Возвращение в Полдень

1

Они заявились к нему домой поздним весенним вечером, ненадолго разбудив маму. Но Рашида обещала не шуметь, окрестное зверье и домашних светляков не пугать и, если в том возникнет необходимость, самостоятельно накрыть на стол, тем более что она знала, где что найти в этом доме и с какой грядки сорвать. Необходимость, конечно же, возникла сразу, как только Стас на веранде выставил на середину стола громадную бутылку из пыльного черного стекла.

– Завтра мы уезжаем, – сообщила Рашида, едва только они осушили по первому стакану доброго пиратского рома.

– Кто это «мы»? – требовательно осведомился Кратов. – И куда эти «мы» уезжают?

– Мы – это в первую очередь я и Стас, – с готовностью пояснила Рашида. – Те, кто твердо решил отправиться в путь. Ты можешь к нам присоединиться.

– Для начала в Японию, – возбужденно сказал Стас. – Удивительно, что я прожил сорок три года и ни разу не видел канатных зонтиков в парке Кенроку-эн. И даже не очень представляю себе, что это за диво такое.

– Никакое не диво, – поправила его Рашида, – а техническое решение, чтобы уберечь древесные кроны от снега.

– И сакэ! – сказал Стас. – Прожить сорок с хвостиком лет и не выпить настоящего сакэ в обществе хорошенькой гейши?!

– Успокойся, дорогой, – сказала Рашида. – С тобой буду я. А значит, гейши берут выходной. Впрочем, кто я такая, чтобы лишать тебя экзотических утех?

– Но я не готов снова пускаться в бега, – запротестовал Кратов. – Я еще от последней своей одиссеи с циклопами и листригонами всех мастей не отошел. И, кстати, Рашуля, если мне не изменяет память, не так давно мы славно повеселились в самых дивных уголках родной планеты…

– В Японии мы не были, – возразила Рашида. – И с тобой было другое. Мы искали ответы. То есть ты искал, а я за тобой подыскивала. И разнообразно украшала тебе жизнь. Теперь все иначе.

– Да, – сказал Стас. – Теперь никто не будет ничего искать. Впрочем, что это я? Именно искать мы и будем. Упущенные годы и впечатления, прошедшие мимо глаз чудеса и красоты.

– Из Японии мы отправимся в Индию, – сказала Рашида. – В Индии мы тоже никогда не были.

– Я был, – коротко сказал Кратов.

– Без меня, – напомнила Рашида.

– А что потом? – спросил Кратов.

– Хочу наладить отношения с отцом, – помедлив, сказала Рашида. – Хватит уже ему на меня дуться. Теперь я хорошая и никого не кусаю.

– А потом?

– Мы еще не решили, – простодушно сказал Стас. – Что ты пристал… Может быть, на Тайкун? Или на Эльдорадо? Где у нас самое веселое местечко в Галактике, друг мой? Ты как профессионал должен знать лучше других.

– Если хотите сломать себе шею, то Тайкун, – проворчал Кратов. – Но туда я вас одних точно не пущу. Без меня вы моментально угодите в какие-нибудь неприятности.

– Тогда Эльдорадо, – не стала прекословить Рашида. – Или же к тому моменту ты будешь готов лететь с нами.

– Если только… – неуверенно начал Кратов.

– Верно, – согласилась Рашида. – У нас уже появится девочка. Очень вовремя: нам как раз надоест развлекаться, я устану отгонять барышень, что будут роиться возле Стаса, с облегчением избавлю его от своей опеки и вернусь к тебе.

Стас изобразил шкодливую гримасу:

– Если вернешься.

– Стасик, – пропела Рашида. – Пожалуйста, без иллюзий.

– Вы оба спятили, – сказал Кратов убежденно. – А единственный, кто сохранил остатки здравого смысла, как раз несколько занят, чтобы приглядывать за вами.

– Ты больше не станешь приглядывать за мной, – твердо сказал Стас. – У меня большие планы на эту жизнь, но беспомощным раздолбаем я никогда не буду. То есть побуду какое-то время и вновь сделаюсь социально желательным. В этой вашей Галактике еще нужны веселые и немного сумасшедшие драйверы?

– Сейчас никто не говорит «драйверы», – поправил Кратов. – А вот хорошие навигаторы по-прежнему в цене. Но, без обид, ведь ты уже неважный навигатор.

– Я быстро схватываю, – самоуверенно заявил Стас. – Пройду подготовку, сдам экзамены.

– От космофобии я, кажется, избавилась, – подхватила Рашида. – Хотя навигатором мне, по всей видимости, не бывать. Зато стюардесса из меня выйдет отменная! Возьмешь меня на борт, Стаська?

– Не просто возьму, – весело обещал тот. – Внесу на руках! Что, Большой Дитрих еще заседает в предполетных комиссиях?

– Никаких комиссий, – сказал Кратов. – Анонимный биометрический мониторинг, и вперед, в Галактику.

Стас и Рашида слегка помрачнели и переглянулись.

– Что я сказал не так? – удивился Кратов.

– Ты забыл, Костя, – негромко промолвил Стас. – «Вперед, в Галактику»… Это была наша любимая фразочка двадцать два года тому назад.

– Мы бросались ею при каждом удобном случае, – сказала Рашида. – Форсили и хорохорились. Строили планы…

– Ты единственный вернулся в Галактику, – сказал Стас. – Видимо, потому и забыл, что она значила для нас.

– Ни черта я не забыл, – досадливо сказал Кратов. – Я могу повторить ее на сорока языках Галактического Братства.

– Ну то-то же, – Рашида шутливо погрозила пальчиком. – А теперь поделись со старыми… нет, ни фига не старыми!.. с давними друзьями: что за неотложные дела, помимо угнетающей всякую нормальную женщину заботы о милом пузике крошки Марси, держат тебя на Земле?

– Если опять что-то связанное с этим, как бишь его, рациогеном, – заявил Стас, – то я тебя не пойму.

– Но тебе придется! – засмеялся Кратов.

2

Главное событие произошло в установленные сроки. И, однако же, всех застигло врасплох.

Утро и день первого июня Кратов провел в перелетах. Все, как в старые добрые времена. Хотя иногда ему казалось, будто он сорвался с цепи.

Так, он успел побывать в Дюссельдорфе, на короткой и весьма своеобразной аудиенции у комтура Плоддерского Круга в его резиденции на Шуманштрассе. Комтур с порога предложил ему свой пост, ибо устал, отяжелел и давно уже присмотрел себе делянку с домиком на одном из островков архипелага Лассеканта, что на Тайкуне, то есть подальше от забот, от людей и от цивилизации. От поста Кратов со смехом отказался, но назвал несколько имен, каковые соответствовали предлагаемой высокой чести. Они выпили по бокалу темного лангенфельдского пива и расстались довольные друг другом.

Из Дюссельдорфа Кратов направился в Льеж, благо в центре Европы все было рядом, где ему пришлось два часа объяснять хищной детской аудитории колледжа «Le Mokretz» при местном университете разницу между семигуманоидами и квазигуманоидами. Тема оказалась неисчерпаемой, и Кратов, взявши короткий тайм-аут, вызвал на подмогу Павла Аксютина. Тот примчался из Маастрихта посреди второго раунда, да не один, а с приятелем-тоссфенхом, чем привел милую учительницу, мадам Ланжвен, в смятение, а детишек в буйный восторг. «Вообразите, что я кентавр! – требовал Аксютин. – Честно, я очень похож. Конский круп с хвостом пускай дорисует ваше воображение. Ведь у вас есть воображение? А мой добрый друг Шаасхостеут останется тем, кто он на самом деле, то бишь тоссфенхом. Так вот я, кентавр, и есть семигуманоид, получеловек. А Шаас, хотя и обоснованно считает себя рептилоидом, в сумерках вполне сойдет за очень высокого и немного странного человека. Но как только выйдет луна из-за туч, всякому станет понятно, что это лишь иллюзия, что он только кажется человеком, а значит, мы будем правы, назвав его квазигуманоидом, почти-что-человеком. Как бы он ни протестовал…»

К обеду Кратов обнаружил себя в Люксембургской штаб-квартире Корпуса Астронавтов, где предъявил документальные свидетельства полного и необратимого разрушения грузопассажирского корабля класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот» Это послужило убедительным основанием для перевода «гиппогрифа» в регистре космических судов Ллойда-Парсонса из раздела бесследно пропавших в раздел безвозвратно утраченных. «Жаль ваш кораблик, – сказал принимавший Кратова столоначальник, раддер-командор в отставке Серж Альтамирано. – Как будто дальнего родственника теряешь. У вас нет такого чувства, брат-звездоход?» И они подняли бокалы с темным биванжским в память об утрате.

В Реймсе, в космопорте «Бержерак» Кратов перевиделся с командором Элмером Э. Татором, который прибыл на заключение очередного контракта. «Обычный грузовой рейс, – объяснял Татор. – Сто контейнеров туда, пятьдесят оттуда. И никакого веселья. А не предвидится ли в твоих планах, Кон-стан-тин, еще какого-нибудь броска в преисподнюю, с выпученными от ужаса глазами?» Со вздохом сожаления Кратов известил друга, что отныне он примерный семьянин и какое-то время намерен вести размеренный, предельно удаленный от вселенских катаклизмов образ жизни. Татор не поверил, но на всякий случай сказал: «За это надо выпить!» и достал из фризера две бутылки темного мазагранского.

После расставания с другом Кратов решил: больше никаких визитов. Уже по пути домой, в Коломбе-ле-Бель, его настиг вызов от Джейсона Тру, который сварливо напомнил, что ему было обещано интервью. «Наберитесь терпения, Джей, – сказал Кратов. – Скоро станет намного интереснее…» Почему-то он был уверен, что ему удастся отвертеться.

Кратов оставил гравитр на лужайке перед крыльцом, взбежал про ступенькам и вошел в дом.

– Малыш, я дома!

Марси сидела в кресле посреди пустой гостиной, вцепившись пальцами в подлокотники, неестественно выпрямив спину и глядя куда-то сквозь него.

– Кратов, – сказала она. – Я готова.

– Готова? – растерялся он. – К чему?..

– Ты что, совсем глупый? – тихонько переспросила она. – Я – готова. – Она замолчала, кусая губы. – И я ужасно боюсь.

– Нечего бояться, – сказал он с фальшивой уверенностью. – Я с тобой, ты со мной… Сейчас вызову доктора Лаланда, и все будет замечательно.

– Ты не понимаешь, – горестно промолвила Марси. – Я боюсь миллиона вещей. Я всего боюсь, даже самой себя! А вдруг у меня не получится быть мамой?

– Ну, знаешь ли… – принужденно засмеялся Кратов. – Я встречал в жизни много женщин, и не было ни одной, из кого не вышла бы прекрасная мама! Ты в хорошей компании, mon ange, и ты будешь лучшей мамой на свете.

– Я боюсь расстаться с ней, – продолжала Марси плачущим голосом. – Я привыкла, что она живет во мне. А теперь окажется без меня. Вдруг ей здесь не понравится? Вдруг я ей не понравлюсь?

– Поверь мне, малыш. Это будет очень рассудительная и доброжелательно настроенная маленькая девочка. Она отнесется к нашим закидонам снисходительно. Она полюбит тебя всем сердцем, как ее любишь ты…

– Я невыносимо люблю ее! – подтвердила Марси.

– …и, надеюсь, полюбит меня, как я люблю вас обеих.

– Кратов, дай мне руку, пока я не разревелась, – сказала Марси и немедленно залилась слезами.

Двери расступились, пропуская доктора Лаланда, сестру Шанталь и еще двух незнакомых сестричек, молодых, бессловесных и немного сонных.

– Дома или у нас, в клинике? – деловито осведомился доктор Лаланд.

Громадный, с черными усами вразлет, мощные руки, словно окорока, но, что удивительно, длиннопалые, бархатный голос… Обычно Марси таяла от его голоса и комплиментов, но сейчас была слишком занята своим внутренним миром, чтобы обращать внимание на что-либо вовне.

– А можно дома? – жалобно спросила она, хлюпая носом.

– Да хоть на лужайке. Если с нее убрать всю технику. Но разумнее будет перейти в спальню. Сейчас мы доставим вас в постель.

– Я сам, – сказал Кратов и взял Марси на руки.

Та молчала, словно бы стараясь скрыть от него какую-то важную мысль, и лишь печально вздыхала.

Из спальни Кратова сразу же вытеснили, и какое-то время он бесцельно слонялся по пустым пространствам дома, нервически пытаясь привести в порядок то, что давно уже было в идеальном порядке. Наконец он сел в темном конце коридора прямо на пол, зажмурился и сцепил пальцы на затылке. «Пусть все будет хорошо. Пусть все будет хорошо…» На короткий миг он увидел себя со стороны, сидящего в молитвенной позе, возносящего просьбы к небесам. Это было смешно и бессмысленно. Он немедленно встал, и тут же в дверях спальни возникла одна из сестричек.

– Мсье, мадам Дармон хочет держать вас за руку.

Бормоча: «Да-да, конечно…», он кинулся в спальню.

Марси, бледная, заплаканная, окутанная чем-то перистым, воздушным и розовым, походила на громадное кремовое пирожное и выглядела нелепо и трогательно.

– Вы готовы, мсье? – отрывисто спросил доктор Лаланд.

– Нет, – сказал Кратов перехваченным голосом. – А должен?

– Честный ответ настоящего мужчины! – засмеялся доктор.

Из розового кокона возникла тонкая дрожащая лапка Марси, и Кратов схватился за нее, как утопающий за соломинку. Их пальцы с силой переплелись.

– Только посмей сбежать, – прошептала Марси.

– Скорее я умру, – попытался отшутиться он и немедленно почувствовал, что действительно умирает.

Стены гостиной поплыли и закружились. Сестра Шанталь с доведенной до автоматизма расторопностью сунула ему под нос палочку с острым цветочным ароматом. Вращение чудесным образом прекратилось, панические мысли отступили и растаяли среди ночных теней.

– Марси, mon petit chéri, от вас потребуется некоторое усилие, – сказал доктор. – Я сосчитаю до пяти, и вы…

– Пять, – ясным голосом сказала Марси, и гостиную огласил детский плач.

Сестренки слаженно орудовали в розовых лепестках.

– Ого! – сказал доктор Лаланд, уважительно смеясь. – Мадам Дармон, вы и вправду были совершенно готовы стать мамой!

Кратов ни на секунду не закрывал глаз, но в какой-то момент перестал видеть происходящее. Теперь зрение к нему вернулось. Сестра Шанталь приняла на растянутую в руках пелеринку что-то темное, влажное и чрезвычайно недовольное своим новым положением, закутала на манер конвертика и вопросительно поглядела на доктора Лаланда.

– Мне-мне-мне! – слабым голосом потребовала Марси.

Она прижала младенца к груди, как хрупкое и бесценное сокровище, и возмущенное хныканье моментально прекратилось.

– Прекрасное дитя! – сказал доктор Лаланд с неподдельным чувством. – Столь же прекрасное, как и мать. Ничего более восхитительного я не видел. Мои поздравления, мадам Дармон. В гостиной вас будут ждать цветы.

Кратов, чувствуя себя опустошенным, без единой мысли в голове, словно это ему пришлось только что лежать в розовом коконе, отошел и безвольно привалился к стене.

– Вы уже придумали имя? – спросил доктор Лаланд, уступая место сестренкам, сноровисто скатывавшим перистую субстанцию в плотные тючки. – Конечно же, нет… Идемте, мсье, я налью вам выпить.

Кратов последовал за ним в гостиную беспрекословно и безвольно, как утенок за взрослой уткой. Там и вправду стояла белая ваза с букетом орхидей.

– Скоро здесь соберутся родные, – разглагольствовал доктор, копаясь в баре. – Мамы, папы, тетушки, дядюшки… друзья и подруги. Мой вам совет: не позволяйте им оттеснить себя.

В рюмке оказался коньяк, который добавил тепла, но не уверенности.

– Кратов! – позвала Марси из спальни.

Она сидела в подушках, в обычном своем розовом халате с капюшоном, осунувшаяся, встрепанная, непривычно худая и необыкновенно серьезная. Сестра Шанталь осушала ее лицо кружевными салфетками.

– Ты не мог бы подержать Иветту, пока я прихожу в себя?

Кратов принял невесомое сокровище из рук в руки (сокровище сердито засопело, но смолчало и только с потешной угрозой гримасничало маленьким красным личиком). Марси откинулась на подушки и моментально уснула.

– Сестра Шанталь пробудет в доме до тех пор, пока вы не перестанете в ней нуждаться, – сказал доктор Лаланд. – А мы вас покидаем. Я заеду вечером, но это будет скорее визит вежливости. Еще раз поздравляю, мой дорогой друг, и добро пожаловать во взрослую жизнь.

Он похлопал Кратова по плечу и, сопровождаемый выводком сестричек, удалился.

Сестра Шанталь бесшумно, как привидение, хлопотала вокруг постели со спящей Марси. Поправила покрывало, задернула шторы, поставила на прикроватную тумбу маленькую статуэтку Девы Марии. На вопросительный взгляд Кратова ответила:

– Я тоже нерелигиозна, мсье. Но такова традиция. А еще это генератор гармонического излучения. Малютка будет чувствовать себя в покое и безопасности. – Подумав, добавила: – Обе малютки. Теперь передайте ангелочка мне и ступайте отдыхать.

Все еще оглохший и одеревеневший, Кратов вышел в гостиную. На его шее тотчас же повисла мадам Амели Дармон-Тиссеран, златовласая джинсовая девочка лет шестидесяти. Мсье Поль Дармон, прямой, поджарый, во всем клетчатом, в непременной бабочке, стоял в некотором отдалении с наполненной рюмкой наотлет. Мама тоже была здесь, она сидела на краешке дивана и выглядела совершенно потерянной.

– Так скоро, Костик! – промолвила она. – Мы даже не успели ничего приготовить…

– Вы хотели сказать: не успели приготовиться стать бабушкой, мадам Ольга? – уточнил папа Дармон, всегда славившийся шутками сомнительного качества.

– Мы можем взглянуть? – заговорщицки спросила мама Дармон. – Не шуметь, не радоваться, только взглянуть? Одним глазком, мой дорогой?

Кратов не успел прояснить, как они все… мамы, папы… узнали, и ответить в том смысле, что отчего бы и нет.

Входная дверь распахнулась, и в дом черной кометой ворвалась Рашида.

– Кратов! – закричала она шепотом. Казалось, что с нее сыпались искры. – Как вы посмели? Без меня?! Ты негодяй! Марси, дурочка, тоже хороша… Мою девочку и без меня… Все равно я вас всех ненормально люблю!!!

