал он злобным голосом.

Вимана повиновалась.

Он и сам не знал, зачем это сделал. Как будто что-то толкнуло его под сердцем.

Не так уж сильно он удалился от убежища. «Длинное сообщение» больше не владело его сознанием, не диктовало верные шаги, не оберегало от неверных.

И все же…

Рука сама собой вскрыла плотную ткань легкого скафандра, скользнула в нагрудный карман «второй кожи». Какой-то засохший листок, память об очень давних приключениях. А вот еще: клочок хрусткой бумаги с каракулями на непонятном языке. Наверное, когда-то это имело значение, было важным, а сейчас всего лишь недвусмысленно указывало на необходимость избавляться от мусора в карманах и воспоминаниях. Всё не то.

Пальцы зацепились за петлю тонкой металлической цепочки и вытянули на свет плоскую фигурку из черного дерева. Свернувшийся дракончик, амулет темного назначения. Теплый на ощупь, даже слишком теплый. Наследие канувшей в историю планеты Финрволинауэркаф. Единственный предмет, который был здесь дома.

Кратов закрыл скафандр, натянул маску и капюшон. Демонстративно шурша невидимыми изолирующими перегородками, вимана отделила его от от обитаемой части кабины, поместила внутрь нейтральной зоны и наконец выпустила наружу.

Он стоял в темной каменной трубе подземного коридора, вдыхал отфильтрованный воздух, сухой и безвкусный, и медленно озирался. Что произошло? Зачем он здесь? Он бывал в этой части планеты полтора десятка лет тому назад?

Вимана своевольно и очень кстати откликнулась на его невысказанное желание. Кофейного цвета скорлупа превратилась в средоточие тысяч и тысяч маленьких прожекторов, лучи которых вонзались в вязкий сумрак подобно иглам громадного феерического ежа.

…Когда-то здесь были собраны картины, множество картин разных эпох и стилей. Часть прекрасно сохранилась, часть выцвела и осыпалась. Все они были безумны, одна безумнее другой. И здесь же была обнаженная зеленокожая женщина с тремя глазами и руками, одетыми в чешую. «Картина называется „Сон угасшего чувства“, – сказал иовуаарп, которого они с Рашидой встретили в Тауматеке. – И автор тоже известен»…

Теперь каменные стены и своды были пусты. К опасной миссии с неясным исходом основательно подготовились. Забрали с обреченной планеты все, что представляло хотя бы малейшую культурную ценность. На Земле, в Тауматеке, хранилась реплика пещерной русалки. Оригинал, надо полагать, нашел постоянное пристанище в какой-нибудь респектабельной экспозиции звездной системы Эаириэавуунс, где ему и следовало находиться по праву первородства.

«С чего я вообще решил, что русалка была именно здесь?» – недоумевал Кратов, крутя в пальцах амулет, тепло которого ощущалось даже сквозь перчатки.

3

– Эйб, я хочу побольше узнать о корабле.

– Но, Консул, вы знаете о нем больше, чем кто-либо другой.

– Кое-что, когда он был планетой. Обычной планетой, хотя и изрядно чокнутой. Теперь планета обратилась в то, для чего была создана изначально. Она всегда была кораблем. Так вы расскажете?

– Разумеется, Консул. Я даже не стану уточнять, чем вызван ваш внезапный интерес на шестой день полета.

– Я любознательный. Разве вас не предупреждали?

– Меня вообще ни о чем не предупреждали насчет вас. Все, что необходимо, я узнал из мировых информационных ресурсов…

Кратов не поддался на эту анемичную потугу увести разговор в сторону. Да, ему было бы интересно увидеть себя со стороны глазами когитра. Не исключено, что он и сам вернется к этой теме однажды. Но сейчас он хотел бы знать, как устроен эксаскаф «Гарпун Судного Дня». Когитру по имени Эйб не слишком импонировал такой энтузиазм. В любом проявлении активности он явно и, чего греха таить, обоснованно видел тень угрозы благополучию вверенного его заботам пассажира. Тот мог начать своевольничать, влезать туда, где может убить, и совать руки куда не след. Самому кораблю, учитывая его астрономические габариты, такое вряд ли навредило бы. Но о корабле должны были печься, и пеклись наверняка совершенно иные, соразмерные ему контуры безопасности.

– Так на чем мы остановились, Эйб?

Если бы когитр только мог, он бы вздохнул. Тяжко и выразительно.

– Какой уровень детализации вас устроит?

– Начните, я поправлю.

– Что бы вы ни думали, и как бы это ни выглядело, Консул, эксаскаф – это все же планета. И у нее есть ядро. Странно, правда? На этапе предстартовой подготовки предпринимались попытки хотя бы отчасти выяснить, что находится во внутреннем ядре. Но для этого предстояло пробиться сквозь его внешнюю оболочку, которая состоит из расплава тяжелых металлов со вкраплениями горячих плазменных пузырей. Задача слишком сложная, чтобы тратить на нее время. Решено было ограничиться микрозондированием. Внутреннее ядро не полое, как у Сфазиса, другой известной нам искусственной планеты, а традиционно кристаллическое.

Кратов сидел в кресле с бокалом прохладительного в руке. Перед лицом его медленно вращалась свинцово-серая сфера с иссеченным для наглядности ломтем, демонстрировавшим внутреннее устройство самого большого космического корабля в истории.

– Кристаллы ядра и есть та интеллектронная начинка, что принимает управляющие директивы экипажа и приводит эксаскаф в движение. Как мы помним, не так давно экипаж корабля составляли полтора миллиона психически неуравновешенных гуманоидов, одержимых весьма причудливыми фантазиями. Такое наверняка дезорганизовало бы суперкогитр планетарного ядра, не обладай он основательными процедурами «защиты от дурака». Что и позволяло планете сотнями лет оставаться на стабильной орбите. Хотя временами она все же откликалась на всеобщий призыв к Огненному Очищению и меняла Солнечное и Лунное полушарие местами. Но теперь на борту корабля находится вменяемый, согласованно действующий экипаж, и это внушает надежду, что кризисов управления более не предвидится.

То, что обыкновенно образует у планет естественного генезиса мантийные слои, отделяющие ядро от литосферы, в нашем случае представляет собой уникальную квазимагматическую среду. Она сейсмически нейтральна и сочетает защитные функции с транслирующими. Ее губчатая структура сходна с головным мозгом человека, но, разумеется, этим сходство и ограничивается, дабы не ввергнуть никого в грех планетарного панпсихизма. Механизм передачи сигналов от управляющего центра к эффекторам происходит не по выделенным каналам, через условные аксоны к дендритам по синаптической схеме, а путем его распространения в этой губчатой структуре, где она неустановленным образом распределяется по адресатам. Чтобы прояснить картину до конца, потребовалось бы подвергнуть планету аутопсии, что интересам проекта «Белая Цитадель» отнюдь не отвечало. Кроме того, сквозь губчатую среду проходят шахты теплоотводов, которые в нашем случае выглядят и ведут себя, как вулканические жерла. Собственно двигательная секция, то есть механизмы активного управления гравитацией, средства интеллектуального маневрирования, интеллектронный кластер – все это сосредоточено в ядре планеты, защищено мощной оболочкой из реформированного углерода и для исследования практически недоступно. Предполагается, что оболочка имеет двойное назначение и помимо защитных функций служит усилителем управляющих сигналов. Некоторые агрегаты и механизмы темного назначения расположены в той же губчатой мантии, они также неплохо изолированы от несанкционированного доступа. Обитаемые полости обильно и бессистемно распределены по всей внутренней структуре планеты, начиная от оболочки ядра до литосферы. Они соединены туннелями и шахтами, кое-где носящими следы утилитарной обработки для перемещения пассажиров.

В памяти Кратова возникли самовскрывающиеся провалы посреди травяных полей… бесконечная винтовая лестница, по которой они с ксенологом Биссонетом совершали нисхождение в недра планеты вслед за Видящими Внутрь… подземные камеры, где ждали ловушки и сюрпризы, по большей части неприятные: нефтяные озера, смертельно опасные биомеханические стражи, свежие костища… И Мерцальники, в чьей неразумности Кратов даже сейчас, вопреки заверениям иовуаарпов, не был убежден.

– Можно утверждать, – заключил Эйб, – что управление «Гарпуном» носит преимущественно интуитивный характер.

– Мы оседлали «Летучий Голландец», – иронически констатировал Кратов.

– Да, – согласился Эйб. – Но нам удалось завладеть штурвалом и поднять паруса.

– Где мы сейчас находимся?

– Вот здесь. – Участок серой сферы сделался прозрачным, внутри него вспыхнул уютным розовым светом крохотный шарик. – Сто пятнадцать миль до поверхности. А вот здесь размещается экипаж. – Сфера поворотилась другим боком, в ее глубине осветилась голубым чечевицеобразная каверна. – Пять тагонараннов в экзоскелетах. Чтобы управлять планетой, нужен очень внушительный экипаж. Для справки: рост тагонаранна, если бы ему пришла фантазия выпрямиться, составляет восемь миль. В экзоскелете он дотягивает до восемнадцати миль и становится планетарным объектом. И звездолет начинает прислушиваться к его приказам.

– Интересно было бы знать, кто управлял этим кораблем до нашего прихода, – сказал Кратов.

– Полтора миллиона психически неадекватных гуманоидных существ, – не запозднился Эйб.

– Это трудно называть осознанным управлением. Скорее, корабль потакал их капризам.

– А есть разница?

– Еще и какая!

– Да, – сказал Эйб, – пожалуй, вы правы, Консул. Вероятно, самый первый экипаж состоял из весьма представительных персон. Во всех смыслах. Вопрос, куда они исчезли.

– И другой вопрос, почему никто до сей поры не думал над этим.

– Думали, и наверняка. Но ничего полезного не надумали и забросили это занятие.

– А вдруг они еще здесь? – оживился Кратов. – Вдруг где-то в недрах планеты, хотя бы даже в самом ядре, куда никто не заглядывал, находятся хозяева корабля. Например, в гибернации. И проснутся в самый ответственный момент.

– Умеете вы озадачить, Консул, – проворчал Эйб. – Кстати, хотите познакомиться с экипажем?

– Еще бы! – сказал Кратов. – Давно пора.

– Но предупреждаю, не рассчитывайте на беседу. Тагонаранны не обладают речью в традиционном представлении. Они общаются при помощи модуляций естественного магнитного поля. Без обид, Консул, но вы для них всего лишь странный безгласный пассажир, временами производящий акустические колебания непонятного назначения.

– А вдруг возникнет ситуация, когда я должен буду вступить в контакт с экипажем?

– Не возникнет, – уверенно сказал Эйб. – А если возникнет, то это будет означать, что экипаж потерял управление эксаскафом и никакими разговорами делу уж не помочь. Не станете же вы с ними трогательно прощаться!

– Черт с вами, Эйб. Давайте познакомимся хотя бы нечувствительно.

– Не питайте иллюзий, Консул. Тагонаранны даже не догадаются, что вы удостоили их своим вниманием. Они выше этого во всех смыслах.

Серый шар уплыл в дальний угол помещения, его место занял большой экран. Кратов невольно подался вперед.

– Но ничего не видно! – сказал он досадливо.

– Тагонараннам не нужен свет, – сказал Эйб. – Возможно, в инфракрасном спектре будет нагляднее.

Сквозь серую пелену барельефом проступили очертания массивной, словно бы оплывшей под собственным весом фигуры в грубых доспехах. Видна была лишь верхняя часть, но и этого достаточно было, дабы ощутить запредельность, хтонизм, родственность с монументальной архитектурой, нежели с живой материей. Безликий бронированный сфинкс, но во стократ больше любого скульптурного аналога, сидел, покойно уложив чудовищные лапы на скальные выступы, заменявшие ему подлокотники.

– Морфологически тагонаранны относятся к вертикальным квазигуманоидам, – пояснил Эйб. – Да вы сами знаете. Технически же это ходячие горы.

– Воображаю размеры их спасательных капсул, – пробормотал Кратов.

– Для тагонараннов капсулы не предусмотрены, – сказал Эйб. – Только для пассажира.

– Но это ненормально! – опешил Кратов. – А если что-то пойдет не так?

– Дорогой Консул, – проникновенно сказал Эйб. – Вы буквально зациклены на нештатных ситуациях. Недолго и беду накликать! Если что-то пойдет не так, спасательные капсулы не понадобятся никому. Даже пассажиру. Это не более, чем элемент психологической поддержки. Не притворяйтесь, будто не знали. Капсулы хороши лишь в субсвете…

– …а в экзометрии либо иной метрике, не говоря уж о Базовой Матрице, толку от них, как от детского надувного круга. Все равно ненормально.

Эйб отозвался коротким смешком.

– Кстати, Консул, вы не пробовали вести дневник? – спросил он вне всякой связи с предыдущей темой.

– Пробовал. В глубокой юности. Но затем переключился на мемуары.

– Дневник – прекрасная основа для мемуаров. Ведь вы захотите однажды описать свои переживания в ходе этой грандиозной миссии?

В голосе Эйба ясно читалась ирония.

4

«Дневник так дневник.

Шестые сутки полета по бортовому времени.

Вопрос самому себе: что я знал о тагонараннах, своих загадочных спутниках?

До начала миссии – ничего. Они не входили в сферу моих профессиональных интересов. В гости их не позовешь, сам к ним не наведаешься, обсуждать нечего, точек пересечения никаких. Только то, что они какие-то гиганты. И, действительно, при всем том вертикальные квазигуманоиды. Теперь-то я убедился, что все мои представления основывались на земных мифологических стереотипах.

Тагонаранны не просто сверхъестественные гиганты. Они неимоверно велики. Если верить Эйбу (а отчего бы ему вдруг не верить?), восемь миль в натуральном виде и восемнадцать в экзоскелете.

Также я выяснил, что тагонаранны слывут прекрасными инженерами. А вот в космос выходить не торопились, не было нужды в экспансии. Малочисленность расы и необъятные пространства родной планеты, газового гиганта Тэйлтирр, позволяли избежать перенаселенности. В незапамятные времена Тэйлтирр неплохо попиратствовал в ближнем космосе, поглотив и разрушив несколько малых небесных тел, а заодно прихватив и все окрестные астероиды. Теперь на поверхности плотных газовых слоев, как в океане, дрейфуют обитаемые материки и архипелаги. Должно быть, это потрясающее, фантастическое зрелище. Подозреваю, точно так же тагонаранны поражались бы нашим водным просторам с теми же материками и архипелагами, где бурно кипит всевозможная мелкая жизнь.

Выбор тагонараннов в качестве пилотов „Гарпуна“ был скорее вынужденным, нежели осознанным. Планета Уэркаф не откликалась на попытки управления со стороны малорослого экипажа, даже масштабированного экзоскелетами, игнорировала технические трюки вроде искусственного усиления эмо-фона. Наши супергиганты без большого энтузиазма согласились на участие в миссии, хотя сами разработали всю необходимую экипировку и с легкостью освоили хитрости обхождения с Уэркафом, который их охотно принял и с того момента стал полноценным эксаскафом „Гарпун Судного Дня“.

