Возвращение в Полдень

1

– Здесь тоже был полигон? – спросил Белоцветов, прикрывая глаза от солнца ладонью.

Ладонь была без перчатки, а сам Белоцветов без скафандра. В просторных шортах защитного цвета, гавайке и панаме он казался персонажем комического шоу, обряженным во что бог послал. Другие, впрочем, выглядели не лучше, потому что никто не рассчитывал в ходе долгого и хитросплетенного путешествия оказаться на курорте, тем более дважды, если вспомнить Амриту. Исключение в этом цирке составляли разве что командор Элмер Э. Татор, обладавший редкой способностью в любом наряде выглядеть элегантно, хотя бы даже в белых шортах с синей полосой и белой баскетбольной майке, и навигатор Брандт, посчитавший ниже своего достоинства менять форменный комбинезон на легкомысленные одеяния по погоде.

– Это командный центр, – сказал Кратов. – Полигон был на Восточном материке.

Белые плоские строения в один-два этажа даже на расстоянии выглядели покинутыми. Антенна планетарной связи сильно покосилась и в скором времени грозила рухнуть на белый цилиндрический пристрой. За пристроем беспорядочно громоздились какие-то решетчатые механизмы неясного назначения, тоже в жалком состоянии. На всем лежала унылая печать мимолетности. Ясно было, что никто не собирался обосновываться здесь надолго.

– А что там сейчас? – спросил Мурашов. – На Восточном материке?

– Этого никто не знает, – сказал Кратов равнодушно.

Планетарный полигон Аид, законсервированный безо всякой надежды на перемену участи, попросту предоставленный самому себе десять лет назад.

Сухой, умеренный климат. Мягкая зима, короткие дождливые межсезонья и долгое-долгое нежаркое лето. Много пресной воды во всех видах: озера, ручьи, несколько мощных полноводных рек. Никакой вулканической активности. Сглаженный рельеф степного типа. Хотя в самом центре материка вроде бы попадались какие-то невразумительные горные массивы. Ковыль, камыши, обильно плодоносящие ягодные кустарники, какие-то безумных масштабов грибницы… почти все съедобно, а что несъедобно, то переносимо человеческим организмом в пределах несварения. Мир, в котором флора одержала победу над фауной за явным преимуществом. Никаких живых тварей крупнее землеройки. Крупные твари появились потом, когда побережье материка приобрело статус полигона Звездной Разведки, и все они были функционально ориентированными биотехнами.

Цанторамфы, похожие на разъевшихся и по этой причине совершенно утративших летные навыки пеликанов, и даже с такими же кожистыми мешками под клювами, легкая добыча для начинающего охотника.

Сторожкие медлительные кератоподы, первое блюдо в меню всякого любителя нежного мяса со вкусом копченой курятины.

Тяжеловесные и небезопасные рохализы, закованные в пластинчатую броню, обозначающие свое присутствие громким сердитым храпом.

Маллиары, обросшие густой зеленоватой шерстью, что делало их трудно различимыми среди кустов, затянутых паутиной в тон листве, твари впечатляющих размеров, но недалекие и легко впадающие в транс от быстрых и беспорядочных охотничьих маневров.

Хищные слепые тифлоскилы, они же блайндхаунды Шекли, сухопутные акулы о четырех лапах, зубастые, обтекаемые, вершина пищевой цепи благодаря невероятной восприимчивости к эмо-фону жертвы, а жертвой для них мог стать кто угодно.

Кроме, конечно же, уранофисов.

Эти затянутые в ослепительную перламутровую чешую крылатые драконы, впрочем, не охотились вовсе и ни на какое место в пищевой цепи не претендовали, а одним своим видом наводили безотчетный ужас на всякую дышащую тварь. В этом состояло их главное назначение. Хотя, если разобраться, вид был ни при чем, а всему причиной являлись испускаемые уранофисами низкочастотные импульсы, что позволяло повергнуть в немедленное бегство разбушевавшихся диких обитателей полигона. И при необходимости привести в повиновение проходивших здесь тренировку на выживание курсантов, которые были психологически кондиционированы и по условиям испытаний искусственно смещены на предельно низкую для мыслящего существа ступень социализации. То есть представляли из себя такое же хищное, дикое, опасное, но отнюдь не высшее звено пищевой цепи.

Мадон сидел на травянистом бугорке и жевал медовую травинку. Вид у него был самый что ни на есть умиротворенный.

– Странные в Звездной Разведке представления о загробном мире, – сказал он.

Белоцветов тотчас же продекламировал с большим чувством:

Все надолго притихли, озадаченные внезапным лиро-эпическим выплеском откуда не ждали. Затем Мадон осторожно осведомился:

– Где ты увидел пальмы?

– А вон деревца, – сказал Белоцветов безмятежно. – Сойдут за пальмы в первом приближении.

– Эпигонофиллея вульгарис, – откликнулся Кратов, принявший на себя роль добровольного гида по этому миру. – В просторечии цепколист обыкновенный. Кстати, плоды съедобны и действительно сходны с кокосами. Собственно, это и есть генетический дериват какой-то земной пальмы. На Аиде нет деревьев с выраженными стволами, только кустарники всех видов и размеров. На кустарник, как вы понимаете, не влезешь и на ветках не отсидишься. Все деревья, какие вы увидите, завезены с Земли. И пришлись весьма по нраву местным змеям.

– Местными Евами, подозреваю, никто не озаботился, – ввернул Белоцветов.

– И такое богатство отдали под сомнительные корпоративные развлечения! – произнес Мадон с неудовольствием.

– Не навсегда, – уверил его Кратов. – На каких-то полвека. После того, как Корпус Астронавтов перешел на психомодели и фантоматику, полигон Аид стал не нужен. Пройдет лет десять, биосфера устаканится по законам естественного отбора, всякие следы полигона сойдут на нет. Досюда дотянутся загребущие лапы терраформистов, и этот мир получит какое-нибудь более привлекательное для колонистов имя.

– Вы уверены, Кон-стан-тин, что, кроме нас, здесь нет ни одной человеческой души? – спросил Татор, почему-то озираясь.

– Да я уже ни в чем не уверен, – сказал Кратов. – На наше везенье, сведения об Аиде отсутствуют даже в каталоге Брэндивайна-Грумбриджа. По крайней мере, крофты сюда точно не заберутся.

– Вижу, вы бывали здесь раньше, – заметил Мурашов.

– В мое время через этот полигон прошли все звездоходы Центральной Европы, – сказал Кратов уклончиво. – Впрочем, Феликс мог его уже не застать.

– Да, – кивнул Татор. – У звездоходов обеих Америк был свой полигон. Не спрашивайте, какой, потому что, по моим сведениям, он еще действует.

Белоцветов, склонившись к уху Мадона, шепнул ему:

– Миктлан, условно-голубой ряд, третья планета желтого карлика NBG40822, иначе известного как Тонатиу. Тоже мне секретная тайна…

Брандт, недвижно возвышавшийся над ними подобно сторожевой башне, иронически хмыкнул. Покинув стрессовую атмосферу, он скоро вернулся к привычному для себя и окружающих стилю поведения, то есть всевозможно избегал упражнять голосовые связки.

Было тихо, покойно и безветренно. Сухой теплый воздух слегка кружил голову обилием запахов, в которые, как в ленивые речные струи, можно было окунаться, выныривать, переводить дух и нырять снова.