3

Главное здание Академии Человека по-кошачьи выгнулось темно-серой дугой в конце неухоженной на вид и потому диковато выглядевшей аллеи. Кратов оставил свой гравитр в тени громадного, очень древнего дерева, пересек вымощенную влажными от утреннего дождя пористыми плитами площадь и, прыгая через две ступени, поднялся к центральному входу. Там его уже встречали.

– Доктор Кратов, – приветственно кивнула Шарона Терлецкая, по торжественному поводу облекшаяся в строгий брючный костюм, застегнутый под горло на все бесчисленные пуговицы. – Академия благодарит вас за согласие…

– Это я благодарен, что вы обо мне вспомнили, – небрежно возразил он и перевел взгляд на спутника Шароны, который положительно был ему знаком.

– Виктор Авидон, – поклонился долговязый, ростом не уступавший Кратову и весьма немолодой джентльмен. Его костлявое лицо, обтянутое смуглой кожей, осветилось искренним радушием, хотя запавшие глаза сохраняли печальное, несколько даже тревожное выражение. – Вообще-то я писатель. Когда у вас появятся свои дети, смею надеяться, мое имя станет для вас более узнаваемым.

– Для меня это честь, – сказал Кратов, осторожно пожимая протянутую руку именитого старца. – Но что привело вас сюда?

Терлецкая и Авидон переглянулись.

– Видите ли, коллега, – сказал Авидон несколько смущенно. – Помимо литературной деятельности я также секретарствую в Наблюдательном совете при Департаменте оборонных проектов… если вам знакома сия организация.

– Эльдорадо, Черные Эхайны, – сказал Кратов, глядя Авидону прямо в глаза. – Эрик Носов и его резидентура. Да ведь вы это прекрасно знаете, доктор Авидон. Как и то, что у меня уже есть дитя.

– Конечно, знаю, – проворчал тот. – Отчего бы не позволить пожилому человеку сыграть в рассеянность и неведение?

– И поскольку мы оба осведомлены друг о друге достаточно, – сказал Кратов, – должен ли я повторить свой вопрос? Что озаботило Департамент оборонных проектов настолько, что в Академию Человека был направлен его самый высокопоставленный и самый уважаемый чиновник?

– Не любите вы нас, – промолвил Авидон и укоризненно погрозил пальцем.

– Прекратите, Виктор, – вмешалась Шарона. – Вы прекрасно знаете, что я вас обожаю.

– В общечеловеческом смысле, – кивнул Авидон. – Поверьте, вне пределов Наблюдательного совета я бываю чрезвычайно обаятельным и остроумным собеседником. Но становлюсь занудой, буквоедом и бюрократом в худшем смысле этого слова, в каковом облике и сам себя не люблю, едва только речь заходит о глобальных угрозах. Не говоря уж о галактическом уровне.

– Все же взорвалось, – пасмурно сказал Кратов.

– Простите? – изумился Авидон.

– Это я о своем…

– Учитывая вашу легендарную интуицию, – сказала Шарона, – пора вам догадаться, Консул, что Академия пригласила вас не на торжественное чаепитие. Хотя, возможно, в качестве свадебного генерала.

– При известных обстоятельствах за генерала вполне мог бы сойти я, – ревниво заметил Авидон. – Но увидеть в сборище академиков и бюрократов аллегорию старомодных брачных ритуалов!..

– Виктор, дорогой мой, – сказала Шарона. – Не старайтесь повсюду читать скрытые смыслы. Иногда люди имеют обычай морочить головы окружающим из любви к искусству. Вы, к примеру, прикидываетесь рассеянным гуманитарием. А доктор Кратов старательно демонстрирует мнимый пофигизм и разнообразно валяет ваньку. Идемте же, нас ждут.

Они прошли входную арку, миновали холл с мозаичным коллажем, в наивных аллегорических картинках изображавшим непростой путь человечества к стабильности и гармонии (так, голод, разобщенность и мракобесие выведены были в виде мерзостного трехглавого дракона, во все огнедышащие пасти которого хлестала пена из громадной бутыли шампанского в руках рыцаря с гипертрофированными мышцами; требовалась немалая фантазия, чтобы опознать в нем Роберта Локкена), молча поместились в прозрачную кабинку-шар. Ввиду малоэтажности здания лифт никуда не спешил и предоставлял пассажирам счастливую возможность обозреть проплывавшие сверху вниз затейливые интерьеры Академии. Авидон заметно нервничал и порывался высказать свое неудовольствие в том смысле, что пешком, вероятно, получилось бы скорее, но натыкался на успокоительную улыбку Шароны и смущенно угасал. Кратову до этих терзаний было и дела мало: он, как малое дитя, едва ли не носом прильнул к стенке и впитывал свежие впечатления. Ему не единожды довелось бывать в императорских покоях иных миров, спускаться в зловещие подземелья глубинных чертогов и вздыматься в эфирные замки из облаков и радуг, держать речь при дворе гекхайана Светлой Руки Эхайнора, разгуливать по Призрачному Миру и рыскать по Скрытым Мирам… наконец, как равному, войти в круг тектонов. Но высших кругов родной Федерации он расчетливо избегал, полагая себя недостаточно сведущим в вопросах благополучия человеческой расы. Нынче он и сам не знал, чего ему ждать от этого нового опыта.

Кабинка остановилась на пятом этаже. За стеной из орнаментированного стекла скрывался просторный конференц-зал, который понемногу заполнялся людьми. По всему периметру этажа снизу всплывали шары с новыми участниками собрания. Кратов озирался в поисках знакомых лиц, но не находил никого (что было странно: уж ксенологи-то должны были заинтересоваться предлагаемой темой).

За исключением лица, видеть какое Кратову хотелось бы меньше всего.

Одному богу было известно, как здесь очутился доктор социопсихологии Уго Торрент, по своему обычаю вырядившийся огородным пугалом. Джинсовый кафтан поверх холщового комбинезона выглядел так, словно им год, не меньше, мыли полы вручную; не хватало только широкополой соломенной шляпы с бубенцами. К счастью, Торрент на ходу весело и живо дискутировал сразу с несколькими оппонентами, ни один из которых не доставал ему до плеча. Вероятнее всего, он вперся сюда без приглашения.

– Мне в президиум, – смущенно крякнув, сообщил Авидон. – Рад был встретиться воочию, доктор Кратов. Когда начнется броуновское движение в кулуарах, надеюсь вернуться к нашему покуда не сложившемуся разговору.

Кратов в сопровождении Шароны, что приняла на себя обязанности добровольного опекунства над новичком, устроился на диванчике возле окна. Сей же час перед ним выросла из пола капля стеклянистой массы и превратилась в низкий подковообразный столик. Шарона, сосредоточенно морща загорелый лоб, вызвала на прозрачную столешницу меню и выстучала себе заказ. «Вы не голодны, Консул?» Кратов отрицательно мотнул головой. Он слишком нервничал, чтобы отвлекаться на капризы плоти.

В зале собралось около сотни человек, с явным преобладанием немолодых мужчин степенного вида, в хороших костюмах не по августовской жаре. Встречались, впрочем, и разгильдяи-неформалы вроде Кратова, в джинсах и легкомысленных светлых безрукавках. Торрент в своем шутовском прикиде выглядел в этом благоприличном обществе пришельцем из иных миров. Он по-прежнему не замечал Кратова или умело прикидывался.

Авидон, сидевший за большим столом на возвышении, ободряюще подмигнул. Кратов скорчил жалкую ухмылку в ответ.

– Начнем, – коротко сказал с места председательствующий, массивный и, должно быть, очень сильный мужчина, бородатый и артистично взлохмаченный. Над столешницей перед носом у Кратова тотчас же всплыл объемный, несколько стилизованный портрет, а текстом сообщено было, что это не кто иной, как доктор Александр Иероним Ламберт-младший, вице-президент Академии Человека и председатель федеральной межведомственной комиссии «Длинное сообщение». – Здесь собралась практически вся наша комиссия, приглашены те, кто имел, имеет и будет иметь в ближайшей перспективе отношение со стороны Федерации к проекту «Белая Цитадель»…

«Броское название, – подумал Кратов. – Любопытно: оно взято с потолка или каким-то боком связано с одним из доисторических конструктов Млечного Пути, о каких напел мне Призрачный Мир устами смешливой юницы Надежды?»

– Что такое проект «Белая Цитадель»? – немедленно последовал вопрос из зала.

– Чуть позже, – обещал Ламберт, усмехаясь. – Уверяю, будет интересно. Коллеги, я понимаю, что вы все занятые люди, а мы вполне могли бы организовать видеоконференцию вместо того, чтобы настаивать на личном и, если угодно, физическом присутствии. Кстати, те, кто по уважительным причинам не сумел добраться до Академии в срок, сотрудничают с нами в дистанционном режиме, зримо и неощутимо. – Он окинул коротким взглядом экраны, пчелиными сотами распределенные над головами сидевших и стоявших в зале (некоторые были темны, хотя индикаторы активности горели ярким зеленым светом), и добавил значительным голосом: – Равно как и наблюдатели от Галактического Братства. Сейчас я сделаю от имени комиссии короткое заявление, а затем эксперты детализируют его, насколько такое возможно. Заранее прошу всех воздерживаться от избыточной наукообразной лексики: в зале полно гуманитариев с хорошим литературным вкусом.

При этих словах Авидон не удержался от тусклой улыбки.

– Итак, заявление комиссии, – сказал Ламберт и встал. – «Длинное сообщение» прочтено.

Кратов покосился в сторону Шароны. Та с отсутствующим видом аккуратно, дабы не производить лишних звуков, сосала через трубочку из высокого стакана прозрачное содержимое с пузырьками и ледяной крошкой. «Мне бы не помешало что-нибудь покрепче, – подумал он. – Но почему так скоро? Цивилизации Братства настолько поумнели со времен Большого Взрыва?! Я даже не успел привыкнуть видеть обычные сны. Мне снятся котята в корзинках, а я все еще пытаюсь прочесть в этом какие-нибудь леденящие пророчества».

Все, кто был в зале, продолжали молчать и даже, кажется, задержали дыхание в надежде услышать продолжение. Но Ламберт нахмурился, виновато развел руками и снова сел.

– Так что же нам хотели сообщить этим «сообщением»? – раздался напитанный ядом голос Уго Торрента.

– Что конец света неизбежен, – усмехнувшись, ответил Ламберт.

– Тоже мне открытие! – воскликнул кто-то.

– И как скоро? – не унимался Торрент.

– У нас в запасе без малого миллион лет, – промолвил Ламберт.

– Вы хотели сказать – миллиард?

– Миллион, – повторил Ламберт. – То есть гораздо меньше, чем предполагали наши физические построения.

– Миллион – тоже немало, – сказал кто-то. – Можем расслабиться.

– Не можем, – возразил юноша в белых джинсах и белой майке с эмблемой какого-то университета. Информация над всплывшим портретом извещала, что это магистр метасоциологии Аксель Уве Руссельбург из Упсалы. – Миллион – это оптимистический прогноз. И если мне дадут слово, я готов объяснить, почему мы не должны расслабляться, а напротив, отмобилизоваться.

– Говоря «мы», полагаю, вы имеете в виду Галактическое Братство? – не сдержался Кратов.

Ему немедленно выпал шанс полюбоваться на собственную сильно приукрашенную физиономию и узнать, что здесь он присутствует в качестве «доктора ксенологии, астронавта, действительного члена расширенного Президиума Совета ксенологов Галактического Братства». Считать себя действующим астронавтом он бы не рискнул, но для улучшения самооценки такая аттестация вполне годилась.

– Разумеется, – согласился Руссельбург. – Не Федерация же станет своими слабыми силами спасать вселенную…

– Да, коллега, – сказал Ламберт. – Вы получите слово. И все получат, кто еще сохранит дар речи. Но вначале выступит доктор… э-э… метаморфной математики Рамон Гильермо де Мадригаль. Он был причастен к процедуре расшифровки. И, надеюсь, будет лаконичен.

«Я тоже надеюсь, – подумал Кратов. – Уж он-то способен уболтать всех до дремоты».

4

– Такая оценка моего скромного вклада в общее дело весьма льстит, – начал доктор Мадригаль, невыносимо элегантный в просторных белых одеждах и небритый сильнее обычного. – Будем полагать ее комплиментом и выведем за скобки нашего контекста…

– Рамон, друг мой, – укоризненно сказал Ламберт.

– Но я и без того половину слов проговариваю в уме! – с обидой воскликнул Мадригаль. – На чем мы… Не стану углубляться в предысторию, она общеизвестна, лишь сжато – очень сжато, Александр! – напомню технические аспекты проблемы. Итак, «длинное сообщение»… Должен ли я разъяснить высокому собранию смысл этого термина?

– Нет! – раздались голоса. – Да!..

– Условно говоря, «длинным сообщением» в математической интеллектронике принято считать всякий информационный пакет, который не может быть целиком размещен в одном хранилище данных из числа доступных в момент его поступления. Достаточным условием присвоения пакету статуса «длинного сообщения» является наличие нескольких однородных или сопоставимых по характеристикам хранилищ. Необходимым же условием, соответственно, является состоятельность их суммарного объема и пропускной способности канала информационного обмена для полного, неискаженного и корректно завершенного приема упомянутого пакета. Как вы понимаете, этот термин имеет смысл лишь при наличии собственно сообщения, канала связи и набора хранилищ данных. Если объем отправляемого сообщения превышает предполагаемые для его размещения ресурсы по ту сторону канала связи, избыточной информации грозит утрата. Если источник данных располагает средствами оценки суммарного объема хранилищ, он должен прервать передачу сообщения либо не начинать вовсе, и транзакция будет считаться незавершенной. Для подобной ситуации мы оперируем термином «неприемлемое сообщение». Неприемлемое не в смысле «непозволительное, оскорбительное», а в буквальном, этимологическом. Очевидно, что три клочка бумаги даже при самом экономном использовании окажутся недостаточны для записи «Войны и мира», что в этом случае дает нам все основания говорить о казусе «неприемлемого сообщения»…

– Рамон, я же просил, – снова произнес Ламберт.

– Я лишь последовал завету Декарта, – развел руками Мадригаль. – Попытался дать определения словам прежде, чем ими жонглировать. Возвращаясь к нашему случаю: с позиции источника данных четыре массива нейронов коры головного мозга оказались удовлетворительным ресурсом для размещения отправляемого информационного пакета. То, что элементная база набора хранилищ была органической, значения, по-видимому, не имело.

– Почему источник данных не использовал для размещения «длинного сообщения» квантовую память когитра?

– Очевидно, не счел ее достаточной. Принято считать, что эффективный объем человеческой памяти эквивалентен одному петабайту. На самом деле это не так, но порядок чисел в целом отражен верно. Память стандартного бортового когитра значительно ниже четырех петабайт, даже с учетом того обстоятельства, что они по понятным причинам были употреблены под размещение «длинного сообщения» не полностью. – Мадригаль возвел очи к куполообразному потолку и ненадолго замолчал. – Занятно, черт побери… Возможно, первая, неудачная, транзакция была именно такова. Что и привело к полному выходу бортового когитра «гиппогрифа» из строя. Проверить эту гипотезу мы, к сожалению, не можем: корабль был разрушен вместе с интеллектронными схемами… Но экипаж был спасен, уцелело и «длинное сообщение». В течение двадцати двух лет оно хранилось в ментальных пространствах четырех человек, распределенное на четыре неравных и непересекающихся фрагмента. Возможно, для источника «сообщения» ментальное пространство представляется неким непрерывным информационным ресурсом на хорошо защищенных от разрушения материальных носителях, что применительно к человеческому мозгу, увы, нисколько не соответствует действительности. И это весьма прискорбно… Впоследствии была проведена филигранная процедура копирования «длинного сообщения» в интеллектронные емкости на внешнем носителе, условно именуемом Прибором. Здесь мы должны выразить признательность группе инженеров Канадского института экспериментальной антропологии под руководством доктора Сандрин Элуа. – Мадригаль адресовал воздушный поцелуй в пространство. Одновременно за его спиной развернулся большой экран с примитивным рисунком от руки: лента, разрезанная на четыре части разной длины, каждая своего цвета. – После первичной обработки внутренними рутинами Прибора в наше распоряжение поступили три фрагмента из четырех изначально существовавших.

– Что случилось с четвертым? – громко вопросил какой-то бородатый неофит, на чье имя Кратов решил не отвлекаться, поскольку его внимание было приковано к экрану.

– Он был утрачен по объективным причинам субъективного свойства, – сухо сообщил Мадригаль. – Известно, что «длинное сообщение» неплохо защищает собственное содержание при помощи сервисных процедур капсулирующего уровня, хотя иногда защитные механизмы дают сбой либо отсутствуют… но об этом позже. Три фрагмента. Первый, самый большой, чуть меньше половины, условно называемый «фрагментом Е», хранился в памяти астронавта Станислава Ертаулова, и его размеры предположительно обусловлены тем, что весьма продолжительное время Ертаулов находился в экзометрии, то есть вне корпуса космического аппарата, в зоне прямого воздействия источника данных.

– В экзометрии не может находиться ничто живое, – донеслась саркастическая реплика. – Это невозможно в силу самой природы экзометрии как внемерного пространства.

– Экзометрия не внемерное пространство, – немедленно возразили из глубины зала.

– Да, эта точка зрения не соответствует известным фактам, – вмешался Ламберт. – Экзометрия организована несколько сложнее, чем ее математическая модель. Вы, верно, упустили из виду, что и сам источник «длинного сообщения» также находился в экзометрии.

– И всем нам безумно хотелось бы знать его природу, – сказал седой, фантастически красивый негр в оливковой фрачной паре, зеленой шелковой сорочке и шейном платке в горошек. Он был похож на звезду подмостков, по случаю оказавшуюся в кругу публики, но на самом деле являлся Вортигерном Мпумеле, ксеноисториком и вице-президентом Академии.

– Когда мне дадут слово, – заносчивым тоном объявил Руссельбург, – многое станет ясным. – Он неожиданно хихикнул. – Или нет!

– Я могу продолжать? – язвительно осведомился Мадригаль. – Благодарю. Второй по величине «фрагмент К» принадлежал присутствующему здесь доктору Кратову, в ту пору молодому, полному сил и жизненных планов астронавту. По воле случая именно он манифестировал парадоксальные защитные свойства, обсуждение которых, к сожалению, не входит в сферу моей компетенции. «Фрагмент К» не только эффективно обеспечивал сохранность свою и материального носителя, каковой в силу личностных особенностей был склонен участвовать в чрезвычайно рискованных предприятиях. Есть основания полагать, что он неявно склонял астронавта, а позднее доктора Кратова к поискам и объединению недостающих фрагментов в единое целое.