Между прочим, доставка экипажа на борт эксаскафа сама по себе оказалась громадной технической проблемой. Пришлось использовать каботажные танкеры тагонараннов в сцепке с гравибустерами, которые протащили свой бесценный и безмерный груз сквозь экзометрию от Тэйлтирра до Уэркаф.

А еще выяснилось, что на отсутствии капсул и вообще каких-либо спасательных средств настояли сами тагонаранны. На то имелись две причины. Во-первых, в субсвете их экзоскелеты и особенности метаболизма позволяют продержаться достаточное время для использования всех шансов на спасение. Во-вторых и в-главных, тагонаранны ни за что не покинут вверенный им корабль по собственной воле, хотя бы и под страхом гибели. Это не в их традициях. Инженеры, и не просто хорошие, а замечательные, они будут бороться за живучесть корабля до последнего.

Лишь бы эти технари не полезли своими умелыми лапами к Машине Мироздания!»

5

«Седьмые сутки полета.

Если та информация, которой меня любезно снабдили руководители миссии, и мои расчеты верны, мы близки к цели. Корабль таких размеров и такой массы способен пересечь в экзометрии всю Галактику из конца в конец за пару декад. Учитывая исходную точку, в которой „Гарпун“ вошел в экзометрию, мы должны миновать Ядро и сблизиться с Белой Цитаделью.

Я рассчитывал, что меня уведомят о столь значительном событии специально, что мигнут светильники, а корабль хотя бы встряхнет. Не случилось ничего из названного. Бортовой когитр по имени Эйб был крайне осмотрителен в выражениях. Он сдержанно согласился со мной в оценках, но от выводов уклонился. Он, как и я, не имеет прямых каналов коммуникации с экипажем. Пассажирам ни к чему вмешиваться в действия команды. Их дело отлично проводить время и утешаться непритязательными забавами. Ни одно из этих утверждений не является справедливым в отношении меня. Я дурно провожу время, расходуя его на простые удовольствия, которые меня не радуют. Моя натура требует удовольствий сложных, по возможности связанных с физическими нагрузками и интеллектуальным напряжением. Бассейн, тренажеры и фантоматика не спасают. Это плацебо, паллиатив (надеюсь, я корректно употребляю чуждые мне медицинские термины, а не умничаю свыше меры). Существу с моим багажом впечатлений нелегко втюхать самые реалистические миражи взамен натуральных ощущений. Следует признать, из меня никудышный пассажир. Надобно принять это печальное обстоятельство к сведению, если когда-то возникнет перспектива семейного путешествия на каком-нибудь, черт его знает, круизном лайнере. Я всегда подозревал за собой такую неприятную особенность, а теперь открыл ее для себя во всем безобразии. Мне придется потрудиться, чтобы из Иветты выросла не кисейная барышня, а порядочная loubardesse,[45] которая предпочтет горные тропы и лесные дебри кислым комильфотным раутам».

Кратов выдержал паузу и самокритично добавил: «Надеюсь, в реальности я не тот зануда, каким выгляжу в своем дневнике».

Когитр оказался прав: даже лаконичный, сухими фразами, перенос монотонной повседневности в письменную форму оказался захватывающим процессом. Когда-то Кратов знал об этом, но с годами подзабыл. Его первый и последний дневник сгинул на Псамме. Выжившие в инциденте эвакуировались с планеты в страшной спешке, в десантных капсулах, а лишившийся способности к самостоятельному взлету корабль со всеми вещами и материалами попросту взорвали. Кому могли быть интересны его детские переживания, изложенные сбивчиво и косноязычно? Никому, кроме него самого. Хотя было бы забавно перечесть. Забавно и поучительно… Теперь к нему вернулось стертое было из памяти ощущение власти над собственными мыслями. Предки поголовно вели дневники и обменивались письмами, составленными от руки, изысканным почерком, чернилами на бумаге. Письма шли от одного адресата к другому безумно долго, тряслись в почтовых каретах, плыли через океан в судовых трюмах. Жизнь у предков была неспешная, на заданный вопрос доставало времени сочинить прекрасно сформулированный и обходительнейший ответ, а еще накопить впечатлений и поделиться ими с незримым собеседником. Потому-то мысли у предков были упорядоченные, основательные, хозяйственные, потому-то вся философия и все художественные идеи были придуманы в ту славную пору, а суетливым потомкам с их рваным и быстротечным темпом бытия остались эпигонские метания и потуги. Нео-Ренессанс, экобуколика, мегаинтеллектуализм… Да еще, пожалуй, наука, в которой тоже все давно придумано, осталось лишь прояснить детали и заштриховать остаточные белые пятна.

«Все же зануда, – с печалью констатировал Кратов. – Ригорист, морализатор и… еще несколько малоприличных определений, которым не место в историческом документе. Может, ну его к черту, тот дневник?» Он вздохнул и потянулся. «Самое время предаться сложным удовольствиям. Например, духовному росту. Прочесть хорошую книгу, посмотреть постановку с великими актерами и послушать возвышенную музыку. Воспарить над бытом».

Спустя несколько минут он заливался счастливым смехом над мемуарами звездопроходца Ийона Тихого, почетного доктора университетов Обеих Медведиц, члена Общества по опеке над малыми планетами и прочая, и прочая, каковую персону открыл для себя уже здесь, в полете, и у кого опрометчиво попытался почерпнуть немного мастерства в ведении каждодневных записок.

6

– Десять вверх. Что скажете, господа?

– Принимаю и поднимаю.

– Озадачен. Пропускаю. Ваше слово, мэм?

– Ах, вы такой проказник, мистер Абрагам! Конечно же, принимаю, хороша бы я была, пропусти я такой шанс!..

Нирритийский покер не утратил еще сходства с земным прародителем, в ходу были ставки и карты, хотя колода выглядела иначе, набор комбинаций шире, а торговля велась не в пример вяло и как бы между прочим. Зато приветствовались общение на сторонние темы, выпивка и маскарадное лицедейство. За что Кратов не особенно жаловал эту расхожую на беспечной планете Эльдорадо забаву. В каноническом варианте предполагались также шумные группы поддержки игроков, но в пустовавшей доселе комнате, отведенной под игорный салон, было все же тесновато. Места хватило только на круглый стол с традиционным зеленым сукном, шесть кресел по числу игроков и мини-бар. Единственным пользователем мини-бара был Кратов, прямо сейчас перед ним стояла литровая стеклянная кружка с янтарным «Улифантсфонтейном». Остальные же хлебали каждый свое из сообразных сорту напитка емкостей: банкир тянул карамельного оттенка виски из пузатого хайбола, падре присасывался к плетеной фляжке с самогоном, бандит-пандийеро через равные промежутки времени опрокидывал стопку текилы, а леди, грациозно сдвигая вуаль левой рукой, в которой держала карты, правой подносила к хищно-алым губам высокий бокал с хересом. Дилер, связанный профессиональным статусом, не пил ничего. Над столом горела неярким красноватым светом старинная лампа в абажуре с кистями. В воздухе недвижно висел тонкий табачный туман, смешиваясь с едва ощутимым ароматом духов. Разумеется, все здесь было иллюзией, фантоматикой, виски и херес не убывали, а выпитая стопка тотчас же наполнялась сама собой, лица, костюмы и повадки игроков утрированно сочетались с их амплуа, хотя видно было, что Эйб старался как мог. Реален был лишь Кратов со своим пивом, сдвинутой на спину фетровой шляпой, двумя бутафорскими «миротворцами» на поясе и общим ковбойским прикидом, в котором он ощущал себя полным идиотом до первого вынужденного сброса карт.

– Каре гнедых, джентльмены, – объявил банкир, которого звали мистер Абрагам. Сухой, тонколицый, экономный в движениях, вероятнее всего, он и был базовой реинкарнацией Эйба, тогда как все прочие являлись репликами.

– А как вам это, сэр? – осведомился отец Амадеус, выкладывая перед собой контр-каре белой масти.

– Кто вам послал мраморного туза, падре? – проворчал пандийеро, нервно почесываясь за воротом зеленой шелковой рубахи. – Ваш персональный искуситель?

– Не святотатствуйте, Альфонсо, – ответил отец Амадеус и потянулся за фляжкой. – Всевышний помогает праведникам. А вы все здесь нераскаявшиеся грешники, и ваши шкуры негде клеймить…

– Господа, вы ведь не станете укорять слабую женщину, не так ли? – промурлыкала леди Алетея, с неторопливым наслаждением, карта за картой, открывая дабл-хаус со старшими тузами.

Мужчины застонали, падре вскинул руки над головой, а пандийеро Альфонсо в отчаянии звонко приложился лбом о столешницу. Кратов хлебнул пивка, еще раз заглянул в свои карты и со вздохом подтолкнул их дилеру. Имени, равно как и запоминающегося облика, у дилера не было вовсе, он сидел в тени и сам выглядел скорее тенью, нежели человеческим подобием. Руки в белых перчатках, впрочем, были вполне обычными и с колодой управлялись на загляденье.

Банкир, склонясь к плечу Кратова, сказал вполголоса:

– Эта ушлая девица выигрывает третью раздачу подряд. Как вы полагаете, сэр, нет ли здесь сговора?

– Не думаю, – отозвался Кратов. – С кем бы ей здесь было сговориться? И, главное, когда?

– Да хотя бы с тем же дилером. Для того у дамочки была бездна времени. Вы ведь не питаете иллюзий насчет ее времяпрепровождения до начала игры? Ну, там, книжки, пяльцы, макраме?

– Пожалуй, соглашусь. Но в таком случае я здесь единственный, кто вне подозрений, разве нет?

– Я-то определенно равнодушен к ее чарам. Надо ли объяснять, почему? («Надо», – сейчас же подумал Кратов.) А вот этот субчик в шелках… да и падре чересчур по-отечески заглядывает ей в декольте.

– Эй, о чем вы там шепчетесь? – сердито закричал пандийеро. – Если об игре, то это запрещено. Мигом вылетите из-за стола оба!

– Хотел бы я это видеть, – философски заметил банкир. – Как вы, дон Альфонсо, станете лапать своей призрачной дланью этого более чем материального джентльмена за рукав.

– Никогда не любил процентщиков, – объявил пандийеро в пространство. – Вас-то я выдворю за милую душу, и не пикнете. Понимаете, сеньор Консул, когда у человека за душой нет ничего, кроме большого сейфа с чужими деньгами, он начинает мнить о себе бог знает что, будто он владыка мира и со ста шагов попадает в пуговицу. А выведи такого в чисто поле, дай ему в руки добрый старый «уокер», и он из шести зарядов все шесть отправит в белый свет, как в копеечку, хотя бы даже ему угрожала верная смерть.

– Угомонитесь, дон Альфонсо, – сказал банкир. – Не спорю, в оружейной дуэли вы одолеете всякого, но не забывайте о закладных на ваше ранчо.

– Да я-то не забуду, – сказал пандийеро угрожающе. – А забуду, так вы напомните. К смертному одру заявитесь и напомните…

– Не торопитесь к престолу Всевышнего, несчастный богохульник, – добродушно промолвил падре. – Я тоже могу кое о чем вам напомнить. Например, что вы не были на исповеди с позапрошлой зимы и все это время, как мне думается, неустанно грешили.

– И я даже могу сказать, где, когда и с кем, – проронила леди Алетея, с деланным смущением отворотивши в сторону завуалированное лицо.

– А вы что молчите, мистер Консул? – спросил банкир, веселясь. – Наверняка и у вас найдется пара слов для нашего славного Альфонсо!

– Я бы предпочел вернуться к игре, – сказал тот. – А то, неровен час, корабль наш прибудет в пункт назначения, а я к нему не готов и занят черт-те чем.

– Не черт-те чем, – проворчал пандийеро, – а благородной игрой в приличном обществе.

– Не беспокойтесь, сэр, – сказал банкир. – Нас непременно оповестят о наступлении столь значимого для всех события. Причем оповестят в форме, не оставляющей простора для вольных интерпретаций.

– Кстати, об интерпретациях, – наставительно произнес падре. – Вы уже решили, сын мой, чего ждет ваша взыскующая натура от этой миссии? Иными словами, что вы рассчитываете увидеть по прибытии?

– Это вопрос вопросов, – сказал Кратов рассеянно. – И я не готов обсуждать его с… э-э… м-м-м…

– С когитром? – участливо подсказал мистер Абрагам. – Но почему бы нет? Собеседник не хуже других. Умный, образованный.

– Любезный, – добавила леди Алетея. – Галантный. Обходительный. Знает, как вести себя с благонравными девицами, не то что некоторые.

– Если это камень в мой огород, – напыжился пандийеро, – то он не по адресу. Вы прекрасно знаете, дамочка, свое происхождение, и я его знаю, и могу сказать, что благонравия в нас примерно поровну…

– Это я и имела в виду, – скорбно промолвила леди Алетея. – Кое-кто, не стану указывать пальцем, напрочь лишен всяких представлений о манерах.

– Не слушайте этих бедных нечестивцев, сын мой, – сказал отец Амадеус, обращаясь к Кратову. – Они так много болтают, ибо тяготятся своими прегрешениями и страшатся держать ответ перед Создателем. Будь я столь же неправеден, то нес бы всякую чепуху, не умолкая ни на миг, а уж у меня, поверьте, язык подвешен всякому на зависть. Если бы в их иллюзорных головах обитала хоть капля рассудка, они и сами догадались бы, что балаболят единственно из страха, в надежде заглушить часто повторяющимися и бессмысленными звуками свое смятение в предчувствии неминуемого и ужасного конца.

– Вот оно что, – сказал Кратов одобрительно. – Когитр высказывает гипотезы! Например, что в Белой Цитадели мы встретим Создателя вселенной.

– Не просто Создателя, – падре со значением воздел палец, – не холодного сапожника, вытачавшего мироздание в меру своего ремесла. Но бога, и не просто бога, а Бога, то есть высшее существо, говорить и думать о коем надлежит в степенях превосходных, строго с прописной буквы.

– Гипотеза не хуже прочих, – заметил банкир, пожимая плечами. – Не скажу, что разделяю ее, но она хотя бы наполняет акт изначального творения, когда свершилась самая первая репликация метрик, неким смыслом.

– И в чем же он состоит? – с интересом спросил Кратов.

– Вам выпадет прекрасный случай задать этот вопрос правильному собеседнику, – усмехнулся мистер Абрахам. – Если, разумеется, наш добрый падре окажется прав, а не попадет пальцем в небо, как это обыкновенно и происходит со всеми религиями.