Разговор складывался странный, прерывистый, с затяжными паузами. Мешали воспоминания, мелкие занозы былого в памяти. Двадцать лет назад рациоген сорвал с памяти Кратова все пломбы, но приключения на Аиде так и остались бессвязными картинками. От изрядного куска жизни мало что сохранилось. Звериные морды… неоглядная пахучая степь с прочерченными в травяном покрове траекториями атакующих хищников… наводящая ужас громадная крылатая тварь в радужной чешуе… ненависть и острое желание убивать. То, что память милосердно отторгала от себя, как неприжившуюся чужеродную ткань.

Здесь, в этом забытом всеми, застывшем мирке, он вдруг ясно почувствовал, как время сжимается. Прелюдия чересчур затянулась, но теперь звучали ее последние ноты. События катились под откос, набирая скорость и превращаясь в лавину.

И хорошо. Незачем отвлекаться на тягостные мысли.

Кратов распрямился и покрутил головой, разминая затекшую шею.

– Вы знаете, что делать, – произнес он.

– Да, – сказал командор Элмер Э. Татор. – Оставляем синий контейнер в подходящем для него белом домике и уносим ноги на Землю. И ждем дальнейших указаний.

– В течение ста дней, – уточнил Кратов. – По истечений которых…

– Возвращаемся и уничтожаем оставленный груз, – с готовностью подхватил Татор.

– При помощи компактного гравитационного дисруптора, – со вкусом добавил Белоцветов.

– Но что это за темная туша виднеется позади командного центра? – встревоженно спросил Мадон.

– Как будто кашалот, выброшенный на сушу, – сказал доктор Мурашов.

– А это за мной, – сказал Кратов.

2

«Думаешь, я не скучал?» – спросил Чудо-Юдо-Рыба-Кит с обидой.

«Конечно, скучал, Чудушко, – сказал Кратов. – А уж я-то, я!»

«Что на этот раз? Вино, женщины, бои без правил?»

«Женщин, надо признать, было немного. И все со странностями».

«Ты рассказывал, что женщин без странностей не бывает».

«Всегда поражался твоему умению делать правильные выводы из моих глупых речей».

«Не выдумывай. Я существо простое, не обремененное ни интеллектом, ни наклонностями к размышлениям. Вместо рефлексий у меня рефлексы. Что, согласись, неплохо и сильно выручает при моем образе жизни и смерти».

«Ты ведь не собираешься умереть до ближайшей пятницы и оставить меня спасать мир в одиночестве?»

«Спасать мир? Такое развлечение ни за что не пропущу».

«Вижу, у тебя нынче интеллектуальный подъем. Это сезонное или связано с какими-то метаболическими реакциями организма?»

«Я лишь откликаюсь на состояние твоей души. Если ты на взлете, то и я лечу вместе с тобой. И при случае падаю в ту же пропасть, что и ты. Не забывай, я не мыслящее существо. Я тупой ленивый биотехн. Много ли мне надо для счастья? Купаться в звездном свете, чесать шкурку о метеорные потоки, загорать под сверхновыми и прохлаждаться в темных облаках».

«И болтать о возвышенном».

«И это тоже. Хотя я понятия не имею, что означают все те слова, из которых складывается твое представление о возвышенном».

«Не прикидывайся интеллектронным роботом. Для робота в тебе слишком мощное эмоциональное начало».

«Хороший комплимент. Принимается. Чувствуешь иронию?»

«Всякий почувствовал бы».

«Учусь у тебя. Я не просто зеркало твоих эмоций. Я обучаемое зеркало».

«Ну, черным юмором ты всегда владел в совершенстве».

«Ничего мудреного в том нет. Парадоксальные семантические конструкции с апелляциями к инобытию».

«Откуда ты нахватался?!»

«От тебя, от кого же еще. Когда ты ведешь со мной беседы, ты беседуешь с собой и только с собой. И, самую чуточку, с бессмертным существом небелковой природы».

«Тебя это забавляет?»

«Меня все в тебе забавляет. Даже когда ты не склонен к веселью. Ты в такие моменты особенно уморителен».

«Впредь буду в твоем обществе осмотрительнее».

«А смысл? Продолжая накачивать меня лексикой и эмоциональными состояниями, ты делаешь взнос в будущее. Что, если однажды мы с тобой окажемся на необитаемой планете без надежды выкарабкаться? Или навсегда застрянем в экзометрии? Твоим единственным собеседником окажусь я, то есть ты сам с некоторыми личностными аберрациями, подобием свободной воли и альтернативной физиологией».

«Кошмар».

«Поверь, мы славно повеселимся. Так куда мы летим из этого скучного, сонного, законсервированного мира?»

«Ты имел в виду – консервативного?»

«Я имел в виду – остановившегося в развитии».

«Гм… В мир, о котором никто не знает».

«Совсем-совсем никто?!»

«А те, кто знает, прикидываются несведущими».

«И как же мы найдем этот мир, о котором все старательно не знают? У него есть имя?»

«Оно ничего тебе не скажет. Чагранна, или Черно-Белая Брешь в лоциях тахамауков».

«Я вижу это место. Черная дыра в облаке темной материи. Так гласит лоция. Не люблю черные дыры».

«Никто не любит черные дыры. Поэтому никто туда и носу не покажет. Кроме нас с тобой».

Волна разгульного восторга подхватила Кратова и понесла, как бывало всегда перед особенно рискованным приключением.

«Будет весело!» – объявил Чудо-Юдо-Рыба-Кит.

«О, да!..»

3

Разумеется, никаких скоплений темной материи не было и в помине. Искажения гравитационной матрицы указывали на присутствие неизлучающего сверхмассивного объекта, который не отражался на локаторах и не регистрировался никакими иными традиционными средствами обнаружения. Черные дыры выглядят и ведут себя иначе, но кто отважился бы проверить?

На дальних подходах к цели Чудо-Юдо ненадолго выбросился в субсвет и разбудил Кратова. Тот честно, с небольшими перерывами на трапезу и болтовню с биотехном, продрых почти весь перелет, который занял ни много ни мало двое с лишним суток. Координаты, указанные советником Кьейтром, не обманули, заодно удостоверив истинность утверждения, что тахамауки и впрямь всегда говорят правду, даже если это противоречит их внутренним соглашениям и ведет к серьезным этическим издержкам. Теперь Кит дрейфовал в лимбической области экзометрии, понемногу подбираясь к астрономическому объекту, весьма условно обозначенному как Черно-Белая Брешь. Кратов прильнул к экрану внешнего обзора, пытаясь рассмотреть, на какой сюрприз указывали прогнувшиеся под незримой массой изогравы. Как и следовало ожидать, Кит со своими сверхчувствительными органами пространственной ориентации опередил его. Беззлобно насмешничая над человеческой неприспособленностью к вселенской парадигме, он вывел на экран объемную и расцвеченную модель астроинженерного конструкта, сама возможность существования которого Кратову и в голову никогда бы не пришла.

Про обманку под названием Черно-Белая Брешь, рассчитанную на пугливых и нелюбопытных простаков, надлежало забыть.

Скрытый Мир Чагранна по сути своей миром, то есть планетой, обращающейся вокруг звезды и наделенной традиционными физическими характеристиками, нимало не являлся. Более всего он был сходен с приувядшим соцветием, которое кому-то пришло на ум сильно встряхнуть в условиях невесомости. При этом лепестки отделились от чашечки и теперь двигались вокруг нее по собственным орбитам, не сталкиваясь, не состязаясь в скорости вращения, но образуя несколько вложенных контуров так, что в своем движении те полностью перекрывали скрытое внутри конструкта светило.

