Возвращение в Полдень

1

Он стоял по колено в снегу, ожидая первой реакции хозяев Базы, кем бы они ни были в действительности. В то, что ими все же окажутся странные флегматичные маскеры, он не верил. Не годились они на эту роль, все известные факты свидетельствовали о чем угодно, только не об этом. Рассеянные по Галактике, их сообщества нигде и никогда малейшим даже знаком не обозначали своей высокой разумности, и полагаться на то, что таковая разумность себя внезапно проявит посреди шарового скопления, под двумя-тремя солнцами зараз, ни один здравомыслящий исследователь не стал бы. А даже при всех глупостях самого разного калибра, допущенных им здесь и прежде, отказывать себе в здравом смысле Кратов не стал бы.

База выглядела в точности, как и описывал ее Мадон, как запечатлели ее графии, сделанные зондами: беспорядочное соединение сфер, цилиндров и провисающих под собственной тяжестью гофрированных труб. Все изготовлено из тускло-серебристого металла. Примерно так выглядели земные производственные конструкции позапрошлого века, будь то какой-нибудь комплекс по перегонке реликтовых углеводородных смесей на топливо паршивого качества и ужасающей вредности или завод по выпуску чудовищных самодвижущихся механизмов на том самом адском топливе.

В первом приближении эта картинка вполне укладывалась в представления о маскерах, как существах примитивных и к высоким технологиям не расположенных.

Но что-то здесь было не так.

Да все здесь было не так. И чтобы это понять, не требовалось никаких усилителей интеллекта в виде рациогена… он же «полиспектральный интеллектуализатор», он же «церебральный нейрогенератор», он же «гиперментар»… достаточно было простой человеческой интуиции, пожаловаться на отсутствие которой Кратов при всей своей самокритичности также не мог.

Следовательно, интуиция и здравый смысл – вот все, что нужно, чтобы разобраться в ситуации на месте, но оба этих ценных качества мало пригодны для того, чтобы проникнуть внутрь Базы.

По слабым взвихрениям воздушных потоков он знал, что по периметру Базы в художественном беспорядке размещались знакомые уже Всадники Апокалипсиса, с небольшими и на первый взгляд малозначащими конструктивными особенностями. Так, вместо четырех лап местная модификация была снабжена шестью, а у одного насчитывалось почему-то семь. Они были выше, массивнее, и тот, с семью лапами, ко всему обладал дополнительной головой.

Какое чувство из базового набора поставляло ему подобную информацию, Кратов не знал и не особо о том заботился: либо интеграция всех шести основных чувств в одно гиперчувство, либо спонтанно зародившийся аналог тектоновского «чувства мира», версия-лайт. Еще вернее было, что где-то в фоновом разделе сознания он выполнял расчеты невообразимой сложности, как самый высокопроизводительный когитр, извлекая из окружающего пространства параметры среды и преобразуя их в объемные визуальные представления.

В результате он видел то, что было невидимо, слышал то, что было беззвучно.

ЭТО ЛОВУШКА

КОНЕЧНО ЛОВУШКА

ДОВОЛЬНО ПРИМИТИВНАЯ

СТРОИЛАСЬ НА СКОРУЮ РУКУ

ИЛИ ЧТО ТАМ У НИХ ВМЕСТО РУК

БЕЗУСЛОВНО РУКИ

И ДАЖЕ С ПАЛЬЦАМИ

КТО ВИДЕЛ ПАЛЬЦЫ У МАСКЕРОВ

ВИДЕЛИ И ДАЖЕ СОСЧИТАЛИ

НЕ ПОМНЮ, СКОЛЬКО

ОНИ ЗНАЛИ, ЧТО Я ПРИДУ

ОТКУДА БЫ ИМ ОБ ЭТОМ ЗНАТЬ

МОЖЕТ БЫТЬ, ОНИ УМНЕЕ, ЧЕМ КАЖУТСЯ

ИЛИ У НИХ ГЛАЗА ТАМ, ГДЕ МЫ НЕ ЖДЕМ

ТОГДА, РАЗУМЕЕТСЯ, ОНИ ЗНАЛИ

ГОТОВИЛИСЬ И ЖДАЛИ

ЛЕПИЛИ АБЫ КАК, В ГРОМАДНОЙ СПЕШКЕ

СТАРАЛИСЬ

Я ИХ НЕ РАЗОЧАРУЮ

С ОХОТОЙ ПОПАДУСЬ В ИХ СЕТИ

СЕТИ В БУКВАЛЬНОМ СМЫСЛЕ

ИЛИ В ПЕРЕНОСНОМ

ТОТ СЛУЧАЙ, КОГДА НИКАКОЙ РАЗНИЦЫ

НУ ЧТО, ГОТОВ

ПОЧТИ

ЕЩЕ МИНУТКУ, И БУДУ ГОТОВ

Всадники усиленных модификаций ничем себя не проявляли, не видя в нем реальной угрозы, пока он просто стоял в сугробе. И сам понемногу превращался в сугроб.

Чувствовал не то спиной, не то затылком присутствие позади себя медленно остывавшего куттера, и между лопаток нехорошо чесалось. Чему причиной был какой-то застарелый, глубинный дефект интеллектронной схемы аппарата, о котором Грин не догадывался, потому что означенный дефект ничем дурным себя не проявлял, он существовал изначально, доставляя исключительно самому куттеру то самое неудобство, что сейчас у Кратова отражалось в форме свербежа между лопаток.

ВЕРНУСЬ И ПОМОГУ

ТЫ НЕ СЛЫШИШЬ

А ЕСЛИ БЫ И СЛЫШАЛ, ТО НЕ ПОЙМЕШЬ

НЕ ПОВЕРИШЬ ЧТО МОЖНО ВЕРНУТЬСЯ

ЭТО НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ

МЫ ВСЕ ВЕРНЕМСЯ

ВЕРЬ

Картина снаружи Базы вполне сложилась, все было предельно ясно и со Всадниками, и с Охотниками, что затаились в своих норах в основании каждого металлического корпуса, как патроны в обойме. Даже не притаились – они просто сидели там и ждали команды «фас», отдать которую мог лишь некто наделенный интеллектом и всей полнотой власти. Они видели Кратова, знали о нем, он был им безразличен до особого распоряжения, безобидный элемент ландшафта с парадоксальными наклонностями к перемене местоположения, каковые наклонности чем-то выдающимся его отнюдь не делали.

Подобное наплевательское отношение Кратова несколько даже задевало, что в обычном состоянии его натуре было вовсе не свойственно. Вероятно, завышенная самооценка была одним из побочных эффектов наведенной сверхразумности, этаким комическим свойством не по чину распухшего интеллекта, подспудно нуждавшегося в аудитории, респектах и аплодисментах. Всякая человеческая душа желает получать знаки одобрения своим поступкам со стороны, хотя в обычном состоянии это базисное тщеславие неплохо подавляется этическими надстройками, что загоняют даже самый незаурядный интеллект в границы социальной желательности. Но когда разум совсем уж выпирает из отведенных ему закутков, делается гипертрофированным, вслед за ним тащатся не самые лучшие людские качества. Возможно, метафора «злого гения» и «темного властелина» все ж таки имеет под собой рациональную основу.

Одно обнадеживало – покуда Кратов способен был взирать на собственные умственные пертурбации со стороны и, что греха таить, с немалой иронией, у него оставался шанс вернуться к себе прежнему, всеми ценимому, многими уважаемому и кое-кем даже любимому, а не обратиться в монстра на черных крыльях.

Сказать по совести, никаким гением он стать не чаял, ни злым, ни добрым, а очень рассчитывал, когда все закончится сделаться самим собой. Было у него, в отличие от всеми отринутых и разнообразно проклятых темных властелинов, куда и к кому возвращаться.

Кратов сверился с часами: минуло пять минут, как он покинул кабину куттера и торчал истуканом, исследуя местность, а заодно испытывая выдержку местных обитателей. Достаточно. Он узнал что хотел, окружающая среда для него информационно иссякла.

Настало время сделать ход в игре по чужим правилам.

Противнику не стоило надеяться, что он этими правилами по какой-то причине вдруг не овладеет.

2

При первом же движении в сторону Пакгауза его нейтрализовали тем же способом, что и остальных, то есть обездвижили и упаковали, не нанося сколько-нибудь серьезного физического ущерба, а единственно причиняя душевный дискомфорт, как и всякому разумному существу, против воли лишенному свободы. Но, неукоснительно соблюдая принципы разделения-объединения, не отключили напрочь жизненные функции, как в случае с братцами-големами.

Пока его, спеленатого сетями, будто муху в паутинном коконе, тащили по воздуху в направлении самого большого сооружения Базы, которое он мысленно обозначил как Пакгауз (оно и в действительности сходно было с грузовым терминалом самой архаичной архитектуры, такое же вытянутое, ребристое и уродливое), он не столько фиксировал изменения в окружающем пейзаже, сколько отмечал расположение эффекторов и, если доводилось, то и поведение. Для того ему не требовались базовые органы чувств, со всеми ориентировочными процедурами прекрасно справлялось гиперчувство, извлекавшее значимую информацию «из шума кошачьих шагов и рыбьего дыхания».

Волчьи силуэты Охотников белыми прорехами возникали на сером небесном фоне и вновь пропадали, зрелище было магнетизирующее, но, похоже, чертово гиперчувство захватило слишком много пространства в его сознании, не оставив места для эмоций.

Он вспомнил: так и было в прошлый раз, даже еще сильнее, потому что, начиная с определенного момента, он осознал себя единым целым с нейронными сетями «гиппогрифа», этакой мыслящей машиной, и ему было хорошо в этой ипостаси, настолько хорошо, что не хотелось возвращаться на человеческий уровень бытия. Сейчас все было иначе, он сохранял собственную личность во всей полноте и многообразии, хотя ментальные изменения ощутимо потеснили ее с обжитых мест. Он был подготовлен к переменам в восприятии, оценивал их инструментально, как средство достижения цели, ни граном более.

ВИЖУ – СЛЫШУ – ЧУВСТВУЮ

И ЕЩЕ ЧТО-ТО В ТОМ ЖЕ РОДЕ

НАВЕРНОЕ, ВЫЧИСЛЯЮ

КУТТЕР ПОЗАДИ МЕНЯ,

СО СВОИМИ НЕЗАЛЕЧЕННЫМИ БОЛЯЧКАМИ,

НАВЕРНОЕ, НЕ ПОНИМАЕТ,

ПОЧЕМУ ДО СИХ ПОР ЦЕЛ

Я ТОЖЕ НЕ ПОНИМАЮ

НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЛОГИКА

ВООБЩЕ НИКАКОЙ ЛОГИКИ

МАШИНЫ ТАК СЕБЯ НЕ ВЕДУТ

ЛИШИТЬ ИНТРУДЕРА ШАНСОВ НА ОТСТУПЛЕНИЕ

ЧЕГО, КАЗАЛОСЬ БЫ, ПРОЩЕ

Я БЫ ТАК И ПОСТУПИЛ

ВСЯКИЙ БЫ ТАК ПОСТУПИЛ

У КОГО ЕСТЬ ЛОГИКА

ПОНИМАНИЕ ПРИНЦИПА ПРИЧИННОСТИ

ЭЛЕМЕНТАРНАЯ ФИЗИКА

ЧТО, ЕСЛИ ОНИ СУЩЕСТВУЮТ В ДРУГОЙ ФИЗИКЕ

ТОЛЬКО НЕ НАЧИНАЙ

НЕ СЕЙЧАС

МОЛЧУ, МОЛЧУ

А ЧТО, ЕСЛИ

ЗАТКНИСЬ

НЕ ЗАБЫВАЙ: Я – ЭТО ТЫ

ЗАТКНИТЕСЬ ОБА

В торце Пакгауза бесшумно и широко, как китовья пасть, открылся громадный люк, и кокон с Кратовым внутри, вкупе с почетным эскортом Охотников, провалился в темноту.

3

Архаичный стиль снаружи оказался камуфляжем, и устроено это было не то для отвода глаз, не то в угоду какой-то неведомой маскерской эстетической традиции.

В недрах Пакгауза все было иначе.

В густом, едва ли не осязаемом мраке, больше напоминавшем упругую пылевую взвесь, во все концы простирались зримые тенета, они перекрещивались, схлестывались меж собой, в местах соединения превращаясь в пульсирующие сферы неидеальных форм. Пульс этот достигал Кратовского гиперчувства не только вспышками на границе визуального восприятия, подчиненными собственному ритму, который при известном усердии разлагался на длинные, сложно организованные ритмические последовательности. На световые колебания налагался также и звукоряд, точно так же вне улавливаемых человеческим ухом границ, но простой синусоидальный, без особенных изысков. Во всем этом сигнальном пространстве скрывался какой-то смысл, но с тем же успехом то мог быть местный аналог индустриальной музыки – у Кратова на сей счет не выработалось никакого мнения.

Он впитывал накатывавшие на него волны информации, вычленяя из эксабитного шума лишь то, что могло способствовать достижению главной цели. Ну, и еще, из снисхождения к отступившей на задний план человеческой природе и любопытству как ее доминанте, кое-какие, по мелочам, сведения ксенологического свойства.

Внутренние объемы Пакгауза напоминали собой утробу живого существа, что удивления как раз не вызывало: давно уже интеллектронные архитектуры всех степеней сложности строились по образу и подобию нейронных сетей и кровеносных систем, и Федерация не была исключением. Это было целесообразно, это позволяло использовать в качестве элементной базы искусственную органику всех типов и естественным образом включать в операционные циклы квазиживых структур всякие полезные вещи вроде процедур энергетической автономии, самодиагностики и регенерации.

А еще это свидетельствовало о том, что если то и были аутсайдеры, то либо в своем прошлом, либо в настоящем, хотя бы даже через третьи руки, они имели доступ к технологиям Галактического Братства.

Иное дело, что застань Кратов здесь какие-нибудь мельничные лопасти с жерновами или густо смазанные машинными маслами шатуны с кривошипами, он обнаружил бы себя в гносеологическом тупике.

Охотники ловко проносили кокон с добычей сквозь просветы в тенетах, уворачивались от пульсировавших сфер, но не выказывали никаких намерений умерить свой полет. По оценкам Кратова, они давно уже должны были достичь дальних уголков Пакгауза. Однако, похоже, здесь существовали и нижние ярусы, куда более протяженные, нежели доступное природным явлениям и сторонним взорам навершие Базы.