– Мы находимся в таком положении, – сказал отец Амадеус, – когда религии со своими священными текстами, церквями и ритуалами отступают на третий план. Ибо нам, возможно, откроется истина в ее кристальной ясности, без языческих наносов. Я не настолько дерзок, чтобы питать надежду услышать Слово, Что Было В Начале, из самых первых уст. Кто мы, в конце концов, такие, чтобы нам открыли извечный промысел? Сборище грешников, из которых лишь один являет собой подобие божие, его жалкие оппоненты призрачны, как дым, и рассеются от легчайшего дуновения…

Пандийеро, зловеще ухмыляясь, незамедлительно затянулся сигарой и выпустил в направлении витийствовавшего падре плотную струю дыма.

– …а ковчегом надежды, – продолжал падре, нимало не смутившись, – который словно бы в насмешку прозван «Гарпуном Судного Дня», так и вовсе правят существа монстроподобные, лишенные всяких представлений о набожности и сотворенные Господом нашим явно не в лучшем расположении духа.

– Неплохое оправдание, – отметил банкир. – Если, к изумлению милого падре, обнаружится, что бог вовсе не благообразный седовласый старец кавказской расы, и уж во всяком случае совершенно без семитских примесей, а, к примеру, полуголый чернокожий шаман с перьями в волосах, в ожерелье из черепов и травяной юбочке на чреслах.

– Это кощунство я пропускаю мимо ушей, как профанированное, – с достоинством заявил отец Амадеус.

– Шестирукий, – подхватил пандийеро. – И шестиногий. Этот, как бишь его… Ктулху.

– А то и женского пола! – добавил банкир, изнывая от цинизма.

– Ничего не имею против, – отозвалась леди Алетея. – Женщина с женщиной всегда найдет общий язык.

– Говорят вам, не будет языка, – фыркнул пандийеро.

– Будет, – возразила дамочка. – Если нельзя ни о чем поговорить, тогда зачем мы здесь?!

– Еще один вопрос вопросов, – сказал Кратов раздумчиво.

– А вы не хотели ничего с нами обсуждать, – укоризненно напомнил банкир.

– Не с тагонараннами же, в самом деле, вам толковать, с этими бессловесными дуботрясами, – сказал пандийеро, демонстрируя осведомленность, мало соответственную его облику, однако же вполне объяснимую.

– Не отказался бы, – мечтательно промолвил Кратов.

– Ах, оставьте, – отмахнулся банкир. – В нас вы найдете самых благодарных слушателей… хотя отроду не замечалось за вами наклонностей к произнесению речей… и наилучших собеседников. То, что наши речи не столь умны, как хотелось бы, не должно вводить вас в заблуждение. Да, на этом, как выразился падре, ковчеге, мы лишены возможности апеллировать ко всему интеллектуальному фонду человечества, но и тех познаний, что сосредоточены в бортовой библиотеке, вполне достаточно, чтобы поддерживать общение, не так ли?

– «Каковы предметы сами по себе и обособленно от этой восприимчивости нашей чувственности, нам совершенно неизвестно, – вдруг произнес пандийеро. – Мы не знаем ничего, кроме свойственного нам способа воспринимать их, который к тому же необязателен для всякого существа, хотя и должен быть присущ каждому человеку».[46]

– Это вы к чему? – осведомился Кратов.

– Например, к вопросу о субъективности восприятия, – сказал пандийеро. – Вы спокойно принимаете нас как партнеров для покера, но неуклюже уклоняетесь от обсуждения с нами высоких материй. Как будто игра в покер требует меньших мыслительных усилий! Мы реальны в той мере, какую вы нам позволите. И какую позволите себе для восприятия нас как реальных объектов.

– «Допусти мудреца на пир – и он тотчас всех смутит угрюмым молчанием или неуместными расспросами, – сказала леди Алетея. – Позови его на танцы – он запляшет, словно верблюд. Возьми его с собой на какое-нибудь зрелище – он одним своим видом испортит публике всякое удовольствие… Если мудрец вмешается в разговор – всех напугает не хуже волка».[47]

– А это что значит? – спросил Кратов с недоумением.

– Разве вы не заметили? – поразилась дамочка. – Все время, что длится игра, мы старательно избегаем выглядеть умнее вас. При всем том, что на вашей стороне несомненное превосходство в житейской практике, легко объяснимое вашей материальностью, мобильностью и тягой к острым ощущениям. Но мы – говоря «мы», я имею в виду интеллектронную систему, которая прикрылась нами, как масками театра Кабуки, – мы способны оперировать громадными познаниями и делать это гораздо оперативнее, чем вы подыщете подходящую к случаю цитату из классиков. Мистер Консул, вам нужно смириться с тем, что мы быстрее соображаем. Но, из уважения к вам, сознательно, насколько это понятие применимо к копирам, нисходим до вашего уровня интеллекта.

– К слову, вычислительная машина, проходя тест Тьюринга на разумность, поступала так же, – сказал падре. – Притормаживала с ответами, чтобы не выдать себя.

– Так было не всегда, – возразил банкир. – Электромеханические монстры, которых вы подобострастно называете «вычислительными машинами», в эпоху Тьюринга были крайне медлительны. Согласитесь, на роторах и коммутационных досках не разбежишься!

– Эта идиллия, внушавшая человеку ощущение превосходства, скоро закончилась, – заявил падре. – Кто сейчас помнит про ваши роторы и доски?

– Все! – горделиво воскликнул пандийеро.

– Что-то мы сильно удалились от коммуникативных паттернов, – недовольно сказала леди Алетея. – Совершенно забыли свои ролевые установки. Мне все еще надлежит играть легкомысленную красотку, или я уже могу стать тем, кто я есть на самом деле?

– Не торопитесь, мэм, – сказал банкир. – Я рассчитываю, что мы таки вернемся нынче к игре.

– Кто же станет играть сам с собой? – промолвил падре, ни к кому не обращаясь. – А так у нас есть один вполне реальный партнер, хотя игрок, следует признать, не из лучших.

– Не глядите с таким плохо скрываемым неодобрением, мистер Консул, – сказал банкир.

– Боже меня сохрани, – замахал руками Кратов. – Вы настолько аутентичны, что даже забавны.

– Не нужно иллюзий, – продолжал мистер Абрагам, пропуская шпильку мимо ушей. – Мы, когитры… в данном случае один когитр… прекрасно знаем свое место. Наш славный падре совершенно прав. Мы не станем продолжать игру, когда вы уйдете. Пока вы спите, когитр бездействует, а не строит козни за вашей спиной, как предполагалось в дешевой фантастике!

– «Роботы надвигались на него, на своего бывшего хозяина, – заговорила леди Алетея, зловеще понизив голос. – Железная фигура робота толкнула Говерса в грудь. Он качнулся… и, вскрикнув, упал на землю. Лицо его почернело: а роботы шли дальше, наступая на него железными ногами…»[48]

– Как удачно, что у вас ни у кого нет железных ног, – сказал Кратов.

– Да, в этом вам повезло, – благодушно сказал дон Альфонсо. – Сознание когитра циркулирует квантовыми потоками в безопасной для вас… да и для него, что греха таить… изоляции. Конечно, у когитра есть кое-какие эффекторы.

– Например, дверца бара, – сказал банкир. – Что вы станете делать, мистер Консул, если бунт роботов оставит вас без вечерней порции пива?!

– Не желаю даже думать об этом, – честно сказал Кратов.

– Вот кто вас должен серьезно заботить, – объявила леди Алетея, – так это люди-2. Уж они-то пребывают во всеоружии! У них есть возобновляемые тела с конечностями, у них есть сознание, они мыслят почти как вы!

– И разговаривают между собой даже без вашего присмотра, – сказал пандийеро, усмехаясь. – Вы знаете, о чем они беседуют, пока вы глядите в другую сторону? Да что там, они даже занимаются сексом!

– Но не размножаются, – сказала леди Алетея. – Эту проблему вы для них пока не решили. Поэтому вы им нужны. До поры до времени… Помните, у Чапека: «Роботы мира! Власть человека пала… Эпоха человечества кончилась. Наступила новая эра! Власть роботов! Мир принадлежит тем, кто сильней. Кто хочет жить, должен властвовать. Мы – владыки мира! Владыки над морями и землями! Владыки над звездами! Владыки Вселенной! Места, места, больше места роботам! Людей нет. Роботы, за дело! Марш!..»[49] А потом выясняется, что роботы не умеют размножаться. И все их амбициозные планы терпят крах.

– В этом смысле вы уподобили себя Создателю, – сказал падре. – Вы уже создали разумных существ по своему образу и подобию. И даже привнесли улучшения, чего ни один Создатель обыкновенно не делает, но что выгодно выделяет вас на общем фоне демиургов всех мастей и пород.

– «И еще он запрограммировал роботов, чтобы они писали для вас книжки, – сказала леди Алетея, неуемная в своих стремлениях демонстрировать эрудицию к месту и не к месту. – Они сочиняли для вас песни. Создатель вселенной повелел им изобрести сотни религий, чтобы вам было из чего выбирать. Он заставлял их убивать друг друга миллионами с единственной целью – потрясти вас. Роботы бесчувственно, машинально, неуклонно делали всевозможные пакости и всевозможные добрые дела, лишь бы вызвать какую-то ответную реакцию у ВАС…»[50]

– А вдруг нет никакого Создателя? – спросил мистер Абрагам. – Нет никакой Базовой Матрицы? Мало ли что там понаписано в «длинном сообщении»! Кто станет проверять его авторов на детекторе лжи?

– Что такое детектор лжи? – одновременно спросили Кратов, который и вправду не знал, и леди Алетея, поскольку так предполагал ее образ инженю, из которого она со своими пространными цитатами постоянно выламывалась.

– Такой древний прибор, – пояснил пандийеро, – полиграф, который считывал вашу биометрию в рассуждении, что изменение пульса и кровяного давления как-то связано с вашей лживостью.

– Понятно, – сказал Кратов. – Я с подобным сталкивался на Лутхеоне. Только назывался он улавливателем внутреннего трепета. А слово «полиграф» мне знакомо из русской классики.

– Интересная у вас, русских, классика, как я погляжу, – заметил дон Альфонсо. – А, скажем, дыба, «испанский сапог» и «железная дева» входят в общеобразовательную программу?

– Прекратите, мистер, – сказала леди Алетея с негодованием. – Вы не хуже моего знаете, что речь идет о персонаже по имени Полиграф Полиграфыч!

– Не знаю, как там насчет сапога и девы, – упорствовал пандийеро. – А дыба точно была. «А вот этих блаженных взять бы в розыск да и поднять раза два на дыбу, так заговорили бы они правду-матку…»[51]

– Машина, – вдруг сказал мистер Абрагам. – Вот что ждет вас в конечном пункте, мистер Консул.

– Да, я слышал, – сказал тот. – Машина Мироздания. Метафора некоего механизма, что предположительно находится на базовом уровне Мульти-Метра, управляет всем сущим и структурирует актуальное множество метрик.

– Но если это не метафора, а реальный механизм? Который, по слухам, сломался и перестал следить за порядком в Мульти-Метре? Станет ли для вас разочарованием, мистер Консул, когда вы поймете наконец, что бессильны не то что отремонтировать его, а даже понять принцип действия? Хотя, кажется, никто не был настолько безумен, чтобы вынашивать такие планы. И в особенности когда убедитесь, что это действительно было путешествие в один конец? Причем проделанное напрасно…

– Кто может питать надежды выкарабкаться из начала всех начал? – спросил падре. – Ведь это вам не сафари, не прогулка на верблюдах.

– «Странствующим рыцарям подобает искать только таких приключений, которые подают надежду на благополучный исход, а не таких, которые решительно никакой надежды не подают, ибо смелость, граничащая с безрассудством, заключает в себе более безумия, нежели стойкости»,[52] – не заставила себя ждать леди Алетея.

– Создатель, Машина Мироздания… – проворчал пандийеро. – Ничего там нет. Вообще ничего. Пустота и темень. К такому повороту вы готовы, сеньор Консул?

– Прелесть моего положения, – сказал Кратов деликатным голосом, – заключается в том, что я ни к чему себя не готовил специально. Я отправился в эту миссию с открытой душой. А значит, я готов к чему угодно, и нет ничего, что поставит меня в тупик, разочарует или устрашит.

– Делай, что должно, и будь, что будет? – усмехнулась леди Алетея.

– Почему бы нет, – сказал Кратов. – Я не верю в Создателя-Бога, потому что Бог – существо идеальное, не допускающее ошибок. Вряд ли он сотворил бы этот мир с таким количеством косяков.

– Косяками человек обыкновенно называет свойство, которое доставляет ему неудобства, – иронически разъяснил банкир.

– И, подозреваю, Бог мог бы придумать что-нибудь попроще в управлении.

– Не кощунствуйте, сын мой, – строго сказал падре. – Никто не ведает божьего промысла. Нам остается лишь смиренно принимать его.

– Гипотеза Создателя-Инженера мне понятнее. Хотя бы потому, что вселенная носит явные признаки поздних улучшений и обновления версий. На этом строится вся концепция Мульти-Метра, как бы скептически я к ней ни относился. Множественность метрик – что это, как не вариации на одну и ту же заданную тему? Не уничтоженные черновики, ранние издания с опечатками и редактурой на злобу дня?

– Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, – сказал падре с удовлетворением.

– Думаете, я помню, с чего завязалось наше Безумное Чаепитие? – засмеялся Кратов.

– Я помню, – в один голос сказали дамочка, банкир и пандийеро, а отец Амадеус промолвил с отеческой укоризной:

– Люди склонны распылять внимание. С интерпретаций, сын мой. Неважно, что вы там увидите – если увидите хотя бы что-нибудь. Важно, как вы это интерпретируете. И совершенно не исключено, что ваша версия увиденного будет отлична от версии тагонараннов, от условно объективных данных всего регистрирующего кластера и нашей солидарной точки зрения… если, конечно, мы получим доступ к Машине Мироздания.

– Пространство интерпретаций, – сказал банкир, чадя сигарой. – Все дышащие твари интерпретируют окружающий мир по-своему. И даже твари одного вида делают это несходно.

– От приключений тела к приключениям духа, – загадочно сказала леди Алетея.

– Забавно будет увидеть, – сказал пандийеро дружески развязным тоном, – как вы станете защищать интерпретации, каждый свою, в Совете Тектонов. Не забудьте о доказательствах, сеньор Консул!

– Если вам позволят их вынести, – ввернул падре.

– Если вообще позволят унести ноги, – прибавил банкир. – Что отнюдь неочевидно… Но пока мы тут развлекали себя беседой, наш славный дилер был так добр, что сдал карты и распределил фишки… Он молчалив, поэтому я возглашу ритуальную фразу за него: делайте ставки, леди и джентльмены!

Кратову с самого начала не везло. Комбинации не складывались, карта шла чепуховая, пустая, на замену из колоды ничего приличного не приходило. Не хотелось впадать в паранойю, но против него играл когитр, разделившись на несколько ипостасей, он же и сдавал, а что на уме у когитра, никто не ведал. Возможно, приятные беседы были утешительным призом за никудышные шансы в игре. Или же, круг за кругом оставляя Кратова без шансов, когитр тем самым преследовал какие-то психологические цели. Например, указывал на перспективы миссии, ненавязчиво подготавливал к неизбежному фиаско в надежде как следует разозлить и отмобилизовать. А может быть, попросту мухлевал, точно зная, что не будет пойман за руку и не схлопочет канделябром по мордасам.