«Черта с два, – подумал Кратов. – Да, я неплохо проводил время в Галактике. Но к поискам меня подтолкнули тектоны. И я до сих пор не понимаю, чем привлек их внимание. Нарушенный баланс между созидательной экспансией Галактического Братства и Хаосом, моя особая роль – все это приятно щекотало нервы, льстило… и отвлекало. Тектон Горный Гребень так и сказал: „Ты отмечен, брат“. Где уж тут было задуматься, как именно разглядели они мою черную метку?! Были шансы спросить впрямую, и я их упустил. Когда-то еще представится случай…»

Внимая непрерывному журчанию речей доктора Мадригаля, он все же вынужден был признать и его правоту: «длинное сообщение» действительно вело его к цели, а на последних милях буквально тащило за собой, маскируя свою неотвратимую волю бесхитростными байками про браслеты-близнецы.

– Два последних фрагмента относительно невелики и соразмерны. «Фрагментом 3» обладала астронавт Рашида Зоравица, а «фрагментом П» – астронавт Олег Пазур. В дальнейшем я перестану акцентировать внимание на роде занятий наших фигурантов из экономии времени. – Изящный полупоклон в сторону президиума. – И если в первом случае «длинное сообщение» лишь вяло экранировалось, внушая своему хранителю, а точнее хранительнице, стойкое отвращение к внеземным инициативам, то «фрагмент П», судя по всему, защитных механизмов был лишен вовсе. Что привело к его утрате при самых трагических обстоятельствах.

– Назовите же вещи своими именами! – потребовал все тот же настырный неофит. Звали его Ярек Шкволка, специалист по перегруженным системам, и что означал этот термин, можно было лишь строить догадки. – Мы взрослые и ответственные люди…

– Командор Олег Иванович Пазур умер, – раздраженно вмешался Кратов. – Преждевременно и по причинам, мало связанным с тем, что хранилось в его голове. Что тут неясного?

– Теперь ничего, – быстро сказал неофит Шкволка. – И в мыслях не было задеть.

– Вы позволите? – спросил у него Мадригаль с преувеличенной вежливостью.

Шкволка совершил неопределенный жест над головой, как будто раскрутил невидимый винт. Кажется, он был начисто лишен комплексов.

– Возникает резонный вопрос, – как ни в чем не бывало продолжил Мадригаль. – Почему утраченный «фрагмент П» не имел защитных механизмов, в то время как все прочие имели? – Он выдержал паузу, которая прервалась, едва только со стороны президиума донеслось недовольное ворчание Ламберта. – Потому что это был ключевой фрагмент. Это был «розеттский камень», которого мы в силу трагических обстоятельств оказались лишены. Он был слишком невелик и целиком достался одному человеку. А его сервисные контуры, какие в иной ситуации были бы надежной защитой от разрушения, остались в соседнем «фрагменте 3». Мы имели на руках три тома большой книги без словаря для ее прочтения.

Кратов поймал на себе взгляд Шароны, исполненный материнской любви.

– И тут вас осенило, – шепнула она.

Кратов неопределенно усмехнулся. «С какого-то момента мне все вокруг только и твердили, что о тахамауках, – подумал он. – Не то чтобы открытым текстом… Так что здесь есть и моя малая доля заслуги. Осенило…» Словно бы прочтя его мысли, женщина толкнула свой бокал в его сторону, и он, шепнув слова благодарности, содрал крышку с торчавшей трубочкой и сделал большой глоток. К его изумлению, это оказалось слабое, разведенное льдом, но все же пиво. Шарона молча подняла большой палец в знак одобрения. «Ни черта меня не осенило. Мне постучали изнутри моей памяти, и кто я был таков, чтобы не отворить?!»

– Да, в этом прямая и неоспоримая заслуга доктора Кратова и его интуиции, – между тем говорил Мадригаль.

– И его команды! – требовательно вскричал из своего угла Торрент.

– Безусловно, – не возражал Мадригаль. – Отметим заслуги и доктора Торрента, что столь бурно здесь присутствует, и дона Мануэля Спирина, сотрудника Тауматеки, и многих других, кто уклонился от публичности. Мозговым штурмом упомянутых персон были установлены как периодичность рассылки «длинного сообщения», так и возможные предшествующие получатели. Возникла гипотеза о дополнительном материале, который мог бы закрыть лакуны в нашей версии пакета.

Он взмахнул рукой, словно фокусник волшебной палочкой, и на экране возникла еще одна лента, на сей раз поделенная точно пополам.

– За восемьсот семьдесят пять лет до нашего случая «длинное сообщение» было получено экипажем грузового транспорта тахамауков. Известно было, что один из членов экипажа погиб. Половина информационного массива, «фрагмент Т», была утрачена.

– Почему «фрамент Т»? – снова не выдержал Шкволка.

– По имени астронавта-тахамаука. Его звали Ташкранх Ташенхугн.

«А я почти забыл это имя, – подумал Кратов. – Помнил, но забыл в суете и заботах. Это было неправильно. Ташкранх Ташенхугн. Покойся в мире, брат-звездоход».

– «Розеттский камень» мог находиться в утраченном фрагменте. Содержание «длинного сообщения» тахамауков могло иметь иную структуру. И еще много рисков, перечислять которые нет времени. – Мадригаль обвел аудиторию проясневшим взором. – Но нам повезло. Тахамауки не ведают биологической смерти. Второй астронавт, Нфебетнехп, оказался жив и готов к сотрудничеству. Мы закрыли лакуну при помощи «фрагмента Н» и получили все ключи к расшифровке.

– Почему вы постоянно упоминаете «розеттский камень», Рамон? – спросил Вортигерн Мпумеле. – Это одна из ваших аллегорий?

– Напомню: расшифровкой занимались не мы, – сказал тот, – а высшие, с позволения сказать, силы. Человечество, увы, не располагает достаточными интеллектронными мощностями, чтобы обработать такой объем информации в разумные сроки. Наш вклад и без того велик: все же, именно мы, люди, получили, локализовали и сохранили «длинное сообщение», и это есть предмет нашей всеобщей гордости, но не повод для фанаберии. Я знаю об участии в проекте Вхилугского Университета галактических технологий. Для справки, это территория цивилизации нкианхов. Но решающий вклад был внесен, по-видимому, учеными более древних цивилизаций, давно отошедших от активного участия в галактических инициативах. В отчетах никакие астронимы не упоминаются, но по косвенным признакам можно предполагать участие культуры Эфаддертас.

– Доктор Кратов, – обратился Ламберт. – Можете дать комментарий?

– Да, – сказал тот, порываясь подняться, но Шарона деликатно придержала его за плечо. – Эфаддертас – действительно очень древняя и закрытая культура. Она обитает в звездной системе Эфарра и, возможно, в некоторых смежных системах компактного звездного кластера Дикая Утка в созвездии Щита. Это не гуманоиды, а эйдос более высокого уровня, переходная форма между осесимметричными структурами и дисперсными состояниями.

– Плазмоиды?

– Нет, плазмоиды не имеют постоянной формы, не управляют ею, равнодушно полагаясь на внешние формообразующие факторы – магнитные поля, давление потоков частиц… а эфаддерты все же достаточно инкапсулированы, хотя сами избирают себе ту форму, какая более подходит насущности момента. – Кратов понемногу увлекался, а всеобщее благожелательное внимание и отсутствие реакции Ламберта сильно подогревали его энтузиазм. Однако пронизывающий взгляд Торрента сулил мало радостей в обозримом будущем. – Еще интереснее то, что эфаддерты утверждают, будто они ведут происхождение от культуры Эмадна, пережившей Большой Взрыв, наследуют ей генетически и цивилизационно.

– Эфаддерты, Эфарра, Эмадна… – проворчал Шкволка. – Прямо-таки болезненное пристрастие к фонеме «э»…

– Не забудьте про этих… про эйханов, коллега, – ввернул некто Корбен Картрайт, магистр педагогики.

– Про эхайнов, – поправил Вортигерн Мпумеле. – Вот уж о ком многие с удовольствием позабыли бы!

В зале послышался смех. Доктор Мадригаль напыжился и побагровел.

– Как отнесется почтенное собрание к тому, что я рискну продолжить? – спросил он мефистофельским тоном.

– Всецело одобрительно, – сказал Ламберт. – Не скромничайте, Рамон, вы вправе осадить всякого, кто посмеет вам мешать.

– И не премину воспользоваться этой привилегией, – зловеще промолвил Мадригаль. – Впрочем, доктор Кратов облегчил мою задачу. Почему «розеттский камень»? Потому что фрагмент «длинного сообщения», где содержались ключи к дешифрации, был дальновидно изложен в семи идентичных вариантах, шесть из которых ничем исследователям не помогли. В то время как седьмой после некоторых усилий неожиданно был развернут в логографическую письменную форму на мертвом языке культуры Эмадна.

– Вот это интрига! – восторженно воскликнул кто-то.

– Что естественным образом дало шанс разобраться с остальными формами представления данных, в том числе и той, посредством которой изложено «длинное сообщение» от первого до последнего смыслового кванта. А также, – Мадригаль адресовал Кратову многозначительный кивок, – недвусмысленно подтвердило претензии эфаддертов на культурное наследие Эмадна.

– Пространно и поразительно, – сказал Ламберт. – Как и все, что делает наш дорогой Рамон. Благодарю, доктор Мадригаль. Увы, лексической избыточности мы не избежали, а это бич всякой сколько-нибудь представительной академической среды, уж не обессудьте.

– И когда же нам поведают, наконец?.. – начал было желчную тираду Уго Торрент.

– Вот сейчас и поведают, – осадил его Ламберт. Старательно артикулируя, он произнес: – Доктор Уаманауг Ускамуниэху Баурихв Утупсурвиксу, зал ваш.

5

К экрану, с которого пропали схемы «длинных сообщений», поднялся виав. Молодой – хотя кто возьмется навскидку определить возраст виава! – совершенно человеческих статей, разве что фигура слишком безупречна, черты лица слишком идеальны, слишком светлые волосы и пугающе ясный немигающий взгляд слишком зеленых глаз.

– Забавно, – сказал он, лучезарно улыбаясь. – Здесь собрались те, кто так и не увидел «длинное сообщение» во всем его великолепии. Я не исключение, мне лишь на пальцах, мученически понижая планку понимания, изложили его содержание в самом общем виде.

– А вы приметесь понижать планку до нашего уровня восприятия, – немедля ощерился Торрент.

– В точку! – воскликнул виав и изобразил аплодисменты. – Только без обид, хорошо? Я и сам не в том положении, чтобы хорохориться… Большой Взрыв и вся подобная дребедень – это красивая и небезупречная модель. Одна из многих, красивых, уродливых и подверженных критике. Это атрибутика уровня физических абстракций. Дэ-Эс, «длинное сообщение», уводит нас на метрический уровень. Это кое-что иное, не находите? В Дэ-Эс предлагается мультиметрическая модель мироздания. Сокращенно Мульти-Метр. Аналогичные теории давно известны, для нашего шаловливого ума здесь нет ничего нового, кроме того, что эта модель – хочу заметить, безосновательно! – объявляется единственно верной. Мы уже давно примирились с присутствием возле нас, под или над нашим физическим миром так называемого внемерного пространства – экзометрии. И неуклюже пытаемся встроить ее в нашу научную парадигму. Между тем Дэ-Эс утверждает, что существует иерархия метрик. Наше пространство со всем набором действующих в нем физических законов – лишь одна из многочисленного, но, как я понял, все же не бессчетного набора метрик. Не худшая, не лучшая, так – серединка на половинку. Мы весьма комфортно в своем пространстве обустроились и не представляли, что условия могут быть иными. Затем была открыта и чуть-чуть, с краешку, освоена экзометрия. В ней мы перемещаемся на расстояния, абсолютно непреодолимые в нашей метрике в силу естественных физических ограничений. Использование применительно к экзометрии метафоры внемерности, отсутствия привычных пространственных измерений, лишь примиряет нас с существующим до сих пор непониманием специфики ее физических законов. Ну, то, что они там непременно есть и исправно работают, мы как раз понимаем неплохо. Но что это законы, как они описаны, в каких терминах и формулах, никто не знает. А если кто утверждает, будто знает, дайте ему по шее и прогоните из ученого собрания. – Виав неожиданно хохотнул и почесал за ухом. – Вот ведь ерунда какая… Дэ-Эс намекает на существование метрик вне иерархии, смежных, горизонтально распределенных, а то и вовсе изолированных от генерального метрического континуума. И злокозненно оставляет эту тему, как говорил доктор Мадригаль, за скобками контекста. Это мучительно интересно, это будоражит фантазию, а особенно бесит то, что у нас… когда я говорю «у нас», то имею в виду все научное сообщество Галактического Братства… у нас нет теоретического или технического аппарата для исследований в этой сфере, нет даже подходов, а это унизительно. – Он смущенно развел руками. – Прошу простить за неуклюжий каламбур, но сторонние метрики кого хотите уведут в сторону от темы. Ну, с иерархией метрик и ее неоднозначностью мы разобрались, на словах все просто. Кстати, для ясности: экзометрия есть метрика более высокого порядка относительно нашей. Почему мы смогли в нее проникнуть и даже как-то приспособить под свои нужды? Дэ-Эс весьма поверхностно описывает механизм наследования метрик. При некоторых обстоятельствах эволюционного свойства метрики расслаиваются и разделяются. Господа биологи! Аналогия с клеточным делением прозрачна, но это не повод реанимировать модель Живой Вселенной, это пройденный этап и в свете последних открытий сомнительный, тем более что в результате разделения метрик репликации свойств не происходит, и новая метрика отнюдь не копирует материнскую… Экзометрия – наследница нашей метрики, анизоморфная, но не до конца утратившая атавистические связи с мамочкой. Я имею в виду лимбическую область, где две метрики взаимно диспергируют и порождают весьма занятные физические парадоксы. И, конечно же, экзометральные порталы, через которые наши корабли ныряют… хотя точнее было бы говорить «запрыгивают»… в верхнюю метрику и возвращаются обратно в субсвет. В отдаленной перспективе эти связи, увы всем нам, неизбежно деградируют и пресекутся. К тому времени мы должны будем выдумать какой-то новый способ межзвездных сообщений либо отказаться от галактических инициатив. Поскольку речь идет о сроке в миллиарды лет, то я подозреваю, что ситуация разрешится тем или иным естественным образом.

– Но доктор Ламберт говорил о миллионе лет…

– Коллеги, давайте еще немного поддержим интригу, – потребовал виав. – Несколько минут. Что они в сравнении с миллионом лет, не говоря уж о миллиарде?! Даже у пана Шкволки должно хватить терпения. Следуя соглашениям Мульти-Метра, мы догадываемся как о существовании метрик высших уровней, над экзометрией, так о низших метриках, которым наследует наше пространство. Это реликтовые метрики, отживающие свое. Не в том смысле, что они распадаются и исчезают, такое невозможно. Они становятся… как бы выразиться деликатнее… – виав пощелкал длинными пальцами, в которых было на один сустав больше, чем у человека, – познавательно малоинтересными. Может быть, действующие там физические законы тривиальны даже для нашего понимания. Может быть, там уже завершился распад протонов, схлопнулись черные дыры, не на чем даже глазу задержаться. Или отродясь не было никаких протонов. А может быть, все не так, и реликтовые метрики прекрасно себя чувствуют, чего и нам желают, а это мы с их позиций вырождаемся в каких-то ублюдков. Все, что надлежит знать о реликтовых метриках, так это что они есть. А теперь самое интересное, самое первостепенное. Дэ-Эс открытым текстом сообщает о существовании исходной, базовой метрики. Это метрика, на которой зиждется весь Мульти-Метр. Строго говоря, это даже не метрика. Меня с души воротит от затасканного и замусоленного лженаучными построениями термина «матрица», но того, кто предложит ему хорошую замену, ждет мой личный приз: пятилитровая емкость «Вэ-Вэ-Вэ» – выдержанного виавского виски. А до той поры – базовая матрица. Как вы отнесетесь к тому, что я выделю это обозначение прописными буквами, словно в убогой литературной сказке прошедших эпох… как бишь ее… фэнтези? – В руке виава обнаружился «призрачный жезл», детская игрушка для рисования в воздухе, которым он размашисто начертал перед собой два слова. – Базовая… Матрица… Вот. Она же протоматрица, форма, шаблон. Модель, которая порождает метрики по своему образу и подобию. А уж те, по мере удаления в иерархической структуре от Базовой Матрицы, мутируют и обретают черты космогонической индивидуальности. И, как водится в недружной семейке, необратимо обособляются. Если верить Дэ-Эс, Базовая Матрица не может быть большой и сложной. Лучше всего здесь сгодилась бы метафора замкнутого пространства вроде комнаты одинокого холостяка. Стул, какой-нибудь лежак, пыльный стеллаж с бумажными книгами во всю стену, чертеж на листе ватмана, приборная доска с лампочками и тумблерами… Коллеги, вы ведь не принимаете мои слова всерьез? Но если удастся проникнуть на базовый уровень Мульти-Метра, там все будет понятно. Это не физический и не метрический уровень абстракций. Это уровень понятийных абстракций, базовых соглашений. Упомянутый мною стеллаж битком набит понятиями, соглашениями и представлениями!

– Миллион лет!.. – театральным шепотом напомнил неугомонный Шкволка.

– Что ж, я вполне готов разрушить интригу, – объявил виав. – Мы знаем, что «Длинное сообщение» поступило к нам с верхнего метрического уровня, из экзометрии. Но мы не знаем, кто его послал, кто такие ЭМ-звери, то есть существа, выступавшие в качестве передатчиков «длинных сообщений» в известных нам инцидентах либо просто при сем присутствовавшие. Я даже рискну утверждать, что не узнаем никогда…

– Вы разбили мое сердце, – проворчал Вортигерн Мпумеле.

– Так вот, коллеги: обладая тактическим преимуществом в наблюдательной позиции, экзометрия известила нас о происходящей транспозиции метрик, – торжественно промолвил виав.

И вдруг замолчал, уставясь в потолок.

– Это высказывание нуждается в разъяснениях, – промолвил Ламберт.

– Да, – встрепенулся виав. – Простите, мое воображение иногда рисует картины, от которых сложно отвлечься. По астрономическим меркам недавно, а на самом деле гораздо раньше, чем галактические культуры испытали нужду в объединении, возник неприятный феномен, который никому не сулит светлого будущего. Наша метрика проваливается на одну иерархическую позицию к подножию Мульти-Метра, а некая реликтовая метрика вторгается на ее место. Это не злой умысел, не происки черных властелинов. Всего лишь дефект Мульти-Метра. Или, если угодно, сбой Машины Мироздания.