Кратов прикинул размеры конструкта и схватился за голову. Если его догадки были верны, предстояло искать древнего и утратившего интерес к жизни тахамаука на внутренней поверхности сферы площадью примерно двести квадриллионов квадратных километров, вдобавок разъятой на сегменты. Только сейчас до него дошел весь иезуитский смысл исповедальности советника Кьейтра. Тому не было нужды лгать. Вот вам координаты Скрытого Мира, вот вам и собственно Скрытый Мир. Ищите, и обрящете. Как вы намерены распорядиться своим открытием, господин Галактический Консул?

Кратов живо представил себе кривую ухмылку на серой морщинистой физиономии советника и с большим чувством, тщательно артикулируя и соблюдая все периоды, выругался.

«Сможешь повторить?» – восхищенно спросил Чудо-Юдо.

«Тебе такое пополнение лексического запаса ни к чему», – сердито огрызнулся Кратов.

«Уверен? Что, если однажды…»

«Угомонись, Китяра».

Биотехн замолчал, и образ глумливого тахамаука в воображении Кратова сменился на дурашливую китовью морду.

Они приближались к Чагранне, не покидая лимбическую область, приглядываясь и прикидывая шансы. Кратов совсем не чувствовал прежней уверенности. Галактика в который уже раз оказалась слишком велика для слабых человеческих сил. Вглядываясь в обводы Чагранны, призрачно-темные на фоне звездного неба, он размышлял, есть ли резон упорствовать в обреченном на неуспех предприятии, не пора ли махнуть рукой и поворотить вспять, утешая себя осознанием всех использованных возможностей.

В лимбике нет материальных объектов, только их фантомы. Тени, отбрасываемые реальным миром в мир, где все нереально. Это дает возможность синхронной ориентировки в координатах пространственно-временного континуума и вне его пределов. Маневрирование внутри лимбики требует большого искусства и понимания свойств внемерного пространства – иначе можно вынырнуть внутри планеты или звезды, ненароком угодив в ее лимбическую тень. Поэтому проскользнуть внутрь Чагранны, не покидая лимбики, выглядело не намного проще, чем наугад воткнуть иголку в спелый плод граната, не повредив ни единого зернышка.

«Войду в субсвете», – предупредил Чудо-Юдо, решив благоразумно понизить степень риска.

«Да, – согласился Кратов. – Мы должны хотя бы оглядеться».

И мысленно добавил: «Для успокоения совести».

Биотехн, крохотная песчинка в астрономических масштабах конструкта, пересек его внешние границы и незамеченным проник в зазор между лепестками. Никакого пилотажного искусства здесь не требовалось: ширина зазора составляла несколько гигаметров, что в десятки раз превышало расстояние от Земли до Луны. Опасность заключалась в другом: внутри конструкта их могли поджидать защитные контуры. Весь смысл Скрытых Миров заключался в отторжении незваных визитеров.

Кратов застыл в кресле без движения и лишь изредка менял сектор обзора. Он ничем не мог помочь Киту, никак не способен был повлиять на происходящее. Снова, как и на «Тавискароне», он был всего лишь пассажиром, но сейчас это состояние злило его пуще обычного. Тесная кабинка создавала иллюзию близости открытого космоса, протяни руку – и коснешься стены, а за стеной, за тонкой оболочкой корпуса, начинается вакуум, холодный и смертоносный. Назвать биотехна утлой скорлупкой на волнах эфира язык бы не повернулся, все же это была крупная, мощная тварь, прекрасно защищенная от внешних вредоносных воздействий и усердно заботившаяся о пассажире, иначе и быть не могло. Но космос был рядом, и сразу пробуждались дремавшие на протяжении долгих лет рефлексы пилота, заключенного в крохотную кабинку-пузырек внутри космического транспорта, руки тянулись к пульту, нестерпимо хотелось взять на себя все управление, всю ответственность, сделать все самому, лучше и быстрее, не красться на цыпочках, а со всей дури ломануть вперед, и пускай попробуют сцапать.

Никто их не ловил, никаких следов защитных контуров не усматривалось. Хотя кто сказал, что это будут сторожевые башни или растянутые сети? С тем же успехом могли быть наноботы, рассеянные в пространстве подобно космической пыли и в нужный момент готовые сомкнуться вокруг нарушителя в кокон-ловушку или собраться в кулак и нанести ему неожиданный удар под дых.

Вблизи фрагменты разъятой сферы уже не выглядели опавшими лепестками. Огромные вогнутые плоскости с обращенных вовне сторон казались раскатанными по орбите планетами и сохраняли следы естественных ландшафтов, со стертыми горными цепями, каньонами и кратерами. Изнутри же поверхность каждого фрагмента была тщательно сглажена, едва ли не до блеска отполирована. И сразу становилось понятно, что никакой жизни на этих космических зеркалах быть не может, нет там ни собственной атмосферы, ни поселений под защитными колпаками, и что единственное их назначение – прятать от случайных взоров центральное светило, а заодно собирать его небогатый свет и обращать в центр конструкта.

Вот уже несколько часов Чудо-Юдо без спешки погружался в недра Чагранны, двигаясь все время по траектории светового луча, от которой отклонялся лишь изредка, чтобы обогнуть очередной лепесток. «Хочешь посмотреть?» – спрашивал он иногда. И, не дожидаясь ответа, зависал ненадолго над какой-нибудь слабо подсвеченной, разнесенной во все стороны горизонта равниной свинцового цвета. Смотреть было не на что. Разве что окинуть взором безграничную плоскость, подивиться грандиозным замыслам строителей, попытаться оценить приложенный труд и потерпеть в том ожидаемое фиаско. Времена вселенского могущества Империи тахамауков давно минули. Вряд ли сейчас, в своем нынешнем состоянии, без былой пассионарности, без величественного пренебрежения затратами, они были способны повторить этот астроинженерный порыв. Странно, что им доставало сил хотя бы поддерживать конструкт в его нынешнем состоянии.

«Ниже, ниже!» – потребовал Кратов.

Биотехн с готовностью заложил вираж над ближайшим лепестком.

Несколько сотен белых безликих фигур стояли посреди тускло бликовавшего поля. Плечом к плечу, сомкнув ряды в две параллельных колонны. Маскеры, они же наунга-ину-ану, белые апрозопы, а с недавних пор еще и Строители. Но не те, что ждали своего часа в подземных пустотах планет Теанерики, а их астроинженерная версия: громадные, никак не меньше сотни футов ростом, длиннорукие и потому схожие со вставшими на дыбы насекомыми. Судя по всему, космический вакуум не причинял им неудобств. Если, конечно, не убил их давным-давно.

«Меня отбрасывает, – сердито сообщил Чудо-Юдо. – Не дает снизиться. Какое-то поле».

«Не удивляйся. У таких махин должна быть защита. Иначе метеоритная коррозия давно превратила бы их в решето».

«Я не удивляюсь. А ты?»

«Беспрестанно, с первой минуты».

Старое доброе защитное поле. Архаичное и надежное. Навостренное против космических аппаратов, собранных из металла и керамики всех видов. В ту, наверное, пору, когда идея строительных биотехнов была кое-как реализована, но мысль о кораблях-биотехнах не приходила в голову. В большую лысую голову с обширными слоновьими ушами. Там, где обычному кораблю перепало бы по полной, Чудо-Юдо лишь ворчал и сетовал на неудобства.

«А вот и звезда!» – объявил он с изумлением.

И они увидели звезду.