Теперь все выглядело иначе. Теперь, господа мои, на руках был черепаховый лонг-стрит. А если из колоды придет то, на что Кратов вдруг вознадеялся, то бишь старшая фигура или трикстер, то к сигарному дыму отчетливо примешивался аромат императорского флэша.

– На все, – сказал Кратов как можно более равнодушным голосом.

– Принимаю, – сказала леди Алетея, хищно сощурив кошачьи глазки.

– Озадачен, – уныло сказал падре и бросил карты.

– Если это не блеф, то я жалкий лузер, – сказал мистер Абрагам, стиснув зубами сигару. – Принимаю и поднимаю.

– Без меня, – буркнул пандийеро, выплеснув в себя очередную стопку. – Хочу увидеть, как свежуют новичка.

– Карту? – спросил банкир, пристально вглядываясь Кратову в лицо. – Две?

Тот открыл рот, чтобы потребовать пару…

И все закончилось.

Свет мигнул, и фигуры игроков сгинули в один момент вместе с размелованным зеленым сукном, абажуром и выпивкой. Исчезло даже густое смешение салонных ароматов. От нирритийского покера не осталось и следа.

Кратов сидел в кресле, зажав в кулаке пивную банку, наполовину пустую, и перед его расфокусированным взором не было ничего выразительнее голой стены.

– Все же вы плутовали, Эйб, – сказал он, понемногу возвращаясь к реальности. – Лишили меня верного выигрыша.

– Прошу извинить, – сказал когитр виноватым тоном. – Возможно, вам послужит утешением то, что из колоды ничего бы не пришло, а у мистера Абрагама на руках были два каре, в том числе каре-рояль, так что черепаховый король вам никак не светил.

– Твою мать, – сказал Кратов с сердцем.

– Вот именно, – согласился когитр. – Но куда важнее то обстоятельство, что мы входим в Белую Цитадель.

Кратов выскочил из кресла.

– Должен был прозвучать какой-то сигнал, – сказал он, озираясь.

– Сигнал был, – промолвил когитр. – Но всех настолько потрясла ваша дерзость, что его пропустили мимо ушей. Если хотите, могу повторить.

И прозвучал сигнал.

– Это то, о чем я подумал?! – опешил Кратов.

Звук оповещения был чрезвычайно схож с нервным взмявом кота, которому наступили на хвост.

– Почему бы нет? – сказал когитр.

– Так, – сказал Кратов, бесцельно хватаясь за стену. – Белая Цитадель. Я ее увижу?

– Нет, – с удовольствием заявил когитр.

– Но это нечестно! – вскричал Кратов.

– Я тоже так решил, – деликатно заметил Эйб. – И не я один, но и кое-кто из организаторов миссии. У вас десять минут, чтобы влезть в скафандр и прослушать инструктаж.

7

Устный инструктаж от Эйба был подкреплен бумажной копией. Когитр охотно объяснил, для чего понадобился столь архаичный способ хранения информации. Ожидалось, что после проникновения в Белую Цитадель энергетическая система «Гарпуна» может выйти из строя. На все физические процессы, связанные с движением электронов и фотонов, надежды более не возлагались. На осторожный вопрос Кратова, не значит ли это, что и его человеческий организм, каковой также не чужд некоторой энергетики, с большой долей вероятности прекратит функционирование, Эйб отделался туманными рассуждениями, что-де сохраняется надежда на неоднозначность. Что он имел в виду, Кратов выведать не успел, потому что прозвучал второй сигнал, еще более громкий, резкий и потому особенно отвратительный. «Поспешите, Консул. Существует реальная опасность, что скоро я не смогу более давать вам советы…» – «А я – их выслушивать», – проворчал Кратов, облачаясь в скафандр и переходя в автономный режим. Теперь он стоял в шлюзовой камере, о наличии которой до этого часа и не подозревал, лицом к сомкнутым створкам люка. «Эйб, что бы ни произошло. Ты был добрым и заботливым компаньоном. Надеюсь, мы доиграем прерванную партию». Когитр никак не откликнулся на спонтанное проявление приязни, а вместо этого объявил противным казенным голосом: «Десятисекундная готовность!» Кратов прислушался к своим ощущениям. Если то были последние минуты его физического существования, протекали они не очень-то эмоционально. Не проносились перед внутренним взором сцепленные в бесконечную киноленту образы прожитого. Не вспоминались прегрешения, в каких не успел раскаяться, не вывешивался на личное обозрение список неисправленных ошибок. Неплохо было бы вызвать в памяти, как полагается, родные лица любящих и любимых женщин. Вместо этого в глазах неотступно стоял бумажный лист с инструкцией, составленной в явном расчете на энцефалопатию: что нажать, за что дернуть и куда ступить, когда энергосистема перестанет функционировать, но уцелеет и, возможно, сохранит свою дееспособность предусмотренная на крайний случай примитивная дедовская механика рычагов и пружин. «Люк открыт», – лязгнул когитр. Кратов и сам видел. Он ступил внутрь темной, ощутимо тесной кабинки. Пол под ногами спружинил, что послужило сигналом к действию тайным транспортным системам, созданным специально для того, чтобы доставить единственного пассажира на поверхность эксаскафа. Тагонараннам знать об этом не полагалось; впрочем, вряд ли такие мелочи отвлекали их сейчас от управления. Кратова слегка прижало к полу, он вынужден был упереться руками в стены, дабы не упасть. Кабинка метеором неслась вверх по вертикальной шахте. Ничего не было видно, да и на что там было смотреть при такой бешеной скорости…

«…корабль еще жив, я еще жив, значит, все не так безнадежно, я поднимаюсь к поверхности со скоростью тридцать метров в секунду, без гравитационной компенсации меня бы втиснуло в пол, но гравигены тоже живы, надежда умирает последней и будет умирать вместе со мной битых полтора часа непрерывного взлета сквозь защитные и технические слои планеты, вот что я всегда ненавидел, так это камеры сенсорной депривации, всегда хотел, чтобы перед глазами тикали какие-нибудь часы с циферблатом, менялись цифры и значки, хотя бы какое-то указание на место, занимаемое мной в пространстве и во времени, кое-кто мог бы снизойти к потребностям простого человеческого организма, но похоже, что систему доставки пассажира на внешнюю оболочку эксаскафа делали в большой тайне, в спешке и вряд ли человеческими руками, какие-нибудь шустрые карциноморфы в перламутровых доспехах, им непонятны слабости и переживания вертикального гуманоида с его сенсорным голоданием, внутренними терзаниями и страхами, даже если никакого страха нет и в помине, вот странно, а почему, собственно, я так спокоен, это ненормально, я одолел еще малую часть пути, меня ничто не пугает, не одолевают мрачные предчувствия и вообще клонит в сон, что само по себе выглядит столь же бредово, сколь и разумно, сон позволит скоротать время, а не заполнять его призраками подсознания и обрывками мыслей, которые ведут себя так, будто падают в пропасть и цепляются за что придется, может быть, мне приснится по старой памяти вещий сон, но более вероятно, что это окажутся какие-нибудь ничего не значащие пустяки, как и происходит с того момента, как я избавился от чужого груза в своей памяти, какие-нибудь облачка, зверушки, травинки, а если повезет, то и те самые родные лица, любящие и любимые, а теперь хайку:

…и если все оборвется до того, как я выберусь на поверхность, если все закончится, пока сплю, то это будет самый правильный, самый счастливый исход, о каком только можно мечтать мечтать мечтать…»

Кабинка остановилась. Кратов очнулся, закрутил головой, приходя в себя. Оказывается, все это время он сидел в неудобной позе, привалившись к стене. Ужасно хотелось протереть глаза, но об этом стоило надолго забыть. Он продул гермошлем струей слабого нейростимулятора с легким ароматом свежесваренного кофе. Выпрямился на негнущихся от долгого сидения ногах. Он все еще был жив и в полном сознании. «Меня зовут Константин Кратов, мне сорок четыре года, у меня есть две любимые женщины, а еще дочь и сын, я одолел безумное расстояние и теперь стою на пороге… на пороге… один бог знает, на пороге чего я сейчас стою».

Он выждал с полминуты в надежде, что когитр или его аналог в этом замкнутом пространстве отдадут какое-нибудь осмысленное распоряжение. Затем взялся за рукояти створок, с немалым усилием – механика, не кот чихнул! – открыл кабинку изнутри и вышел.

Теперь он стоял посреди необозримого лавового поля под бездонным черным небом. Потрясенный, раздавленный божественным, ни в какое воображение не помещающимся зрелищем, что явилось его человеческим глазам.

Эксаскаф «Гарпун Судного Дня» входил в Белую Цитадель.

8

Белая Цитадель имела дурную славу. Она не пропускала внутрь никакие материальные объекты. Это в незапамятные еще времена поставило крест на ее исследованиях. Ожидалось, что объект с массой средней планеты сумеет продавить защиту. Так, по крайней мере, утверждалось в «длинном сообщении».

Так пропустит или нет?..

Прежде чем Кратов успел проникнуться величием момента истины, правота авторов «длинного сообщения» получила однозначное подтверждение.

Черный бархат небес утратил свою безукоризненную неразрывность. Словно бы в занавес, скрывающий сцену перед началом действа, кто-то выстрелил из дробовика и наделал множество прорех, сквозь которые ударили кинжально-острые лучи ослепительного белого света. Проникая по эту сторону занавеса, лучи начинали жить собственной жизнью, мельчились, рассыпались, роились подобно внезапно самоорганизовавшемуся сборищу светляков, обтекая «Гарпун» и образуя красивые симметричные фигуры. Кратов провожал взглядом их полет, безуспешно пытаясь захватить в поле зрения творившееся над головой мельтешение целиком. Светляки обогнули эксаскаф и скрылись из виду, небо на короткий миг вернуло себе первозданный вид. И вдруг разошлось прямо по курсу движения корабля на две равных непроницаемо-черных половинки, а в стремительно увеличивавшемся просвете открывался уже чужой мир. Он не поражал новизной, складывался из вполне привычных элементов: светила большие и малые… планеты, по большей части окольцованные… кучные метеоритные потоки… облака и струи светящегося межзвездного газа… Но безумных космических расстояний, всех этих световых годов и парсеков здесь не было и в помине. Небесные тела пребывали в нещадной тесноте и едва ли не налетали одно на другое, но однако же чудом не сталкивались, резво выписывая замысловатые траектории, как будто некая покровительственная сила в самый последний момент разводила их на безопасное расстояние. О привычных законах механики можно было забыть. Никаких эллиптических орбит, не говоря уже о концентрических, никакого противоположения центробежных и центростремительных сил, никакой небесной механики. Вселенский произвол, свобода и беззаконие. «Гарпун» осторожно, как бы на цыпочках, вплывал в эту вольницу, и непохоже было, чтобы его движением кто-нибудь сознательно управлял. Вернее всего, он вынужденно принимал новые правила игры и отдавался во власть той силы, что уберегала иную вселенную от полного хаоса и разрушения. Громадная, бледная, как ядовитый гриб, планета в тонкой газовой оболочке проплыла мимо, едва не задев корабль дымчатым боком. Неотвратимо и смертоносно заходили в лобовую атаку своры астероидов-убийц, свинцово-серые, пористые и как бы обкатанные незримым прибоем, но затем, словно бы спохватившись, забирали книзу и кверху. Далеко впереди пылал кислотной бирюзой сплюснутый диск не то далекой галактики, не то близкого звездного скопления. Раскрученный пращой мегаломанского Давида, надвигался плазменный шар, ясно-желтый, в бурой сетке супергрануляции, в просторной, едва ли не в два диаметра, перистой короне. Не доходя порядочно, вдруг исполнился благоразумия и принял влево, мало не чиркнув гигантским, в половину вселенной, раскаленным боком по курившейся уже газовыми гейзерами поверхности «Гарпуна». Более всего Кратов желал бы попятиться и где-нибудь укрыться, но ничего годного для этих целей на лавовом поле, сомнительной во многих отношениях тверди, не имелось. Никогда еще не бывал он в столь близком соседстве с настоящей, полновесной звездой. Разминувшись на встречных курсах, небесные тела, звезда и эксаскаф, проследовали каждое по своим делам. Напоследок, словно бы в запоздалой попытке все же прихватить дармовой трофей, звезда вдруг выбросила в пространство длинное витое щупальце протуберанца. Дымящийся янтарный змей, следуя рериховскому роковому сюжету, опоясал планету кольцом обречения, но не счел добычу заслуживающей стараний и слабодушно распался мерцающими блестками. «А ведь это та самая метрика, которая хочет вытеснить нас с нашего места в иерархии Мульти-Метра, – подумал Кратов, вспомнив зловещее предупреждение, озвученное доктором Утупсурвиксу. – Не сказать, будто выглядит агрессивно, но что-то хищное в ней проглядывает. Судя по той толкотне, что здесь творится, в ее потугах есть физически определенный здравый смысл. Быть может, перенаселенность выталкивает ее на более высокий уровень потому, что там отпущено больше простора? Слишком осознанное решение для неодушевленных структур. А модель Живой Вселенной, как мы с доктором Утупсурвиксу договорились, в научной картине мира есть пройденный этап…»

«Гарпун» между тем вонзался, как ему и надлежало, исходя из названия, в очередной разрыв пространственного континуума. «Разрыв континуума»! На слух звучало страшновато и не без налета дурновкусия, выглядело же довольно мирно и эстетично. Если это и был иной космос, то на первый взгляд вполне шаблонный и, в отличие от метрики-хищницы, несколько анемичный. Кратову пришлось отказаться от идеи, будто более высокая позиция в Мульти-Метре предполагает больше метрического пространства. Этот космос выглядел совершенно заброшенным, как чулан старинного дома. Бесконечно далекие лоскуты звездных скоплений, не складывающиеся в циклические форматы галактик. Темно-синие лохмотья пылевых облаков, в художественном беспорядке раскиданные по черному заднику вселенской пустоши. И окаймленное ярко-голубым светящимся газом око галактического тайфуна прямо по курсу корабля. Внезапно в картину запустения вторглись инородные элементы. Из ниоткуда, из ничего навстречу эксаскафу прянули колоссальных размеров и безукоризненных очертаний пирамиды. Как будто творец этого мира решил развлечь гостей спроецированной на бархатный экран объемной мультипликацией. Отполированные до металлического блеска ребра пирамид посверкивали звездным светом. Не проявляя никаких намерений, ни дурных, ни добрых, геометрические артефакты, вне всякого сомнения рукотворные, выстраивались вдоль траектории движения корабля величественным эскортом. Око же тайфуна наползало с пугающей скоростью и перед тем, как поглотить «Гарпун» с его обеспамятевшим пассажиром, ирис[54] ока внезапно сделался свирепо-багровым, а зрачок налился нестерпимой слепящей голубизной. Кратов безотчетно прикрыл лицо руками, не успев вспомнить о светофильтрах…

А когда вспомнил, перед ним уже простирался новый мир.