С неприятной отстраненностью Кратов попытался представить, каково было очутиться здесь обычным людям… тому же Мадону с его драматическим мировосприятием, тому же Белоцветову с его любовью к открытым, ярко освещенным пространствам… такое кого угодно могло ввергнуть в панику, даже, пожалуй, стального командора Татора, более привычного к ясности и порядку в делах… все они были лишены тех способностей, какими рациоген наделил Кратова даже без кодового слова.

Все они были напуганы и дезориентированы.

И только Мадону, который при любом раскладе в этой человеческой ячейке оказывался слабым звеном, удалось выбраться на свободу.

ИЛИ НЕ УДАЛОСЬ

ЭТО ИНТЕРЕСНО

НЕ НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ОТВЛЕКАТЬСЯ

ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ

КОГДА ВЕРНУСЬ НА КОРАБЛЬ

КОГДА ВСЕ ВЕРНУТСЯ

ЕСЛИ ВЕРНУТСЯ

НИКАКИХ ЕСЛИ

Они и впрямь спускались по широкой дуге, радиус которой скрадывался беспорядочным скоростным маневрированием. Здесь, на нижних ярусах, становилось просторнее, симфония сфер не звучала уже со столь зловещей патетикой, сменив «фортиссимо» на «состэнуто-мистериозо», угольная тьма по-прежнему клубилась и обволакивала, но в нее впадали слабые ручейки серых тонов, проплывали дымные кисейные лоскутья, мерещились далекие вспышки яркого света не больше игольного ушка, но для гиперчувства и того было достаточно.

Они приближались к финишу безумно затянувшегося кросса.

СЛЫШУ

ОНИ ЗДЕСЬ

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЭМО-ФОН

И НЕ ОДИН

ПОРА

ДАВНО УЖЕ ПОРА

ПОЛНОЕ ВНИМАНИЕ

Он освободился.

На это ушло несколько мгновений. «Смауг Марк I» удобно и даже приятно лежит в руке, он компактен и не выделяется среди деталей экипировки скафандра высшей защиты, на котором чего только не навешано.

Никому из его похитителей не пришла здравая мысль загодя обезоружить жертву.

Никакой логики.

4

Хорошо, что он пришел сюда один.

От спутников не было бы никакого толку. Либо пришлось бы их всех пропустить сквозь ментальную мясорубку рациогена. Он точно знал, как это будет выглядеть применительно к себе. Чем это могло бы обернуться с другими людьми, не знал никто, а время для экспериментов было неподходящее.

Он стоял посреди хороводившихся вокруг фрагментов взбаламученной мозаики, незлобиво отпихивая ладонью особенно назойливые. Никакой угрозы в них не было – так, агенты иммунной системы, не выработавшие покуда верной тактики против очередного вторженца. От которого тоже вроде бы не веяло избытком агрессии.

Я ПРИШЕЛ С МИРОМ

ТАК ОНИ ТЕБЯ И ПОНЯЛИ

ТАК ОНИ И ПОВЕРИЛИ

У НИХ НЕТ ВЫБОРА

МНЕ НИЧЕГО ОТ НИХ НЕ НУЖНО

ТОЛЬКО ЗАБРАТЬ СВОИХ ЛЮДЕЙ

ЗАБРАТЬ ТО, ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ

ПОКИНУТЬ ЭТОТ МИР НАВСЕГДА

МНЕ ДАЖЕ НЕИНТЕРЕСНО, КТО ОНИ

ОТКУДА ПРИШЛИ

ЧТО ЗДЕСЬ ЗАТЕЯЛИ

ТЫ СТАНОВИШЬСЯ НЕЛЮБОЗНАТЕЛЕН

ИЛИ ЭТО ОТВЛЕКАЮЩИЙ МАНЕВР

МАСКАРАД ПРОТИВ МАСКЕРОВ

КСТАТИ, ГДЕ ОБЕЩАННЫЕ МАСКЕРЫ

ПОРА БЫ ИМ ОБЪЯВИТЬСЯ

МЫ ОБА ДУМАЕМ ОБ ОДНОМ И ТОМ ЖЕ

КОНЕЧНО

ВЕДЬ ТЫ – ЭТО Я

Человеческий эмо-фон вплетался в мощные потоки чужой информации, как белая нить в разнопестрое тканье. Трудно было найти, но во стократ сложнее не потерять.

Кратов обратился – даже не в слух! – в антенну, настроенную на все диапазоны сразу.

Ему казалось, будто он заключен в тесную, шаг туда, шаг обратно, камеру в форме пенала с прозрачными стенками, специально для приведения в покорность особо строптивых узников.

Впрочем, достаточно было шевельнуться, и глухая стена перед самым лицом оборачивалась бесконечным туннелем с мельтешившими в отдалении осколками мозаики и шарами из тускло-серого материала, возможно – из органики, разумеется, реформированной. Стоило замереть, и туннель схлопывался в хрустальную твердь.

Иногда в эту картинку, на время возвращая ей объем и перспективу, самосветящимся болидом неспешно вплывал Охотник и зависал в почтительном отдалении, словно бы приглядывая за опасным визитером, какую-де новую штуку тот собирается отмочить.

Здесь не было ничего постоянного, прочного, способного послужить опорой. Все менялось, все обращалось в хаос, плясало и прыгало от слабейшего движения, как будто незримые управители этого места специально задались целью если не истребить, то непременно свести с ума всякого, кто не принадлежит их роду-племени и ни черта в этой свистопляске не понимает.

БЕДНЫЕ ПАРНИ

ПЕРЕПАЛО ЖЕ ИМ

Незримая рука, дирижировавшая театром рафинированного абсурда, совершила очередной пасс, и декорации сменились. Теперь это была вычурная кристаллическая решетка, почему-то бирюзового цвета с белыми огранками, вывернутая и растянутая в трех, а то и четырех измерениях. Решетка подрагивала и норовила рассеяться, словно плохо отрегулированная фантоматика.

От прежней мозаики не осталось и следа, серые шары с ощутимым усилием протиснулись в разрывы решетки и сгинули.

Возможно, не стоило бы следовать за ними на какой-то новый уровень (и там окончательно спятить), но источник эмо-фона ждал впереди, в отрисованной блескучими ребрами бесконечности, и все это чрезвычайно смахивало на ловушку.

Сказать по правде, здесь не было ничего, что на ловушку не смахивало бы.

И эта мозаичная чехарда. И решетка. И атласные гобелены с эпизодами из жизни делящихся митохондрий.

И взбесившиеся объемные фракталы. Все это словно бы специально было преувеличено, доведено до абсурда и гротеска, чтобы выглядеть одной грандиозной мышеловкой. Комичной и устрашающей одновременно.

Каковая бессмыслица, в соответствии с чьей-то вывихнутой логикой, была вполне сообразна поставленной цели.

Вот только в человеческие представления о логике это никак не вмещалось и потому выглядело нелепицей, плодом ненужных трудов деятельного и прилежного идиота. Чем на самом деле нисколько не являлось.

НЕ СЧИТАЙ ПРОТИВНИКА ГЛУПЕЕ СЕБЯ

ТЫ ПРОСТО ЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ

НАСТУПИТ МОМЕНТ, КОГДА ПОЙМЕШЬ

ИЛИ НЕ ПОЙМЕШЬ

ЭТО НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ

Никакая то была не бессмыслица, хотя бы потому, что наверняка служила возложенной на нее функции, а если функция была невразумительна, это не значило, что ее не было вовсе.

Никакая то, пожалуй, была и не ловушка, в силу предыдущего допущения… Да и сколько уже можно было повсюду искать ловушки! Паранойя у ксенолога – дурной тон.

Тем более что он точно знал, что его окружает. По правде сказать, он мог бы закрыть глаза, дабы не отвлекаться на весь этот дурацкий цирк с шарами.

Он был внутри гигантской аэродинамической трубы, только вместо воздуха здесь с чудовищной скоростью и напором прогонялись информационные пакеты. Его гиперчувство без особой надежды на успех пыталось перехватить и утилизировать хотя бы какую-то долю рассеянной повсюду информации. Безнадежное предприятие. Если все эти распыленные повсюду кванты и содержали нечто важное, то, чтобы воспринять оное, нужно было бы знать наверняка, с кем имеешь дело. Труба начиналась и заканчивалась в бесконечности. Это все, что можно было о ней сказать. Разумеется, и это было иллюзией, но иллюзией высшего порядка, потому что никак не могло быть правдой. Все туннели ограничены либо тупиками, либо выходом на свет. Ни о чем похожем гиперчувство своего обладателя не извещало. Не могли же, в самом деле, безобидные маскеры устроить здесь переходник между двумя экзометральными порталами!

ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О МАСКЕРАХ

ОНИ СТОЯТ СГРУДИВШИСЬ И НЕ ШЕВЕЛЯСЬ

ОНИ БЕЗЛИКИ

МЫ УХОДИМ, А ОНИ ОСТАЮТСЯ И ЖДУТ

А ПОТОМ ПОЛУЧАЮТ ЗАДАНИЕ

И РОЮТ ЭКЗОМЕТРАЛЬНЫЕ ТУННЕЛИ

А ПОТОМ СНОВА СТОЯТ И ЖДУТ

ЕСЛИ ЭТО МАСКЕРЫ, А НЕ КТО-ТО ДРУГОЙ

НАМ ПОКАЗАЛИ КАРТИНКУ

И МЫ ПОВЕРИЛИ СВОИМ ГЛАЗАМ

НО СЕЙЧАС МЫ ИМ НЕ ВЕРИМ

ЗДЕСЬ НИЧЕМУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ

Он бодро топал по зыбкой поверхности трубы, все больше удаляясь от поверхности планеты. Никаких ориентиров, никаких указателей. Ни даже захудалой ариадниной нити. Если не знаешь обратной дороги, двигай вперед… Стены туннеля были сложены из влажного пористого материала, они жирно поблескивали в отсветах кристаллической решетки, которая окончательно смирилась со своей призрачной природой и торчала вдоль пути и поперек, без порядка, без смысла, ничему не препятствуя. Выпроставшийся прямо из стены Охотник некоторое время следовал параллельным курсом, точно так же не предпринимая никаких усилий задержать или, там, помешать. Перед Охотником решетка расступалась, Кратову же подобных знаков почтения не причиталось, и он без затей проходил насквозь. Эмо-фон то вовсе пропадал, то внезапно усиливался, оставаясь на все том же неизменном расстоянии. Обладай Кратов в своем нынешнем статусе полным спектром эмоций, он бы уже разозлился и даже чуточку запаниковал. Но в усовершенствованной модификации самого себя он лишь отмечал это обстоятельство маркером озабоченности и отправлял в дальний угол ментального пространства на утилизацию.

Минула вечность… Впрочем, визуальная панель на внутренней стороне шлема цинично известила о семидесяти двух минутах. Что тоже было немало.

Так вот, минула вечность, и туннель завершился долгожданным тупиком.

Если, конечно, бескрайний, как Долина Смерти, котлован мог сойти за тупик.

5

Котлован был вырублен прямо в породе, без особого тщания, наспех. Его стены хранили следы грубой обработки. Внизу, залитые красноватым пыльным светом, плечо к плечу, в затылок друг другу, насколько хватало глаз, стояли маскеры. Как и было обещано, белые, уродливые и безликие. Стояли недвижно, выпрямившись во весь рост, распустив конечности по швам. Это вызывало в памяти терракотовую армию императора Цинь Шихуанди, но в глиняных воинах можно было отыскать больше индивидуальности, нежели в этих белых истуканах, словно бы отлитых из одной формы. Их были тысячи и тысячи, конец строгой колонны по двенадцать в ряд таял в буром мареве, в силу странной оптической иллюзии круто забирая кверху. Как если бы кому-то наконец пришла в голову здравая мысль собрать всех маскеров Галактики в одном месте.

И ни малейшего отблеска чужого эмо-фона. Только едва различимый человеческий, по ту сторону котлована.

Мертвецы, не удосужившиеся упасть. А может быть, манекены в натуральную величину. Чучела, титанический труд неведомого таксидермиста. Или механизмы, переведенные в спящий режим.

Кратову предстояло пройти сквозь строй.

Несмотря на эмоциональную глухоту, отчего-то ему чрезвычайно не нравилась такая перспектива.

На всякий случай он оглянулся. Позади него тот, кто заправлял всем паноптикумом, уже воздвиг глухую стену, перекрыв ею обратный путь, который изначально, как все прекрасно понимали, никаким путем не был и уж во всяком случае не вел на поверхность. Стена выглядела внушительно, безапелляционно и непоколебимо, она слагалась из мраморных, тщательно притертых меж собою плит. Стена могла обмануть кого угодно. Только не человека, вооружившегося гиперчувством. Очередная иллюзия, адресованная единственному зрителю, который в буквальном смысле видел ее насквозь.

Звено Охотников, числом трое, возникшее из ничего, медленно и величаво проплыло над его головой, над матовыми макушками белого воинства, приняло вверх и растаяло в сумраке, что упруго клубился под незримыми сводами.

НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ

НЕ СТОИТ И ПЫТАТЬСЯ

ПРИНИМАЙ ВСЕ, КАК ЕСТЬ

ЭТА ПЬЕСА ИГРАЕТСЯ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ

ТЫ СЛУЧАЙНО УГОДИЛ В ПАРТЕР

ЭТО ПРОИСХОДИЛО ДО ТЕБЯ

БУДЕТ ПРОИСХОДИТЬ ПОСЛЕ ТЕБЯ

ФИКСИРУЙ, НО НЕ ИЩИ СМЫСЛ

ПОКА НЕТ ПРЯМОЙ УГРОЗЫ

Прямо у носков его ботинок начинался крутой уклон. Вряд ли в расчете на то, что непрошеный визитер начнет спускаться, пробуя осыпающийся грунт носком обуви, тулясь к неверной опоре, а в конце концов непременно сверзится с изрядной высоты и свернет шею. Не было в том никакого умысла. Исполнено в полном соответствии с общей идиотской концепцией здешней топологии. Ну-ну… По причине все той же эмоциональной глухоты Кратов не озаботился иронической ухмылкой, без какой в иных обстоятельствах не обошлось бы, и просто включил персональный гравигенный привод. Ступни оторвались от грунта, и он завис, будто Супермен на задании, во внутренней атмосфере Пакгауза, называть которую воздухом все же не стоило. А затем медленно, по пологой траектории спустился на дно котлована.