– Опять метафора? – сардонически осведомился Шкволка.

– На сей раз точный термин. Транспозиция развивается стремительно, упущено много времени… хотя никаких шансов повлиять на развитие событий все едино у нас не было… и этот процесс завершится в течение многажды упомянутого миллиона лет.

– Ну, транспозиция, – брюзгливо сказал некто Леон Шорин, микробиолог. – Ну, будет у нас другая экзометрия. Какая в том угроза?

– Мы не знаем, – сказал виав. – Реликтовая метрика может обладать свойствами, которые мы нескоро сможем исследовать и утилизировать. Она может вообще не обладать никакими свойствами. Это может быть вырожденная метрика. Не знаю, как вам объяснить, но поверьте на слово: геронтократия – всегда плохо.

– При чем здесь геронтократия?

– Это же наша материнская метрика. И в сравнении с нами она очень старая.

– Ну да, ну да…

– Хорошо, – рассудительно произнес Дзюн Харада, этолог. – Экзометрия послала нам сигнал о транспозиции метрик. Это жест доброй воли или злорадное помавание пальцем?

– Думаю, это крик о помощи, – сказал виав почти торжественно. – Экзометрия расценивает миграцию реликтовой метрики как угрозу. Это опасение недвусмысленно высказано в Дэ-Эс. У нас будет время выстроить на сей счет гипотезы, много гипотез. Экзометрия воззвала к нам, поскольку они… даже небеса не ведают, кто такие эти «они»… сами не в состоянии справиться с творящимся катаклизмом, а мы, по их мнению, можем. Поскольку мы ближе. И у нас есть еще какое-то время, чтобы найти сильного союзника, который решит наши проблемы, либо стать на много порядков сильнее и самим разобраться с метрикой-интервентом.

– Неплохая мотивация к ускорению научно-технического прогресса. Если настроения прокрастинации не возобладают.

– Тянуть до последнего нельзя. Между прочим, мы знаем, как следить за процессом транспозиции. Это врезки белых разрывов в сером треке интегрального эмиссионного спектра. Нужно ли объяснять?..

– Нужно!

– Ни к чему!

– Потом!..

– Уточню лишь, что когда до истечения отпущенного нам миллиона лет останутся какие-нибудь паршивые тысячелетия и белые разрывы многократно сегментируют серый трек, ничего уже нельзя будет поделать… Кстати, я сказал о Дорожной Карте?

– Нет, доктор, – сказал Ламберт. – Ни о какой Дорожной Карте вы не упоминали.

– Что это со мной?! – Виав откровенно наслаждался всеобщим вниманием. – Да ведь это самое важное, что содержится в Дэ-Эс! Транспозиция метрик, Мульти-Метр – это все бонусы… Вы не поверите, но в Базовую Матрицу можно проникнуть!

– О! – воскликнул Торрент и сразу же замолчал.

– Три четверти «длинного сообщения» занимает Дорожная Карта. Это изложенный в математических и астрофизических терминах маршрут к Машине Мироздания. Звучит невыносимо пафосно, выглядит чудовищно сложно, а по сути просто и доступно даже на нашем уровне развития. Мы можем попасть в Базовую Матрицу через древний галактический конструкт, известный как Белая Цитадель. – Виав повторил со вкусом: – Белая Цитадель! Разумеется, прописными буквами. – Он воздел руки, словно бы приглашая всех разделить его восторг. – И у нас возникает иллюзорный шанс все исправить.

6

Председательствующий объявил перерыв, после которого слово вытребовал-таки юнец Руссельбург. До той поры в окрестностях зала происходило обещанное Авидоном броуновское движение, то есть участники собрания разделились на небольшие группы, где текли негромкие, но порой весьма эмоциональные беседы. Кратов улучил момент, когда Шарона отвлеклась на одного из вице-президентов, и умело затерялся среди пестрого человеческого хаоса. При этом ему приходилось зорко следить за тем, чтобы поблизости ненароком не случился Уго Торрент или сам Авидон с его несложившимся разговором.

Давненько Кратову не доводилось испытывать столь явной и неприятной раздвоенности. Избавившись от «длинного сообщения», он надеялся отправить само воспоминание о нем в дальний закуток своей памяти. Он сделал все, что было в его силах, жизнь продолжалась и сулила новые ослепительные цели. Но тема, от которой он долго и старательно себя уводил, все же захватила его, она была вызывающе грандиозна и, возможно, являлась обещанной новой целью, навстречу которой стоило устремиться. В то же время он в мыслях и вслух непрестанно клялся себе и окружающим, что отныне ни в какие головоломные приключения не ввяжется. У него был дом, семья, ребенок. Девочка по имени Иветта. (Попытка выдвинуть на рассмотрение сложное имя Иветта-Елизавета-Джулиана оказалась хронологически последним рискованным предприятием, в которое он ввязался и вышел почти без репутационных потерь, если не считать сочувственное недоумение со стороны Марси и демонический хохот Рашиды.) Отныне и впредь ему было кому посвятить свой досуг, к кому возвращаться и ради кого жить. То есть, конечно, было и до того, но сейчас эти абстрактные установки обрели вполне осязаемое и быстро растущее воплощение.

По последней, самой в настоящий момент важной для него причине Кратов и намеревался удрать с совещания.

Он неторопливо, стараясь сделаться меньше ростом, пробирался к шаровым кабинкам. И невольно ловил обрывки разговоров вокруг.

– …этот ваш Прибор нас не морочит?

– Прибор? Что вы имеете в виду, коллега?

– Оставьте, мы все прекрасно знаем, о каком Приборе идет речь. О нем ходили устрашающие легенды, что-де он едва ли не наделен собственным злобным разумом и альтернативной этикой…

– Глупости, как может калькулятор обладать разумом?!

– Не знаю, что такое калькулятор, но подозреваю что-то ископаемое. Между тем люди-2 обладают разумом, а Прибор создан по тем же технологиям, что и они, хотя облечен в более подобающие интеллектронной технике формы. Он мог сочинить собственное «длинное сообщение», подменить им реально существовавший первоисточник и подстроить Галактическому Братству вселенскую каверзу.

– Да вы, друг мой, луддит! Приписывать вычислительной системе узурпаторские амбиции!..

– Альтернативная этика и не предполагает объективной оценки последствий. Разрушение – всё, результат – ничто.

– И чем вам не угодили люди-2? Кстати, не станете же вы отрицать, что у них традиционная этика!

– То, что они социально желательны и следуют этическим нормам человеческого окружения, еще не значит, что в своем тесном кругу они не оперируют иными нравственными категориями.

– Да вы, друг мой, еще и антропоцентрист!..

– …мы не знаем истинных целей экзометралов и лишь пытаемся спроецировать абсолютно и принципиально чуждую понятийную парадигму на наши актуальные представления.

– Экзометралы? Откуда сей прелестный термин?

– От меня, доктор, но я не претендую на авторство и в вашем присутствии объявляю его общенародным достоянием.

– Свидетельствую. И каковы же могут быть, по вашему мнению, цели этих… гм… экзометралов?

– Мы постоянно и упорно пытаемся схлопнуть мультиметрическую модель до размеров, способных поместиться в нашем человеческом воображении. Бьюсь об заклад, большинство здесь присутствующих видит ее как стопку блинов на блюде.

– Чем вам не нравятся блины?

– С черной икрой и красной рыбой, под ледяную водочку, они понравятся кому угодно. Но метрика отнюдь не блин. Это еще и сковорода, и плита с блинопеком, и земля под ногами, и звездное небо…

– …надо мной и моральный закон во мне.[39]

– Да, со всеми физическими законами и нравственными уложениями, а также со всем многообразием живых и мертвых форм нашей вселенной. А вы говорите – блин с водочкой.

– Это вы говорите, коллега. Тогда как я лишь пытаюсь понять, к чему вы клоните своими чрезмерно яркими для обеденного времени метафорами.

– Что, если экзометралы нас дурят и предлагают способ разрушить Галактику? Откуда они так уверены в истинном смысле мультиметрической модели? Как они узнали или кто им сказал? Мы задаем непозволительно мало вопросов и многое слепо принимаем на веру. Лишь потому, что много лет назад… ну хорошо, много сотен лет назад с отрадной периодичностью кто-то неведомый, незримый, неощутимый и вообще обитающий в параллельном пространстве подсунул нам под дверь записку с пляшущими человечками… Не морщитесь, коллега, это классика, сэр Конан Дойль.

– И кто же мы все в данном контексте? Коллективный доктор Ватсон?..

– …прекрасно, допустим, Машина Мироздания и Базовая Матрица существуют где-то в полной недосягаемости. Исключительно в целях «защиты от дурака». Но зачем тогда оставлять лазейки, все эти Белые Цитадели?

– Это-то как раз очень разумно и понятно. Не допускать необратимых решений. Организовать запасные ходы. Как только сообщество разумных существ поймет смысл галактических конструктов и сумеет ими воспользоваться, оно тем самым пройдет тест на вменяемость и получит допуск к ответственным решениям.

– Но зачем нам вообще принимать такие решения?

– Было же сказано: транспозиция метрик. Похоже, Машина допустила ошибку. А то и вовсе остановилась. Быть может, она нуждается в ремонте.

– С тем же успехом мы, со своим невысоким уровнем вселенской компетентности, можем окончательно вывести ее из строя.

– Так нас никто, как я понимаю, не торопит. Можно целенаправленно заняться исследованиями физики метрик и, накопив подобающий фонд знаний, все же заглянуть в Белую Цитадель. Хотя бы из любопытства, без набора инструментов, вообще без рук.

– А можно не делать этого вовсе. Какие у вас планы на ближайшие несколько сотен тысяч лет, коллега?

– Нет, это плохое решение. Да это вообще не решение! Мы здесь и сейчас, на нашем уровне развития, видим опасность. Но нет гарантии, что те, кто придет после нас, будут о ней помнить.

– Может быть, разум как психофизический феномен присущ исключительно нашему пространственно-временному континууму, а после нас не придет никто, способный вообще заботиться о столь тонких материях, как самосохранение.

– Но в данный момент за вселенную отвечаем мы, и делом нашей чести будет оставить ее потомкам в целости и сохранности. Между прочим, магистр Руссельбург намерен посвятить свою речь нравственным аспектам проекта «Белая Цитадель».

– И, возможно, мы наконец узнаем, в чем суть этого пресловутого проекта…

Огибая группу чопорных джентльменов в одинаковых темных костюмах из слишком толстой для этого времени года ткани, Кратов лицом к лицу столкнулся с Уго Торрентом. Тот возник словно бы из ниоткуда, улепетывать было бесполезно, да и выглядеть полным идиотом в глазах академического сообщества тоже не хотелось.

– А вы не меняетесь, Уго, – сказал Кратов с деланным радушием, старательно делая хорошую мину при скверной игре.

– Вот вы от меня бегаете, – укоризненно промолвил Торрент, уцепив его за рукав. – А того не знаете, что я вас преследовать более не намерен.

– Чем обязан такой фортуне? – сдержанно изумился Кратов.

Торрент равнодушно пожал плечами:

– Вы завершили главное дело своей жизни. Ваша земная миссия выполнена. Даже если на вашу долю выпадут еще какие-нибудь выдающиеся деяния, с тем, что было на пути от Земли до Аида, ничто не сравнится. Отныне вы мне неинтересны. – Он вдруг улыбнулся знакомой улыбкой крокодила, завидевшего на водопое особенно беспечную антилопу. – А о том, что творилось в этом вашем последнем странствии, вы мне и так расскажете. Должны же вы с кем-то поделиться впечатлениями! Не только со скучными академиками и вице-президентами! Со мной и с доном Спириным. Согласитесь, мы заслужили. И вообще вы должны мне и Мануэлю за фундаментальную поддержку бассейн хорошего вина.

Торрент исполнил церемонный поклон и, пятясь задом, скрылся в говорливой толпе.

Кратов перевел дух. Все оказалось не так страшно. Бассейн вполне можно было заменить тремя-четырьмя плетеными флягами. А посидеть в неглупой компании, особенно когда от тебя не ждут активного участия в разговорах, кто же откажется?!

Он уже заходил в кабинку, когда его деликатно подхватили под локоток.

«Нынче мне положительно не дадут так просто исчезнуть», – подумал он опечаленно.

– А теперь, друг мой, – сказал Виктор Авидон, словно бы продолжая прерванную беседу с полуслова, – вернемся к предметам насущным и приземленным. Я понимаю: тектоны, мозговой штурм, «Тавискарон»… Но как вышло, что вам пришлось все время действовать в одиночку, без поддержки Академии, нашего Департамента и всех общественных институтов Федерации?

7

И это было еще не все.

Когда Кратов, отделавшись от докучливого собеседника и с облегчением погрузившись в приятные ожидания, оставил позади кошачий силуэт Академии Человека, и вековое дерево простерло на ним свою тень, его окликнули.

Очень старый человек, темный, заскорузлый, едва ли не ровесник дереву, сидел на скамейке, тяжко повиснув на массивной черной трости, которую так и подмывало назвать клюкой. Пыльный серый костюм пижамного покроя был ему явно велик. Человек стянул с пятнистой лысины легкомысленную кепочку с длинным козырьком. На сморщенном пергаментном лице вспыхнули синие, лишенные возраста глаза.

– Найдешь время для старика, сынок? – спросил Дитрих Гросс.

И снова Кратов был застигнут врасплох. Но спустя два десятка лет ему это было уже не в новинку.

– Все мое время – ваше, учитель, – промолвил он те же слова, что и в предыдущую, давнюю встречу.

– Ты повзрослел, – сказал Большой Дитрих. – Может быть, и поумнел? Вряд ли… – Помолчав, он похлопал ладонью рядом с собой и заметил сварливо: – Во всяком случае, ниже ростом ты определенно не стал.

Кратов сел, соблюдая почтительную дистанцию. В другое время он лихорадочно собирался бы с мыслями, чтобы произвести на монументального оппонента благоприятное впечатление. Но только не сейчас. Он был спокоен, слегка торопился и не слишком стремился это скрыть. И те мысли, что безмятежно циркулировали в его голове, были далеко отсюда.

– Ты все же ослушался деда Дитриха, – промолвил старец безо всяких эмоций.

Кратов пожал плечами.

– Я поступил, как посчитал нужным.

– Ты не поумнел, но дерзости набрался. Не отвечай, я и так знаю, что ты почтителен к старшим. Ты ведешь себя дерзко в отношении собственной человечности. Дерзко и самонадеянно. Как будто знаешь о себе то, чего никто не знает. Надеюсь, так оно и есть.

– Я повидал достаточно, учитель, чтобы не бояться голубой коробки с устаревшей интеллектронной начинкой. Как выяснилось, это всего лишь хороший… – Кратов запнулся, пытаясь подобрать точное слово, и вспомнил кулуарных диспутантов с их яркими метафорами. – Хороший калькулятор.

Дитрих Гросс внимательно изучал его пронзительными синими гляделками, словно пытался просветить насквозь.

– Наверное, нет смысла сызнова затевать давний разговор? – наконец спросил он.

– Мы можем подыскать иную тему, – осторожно предложил Кратов.

– Тогда просто посиди со стариком, – внезапно сказал Большой Дитрих.

Кратов молча кивнул. «Было бы славно, – подумал он, – если бы сейчас на мой браслет пришел голосовой вызов от Марси. Чем более строгим окажется ее голос, тем лучше. В последнее время у нее неплохо получается казаться строгой. Особенно забавно выглядит, когда она пытается командовать Рашидой. Та, конечно же, изображает покорность, но хватает ее ненадолго. И вот уже она со свирепыми криками гоняется за визжащей Марси по дому, а я с Иветтой на руках улепетываю из этого хаоса подальше в сад, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете».

– У тебя сейчас было интересное лицо, – проницательно сказал Дитрих Гросс. – Как будто внутренним взором ты увидел райские врата.

– Так и есть, учитель.

– Я не задержу тебя. Я уже никого не в состоянии задерживать своими речами. – Старец горестно пожевал черными губами. – Никто не хочет говорить с Большим Дитрихом, и уж тем более слушать. Мои дети давно умерли. Затем умерли мои внуки. Правнукам я неинтересен, они рассуждают так же, как и ты: ни черта не боятся, ни о чем не заботятся и лишь потешаются над моими пророчествами. Мы видимся только на Рождество… Смерть потеряла меня в своем гроссбухе. Человек не должен жить так долго, если не готов в конце пути остаться в одиночестве.

– Учитель, вы не одиноки, – возразил Кратов. – Вам стоит лишь сделать несколько шагов, и вон в том странном на вид здании вас встретят бесчисленные ученики.

– Мои ученики тоже умерли, – проронил Дитрих Гросс. – Там, куда ты показываешь, роятся ученики моих учеников и оппонентов. И они тоже не боятся ни черта.

Кратов не нашелся, что ответить. Ему в голову вдруг пришла парадоксальная мысль: если свести Большого Дитриха с Уго Торрентом, заборет ли кит слона?

– Ты уверен, что этот твой… гм… хороший арифмометр не вписал тебе в голову ничего лишнего, от себя?

– Что такое арифмометр? – удивился Кратов.

– Счетная машинка, исторически предшествовавшая калькулятору. Такая, знаешь, с рычажками и рукояткой.

Кратов усмехнулся.

– Арифмометр… Если и записал, как мы узнаем?

– Ты прав, никак.

– Наш арифмометр, – с предельной убедительностью проговорил Кратов, – более нигде не спрятан, не утаен под семью замками. Лежит себе на открытом доступе, в филиале Канадского института экспериментальной антропологии на Баффиновой Земле. Под приглядом моего друга по имени Сидящий Бык и умненькой девушки Сандрин Элуа, кстати говоря – моего наблюдающего доктора. Насколько мне известно, ни одно общественное объединение не проявило к нему даже слабого интереса. – Большой Дитрих слушал его, недоверчиво покачивая головой, и Кратов счел нужным добавить: – Если что-то пойдет не так, я всегда могу вернуться и расколотить его кувалдой, как я это уже делал на Церусе I.

– Если что-то пойдет не так, – сардонически промолвил старец, – ничего нельзя будет сделать. Останется только бежать сломя голову. Или совершать подвиги. Ты готов совершать подвиги?

– Не уверен, – засмеялся Кратов.

– А раньше мог. Что-то изменилось?

– Приоритеты ценностей.