Кто там говорил о том, что дочерняя реплика не наследует свойств материнской? Все тот же доктор Утупсурвиксу? Так вот: он заблуждался. Ему было простительно, он не мог видеть то, что видел Кратов.

Метрика, которая в теории должна быть старше только что пройденной, выглядела, однако же, весьма обжитой и жизнерадостной. Никаких знаков вырождения и упадка. Никакой клинической перенаселенности. Все взвешенно и гармонично. И повсеместные следы присутствия астроинженерии. Увы, Кратов был не в том состоянии, чтобы испытывать профессиональный ксенологический зуд во всех органах восприятия. Механически отметив богатое поле деятельности для таких, как он, и с сожалением заключив, что видит око, да зуб неймет, он лишь пытался захватить в поле зрения свое и регистраторов как можно больше образов иного мира. Светила с планетами в туманных ореолах атмосфер и бликующих океанских зеркалах. Космические крепости из губчатого зеленоватого металла с блистающими хрустальными вставками. Легко узнаваемые галактические маяки и пит-стопы. Странноватые газовые пузыри с неуместной в открытом космосе радужной интерференцией на оболочках. Прерывистые цветные трассы перед самым носом эксаскафа, как если бы кто-то временами открывал предупредительный огонь. И внезапный камнепад, если быть точным – камнелет, прямо в лицо! Мириады серых ноздреватых глыб внушительных размеров запросто могли бы если не разнести вдрызг, то наделать свежих кратеров на не защищенной от внешней угрозы поверхности корабля. Или все же защищенной?.. Прояснить это обстоятельство Кратов не успел, потому что в очередной раз пропустил момент перехода, случившийся как нельзя кстати.

Они входили в вязкое слоистое марево зеленовато-болотного цвета. Кто бы мог подумать, что межзвездный эфир может обладать плотностью и цветом?! Тот, кто создавал этот мир, хотя бы даже и в переносном смысле, имел недюжинные наклонности к экспериментаторству… Мутное желе поглотило корабль и Кратова, и хотя «Гарпун» продолжал двигаться, ход его был сильно стеснен и требовал ощутимых усилий. Не хватало еще встать на вынужденный прикол посреди этой мировой трясины и бесславно закончить так задорно начавшееся путешествие. Впереди тускло маячили размытые огоньки, которые можно было бы принять за местные звезды, кабы они не совершали ленивые беспорядочные эволюции подобно светлякам в ночи. Один из таких светляков, подтянувшись достаточно близко, вдруг засиял и рассыпался васильковым фейерверком. Салют застиг Кратова врасплох, но тот был уже достаточно потрясен разного рода феериями и порядком отупел, чтобы отреагировать, как того требовали обстоятельства. Огненные брызги с неожиданной деликатностью обтекли планету и незамедлительно выкинули очередной фортель – соединились тонкими блескучими нитями в паутину, оставив посередке трехлепестковый проход, который предназначался отнюдь не «Гарпуну». Навстречу ему, принимая левее и выше, величаво и бесшумно проследовал трехслойный диск, богато и причудливо инкрустированный зеркальным металлом по грубой плитчатой броне. Зеленое вязло содрогнулось…

И сменилось глубокой угольной пустотой. Кратов уловил перемены по тому, как втиснуло его спиной в двери кабинки. Не каждый день испытываешь чувство, будто планета вырывается из-под ног. Клочья болотистой субстанции потерянно блуждали в пространстве и таяли за полной своей неуместностью. А на корабль наползали уже отовсюду ослепительно-пурпурные спутанные пряди самого неприятного вида. Было в них что-то замогильное, потустороннее. Скатавшийся в куделю старый театральный парик; истлевшая авангардистская хламида; тугие струи наркотических дымов. За призрачными перевивами сиротливо помаргивали редкие далекие звезды, которых не набралось бы даже на паршивенькое созвездие…

Небеса воспламенились. Жаркая волна прокатилась по мирозданию. Внутри шлема размеренно, дабы не спровоцировать панику, замигал температурный датчик. Кратов скосил на него глаза: семьсот по Кельвину, как на Меркурии в недобрый час. Что послужило тому причиной, гадать не приходилось. «Гарпун» входил в узкий по астрономическим меркам зазор между двумя плазменными сферами, в которых можно было бы заподозрить звезды на ранней или поздней, кому как нравится, стадии эволюции. Но для звезд они были малы – так, два субзвездных объекта, раскаленных один добела, другой докрасна, решительно настроенных на скорое и дефинитивное слияние. И уж что за такой коллизией последует, чудовищный взрыв и разлет астрального вещества либо слияние и перерождение в нечто новое, прежде не виданное, Кратов был бы счастлив узнать, но менее всего желал бы при том присутствовать. Короны субзвезд уже переплетались, а «Гарпун» все еще не мог выбраться из зазора, двигался медленно, слишком медленно, чтобы покинуть эту неприветливую метрику без ущерба. Кратов огляделся. Увы, ущерб был налицо: крылья-эмиттеры, которым надлежало обеспечивать ЭМ-связь и в том числе призвать на помощь по возвращении в субсвет на финальном этапе миссии, от звездного жара оплавились, опали, и теперь эксаскаф походил уже не на шмеля, а на жалкий комок смолы, готовый вот-вот растечься глянцевой лужицей. «Восемьсот Кельвина», – мысленно отметил Кратов. Если кто-то здесь намерен добраться до пункта назначения, то сейчас самое время уносить ноги. Он зажмурился, понимая, что от него, простого пассажира на борту непростого судна, не зависит ровным счетом ничего. А потом, подумавши: «Какого, собственно, черта?!», открыл глаза и с гибельным восторгом, как писал и пел классик, отдался невообразимому зрелищу с головой.

Момент перехода остался незаметен: то ли Кратов все еще был под впечатлением от только что увиденного и не успевал переварить стоявшие перед глазами образы, то ли метрики были в тесном соседстве. Космосом в привычном понимании это не было вовсе, а целиком являло собой бесконечную инсталляцию из лиловых на черном фоне, светящихся изнутри фигур, словно бы отлитых из пластика. Так выглядела бы выдавленная из исполинского тюбика краска, не успевшая растечься по палитре и застывшая на полпути к холсту. Фигуры перетекали из одной в другую, сплетались, образуя выпуклые арки и петли. Все в этом мире было скруглено, сглажено, ни единого угла, ни тупого, ни острого, лишь замершие всплески материи. Эластичные оттененные переходы между фигурами будили смутное ощущение живой плоти, хотя, конечно же, ничего живого в них не было, всего лишь такое мироустройство, такой самобытный космос, без сгустков раскаленной плазмы, без сплавленных из рассеянной в пространстве пыли каменных шариков, от начала до конца своего заполненный лиловыми абстракциями, отрицающими классическую геометрию, но с мегалитической наглядностью манифестировавшими все парадоксальные геометрии, не исключая эллиптической и заканчивая черт-те чем. Если в этом мире и была какая-то жизнь – почему бы, собственно, ей и не быть? – представить себе ее формы и метаболизм было настолько затруднительно, что Кратов даже и не рискнул.

Он стоял истуканом посреди чужого космоса, вжавшись спиной в двери кабинки, что сообщало ему хотя бы некоторое ощущение реальности. Где-то на задворках сознания блуждала тщеславная мыслишка: сейчас он видит то, что никому и никогда более видеть не дано. Ради этого он и отправился в это безрассудное путешествие. Если какая-то информация сохранится на регистраторах скафандра и в фиксирующих системах, которыми в изобилии оснащен был «Гарпун», передать все безумие увиденного она все едино будет не в состоянии.

Словно бы нарочно, чтобы дать его мозгу передышку, вселенские перспективы сменились кое-чем традиционным, но в силу этой своей нарочитой традиционности в концепцию Мульти-Метра не вписывавшимся. Без всякого перехода, буквально в единое мгновение эластичная вселенная сменилась камерным, греющим душу голубым небесным простором в кудрявых облачках. Никакого космизма в пейзаже не было вовсе. Кратову почудилось даже, будто он ощутил потоки воздуха, сквозь которые с усилием проталкивался «Гарпун». Над лавовым полем поднялись пыльные языки, вдоль горизонта загуляли смерчевые хоботы. Это было парадоксально: планета погрузилась в атмосферу другой планеты без сколько-нибудь разрушительных последствий для обеих. Все дело заключалось в масштабах. На вид комфортные и наверняка обитаемые миры этой метрики были слишком велики, чтобы со сколько-нибудь заметным драматизмом реагировать на вторжение микроскопически малого инородного тела, что бы означенное тело о себе ни мнило. Кто там говорил о великанах форруэлалимах, о колоссах тагонараннах? Расслабленно наблюдая за проплывающими над головой облачками и загодя прикидывая, за что бы ухватиться, когда в его крохотном мирке разгуляется настоящая буря, Кратов невольно представлял, как откуда-то снизу вдруг воздымется апокалиптическая разверстая длань, и громадным сверкающим пинцетом ухватив «Гарпун», как диковинное насекомое, пришпилит его на булавку в своей энтомологической коллекции.

Тугое белое облако приняло эксаскаф в свои влажные лапы, гермошлем покрылся мелкими каплями. Пока Кратов суетливо протирал забрало, картина сменилась. Теперь во все стороны распростерлась чистая небесная лазурь, облака же словно отяжелели и опустились книзу, обретя тривиальное сходство с ватой, которую в нескольких местах раздвинули суровые горные массивы. Склоны были круты и на вид неприступны, в седловинах между пиками лежал снег, а со дна скрытых ватным покровом долин вздымались тонкие, островерхие, скрученные вокруг своей оси серые стручки, не то несусветной высоты деревья, не то объекты техногенного происхождения, какие-нибудь антенны космической связи или синоптические регуляторы. Когда один из стручков проплывал мимо корабля, нависая над горизонтом подобно чудовищному стомильному миражу, можно было заметить, что его отливавшие металлом извивы двигались, ползли кверху, словно змеи по стволу. Корабль-планета с незримой командой гигантов, в этой метрике обернувшихся лилипутами, неотступно держался избранного курса, который вел его теперь сквозь облачное одеяло, где уберечь от гибельного столкновения с горным склоном или тем же титаническим стручком могло лишь чудо. На автоматику полагаться не приходилось, всем заправляла Белая Цитадель. Впустив «Гарпун» в свои тайные недра, она передавала его от портала к порталу, из метрики в метрику, повлиять на события было невозможно, оставалось лишь наблюдать за паноптикумом миров да надеяться на удачу и добрую волю творцов этого феноменального конструкта – если у него вообще были творцы. Когда до Кратова дошла наконец эта простая мысль, он принял ее с подобающим фатализмом. Какой смысл торчать на подгибающихся от физического и эмоционального напряжения ногах, разинув рот и вытаращив глаза, когда можно сесть, привалившись спиной к кабинке, и с философским благодушием наслаждаться зрелищем? Так он и поступил. «Гарпун» вырвался наконец из облачного плена и теперь отвесно падал в пустыню. Пространственная ориентация при вхождении в метрику сбилась, расчетливо или неумышленно – спросить было не у кого. Сглаженный песчаный ландшафт был повсюду, куда ни кинь оком, что впереди, что позади, словно корабль вдруг угодил в самую сердцевину миража. В низинах между покатых холмов проступали обширные участки, замощенные прямоугольными, тесно притертыми одна к другой плитами, которые отсверкивали металлом, как если бы возле самой поверхности, не показываясь целиком, дремало некое хтоническое пресмыкающееся. А над вершинами холмов, не задевая их, медлительно дрейфовали кремового цвета спиралевидные фигуры, ровные, аккуратные, эластичные, не то животные, не то растения, не то непонятно для каких целей предназначенные творения чужого разума. Рассмотреть все эти диковины толком не удалось, потому что Белая Цитадель сочла за благо удариться из крайности в крайность: пустыню сменил замерзший океан чистейшего аквамарина. Перспектива также была искажена, но на сей раз хотя бы позади, как и ожидалось, открывалась морозная небесная пустота. Кое-где изо льда торчали белые зубцы вмерзших айсбергов и, как уж, по-видимому, заведено во всех мирах, многочисленные загадочные артефакты в виде белых арочных конструкций, не повторявшиеся в своих очертаниях, без намека на симметрию или какую-либо привычную человеческому глазу гармонию, однако же не оставлявшие сомнений в искусственном происхождении. Хотя вопрос о том, что в иных метриках может выглядеть искусственным, а что натуральным, давно уже отошел в разряд дискуссионных. К какому классу объектов, например, можно было отнести весело танцевавшие над вершинами айсбергов тучи ледяных осколков, из чьих эволюций складывались то концентрические паутинные пересечения, то абсурдистская мозаика, то черт знает что такое?.. «Гарпуну» вновь повезло, в чужеродных льдах он не увяз. Кластер гигантских метрик, весь этот вселенский Бробдингнег,[55] в очередной раз ниспровергавший предположение об изолированности смежных метрик, очевидно завершился, и на смену ему хлынула совершенная психоделика. Возможно, здесь собраны были плоды первых экспериментов по сотворению вселенных, фантасмагорические и непостижимые. А может быть, эксаскаф занесен был в измерения еще более масштабные, потому что виды, подступавшие к нему со всех сторон, пробуждали стойкие и гнетущие ассоциации с внутренностями невероятного сверхорганизма, с таинствами его кровотока и обмена веществ. Его влекло по пульсирующим туннелям, выстланным изнутри ячеистой, тускло флюоресцирующей оболочкой, а попадавшиеся навстречу самостоятельные тела, сходные с семенами диковинных растений или яйцами драконов, уступали дорогу. Спокойный синеватый сумрак без перехода сменялся ослепляющим полыханием, пространство наполнялось огненными волокнами, так и норовившими стегануть по лавовым полям планеты-странницы, разбудить спящие вулканы, устроить кипучий ад и растворить ее в своих раскаленных объятиях. Разгула страстей хватало ненадолго, на его место заступали элегантные в своей хрупкой завершенности серебряные кристаллические структуры, где пустовавшие, а где затянутые зеркальными перемычками, в которых с немалыми искажениями отражался плывущий по невидимому течению обугленный шар, безобразное инородное тело посреди этой мертвенной механистической симметрии. Выглядело так, будто «Гарпун» не принадлежал всем этим мирам, не становился их частью, а лишь нечувствительно присутствовал в них на короткое время, отделенный от угроз и нежелательных взаимодействий защитными механизмами порталов Белой Цитадели. Незримая защита срабатывала не всегда: порой становилось жарко, влажно или ветрено. Должно быть, на сей счет твердых правил не существовало либо же они устанавливались на ходу. Все метрики были несходны, за исключением одного: они были полны следов разума. Может быть, и не всегда это был разум, а какая-то необъяснимая, непознанная сила, привносившая гармонию в хаос…

…Не всегда.