Теперь он стоял в узком проходе между рядами маскеров, едва не задевая их плечами громоздкого скафандра. У него был прекрасный шанс получить детальное представление о внешнем облике этой странной расы, не самой удивительной, но вполне загадочной.

У всякой разумной расы есть своя история, свой генезис. При известном усилии можно выяснить, от кого она произошла и как случилось, что именно она обрела способность к рациональному мышлению и стала доминирующей в своем биоценозе. По желанию можно даже задаться экзистенциальным вопросом, с какой высшей целью это стряслось.

В случае маскеров не было ответа ни на один из вопросов. Не говоря уже о том, разумны ли они вообще.

Экземпляр вида «общественные масочники», что находился ближе других, давал исчерпывающее представление о всей популяции. Прочие экземпляры, если чем и отличались от него, то деталями и нюансами в пределах статистической погрешности.

Вопреки описанию, сделанному Мадоном, никакого сходства с кукольной обезьяной. Вообще ни с чем, вышедшим из человеческих рук. Очень удачно, что в своей практике Кратову доводилось сталкиваться с плодами деятельности рас, во всех смыслах чрезвычайно далеких от человечества и порой вовсе лишенных того, что даже с немалой натяжкой можно было бы назвать руками. У некоторых не имелось даже щупалец… В маскерах, в обтекаемых формах их тел, в сочленениях конечностей проглядывало что-то от растений. Какой-нибудь циник… кто там в кратовском окружении может сойти за циника?.. да все тот же Уго Торрент не упустил бы внести поправку: не от растений, а от грибов. Грибы иногда выглядят весьма причудливо. Чего за грибами отродясь не замечалось, так это наклонностей к прямохождению и эмо-фона.

Мадон, помнится, несколько раз подчеркивал: у маскеров был эмо-фон, и не просто эмо-фон, а тот самый, что они слышали отчетливо и ясно, находясь возле «гиппогрифа». Но внутри Пакгауза было мертво и тихо. Лишь белый шум, пронизываемый информационными пакетами нечитаемого содержания. И слабая тень человеческого присутствия. Как если бы люди, источники эмо-фона, спали или были больны. Мадону могло померещиться. В том перевозбужденном состоянии, когда ему чудесным образом удалось обмануть свою стражу, без скафандра преодолеть несколько миль по снежной целине и добраться до корабля, он свободно мог перепутать реальность и бред. Хотя по нему не скажешь, что он сколько-нибудь серьезно утратил здравомыслие. Скорее наоборот: Мадон действовал трезво, холодно, расчетливо, не отвлекаясь на переживания и спекуляции. Что называется: кто бы мог подумать…

Так вот, возвращаясь к маскерам. Если приглядеться, на тусклом белом хитине, покрывавшем их тела от ступней до остроконечных, как яйцо, макушек, можно было разглядеть бороздки, щербинки и оспинки. Туловище в форме неправильного, чуть сплюснутого вдоль вертикальной оси цилиндра, составляло половину роста взрослой особи (младенцев-маскеров никто не видел, и насчет того, как они воспроизводили себя, существовала лишь пара-тройка бестолковых гипотез скорее юмористического свойства, нежели научного). Верхние конечности расслабленно свисали едва ли не до коленных суставов, что, вероятно, и сообщило их облику в глазах Мадона прихотливое сходство с приматами. У маскера, что был к Кратову ближе других, на левой руке наличествовало четыре пальца, на правой – шесть, признаков травмы не усматривалось, из чего следовало, что либо в данном случае эволюция сочла за благо и далее следовать тропой абсурда, пренебрегши экономичным принципом осевой симметрии, кстати говоря – даже в земных условиях не универсальным, либо на маскерах любое повреждение заживало и затягивалось, не оставляя следов. Что опять-таки вполне объяснялось специфической природой внешних телесных покровов.

И, конечно же, маска, пресловутая маска вместо лица, то есть гладкая поверхность без малейшего признака органов чувств. Что действительности, по словам исследователей, не соответствовало: именно эта белая гладь и была комбинированным органом восприятия окружающей среды, где фоторецепторы широкого спектра располагались вперемешку с хеморецепторами всех видов. Собственно говоря, очаги зрительного и осязательного восприятия у маскеров были рассеяны по всей поверхности кожного покрова, кое-где причудливо соседствуя с аналогом «боковой линии» рыб и земноводных. Из чего следовало, что видеть, чувствовать и откликаться на волновые колебания среды маскеры умели всем телом. Но сейчас они держали строй. Строго, недвижно и равнодушно.

Никаких эмоций. Никаких читаемых изменений электромагнитного поля, которые можно было бы интерпретировать как тени мыслительного процесса, протекающего внутри многотысячной коллекции единообразных, с минимальными отклонениями отлитых из одной формы яйцевидных черепов.

Кратов одолел уже изрядное расстояние, то взлетая, то сбиваясь на бег. Белые манекены не проявляли к нему никакого интереса. Но что-то беспокоило его, мешая ровному, математически выверенному току мыслей. «Беспокоило» все же было избыточно сильным выражением… Нет, какая-то мелкая заноза сидела в мозгу, и мыслям в своем течении приходилось ее обтекать. Комариный писк в ушах, на самой границе слышимости. Тонкий, непрерывный, раздражающий – не настолько, чтобы вывести из равновесия или привлечь внимание. Он просто был, и этим все ограничивалось.

СТОИТ ЛИ МНЕ ОБ ЭТОМ БЕСПОКОИТЬСЯ

ТЫ ЖЕ НЕ ОЖИДАЛ НАЙТИ ЗДЕСЬ ТИШИНУ

ПРОСТО ПРЕДАЙ ЗАБВЕНИЮ

Мимоходом Кратов обратил внимание на конечности очередного маскера. Шесть пальцев на правой и семь на левой, причем один противопоставленный. Пища для размышлений… или тоже предать забвению?

Человеческий эмо-фон в конце пути. Рваный, смазанный, нездоровый.

«Надеюсь, с вами все хорошо, парни, – подумал Кратов, вовремя успев отпихнуть услужливое гиперчувство. Ему было важно осмыслить это в обычном своем человеческом режиме. – Если вы пострадали, если с вами обошлись дурно… лучше бы всего этого не случилось».

На какой-то миг ему удалось разделить слипшийся в бессвязную нескладицу эмо-фон на источники.

Результат его сильно озадачил.

6

Проход в толще камня, разумеется, выглядел бесконечным, каким же еще.

Возможно, в какой-то момент Кратов утратил контроль над временем, но где-то на задворках его усиленного разума тикал таймер. Уж что он там отсчитывал, судить было сложно, но по первому же требованию сообщено было, что с момента проникновения в Пакгауз минуло девять часов пятнадцать минут. Скорее, даже пролетело, потому что ни усталости, ни голода, ни иных физиологических последствий Кратов не испытывал. Его не оставляло ощущение, радостное и пугающее одновременно, будто он сейчас живет в ином темпе, нежели реальный мир. И это обстоятельство делает его невидимым или по меньшей мере неуязвимым для естественных обитателей подземного сооружения. Поэтому, по второму уже требованию, внутренний таймер известил его, что он выбрался из котлована маскеров сорок восемь минут назад, а внутренний шагомер присовокупил, что за это время он с грехом пополам, шарахаясь и опираясь о стены, совершил пять тысяч семнадцать шагов и одолел чуть больше двух с половиной миль. Временами навстречу из сумрака всплывала фигура маскера и двигалась навстречу неверным шагом, будто бы вслепую. Чтобы не столкнуться нос к носу, вернее, к тому пустому месту, где у маскера мог бы находиться нос, Кратову приходилось изо всех сил вжиматься в стенку. Однажды ему померещилось в согбенных статях бредущей навстречу белой куклы неожиданное сходство с человеком в скафандре. С чего бы таковому сходству вдруг быть? Разве что здесь, в глубине инопланетных руд, кто-то играл с ним в какие-нибудь странные дразнилки.

Теперь Кратов стоял посреди пустого, грубо вырубленного в породе искусственного грота, щурился от непривычно яркого света, что был рассеян в холодном мертвом воздухе мириадами неощутимых самосветящихся нитей, и пытался понять, что это значит: три источника человеческого эмо-фона вместо ожидаемых двух.

Перед ним в обе стороны простиралась гладко отполированная стена черного, с искристыми вкраплениями и прожилками, камня. В стене через равные промежутки устроены были в несколько ярусов овальные ниши. Это удивительным образом напомнило Кратову внутренний двор театра-музея безумного гения Сальвадора Дали в Фигерасе (насчет подлинности безумия оценки исследователей расходились, и сама гениальность будила в Кратове большое недоверие, но его мнения на сей счет никто не спрашивал), только вместо золотых античных статуй в каждой камере недвижно застыли маскеры. В какой-нибудь нелепой позе, сидя по-турецки, а то и свернувшись клубочком. Светящиеся нити сплетались вокруг тускло отблескивавших тел в паутинные тенета. Краем глаза он уловил движение, развернулся всем корпусом, и ствол фогратора следовал за взглядом. Из дальней ниши свесились длинные вялые конечности… показалась безликая бликующая башка в облаке нитей… длиннопалая кисть (левая рука, пальцев было шесть) слабо и неуверенно пошарила в поисках опоры… подавшись вперед, маскер вывалился на каменное дно грота… шлепнулся мягко, упруго, словно резиновый мешок, едва ли не подпрыгнув… переместился на колени, как бы приходя в чувство, помотал головой и трудно, по-стариковски выпрямился… негнущимися ногами сделал первый неловкий шаг, поймал равновесие и уже почти уверенно потопал в проход к котловану.

ЭТО ИНКУБАТОР

ОНИ ЗДЕСЬ РОЖДАЮТСЯ

МНОЖАТСЯ, КАК КОПИИ С ОРИГИНАЛОВ

СКОРО ИХ СТАНЕТ ДОСТАТОЧНО

ЧТОБЫ ВЫЙТИ НА СВЕТ

ЗАХВАТИТЬ ПЛАНЕТУ

ЗАЧЕМ ИМ ПЛАНЕТА

ОНИ НЕ СКАЖУТ

ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ АВТОМАТЫ

ИЛИ АРМИЯ

ТОЛЬКО НЕ ТЕРРАКОТОВАЯ

НО У НИХ ДОЛЖЕН БЫТЬ ИМПЕРАТОР

СЛИШКОМ БЕСПЕЧНЫЙ ДЛЯ ЗАВОЕВАТЕЛЯ

ТАКОЕ ТОЖЕ СЛУЧАЕТСЯ

Губчатый материал, выстилавший стенки ниш, слабо светился. Свет был красноватый, с лиловым оттенком, и это придавало белым скрюченным фигурам внутри несколько игрушечный вид. Кратов шел вдоль стен Инкубатора, прислушиваясь к бледному человеческому эмо-фону, настолько слабому, что мог бы запросто миновать источник и не заметить. Иногда ему приходилось подтягиваться на руках, чтобы заглянуть в ниши верхних ярусов; на его везенье они по большей части пустовали. Комариный писк то усиливался до раздражающего, то пропадал вовсе, словно у него тоже был свой невидимый источник, который находился в постоянном хаотическом движении – какой-нибудь убогий сканер системы наблюдения, сляпанный наспех, без соблюдения эргономических канонов, просто чтобы был. Скоро он обнаружил, что в подсветке ниш существовала простая система: красноватым отмечены были инкубационные камеры, из которых вызревали новые маскеры, и таких было большинство; часть камер была темна, не то по причине дефектов, не то восстанавливалась после акта воспроизводства; камеры с прототипами мерцали бирюзой, их было всего ничего.

И в трех находились люди.

«Ну вы себе и подыскали образчики!» – мысленно подивился Кратов.

Тайна встреченного в проходе маскера парадоксальных гуманоидных статей раскрылась во всей своей неприглядности.

Что ж, одной загадкой меньше.

7

Так оно обычно и случается.

Ввязываешься в предприятие, которое одному не по силам.

Но – в предприятие, где есть место лишь одному. Потому что справиться с ним не сможет никто, кроме тебя. (Неплохо было бы, конечно, обзавестись идентичным двойником, но кто даст гарантию, что в критические минуты они не начнут пихаться локтями?!)

Из всего экипажа «Тавискарона» только он, в одиночку, оснащенный дополненным сознанием, мог преодолеть весь путь от поверхности, сквозь головоломки Пакгауза, до Инкубатора. Без пальбы во все стороны из фогратора, без взломанных стен и взорванных дверей.

Хотя, возможно, для фогратора не пришло еще время.

Три человека в тяжелых скафандрах. С большой долей вероятности обездвиженные, погруженные в гибернацию. Что сэкономило бы похитителям усилия и позволило беспрепятственно тиражировать грубые копии для своих зловещих целей. И всемерно осложнило бы Кратову задачу. Что еще хуже, подключенные к местной варварской системе жизнеобеспечения, чтобы поддерживать минимум необходимых функций. В каковой минимум вряд ли входила мозговая активность.

Влачить на себе три бесчувственных тела сквозь лабиринты Пакгауза, смутно представляя себе обратный путь. Преодолевая котлованы, ущелья и урочища, словно бы нарочно устроенные для того, чтобы отбить всякую охоту к побегам. Не имея возможности вызвать подмогу… С таким в одиночку не справиться.

Здесь не помешала бы добрая спасательная операция. Высадить пару-тройку тяжелых блимпов с энергонасыщенными сервомехами и крутыми парнями в легкой броне. Накрыть базу куполом изолирующего поля. Снести с поверхности все лишние строения, просканировать зону спасения до границы мантии. Пробить ствол до камеры с заложниками. Нырнуть в гравитационном модуле на самое дно с оружием, глушилками и генераторами защитных полей. Обязательно с медиками-экстремалами! И, не обращая внимания на нервические эволюции Всадников, суету Охотников, брожение в толпах маскеров и прочие особенности внутреннего убранства, спасти всех.

Организовывать такую операцию – сплошное удовольствие. А уж руководить ею!.. Хотя в определенный момент тебя, скорее всего, вежливо попросят заткнуться и не путаться под ногами, поскольку в подобных миссиях каждый солдат знает свой маневр лучше всякого генерала.

Так надлежало бы поступить в обычной ситуации, в открытом космосе, при поддержке и в окружении дружественной инфраструктуры Галактического Братства.

А не внутри тесного, искусственно замороченного шарового скопления с его повадками идеального черного ящика. Нет, скорее черной дыры: внутрь проникнуть еще есть шанс, а сообщить о себе наружу нет ни малейшей возможности.

Выбор вариантов поведения был невелик.