Дитрих Гросс беззвучно расхохотался и стукнул клюкой оземь.

– Девочка? – спросил он, отсмеявшись.

Кратов открыл рот, чтобы подтвердить.

И тотчас же ощутил чувствительный укол в запястье. И это не было голосовым вызовом от Марси или Рашиды.

– Можешь прочесть, – позволил Большой Дитрих, поглядывая на него с любопытством исследователя. – Подожду, мне спешить некуда.

Все еще недоумевая, Кратов развернул перед собой небольшой экран видеала и не сразу сообразил, что за каракули он видит. Ему понадобилось с полминуты, чтобы понять, на каком языке пришло экстренное сообщение по его персональному закрытому каналу.

«Настоящим имею великую честь довести до сведения Константина В. Кратова, четвертого т'гарда Лихлэбра, что вот уже четыре часа он более не является последним ростком в родословном древе Лихлэбров. Янрирр, у вас есть сорок восемь земных часов, дабы, обращаясь к человеческой лексике, перестать хреновничать и воспользоваться счастливой возможностью избрать первое имя своему сыну. Лично я до вашего решения, которому безропотно подчинюсь, называю его…» Кратов прищурился, пытаясь разобрать чужой транслит, даже приблизил картинку. Все равно выходило что-то несуразное: «…земным именем Йожин. Напоминаю также, что вы вольны видеться с сыном в любое время, когда только сочтете возможным, но он рожден Светлым Эхайном и будет воспитан как Светлый Эхайн. Засим остаюсь ненавидящая вас всей душой, всем сердцем и всем телом, готовая в любой миг отдать свою жизнь за вас и возлюбленнейшего моего пятого т'гарда Лихлэбра – Авлур Э.Э.».

– И мальчик, – сказал Кратов несколько ошеломленно.

Дитрих Гросс молча собрал все морщины на лице в сочувственную мину.

8

– Почему вы сбежали, Консул? – спросил Уго Торрент, извлекши буратиний нос из громадного бокала с красным вином и усердно облизываясь. – После вашей ретирады стало намного интереснее. Прекратились курсы ликвидации космогонической безграмотности, и собрание приобрело необходимые для интеллектуального прорыва оттенки благородного безумия.

– И что же? – с острым любопытством спросил Мануэль Спирин. – Прорыв состоялся?

– Разумеется, нет, – расслабленно ответил Торрент. – Тем более что окончательное решение по проекту «Белая Цитадель» принимать не академикам, да и вообще не Федерации.

– Решать будут тектоны, – кивнул Кратов. – И последнее, чего они захотят, так это неоправданного риска.

– Оправданного они тоже не захотят, – буркнул Торрент. – А все так славно начиналось! Вы, Консул, заварили дивную кашу! Густую, пахучую, полную экзотических специй…

– Что вас постоянно сносит в гастрономические аллюзии, Уго? – спросил Спирин озадаченно. – Вам мало закуски на столе?

– Моему организму всего достаточно, – парировал Торрент. – И закуски, и выпивки. Мой организм вообще довольно нетребователен. Иное дело мой интеллект: ему постоянно нужна пища высших категорий качества.

Они сидели на веранде, в вечерней прохладе, в тиши. Лица их, разгоряченные выпитым вином, овевал ветерок, в кустарнике стрекотали какие-то бессонные насекомые, а в древесных кронах дремотно поскрипывала неведомая птаха. На дощатом столе были хаотически рассеяны блюда с сырами, хамоном и зеленью, а посреди всего собором авангардистского стиля возвышалась ополовиненная стеклянная фляга, по счету вторая. Торрент уже был сильно под хмельком, что сделало его непривычно уживчивым собеседником. Мануэль же Спирин, с момента последней встречи загоревший еще сильнее, суетился, подпрыгивал в кресле, озирался, словом – разнообразно наслаждался обществом, застольем и природой. Кратов сидел во главе стола, вольготно развалясь, по своему обычаю больше слушал, нежели говорил, и тоже упивался новой своей ипостасью хлебосольного хозяина в собственном доме. Иногда к ним присоединялась Марси, чье участие сводилось главным образом к пресечению умиленных попыток выпросить подержать малышку Иветту. Даже Торрент, что абсолютно было ему несвойственно, обозначил было такое намерение, хотя незамедлительно испортил впечатление одной лишь фразой: «Все же любопытно, как оригинально сочетается столь разнородный генетический материал…»

– Я не сбежал, – произнес Кратов. – Я лишь последовал известному правилу: уходить со скучных сборищ.

– Там не было скучно! – запротестовал Торрент. – Вы просто привыкли орудовать конечностями, а не головой.

– Головой мне тоже доводилось.

– Ну да, прошибать стены. Вы прекрасно поняли, Консул, что я имел в виду. Ущербность собрания заключалась в ином. В том, что оно никак не может повлиять на ситуацию.

– Вы чудак, Уго, – с живостью сообщил Спирин. – Это не оскорбление, а констатация факта. Я лишь типировал вас по формальным социопсихологическим признакам.

– Чудаки во все времена двигали научный прогресс, – надменно ответствовал Торрент.

– Не чудаки, а гении, – возразил Спирин. – Чудаки выдумывали механические часы-тележку, которые по запросу печатали точное время на картонных карточках. Или состязались в номинациях на Шнобелевскую премию.[40] Должен заметить, вы не могли бы претендовать даже на попадание в шорт-лист.

– А вот это уже оскорбительно, – сказал Торрент свирепым голосом. – Давно меня так не унижали. Выставили каким-то идиотом перед прекраснейшей из женщин…

– Где, где?! – вскричал Спирин, суетясь.

Кратов ответил ему усмешкой сытого и всем довольного сибирского кота. Вот уже пять минут как напротив него, придя неслышной походкой и тихонько устроившись в кресле с ногами, сидела Рашида. Смуглая, синеглазая, в черном сари без непременной в классическом варианте блузки. Сумеречная женщина, женщина-суккуб.

– Ох… – пробормотал Спирин и попытался встать.

Рашида царственным жестом велела ему не дергаться и даже собственноручно подлила вина в бокал.

– Продолжайте, дон Мануэль, – промурлыкала она. – Вы так лихо разделываете этого фанфарона, мне нравится,

– Мне тоже, – сказал Торрент. – Вы, верно, не знаете, – продолжал он, обращаясь исключительно к Рашиде, – но этот толстый латино дерзит лишь в тех случаях, когда ему есть что поведать. Такое случается крайне редко, поэтому он производит впечатление незлобивого стареющего селадона.

– Я не толстый! – горячо возразил Спирин. – И не стареющий! Я мужчина в самом соку. С остальным, пожалуй, могу согласиться.

– Это Карлссон был в самом соку, – сказал Торрент безжалостно. – А у вас, Ману, даже нет завалящего пропеллера…

– В заднице, – уточнила Рашида.

– …и вы более сходны с продуктом холодного копчения. Даже не горячего, заметьте.

– Как это мясо? – уточнил Спирин, поддевая вилкой ломоть хамона и отправляя в рот.

– Много хуже, – сказал Торрент. – Я не вижу на столе ничего сравнимого с вашими увядшими статями.

– Соберитесь, дон Мануэль, – сказала Рашида, веселясь. – Дичь только что отобрала у вас режущие предметы.

– Дуэль! – вскричал Спирин и вновь попытался встать. – Encontro! За вами, Уго, выбор оружия.

– Идите к черту, Ману, – беззлобно отмахнулся Торрент. – Вы знаете, что я выберу вино. А я знаю, что вы всегда меня перепьете.

– Да, – согласился Спирин. – Этак с полгода назад, в славном городе Флорианополисе мы с нашим добрым Уго…

Кратов не дослушал истории, потому что в дверях тенью возникла Марси и поманила за собой.

9

Испытывая небывалую легкость и в отдельные моменты даже чувствуя себя аэростатом на привязи, Кратов миновал полутемную гостиную и проследовал в детскую. Марси с Иветтой на руках ждала его у колыбели. При виде этой картинки он в тысячный уже раз вынужден был себе признаться, что никакого иного образа, кроме мадонны с младенцем, ему в голову не приходит. Банально, шаблонно, обыденно. Но для ощущения счастья вполне хватает.

– Мы решили, что ты захочешь пожелать нам спокойной ночи, – шепнула Марси.

– Вы всегда угадываете мои желания, – шепнул он в ответ и поцеловал ее.

А затем осторожно коснулся губами пушистой макушки своей девочки.

– Петушок – Золотой гребешок, – сказал он.

– Я помню, – сказала Марси, укладывая трогательно сопящую, словно сказочная зверушка, Иветту в колыбель. – Ты назвал меня так посреди океана, когда нас пыталась пожрать чокнутая акула.

– Раньше, – поправил он. – В нашу первую встречу.

– Да, верно, – сказала Марси. – Я как раз только что в тебя влюбилась.

– Там еще был…

Она приложила палец к его губам:

– Никого там не было, кроме нас.

– Зато сейчас полон дом гостей.

– Никого там нет, – сказала Марси. – Кратов, ты все еще меня любишь?

– И даже сильнее, чем прежде. – Он тихо засмеялся, обнимая ее за плечи. – Ты была забавным нахальным подростком, который только что открыл, что может командовать самыми сильными мужиками этой планеты.

– Согласись, я не злоупотребила своей властью.

– Да, ты очень скоро сделала единственно верный выбор.

– Мне кажется, я подурнела. И поглупела. Я ни о чем не могу думать, кроме Иветты.

– Ты делаешь это за нас двоих. Потому что я постоянно отвлекаюсь, хотя это неправильно.

– Нет, правильно. Мне нравится, что ты всегда с нами. Я со страхом думаю о времени, когда ты снова исчезнешь.

– Никуда я больше не исчезну.

– Кратов, а вот это будет неправильно. Я ужасно тебя люблю, но я не так глупа, как выгляжу.

– Ты не глупа и не выглядишь глупой. Я точно знаю, как выглядят глупые женщины.

– Не сбивай меня. Я знаю, что однажды тебя ничто не удержит в этом доме. Ни твои клятвы, ни мои слезы. Когда это случится, обещай на меня не злиться и заранее прости все гадости, что я тебе наговорю.

– Поверь, я даже не представляю, что может увести меня из этой комнаты.

– Однажды она вырастет, – сказала Марси печально.

– И это случится раньше, чем всем хотелось бы.

– И я не всегда буду глуповатой блондинкой, – сказала она без всякой связи с предыдущим. – Мне только нужно придумать, чему бы я хотела посвятить остаток дней.

– Остаток! – Кратов воздел руки к потолку. – Господи, я в тебя не верю, но дай мне сил…

– Не шуми, – строго велела Марси. – Дева Мария стережет малышкин сон, но ты иногда машешь конечностями, как орангутан.

– Я буду очень тихим орангутаном, – пообещал он.

– Однажды ты уйдешь. Иветта повзрослеет и тоже уйдет. Даже Рашида уйдет, во что никто, кажется, уже не верит… И что прикажешь мне делать в пустом доме?

Он бережно прижал ее к себе.

– У нас впереди миллион лет счастливой семейной жизни.

– И он закончится раньше, чем всем хотелось бы, – напомнила Марси.

– Я скоро всех выпровожу, – сказал Кратов со значением.

– Только посмей меня не разбудить! – ответила она с чертенятами в глазах.

10

На веранде ничего не изменилось. Если не считать того, что Торрент отпускал свои реплики, по большей части приязненные, расслабленно умостив всклокоченную голову на руках, Спирин же, напротив, жестикулировал с большой энергией, выпрямившись во весь свой невеликий рост и пристроив объемистый животик на столешнице, а Рашида потешалась над обоими, отвлекаясь лишь затем, чтобы вернуть на место постоянно сползавшую с груди верхнюю часть сари.

– Мануэль, друг мой, – сказал Кратов, возвращаясь на свое место. – Угомонитесь, станьте же тихим орангутаном…

– Вы не поверите, Консул, – сказал Торрент, переложив голову с одной щеки на другую. – Вы не поверите… Вот вы ушли, и этот примат несет какую-то нескончаемую фривольную чушь. А ведь он явно что-то знает.

– Знаю, – с готовностью подтвердил Спирин. – Но я ждал, когда доктор Кратов вернется, потому что ему будет интересно.

– Ну так выкладывайте, не интригуйте, – сказал Кратов благодушно.

– Разумеется, – сказал Спирин. – Но прежде мы должны выпить.

Рашида, смеясь, наполнила его бокал. Неполадки с сари, похоже, вовсе перестали ее тревожить. Спирин деликатно отнял флягу и, тщательно целясь и из последних сил стараясь сосредоточиться на процессе, налил ей вина.

– Я больше не буду пить, – предуведомил всех Торрент. – Не то усну и не узнаю, в чем там суть.

– Не нужно никакой сути! – сказала Рашида, зазывно встряхивая черной гривой. – Давайте веселиться и говорить о пустяках. – Она поймала изучающий взгляд Кратова и мгновенно сделалась серьезной. – Черт, но ведь мне тоже интересно.

Спирин осушил свой бокал наполовину и решительно отставил.

– Вы все знаете, что я сотрудник Тауматеки, – объявил он.

– Знаем, – подтвердил Торрент. – И вы там работаете экспонатом.

– Нет, – сказал Спирин и сел. – Я аккумулирую рассеянное знание. Что-то прошло по академическим каналам, что-то было сказано вслух… причем не всегда высшими приматами… Да, тектоны колеблются. Но проект «Белая Цитадель» перешел в практическую плоскость.

– Что же получается, – меланхолично заметил Торрент. – В Академии Человека проводят чтения о содержимом «длинного сообщения», в равной степени познавательные и бессодержательные. А в Галактическом Братстве уже хотят рискнуть?!

– Да, – сказал Спирин. – Рискнуть. Слетать и посмотреть, что там и как.

«Хотя бы из любопытства, – вспомнил Кратов слова одного из диспутантов. – Без инструментов, вообще без рук».

– Провести рекогносцировку на местности и вернуться, – продолжал Спирин. – На окончательное решение останется уйма времени.

– Могли бы поставить нас в известность, – с обидой сказал Торрент. – Ведь мы не чужие люди в этих делах.

– Всему свое время, – сказал Спирин, нашарил бокал и единым махом прикончил содержимое.

– Автоматы, – сказал Торрент. – Какой от них толк в понятийной среде? Ну, привезут атмосферные пробы и графии дурного качества…

– Об автоматах речи не идет, – веско произнес Спирин.

– Но?.. – спросил Торрент, подняв голову и обхватив для верности руками.

– Что «но»? – спросил Спирин.

– «Но», которое слышится в ваших речах, мой драгоценный Ману.

– Верно, – легко согласился Спирин. – Есть одно «но». То есть не одно, хотя, пожалуй, это – стержневое. Осталось решить проблему с транспортным средством. Чтобы возбудить интерметрический портал Белой Цитадели, нужен большой корабль. Нужен чертовски большой корабль. Очень большой, до неприличия. В Галактическом Братстве нет ни одного корабля астрономических размеров, его нужно строить.

«Не нужно ничего строить, – вдруг подумал Кратов. – Я знаю по меньшей мере один такой корабль».

То, как скоро эта мысль пришла в голову, неприятно его озадачило.

11

Кратов заперся в своем маленьком кабинете, где не было ничего, кроме пустого стола и глубокого кресла, в котором он, по насмешливому замечанию Рашиды, обыкновенно лелеял коварные замыслы по захвату Галактики. Стол был покрыт налетом пыли, обивка кресла тоже требовала чистки. После того, как кибер-уборщик истребил, приняв за мусор, сухую сетчатую спонгию, которую Кратов с громадными трудами, используя дипломатическое давление, дворцовые козни и личные связи, вывез с Пратамры, теперь уже и не помня, с какой целью, доступ бытовой технике с ничтожнейшими зачатками интеллекта в кабинет был заказан. Поскольку здесь давно уже не хранилось ничего сколько-нибудь ценного, запрет стоило отменить.

Он развернул экран видеала и по персональному каналу соединился с недавно открывшимся в Женеве представительством цивилизации Иовуаарп. Ему ответил Иффанеган, один из трех сотрудников представительства. После краткого обмена непритворными любезностями (иовуаарпы всегда были болезненно чувствительны к малейшей фальши и, уловив таковую, сразу же становились невыносимо холодны и некомфортны в общении) Кратов задал прямой вопрос об актуальном состоянии контактов материнской цивилизации с их неблагополучной диаспорой Аафемт на безумной планете Финрволинауэркаф. И получил несколько недоуменный, но столь же прямой и весьма информативный ответ.

Поскольку эта тема обрела в культурной среде иовуаарпов сакральный статус, а история разделения цивилизации стала достоянием всеобщей гласности, не исключая галактическую, миссионерская деятельность обрела необходимую и даже избыточную динамику. Так, удалось предотвратить очередное Очищение, ритуальную гекатомбу, в ходе которой значительная часть населения планеты радостно самоистреблялась в огне. Инфильтрация ксенологической резидентуры в ученую секту Видящих Внутрь завершилась ошеломительным успехом: воспользовавшись неискушенностью основной массы адептов в интригах, ксенологи узурпировали высшие посты в секте и оттеснили воинствующих фанатиков Серебряных Змей от престола Алмазного Жезла. Новоявленный культ Грядущего Исхода, как позитивная альтернатива варварски регулирующему численность и умонастроения масс Огненному Очищению, приобрел очертания лавины.

На вопрос о численности Аафемт было сообщено, что в настоящее время вряд ли она превышает полтора миллиона. Не обремененная гуманистической этикой теократия своей свирепой политикой привела к фатальному угнетению фертильности и жесточайшему демографическому кризису. Впрочем, означенную теократию такое положение вещей вполне устраивало: малым населением проще править. Связью между трудовыми ресурсами и благополучием высших слоев решено было пренебречь, компенсировав дефицит объема продукции увеличением поборов… На протяжении всей тирады лицо Иффанегана не выражало никаких эмоций. Но в едва уловимых оттенках интонации читалось громадное желание нагрянуть на Уэркаф, как обычно именовали в неформальных кругах этот нездоровый мир, и навести там порядок хотя бы даже огнем и мечом.

Старательно подбирая слова, Кратов задал три главных вопроса. Располагает ли материнская цивилизация техническими возможностями одномоментно эвакуировать все население с планеты Уэркаф? В случае негативного ответа на первый вопрос, готова ли она принять помощь Галактического Братства? В случае позитивного ответа на два предыдущих вопроса, как скоро она сможет осуществить эту операцию?