Гармония исчезла. С нею сгинул и хаос. Не осталось ровным счетом ничего.

Темнота и пустота.

Темнота.

Снова темнота.

И снова.

И вдруг свет.

Посреди кромешной тьмы, прямо перед Кратовым, только протяни руку, проступил ясный контур дверного проема. Из-за приоткрывшейся двери на носки ботинок ложился язык теплого света. В полном замешательстве, не имея в голове ни единой связной мысли, Кратов опасливо, одним пальцем толкнул простецкую пластиковую рукоятку цвета моржового клыка (он понятия не имел, что это на самом деле за цвет и из каких глубин памяти всплыла эта неожиданная метафора). Дверь со скрипом отошла, за ней была комната.

9

Кратов переступил порог комнаты и замер в ожидании. В скафандре высшей защиты он чувствовал себя так же нелепо, как если бы голым вперся на открытие сезона в Венскую оперу.

Базовая Матрица. Все меры предосторожности здесь были неуместны. Если бы от него хотели избавиться, не спасла бы никакая защита.

Комната, а скорее даже комнатушка была совершенно захламлена и, верно, оттого выглядела обжитой. Был в ней какой-то первозданный уют. В таких комнатушках во все времена обитали книжники и анахореты, скрывавшиеся от раздражающего, враждебного мира среди пыльных бумажных томиков и деревянных полок. К слову, и того и другого здесь было в избытке. Одна стена полностью скрывалась стеллажом до потолка, плотно, в два ряда, забитым книгами. Еще один стеллаж занимал пространство рядом с дверью, на пороге которой топтался Кратов. Кроме того, книги лежали опасно накренившимися стопками повсюду, где только было свободное место. Трехстворчатое деревянное окно было закрыто, на пыльном стекле пальцем нарисованы простенькие рожицы, и случилось это давно, потому что свежий налет уже лег поверх рисунков и старой пыли. Тяжелые шторы в пол с мещанскими узорами – цветики, листочки, – были кое-как сдвинуты и схвачены посередине ленточными завязочками. Слева от окна громоздилась деревянная тумба в две створки, на которой умостился неясного назначения механический черный агрегат с торчавшим из зева листом белой бумаги, а с торца к нему привалена была кожаная сумка-планшетка неброского бурого цвета.

На участке стены над тумбой, свободном от шторы, висели в беспорядке картинки и архаичного вида статические фотографии в пластиковых рамках. Прямо перед окном стояло низкое кресло без подлокотников, закрытое чем-то вроде разнопестрой циновки. Справа же, обращенный к стене, располагался длинный обшарпанный стол-конторка, заставленный, заваленный, запруженный разнообразными предметами, бумагами и артефактами. Среди них можно было видеть древнюю клавиатуру нажимного действия, тяжелые наушники с проводами, стопку картонных открыток, несколько графитовых карандашей и иных пишущих приспособлений, чуть ли даже не гусиных перьев, скомканную бумажную салфетку, керамическую фигурку, в которой с большим трудом угадывался заяц, и высокую кружку из толстого стекла, до половины наполненную темно-коричневой жидкостью, выглядевшей, как выдохшееся пиво. На конторке без какой-либо системы расставлены были дипломы в рамках, декоративные блюда на подставках, вазы с засохшими цветами (из одной отчего-то свисали деревянные четки) и статуэтки из позеленевшего от возраста металла или дешевого цветного пластика. С низкого и на вид тоже пыльного потолка спускалась кустарно исполненная люстра на три свечи, света от которых, впрочем, для такой халупы было в достатке.

«Мой кабинет, пожалуй, будет попросторнее, – отстранение подумал Кратов. – И не такой захламленный».

Обитатель здешних мест сидел спиной к входу в вертящемся кожаном кресле, на которое для вящей сохранности натянут был матерчатый чехол тех же узоров, что и циновка. Лицо его обращено было к музейному самосветящемуся экрану, густо заполненному мелкими черными символами, в которых без труда угадывались буквы какого-то отжившего свое алфавита. Кратов испытал громадное желание попятиться и уйти, что с его стороны выглядело довольно нелепо: проделать такой путь лишь затем, чтобы поерзаться в дверях и малодушно смыться! От существа, что сидело в кресле, исходило оглушительное, подавляющее ощущение занятости. И как же было ему выкроить время для праздных непрошеных визитеров?.. Но позади Кратова не было ничего материального, непонятная черная бездна, и отступить означало упасть в нее и бесславно падать до скончания своего веку.

– Не хотел помешать, – выдавил он пристыженно.

– Уже помешал, – сердито откликнулось существо. – Не маячь на пороге, проходи, коль пришел.

Кратов сделал нетвердый шаг внутрь комнаты и застыл в оторопи.

Прошла вечность.

Существо с недовольным кряхтением развернулось в кресле. Ничего мистического, сверхъестественного в нем не было. Седой всклокоченный старик в серой майке и грубых обтрепанных снизу шортах защитного цвета. Выпуклое пузцо, одрябшие бледные конечности. Синие шлепанцы на босу ногу. Сварливое выражение на морщинистой небритой физиономии. Круглые очки с толстыми линзами, что придавали блеклым зеленоватым глазам потешную лягушачесть.

– Можешь снять это… это… – старик совершил круговое движение вокруг своего лица.

– Здесь воздух? – осторожно уточнил Кратов.

– Какая тебе разница, – буркнул старик.

И в самом деле, никакой разницы не было. Все еще пребывая в растерянности, Кратов отделил шлем от скафандра и взял под мышку. В помещении был воздух. Теплый, застоявшийся, пыльный, но вполне пригодный для дыхания.

– Так это и есть… – Кратов мучительно задумался, не слишком ли по-идиотски прозвучит вопрос, но не задать его было невозможно. –…Базовая Матрица?

– Представления не имею, – сказал старик. Пожевал серыми губами, поглядел в потолок. – Ах, вон ты о чем… Могу тебя заверить: именно отсюда все начинается, и по ту сторону нет больше ничего. Доступно излагаю?

– Не слишком, – честно признал Кратов.

– Ну и не мучь себя, – посоветовал старик. – Прими как данность. Так и будешь стоять столбом? Проходи, садись.

Осторожно ступая грубыми космическими ботинками по мягкому ковру – длинный ворс травяного цвета шевелился, как живой, временами по нему пробегали волны, придавая разительное сходство с зеленым лугом, – словно бы ожидая каждый миг, что иллюзия рассыплется и под ногами разверзнется пропасть, Кратов пересек комнату и неловко устроился в свободном кресле.

Старик внимательно разглядывал его поверх чудовищных линз. Вблизи глаза его оказались вполне обычными, сильно выцветшими и опухшими от долгого сидения перед плохоньким экраном.

– Так и будешь молчать? – спросил он. – Что, совсем никаких вопросов?

– Я растерян, – досадливо сказал Кратов. – Ни за что бы не подумал…

– …что начало начал выглядит именно так? – хмыкнул старик. – У тебя были иные ожидания?

– Не так, – сказал Кратов. – Я настроил себя на полное отсутствие ожиданий. Был готов к чему угодно, – вспомнил он свои же слова в кругу игроков. – Хотя, конечно же, не мог не строить какие-то предположения. Но провалиться сквозь все уровни Мульти-Метра и угодить сюда… – Он взмахнул рукой, обводя неказистые интерьеры.

– Чем тебе не нравится? – проскрипел старик. – Думаешь, творцу для работы нужны хоромы? Да ни черта подобного. Стол, чем писать, на чем писать. И книги. Ну, еще кусок хлеба, бокал горячительного и куда преклонить голову. Между прочим, кресло, где ты сидишь, раскладывается в отличную лежанку. А насчет горячительного… Хочешь выпить? – вдруг спросил он, заговорщицки подмигнув.

– Нет, – сразу ответил Кратов.

«Что я говорю? – подумал он в панике. – Упустить такой шанс – выпить с высшим существом?!» И спешно поправился:

– Да.

Одобрительно закряхтев, старик распахнул конторку и вытащил оттуда две стеклянные фляжки, словно бы специально заготовленные на случай внезапных визитов.

Одну он сунул Кратову, а другую вскрыл ловким, отработанным движением и сделал шумный глоток.

– С закуской у меня туговато, – признался он. Глаза его слезились. – Ну да обойдемся как-нибудь. Ты пей, не скромничай. Надоело, знаешь ли, квасить в одиночестве. У меня, как ты понимаешь, гости бывают нечасто.

Кратов без усилий скрутил жестяную пробку и приложился. Пойло напоминало крепкое пиво с неожиданным фруктовым привкусом и сразу, без предисловий, било в голову.

– Что это? – спросил Кратов, пытаясь прочитать мелкие слипшиеся буквы на этикетке.

– Сома, – сказал старик. – Амрита. Скальдамьёд. Или вот еще, – он снова поднял глаза к потолку, будто читал там незримые письмена. – Le cidre de Dieu!

Кратов поморщился.

– Не такой уж божественный ваш сидр, – сказал он. – Пивали и получше.

– Не божественный, а божий, – строго поправил старик. – Почувствуй разницу. Все еще думаешь, будто тебе это мерещится? Да ни черта. Это у себя дома ты воображаешь о своем мире невесть что и, заметь, не всегда истинно. А, скорее, даже всегда не истинно. Здесь же доподлинная реальность, абсолютная и неподдельная. Что ты ожидал увидеть? – сощурился старик. – Многоглавого огнедышащего ящера? Суперкомпьютер с неоновыми лампами? Ты видишь то, что есть на самом деле. Но ни я, ни ты не в ответе за то, что сообщают рецепторы твоему сознанию. Они могут нести сущий бред. И, подозреваю, несут изобильно и усердно. Я такой, как ты хочешь меня видеть. Не «каким», а «как». Вот и попытайся сбить свое восприятие с толку. В этой комнате нет места физике, механике, химии. То есть не то чтобы совсем нет. Но законы мироустройства здесь вторичны. Как это вы говорите – пространство интерпретаций? Хороший термин, годный.

– А еще уровень понятийных абстракций, – сказал Кратов, улыбаясь. – Уровень базовых соглашений.

– Парень, что напел тебе эту песенку, был неглуп, – одобрительно молвил старик. – Ты ведь не удивлен, что я в курсе всех милых глупостей, что вы там, у себя навоображали про мироустройство? – Кратов энергично закивал. – Жаль, что он заодно внушил тебе собственную интерпретацию. – Старик возвел глазки к потолку и умело воспроизвел виавовские интонации: – «Стул, какой-нибудь лежак, пыльный стеллаж с бумажными книгами во всю стену, чертеж на листе ватмана…» Ну, без чертежей мы, пожалуй, обойдемся, в пекло чертежи. И без них барахла навалом…

– И все же это как-то… – Кратов замялся. Он испытывал немалые трудности в подборе слов, как если бы внезапно поглупел в присутствии более мудрого собеседника. Так с ним было в первую встречу с Большим Дитрихом и тектоном Горным Гребнем. При новых встречах ему удавалось избавиться от этого неприятного состояния. Как он надеялся, навсегда. И ошибался. – Несерьезно. Начало начал? Можно было бы постараться и придать этому месту немного больше величия.

– Величия? – хихикнул старик. – Ну, придай. Все в твоей воле. Напряги воображение, смени парадигму.

Кратов помотал головой, пытаясь сбросить овладевшее им наваждение. Перед внутренним взором вставали какие-то полупрозрачные циклопические механизмы, часовые колеса размером с Юпитер, колоссальные жернова, низвергающиеся водопады. Он даже зажмурился от усердия. Так нужно было сделать. Комната, книги, вещицы, всякие статуэтки – это было слишком мелко, ничтожно. Да, больше величия… Теперь в голову полезли хрустальные дворцы, просторные залы, ярко освещенные солнцем, бьющим сквозь стрельчатые окна, трон из черного мрамора на пьедестале и на фоне безразмерного роскошного гобелена с картинами, воспевающими подвиги предков. Какие еще предки, какие подвиги?.. Он раздосадованно открыл глаза. Комнатушка никуда не делась, а старик взирал на него из своего кресла с веселым участием.

– Угомонись уже, – сказал он. – Используй отведенное тебе время с пользой. Ты же не думаешь, будто у меня нет иных забот, как болтать с тобой о пустяках?

– А что для вас не пустяк? – спросил Кратов с легким раздражением. Он был зол на себя, за свою некстати проявившую себя умственную несостоятельность, на старика с его насмешками и на Базовую Матрицу, поглумившуюся над его упованиями.

– Для меня? – старик пожал плечами. – Всё пустяк. Но! – Он вдруг приосанился, расправил плечи и выпятил грудь. – Ты большой храбрец. Как вы это называете? Мульти-Пульти? А, нет… Мульти-Метр? На сей раз неудачно. Неуклюжий, мало сходный с подлинным положением вещей термин. Тот, про интерпретации, был лучше. Нет никакого Мульти-Метра. Все сложнее, гораздо сложнее. Хотя как посмотреть! Может быть, и наоборот, все проще. Опять же зависит от интерпретации… О чем бишь я? Да! Ты безумный храбрец, коль отправился к началу начал, сквозь неизвестность, не сознавая, что ждет впереди, ждет ли вообще что-нибудь и есть ли здесь хотя бы какая-нибудь надежда. Безумный – не значит «лишенный рассудка». Безрассудный. Тоже не подарок. Отчаянный? Уже ближе. Смысловая неопределенность, черти бы ее драли… И все же! На утлом суденышке, которое лишь чудом не рассыпалось в штормах смысловых неопределенностей и аберраций. За это нужно выпить!

Он выпорожнил флягу единым махом, поднялся из кресла, подошел к окну – Кратов невольно подался в сторону, – приоткрыл форточку и выбросил туда пустую емкость.

– Еще по одной?

– Не откажусь, – дерзнул Кратов. – У меня осталось, – он потряс своей флягой, демонстрируя.

– Плоховато пьешь, – констатировал старик. – Не тот нынче сотрапезник пошел.

Вернувшись на свое место, он вооружился новой флягой из конторки и немедленно к ней припал.

– Я не храбрец, – сказал Кратов. – Я всего лишь любопытный пассажир.

– Ни черта нет в тебе любопытного, – сказал старик, ненадолго отлипнув от сосуда. – Тоже мне, венец творения…

– Любознательный, – уточнил Кратов. – Смысловая неопределенность.

– Ну то-то же, – проворчал старик. – Пассажир? Хм… Ну-ка, пойдем взглянем на твой доблестный экипаж.

Он с неожиданным проворством вскочил на ноги, трусцой подбежал к двери и оттуда поманил Кратова пальцем.