Вначале она обнаружила себя сияющим краешком в просвете между парящими плитами. А затем открылась во всей своей оранжевой роскоши, лохматая, жаркая, но не раскаленная. Одиноко парящий клубок плазмы в бассейне безупречной космической чистоты, где вакуум был стерилен, отфильтрован и процежен, ни следа планет, астероидов и кометных поясов, то есть ничего, чем обыкновенно набита под завязку всякая звездная система.

«Звезда? – переспросил Кратов. – И это все?!»

«Будь внимательнее», – ухмыльнулся Чудо-Юдо.

И они увидели планету.

Никаких замороченных и технически невозможных астроинженерных сфер, никаких фантазий и ловушек. Одна звезда и одна планета. Надежно, как все примитивное.

«Я ждал большего, – разочарованно буркнул Чудо-Юдо. – Вот мы здесь. Что дальше?»

«Самое интересное».

4

Ландшафт, с высоты казавшийся монотонным и ровным, как пыльная доска, вблизи обнаружил множество возвышенностей и впадин. Благодаря общей сглаженности рельефа перепады высот были неприметны, как если бы кому-то пришло в голову залить громадное пространство от горизонта до горизонта тягучей быстрозастывающей массой, но перед тем, как всё схватится, слегка встряхнуть. Чахлая растительность, что-то вроде сизых сухотелых хвощей, собиралась в самого несчастного вида чащицы на склонах холмов. В ложбинах кое-где недвижно стояла вода. По бледному небосводу ползли тонкие перья облаков. Оранжевый диск солнца почти вскарабкался в зенит. Повсюду, куда ни падал взор, читалась печать увядания и отчужденности.

Для неспешных прогулок с тросточкой и долгих философических бесед этот мир не годился.

Он был создан для одиночества.

«Воздух, – сообщил Чудо-Юдо. – Будет кружиться голова, потом привыкнешь. Оденься теплее. И не отлучайся надолго, здесь не на что смотреть».

Смущенно усмехаясь, Кратов полез наружу.

Теперь он стоял посреди бурой унылой пустоши, рассеянно копал носком ботинка ямку в податливом глинистом грунте и медлительно озирался в надежде уловить хотя бы слабейший признак живого присутствия. Голова и вправду слегка гуляла, должно быть, от избытка кислорода или каких-то атмосферных примесей. Под комбинезоном между лопаток резвились мурашки. Сухо и прохладно, самая комфортная для прогулок погода, прибалтийская осень. Это и был Скрытый Мир, обитель неумирающих существ, многие из которых были ненамного младше человеческой цивилизации. Можно было предположить, что с интересом к жизни в них угасли и все чувства, и если там и теплился еще какой-то эмо-фон, то для его восприятия навыков звездохода в отставке было недостаточно.

Мир, где нет места живой душе.

Радости первопроходца Кратов определенно не испытывал. Больше того, ему страшно хотелось поскорее убраться из этого могильника.

Но где-то здесь скрывался последний элемент мозаики.

– Где же тебя искать? – спросил он с отчаянием в голосе.

«Разве ты не видишь?» – в очередной раз изобразил насмешливое удивление Чудо-Юдо-Рыба-Кит.

5

Дома, а точнее – приземистые коробки без крылец, без украшений и архитектурных изысков, с бурыми, в цвет грунта, стенами из пористого материала, сливались с ландшафтом и потому были не сразу заметны даже пристальному взору. В больших овальных окнах переливались нефтяной радугой толстые линзы. В дверных проемах апатично висели занавеси из массивных тростниковых стеблей. Внутри было пусто: ни мебели, ни безделушек, ни растений в вазах, одни только голые серые стены, пыльные своды и темные арки, что вели в точно такие же нежилые пустоты. Если кто здесь и обитал, то давно ушел.

Не очень понимая, зачем так поступает, Кратов обшарил все затхлые уголки покинутого жилища. Под ногами хрустело нанесенное снаружи ветерком глинистое крошево. Следы его ботинок были единственными. Он постоял, молча вперясь в голую стену и размышляя о пустяках, а затем раздвинул тяжелые занавеси и вышел на свет. Все дома были хаотично рассеяны на немалом пространстве, не образуя ни улиц, ни каких бы то ни было иных порядков. Кратов заглянул еще в несколько домов, везде находя одну и ту же картину давнего запустения.

Что ж, он был всего лишь в самом начале поиска. Наивно было рассчитывать на немедленную удачу. На нескорую удачу надеяться тоже не стоило. Один человек на большой неприветливой планете ищет тахамаука, который бездну времени не желает быть найденным. Все равно что просеять весь песок пустыни в поисках жемчужного зернышка.

Кратов устал, проголодался и был зол. Интереса к жизни он, конечно, не утратил, но и прежней бодрости духа не испытывал. Мысль бросить все к чертям и убраться отсюда вовсе не казалась ему такой уж малодушной. Прежде за ним не водилось привычек отступать, особенно в виду финишной ленточки. Но сейчас, ощущая под ногами неохватный глиняный шар, мертвящую пустоту вокруг и восковые неприветливые небеса над головой, он не находил в себе ни малейшей искорки. Этот мир был создан для мертвецов. Живого человека он душил и отторгал.

Пройти сквозь испытания, какие не всякому привидятся и в кошмарах, сквозь личную смерть и непонятное воскрешение (о чем еще только предстояло поразмыслить в минуты несбыточного досуга), затеять каверзную игру с тектонами, ввязаться в плутни астрархов, хитрить, интриговать, переть напролом и уворачиваться от лобовых ударов… И все для того, чтобы увязнуть в унылом черепашьем поиске.

Даже если ему повезет и он доберется до этого полумифического струльдбруга, до Нфебетнехпа, неизвестно еще, как сложится их беседа. Ему доводилось участвовать в переговорах с весьма необычными собеседниками, но ни разу еще не приходилось уговаривать мертвеца. Такому ни в одной ксенологической академии не учили.

Потом был короткий перелет во чреве Кита до следующего поселка, некоторое разнообразие которому сообщало неглубокое озерко с зарослями высокой охристой травы с толстыми стеблями и узкой изостренной листвой, в чьих надломах прятались капельки влаги. Может, то была вовсе и не трава, а какая-нибудь местная фауна, ведущая прикрепленный образ жизни, но держала она себя скромно, ядом не плевалась, хваталищ не выбрасывала и никакого интереса к визитеру не проявляла. «И здесь никого», – ворчал Чудо-Юдо. Кратов и сам это знал, но не поленился, потыкался в дома, обогнул озеро и даже посидел на бережку, непонятно зачем вглядываясь в темные воды, будто в них могли скрываться подсказки к тайнам Чагранны. В самом деле, отчего бы живым мертвецам за отсутствием активного метаболизма не проводить время в мутных глубинах, изредка наведываясь на сушу и обсыхая среди голых стен?.. Эта идея показалась ему достаточно безумной, чтобы потратить несколько минут на ее обдумывание.

Они были на высоте, Кратов только что отметил как изученный десятый по счету сектор на глобусе Чагранны, когда Кит послал ему возбужденное сообщение: «Внизу интересно!»

6

Посреди окруженной знакомыми уже домами-коробками площади, занимая собой почти все свободное пространство, громоздилась диковатая конструкция. В ее сплетениях угадывались противотанковые ежи, гигантские кристаллические друзы и распущенные гирлянды перекаленной металлической стружки. Здесь явно порезвился, заливаясь сатанинским хохотом, безумный архитектор-авангардист. И это бредовое сооружение работало. То есть испускало снопы фосфорического света, двигалось и производило жутковатые технологические звуки в диапазоне от пульсирующего гула до отвратительного человеческому уху скрежета.