Иффанеган надолго задумался. Впервые за все время переговоров с его лица сползла маска профессиональной отчужденной предупредительности. Затем он промолвил:

– Прежде чем ответить, задам свой вопрос. И предупреждаю, что двусмысленностей, обтекаемостей и недосказанностей не приму. К чему вы клоните, доктор Кратов?

– А вот к чему… – сказал тот.

12

Оставив Иффанегана в непростых раздумьях и точно зная, что уже к утру метрополия цивилизации Иовуаарп в звездной системе Эаириэавуунс будет поставлена в известность о содержании ночного разговора, Кратов испытал острую необходимость проветрить голову. Он вышел на веранду. Там было пусто, посуда аккуратно сложена в стопку, фляга посреди стола высосана почти досуха. Кратов вытряхнул остатки вина в свой бокал и оперся о перила, вглядываясь в темноту. Из близлежащей рощицы доносились голоса и нечестивый женский смех. Должно быть, веселье переместилось на природу. Он легко подавил рациональный позыв вломиться в рощу и тумаками отправить всех отсыпаться. Пускай буянят. Так и должно быть. Ощущение внутренней гармонии наполняло его вот уже много дней. Внезапные напрыги друзей, эпатажные выходки Рашиды, визиты родителей, постоянное чувство отеческой ответственности и тихий пасторальный уют – всего этого ему не хватало в прежней жизни. Он совершенно не был уверен в готовности однажды променять непривычное свое бытие на новое приключение, каким бы ярким оно ни казалось. За его плечами было достаточно приключений, ярких, тусклых и беспросветно мрачных. Девочке Марси не стоило беспокоиться.

Он допил вино, оставил бокал на столе и вернулся в кабинет. Начатый разговор следовало завершить с другим собеседником.

– Костя?! – удивился Григорий Матвеевич Энграф. Над седой макушкой руководителя миссии Федерации при Галактическом Братстве ярко светился лоскуток синего неба. – Что побудило вас в такую рань?..

– У нас два часа ночи, – сказал Кратов, улыбаясь. – Рад вас видеть, Григорий Матвеевич. А вы меня?

– Безо всякой надежды жду, когда вы вернетесь в свои апартаменты, – сказал тот довольно искренне. – Должен признаться, что несколько злоупотребил вашим отсутствием… но обязуюсь убрать все вещи из вашей комнаты по первому же требованию. – Энграф проницательно свел кустистые брови над переносицей. – Но ведь вы не просто так меня вызвали, не затем, чтобы поболтать со старшим товарищем, Костя, разве нет?

– Вы совершенно правы, учитель. Мне нужна ваша профессиональная поддержка.

– Вижу, слухи о том, что вы отошли от дел и погрязли в быту, сильно преувеличены. Что ж, начинайте требовать невозможного, как вы обыкновенно и поступаете.

– Коллега Шервушарвал все еще посредничает между Федерацией и Советом тектонов?

– Надеюсь, будет отправлять эту высокую должность и впредь.

– Сейчас я перешлю вам некоторую важную информацию, которая, возможно, заинтересует тектонов.

– Гм… Кажется, не так давно вы, Костя, едва ли не пинком открывали дверь в Совет Тектонов.

– Те времена прошли, Григорий Матвеевич. После известных событий мой личный код для связи с Колючим Снегом Пустых Вершин аннулирован. Я больше не избранный, не отмеченный… я обычный человек, такой, как все. Не скрою, меня мое новое положение устраивает.

Завершив все дела, он свернул экран, недолго посидел за столом, уставившись в пустую стену, которую с самого первого дня намеревался увешать яркими и поучительными картинами. Будет еще время… Затем поднялся и вышел из кабинета, оставив дверь открытой на случай, если какой-нибудь особенно своенравный кибер пренебрежет его запретом, такое случалось.

Заглянув в спальню, спросил театральным шепотом:

– Марси, mon ange,[41] ты спишь?

– Сплю, – невнятно ответила та спустя минуту. – Это ничего не значит.

13

Всю дорогу от Земли до планеты Уэркаф биотехн не переставая ворчал и жаловался. Кратова это не сильно отвлекало: он сочинял очередную главу своих тайных мемуаров о похождениях в удивительном мире тридцати двух звезд. Все бы ничего, делай он это в своем обычном стиле, сухом, сжатом, густо приправленном канцеляритом. Но нынче он поставил перед собой иную, честолюбивую задачу: облечь реальные события в оболочку вымысла, придать им сказочный облик. Он даже знал, кто непременно станет первым читателем мемуаров (насчет второго у него сохранялись еще некоторые колебания).

Уже на подлете, вывалившись из экзометрии в субсвет и оценив планетографическую ситуацию, Чудо-Юдо воспрял духом: «Солнце! Тепло! Энергия! Давай опустимся вон на том вулканическом плато, прекрасно освещенном и ровном, как игральная доска!» – «Что ты знаешь об игральных досках, Кит?..» Кратов приник к экрану, но не разглядел ничего, кроме толстого слоя дымных облаков. Впрочем, он и без того знал, какая погода ожидает их внизу. «Пятьсот с лишним градусов по Кельвину. Солнца, дружок, не будет. Вместо тепла нас ждет пекло, а я в легком комбинезоне. Пешка на игральной доске мигом обернется свечкой. Китенок, ты решил наконец от меня избавиться?» – «Хорошо. Забудем о плато. Как насчет терминатора?»

Биотехн пробил тугой облачный покров на условной границе полушарий и, раскачиваясь в восходящих газовых потоках, подобно яхте в штормовом море, пошел на снижение. Они опустились в десятке миль от терминатора, куда долетал жар открытого вулканического огня, воздух отдавал серой, а земля под ногами подрагивала и норовила ударить по пяткам. Чудо-Юдо вновь наладился было побрюзжать, но ему настрого велено было заткнуться и притвориться магматическим артефактом. В ответ прозвучало сардоническое: «Мне что, посыпать голову пеплом?»

Кратов выпрыгнул наружу, продул маску от серного смрада и огляделся. Гравитационную платформу размером с добрый роллобус, ядовито-желтую в зеленую полоску и с этническим узором вдоль корпуса, было трудно не заметить. Встречающих, впрочем, не наблюдалось. «С тобой все будет в порядке?» – встревожился Чудо-Юдо. «Это друзья», – коротко ответил Кратов, приближаясь к платформе. Когда до желто-зеленого бока оставалось несколько шагов и смутное беспокойство начало понемногу овладевать им, в броне обозначились и бесшумно разошлись створки люка, приглашающе выдвинулся пандус.

В крохотной шлюзовой камере Кратов скорее ощутил, чем увидел, присутствие экранирующих полей, сдувавших с его облачения вначале частицы внешнего мира, а затем и ненароком угнездившиеся в складках и сочленениях скафандра мельчайшие следы земной микрофлоры. Прежде чем попасть в салон, ему пришлось пронизать по меньшей мере четыре таких экрана. Он сразу вспомнил ехидным словом щадящую и, что греха таить, раздолбайскую систему внутренней биологической защиты земных открытых платформ вроде того же «архелона». Ну, так на «архелонах» никто в агрессивную биологическую среду и не суется. Впрочем, и Уэркаф, при всей его аномальности, к таковым никак не относился. Чего столь трепетно стереглись хозяева желтой платформы, Кратов не мог себе представить.

Внутреннее пространство было организовано так искусно, что выглядело едва ли не обширнее корпуса. Маленькие кресла в три ряда оставляли свободным проходы по краям и в центре. Водительского поста не было вовсе. Трое пассажиров сидели вдоль стены, четвертый стоял посреди салона, заложив руки за спину, и внимательно наблюдал, как Кратов преодолевает последнее незримое препятствие. На всех были легкие облегающие комбинезоны янтарного цвета без шлемов. Для неискушенного взора все четверо казались на одно лицо: сильно усредненный балтийский тип, одинаково светлоглазые и светловолосые. Кратов не сразу, но определил, что стоявший перед ним был старше прочих и, по-видимому, был здесь главным, а среди тех, кто продолжал сидеть в позах напряженного выжидания, присутствовала дама.

Иовуаарпы, трое мужчин и одна женщина. О такой компании Кратов в ксенологическом своем прошлом мог лишь мечтать.

Старший обратился к нему с коротким приветствием, из которого он понял лишь отдельные слова. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что сидевший в отдалении немедля встал и переместился поближе.

– Доктор Кратов, – сказал он на прекрасном астролинге, с едва заметным благородным акцентом. – Если необходимо, я стану вашим переводчиком.

– Буду признателен. Увы, я давно не практиковался.

– Вы можете воспользоваться личным лингваром. Это нас не заденет.

Важное уточнение. Как известно, иовуаарпы обидчивы и щепетильны в вопросах, на которые люди обыкновенно и внимания не обращают.

Командор Дин Дилайт, первый иовуаарп и, к слову, первый инопланетный разведчик, встреченный Кратовым в жизни, помнится, был непрошибаем, как крепостная стена. Он был прекрасно кондиционирован для выживания в насмешливом и порой циничном человеческом окружении.

В отличие от тех же виавов, иовуаарпы никак не обнаруживают своего расположения к собеседнику. Они кажутся равнодушными, почти недружелюбными. Предложение помощи, сделанное в первые мгновения знакомства, выглядело вынужденным актом: должны же собеседники хотя бы как-то понимать друг друга.

Дилайт всегда был готов поддержать и помочь. Хотя не удерживался при этом от иронических комментариев. Что на самом деле творилось у него на душе, знал только он сам.

– Благодарю, – сухо сказал Кратов. – Сочту за честь пользоваться вашими услугами, поскольку лингваром я нынче не озаботился.

Добровольный переводчик молча приложил ладонь к груди.

– Отлично, – сказал Кратов. И немедленно перешел на открытый диалект метаязыка иовуаарпов, которым они пользовались во внешнем мире. – Я здесь затем, чтобы прояснить все недоразумения, вызванные событиями, с недавнего времени происходящими на планете, известной как «Двуглавый крылатый дракон с одной головой в огне и другой во мраке».

– Финрволинауэркаф, – эхом отозвался переводчик. – Кажется, мои услуги окажутся невостребованы.

Старший, с отчетливой укоризной на чеканном лике, покачал головой.

– Вы любите сюрпризы, доктор Кратов, – сказал он.

– Уточним, – сказал тот. – Я люблю получать сюрпризы. Преподносить же избегаю. У меня специфическое чувство юмора.

– В случае с этим миром у вас получилось.

– И что же? Это приятный сюрприз или обескураживающий?

– Мы пока не определились.

Главная прелесть общения с иовуаарпами заключалась в том, что не нужно было хитрить, выстраивать сложные многозначные периоды и обильно замусоривать свою речь дипломатическим воляпюком. Метаязык, которым они пользовались, хотя бы даже в виде диалекта, сам по себе предполагал несколько смысловых этажей всякого высказывания. «Мысль изреченная есть ложь», писал Федор Тютчев. В случае с иовуаарпами эта максима звучала бы иначе: мысль изреченная есть древо смыслов. Легкости понимания данное обстоятельство не прибавляло, но превращало любую беседу в интеллектуальный турнир, ценой выхода из которого для обычного ксенолога-человека становилась затяжная семантическая абстиненция. Кратов был готов к игре словами и смыслами. Тот факт, что сами иовуаарпы сознательно уклонились от привычного для них стиля коммуницирования и приняли открытый диалект, хотя не обязаны были это делать, и был их ответным сюрпризом.

Но обмен неосязаемыми дарами не мог затянуться надолго.

– Я не склонен преувеличивать свою роль в случившемся событии, – резонно возразил Кратов. – У меня была информация. Я не украл ее, не завладел иным противоправным способом. Я извлек ее из собственного опыта, личным участием. Было бы ненатурально не сделать ее достоянием гласности, хотя бы ограниченной профессиональным сообществом.

– Наше право на информацию о мире, населенном этносом Аафемт, неоспоримо, – уклончиво сказал старший.

– Но не исключительно, – сказал Кратов. И добавил без всякого перехода: – Мне одному кажется, что настало время назвать все имена?

Старший снова изобразил на лице осуждение чужих манер.

– А в этом есть смысл? – спросил он пасмурно. – Каждый из присутствующих знает свое имя, а большинство знает имена всех.

Известно, что иовуаарпы в чуждом окружении свято и до последней возможности блюдут конспирацию в той комичной форме, как они ее себе представляют.

– Как угодно, – сказал Кратов, пожимая плечами.

В салоне надолго повисла вязкая, неприветливая тишина. Затем женщина, глядя на него в упор холодными серыми глазами, произнесла:

– Инаннаргита. Таково мое имя. В наших мирах оно звучит несколько иначе, но из соображений вашего, доктор Кратов, фонетического комфорта я адаптировала его к человеческому артикуляционному аппарату и добавила окончание женского рода. Если вам недостаточно этой информации, прибавлю, что я ксеносоциолог и нахожусь здесь, – она саркастически, совсем как человек, опустила уголки губ, – по долгу службы.

Третий иовуаарп, до этого момента не участвовавший в разговоре, привстал в своем кресле и представился:

– Лафрирфидон, ксенопсихолог, миссионер под прикрытием.

Названный род занятий прозвучал бы шутейно, как, очевидно, и предполагалось, озаботься иовуаарп хотя бы слабейшей интонацией в своем тусклом, как шум дождя, голосе.

– Ктипфириамм, – кивнул добровольный переводчик. И прибавил на астролинге: – Специалист по гуманоидам. Частый гость в пределах Федерации, как вы уже могли заметить.

– Стафранигремпф, – назвался старший. – Я не ксенолог, не имею никакого отношения к галактическим инициативам. В этом мире я представляю административные структуры цивилизации Иовуаарп. Можете звать меня «советник». Я здесь лишь затем, чтобы своими глазами увидеть существо, подтолкнувшее лавину прежде, чем мы успели выстроить стену.

– Исключено, – незамедлительно возразил Кратов. Четыре невыразительные физиономии оборотились к нему, как чаши подсолнухов к солнцу. – Исключено, – повторил он с наслаждением. – Достаточно с меня в этом году советников.

Стафранигремпф нахмурился, пытаясь прочесть скрытый смысл во внезапной отповеди, и мало в том преуспел.

– У вас есть конструктивные предложения? – спросил он слегка беспомощно.

– Экзекутор, – сказал Кратов, пряча улыбку.

– Ну, допустим, – сказал тот. И вдруг уточнил проницательно: – То была маленькая месть с вашей стороны, не так ли? Чем же я невольно задел ваше достоинство?

– Назвав меня существом, вы упустили атрибут «мыслящее».

Новопроизведенный экзекутор Стафранигремпф приосанился и сообщил своему лицу выражение превосходства.

– Вижу, вы не слишком сведущи в этическом каноне нашей расы, доктор Кратов, – произнес он внушительно. – Это вас извиняет и оправдывает. Узнайте же, что мы, цивилизация Иовуаарп, предполагаем за всяким живым существом без исключений некоторую степень разумности до тех пор, пока не будет доказано обратное. Вы будете поражены, но доказательств неразумности не было найдено никогда и ни у кого за всю нашу историю. Возможно, вы сочтете, что мы толкуем понятие разума несколько расширительно в сравнении с вашей научной традицией. Но я слышал, что в человеческом сообществе витало суждение, будто разум есть не до конца сформировавшийся инстинкт… Таким образом, назвав вас существом, я заведомо и самоочевидно обозначил вас как носителя разума. А уж степень своей разумности оставляю определять вам самому.

– Должно быть, непросто обитать в мире, сплошь населенном разумными существами, – заметил Кратов. – Я встречал нечто подобное в одном из миров…

– Да, это нравственный вызов, – согласился Стафранигремпф. – Цивилизация вообще зиждется на нравственных вызовах и способах их преодоления. Вы, с вашей гуманистической доктриной, в известном смысле облегчили себе задачу. Отказали в разумности всем обитателям своего мира, кроме самих себя. Это дает вам право обходиться с ними как заблагорассудится и не всегда уважительно. Да и на Церусе I, о котором вы, доктор Кратов, ненавязчиво упомянули, выбор в пользу урсиноидов был субъективен и, как представляется, неочевиден.

– Никто там ничего не выбирал, – проворчал Кратов. – Всего лишь из картины мира был изъят искажающий фактор.

– А это и был выбор, – сказал Стафранигремпф не без злорадства. – Разве нет?

– Наша этика выстроена иначе, – вмешалась Инаннаргита. – Да, мы исходим из презумпции разумности, но не считаем ее основополагающим преимуществом живого существа в вопросах жизни и смерти.

– Уничтожить разумное существо для вас не составит проблемы?! – изумленно спросил Кратов.

– Разум – всего лишь один из атрибутов, – спокойно сказала Инаннаргита. – Ценность жизни определяется совокупностью иных свойств, которые можно было бы объединить понятием полезности.

– Бесполезен – значит, подлежит истреблению?

– Не так. Бесполезен – значит, лишен смысла существования.

– Меня всегда ставила в тупик фетишизация разумности в вашей этической системе, – неприветливо сказал Лафрирфидон. – Впрочем, как всякая фетишизация, исторически она носила вполне декларативный характер. Фарисейски признавая человеческую жизнь высшей ценностью на словах и на письме, в заповедях и учениях, вы никогда не останавливались перед массовым уничтожением себе подобных. И руководствовались при этом многочисленными поправками, оговорками, исключениями из правил. Изучая историю человечества, я поражался этому обстоятельству. Да кто угодно поразился бы.

– Нравственные аберрации вообще свойственны человечеству, как никакой другой расе, – сказал Ктипфириамм, специалист по гуманоидам. – Тахамауки ненавидят ложь в любых проявлениях. Верите ли, в их культурном спектре никогда не было фантастики как художественного приема. Мифология, впрочем, существует, но лишь как поэтическое обрамление для достоверных исторических фактов. А взять ауруоцаров с их религиями житейских радостей и самой жизни как божественного дара! Да хотя бы те же эхайны…

– Вы пригласили меня для участия в этическом диспуте? – терпеливо осведомился Кратов. – Ничего не имею против, но стоило бы предупредить, а заодно и подыскать местечко поуютнее.

– Должны же мы как-то скоротать время до прибытия на место, – сказал Стафранигремпф. – Занятие не хуже прочих. Не в карты же нам, в самом деле, играть. Кстати, обозначение «экзекутор» мне отнюдь не по вкусу. Я между делом исследовал его коннотации: есть в нем неприятное сходство с исполнением наказаний, что-то палаческое.

– Мне только что намекнули, что жизнь разумного существа для вашего этического канона не имеет большой ценности, – выжидательно промолвил Кратов.

– Да, в нашей культуре нет аналога вашего Плоддерского Круга, – демонстрируя неплохое знание его биографии, подтвердил Стафранигремпф.