Бросить все как есть и уносить ноги, в слабом расчете выбраться на поверхность и все же как-нибудь да позвать подмогу. Вариант во многих отношениях рискованный, неприличный и потому неприемлемый.

Либо делать то, зачем явился. Выполнять спасательные мероприятия, стиснув зубы, заткнув рот здравому смыслу и гоня прочь рефлексии о возможном фиаско.

Вначале Кратов освободил командора Элмера Э. Татора.

Это было рациональное решение: Татор, с его гипертрофированной ответственностью за благополучие экипажа и миссии, вначале станет действовать, а уж после задавать вопросы. При условии, что он будет способен на то и на другое.

К скафандру командора тянулись мириады разноцветных нитей, особенно много их собралось возле шлема. Да, в теории нити могли проникнуть в нервную систему, в важные органы, установив некое сосуществование паразитического свойства. Либо высасывать жизненную энергию, либо подпитывать ею. Да, в их скоплении был некий резон. Да, было опасно.

Кратову ничего не оставалось сделать иного, как в очередной раз мысленно укорить себя за то, что втянул парней в авантюру, и единым взмахом, подчистую смести паутину со скафандра.

Он вытащил Татора из камеры и придал ему сидячее положение. Индикаторы скафандра едва тлели, указывая на дефицит энергоресурсов, но биометрические показатели выглядели пристойно. Что вполне соотносилось с интенсивностью эмо-фона… Кратов постучал пальцем по прозрачному забралу шлема. Легонько встряхнул за плечо.

Татор разлепил тяжелые веки.

– Плохой сон, – сказал он ясным голосом.

– Неужели? – попытался возразить Кратов.

И поразился безобразному ультразвуковому писку, вырвавшемуся из глотки.

Татор таращился на него мутными непонимающими глазами.

ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ РАЦИОГЕНЕНЕЗА

БЫСТРО МЫСЛИШЬ, БЫСТРО ЖИВЕШЬ

ПОДОЗРЕВАЛ, ЧТО ЖИВУ В ИНОМ ТЕМПЕ

ЧТО УБЕРЕГЛО ОТ СЛОЖНОСТЕЙ НА ПУТИ

ЖАЛЬ, НО ПОРА ПРЕКРАТИТЬ

ПОДУМАЙ ДВАЖДЫ

ОДНОЙ ОШИБКОЙ БОЛЬШЕ, ОДНОЙ МЕНЬШЕ

ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

МЕНЯ УЖЕ НИЧЕМ НЕ УДИВИТЬ

НЕ БУДЬ ТАКИМ САМОУВЕРЕННЫМ

Я УЖЕ РЕШИЛ

СТАНЕШЬ МЫСЛИТЬ, ДЕЙСТВОВАТЬ, РЕАГИРОВАТЬ, КАК ЧЕЛОВЕК

МЕНЯ УСТРОИТ

ЭТО СКУЧНО

Я ВООБЩЕ СКУЧНЫЙ ТИП

БОЛЬШЕ НЕ СМОГУ ТЕБЯ ПОДДЕРЖАТЬ

СТОП. КОНЕЦ. ФИНИШ.

НА ЭТОМ ВСЁ.

«Была без радостей любовь, – с неожиданным хладнодушием подумал Кратов. – Разлука будет без печали».[15] Это была его собственная, ни с кем сторонним не разделенная мысль. Как-то уж слишком легко и быстро он вернул цельность своей личности.

– Пора выбираться, командор, – сказал Кратов обычным, слегка перехваченным голосом.

«Если бы я верил в бога, – подумал он, ощущая себя в собственном сознании непривычно одиноким, – то знал бы, кого благодарить».

И отключился.

8

…Он стоял перед зеркалом. Ничем иным нельзя было объяснить присутствие прямо перед собой, на расстоянии протянутой руки, усталого двухметрового громилы с поникшими плечами, с затравленным взглядом запавших светлых глаз, с непримиримым выражением на тяжелой небритой физиономии. Примерно так он и должен был выглядеть сейчас, переживший все, что выпало на его долю, придавленный грузом ответственности за благополучие людей и за успех миссии. Впрочем, было и отличие. Здесь, в иллюзорной реальности сна, он все еще оставался в скафандре с поднятым забралом, а по ту сторону зеркала на нем были траченные временем джинсы и темная куртка из водоотталкивающего материала, излюбленный партикулярный комплект. Он едва сдержался, чтобы не проверить, реальна ли незримая преграда, что отделяет его от себя самого. «Мы одинаковые, – сказал Зазеркальный. – Но ты сейчас в настоящем, а я в нашем прошлом. И, если повезет, в будущем». – «Прошлое мне известно. А какие вести из будущего?» – «Не будь таким самоуверенным. Ты ничего не знаешь о прошлом, кроме собственных интерпретаций. Да и те не всегда основаны на точных сведениях». – «И все же с прошлым я как-нибудь разберусь. Найду время, уточню вводные данные и, возможно, кое-что переосмыслю». – «Разве не за этим тектоны вернули тебя на Землю?» – «Как обнаружилось, не за этим. Точнее, не только за этим». Зазеркальный усмехнулся. «Ты не использовал прекрасный шанс во всем разобраться, – сказал он. – Попусту потратил время. Шлялся по матушке-Земле, наслаждался красотами… и красотками. И не связал ни единой разорванной нити». – «Так уж ни единой! Кажется, вся Галактика сошлась во мнении, что я вырулил на финишную прямую, и, затаив дыхание, ждет, чем все закончится». – «Ну да, ты вернул себе рациоген». – «Еще нет. Не вернул». – «Ах, это вопрос самого короткого времени… Но ведь ты должен понимать: ничего еще не закончено. Ну, прочтешь ты „длинное сообщение“, склеишь разбитую тарелку. Что ты станешь делать с прочтенным?» – «Мне бы твою уверенность! Впрочем, ты из будущего, ты уже и так все знаешь… Да только часть осколков от тарелки пропала безвозвратно». – «Глупости, – отмахнулся Зазеркальный. Для отражения он выглядел чересчур заносчивым. – Все осколки на месте. Их даже больше, чем нужно, Фокус в том, что они разбросаны дальше, чем ты думаешь». – «Куда уж дальше-то… Я и без того забрался туда, где меня быть не должно». – «Все потому, что ты живешь одним лишь настоящим временем. За будущее не поручусь, оно скрыто в тумане вариативности. Но прошлое – прошлое! – беспрестанно шлет тебе весточки в надежде, что ты раскроешь глаза пошире и прочтешь хотя бы одну. У тебя на руках все ключи. Тебе талдычат, долдонят и тешут кол на голове, как нерадивому ученику. А ты уперся, заладил: рациоген, „длинное сообщение“… Это лишь инструмент. Новый ключ к новой двери. Но что за дверью? Ты догадываешься?» – «Нет. И никто не догадывается. Даже тектоны». – «Оставь тектонов в покое. Они догадываются. Но не готовы к этому. Потому и выдумали сказочку про Хаос, который отметил тебя и весь экипаж „гиппогрифа“ своим взглядом в экзометрии. Они так и не рассказали тебе всей правды». – «Может быть, я и не захотел бы ее знать, всю правду. Может быть, мне и той ее части, что я уже знаю, хватит на всю жизнь…» – «Нет таких событий, которые способны заполнить целую человеческую жизнь. В особенности твою». – «И твою, кстати». – «Ну да, – усмехнулся Зазеркальный. – Я же и есть ты. Но видишь ли, в чем дело… Помнишь Амриту?» – «Долго не забуду». – «Это был дубликат одной из тех весточек, что шлет тебе собственное прошлое. И ты по своему обыкновению не прочел ее. Когда уже ты научишься читать? Когда наловчишься связывать разорванные нити?» – «Когда уже ты перестанешь темнить? – передразнил он. – Можешь сколько угодно прикидываться мной, но я никогда не питал наклонностей к неконтролируему нагнетанию тумана!» – «Любитель простых решений для сложных проблем, – хохотнул Зазеркальный. – Но ты прав: я не ты. Я остался на „гиппогрифе“ в 125 году. Внутри мертвой металлокерамической коробки, обреченной до скончания времен падать сквозь экзометрию». – «Но мы вернулись! – выкрикнул он с отчаянием в лицо самому себе. – Вернулись!» – «Нужно было, чтобы мы вернулись, – печально покивал Зазеркальный. – Чтобы не повторить предыдущей ошибки. Вселенная не обязательно гетерогенна. Поэтому ты сейчас там, где ты есть и где тебя, как справедливо замечено, быть не должно. А я остался там, откуда не должен был вернуться». – «Значит, ты – не я? – спросил он с отчаянием. – Ты – не я?!»

…Чей-то знакомый голос пробивался к нему сквозь пелену вещего сна:

– Не валяй дурака, Кон-стан-тин, тоже нашел время спать. И не притворяйся, будто ты без чувств, я прекрасно слышу твой ровный здоровый храп. Что за место такое заколдованное: все норовят уклониться от исполнения служебного долга и уснуть!..

9

Едва открыв глаза, Белоцветов попытался рассказать, что именно ему приснилось. По его словам, сон был серый, сюжетный и довольно унылый, картинка шумела и прыгала, как на старой кинопленке.

– Самое противное, – сипел он пересохшей гортанью, часто прикладываясь к трубочке с питательной жидкостью от щедрот системы жизнеобеспечения скафандра и морщась, – что я в происходившем практически не участвовал. Стоял в сторонке бревно бревном и тупо таращился, хотя руки жутко чесались все разобрать, собрать заново и хоть как-то наладить…

– Потом, потом, – отмахивался Татор. – Что вы помните последнее перед тем, как уснуть?

– Решительно все! – воскликнул Белоцветов и поперхнулся. – Черная дыра, которая жует без разбору…

В это же время Кратов приводил в чувство Мадона, хотя и сам все еще чувствовал себя опустошенным, как будто из него вынули половину того, что идеалистически настроенные персоны обычно называют душой.

– Монраше, – сказал он. – Белый монраше.

– Кто вам донес? – вяло насторожился Мадон. – Имею я право на личные пристрастия?.. Ну да, литровая емкость, я специально припрятал ее в охлаждаемой секции каюты на случай, если понадобится отметить какое-нибудь важное событие. Вы что, выпили его в мое отсутствие?!

О том, кто же сейчас находился на корабле под личиной Мадона, страдавшего секторными провалами в памяти, утратившего навыки обхождения с «архелоном», что за человек, вернее – что за существо, неотличимое от человека ни внешне, ни на ментальном уровне, с какой целью и какие это могло повлечь последствия, Кратов старался не думать. Сейчас важно было добраться до корабля. И уже тогда задавать неприятные вопросы.

Если будет кому их задавать.

Они стояли возле Инкубатора, собираясь с силами, слегка подкачиваясь стимуляторами из внутренних запасов, чтобы вернуть мышечный тонус и ясность ума, и с тревожным любопытством озирались. Даже Кратову, которому здесь ничего вроде бы не было в новинку, все виделось в новом свете. Эффект сверхразумности давал возможность различать множество мелких деталей и сильно отвлекал на обработку информации. Но его не стало, и камень обернулся камнем, а не сочетанием щербинок, вкраплений и химических формул, переплетения светящихся нитей рассеялись, отступив за пределы оптического восприятия, и только маскеры остались тем, чем были: уродливыми куклами, трехмерными шаржами на вертикальных гуманоидов.

– Каковы наши действия, Кон-стан-тин? – спросил Татор уже обычным деловитым голосом.

– Двигаемся вперед, по возможности не привлекая внимания. Ведем себя осмотрительно. Экономим ресурсы.

– Вы что же, не знаете обратной дороги? – сварливо осведомился Мадон.

– В общем, нет, – без большой охоты признал Кратов. – Меня, как и вас, какое-то время тащили по воздуху.

– И вы тоже видели черную дыру? – оживился Белоцветов.

– Не было никакой дыры. Но я был в полном сознании, обнаружил много интересного и… вряд ли нам это поможет.

– Звучит вдохновляюще, – проворчал Мадон. – А мы совершенно беззащитны…

Кратов молча похлопал по «смаугу», притороченному к поясу.

– Ага, – быстро сказал Белоцветов. – Значит, старина Брандт на борту, но решил расстаться со своим дружком.

– Я все искал повод спросить, – смущенно признал Татор. – Как там они… Что весьма глупо характеризует меня, как командира корабля.

– Но ведь большого повода для беспокойства не было, не так ли? – мстительно заметил Кратов.

Инженеры переглянулись, неуклюже качнув шлемами, а командор, деликатно откашлявшись, произнес:

– Мы сочли, Кон-стан-тин, это обстоятельство второстепенным и не заслуживающим твоего внимания. В конце концов, среди нас нет ни метарасистов, ни гомошовинистов…

– В экипаже у Декстера Цао оба пилота тоссфенхи, и никто им в нос не тычет, – сказал Белоцветов.

– А у Галилео Бруно второй пилот так и вовсе женщина, – буркнул Мадон.

– Все же стоило сказать, – отрезал Кратов. – Тому, кто вытаскивал мертвые тела из-под снега, это знание не помешало бы. – Он вдруг вспомнил, как удирал с поля боя во все лопатки, и подумал, что здравый смысл и трезвый расчет все же недостаточно оправдывают такое поведение. – Впрочем, предлагаю отложить разбор полетов до лучших времен.

– Смотрите! – вдруг закричал Белоцветов шепотом, тыча пальцем перед собой.

Мимо них на подсекающихся ногах проковыляла нелепая фигура. Так мог бы выглядеть крупный человек в скафандре высшей защиты модели «галахад», если бы его облили с головы до ног растаявшим сливочным мороженым.

– Да ведь это я! – воскликнул Белоцветов рыдающим голосом.

Все глядели на него, ожидая самой неприятной шоковой реакции на неожиданное зрелище сверх всего ранее пережитого.

– Наконец-то хоть для кого-то я стал образцом для подражания! – объявил Белоцветов с потешной гордостью. – Что, завидно?

Общий выдох облегчения был ему ответом.

10

Обратный путь обещал быть насыщенным событиями.