Крадучись, едва ли не на цыпочках, что в скафандре было весьма затруднительно, Кратов приблизился, насколько было возможно, и затаился за углом ближайшего к механическому монстру здания.

Теперь он окончательно убедился, что прибыл по нужному адресу.

Вокруг бесновавшейся конструкции сидели тахамауки. Прямо на глинистом грунте, подавшись вперед и понурив громадные головы. Их насчитывалось никак не меньше сотни, и даже в сумерках было видно, какие они ветхие. Тот, что сидел ближе всех, облачен был в утративший форму и цвет сюртук старинного покроя, с потемневшими позументами и осыпавшейся перламутровой чешуей, что во время оно символизировала родство с драконами. На прочих были просторные грубые балахоны безыскусного серого цвета с откинутыми капюшонами. И еще несколько державшихся наособицу от остальных были небрежно замотаны в куски грязно-белой материи. Выглядели они совершенно древними, потусторонними, было в их облике нечто от мумий, которых извлекли из гробниц и в злую насмешку заставили изображать жизнь. Хотя жизни во всем этом странном собрании было немного.

Инфернальные звуки, производимые несуразным агрегатом, были музыкой тахамауков. Очень старой, под стать слушателям. Кратов не считал себя меломаном, но кое-что в этом смыслил. Были в его практике моменты, когда не удалось избежать одаривания шедеврами современной музыкальной культуры тахамауков. Будучи ответственным исследователем, он даже пытался проникнуться творческими исканиями братьев по разуму, в каковом подвиге заручился дружеской поддержкой. Милая девочка Марси первая уснула под ритмическое бульканье и «вздохи сквозняка в пустых оконных рамах», как она обозначила для себя главную музыкальную тему опуса. Кратов продержался до финала второй части, которая с большой долей условности могла сойти за анданте… Так вот, шумовой полог, под которым они сладко дрыхли в гостиной уединенного коттеджа на Питкерне, не раздражал, а напротив, успокаивал и располагал к медитации. Но если вслушаться, то становилось ясно, что он был прямым наследником разносившегося над поселком уханья и скорготания, равно как хрустальные трели виолиры наследуют бесхитростному треньканью античной кифары.

И эта классика находила отклик у аудитории. Нельзя было сказать, что живой, но вполне очевидный.

Вначале Кратов заметил, что умощенные на коленях иссохшие кисти рук обладателя сюртука подрагивают вослед особенно тяжким ударам. По внимательном рассмотрении обнаружилось, что балахоны слегка покачиваются в такт пульсациям, а кое-кто даже пытается перебирать незримые струны длинными корявыми пальцами.

Внезапно мумии в белых тогах легко и бесшумно вскинулись на ноги и закружились на месте подобно призрачным дервишам, воздев к темным небесам костлявые длани. Зрелище, на первый взгляд комичное, вселяло в душу неосознанную потустороннюю жуть.

«Живым здесь не место», – в сотый уже раз подумал Кратов.

Те, кто создал этот мир и заселил его пережившими свой век мертвецами, поступил весьма расчетливо. У всякого стороннего существа, кто попущением судьбы использовал шанс на миллион, дабы очутиться здесь, спустя короткое время оставалась единственная мысль: поскорее убраться. А если убраться не получится, то стать таким же, как местные обитатели. Жалкой безмолвной тенью себя прежнего.

«Ни черта у меня не получится».

На подгибающихся ногах Кратов протиснулся в ближайшую халупу и сполз по стенке тут же возле двери. Его мутило, в голове порхали черные птицы. Скафандр заботливо снабдил его через трубочку витаминным коктейлем по рецепту доктора Мурашова, прохладным, пузырящимся, на сей раз с привкусом свежего огурца, а дендриты системы жизнеобеспечения, нечувствительно приникшие к венам, поддержали угасающие силы тонизирующими питательными смесями. Это не сильно помогло. Сухой холодный воздух давил, как негреющее одеяло. В глазах не прекращали свой макабрический танец белые мумии. Бежать, бежать отсюда со всех ног…

Идиотская была затея: отыскать тахамаука на громадной пустой планете.

Кратов закрыл глаза.

А когда открыл, все вокруг изменилось.

7

Не было больше голых стен и сумрачных сводов. Не было спертого могильного воздуха.

А был дом. Небольшой, уютный, на одного.

Осколок застывшего времени.