– Мне стоит начинать беспокоиться о своей участи?

– Если было бы достигнуто общественное согласие в вопросе оценки полезности вашей жизни. Насколько мне известно, единодушия здесь нет даже в нашем узком кругу. Что с вами, доктор Кратов? Вам отказало ваше обычное чувство юмора?

– Ваши шутки чересчур утонченны для моего варварского восприятия, экзекутор Стафранигремпф…

– Зовите меня Стаф, – сказал тот, резко меняя слабо прикрытую антипатию на демонстративное радушие. – Это упростит общение и не повлечет смысловых потерь. Точно так же вы в свое время обошлись с именем этой планеты, урезав его до семантически допустимого минимума.

– Инара, – сказала женщина. – Кажется, на Земле есть такое имя. И никаких смысловых искажений. Быть может, нам всем пора задуматься об институте имен уменьшительных, господа?

– Да, в этом вопросе человечество подает прекрасный пример экономии фонетических усилий, – сказал специалист по гуманоидам. – Ктип – звучит симпатично, и хотя в моем случае изначальный смысл имени практически утрачен, я готов с этим примириться.

– Избавьте меня от своих ономастических экзерсисов! – вскинулся Лафрирфидон.

– Лаф! – сказала Инара с нескрываемым весельем. – Не удивлюсь, если в многообразии человеческих языков этому обрубку найдется смысловой аналог.

– И окажетесь правы, – сказал Кратов. – В английском языке есть слово «laugh», что означает «смех». В румынском и, скажем македонском языках ему соответствуют значения «пустопорожняя болтовня», а в голландском же вообще не светит ничего приличного: трус, пошляк, фрик…

– Я ожидал чего-то подобного, – сердито сказал Лафрирфидон. – Поэтому оставьте в покое мое имя!

– Принято, – не без облегчения сказал Кратов. – Со своей стороны, не стану возражать против обращения «Консул». Меня многие так зовут. Итак, вы сочли, что я слабыми своими силами столкнул лавину?

– И не в первый раз, – сказал Стаф. – До нас доходили отголоски ваших галактических похождений. Но до недавней поры они не вторгались в сферу интересов цивилизации Эаириэавуунс. Передав в Совет Тектонов информацию о планете Финрволинауэркаф в связи с проектом «Белая Цитадель», вы ускорили ход событий.

– Это же очевидно, – сказал Лафрирфидон, хмурясь. – Мы кропотливо и осторожно выстраивали отношения с этносом Аафемт. Разрабатывали программы внедрения позитивных идеологий. Внедряли ксенологическую агентуру на ключевые посты в иерархических структурах здешнего социума. Вы хотя бы представляете себе всю сложность задачи?

– Вполне, – уверенно сказал Кратов. – И даже участвовал однажды в подобном проекте, хотя и опосредованно.

– Если вы о Светлых Эхайнах, то пример неудачный.

– Еще бы! Ведь аафемты с вами не воюют. Им вообще плевать на происходящее за пределами их маленького сплоченного сообщества.

– И потому в нашем распоряжении был неограниченный ресурс времени. Пока не пришли вы со своей идеей использовать планету…

– По ее прямому назначению, – напомнил Кратов. – Звездолеты должны летать, разве нет?

– Без угрозы благополучию экипажа, – не уступал Лафрирфидон.

– Но цивилизация Аафемт – не экипаж. Это скорее пассажиры, по воле случая дорвавшиеся до штурвала.

– И они чувствовали себя неплохо. В меру своих представлений о комфорте.

– Пока не пришел я и все испортил, – усмехаясь, произнес Кратов.

– Именно так, Консул, – воинственно подтвердил Лафрирфидон.

– И это было опрометчиво, – добавил Ктип осуждающе. – Необдуманно и впопыхах.

– Да, – легко признал Кратов. – Именно так и обстояли дела. Но я не мог ждать, пока тектоны построят свой звездолет. Это могло занять вечность. Тектонам некуда торопиться. Иное дело я.

– Эгоцентризм, – сказал Стаф с укоризной, – есть одна из неприятнейших черт человеческой личности.

– До того времени, когда люди избавятся от эгоцентризма, я точно не доживу.

– Добавим сюда наклонности к неоправданному риску, – сказал Лафрирфидон. – Особенно когда рисковать приходится чужими жизнями, а не своей.

– Здесь нам не в чем упрекнуть Консула, – неожиданно возразила Инара. – Он побывал в самом сердце культуры Аафемт, тогда как мы с вами, коллега Стаф, коллега Ктип и коллега… э-э… Лаф, только-только ступили на эту планету, а сейчас сидим в уютной кабине, строим из себя всеведущих гуру и пытаемся ему пенять.

– И он доставил Галактическому Братству «длинное сообщение», – примирительно напомнил Ктип.

– Ценю вашу доброжелательность, – сказал Кратов, – но я здесь, я еще жив и в состоянии за себя постоять. Никакой нет нужды говорить обо мне в третьем лице, как о… гм… о существе.

– Наберитесь терпения, Консул, – сказал Стаф благодушно. – Мы всего лишь беседуем.

– И мы уже почти на месте, – добавила Инара.

– На самом деле мы вам благодарны, – проникновенно сказал Стаф.

– Вот как! – поразился Кратов.

Во всяком случае, сделал вид, что поразился.

Он неплохо представлял обычаи этой забавной расы. Иовуаарпы обожают ворчать и сетовать на несправедливое устройство мироздания. Хлебом их не корми, а дай повоспитывать тех, кого они определили на роль меньших братьев. А еще они без ума от теорий заговора и шпионских игр, полагают себя непревзойденными мастерами конспирации, старательно рядятся в чужие одежды, натягивают чужие личины, тайно суют свои носы в предупредительно распахнутые двери, похищают документы, что хранятся в открытом доступе в Глобали, и смертельно огорчаются, будучи ненароком разоблачены. Ненароком – потому что любое гуманоидное сообщество прекрасно осведомлено о маленьких слабостях больших пижонов и всевозможно подыгрывает иовуаарпам в их заблуждениях; но иной раз прокалывается или перегибает палку, поскольку означенные большие пижоны остро чувствуют фальшь в словах и поведении. Присутствие иовуаарпа, ведущего разведывательную игру, налагает на его окружение высокую ответственность: не выдать себя, не совершить роковых ошибок, не порушить чужих иллюзий и не ранить ничьих чувств. Конспирация навыворот.

А еще иовуаарпы страдают общим для высокоразвитых цивилизаций недугом: ненавидят признавать собственные ошибки. Здесь они в одной компании с тахамауками и нкианхами (виавы не в счет, они во всех выборках статистическая погрешность). Что не значит, будто они станут упорствовать в своих заблуждениях до неприличия.

– Да, благодарны, – подтвердил Стаф. – Мы наивно полагали, что впереди у нас вечность. Никто не спешил. Перемены в общественном укладе аафемтов происходили спокойно, расчетливо, методично. И это затянулось бы еще лет эдак на триста. И все это время наши несчастные братья по крови швыряли бы свои жизни на алтарь безумия. Помнить об этом было невыносимо, но беспрестанная боль вызывала привыкание. Наверное, в конце концов мы примирились бы с осознанием того, что есть задачи, которые нельзя решить одним махом, вырвав страницу из задачника.

– И тут являетесь вы, – сказала Инара, – и объявляете нам цейтнот.

– Не вы сами, конечно, – уточнил Ктип. – Инициатором ускоренных перемен выступил Совет Тектонов. Но первоисточник даже не пытался сохранить свою тайну.

– Ваш разговор с послом Иффанеганом, – напомнил Лафрирфидон.

– Вы могли отказать Совету, – сказал Кратов.

– Могли, – согласился Лафрирфидон. – Но не стали. Терпеть и дальше болезненное разделение одной расы?! Ни за что. Кто знает, что случится через сто лет? Или двести? Вдруг произойдет смена этического канона? Вдруг мы, подобно людям, утвердимся в собственной исключительности, научимся двойным стандартам и уговорим себя оставить аафемтов наедине с их безумием? Объявим их огненный культ традицией, требующей уважения… Нужна была сильная мотивация. И нам ее предъявили.

– Культура Аафемт возвращается в материнское лоно, – торжественно произнес Стаф. – Это происходит здесь и сейчас.

– Как вам удалось их убедить? – спросил Кратов.

– Никак. Мы ставим их перед фактом. И когда они осознают свое новое положение, мы вступим в переговоры с позиции старшего брата в единой семье.

Кратов с сомнением покачал головой.

– И эти существа упрекали меня в неоправданном риске! – сказал он.

– Есть болезни и есть болезни, – промолвил Стаф значительным голосом. – Нельзя лечить прогреванием то, что требует иссечения.

– Ваш внезапный энтузиазм настораживает, – не удержался от иронии Кратов.

– Вы подняли эту волну, – сказала Инара, бледно улыбаясь. – Кстати, мы уже прибыли.

14

Платформа поднялась на гребень холма и замерла, нависая над пустотой почти на треть корпуса. Первым вышел Стафранигремпф, затем последовали Кратов и Инаннаргита, после некоторой заминки к ним присоединились остальные. Теперь они стояли на вершине холма, как на сторожевой башне замка, а внизу лежала широкая и плоская, словно столешница, долина. Ноги по щиколотку тонули в угольно-черном пепле, тот же самый вулканический пепел бархатным ковром устилал и долину. Горная гряда на багрово подсвеченном горизонте затянута была дымным маревом. Торчавший в самом ее центре одинокий пик драконьим клыком впивался в темные небеса. Над долиной тяжко ползли серые тучи, просвинцованные, с густым синим подбоем. Рассеянная синева превращала весь ландшафт, не знавший прямого солнечного света, в сюрреалистическую картину больного воображения. Все здешние обитатели были психически нездоровы, их безумие передавалось этому миру, а уж он как умел заражал своей паранойей сторонних зрителей.

– Вы хотели это видеть, – негромко сказала Инара. – И мы хотели, чтобы вы это видели.

По долине с сомнамбулической медлительностью ползла живая река в оторочке взбаламученного пепла. Иногда она распадалась на ручейки и отдельные капли. Это были люди. Существа, до невероятия похожие на людей. Присмотревшись, можно было различить металлизированные плащи Серебряных Змей, жреческие одеяния Осязающих Мрак, но преобладали грубые рубища голытьбы. Над людским потоком висели клубки призрачного света. От них лица и кожа бредущих приобретали нехороший мертвенный оттенок. На всем протяжении потока через равные промежутки стояли иовуаарпы в скафандрах. Временами они вклинивались в поток и, не церемонясь, выдергивали из него детей. Никто не сопротивлялся, не протестовал. Эти действия никак не препятствовали движению. В конце долины лежал на массивных опорах громадный транспортный корабль в форме тарелки. «Летающее блюдце, – подумал Кратов. – Теперь эта быличка поселится и в другом фольклоре». В борту тарелки темнел разверстый люк, туда вливалась живая река. Зрелище было сюрреалистичным, как босховская картина, и таким же пугающим. Было в нем что-то доисторическое. Сверхновый Исход… Аафемты двигались медленно, тяжело, с обреченностью автоматов. Казалось, они спят на ходу.

– Так и есть, – вполголоса подтвердил Стаф. – Долина находится в перекрестье гипногенераторов. Те, кого вы приняли за иовуаарпов в скафандрах, на самом деле киборги. Их задача поднимать упавших и забирать детей, от младенцев до подростков включительно. Детская психика более пластична. Они будут воспитываться отдельно. Вы видите последнее поколение аафемтов, Консул. Их дети будут уже иовуаарпами. Это не геноцид, это реассимиляция. Отщепившийся ручей не истаял в пустоши, а вернулся к реке.

– Мы можем сколько угодно уважать чужие правила и традиции, – сказал Лафрирфидон, – кроме тех, что ведут к саморазрушению и деградации. Мы не принимаем упреков. Мы имеем право так поступать. Несмотря ни на что, мы одна раса.

– Что с ними будет? – спросил Кратов отчего-то шепотом.

– В один корабль вмещается пять тысяч живых душ, – пояснил Стаф. – Когда он заполнится, с орбиты опустится новый. И так рейс за рейсом. Челночное движение. Они проснутся в раю. Как удачно, что один из наших миров до сих пор не освоен и там существуют архипелаги девственной природы.

– И тот мир определенно не космический корабль, – добавила Инара. – Мы убедились.

– Мы заберем отсюда всех живых существ, – заявил Стаф. – Даже шестилапых драконов.

– Тотальная разумность, – усмехнулся Кратов. – А как же Мерцальники?

– Плазмоиды, – уточнила Инара. – Но ведь они неразумны. Это эффекторы внутренних систем корабля, как и прочие обитатели подземных пустот. Что-то удастся приспособить к нуждам проекта, а чем-то придется пренебречь. Например, плазмоидами.

– Они казались вполне разумными, – сказал Кратов сконфуженно. – Я даже пытался вступить с ними в контакт.

– Наверное, не преуспели, – усмехнулся Лафрирфидон.

– Увы мне, – вынужден был признать Кратов.

Они вновь погрузились в платформу и проехали несколько миль вдоль долины, к истокам живой реки. Из колоссальной, бездонной на вид черной воронки возникали тесным строем новые и новые фигуры…

Внезапно прямо на глазах поток обмелел и скоро вовсе пресекся.

– Что-то случилось? – спросил Кратов, крутя головой.

– Сейчас увидите, – загадочно сказал Стаф.

Над краем воронки из темноты поднялись две чудовищных конечности, заканчивавшиеся хищно согнутыми пальцами. Хваталища заякорились за грунт, лапы напряглись, из воронки взметнулось громадное туловище, закованное в тускло блестевшие доспехи.

– Инженер, – сказал Стаф с замиранием в голосе. – Один из тех, кто возвращает планете сущность звездолета.

Инженер, огромный, как утес, утвердился на краю воронки и застыл, совершенно утратив сходство с живым существом. Единственный глаз его тускло светился кроваво-красным. Да и был ли он живым?

– Это форруэлалим, – рассеивая сомнения, сказал Ктип, специалист по гуманоидам, хранивший до поры безучастное молчание. – Разумная раса из центральных областей Млечного Пути. Они настоящие великаны. Но управлять звездолетом будут существа, каких вы, Консул, никогда не видели. И они несомненно находятся за пределами всякого воображения, даже нашего, а иовуаарпы повидали немало. Это тагонаранны, обитатели газового гиганта Тэйлтирр. Они соразмерны самой планете. Раньше она была послушна воле полутора миллионов аафемтов. Теперь ее подчинят себе пять колоссов.

Кратов вдруг испытал болезненное чувство, как будто его здесь и сейчас лишали чего-то важного, невосполнимого.

– Как долго продлится эвакуация? – спросил он, дабы отвлечь самого себя от тягостных мыслей.

– Собственно, мы почти закончили, – сказал Стаф. – Через несколько декад планета Финрволинауэркаф полностью утратит статус обитаемого мира, имя ее станет достоянием истории.

– Благодаря вам, Консул, – промолвила Инара с непонятной интонацией. – Вы ощущаете гордость?

– Неудачная шутка, – проворчал Кратов.

– Никто и не шутит, – возразила Инара. – Я бы на вашем месте гордилась.

– Давайте поменяемся местами, – сказал Кратов мрачновато.

15

«Дом! – радовался Чудо-Юдо. – Милый дом!»

Если бы биотехн обладал голосом, он бы пел.

Они были на искусственной планете Сфазис. В месте под сакраментальным названием Парадиз, в представительстве Федерации планет Солнца при Галактическом Братстве.

Аккуратные пряничные домики под крышами из разноцветной черепицы, без видимого порядка разбросанные посреди буйной зелени. Диковатые водоемы, чьи поросшие камышом берега весьма располагали к философическим размышлениям о судьбах вселенной, а большие ласковые рыбы брали корм прямо из рук. Бесконечная тишина и душевная гармония. Рукотворный райский уголок, изумрудный осколок Земли в мозаике чужих миров.

Выбравшись из китовьего чрева, Кратов немедленно угодил в объятия друзей. Первым его обстоятельно обтискал Фред Гунганг, громадный, грузный и седой, как медведь Балу. Затем настала очередь Михаила Бурцева, чьего присутствия здесь не ожидал никто, в том числе, по-видимому, и он сам. Жан Батист Рошар ограничился приветственным помаванием ладонью издали: с ним Кратов говорил и виделся чаще других. Григорий Матвеевич Энграф возложил руки Кратову на плечи и несколько раз деликатно встряхнул, заглядывая в глаза.

– Не верится, – сказал он. – Истинно говорю я вам, не верится, что вы вернулись, Костя.

– Это не окончательно, – смутился тот.

– Ну, никто и не питал иллюзий. Мы все понимаем, период реадаптации может занять время.

Едва только он отошел, как на шее Кратова повисла Руточка Скайдре, любвеобильная и неувядаемо ослепительная.

Они сидели за столом посреди лужайки, над ними трепетал синий полог земных небес, шумела листва древесных крон. Пес Полкан лежал в некотором отделении, поглядывая на Кратова с явным осуждением за неоправданно долгое отсутствие.

– А где же Мавка? – вспомнил Кратов.

– Мавка покинула нас прошлой осенью, – сказала Руточка и опечалилась.

– Никто не вечен, увы, – сочувственно сказал Энграф. – Мы подумываем найти старине Полкану новую подругу, но он пока не готов. Он все еще грустит. Мы все грустим.

«Никто не вечен, – подумал Кратов. – Это о людях. Я видел гибель товарищей, но никто из тех, кого я знаю, не умер еще от старости. Просто не пришло время. Пазур не в счет, он умер от великой тоски. Вдруг выясняется, что наши звери тоже умирают. Внезапно для нас. Раньше, чем ожидалось. Казалось, они будут всегда. Я грущу вместе с вами».

Он молча отсалютовал бокалом в небеса.

– Почему вы не спросите, как ваше дело? – выжидательно осведомился Энграф.

– А как мое дело? – немедленно спросил Кратов.

– Договоренность достигнута, – объявил Григорий Матвеевич торжественным голосом. – Нынче же вечером вас примет тектон. Это жест беспрецедентного уважения. Не могу себе представить, за какие ваши выдающиеся деяния.

– Где это состоится?

– На том же месте, что и в первый раз. Шервушарвал обо всем договорился.

– Что вы затеяли, Костик? – встревоженно спросила Руточка.

– Кажется, я знаю, – сказал Энграф с едва заметным осуждением. – Надеюсь, у тектона найдется достаточно аргументов, чтобы убедить вас не совершать глупости.

– Насколько я понимаю, предстоит безопасный полет, – сказал Кратов неуверенно.