Расчетливо увязавшись за новорожденным маскером, они вступили в проход, что вел к котловану. Дабы ненароком не обогнать невольного поводыря, идти приходилось гуськом, след в след. В какой-то момент Кратов услышал, что Белоцветов мурлычет под нос детскую песенку, что-то вроде: «Мы длинной вереницей… пойдем за синей птицей…» Ему стоило некоторого усилия сдержаться и не потребовать тишины в эфире. Здесь никто не мог их услышать. Командор шел впереди, инженеры топотали посередине, а Кратов завершал шествие, не выпуская из виду сутулую спину Мадона. Маскер, не уделявший незваным попутчикам ни малейшего внимания, иногда останавливался, словно бы переводя дух, медленно вращал цилиндрической головой, а затем внезапно припускал с удвоенной скоростью. Предугадать его намерения не было никакой возможности.

– Ну вот опять! – ворчал Мадон. – Что ж ему нормально не идется!..

– Это его дом, – рассудительно замечал Татор. – А он даже не успел толком обжиться.

– Не пытайтесь понять нечеловеческую логику, – глубокомысленно витийствовал Белоцветов. – Особенно когда ее нет вовсе! Не так ли, Консул?

Кратов машинально кивал и уже погодя соображал, что никто не видит его кивков.

Что-то с их маскером было неправильно. Как если бы механизм, ведавший бесконечным репродуцированием копий, на этом экземпляре дал необъяснимый сбой. Маскер явно не торопился воссоединиться с популяцией. Спотыкался на ровном месте, застывал с поднятой ногой, беспокойно крутил башкой и в конце концов остановился вовсе. Остановились и люди.

– Что происходит? – шепотом спросил Татор.

– Ему не нравится, – проронил Кратов.

– Мы не нравимся?! – удивился Белоцветов.

– Персонально против тебя, – язвительно промолвил Мадон, – он ничего иметь не может. Ты же ему как брат, хотя бы даже и двоюродный.

Кратов собрался было пояснить, что маскеру, вероятнее всего, не по душе их привязчивость, что он был бы не прочь отделаться от эскорта, его поведение чрезвычайно напоминает реакции автомата на раздражители, пребывающие вне пределов восприятия встроенными рецепторами, когда что-то нарушает целостность представлений о внешней среде, а что – понять невозможно, поскольку сама возможность существования раздражителей подобного класса не предусмотрена главной программой, и что инженеры должны понимать это лучше кого бы то ни было… Но не успел.

Маскер обернулся.

Стоявшему позади него Тагору почудилось, будто на выпуклой белой поверхности, что заменяла маскеру лицо, вспыхнул один огромный зеленый глаз. Его взгляд прожигал насквозь, нанизывал на огненное копье, и он был исполнен вселенской ненависти.

Командор отшатнулся, едва не повалив Белоцветова, которому тоже перепало от этого взгляда.

На них обрушилась волна чужого эмо-фона.

«Вы здесь чужие. Вас не должно здесь быть. Вас слишком много. Вы только мешаете. От вас один вред. Нужно от вас избавиться».

Кратов обхватил голову руками и опустился на колени. Выдержать стоя такой напор враждебных эмоций было невозможно.

Маскер пятился от них, пригнувшись и растопырив многопалые конечности.

Это не было бегством. Отступая, он тянул людей за собой, с кончиков его пальцев струились знакомые уже цветные нити, но на сей раз они были осязаемыми и очень прочными на разрыв, сплетаясь в просторную и неодолимую ловчую сеть.

Подошвы ботинок скребли по запорошенному серой пылью камню.

Мадон совершенно запутался в тенетах и прекратил сопротивление, не переставая шепотом сквернословить. Белоцветов же попытался налечь на сеть всей своей немалой массой, и теперь его без затей влекло по грунту едва ли не вверх ногами.

– Кон-стан-тин! – прошипел сдавленным голосом Татор. – Кажется, у тебя кое-что припасено на подобный случай…

«Вам конец. Вам конец. Вам конец».

Узкий проход внезапно распахнулся вширь и ввысь, неодолимая тяга прекратилась, сеть распалась, красиво наполнив темную пустоту светящейся пылью.

Кратов опрокинулся навзничь. Его взору открылась черная высь, располосованная неровными каменными ребрами и проколотая шипами хрустальных сталактитов, в которых плясал неверный желтоватый свет.

«Красиво, черт возьми», – подумал он.

Ему вдруг расхотелось подниматься. Все равно ничего хорошего впереди не предвиделось. Лежать бы так вечно и любоваться на переливы желтых светляков. «Что я тут делаю? Что потерял в этой галактической глуши? Половину жизни гоняюсь за призраками собственного прошлого и до сих пор не уверен, чего добьюсь в результате. И в особенности, что ждет впоследствии, когда падуг все засовы и откроются все двери.

Мое место дома, в семье, в ожидании рождения дочери. Там я нужен, там главный смысл бытия. Или нет? Этот последний сон… Амрита как очередная весточка… Вселенная не обязательно гетерогенна… то есть принцип уникальности сложного объекта отвергается… Что все это значит? А вот что: надлежит как можно скорее выбираться из этого склепа. И не тянуть с засовами и дверьми. И без того эта история безумно затянулась. Настолько, что все, кто был причастен, либо умерли, либо утратили к ней всякий интерес. Один я копошусь, как лягушка в молоке… Вот еще что: если я прямо сейчас не встану, то не встану уже никогда, а это безответственно, неприемлемо и… как там говорил Татор… глупо характеризует меня, как генерального фрахтователя».

До него донесся исполненный трудно скрываемого сарказма голос командора:

– Понимаю, что не ко времени. И не горжусь тем обстоятельством, что вынужден постоянно апеллировать к тебе, вместо того чтобы самому принимать решения.

– Да-да, я совершенно собран и готов действовать…

Кратов оперся о чью-то руку и с трудом поднялся на ноги. Он чувствовал себя двухсотлетним стариком. Из него никак не уходила болезненная пустота, и нечем ее было заполнить. Рациоген, если и не пожрал целиком, то ополовинил его душу.

– Где наш маскер?

– Слился с коллективом, – ответил Белоцветов с неестественным весельем. – Потрясающе! Никогда не думал, что увижу такое. Приятно сознавать, что среди этого сливочного воинства есть и частица меня. Да вы сами полюбуйтесь, Консул.

Они стояли, сбившись в кучку, тяжело дыша и тревожно озираясь. Перед ними в призрачном освещении, добавлявшем безумия картинке, бесшумно и слаженно маневрировали полчища маскеров. В их запутанных эволюциях угадывалась система. Над движущимися порядками циркулировали звенья Охотников. Путь к выходу из котлована был полностью перекрыт. Давление агрессивного эмо-фона не ослабевало, но, как обнаружилось, и к такому можно было привыкнуть.

– У них ведь не получится нас запугать? – с надеждой спросил Мадон.

– Поверьте, они напуганы сильнее нашего.

– Так давайте же их успокоим. Как там у вас, ксенологов, делается… Эй! Мы никому не желаем зла. Мы пришли с миром.

– Не валяйте дурака, Жан-Жак… э-э… – сказал Кратов. – Это автоматы. Кодекс о контактах не предусмотрен их программой.

– То-то я гляжу… – сказал Мадон недобро. – Но, с другой стороны, как автоматы могут быть напуганы?!

– Дружок, я сам видел, как ты гонялся за чрезвычайно напуганным киберуборщиком в техническом отсеке, – вполголоса сказал Белоцветов.

– Красиво!.. – внезапно исторг Татор.

Некоторое время все пытались усвоить эту простую мысль и, возможно, даже найти в перемещениях жирно отсвечивавших белых фигур хотя бы какой-то эстетический момент. Но, похоже, никто, кроме доблестного командора, в том не преуспел, даже Кратов, еще несколько минут назад зачарованный было переливами сталактитов, но теперь от наваждения совершенно избавившийся. Белоцветов потерянно развел руками, Мадон недоверчиво отхмыкался, а Кратов, тяжко вздохнув (его все еще не оставляла соблазнительная мысль улечься где стоял и на все махнуть рукой), сказал:

– Что ж, будем прорываться.

– С боем? – уточнил Татор.

– Если придется.

– Быть может, они испугаются, когда мы на них попрем всей толпой, – без большой надежды предположил Мадон.

– Мы такие страшные, – сказал Белоцветов с громадным сарказмом.

– Я первый, – сказал Кратов сквозь зубы. – Остальные за мной. Постарайтесь не отставать, что бы ни происходило. И ни в коем случае не теряться. – Не сдержавшись, добавил: – Особенно вы, Мадон.

– Почему именно я вдруг должен потеряться? – сердито вопросил тот. – Я что, по-вашему, слабое звено?!

– Не слабое, – успокоил его Белоцветов, – а наиболее ценное.

– Какой-то вы странный, Консул, – проворчал Мадон, остывая. – Не адекватный самому себе.

«Может быть, стоит сказать? – подумал Кратов. – Слишком уж много у нас накопилось секретов друг от друга. Нет, не стоит. Вот если выберемся… или, наоборот, если шанс выбраться будет у кого-то одного, и этим одним окажусь не я…»

– Мы в странном месте и в странное время, – сказал он вслух. – А вы хотите, чтобы я вел себя как обычно.

– Пожалуй, соглашусь, Кон-стан-тин, – дружелюбно сказал Татор. – Я тоже обратил было внимание. Но теперь вижу: мы не вправе требовать от тебя подобного подвига здравомыслия.

– Тогда вперед, – сказал Кратов и двинулся прямо в самую гущу маскеров.

Слаженные порядки на мгновение расстроились. Словно бы некий коллективный разум, управлявший всем подземным воинством, и впрямь, как рассчитывал Мадон, опешил от внезапного натиска пришельцев и заколебался в выработке приемлемой тактики. Но нерешительность очень скоро сгинула. В конце концов, фактор неодолимой силы никто еще не отменял, а в условиях подавляющего своей численностью и, что важно, возобновляемого тактического ресурса напрашивался самый естественный выбор линии поведения: зажмуриться и сомкнуть ряды.

Жмуриться маскерам было нечем, поэтому они просто сомкнули ряды.

Давно забытое чувство: позади тупик, отступать можно только вперед. И неважно, кто перед тобой: осатанелое стадо пантавров, боевые машины эхайнов, все черти ада во главе с Сатаной. Огненные струи по венам, комок огня в груди, клубящийся протуберанец в голове.

И фогратор в руках.

Все уже было однажды.

И всегда плохо заканчивалось.

Но имелась разница: здесь, в странном месте и в странное время, он был не один.

Это облегчало выбор.

Кратов выдохнул сквозь стиснутые зубы и вскинул фогратор.

11

Пространство подземелья наполнено было звуками. Непрестанный сверлящий уши писк неизвестного происхождения. Хруст щебенки под ступнями маскеров. Шорох от проносившихся над головами Охотников.

И, конечно же, эмо-фон.

Спереди – волна ненависти: «Вам тут не место. Вам конец».

Позади – обычная человеческая растерянность: «Вот только не нужно устраивать бойню. Нет, должен быть иной выход. Только не это».

И вдруг все прекратилось.

Но за мгновение до того словно бы коротко и весомо пророкотал гонг. Неслышимый для неподготовленного уха. Но у Кратова все органы чувств были обострены длительным присутствием наведенной сверхразумности и еще не успели до конца отойти. Откуда здесь было взяться гонгу?.. Он едва не спросил: «Вы слышали?» Конечно же, нет. Слышал только он, для него этот звук и предназначался.

А еще для маскеров. Как собачий свисток для своры борзых.

Белая непреодолимая стена распалась на две равных половины. Расторопно и деловито, подчиняясь непостижимым внутренним программам, маскеры отшагнули каждый в свою сторону и там застыли. Вновь сделались тем, за что их всегда и принимали: сборищем причудливых неосмысленных кукол.

– «…и сделал море сушею, и расступились воды»,[17] – пробормотал Татор. – Что дальше, Консул? Хотя, кажется, я уже спрашивал это несколько раз.

Обычно он не звал его Консулом. Всегда строго-уважительно по имени и разделяя слоги отчетливыми паузами. Но что-то изменилось.

Неужели из-за фогратора?

Кратов посмотрел на оружие, нужда в котором, кажется, отпала. Хорошо лежит в руках. Держал бы так и держал… С невыразимым сожалением он спровадил «смауг» на пояс.

– Неужели нам удалось их напугать? – шепотом спросил Мадон. – Кто-то говорил, что с автоматами такое не прокатывает.

– Мы их не напугали, – сказал Кратов. – Они получили новую директиву.

Говорить про неслышимый стороннему уху гонг он не стал.

– От кого? – все же не сдержался Белоцветов.

– Скоро узнаем. Или не узнаем никогда.

«Конечно, узнаем, – уверил он себя мысленно. – Не бывает, чтобы автор столь эффектного трюка не вышел на поклон».

Теперь он шагал впереди всех, в руках ничего не было, голова гудела, в ушах стоял звон, но не тот, что раздражал все это время, а звенела мертвая, ничем не нарушаемая тишина. Почти такая же идеальная, как в лаборатории блажного доктора Стэплдона Кларка с погибшей станции «Тетра». Маскеры торчали безобидными истуканами, без намека на эмо-фон, отворотивши плоские слепые лица в сторону прохода к Инкубатору. Вот уже несколько минут оттуда никто не появлялся. Они беспрепятственно пересекли котлован и уперлись в отвесную стену, по которой следовало подняться и продолжать путь не сворачивая. А там уж куда ноги выведут.

– У кого-то есть гравиген? – спросил Кратов.

После короткой паузы Белоцветов поднял руку.

– Хозяйственный какой, – проворчал Мадон.

– Я тоже намеревался озаботиться, – сказал Татор смущенно. – А затем подумал…

– Неважно, – сказал Кратов. – Я подниму тебя, а инженеры сами разберутся.

– Прекрасная мысль, – сказал Татор с сомнением. – Если только хозяева не захотят избавиться от нас как можно скорее.

Кратов не успел потребовать уточнений.

– Глядите, Консул! – закричал Белоцветов, тыча пальцем.

Он обратил взор в указанном направлении.

«Что, так просто?!»

Кратов чувствовал себя обманутым.

Стоило ли пробиваться сквозь столько преград, блуждать и теряться, дивиться увиденному и непонятному, чтобы все закончилось паршивым порталом в стене?

«А нельзя ли, чтобы „просто“ было с самого начала?!»

Обширный проем в форме неправильного овала прямо в стене. Снежное поле и спутанные в радугу лучи нескольких солнц по ту сторону.

От них и впрямь стремились избавиться.

– Так и будем стоять? – недовольно спросил Белоцветов и неуклюжей трусцой устремился на свет.

Это могла быть ловушка. Или какой-нибудь неуклюже состряпанный мираж. Фантоматика в винтажном стиле.