Стены задернуты были мягкой бархатистой тканью темно-зеленого цвета с золотым узором: какие-то аллегорические картины исторического содержания, всадники в латах, крылатые твари со змеиными башками, копья, стрелы, но все нестрашное, незлое, мультяшное, как бы понарошку. Через равные промежутки на стенах укреплены были светильники-чаши, в которых стояли дыбом языки теплого желтого огня. Потолок выгибался красивым куполом, на черно-бархатном полотне рассеяны были незнакомые созвездия. Повинуясь неосознанному порыву, Кратов протянул палец к самой яркой белой звезде, и та прянула навстречу, обернулась плазменным клубком, а вокруг затанцевали по кругам своим пестрые шарики планет. «Унаканасабасви, – зазвучал в его голове значительный, величавый голос. – Империя завоевала этот мир восемь тысяч лет тому назад. Это я помню. Одна из планет, Хатхиралачита, была обитаема. Население не готово было дать нам достойный отпор, но и сдаваться они не пожелали». – «Как вы с ними обошлись?» – спросил Кратов одними губами, но был услышан. «Уничтожили всех до единого. Это была легкая война. Вязкая, но нетрудная». – «И что там теперь?» – «Никто не знает. Мы ушли из этого мира и продолжили экспансию». – «Оно того стоило?» – «Ни одна война не стоит потраченных усилий. Но чтобы понять это, нужно проиграть хотя бы одну битву». – «И когда же это случилось? Когда проиграна была битва?» – «Ни один тахамаук не ответит на такой вопрос. Ни времени, ни места, ни подробностей. Да это и не важно». – «А что важно?» – «Цена жизни. Жизнь, вообще не имеет цены. Ничего нет важнее жизни. Мы это поняли и остановились. Приятно быть империей, которой никто не дает сдачи. Император же, чьи подданные не возвращаются с поля битвы в свои дома, не заслуживает поклонения». Вдоль стен расположились старомодные кресла из темного дерева, изящные этажерки с амулетами и трофеями, высокие мраморные вазы с сухими стреловидными стеблями, от которых исходил запах незнакомых мертвых цветов, в то время как на тростниковых жардиньерках лежали корзины с цветами вполне живыми и даже на вид несколько хищными. В дальнем темном углу укрылся массивный буфет с приоткрытыми дверцами, за которыми угадывались фигуристые емкости со старыми винами, а позади обтянутого пурпурным шелком дивана высились от пола до потолка стеллажи с инкунабулами. Кратов сидел на полу, понимая, что выглядит глупо. Он все еще не знал, кто хозяин этой антикварной роскоши и не сочтет ли означенный хозяин ниже своего достоинства беседовать со столь непрезентабельным визитером. Обитатель дома неторопливо, почти невесомо вплыл в поле его зрения и с комфортом расположился на диване, разметавши бесконечной протяженности руки по спинке. Ветхого сюртука не было и в помине, теперь это был ослепительный, богато украшенный шитьем и шнуровкой партикулярный костюм сложного устройства, ноги в свободных бежевых панталонах с черными лампасами были покойно скрещены едва ли не на середине помещения, а над жестким стоячим воротником царила огромная вытянутая и сплюснутая с висков голова в слабой седой опушке, с характерным клювастым носом на пол-лица, глубокими морщинами возле рта и прозрачными запавшими глазами. «Кто правит Империей?» – спросил тахамаук. «Что?» – потерявшись, переспросил Кратов. «Кто Император?» – повторил вопрос тахамаук. «Это важно?» – «Это единственное, что может быть важным». Кратов предпринял вялую попытку подняться и обнаружил, что ноги окончательно превратились в вату. Неприятное открытие, что и говорить, если пытаться воспринимать происходящее как реальность, а не сон – хотя бы и ни в чем не отличный от реальности. Таких снов он еще не видел. В вещих снах, что навевало ему «длинное сообщение», все же сохранялся особенный фантасмагорический флер, детали были размыты, дабы ничто не отвлекало от сути. Сейчас этими условностями решено было пренебречь. Он видел каждую трещинку на полу, покрытом деревянными плашками, мог разобрать символы архаичной письменности на корешках инкунабул, а вытянутые лица в высоких меховых шапках с презрительной величавостью взирали на него с испещренных кракелюрами холстов в обрамлении тяжелой потемневшей бронзы. Желтое пламя в светильниках стояло недвижно, как нарисованное, потому что не было и намека на движение воздуха, сквозь него можно было различить нагар на стенках чаш и какой-нибудь там остервенело выкаченный глаз поражаемой копьем крылатой твари на обоях. Цветок на жардиньерке вдруг повел головкой в лохматых лиловых лепестках и дернулся вслед невидимой мошке, явно намереваясь подзакусить. Если все происходившее было очередной забавой «длинного сообщения», то на сей раз оно превзошло себя. Но сохранялось все же подозрение, что эта старозаветная фата-моргана была частью концепции Скрытого Мира, фантоматикой, которая должна была погрузить его обитателей в привычный уют и порядок, скрасив таким образом вечное бытие-неумирание. «Тахагаурарен Тахиттин Тинахтахаун, – сказал Кратов, благословляя свою профессиональную память на заковыристые инопланетные имена. – Император Двадцать седьмого Правящего дома». Его собеседник пожевал серыми губами и не без труда изобразил отвыкшей от подвижности мимикой разочарование. «Ничего не меняется, – сказал он опечаленно. – Все, кто приходит, называют одно и то же имя. Неужели время и вправду остановилось?» – «Я бы не стал утверждать…» В тусклых, как у выброшенной на берег рыбы, глазах забрезжил фитилек интереса. «Ведь ты быстроживущий, – промолвил тахамаук. – Странно одет, странно выглядишь. Похож на Строителя. („Ну, спасибо!“ – мысленно сыронизировал Кратов.) Я забыл, что в таких случаях положено удивляться. И задавать сердитые вопросы. Например: как ты сюда попал?!» Он попытался насупить брови, но сделался лишь комичнее прежнего. «Пустое. Мне безразлично, кто ты, как здесь оказался и с какой целью. Ты уйдешь из моего дома, и я снова останусь наедине со своими книгами». Сухая длань приподнялась над спинкой дивана и совершила некое подобие указующего жеста. «Это я сочинил. Все, что на этих трех полках. Остальное не мое. Но тоже недурно состряпано. Кто сейчас властитель дум в Империи?» Кратов не знал. Он представления не имел, в каких сферах и каким способом можно было бы овладеть думами серых медлительных гигантов. «Хорошо, не отвечай. Спрошу кого-нибудь другого. Пока они еще появляются. Однажды они перестанут приходить. И спросить будет некого. Мы будем совершенно забыты. Всеми и навсегда». Кратов снова попытался встать, с прежним успехом. «Нфебетнехп, – произнес он. Губы не слушались, из чего следовало, что все же то был сон. – Вам знакомо это имя?» Тахамаук усмехнулся краем рта. «Все имена остались в Империи. Здесь только телесные оболочки. Я и своего-то имени не помню, а ты спрашиваешь о ком-то, кто может быть на другом конце этого мира. Хотя… – Он вдруг зашевелился, затрепетал, зашерудил конечностями, намереваясь подняться с дивана. – Свое имя… забавно. Ведь я могу прочесть, кто сочинил книги на этих трех полках…» Пора было как-то выпутываться из этого бреда. Никакого в нем не было смысла, никаких скрытых ключей. Кратов несколько раз энергично зажмурился и открыл глаза в надежде, что морок рассеется. «Кьенгитр Ксиннантара! – звучно возгласил тахамаук. – Слыхал? Вот мое имя…» Кратов подобрал ноги, с громадным трудом оторвал себя от пола и, словно куль, вывалился сквозь тростниковую занавесь наружу. Какое-то время он просто лежал, таращась пересохшими глазами в темное небо. Он что, грезил с открытыми глазами и напрочь забыл мигать на протяжении всей беседы с древним литератором?! Во всяком случае, его тело принадлежало ему и повиновалось, он мог встать и двигаться дальше. Если бы, конечно, захотел.

Перед тем как уйти, Кратов все же отважился сдвинуть тростник и заглянуть внутрь еще разок.

Мираж сгинул, как и не бывал. Стены снова были голы, воздух мертв и недвижен, и лишь в самом дальнем и темном углу едва различалась бесформенная куча какой-то рухляди.

В сером сплетении пожухлых мертвецких эмо-фонов вспыхнула вдруг живая яркая комета.

Мысленно усмехаясь, Кратов обернулся. «Что так долго?» – подумал он.