– В подобных миссиях ничего не бывает безопасно, – проворчал Энграф. – Что вы потеряли в этой вашей Базовой Матрице?

– Мне интересно, – сказал Кратов. – Я не могу упустить такой шанс. В конце концов, я заплатил за него немалую цену и имею право, как никто иной.

– Что вы надеетесь там увидеть? Бога?

– Не знаю. Но что-нибудь да увижу.

– Глупо, – сказал Энграф, морщась. – Глупо и сумасбродно. И рискованно. Я знаю, риск все еще будоражит вам кровь. Хотя ожидал, что семейная жизнь вас остепенит.

– Как ваша девочка? – спросила Руточка, чтобы сменить тему.

– Уже ходит и говорит, – оживленно сообщил Кратов. – Но по большей части о чем-то своем.

– Ничего, скоро она начнет обсуждать ваши семейные дела, – обещала Руточка.

– Знаете, Костя, – доверительно сказал Энграф, – еще не поздно отыграть назад. То есть я и без того надеюсь, что тектон обратит вашу нелепую просьбу в шутку, вы обсудите ослепительные перспективы вашего возвращения в большую ксенологию, и на этом все закончится к обоюдному удовольствию. Но вы можете просто отменить встречу и вернуться домой. К семье, к дочери… кстати, как ее зовут?

– Иветта, – горделиво сообщил Кратов. – Иветта Дармон-Кратова.

– Отменно звучит, будь я проклят! – вскричал Григорий Матвеевич и одобрительно вскинул руку с бокалом.

– Черт возьми! – в тон ему воскликнула Руточка. – Какой прекрасный шанс я упустила!

– Ты не упустила ни единого шанса, дитя мое, – возразил Энграф. – Ты разбазариваешь их сознательно. Ну что это такое?! Ты, взрослая смышленая девица, расчетливо шарахаешься от любой возможности изменить свою жизнь к лучшему. Не собираешься же ты, в самом деле, связать себя доверительными узами со стариком вроде меня?

– Я рассматривала такой вариант, – кротко промолвила Руточка.

– И что же? – спросил Кратов с интересом.

– Отложила на потом.

– Вредная девчонка, – сказал Энграф. – Не то чтобы я серьезно претендовал, но ненавижу быть запасным вариантом. И всегда ненавидел.

– Вот! – сказал Кратов и поднял указательный палец. – Вот! Я же знаю, Григорий Матвеевич, вы были звездоходом и тоже любили рисковать, вы меня поймете.

– Ни черта вы не знаете, юноша, – сказал Энграф величаво. – Риск – это осознанное приятие всех вероятностей. В моей прошлой жизни без этого было не обойтись. Костя, ведь я был не просто звездоходом. Я был страйдером!

– О! – сказала Руточка. – Звучит устрашающе. Что такое страйдер? Вы не рассказывали.

– А ты не спрашивала. Это, видишь ли… – Энграф делал вид, будто обращался исключительно к Руточке. – Мы уходили в дальние броски, в межгалактические просторы, где бушуют гравитационные шторма. Там действует иная астрофизика, до сих пор не очень понятная. То, с чем столкнутся посетители Белой Цитадели, будет ничем не лучше, а скорее даже намного опаснее.

– И что же? – спросила Руточка нетерпеливо. – Насчет штормов?

– Меня пытались замариновать в дублерах миссии, – сказал Энграф. – Я доказал, что мой экипаж был лучшим. Он и был лучшим. На все времена! И мы отправились в самый ад. Я, Джонни Ганангупау, Себастьян Вилъякорта, Лелик Пазур…

– Пазур? – Кратов подумал, что ослышался. – Олег Иванович?!

– Ну, тогда он не был Олегом, тем паче Ивановичем, а был желторотым юнцом и прекрасным навигатором, от Бога. Вы встречались? Как он?.. – Не дождавшись ответа, Григорий Матвеевич мечтательно завел очи. – Знаете, Костя, все вас называют Галактическим Консулом, а ведь у меня в ту пору тоже было прозвище. Не такое звучное, но вполне красноречивое…

– Длинный Эн, – сказал Кратов почти утвердительно.

– Вы знали, – с нескрываемым тщеславием промолвил Энграф.

– Не такой уж вы длинный, – иронически заметила Руточка.

– Длинный не всегда означает долговязый. Иногда это указывает на размах амбиций.

«Ну вот, – подумал Кратов, – еще одной загадкой меньше».

«Дом, милый дом!» – счастливо заливался Чудо-Юдо где-то на задворках Парадиза.

16

«Сфазианская служба транспорта – прекрасный способ перемещаться в пределах планеты. Гравитационные туннели создают приятную иллюзию свободного полета и полный обзор достопримечательностей во всех направлениях». Так гласят путеводители по Сфазису для туристов, учебных групп и всех желающих приобщиться к основам пангалактической культуры. Кратов и сам при всяком удобном случае был не прочь осознать себя вольной птахой в бескрайних небесах, а не заточенным в клетушку какого-нибудь ординарного летательного аппарата пассажиром.

Но отправляться на рандеву с тектоном при помощи такого легкомысленного средства все же не стоило. Дипломатические кортежи также не приветствовались, следовало избрать что-то скромное и в то же время практичное. Поэтому Кратов охотно принял любезное предложение посредника Шервушарвала воспользоваться его личным транспортом. Вечером на опушке Парадиза опустился шар из туманного хрусталя, охваченный кольцами радужного металла. Памятуя обстоятельства первой встречи, Кратов нес в руках меховую накидку.

– Это не понадобится, – сразу же уведомил Шервушарвал, поджидавший возле открытого люка.

Шервушарвал, дшуббанский семигуманоид, для неискушенного глаза выглядел устрашающе. Мощного телосложения, громадного, восьми футов, роста, краснокожий, длинноволосый и бородатый, с выкаченными сверкающими, словно два черных гагата, глазищами. Тога из плотной, красной с серебром ткани придавала ему вид старшего адского истопника в увольнении. Не хватало только пары рогов и хотя бы одного копыта.

– Тектон предпочитает сухую теплую осень, – продолжал он хриплым, булькающим басом, совершенно под стать образу. – Неяркий свет, нежаркое солнышко, и чтобы опавшая листва похрустывала под ногами.

– Под ногами у тектона? – на всякий случай уточнил Кратов.

– Что вас смущает? – Шервушарвал вытаращил глаза сильнее обычного. – У тектонов бывают ноги. Кажется, в прошлый раз вы встречались с тектоном по имени Горный Гребень. Его облик ввел вас с заблуждение. Но у вас, я знаю, есть опыт общения со многими тектонами. Простите мне избыточную предупредительность, однако миссия посредничества требует учитывать все возможные нюансы. Хочу вас уведомить: сегодня говорить с вами будет другой тектон.

– Кто же? – спросил Кратов.

– Ночной Ветер.

– Гм… Насколько я помню, Ночной Ветер не питал ко мне симпатии.

– Симпатии, антипатии… Не пытайтесь оперировать земными категориями применительно к тектонам, коллега. И не забывайте, с вами говорит не отдельный тектон, а Совет Тектонов в его лице.

– Молодой тектон – это понижение моего статуса в системе приоритетов Совета? – с иронией осведомился Кратов.

– Опять вы за свое, – укоризненно пробурлил квазигуманоид. – Тщеславие – большой порок. Не существует никакого статуса. Если на то пошло, я предпочту говорить с каким-нибудь неофитом, чем с древним мудрецом с десятичленным именем. Хотя бы потому, что ничего не пойму из его речей и лишь доставлю ему хлопоты своим непониманием.

Шервушарвал замолчал. Внизу плыла расчерченная на правильные разноцветные квадраты равнина. Когда-то давно Кратов сидел бы, с разинутым ртом прильнув к окну, и пытался разглядеть хотя бы что-нибудь. Теперь он точно знал, что не увидит ничего: разумные расы предпочитали оберегать личное пространство от чужих глаз. На то существовало множество причин, в том числе не самого благовидного свойства.

– Надеюсь, вы получите все, на что рассчитываете, – вдруг сказал Шервушарвал.

– Я тоже, – сказал Кратов.

– Это же безумно интересно, – промолвил Шервушарвал, словно бы оправдываясь. – Я и сам с охотой составил бы вам компанию. Но по нашему примеру может выстроиться очередь желающих, и эпохальная миссия неожиданно для всех превратится в шоу. Это будет неправильно.

– Да, – сказал Кратов. – Выйдет профанация.

– В конце концов, вы заслужили этот шанс, – сказал Шервушарвал.

– Жаль, мои женщины вас не слышат, – усмехнулся Кратов.

Хрустальный шар опустился на выложенную бурыми шершавыми плитами площадку. Вокруг не было ни клочка растительности, ни скальных выступов с гротами, ни каких-либо построек. Границы площадки таяли в густом стоячем тумане.

– Здесь я вас оставляю, – сказал Шервушарвал. – Видите беседку? Тектон ждет вас внутри.

Кратов огляделся. Ничего похожего на беседку он не обнаружил.

– Да вот же, – проговорил Шервушарвал, показывая когтистым пальцем.

В воздухе незамедлительно возникло слабое трепетание, и из теплых струй, из пустоты сконденсировалось эфирное строение с изящным белым крылечком и ажурным куполом на тонких ребристых колоннах.

– Мои наилучшие пожелания удачи, – сказал Шервушарвал. – Не подумайте, что я благословляю вас на какой-то подвиг. Но в беседах с тектонами удача никогда не бывает лишним участником.

Тектон Ночной Ветер задумчиво прохаживался внутри беседки, совсем по-человечески заложив лапы за спину. Сейчас он как никогда напоминал громадного черного кота из сказки. Не того, что, надевши сапоги, устраивал жизнь недотепистому хозяину, а нечто древнее, азиатское, зловещее. Реликтовый элуроморф в натуральную величину.

– Учитель, – сказал Кратов скорее из учтивости, нежели с искренним уважением.

– Я ничему не учил тебя, брат, – ворчливо откликнулся тектон. Должно быть, он также почувствовал некоторый этический диссонанс в ритуальных фразах. – И вряд ли возьмусь за столь неблагодарное занятие. Все помнят, чем закончились попытки тектонов повлиять на твои поступки.

– Это так всех огорчило, – сказал Кратов невозмутимо, – что меня даже пытались убить.

Шерсть на загривке элуморфа грозно встопорщилась.

– Долго ли ты намерен припоминать болезненный и совершенно нам несвойственный инцидент? – спросил Ночной Ветер с явным неудовольствием.

– При всяком удобном случае, – хладнокровно ответил Кратов.

– И мы принесли тебе извинения. Искренне и чистосердечно. Тебе мало? Если ты собрался о чем-то говорить с тектонами, то избрал неверную интонацию.

– Теперь мой черед извиняться, – сказал Кратов без тени раскаяния в голосе. – Иногда я забываюсь и становлюсь неоправданно дерзок. Вам ли не знать? Прошу меня простить, и начнем сначала.

– Неплохая мысль, – проворчал тектон. – Итак?

– Позвольте мне отправиться в Белую Цитадель.

Кратов приготовился высказать все доводы, над которыми долго и старательно размышлял, выстраивая убедительнейшие периоды и неотразимые аргументы.

Но тектон сказал коротко:

– Отправляйся.

Кратов растерянно попятился и сел на скамеечку возле выхода с веранды.

– Так просто? – спросил он.

– Проще некуда, – буркнул тектон. – Ты сам знаешь, что у тебя на это есть все права. Странно, что ты так долго тянул. Мы уж и не надеялись.

– Спасибо, – проронил Кратов.

– На здоровье, – по-кошачьи фыркнул тектон. – Не думаю, что ты чем-то рискуешь в этом путешествии. В недрах «Гарпуна Судного Дня» найдется место для пассажира.

– «Гарпун»? – переспросил Кратов. – Так называется корабль?

Он определенно слышал это имя раньше. В одном из своих вещих снов. Кто-то из виртуалов изначально знал, чем все обернется, знал больше, чем сам Кратов, и пытался его подготовить. Что противоречило тому, как он представлял себе природу наведенных «длинным сообщением» сновидений, и крепко отдавало мистикой.

– Это не моя идея, – сказал тектон недовольным тоном. – Я и многие мои коллеги полагаем, что звучит претенциозно и не совсем осмысленно. Никто никого не собирается поражать зазубренным острием. И уж тем более судить! Простая исследовательская миссия. Туда и обратно. Осмотреться, собрать информацию, раскланяться, если найдется с кем. И домой во весь опор, пока там не спохватились. А уже дома, в спокойной обстановке, обобщить и осмыслить пережитое. Кстати, я и сам с радостью отправился бы.

Кратов засмеялся.

– Я невольно отпустил какую-то остроту? – с неприязнью спросил тектон.

– Нет, учитель. Сегодня вы не первый, кто высказывает такое желание.

– Надо думать, – проворчал тектон. – Но формат миссии не предполагает случайных участников. В отличие от тебя, я даже не могу апеллировать к высшей справедливости. Но, возможно, в другой раз, когда «Гарпун» вернется.

– Если вернется, – машинально поправил Кратов.

– Что за вздор! – раздраженно возразил тектон. – Когда вернется. По нашим оценкам, это вполне безопасное предприятие. Сверхтяжелый корабль, прекрасно защищенный. Опытный экипаж. И пассажир, который будет паинькой и не полезет своими крохотными ручонками к управлению. Тем более что у него не будет на то ни единого шанса.

– Но меня же не запрут в клетке, – осторожно уточнил Кратов.

– Запрут! – не без злорадства обещал тектон. – Именно запрут! И выпустят только по прибытии на место. Так надежнее и безопаснее… для всех. Ты не успеешь заскучать, брат. По нашим оценкам… если хотя бы в чем-то верны гипотезы о физике Базовой Матрицы… все путешествие займет декаду, от силы две. Туда и обратно, – повторил тектон с нажимом. – Ничего не трогать, мебель не двигать, посуду не ронять, в чужом доме не наследить. Деликатнейший визит вежливости. – Тектон прекратил рыскать по беседке и грузно опустился на скамейку напротив. Его желтые глаза-плошки устремились на Кратова. – Есть еще темы, которые мы должны нынче обсудить?

– Пожалуй, нет, – признал Кратов.

– Ты не жалеешь о цене, которую уплатил за полученное знание? Отказался от дара предвидения, от личного бессмертия… Оно того стоило?

– Это были фальшивые дары, – сказал Кратов. – Не уверен, что захочу жить вечно.

– Тахамауки кого угодно озадачат, – хмыкнул тектон. – Но никто не обязан следовать их путем.

– А существует иной путь?

– Возможно, – рассеянно сказал Ночной Ветер. – Возможно. В этой вселенной существует все, что можно только вообразить, и во множестве вариаций…

Тектон задумчиво поскреб когтями мохнатую физиономию.

– А теперь слушай внимательно, – сказал он, понизив голос. – На самом деле все не так радужно. То есть мы надеемся, что миссия будет безопасной и завершится грандиозным успехом. Или, по крайней мере, вы долетите до конца туннеля, упретесь в тупик, пожмете плечами и с чувством глубокого разочарования повернете в обратном направлении. Все может обстоять самым ужасающим образом. Иная физика, иная метрическая парадигма. Вполне может статься, что «Гарпун» просто растает в том мире, как льдинка в кипятке. Или долетит и увязнет там навсегда. И никто не придет вам на помощь. Ты будешь обречен на долгое и скучное умирание. Кстати, твой отказ от бессмертия окажется более чем оправдан. Может произойти что угодно, находящееся за пределами нашей фантазии. Я не пытаюсь тебя отговорить или запугать. Но, вероятнее всего, это дорога в один конец.

– Учитель, – сказал Кратов:

– Я давно хожу дорогами в один конец и всегда возвращаюсь. Я не переменю своего решения.

– Хотел бы я знать, – промолвил Ночной Ветер, склонив громадную голову к плечу, – что за причина вынуждает тебя с такой удивительной готовностью пренебрегать своей единственной и неповторимой жизнью.

– Это не так, – возразил Кратов. – Именно сейчас я ценю свою жизнь, как никогда прежде. Мне есть для чего жить. Всегда было, но сейчас в особенности. И если миссия окажется под угрозой, придется весьма кстати пара лишних крохотных ручонок, которые любое препятствие разнесут в труху ради спасения.

17

Кратов решил, что Галактика простит ему эту маленькую вольность, и дважды использовал сверхстабильный дипломатический канал ЭМ-связи в личных целях. Вначале он вызвал Стаса Ертаулова, который погряз в амурных делах где-то на диком побережье Аравийского моря.

– Ты знаешь, кто такой Длинный Эн? – спросил Кратов без предисловий.

– Похоже, некая персона немалого роста, – осторожно предположил Стас. – А я должен это знать?

– Мы втроем, на борту «гиппогрифа», строили догадки, кто бы это мог быть. Олег Иванович Пазур был третьим навигатором в экипаже Длинного Эна в загалактическом броске.

– Гм… Костя, ты не представляешь, сколько имен и событий я забыл за эти годы.

– Ясно, – сказал Кратов с сердцем. – Развлекайся, бонвиван…

Затем он повторил этот вопрос Рашиде.

– Понятия не имею, – сказала та. – Я живу в твоем доме, воспитываю твою дочь. Учу ее плохому, но, заметь, учу хорошо! Иветта уже знает, где больнее всего укусить. И нас всех живо интересует, когда ты вернешься.

– Скоро, – сказал Кратов. – Может быть.

– Ты опять влез в какую-то авантюру?

– Н-н… да.

– И это так же смертельно опасно, как все приключения, в каких ты побывал до сих пор?

– Д-д… нет.

Рашида помолчала, нервно ломая тонкие длинные пальцы перед лицом.

– Я правильно поняла, что все гораздо хуже, чем рисует мое воображение? – наконец спросила она.

Кратов обреченно кивнул.

– Но ведь ты заглянешь домой перед тем, как черти унесут тебя в ад? – с надеждой осведомилась Рашида. – Мы с девочкой Марси как раз успеем озаботиться парой винтажных чугунных сковородок.

– Зачем?!

– Видишь ли, дружок, когда супруг начинает вести себя чересчур вольно, любящие жены берут сковородки и…

– Пожалуй, мне стоит побеспокоиться о защитном шлеме.

– Прекрасная мысль. По голове мы тоже будем бить.

В этот момент Рашиду без особого пиетета оттащили от экрана, и появилась слегка запыхавшаяся Марси.

– Кратов! – закричала она. – Как ты мог! В такое сложное для всех нас время!.. Кто же на самом деле этот несчастный Длинный Эн?!