Но это был всего лишь путь к свободе.

– Консул, что вы медлите?

Он действительно не спешил уходить. Оставались вопросы, требовавшие ответов. И он почему-то рассчитывал их получить.

– Куттер ждет снаружи, – сказал Кратов и показал куда-то в пространство. – В тесноте, да не в обиде. Если я не появлюсь в течение часа… ждать меня дольше не следует.

– Что за глупости! – сказал Татор возмущенно. – Неужели ты думаешь, будто…

– Это приказ генерального фрахтователя, – резко сказал Кратов.

– На который я, как командир корабля, плевать хотел, – энергично возразил Татор.

– Мы можем прибыть с подмогой, – неуверенно заметил Мадон.

– Черта с два, – свирепо сказал Белоцветов. – Мы погрузимся в куттер, как сельди в бочку, и в течение часа будем предаваться медитациям. Как вы и просили. А потом разнесем эту лавочку.

«И ведь разнесут, – подумал Кратов. – Наверняка у них в закромах сыщется что-нибудь посильнее моей игрушки. Это нехорошо. Но, наверное, оправданно».

– Надеюсь, до такого не дойдет, – сказал он вслух.

И шагнул назад, в пыльную мглу подземелья.

12

Громоздкая сутулая фигура маячила впереди. Поникшие плечи попеременно вскидывались в такт шагов, мощные, слишком длинные даже для такой махины ручищи болтались безжизненно, как парализованные. На разрывах сияющих разноцветных нитей вспыхивал ртутно-серебристый металл.

Они уже достаточно удалились от портала, который все еще маячил пятном света позади.

– Whither wilt thou lead me? – хорохорясь, спросил Кратов. – Speak! I'll go no further.[18]

Нелепая тень прекратила движение. Застыла, словно бы обдумывая услышанное. В ее позе, в согбенных плечах, одно выше другого, в понуро торчащих лопатках читалась неуверенность.

Медленно оборотилась.

Исполнила руками нечто вроде приглашающего жеста. И тотчас же на ближайшей стене возник и набрал силу светильник в форме кристаллической друзы. Свет был ровный, немигающий, желтоватого теплого спектра. Как раз на уровне головы, то есть метрах в трех над основанием подземелья. Грубые, будто высеченные каменным рубилом палеолитического скульптора, черты. Серая рыхлая кожа, вся в морщинах и складках. Куполообразный череп, сходный с поверхностью какой-нибудь безатмосферной планетки, и даже в таких же кратерах. Запавшие тусклые глаза. Просторные слоновьи уши.

Кратов, который все это время, как выяснилось, не дышал, с облегчением выдохнул.

Тахамаук. Все же тахамаук.

«Тахамауки – большие зануды и спесивцы, – вспомнил он собственные слова, – но так же, как и мы, ненавидят воевать и любят поболтать в хорошей компании».

Тахамаук сделал шаг вперед. Кратов невольно попятился.

– The very place puts toys of desperation, – сказал тахамаук тусклым шипящим голосом. – Without more motive, into every brain…[19] В том смысле, что это место не располагает к душевному восторгу. Но переговоры случались и в менее подходящих условиях. Не так ли, доктор Кратов?

– Не могу не согласиться, – промолвил Кратов. И, ведомый скорее интуицией, нежели точным знанием, добавил: – Советник Кьейрхида.

Серый гигант скорчил свирепую гримасу, которая с большой натяжкой могла бы сойти за улыбку.

– Советник Правящего дома Галактической Империи тахамауков Кьейтр Кьейрхида, – отрекомендовался он с намеком на поклон. – Все части моего имени и титула равнозначны. Из соображений экономии фонетических усилий можете обращаться ко мне: советник, Кьейтр, тахамаук, Серая Дылда, Heáh-torr…[20] неважно. Существует мало способов нанести ущерб достоинству тахамаука.

– Это последнее, что может входить в мои намерения, – уверил его Кратов.

– Или вот еще: патриций. Обычное обращение к малознакомому высокородному тахамауку. Не ошибетесь. Империя стоит так долго, что в ней практически не осталось персон низкого происхождения, и все они безумно гордятся своим социальным статусом.

Тахамаук снова замер в странной скособоченной позе. Тотчас же из полумрака белыми призраками возникли маскеры, числом не более дюжины. Двигаясь плавно, бесшумно и с неживой слаженностью, они несли на вытянутых руках большой овальный стол, отчего-то о пяти ножках. Тахамаук ждал. Установив стол между ним и Кратовым, маскеры канули во мглу и скоро вернулись, влача два старомодных кресла на полозьях, с высокими спинками из переплетенных прутьев, даже на вид жутко неудобных. Тахамаук сохранял свою дикую позу. И лишь когда на столешницу водружены были последовательно металлический светильник в виде дракона, изрыгающего из запрокинутой пасти необжигающее пламя, полупрозрачная емкость с темным опалесцирующим содержимым, два металлических кубка с гравировкой и какие-то серебряные шкатулки непонятного назначения, он вновь произвел могучими лапами знакомое уже мановение, «и шайка вся сокрылась вдруг».[21]

– Прошу вас, доктор.

– Благодарю вас, советник.

13

Старинная мебель, музейная посуда, безликая прислуга. Необработанные каменные стены и хруст щебенки под ногами. Пляшущие тени от светильников на плотных, как рукотканый холст, занавесях тумана. И лысый великан в одеянии, напоминающем трико из бегущей ртути, в кресле напротив. В этой картине было достаточно сюрреализма, чтобы затевать переговоры.

– Настоящее дерево, – сказал советник, перехватив изучающий взгляд Кратова. – И настоящий древний металл. Аналог вашей бронзы, только без наклонностей к окислению. Видите, ни малейшего следа патины. Хотя этим кубкам лет пятьсот, а светильнику и того более.

– И вы храните все эти раритеты внутри шарового скопления на полумертвой от холода планете? – удивился Кратов.

– Нет, – пренебрежительно отмахнулся тахамаук. – Это с моего корабля. У меня слабость ко всему подлинному. За свою долгую историю Галактическая Империя накопила такое количество ценностей, что вынуждена была отказаться от учреждения новых и новых музеев. – Он впервые за все время поглядел Кратову в глаза. Словно желал кое в чем убедиться. – При всей приверженности традициям мы не можем допустить, чтобы наши миры превратились в один сплошной запасник.

– Но ведь это не оригиналы, – заметил Кратов.

– Настоящие кресла из настоящего дерева. Но не оригиналы, вы правы. Самая точная копия, какую только можно себе представить. До последнего атома. Не существует способа отличить эту копию от оригинала. Если нет различий, в чем смысл эксклюзивности? Уникальность давно перестала быть свойством мироздания. Вселенная не обязана быть гетерогенной. Разве у Федерации нет технологий прецизионного копирования?

– Конечно, есть, – сдержанно промолвил Кратов. – Но мы не возводим точность в абсолют. Есть вопросы, в которых мы не перфекционисты. Сейчас я склоняюсь к мысли, что напрасно.

– Мы бы и самих себя копировали, – произнес тахамаук, желчно усмехнувшись. – Как антикварную мебель. Иногда полезно оказаться в нескольких местах одновременно. Увы, существуют определенные этические ограничения… да и технология не настолько совершенна.

– И порой напоминает дружеский шарж, исполненный рукой нерадивого кустаря, – не удержался Кратов.

– Если вы о Строителях, – невозмутимо сказал советник, – то для их воспроизводства не требуется избыточная аккуратность. При всем сходстве с живыми существами это всего лишь автоматы. Тот случай, когда позволительны разброд, шатание и отклонение от стандарта. Верно, вы уже заметили, что ваших друзей пришлось временно разместить в репродуктивных камерах. Можете считать это упущением, но на Базе не предусмотрены специальные казематы для незваных гостей. Теперь в ряды Строителей влилось некоторое количество человекоподобных экземпляров.

– Надеюсь, это не причинило вам лишних хлопот, – злорадно проговорил Кратов.

– Еще и как причинило, – спокойно возразил советник. – Вас вообще не должно быть здесь.

– Мы не заметили воспрещающих знаков при входе в шаровое скопление.

– В Галактике тысячи и тысячи шаровых скоплений. Вам не было нужды для поиска неприятностей выбирать именно это. – Советник с явным раздражением повозил широкой ладонью по столешнице. – Но я о другом. Если отвлечься от соображений здравого смысла… у вас не было ни единого шанса продвинуться в своих поисках так далеко. Вас должны были остановить еще на подступах к репродуктивным камерам. Как вам удалось?

– У меня была… гм… сильная мотивация, – скромно сказал Кратов. – Думаю, вы прекрасно знаете, по какой причине я здесь.

– Разумеется, – буркнул тахамаук. – Знаю. Игры высших сил. Говоря о высших силах, в первую очередь я имею в виду управляющие структуры Галактического Братства. Тектоны, гилурги… Астрархи, я прав?

– Секрет Полишинеля, – с каменным лицом промолвил Кратов.

– С самого начала хотел уведомить, – сказал тахамаук снисходительно, – но никак не удавалось ввернуть словцо… Вы можете поднять забрало, рыцарь. В этой части Базы создана газовая оболочка, равно комфортная для нас обоих. Увы, я принужден буду слегка задыхаться, а вы испытаете некоторое головокружение, прежде чем адаптируетесь. Но, согласитесь, не могу же я осушать кубок за кубком этого дивного нектара из имперских погребов под вашим укоризненным взором из-под забрала! Даже советнику Правящего дома иногда необходим собутыльник.

– Готов рискнуть, – ухмыльнулся Кратов, избавляясь от шлема.

– Никакого риска, уверяю. Мне ни к чему мертвые ксенологи на моей планете.

– Вы уверены, что она ваша? – деланно изумился Кратов.

– Абсолютно. Хотя бы по праву «пришедшего первым».

– И вы готовы доказать, что появились здесь прежде грузового корабля Федерации класса «гиппогриф»?

– Корабль был необитаем.

– А ваши автоматы неразумны.

– Для заявления прав это несущественное обстоятельство.

– В глазах конфликтной комиссии оба обстоятельства будут равнозначны.

– О чем мы вообще спорим, доктор Кратов? – рассмеялся тахамаук совсем по-человечески. – Вам не нужна эта планета. Вам не нужна ни одна из планет этого несчастного клубка звезд!

– Тут вы правы, – сказал Кратов совершенно искренне. – Мне нужен лишь груз с «гиппогрифа».

– Так забирайте его и уносите ноги, – рассеянно сказал советник. Привстав из кресла, он уверенно, в два приема, наполнил кубки доверху. – Никто не станет вам чинить препятствий.

– Надеюсь. Кстати, об играх высших сил… – промолвил Кратов, принимая кубок. – Еще недавно, буквально утром… хотя какое здесь может быть утро… я страстно желал бы понять, что за горний промысел занес меня в эту дыру. То есть у меня были обоснованные догадки, нужен был лишь ключевой фрагмент, чтобы сложить мозаику. Но появились вы. И мозаика выстроилась. – Он пригубил из кубка. – Отличное вино. Похоже на добрый монастырский ликер.

– Это он и есть, – величаво сказал советник. – Прекрасный старинный ликер из подвалов монастыря Монсеррат. Да-да, Земля, Каталония, – подтвердил он в ответ на изумленный взгляд Кратова. – В имперских погребах чего только не сыщется… Пробуйте, не церемоньтесь. Если понадобится, я закажу еще.

– Не стоит трудов. Вижу, вы прекрасно владеете земными языками. И наверняка наблюдали за нами какое-то время.

– Если быть до конца откровенным, – произнес тахамаук, извлекая из ближайшей серебряной шкатулки коричневую сигару с черным ободком и старинную громоздкую зажигалку, – то с самого начала.

– Чудесно, – сказал Кратов с удовлетворением. – В таком случае, вы слышали наши переговоры и знаете, что я ограничен во времени. Собственно, я сам установил себе ограничение в один час. И если по истечении часа я не воссоединюсь с экипажем…

– …то ваши друзья разнесут эту лавочку, – закончил тахамаук. И добавил, многозначительно хмыкнув: – Вдребезги напополам. – Он сосредоточенно возился с зажигалкой, которая вела себя чересчур строптиво для такого простого механизма, сама по себе закрывалась, вырывалась из рук и никак не желала снабдить владельца чаемым язычком пламени. Кажется, эти хлопоты занимали советника Правящего дома намного больше, чем содержание беседы. – Хотел бы я знать, насколько состоятельны были угрозы.

– Вы же знаете: у Федерации нет агрессивных намерений в отношении Галактической Империи Тахамауков либо какой иной цивилизации Млечного Пути и сопредельных средоточий обитаемых миров.

– Надеюсь, нам удастся сохранить это положение вещей.

Зажигалка наконец выплюнула длинный язык насыщенно-синего пламени. Теперь советник старательно, с глубоким знанием ритуала, раскуривал сигару. В его серых иссохших губах она казалась неуместной, как если бы кто-то решил злобно подшутить над музейной мумией.

– Хотите попробовать? – спросил тахамаук, подталкивая шкатулку в сторону Кратова.

– Нет, благодарю.

– Забавное ощущение, – заметил Кьейтр Кьейрхида, дымя, будто музейный паровоз. – Чувствуешь себя немного драконом. На Земле обширная драконья мифология, хотя их никогда не существовало. У нас на Птэрише были. Но мы пережили и драконов… Вы успеете к своим друзьям. Без вас там ничего не начнут. И даже я кое-что успею. Например, слегка, самую малость, просветить вас насчет места, какое отводится шаровому скоплению Триаконта-Дипластерия… прекрасное, хотел бы подчеркнуть, название, так бы и украл… в культурной традиции тахамауков.

Кратов молча прихлебывал из бокала. В переговорах с тахамауками помалкивать – самая выгодная тактика. Ведомые комплексом исторического превосходства, сами проболтаются и вскроют все свои козыри. Но обыкновенно для этого нужно намного больше времени, чем он себе отпустил.

– Это всего лишь Строители, – продолжал советник, отпустив небрежный кивок в сторону незримо присутствовавших маскеровых полчищ. – Вы едва не открыли огонь по безобиднейшим существам во вселенной. Они не способны причинять вред. Только строить, только создавать. Все их маневры, нагнавшие на вас панику… (Кратов протестующе вскинулся, но тахамаук, всецело занятый сигарой, не удостоил его внимания.) …были обусловлены примитивными защитными программами. Строители, вы будете смеяться, намеревались окопать вас оборонительным валом и уже оценивали необходимые глубину и диаметр, дабы не затруднить доступ к репродуктивным камерам. В самом деле, не убивать же вас! Да они и не умеют… Мне пришлось вмешаться, потому что Строители уже приступали к воплощению сего фортификационного замысла, а вы судорожно лапали кобуру своего кольта.