8

…«Вы с ума сошли, Консул», – сказал советник Правящего дома Кьейтр Кьейрхида. Он сидел на раскладном стульчике напротив входа, затянутый в свое обычное ртутное трико, а позади него по-прежнему фонтанировал струями огня адский музыкальный агрегат. «Я знал, что вам не достанет терпения наблюдать за моими мытарствами», – сказал Кратов. «А я знал, что вам не достанет здравого смысла, – парировал советник. – Обойти миллион домов на поверхности этого шарика, выслушать миллион историй от существ, которые даже собственного имени не помнят, и миллион раз ответить на один и тот же вопрос, кто сейчас Император. Как там у вас, людей, говорят… вы чокнутый псих, доктор Кратов». – «Но упрямый, черт побери!» – не без гордости возразил тот. «Все же стоило бы выждать, когда вы решите сдаться. И насладиться моральным превосходством». – «Тахамауки большие зануды. Однако упрямство не входит в число их несовершенств». – «Определенно так. Мы умеем ждать бесконечно долго, время нас, как вы понимаете, не поджимает, но обычно не пользуемся этим преимуществом. Посему давайте уже покончим с этим… гм… занудством». Что-то было не так. Перед тем как войти в дом, он видел другую картину. Конструкция посреди площади не только светилась, но и лязгала всеми сочленениями. Сейчас она вела себя чересчур тихо. И слушатели куда-то убрались. Нельзя было исключить, впрочем, что так и бывало, когда представление заканчивалось. «Знаете, кого вы мне напомнили? – спросил Кратов. – Бога из машины. Не первого и, подозреваю, не последнего в моей жизни». – «Обычное дело для тех, кто играет с судьбой в подвижные игры, – проворчал Кьейтр Кьейрхида. – Что вам не нравится? Машина налицо, – он указал пальцем себе за спину. – Следовательно, к ней прилагается бог. Уж какой есть, не обессудьте». – «Но вам здесь не положено быть, советник. В конце концов, это мой…» – «…сон? – уточнил тот, развлекаясь. В его пальцах из ниоткуда вдруг возникла дымящаяся сигара. – Но вы ведь давно уже превратили свои сны в проходной двор. Не мог же я упустить такую возможность! Вы разочарованы?» – «Еще бы, – сказал Кратов. – В первые мгновения сохранялась слабая надежда на вашу добрую волю. Но теперь я вижу, что помощи от вас не дождусь». – «Как легка была бы ваша жизнь, – усмехнулся тахамаук, – если бы воображаемые собеседники всякий раз прихватывали с собой внятно читаемые инструкции! Легка и незамысловата. Вы пропустили бы половину выпавших на вашу долю приключений. И не обогатили бы свой жизненный опыт замечательными открытиями». – «Без некоторой части приключений… не говоря уж об открытиях… я свободно мог бы обойтись», – уверенно промолвил Кратов. «Ах, не ропщите, доктор. Вы только в начале пути. Долгого и путанного. И, как вижу, вы не намерены срезать ни единого поворота». – «Чтобы заплутать в придорожном кустарнике?! Нет уж, избавьте». – «Вот было бы замечательно, – сказал тахамаук, задумчиво пуская колечки дыма одно сквозь другое, – окажись в ваших руках какой-нибудь путеводитель. Вроде тех, какими обзаводятся туристы, отправляясь на поиски приключений в джунгли Амазонии или, там, в Долину Смерти без проводника». – «Разве существуют путеводители по Скрытым Мирам?» – саркастически спросил Кратов. «Нет. Во всяком случае, мне таковые неизвестны, даже с учетом моего уровня компетенции. Но ведь есть и другие способы дойти туда, незнамо куда, и отыскать то, незнамо что…» Кратов выжидательно молчал. «Ну да, разумеется, – хохотнул советник. – Сами расскажем все свои планы, сами ответим на все вопросы. – Он провел широкой, как лопата, ладонью по своему колену, затянутому в зеркальную ткань. – Есть такой металл, что плавится при обычной температуре…» – «Ртуть, – кивнул Кратов. – Продолжайте». – «Это у вас ртуть. Блестящие и ядовитые брызги… В наших мирах существует его вполне безобидный аналог. Вы же не думаете, что ваша периодическая система элементов покрывает собой все разнообразие материального мира? Когда-то он высоко ценился в текучих украшениях, но потом мы научились его синтезировать и… у нас изменились представления о прекрасном. Так вот, существовало поверие, что браслеты-близнецы из одного месторождения будут стремиться к воссоединению. Один браслет всегда приведет тебя к другому». – «И что же? Действительно приводил?» – «Черта с два. Всего лишь красивая легенда». – «Мне определенно не повредило бы, окажись у патриция Нфебетнехпа такой браслет!» – принужденно засмеялся Кратов. «А у него есть браслет, – кивнул советник Правящего дома Кьейтр Кьейрхида и уронил тлевшую сигару себе под ноги. – И у вас есть. Браслеты-близнецы. Все, как в легенде…»

9

Тяжелый металлический лязг ворвался в уши, окончательно выбивая из головы остатки сна. Советник со своими стульчиком и сигарой растворился, как и не был. Печально усмехаясь, Кратов снял перчатки и обстоятельно протер глаза. «Я совсем запутался в иллюзиях и снах. Пора выбираться в реальность». Он мечтательно подумал, что не помешало бы хорошенько умыться. Не на скорую руку, в пассажирской кабине, а обстоятельно, со вкусом, с брызгами и с махровым узорчатым полотенцем напоследок. Но поблизости не просматривалось ничего сходного с ручьем, прудом или хотя бы водонапорной колонкой старинного образца. Судя по всему, с водой на Чагранне было плоховато. Да и на полотенце рассчитывать не приходилось.

Музыкальный агрегат на площади перебрал сочленениями в последний раз и угомонился. Свечение угасло. На поселок упала ночь.

Кратов вернулся во чрево Кита усталый, разочарованный и совершенно уверенный, что здесь больше незачем торчать. Свою долю миражей он нынче выбрал сполна. Биотехн, чутко уловив его подавленное состояние, попытался было затеять какую-то легкомысленную болтовню, но скоро обнаружил, что шутит сам с собой, и замолчал. Они летели вослед закату, летели просто так, отринув все попытки планомерного поиска, в непонятной надежде на озарение. Кратов сидел истуканом, предоставив Киту полную свободу действий, и тот нырял в облака, гонялся за электрическими разрядами, зависал свечой в восходящих потоках. В общем, разнообразно красовался и куражился. Если бы в этом мире обитал хотя бы один любопытствующий индивидуум с наклонностями обращать взор к небесам, нынче ему хватило бы впечатлений.