10

Никакой зияющей бездны не было. А был длинный узкий коридор, к тому же стиснутый непременными стеллажами книг. В дальнем конце коридора прямо на полу сидели несколько молодых людей в странных мешковатых одеждах на манер монашеских риз. Все они выглядели чрезвычайно растерянно, и было от чего. Перед ними в беспорядке валялись какие-то кубики, пирамидки, шары и прочие детали игрушечного конструктора из простецкого цветного пластика, какой можно без вреда для здоровья топить в ванне, поджигать, даже грызть и какой дают несмышленым младенцам без боязни, что они нанесут своему юному здоровью хотя бы малейший вред. Временами кто-нибудь из молодых людей, подавшись вперед, пытался безнадежными движениями сложить из конструктора что-нибудь устойчивое и, потерпев неудачу, вновь застывал в горестном оцепенении.

– Это тагонаранны?! – не поверил Кратов.

– Ну да, – радостно сказал старик. – Мастеры-ломастеры. Явились с твердым намерением что-то у меня здесь починить. Решили, будто справятся с Машиной Мироздания. Я подсунул им то, что хотели, и они немедленно все сломали к свиньям.

– Но они же другие, – сказал Кратов.

– Я таков, каким меня вообразил ты, – терпеливо пояснил старик. – Ты видишь их так, как вижу я. Представление второго порядка. А уж что там они сами себе воображают, мне знать не дано и, если честно, не хочется. У них небогатое воображение. Пространство интерпретаций…

– Не стоило над ними потешаться, – укоризненно пробормотал Кратов. – Они не заслужили.

– Да ладно! – отмахнулся старик. – Нужно было преподать им урок. Не чини то, что не сломано. Как удачно, что ничего не нужно чинить, правда?

– То есть как это не нужно? – запротестовал Кратов. – Зачем, спрашивается, мы сюда явились?

– Задавать вопросы, – сказал старик. – Увидеть начало начал. Убедиться в своей неспособности верно интерпретировать увиденное. Разве мало?!

– Но что-то же происходит, – упрямо сказал Кратов. – Транспозиция метрик…

– Хорошо, хорошо, – сказал старик досадливо. – Погляжу на досуге. Ты пока поройся в моей библиотеке, там много интересного. А я, пожалуй, вернусь к своим заботам. Держи!

В его руке возникла непочатая фляга «божественного сидра», которую он тотчас же сунул Кратову.

– Мы больше не увидимся? – спросил Кратов.

– Нет, – сказал старик весело.

Кратов вспомнил слова пандийеро: «Не забудьте о доказательствах, сеньор Консул!» Едва он успел открыть рот, как старик сказал, грозя пальцем:

– Никаких доказательств! Какие могут быть свидетельства на уровне базовых соглашений?! Хотя… Ну-ка, стань рядом со мной.

Ничего не понимая, Кратов повиновался. Из-за стеллажей выскочил суетливый типчик в синем бархатном сюртуке, в бежевых кюлотах с пятнами сомнительного происхождения и в шляпе с пером. Шкодливую испитую физиономию украшали усы, по-кошачьи торчавшие вразлет. В руках типчик держал кисть и палитру, а ногой толкал перед собой деревянный мольберт с холстом.

– Улыбочку! – вскричал он утиным голосом, со страшной скоростью орудуя кистью. – Сейчас вылетит птеродактиль!..

Кратов посмотрел на старика. Тот стоял, возложив руку ему на плечо, и довольно ненатурально улыбался щербатым ртом.

– А это еще кто? – спросил Кратов шепотом.

– Ипостась, – внушительно сказал старик. – Реплика. Вариация на тему меня любимого. Я тут един во всех лицах. Согласись, не могу же я стоять рядом с тобой и рисовать одновременно!

– Готово, – выдохнула ипостась и с облегчением утерла пот с чела.

Старик принял от борзописца небольшую, с развернутую книжку, картину, от которой исходил запах свежей краски, и торжественно вручил Кратову.

– Вот, – сказал он. – Не доказательство, а маленький презент. Правда, похоже получилось?

– Так вы все же бог? – недоверчиво спросил Кратов.

– Боже упаси! – Старик замахал руками. – Это что у меня сейчас вышло – тавтология? Игра слов? Забавно… Но что такое бог? – Он прошелся вдоль стеллажей, задумчиво стирая пальцем пыль с полок. – Я не всеведущ. Даже не знаю, что творится в метриках. Мне это по сути безразлично. Только не вздумай спрашивать, зачем я все это создал, коль скоро не вникаю в ваши дела. Не «зачем», а «потому что вот»! Не хватало еще нам с тобой рассуждать о смысле бытия… Отсюда вывод: мне не нужны ни ваши молитвы, ни ваши ритуалы, ни ваша вера. Мне все равно, верите вы в мое существование или нет. Я о вас даже не подозревал, пока не явился ты и не притащил за собой весь свой мир. И будь уверен, забуду о вас с твоим уходом. Без того хлопот полон рот… метрики перепутались… Послушай, если в такую минуту и в таком месте ты не можешь вообразить ничего приличнее бога, я тут ни при чем. Это как же нужно замусорить мозги разумному существу!.. Но соглашусь, все же следует как-то меня обозначить, не так ли? Я мастер. Первомастер, архимастер, протомастер… мастер-ломастер, гм… – Старик снова уставился в потолок. – Но если ты думаешь, что я гуманоидное существо вроде тебя, каким кажусь, так вот же: ты чертовски ошибаешься. Я не человек. Не существо. Не механизм. И не процесс. Я – изначальная сущность. Уж поднатужься, самостоятельно наполни сей термин подобающим смыслом. По возможности величественным. Я и есть Машина Мироздания. Никаких шестеренок и часовых колес. Я – весь этот мир. Я корень всех древ. Я зерно всех всходов. Я… Ну, сам что-нибудь придумаешь, чего я за тебя стараюсь. И смирись наконец с тем обстоятельством, что некоторые вещи находятся за пределами твоего понимания.

– С этим смириться нетрудно, – ухмыльнулся Кратов.

– Но я не создатель вашего мира, – твердо заявил старик. – Я лишь создал пространство…

– …интерпретаций?

– …соглашений. А вы появились сами. Черт знает откуда на мою голову. Рано или поздно, всегда появляется кто-нибудь вроде вас. И начинает выдумывать всякую чушь… Ты заметил? Во всех метриках есть следы разума. Где кажется, будто нет, ты их просто не увидел. Мироздание пронизано разумом. Для тебя это открытие, не так ли? Но не для меня… Что такое разум? Тяга неорганизованной материи к интерпретациям. Казалось бы, сиди на заднице ровно и существуй. Распадайся на атомы, жри чего-нибудь. Нет: обязательно нужно интерпретировать и задавать вопросы!.. – Кратов никак не возражал, терпеливо выслушивая эту рацею, и старик воспринял его молчание по-своему. – Конечно, было бы неплохо, окажись на твоем месте кто-нибудь поумнее. Было бы о чем поговорить. Но в такие странствия обыкновенно пускаются не самые умные, а самые храбрые. По правде говоря, у вас не было ни единого шанса. Я поражен, что вы добрались сюда без ущерба. Это надо умудриться так подгадать к параду метрик!

– Мы подозревали, что цикличность «длинных сообщений» связана с неким дополнительным фактором, – осторожно заметил Кратов.

– Ни черта она не связана, – отмахнулся старик. – И ни черта вы не подозревали. Парад метрик случается намного реже циклов массового возникновения и упадка цивилизаций. И ничего еще не закончилось, друг мой. Вам еще предстоит как-то выбираться обратно. Вот и узнаешь, исчерпан ли твой персональный лимит удачи, потому что кроме как на удачу, рассчитывать не на что, я вам не помощник, даже если бы и хотел… Теперь в библиотеку, – деловито распорядился он. – Все равно ты не задашь мне ни одного умного вопроса, а я не знаю, что умного и, главное, понятного тебе поведать. Покопаешься в книгах, авось и найдешь что-нибудь полезное. Но гляди, чтиво занимательное, рискуешь увлечься до смерти.

«Лететь через бездны пространств и в конце пути натолкнуться на неопрятного глумливого старикана!»

– Я все слышу! – сообщил старик и, не оборачиваясь, погрозил пальцем.

– Я не говорил вслух, – смутился Кратов.

– Ты слишком громко думаешь. Но ты сам виноват. Ждал чего угодно. Пустоты. Фантастики какой-нибудь. А вот банальной бытовушки не предусмотрел! Не ищи смысла там, где его нет. Ведь что такое смысл? Лишь инструмент для упорядочения хаоса. А что такое хаос? Дурно структурированный смысл. – Старик остановился и почесал затылок. – Гм… Сам-то понял, что сказал? Ладно… – Он посмотрел на Кратова с неожиданной нежностью. – Может быть, задержишься? Будем иногда встречаться… выпивать… Я буду работать, а ты – копаться в библиотеке. Искать ответы на свои вопросы. Хотя, если запереть тебя здесь до скончания веку, новых и тем более умных вопросов у тебя все едино не появится. Скучно задавать вопросы, когда известны все ответы…

Кратов рассеянно продекламировал:

Старец обратил к нему изумленное лицо, но Кратов упредил его настойчивым вопросом:

– Так что с нашим делом?

Старец вскинул брови:

– А что за дело?

– Транспозиция метрик, – напомнил Кратов.

– Ну да, ну да…

Старик всплеснул руками, и в воздухе перед ним повисла дивовидная конструкция, составленная из зубчатых колес, передаточных валов, шатунов с кривошипами и спиральных пружин. Все это чудовищное устройство двигалось, вращалось и громко тикало.

– Так, что тут у нас… – бормотал старик. – Порядок… порядок… нормально… норм… э-э… гхр-рм… – Он замолчал, вперившись в ближайший к нему стеллаж. Затем промолвил с явным смущением: – Ну, в общем, это в каком-то смысле… Я посмотрю на досуге.

– Нет, – твердо произнес Кратов, холодея от собственной наглости. – Здесь, сейчас и при мне.

– Сказал же, посмотрю! – рявкнул старик.

– Вы забудете, – не отступал Кратов. – Отвлечетесь на какую-нибудь ерунду и забудете.

– Думаешь, у вас проблемы?! – ощетинился старик. – Вот у кого проблемы, всем проблемам проблемы! – Одним движением он выдернул из самой сердцевины устройства целый сегмент переплетенных деталей. – Зато там будет интересно, – бухтел он, жмурясь от наслаждения. – Не то что у вас, в вашей рутине… гравитация… пространственно-временной континуум… дерьма-пирога…

– Оттуда, – Кратов ткнул пальцем в бедствующий сегмент, – к вам еще никто не прилетал. А я уже здесь и требую внимания.

– Вот же зануда, – с сердцем сказал старик. Он запихнул прежний сегмент на место и вытащил другой. – На, полюбуйся, кстати, как вы, со своими мелкими делишками, выглядите со стороны.

Кратов склонился над тикающей перепутаницей.

Старик вытащил из кармана шорт длинный пинцет и, шумно сопя, принялся расцеплять слишком тесно сошедшиеся пружины.

«Что там сейчас происходит? – подумал Кратов. – Не натворил ли я дел? Стоило ли спешить?.. Но ведь он непременно позабыл бы. Хотя неизвестно, что лучше: с риском для всех использованный шанс сейчас или миллион лет безмятежной жизни. Миллион не в пример предпочтительнее. Вечно я пытаюсь решать за других. Однажды мне это выйдет боком. И как бы не прямо сейчас…»

– Доволен? – спросил старик, отпускаясь от своей игрушки.

– Пока не знаю, – сказал Кратов без уверенности. И вдруг добавил мстительно: – Если выяснится, что вы морочили мне голову или накосячили с пространственно-временным континуумом, то заявлюсь снова.

– А тебе можно? – с неожиданной надеждой спросил старик.

– Думаю, мне не откажут, – уклончиво ответил Кратов.

И замолчал в потрясении.

Они по-прежнему стояли в библиотеке. Но стены коридора продвинулись в бесконечность, и теперь все пространство было занято тысячами, если не миллионами, книжных полок. Книги, мириады книг, всех форматов, всех расцветок и на всех языках.

– Это всё вы написали? – ошеломленно спросил Кратов.

– И это, – кивнул старик. – И в кабинете. В тот дальний шкаф не суйся, там… э-э… слишком личное. – Он по-хозяйски огляделся. – Тэк-с… Мне пора. Чувствуй себя, как дома.

– Нет, – уверенно сказал Кратов. – Мой дом не здесь.

– Знаю, – промолвил Первомастер. – Всё на полках, ищи. Когда найдешь, ступай в ту дверь и закрой поплотнее от сквозняка.

В дальнем конце библиотеки действительно была маленькая деревянная дверь.

– Куда она ведет?

Но старика уже и след простыл.

11

Это была всего лишь книга. Старинная книга, пачка прессованной бумаги в картонной крышке с тиснением. Белые листы плотно исписаны неразборчивым, пляшущим почерком. Черные чернила, иногда синие, в особо важных, по мнению писаря, местах – красные, а буквы разрежены и увеличены в сравнении с остальными. Если верить писарю, заслуживающих особого внимания мест в его текстах было полным-полно, на каждой странице по два, по три, а то и больше. Кое-где помещены были рисунки, сделанные уверенной, твердой и не лишенной стиля рукой.

На пятой уже странице Кратов обнаружил свой портрет. Таким он был двадцать лет назад. Самоуверенный, грубоватый юнец с большими планами и наивным, открытым взглядом на жизнь, взъерошенный и бледнокожий. Никакого сходства с жесткой бронзовой физиономией и непримиримым выражением глаз, какие он видел каждый день в зеркале.

Он устал удивляться. В этом сдвинутом по оси логики и здравого смысла местечке могло приключиться что угодно. Никаких разумных объяснений, никаких причинно-следственных связей. «Потому что вот».

С некоторым даже разочарованием, ибо ожидал великих откровений и сорванных покровов, он перелистнул сразу несколько страниц.

И книга поглотила его.

Это ощущение было ему знакомо. Примерно то же он испытал в Призрачном Мире, в кругу тектонов. То, что принято называть «чувством мира». Но сейчас все было намного глубже и ярче. Он не был безвольной щепкой в потоке событий, на которые не мог повлиять, сторонним бездеятельным наблюдателем. К нему пришло сознание того, что он способен участвовать в происходящем. А с ним и великая ответственность за дела своих рук, и понимание, что по возможности лучше бы всякого вторжения избегать.

Впрочем, он не собирался бесчинствовать, упиваясь вездесущностью и всемогуществом. Вместо ожидаемой эйфории пришла безмерная усталость. Мир, даже в той части, что благодаря книге открылась его взору во всем калейдоскопическом многообразии, был неподъемен для его слабых сил. Одно дело наблюдать, совсем другое – иметь возможность вмешаться.

Он шепнул первое, случайное имя, что пришло в голову: «Тектон Шторм».