– Поразительная осведомленность в земных реалиях, – с иронической галантностью заметил Кратов. – Равно основательная и хаотическая. Кольт, Шекспир в подлиннике…

– Позволите воспринять как комплимент? В моей административной карьере был период, когда я специализировался по человеческой расе. Довольно давно, многое забылось… Я читал Шекспира на языке оригинала. И, не скрою, был впечатлен. Хотя моя любимая вещь вовсе не «Гамлет», цитатами из коего мы обменялись в начале знакомства, а «Цимбелин». – Советник прикрыл глаза, словно бы припоминая. – Между «I, with wings as swift as meditation or the thoughts of love, may sweep to my revenge»[22] и «Pardon's the word to all!»[23] я без колебаний выбираю последнее. – Сигара в его длинных корявых пальцах уютно потрескивала. – Надо ли уточнять, что я обращался не к поздним, адаптированным принтам, а к суфлерским экземплярам шекспировского театра «Глобус», что сгорел в 1613 году от выстрела бутафорской пушки?

– Надеюсь, вы к этому происшествию не причастны, – невинно промолвил Кратов.

– Скажу больше, – сказал советник с воодушевлением. – Не было зрителя, пусть и конфиденциального, кто оказался бы более удручен отменившимся представлением! У Империи не было планов вмешиваться в культурные процессы Ренессанса, так что обошлось без меня. Заряд из пушки угодил в соломенную стреху, что служила театру крышей. Противопожарной безопасностью в ту пору повсеместно пренебрегали…

– Да и сейчас не всегда уделяют внимание.

– Это намек? – Тахамаук насмешливо сморщился. – Считайте меня пожарным расчетом. У Империи, которую я имею честь представлять, нет желания раздувать из ничтожного инцидента в галактическом закоулке костер межрасового конфликта. Мы вдоволь навоевались в свое время и, как никто, знаем цену войнам. В войне не бывает победителей, всегда платят все. И, случается, в итоге победители оказываются проигравшими.

Кратов пожал плечами.

– Кто говорит о войне? – спросил он.

– Правильно, никто. Кстати, чтобы не было иллюзий: при известном усилии, будь у нас и вправду те дурные намерения, в каких вы нас, очевидно, подозреваете…

Кратов протестующе отмахнулся:

– Дурные – в некоторых земных языках то же, что и глупые. Но разница все же есть.

– Даже не знаю, что оскорбительнее… Так вот: мы легко могли бы избавиться от вас, с вашими комичными угрозами все здесь разнести, от ваших кораблей, вообще от малейшего следа вашего присутствия в шаровом скоплении.

А после, когда вас хватятся – в чем я сомневаюсь! – разводить руками, делать круглые глаза и всевозможно изображать неведение. – Тахамаук сделал большой глоток из бокала, с аппетитом всосался в сигару и зажмурился от удовольствия. – Но у нас так не принято, – сказал он, изрыгая клубы дыма. – Мы всегда играем честно. Мы достаточно мудры и сильны, чтобы позволить себе во всех обстоятельствах говорить правду.

– И я этим непременно воспользуюсь, советник, – обещал Кратов.

– Вы и ваши корабли, доктор, угодили на строительную площадку, – с нажимом произнес тахамаук. – Такие площадки есть на всех планетах шарового скопления. Везде есть Строители. У них есть программа. Когда активизируется программа, у них появляется эмо-фон для координации действий. Этого достаточно. Их забрасывают на планету и предоставляют самим себе. Они сами развертывают базу, запускают репродуктивные камеры и начинают строить. От нас требуется вернуться и принять работу. В прежние времена мы строили очень много. Слишком много, чтобы все упомнить. Или забрасывали Строителей, но за хлопотами упускали активировать программу. Теперь они стоят во всех уголках Галактики забытые, никому не нужные. Без программы, без эмо-фона. Осколки былой экспансии.

– Вот и еще одной загадкой стало меньше, – вздохнул Кратов.

– Загадкой? – неподдельно изумился советник. – Странно… Мы полагали, это общеизвестно. Строители тахамауков. Тоже мне, тайны мадридского двора! Возможно, кое-кому стоило бы задать нам прямой вопрос.

– Так и буду поступать впредь, – с энтузиазмом обещал Кратов. – Да хоть бы и сейчас. Корабли Молчащих – тоже осколки вашей экспансии?

– Нет, – твердо сказал советник. – Не нашей. С радостью посвятил бы вас в детали, но это не наша тайна. Мы всегда говорим правду. И точно так же, всегда, храним чужие секреты. – Он сделал выразительную паузу. – Кстати, о мозаике, которая выстроилась. Если вы сочтете за благо расшифровать эту соблазнительную метафору, я буду вашим должником и вернейшим хранителем содержания нашей беседы. – Новая пауза. – Мы знаем о «длинном сообщении». Мы знаем о приборе, что хранится в грузовом отсеке «гиппогрифа». Но я, Кьейтр Кьейрхида, советник Правящего дома Галактической Империи Тахамауков, желал бы знать больше. – Он усмехнулся. – Только не говорите, что это не ваша тайна.

Время еще было.

– Собственно, почему бы и нет? – проворчал Кратов и потянулся за флягой с земным монастырским ликером из имперских погребов.

14

Игра называлась «Сложи мозаику».

Она затянулась на двадцать с лишним лет. Потому что на игровой стол постоянно вбрасывались новые фрагменты. И, случалось, исчезали прежние.

В 125 году с грузопассажирским кораблем класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», следовавшим с Земли на галактическую базу «Антарес», во время экзометрального перехода произошел инцидент.

Официальная версия утверждала о комплексном отказе оборудования.

Экипаж настаивал на том, что на корабль было совершено нападение. Поскольку три члена экипажа были зелеными курсантами летных училищ, в показаниях перед комиссией Корпуса Астронавтов упоминались «ЭМ-зверь», «враждебный разум» и прочие бредни взбудораженного юношеского воображения.

Командир же, немолодой звездоход с громадным опытом, внятных комментариев не дал, принял всю вину на себя и подал в отставку. Отставка была охотно принята, ибо у комиссии были все основания полагать, что на каком-то этапе злоключений командир попытался пожертвовать экипажем ради спасения груза.

Этим чрезвычайно ценным грузом, что, по мнению командира, стоил юношеских жизней, был рациоген. Прибор, запрещенный в пределах Федерации совместным решением Академии Человека и Совета по социальному прогнозированию. Чрезвычайно сложный, возникший благодаря спонтанному технологическому прорыву. Невероятный усилитель интеллектуальной мощи, способный превратить человека в сверхсущество, мыслящее рационально, холодно, стремительно и не управляемое этикой и гуманностью.

Выброситься из экзометрии в субсвет и уцелеть у корабля и экипажа не было ни единого шанса. По всем экспертным оценкам.

Но им удалось.

Рациоген остался на мертвом «гиппогрифе», которому суждено было навсегда затеряться в межзвездном эфире – к облегчению федеральных структур и к печали радетелей за необузданный прогресс человечества.

Экипаж был спасен астрархом по имени Лунный Ткач, одним из тех, что случились поблизости, занимаясь конструированием искусственного шарового скопления, которое впоследствии в лоциях Корпуса Астронавтов будет фигурировать как Триаконта-Дипластерия.

У астрархов порой бывают странные развлечения и причуды. Но фантазия скатать блуждающие планеты и новообразованные звезды в клубок орбит и гравитационных ловушек-ротаторов пришла в их сверкающие головы не самопроизвольно. У шарового скопления предполагался хозяин; в ту пору никого не интересовало, кто именно.

Ни единого шанса на то, что астрарх заметит холодную металлическую скорлупку, неуправляемо болтавшуюся в пространстве.

Но он заметил.

Судьбы экипажа разошлись широким веером.

Так случилось, что командир Олег Иванович Пазур вскорости умер. Внезапно и не по медицинским показаниям. Никакого злого умысла, исключительно свобода личного выбора. Один фрагмент мозаики долой.

Из троих курсантов в Галактику вернулся лишь Константин Кратов. И с разбегу вляпался в межрасовый конфликт, а оттуда двинулся прямиком в плоддеры. В добровольное изгнание на долгие годы. Было время, когда он любил стрелять из фогратора и работать руками.

Этот единственный из троих буквально притягивал несчастья. Или, наоборот, отталкивал, как посмотреть. Он постоянно оказывался в эпицентре странных и весьма опасных событий. Но из воды, огня и медных труб всегда выходил невредимым и полным новых впечатлений.

Он стал ксенологом по прозвищу Галактический Консул. Ему нравилось наводить мосты, устанавливать контакты и решать проблемы.

Не прошло и нескольких лет, как линия судьбы, в произвольности которой он успел совершенно разувериться, привела его на удивительную планету, где все обитатели были разумны, напрочь лишены морали и потому жрали друг дружку. А в самом сердце этого мыслительного хаоса скрывался рациоген.

Другой, нечеловеческий.

Если только не копия того, что остался на «гиппогрифе». Как мы уже выяснили, изготовить точную копию чего бы то ни было уже не составляет трудов. Вселенная не обязана быть гетерогенной…

Это выглядело проверкой на твердость убеждений, которую молодой ксенолог Константин Кратов с блеском выдержал. По крайней мере, так он думал. Хотя ему пришлось вспомнить умение владеть фогратором.

Как только он стал задумываться над сутью закона парных случаев, им основательно заинтересовались тектоны.

Метафора мозаики наполнилась новым содержанием.

Чтобы окинуть ее ясным взором и увидеть скрытые среди россыпи цветных камешков и стекляшек смыслы, следовало сделать паузу в нескончаемой череде приключений. Тектоны склонили его вернуться на Землю и задуматься над собственным прошлым. Ему было сказано: тогда, в экзометрии, тебя увидел Хаос. Он отметил тебя и с тех пор тобой управляет. Ты – его указательная стрелка. Возможно, существует угроза Галактическому Братству, которую ты поможешь избежать. И много тому подобных слов, которые льстили самолюбивому сорокалетнему ксенологу на карьерном взлете.

Но кто он такой, чтобы отринуть волю тектонов?

Кратов тогда не знал, что его просто хотели остановить. Убрать с игровой доски, как фигуру с неясными правилами хода. Хотя бы на время.

При всем том, что угроза наверняка существовала в реальности. Вот только чему: Галактическому Братству или самим тектонам?

Он готовился вернуться в Галактику и все выяснить.

Он уже знал про «длинное сообщение», которое послал всему экипажу «гиппогрифа» загадочный визитер из экзометрии. Тяжелая информационная посылка, слишком большая для одного вместилища и потому неравномерно распределенная между четырьмя человеческими мозгами. Носитель информации не хуже прочих.

«Длинное сообщение» способно заботиться о своей сохранности. Но человеческое сознание по-разному реагирует на проявления защитных механизмов. Рашида приобрела стойкое нежелание совершать космические путешествия. Стас укрылся от всего мира за черным занавесом социопатии. Кратов же видел вещие сны, в которых находил указания к действию, туманные предсказания и ключи ко всем замкам. Но Пазур унес свою часть послания в могилу. Целостность «длинного сообщения» была необратимо нарушена.

И все же его нужно было прочесть.

Для этого весьма бы сгодился рациоген. Тот самый, что дрейфовал по волнам эфира в затерянном «гиппогрифе».

На помощь пришел астрарх Лунный Ткач. Он обожал неразрешимые задачки из области космогонии. Конечно же, он отыскал мертвый корабль. И, руководствуясь собственными соображениями в затевавшейся большой игре, укрыл его на одной из планет шарового скопления Триаконта-Дипластерия.

То была подсказка, которую не сразу удалось прочесть.

В своей лаборатории на промороженной и негостеприимной Баффиновой Земле доктор Морлок, вредный старый хрен, последний из создателей рациогена, фиглярствуя и много интригуя, среди потока досадливой болтовни сообщил Кратову ключевое слово для активации усилителя интеллектуальной деятельности.

Кратов засиделся на Земле. Две любимых женщины и ожидаемое рождение дочери не могли его удержать. Он почти собрал мозаику, оставалось дело за красивой рамкой.

Его пытались сбить с пути. Отвлечь новыми захватывающими открытиями. Когда не вышло, уничтожить. Но всякий раз выходило, что в его мозаику укладывались недостающие фрагменты.

То, что он высадился на планете Таргет шарового скопления Триаконта-Дипластерия, где уже развернули бурную и непонятную деятельность безликие Строители, не было игрой случая или капризом заскучавшего астрарха.

Здесь ему усилиями сразу нескольких галактических игроков уготована была встреча с советником Правящего дома Галактической Империи Тахамауков по имени Кьейтр Кьейрхида, который желал бы знать больше, чем уже знал. А также не имел обычая лгать в ответ на правильно поставленный вопрос.

15

– Восемьсот семьдесят пять земных лет тому назад, – сказал Кратов. – Имперский грузовой транспорт «Азмасфох-Вэлвиабэтха», что в переводе на интерлинг означает «Пронизывающий все пространства». Ординарная трасса между вашими планетами Птэриш и Окхшеоб.

– Выдающиеся способности делать верные выводы на основе неверной информации, – печально усмехнулся советник.

– Простите?

– Так о вас отозвался мой властитель… полагаю, это эквивалентно земному понятию «босс»… канцлер Правящего дома Иссуршаркант.

– Вряд ли вы передадите, но я признателен за высокую оценку. Постараюсь оправдать и дальнейшем.

– С вас станется…

– С вашим кораблем в экзометрии приключилось то же, что и с нами. И ему также удалось уцелеть. Один из двух членов экипажа выжил, хотя вынужден был прекратить летную карьеру из-за психического расстройства. Кажется, его звали Нфебетнехп.

– Да, – кивнул советник. – Ему досталась половина того же «длинного сообщения», что и вам. Это было очень давно.

– По земным меркам. Но не по вашим. Например, вы в ту славную пору только-только паковали чемоданы, чтобы вскорости, каких-то два века спустя, отправиться на премьеру шекспировского театра «Глобус».

– В ваших рассуждениях присутствует некая варварская логика.

– А теперь скажите мне, что это не является последним фрагментом моей мозаики, – с наслаждением заявил Кратов.

Вместо ответа советник не спеша нацедил себе еще ликера из фляги, а затем занялся погасшей сигарой. Кратов снисходительно наблюдал за его сражением с зажигалкой. «А времени-то у меня в обрез, – вдруг подумал он. – Пора добивать старичка».

– Сколько вам лет, советник? – спросил он.

– Много, – хмыкнул тот.

– Но ведь вы не умираете, не так ли?

– Я и вправду не утратил еще интереса к жизни.

– Но что бывает с теми, кто утратил?

– Во Имя Вечности! – Тахамаук едва не перекусил сигару пополам. – Вы не оставляете мне выбора.

– Вам придется меня убить? – кротко осведомился Кратов.

– Мне придется открыть вам тайну, о которой знают все тахамауки. Но никто и никогда не говорит вслух.

– Вы упоминали, что за все время существования Галактическая Империя накопила слишком много ценностей, но не желает становиться музеем. Могу предположить, что подданных, которым наскучила жизнь, она накопила не намного меньше. И, вероятно, не имеет планов превратиться в кладбище.

– Не преувеличивайте, доктор. У нас чрезвычайно низкая рождаемость. Хотя и при нулевой смертности от естественных причин.

– Послушайте, советник. Время истекает. Мне уже не хочется пить ваше вино и вдыхать ваш дым.

– Ну так свяжитесь с друзьями и отложите свое возвращение.

– Тогда прекратите глушить нашу связь.

– И вы тут же возопите к небесам. То бишь к вашим спасательным службам, как бишь их… к Звездному Патрулю. И с этого уютного мирка будут совлечены покровы тайны. Что абсолютно неприемлемо.

– В шахматах это называется «цугцванг»…

– Положение, когда любой ход в партии ведет к ухудшению позиции, – отмахнулся тахамаук.

– Знали бы вы, советник, как мне опостылели все эти игры!.. – сказал Кратов с сердцем. – Может быть, откроете наконец свою чертову тайну, и займемся делами? Нфебетнехп… он ведь жив?

– Разумеется, – поворчал тахамаук. – Мы почти ровесники. С чего бы ему умирать?

– Могу я с ним встретиться?

– Нет, не можете. Он был изнурен душевным недугом и утратил интерес к жизни. Да, в биологическом смысле он жив, но пребывает в… в одном из Скрытых Миров.

– Продолжайте, – сказал Кратов ободряюще.

– Не думайте, что мне это дается с легкостью. Да, верные выводы на основе неверной информации… – Советник с раздражением отбросил сигару. – Скрытые Миры. Так это называется. Тахамауки всегда жили подолгу. Это обеспечивало выживаемость вида и преемственность знаний. Самый старший в роду был хранителем истории, его берегли, как зеницу ока. Так уж мы устроены. Запоминаем все увиденное и услышанное навсегда и при известном усилии можем вызвать из памяти. Нам не нужны компьютеры для хранения информации. Только для ее обработки. Хотя новые времена все же вынуждают прибегать к внешним носителям искусственной природы. Империя разрослась, устный пересказ утратил прежнюю эффективность. Вы же понимаете, я несколько утрирую. Конечно, мы не такие ретрограды, какими иной раз выглядим. У нас существуют аналоги ваших когитров и мемоселекторов. Нам пришлось смириться с пониманием того, что некоторые вещи машина делает быстрее и производительнее тахамаука. Но если вы щеголяете цитатами из «Гамлета», то я могу продекламировать вам всего Шекспира на языке оригинала, от первой до последней строчки. Я помню такие вещи, о которых вам и знать не нужно. Конечно, по большей части это ритуалы и церемонии Правящего дома. Но еще и больше двухсот галактических языков и диалектов. – Он зажмурился, словно бы листая невидимые страницы. – Двести шестнадцать.

Я помню чертову прорву того, что никому уже в этом мире не пригодится. И все мы помним. Потому что мы долго живем и не спешим продолжать свой род. Но раньше мы умирали. Пока однажды не было решено, что умирать необязательно. Лучше жить вечно и собирать знания. Мы вмешались в собственный генетический аппарат. Это случилось очень давно. Я и сейчас думаю, что это было верным решением, как и большинство тахамауков. Хотя отщепенцы… вы понимаете, о ком я? Гледрофидд, Згунна, Доуген, Окхшеоб… бывшие колонии… они активно пересматривают доктрину личного бессмертия, и у них есть на то свои причины, своя аргументация, заслуживающая уважения…

Советник с тягостным вздохом развел руками.

– Никто не ожидал, что вечная жизнь может надоесть, – сказал он словно бы в изумлении. – Что бремя опыта станет невыносимым. Старые тахамауки не умирали. Угасали, превращались в молчаливых, неподвижных соседей, от которых всем были одни неудобства. Не могли же мы их искусственно уничтожать, как… как устаревшую мебель. Так возникла идея Скрытых Миров. Это резервации наших патриархов. Хранителей знаний, которые никем уже не будут востребованы. Но мысль о том, что в случае чрезвычайной необходимости у Империи существует резервное хранилище информации, пускай и затруднительное в обращении, придает всем нам фундаментальную уверенность. Все тахамауки знают о Скрытых Мирах, но это фигура умолчания. Предмет нашей гордости и в то же время нечто постыдное. Как будто мы вселились в дом, который нам не принадлежит, и вытолкали прежних хозяев с глаз долой… Когда-то Скрытые Миры были планетными системами вокруг остывающих стабильных звезд, непреодолимо защищенными от внешнего проникновения. Создать искусственное шаровое скопление с ловушками-ротаторами, которые будут отбрасывать непрошеных визитеров, показалось прекрасным решением на тысячелетия. Пока не явились вы и не разрушили всю эстетику замысла.

– В том нет нашей вины, – уверенно промолвил Кратов. – Мы лишь хотим забрать груз.

Советник вновь сделался чрезвычайно саркастичен:

– Не желаете ли компенсировать Империи ущерб, нанесенный строительной технике?

Кратов был не в настроении уступать:

– Только в обмен на возмещение морального вреда от непозволительного удержания экипажа корабля Федерации вашей строительной техникой двойного, подозреваю, назначения.

Они обменялись понимающими дипломатическими ухмылками.

– Полагаю, мы сможем договориться о неразглашении подробностей вашей миссии, – величественно сказал советник.

– Вне всякого сомнения, – в том же тоне ответил Кратов.

– У вас ведь есть догадки касательно содержания «длинного сообщения»?

– Были поначалу. Я слишком доверился авторитету тектонов. Как выяснилось, тектоны тоже могут ошибаться. И даже творить глупости. Не все из числа тектонов желают знать разгадку. Она может оказаться для них неприемлемой. – Кратов задумчиво поиграл пустым кубком. – Беда в том, что я и сам теперь ни в чем не уверен. Возможно, мы все заблуждались и старательно вводили в заблуждение друг дружку.

– Откуда вы узнали о катастрофе «Азмасфоха»? Неужели сами догадались? Или то были ваши знаменитые вещие сны?

– Неужели вы думаете, что на Земле нет собственных хранителей рассеянной информации? У меня прекрасные помощники, которые не хуже моего умеют складывать разнообразные мозаики.

– Как вы намерены поступить с рациогеном?

– Переместить его в труднодоступный для земных кораблей уголок Галактики, о котором будут знать лишь те, кого это касается.

– А потом?

Кратов бросил на тахамаука короткий взгляд, словно проверяя его готовность к малоприятным перспективам.

– Отправлюсь на поиски Скрытого Мира, – сказал он раздельно, – чтобы убедить навигатора Нфебетнехпа заполнить лакуну в «длинном сообщении».

– Разве я не говорил, что обитатели Скрытых Миров необщительны?

– Я бываю убедителен. И, возможно, моего визави заинтересует перспектива возвращения интереса к жизни.

– Да вы, оказывается, идеалист.

– Так меня никто еще не называл.

– Вам следует знать, что попытка проникновения в Скрытый Мир определенно вызовет недовольство Правящего дома Галактической Империи тахамауков.

– Я буду чрезвычайно осмотрителен.

– Не говоря уже о том, что это исключительно рискованное и опасное предприятие. Возможно, самое опасное в вашей жизни.

– Вы и представить не можете, в какие безумные авантюры я встревал.

Советник собрал в тяжелые складки и без того изборожденное морщинами куполообразное чело.

– Если разумное существо желает красиво погибнуть, – сказал он как бы с недоумением, – кто я такой, чтобы чинить ему препятствия? Чагранна. Так называется Скрытый Мир, который может вас заинтересовать. В лоциях тахамауков он отмечен как опасный для прохождения участок «Черно-Белая Брешь», облако темной материи с астрофизическим объектом по типу черной дыры внутри.

– На границе Темного Царства? – деловито уточнил Кратов.

– Если можно так выразиться, в литорали, – кивнул советник. – То есть в зоне, которая периодически оказывается внутри Темного Царства, когда оно расширяется. Примерно та же участь ожидает и шаровое скопление. Верно, вы не заметили, но оно с немалым ускорением мигрирует в сторону Темного Царства. Тогда все забудут об астрофизическом объекте Триаконта-Дипластерия, в лоциях появится очередной опасный участок, а в неформальном дискурсе войдет в употребление астроним Теанерика.

– И я как смогу попасть в Чагранну? – напористо спросил Кратов.

– Это уже ваша забота, сударь. – Тахамаук покопался в складках своего ртутного одеяния, извлек на свет божий обыкновенный кристаллик в оправке и толкнул его костлявым пальцем через стол в направлении собеседника. – Здесь астрономические координаты и кое-какая информация для вашего поиска. Вы же не думали, что я заявлюсь на нашу встречу с пустыми руками.

– Я ваш должник, советник, – с чувством промолвил Кратов.

– Боюсь, этот долг проходит по статье безнадежных, – заметил тот с притворным сожалением. – Вы даже не представляете, во что ввязываетесь. Ни один космический транспорт не способен преодолеть защиту Скрытого Мира.

Кратов неопределенно хмыкнул. На сей счет у него были свои соображения.

– Пора прощаться, доктор Кратов, – торжественно сказал тахамаук. – Друзья вас заждались, а я уже выболтал достаточно секретов.

– Мое почтение, советник, – сказал Кратов, поднимаясь и прилаживая шлем.

– Вот еще что… – Тахамаук поглядел по сторонам, словно опасаясь лишних ушей, что в данной ситуации выглядело по меньшей мере странно. – Вы знаете, что на вашем корабле хранится рациоген. Вы знаете не все.

– Успели там побывать? – с иронией спросил Кратов.

– Нет. Но побывали Строители. – Теперь тахамаук смотрел ему в глаза, прямо и жестко. – Примите дружеский совет: опустошите грузовой отсек и убирайтесь. О корабле не беспокойтесь. Это ненужный хлам. Рано или поздно Строители его утилизируют.

– Совершать необратимые поступки – плохая практика, советник.

– Мы только тем и заняты, что совершаем необратимые поступки.

– Если вы желали возбудить мое любопытство, то не упустили ничего, – невозмутимо сказал Кратов. – Вы только что предложили мне не думать о белой обезьяне.

– При чем тут обезьяна? – возмутился было советник. – А, кажется, понял. Вы знаете, когда тахамауку дают компетентный совет не думать о белой обезьяне, он перестает думать о белой обезьяне.

– Люди, в отличие от тахамауков, очень восприимчивы к парадоксальным интенциям.

– И все же прислушайтесь к компетентному и, что важно, доброму совету древнего существа. Пусть ваше любопытство ограничится грузовым отсеком.

– Но уже я наведался в жилые каюты.

– И хватит с вас. Не суйте нос куда не следует. Это вам не нужно.

– Я подумаю. Чуть не забыл. К вопросу о гетерогенности вселенной… Двойник на борту моего корабля – ваша работа? Для порождения ваших репродуктивных камер он слишком аутентичен.

– Так вы уже… – начал было тахамаук, осекся, вновь побегал рассеянным взором по сторонам и вдруг жутко скривился. – Постойте, какой еще, во имя Вечности, двойник?!

Его недоумение выглядело весьма убедительно.

16

Он шел по свежему снежку, в затылок ему подсвечивало зеленое солнце, отбрасывая под ноги красивую бирюзовую тень, в глаза неназойливо лезло оранжевое, а справа из-за горизонта уже выпирал громадный бордовый диск главного светила. Чуть поотстав, но временами обгоняя, чтобы бесшумно заложить над снежной целиной широкий вираж, почетным воздушным эскортом суетились Охотники. А навстречу стремительно и ровно неслась гравитационная платформа, на ходу раскрываясь подобно хищному тропическому цветку. Просторная, прекрасно защищенная, а не тесный, как куриное яйцо, куттер. Феликс Грин успел позаботиться о комфорте своего экипажа.

Кратов остановился и просто стал ждать, а платформа подлетела почти вплотную и элегантно развернулась боком. Прежде чем он успел занести ногу на ступеньку, его грубовато подхватили за плечи и под руки и, не церемонясь, втащили внутрь.

– Что вы копаетесь? – услышал он привычное ворчание командора.

– Мы не копаемся, мы просто слегка деликатничаем, – сказал Белоцветов.

– Консул, вы разгадали все свои ребусы? – с легким нетерпением осведомился Мадон. – Можем убираться?

– Все ребусы я не скоро смогу разгадать, – пробормотал он, чувствуя себя совершенно вымотавшимся. – Но здесь нас определенно больше ничто не держит.

Платформа неслась на небольшой высоте над пологими снежными накатами, над торчавшими, словно кости допотопных чудовищ, черными гребнями, над ложбинами и кратерами.

– Старина Грин уже обещал праздничный ужин, – сказал Белоцветов. – Хотя мне показалось, что он воспринял весть о нашем избавлении с некоторым изумлением.

– Дважды переспросил, действительно ли я в порядке, – добавил Мадон. – Столь трогательная забота прежде за ним не замечалась.

– Иногда ответственность бывает нелегким бременем, – уклончиво промолвил Кратов.

– Ты снова что-то затеваешь, Кон-стан-тин? – спросил Татор, не оборачиваясь.

– Не я. Видишь ли, Эл… Нам всем надлежит быть готовыми к неожиданностям. И ни в коем случае не расслабляться, пока я не позволю.

– Вы все еще странный, Консул, – с нервическим смешком откликнулся Мадон, который менее всего ценил сюрпризы. – Так и сыплете загадками.

– От вас, Жан-Жак, потребуется особенное самообладание. Ничего еще не закончилось, братцы.