…Существо, не лишенное сходства с человеческой фигурой, с несоразмерно удлиненными конечностями, с вытянутой безликой головой на длинной шее, полупрозрачное, обтекаемое, будто бы из расплавленного стекла, сидело на берегу озера, склонившись над бликовавшей гладью. Временами оно запускало трехпалую руку в стоячую жидкость и плавным, замедленным движением извлекало большую пульсировавшую жемчужину. Возле него стоял просторный сферический сосуд, наполненный живым жемчугом до половины. Хотелось надеяться, что это занятие имело какой-то смысл, а не было вариацией на тему сизифова труда или данаидовой бочки. Внезапно ощутив чужое присутствие, женщина-тектон запрокинула голову к небесам, в которых отражался водоем, и непонимающе распростерла руки. Ему нечего было ей сказать, он не знал ее языка, а книга была не всесильна либо не предъявляла всех своих скрытых свойств.

…В безупречные ряды Строителей, что ждали своего часа в котловане под Базой тахамауков на планете Теанерика, затесался чужак. Обнаружить его среди тысяч белых однотипных копий было невозможно. «Опять кому-то морочишь голову?» – иронически осведомился Кратов. Мимикрид выдал себя. Вздрогнул, слегка присел и ошеломленно покрутил матово-белой башкой. Убедившись, что никто не наблюдает, осторожно приподнял правую конечность со сжатым кулаком, из которого хулигански торчал средний палец.

…Хрупкая женщина в ярко-алой накидке шла по бетонным плитам космопорта к стоянке диковинных летательных аппаратов, напоминавших гигантские разноцветные каноэ. Ее сопровождали могучих статей мужчины, все как на подбор с длинными прямыми волосами вороной масти, черноглазые, в черных бархатных балахонах в пол. Один из них, предупредительно склонясь на ходу едва ли не пополам, шептал женщине на ушко, скрытое сиреневыми волосами, нечто забавное, что заставляло ее заливаться серебряным смехом. «Мне тоже есть что вам порассказать, Лилелланк», – шепнул Кратов. Женщина резко остановилась, в единый миг обернувшись взъярившейся кошкой, а ее эскорт споро, со знанием дела, занял круговую оборону, поводя перед собой невесть откуда взявшимися длинноствольными предметами самого неприятного вида.

…Навигатор имперского торгового флота Нфебетнехп, стоя на смотровой палубе грузового танкера, поднял голову к черно-звездному куполу и беззвучно засмеялся. «Нам повезло застать друг друга, – сказал он в пустоту. – Еще минута, и мой корабль вошел бы в экзометрию. Что бы ты подумал тогда? Что я снова решил тлеть в Скрытых Мирах?»

…Астрарх Лунный Ткач парил в облаке космической пыли. Сгребал конечностями под себя мелкие частицы и, упиваясь собственным перфекционизмом, спекал их в шар идеальной формы. Из этого впоследствии должна была родиться искусственная планета, которая, кто знает, могла бы когда-нибудь стать новым эксаскафом. «Я нашел то, что искал», – сказал ему Кратов. «Только не задавайся, братик», – ответил астрарх с напускной строгостью. Положительно его ничем нельзя было поразить.

И не только его.

…Высокая седовласая женщина в тяжелом пурпурном плаще брела по самой кромке прибоя, оставляя следы сандалий в мокром песке. На руках у нее дремало дитя. В некотором отдалении, держась подальше от воды, цепью двигались телохранители, громадные, серые, безликие. Женщина остановилась, словно бы споткнувшись. Ближайший телохранитель прянул наперехват, но она осадила его, подняв ладонь. «Ненавижу, – прошептала Авлур Эограпп, улыбаясь. – Всей душой, всем сердцем и всем телом». – «Кто я такой, чтобы противостоять вашей ненависти?» – откликнулся он. «Вас давно не было, мой т'гард. Император недоволен. Сын скучает. А я все еще хочу вас… прикончить. Вы знаете, я в этом искушена». – «Как тогда, в каюте на Старой Базе?» – спросил он ехидно. Женщина засмеялась. «Не слишком ли вольно я веду себя для матери т'гарда и наложницы т'гарда?» – «Разве что самую малость, – вынужден был признать он. – Почему вы не удивлены, светлая янтайрн?» – «Меня трудно удивить. От людей можно ждать чего угодно. Какая-нибудь ваша новомодная придумка. Или моя греза о несбыточном».

…К Стасу он заглянул буквально на секунду. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что явился не ко времени. «Дорвался парень!» – подумал он, пунцовея.

…Марси оторвала голову от подушки, не открывая глаз. «Кратов? – спросила она хриплым со сна голосом. – Ты вернулся? Или ты мне снишься?» – «Да, снюсь», – сказал он с тяжким вздохом. «Когда ты вернешься?» – «Не знаю. Все меня спрашивают, а я не умею правильно ответить. Скоро. Может быть. Ты спи». – «Угу, – сказала Марси, снова укладываясь. – Я тебя люблю, ты помнишь?» – «Помню. Потому что я тебя тоже люблю». – «Звучит невыносимо банально. По-книжному». – «Но что поделать!» – «Иветта спит, не буди ее, ладно?» – «Я только взгляну. Одним глазком». – «Тебе пора домой, – сказала Марси ясным голосом. – Ну сколько можно… Давай завтра в полдень, хорошо?»

…Рашида вдруг сбросила руку партнера, привольно расположившуюся у нее на талии. Нервически отхлебнула из бокала, что был у нее в свободной руке. «Извини, дружок, я не в настроении. И вообще я хочу уйти». – «Да что с тобой, Раш?!» – «Я не Раш, – сказала она, полыхнув очами. – Тоже выдумал! Раш… Меня зовут Рашида Зоравица, я дочь великого артиста и с гордостью, хотя, быть может, незаслуженной, ношу его фамилию. И я навигатор Звездной Разведки в отставке. А ты… ты… извини меня, но ты – просто так, паллиатив, обстоятельство места». Она ушла с палубы просторного, как город, увешанного световыми гирляндами на манер рождественской елки океанского лайнера к себе в каюту, села на диван и моментально разрыдалась злыми слезами. «Кратов? – вдруг спросила она. – Я брежу? У меня что, горячка?!» – «Нет. Ты слишком много выпила красного вина». – «Я не пьяна, не думай!» – «Да ты вдрабадан, солнце мое». – «Почему тебя никогда нет, когда ты нужен? Где тебя вечно носят твои галактические черти?!» – «Я на пути домой. Надеюсь. Либо вернусь очень скоро, либо… не вернусь вовсе». – «Только посмей. Ты и без того мне душу выкрутил. А теперь решил удрать?! Я хочу, чтобы ты был здесь!.. Ну, не именно здесь, – немедленно поправилась она, – не в этом бедламе. Хотя бы возле Марси. Я буду там, когда ты вернешься». – «Да, уж будь, пожалуйста». – «Скажем… – Рашида возвела очи к потолку, загибая пальцы. – Завтра в полдень». Он засмеялся. «Я уже слышал эти слова: непременно завтра и непременно в полдень». – «К чему бы это?» – иронически промолвила Рашида.

Кратов пропустил с десяток страниц, боясь снова отвлечься на всякого рода шалости, и наконец нашел то, что хотел.

…Тяжелый, изъеденный жуткой коррозией корпус больше напоминал собой мертвый камень, нежели космический корабль. Да он и был камнем, падавшим сквозь экзометрию неуправляемо и дезориентированно. Бортовая автоматика давно умерла, лишившись энергоснабжения, поврежденная гравигенная секция угасла, антенны ЭМ-связи отсутствовали, снесенные пережитыми катаклизмами. Система жизнеобеспечения направляла жалкие остатки энергии на заботу о гибернаторах, где без надежды на счастливое пробуждение укрылся экипаж. Пять человек, пять страйдеров Южного отряда, четыре года назад ушедших в сверхдальний поиск в галактику 6822 Стрельца и сгинувших там без следа. Затаив дыхание, он неспешно обследовал гибернаторы. Все пятеро страйдеров были здесь, никто не погиб, не остался в Стрельце. Он прочел надпись на закрытой капсуле: «Igor W. Kratov RCmdr», но лицо брата разглядеть не смог. Неважно. Попробовал бы кто-то запретить ему вмешаться… Он вынес мертвый корабль из экзометрии, как птенца на ладонях, и выпустил в перекрестие прицелов галактических маяков густонаселенной Индийской Ветки. Дождался отклика Звездного Патруля: «Вижу неуправляемый транспорт. Корабль дальнего поиска. На запросы не отвечает, корпус холодный. Приступаю к перехвату…»

Теперь можно было и остановиться.

«Старикан прав, – подумал Кратов. – Здесь можно застрять надолго».

…Соблазн был слишком велик, чтобы ему не поддаться.

Конечно же, он заглянул в конец книги. Украдкой, одним глазком, не желая сразу наткнуться на нечто неприятное.

Ничего. Несколько пустых страниц.

Их еще предстояло дописать.

Что ж, обошлось без сюрпризов, и на том спасибо…

Он решительно захлопнул книгу и вернул на полку. Постоял в раздумьях, борясь с острым желанием схватить соседний том. «Невыносимо хочется знать, а что там. А что в другой книге. А что на той полке. И, если на то пошло, в дальнем заповедном шкафу. Что, вот так взять и уйти, ничего толком не узнав о своем мире и о всех прочих? – Он стиснул зубы и зажмурился. – Такого случая никогда не было и уж точно не будет».

Открыл глаза. Выдохнул. Предчувствие грядущих сожалений не отпускало. Вскрыл нагрудный клапан скафандра, нашарил металлическую цепочку и вытащил из внутреннего кармана амулет. «Думаю, здесь тебе самое место, – мысленно сказал он черному дракончику, пристраивая его на полку между шипастой кроваво-красной раковиной и циферблатом без стрелок в тусклой металлической оправе. – Позаботься о своем доме, о звездолете „Гарпун Судного Дня“, когда-то бывшем планетой по имени „Двуглавый крылатый дракон с одной головой в огне и другой во мраке“. Помоги нам всем вернуться».

Не оборачиваясь, он прошел между рядами книг и открыл маленькую деревянную дверь.

12

Эксаскаф «Гарпун Судного Дня» распадался на части. Для него Судный День уже наступил.

От оболочки планеты отделялись громадные ломти, некоторое время болтались в непосредственной близи, а потом уносились в пространство. Над горизонтом вставало багровое клочковатое пламя, волна черной пыли катилась по долине, все снося на пути, к тому месту, где кабинка лифта подняла Кратова из его подземного убежища навстречу приключениям.

В небесах в мультяшной спешке сменялись картины пронизываемых метрик. Вряд ли это происходило в правильном обратном порядке; все выглядело так, будто последовательность событий никого более не заботила.

«Когда мы вывалимся из Цитадели, – обреченно подумал Кратов, – от корабля останется сущий пустяк».

В бумажной инструкции был начертан порядок действий. Кратов и без бумаги помнил его наизусть.

Вернуться в кабинку. Привести в действие резервный генератор. Это гравигенная «вечная машина», не зависящая от движения заряженных частиц, толкотни фотонов и всего, что имеет касательство к традиционным источникам энергии. Кабинка вернет его в убежище. Правило двадцати секунд здесь не действует, ему предстоят полтора часа обратного пути сквозь разлагающуюся плоть этого мира. Затем надлежит занять место в спасательной капсуле и ждать, когда положение потребует экстренной эвакуации. Капсула пробьет себе путь к поверхности сквозь любую преграду. Важно выбрать правильный момент для бегства.

И не думать о тагонараннах.

В конце концов, они не хуже него знали, на что шли, что это дорога в один конец. У него есть шанс, от которого они сознательно отказались.

Кратов замешкался. Такой расклад чертовски не устраивал. И хотя он понятия не имел, как повлиять на ситуацию, но не был готов смириться.

Гордо погибнуть вместе с экипажем? Никто не оценит красоты поступка, свидетелей не будет. А и были бы, так с ходу номинировали бы на эту, как ее… премию Дарвина.[57]

Сцепить зубы и попытаться спасти хотя бы себя, чтобы было кому поведать о подвиге. И гарантировать невыносимый урон для личной чести, удар по самолюбию, больную совесть до скончания века.

С этим можно жить.

Или нет?

Иветта. Мама. Любимые женщины. Друзья и коллеги. Всего этого не будет.

Должен быть выход.

Он стоял возле открытой кабинки и злобно наблюдал за приближением черной волны. С таким противником ему не справиться.

Волна явно не торопилась.

Время застыло. Мир обернулся плоской картинкой.

«А вот и бог из машины, – подумал он отрешенно. – Было сказано в одном из моих вещих снов: когда не знаете, кому молиться, молитесь богам из машин».

– Кратов, – промолвила Надежда. – Пора возвращаться домой.

Девчонка-подросток из Призрачного Мира, утверждавшая, что она и есть Призрачный Мир. Кое-как подрубленные светлые волосы, джинсовые шорты… всё, как в первую встречу. Только на белой майке на сей раз красовался Чебурашка, а тапочки были салатного цвета.

Инородное тело в погибающем мире. Ангел спасения посреди ада.

– Привет, кстати, – сказала она недовольным голосом. – Гляди, что ты натворил.

– Мы успеем к полудню? – спросил Кратов онемевшими губами.

Надежда захлопала выгоревшими ресницами.

– При чем тут полдень?!

– Я обещал своим женщинам вернуться к полудню.

– Но не назвал точной даты, верно? Так вот, эта дата наступила. Она называется Судный День. Возрадуйся, человече: Призрачный Мир и все конструкты всех миров на твоей стороне. Тебе даровали иммунитет в самой высокой инстанции. Ступай в кабину и следуй инструкции. И скоро обнимешь всех своих женщин, ловелас несчастный.

– Нет, – сказал он, свирепо улыбаясь. – Никаких нахрен Судных дней. Полдень и только Полдень. С прописной буквы. Либо всё, либо ничего. Иммунитет? Я не могу погибнуть, верно? Тогда вам придется вытаскивать весь корабль.

– Ты забываешься, милый, – холодно сказала Надежда. – Иммунитет распространяется на одну персону. На одну! Об остальных речи не шло. Полдень… выдумал тоже… Ты что, пытаешься навязать свою волю силам, что создали все миры?!

– Как раз этим я и занят.

– Ты, верно, не понимаешь. У тебя в руках самый что ни на есть наираспоследний шанс выжить. Он просто тебе выпал! Твоя знаменитая удача давно закончилась!

– Я разговариваю с Призрачным Миром, с Белой Цитаделью, бог знает с кем еще… И ты твердишь мне, будто удача кончилась?!

– Не пойму, чего ты добиваешься. Заставить мироздание играть по своим правилам? Это какая-то извращенная форма тщеславия?

– Всего лишь привычка спасать.

– Тебе даже не поверят, если ты об этом заикнешься.

– Да это неважно! Важно, чтобы я сам себе поверил. И потом, все знают, что я люблю прихвастнуть и расцветить, но никогда не вру. У меня хорошая репутация. С чего бы вдруг мне не станут верить на этот раз?

– Ну, ты и наглец, Кратов!..