…«Подвинься, Кляйн, – проворчал Фриц Радау. – Что за теснотища! Не мог подобрать себе посудину попросторнее?» – «Вечно ты всем недоволен, Грайс», – привычно откликнулся Кратов. И осекся. Это была перебранка очень давняя, из плоддерской юности, и потому забытая. «Что ты тут делаешь, Грайс? Ты мне снишься?» Радау окинул его ироническим взглядом из-под обгоревших бровей. «С каких пор ты научился отличать сон от яви, Кляйн? Прежде ты смиренно сидел и выслушивал все, что тебе диктовали воображаемые визитеры». – «Многое меняется, Грайс. Вообще все меняется. И, если мои ожидания верны, очень скоро я перестану видеть вещие сны». – «Для начала тебе стоило бы с концами выбраться из пространства снов. С тех пор как ты очутился в Скрытом Мире, не явь сменяется коротким сном, а сон короткой явью. Тебя это не настораживает?» – «Я принимаю все, как есть. И стараюсь вести себя рационально. Единственно выигрышная тактика в топологии абсурда». – «Но ты должен понять, отчего такое происходит». – «Конечно. Это „длинное сообщение“. Оно берет верх над моим разумом. Оно пытается обрести целостность. Как ртутные шарики. Как… как браслеты-близнецы». – «Больше слушай тахамауков, – буркнул Радау. – Они тебе наговорят…» – «Во сне я слушаю всех. Иногда можно услышать кое-что полезное. Но – почему на сей раз ты? Почему не кто-то другой, из числа тех, кого коснулась история с „длинным сообщением“? Какие-то шутки памяти?» – «А ты как думал! Твой разум не так уж и беззащитен перед поселившимся в нем чужеродным паразитом. Он потеснился, дал ему пространство и некоторую свободу, но на своих условиях. Согласись, это справедливо». – «И ты здесь затем, чтобы…» – «Верно, Кляйн. Я – другая твоя внутренняя боль. Те, кто хотел тебя остановить, приберегли самый болезненный удар напоследок. Рассчитывали, что ты сломаешься. Или хотя бы споткнешься. И даже когда решено было больше тебе не препятствовать, этот капкан остался снаряженным. И ты угодил в него обеими ногами. Забавно! – Радау поскреб обугленную кожу подбородка закопченными пальцами. – Забавно, Verdammt nochmal… – Он тревожно нахмурился. – Что еще за дичь? Когда это я так выражался? Ты же должен помнить: если я бранился, так уж всерьез, безо всякой литературщины!» – «Не забывай, Грайс: ты в моем сне, а не я в твоем». – «И то правда. Помнится, ты грозился научить меня ужасным, хтоническим русским ругательствам, от которых шерсть встает дыбом даже у неосмысленных тварей. Но так и не научил». – «Не успел, прости. И это было по большей части отроческое бахвальство. В ту пору я был правильным, хорошо воспитанным, чистым мальчиком». – «Пока мы оба не сгорели на Магме X». – «Да, Грайс. Пока мы не сгорели. Но ты погиб, а я выжил». – «Теперь я в твоем сне, Кляйн, и я знаю все, что знаешь ты. Даже те ругательства, которым ты меня не научил, но сам научился позднее… Но я знаю больше. Не спрашивай, как такое возможно. Может быть, „длинное сообщение“ влезло и в наши с тобой дела своими длинными щупальцами. Может быть, ты и сам знал, но гнал это знание от себя прочь. – Он взирал на Кратова неподвижным совиным взглядом. – Кляйн, на Магме X мы оба сгорели. У тебя не было шанса выжить, как и у меня. Ты понял, о чем я? Чудес не бывает. Ну, чего молчишь?» – «Я не молчу, Грайс. Я слушаю тебя. Ту часть себя, которая во сне стала тобой». – «Умник хренов… И что я перед тобой тогда распинаюсь, брожу вокруг да около?! Парень, мы превратились в одинаковые головешки. Но я так и остался лежать внутри раскаленного аккумуляторного отсека, а ты поднялся из пепла, дошел своими ногами до маяка, уцелевшего в коконе защитного поля, до которого было добрых две сотни ярдов… ты прошел на своих ногах эти две сотни ярдов и вызвал поддержку Плоддерского Круга. Ты понимаешь?» Кратов – та его часть, что оставалась Кратовым, – упорно молчал. «Ты verdammte бессмертный. На Магме X ты уже во второй раз за свою короткую жизнь увернулся от косы, которая и не такие стебли косит… А знаешь, чему ты обязан своим бессмертием? Не прикидывайся бревном, ты уже должен сообразить». – «Да, да, успокойся… Это все „длинное сообщение“. Его внешние защитные протоколы. Те же, или примерно те, что и в случае с Виктором Сафаровым. Облагодетельствовали подарочком и не могли позволить мне сгинуть по глупости и безрассудству. Гибель второго тахамаука с „Азмасфоха“ кое-чему научила». – «Это вздор, это на поверхности, – досадливо отмахнулся Радау. – Ты все еще не понял. Думаешь, цепочка твоих смертей и воскрешений и есть тот последний капкан, чтобы тебя остановить? Ну да, тебя тряхнуло. Слегка, на пару минут. А потом ты принял все, как есть, и попер дальше. Волоча капкан за собой и не придавая ему подобающего значения… Кляйн, да ведь ты сейчас бессмертен. Ты волен творить любые безумства. Бросаться в жерло вулкана, выходить в открытый космос без скафандра, нападать на эхайнского гранда с голыми руками. И тебе ничего не будет. Ровным счетом ничего. Ты обманешь свою смерть столько раз, сколько пожелаешь. Но! До тех пор, пока в тебе сидит осколок „длинного сообщения“. И ни секундой дольше. Scheisse, ты будешь хотя бы как-то отзываться на мои слова, или тебе в самом деле наплевать?!» – «Как удачно, – сказал Кратов, усмехаясь, – что осознание собственной неуязвимости не пришло ко мне раньше. Воображаю, каких дров я мог бы наломать». – «А раньше было нельзя, – сказал Радау. – Teuer ist das Ei zum Osterfest…[31] Тьфу, да ты издеваешься, Кляйн! Чтобы я нес такую чепуху в здравом уме и твердой памяти! Кем ты меня вообразил?! О чем бишь мы… Да, раньше никак. Кто мог знать, что ты продвинешься так далеко! И что же, Кляйн? Готов ли ты отказаться от личного бессмертия ради сомнительной и все еще неясной цели?» – «А как бы ты поступил, Грайс?» Радау скорчил недовольную гримасу, которая на его обожженном лице выглядела ужасающе. «Хочешь ответить сам себе, Кляйн? Валяй, это твой сон, твое право. Но подумай и о других. Рашида… Стас Ертаулов… они даже не подозревают о своих выигрышных билетах. Но захотят ли они, узнав, порвать их и выбросить?» – «Хорошая попытка, – сказал Кратов. – Бессмертие, неуязвимость. Заманчиво. Вполне может быть правдой. Но есть один кусочек этой мозаики, который никуда не вписывается». – «Какой еще кусочек?!» – проворчал Радау. «Командор Пазур. Четвертый носитель нашего „длинного сообщения“, который умер. Что сталось с его выигрышным билетом?» – «Как же ты наивен, Кляйн! – укорил его Радау. – Пазур… Ты уверен, что он умер, а не скрывается, но более удачно, чем Стас Ертаулов? Ты уверен, что ему вообще досталась своя часть „длинного сообщения“? Ты уверен?..» – «Я давно уже ни в чем не уверен. Только и делаю, что проверяю на практике». Радау ухмыльнулся. «Ты даже не задумался. Не взвесил открывающие возможности. А ведь это не какая-нибудь там Авалонская Башня, это замануха ни с чем не сравнимая. Вот так упрямство, вот так устремленность! Да ты словно гарпун Судного дня! Во что тебя превратила жизнь, Кляйн, в какого монстра?.. Ну, тогда напоследок. Перед тем как расстаться насовсем. Вдруг ты и в самом деле решишь избавиться от „длинного сообщения“, от бессмертия… и от вещих снов заодно. Ты уже придумал, чем заполнишь образовавшуюся в мозгах пустоту? Ведь там будет просторно и гулко, как в заброшенном ангаре! Так и будешь тянуть свой век с пустотой внутри?..» Радау захохотал, резво поднялся и вышел прямо сквозь внутреннюю обшивку пилотской кабины, и его место тотчас же, без малейшей паузы и церемоний вновь занял советник Правящего дома Кьейтр Кьейрхида. «Хватит слушать всякие бредни, доктор, – сказал он строго. – У нас с вами впереди вечность, а потому каждая минута дорога. Вот вам универсальное жизненное правило: когда не знаете, кому молиться, молитесь богам из машин. „Длинное сообщение“ снова с вами. Вы всецело находитесь в его системе координат и приоритетов. А посему пожалуйте вниз». – «Куда это еще – вниз?» – усомнился Кратов. Советник приблизил к нему морщинистое лицо, огромное, словно циферблат курантов. «Браслеты-близнецы! – промолвил он не предполагающим возражений тоном. – Вниз – значит вниз!..»

«Это здесь, – подумал Кратов. Подумал во сне, на полпути к пробуждению. – Я нашел».

– Вниз, Китенок! – приказал он, не открывая глаз.

«Ты уверен?» – осведомился биотехн.

– Я давно уже ни в чем не уверен! – с некоторым даже торжеством ответил Кратов.

10

Патриций Нфебетнехп, бывший член экипажа галактического супертанкера «Азмасфох-Вэлвиабэтха», а ныне струльдбруг и добровольный отшельник, сидел на берегу ручья. Он был плотно закутан в просторный и, по всей видимости, очень теплый плащ, черный, в чешуйках с антрацитовым блеском. Из образовавшегося кокона наружу торчала только лысая макушка со вздыбленными пегими космами. Кабы не эта деталь, тахамаука легко можно было принять за часть прибрежного ландшафта. Чем он, в общих чертах, и являлся.

Не доходя десятка шагов, Кратов остановился и старательно откашлялся. В стылом воздухе это прозвучало, словно выстрел. Никакой реакции со стороны тахамаука, однако же, не последовало. Кратов подошел вплотную и, немного поколебавшись, присел рядом на торчавшую из галечника корягу.

– Патриций, – позвал он, сообщив своему голосу всю мягкость, на какую только был способен. – Патриций Нфебетнехп…

Бурый кокон с лысой оконечностью не подавал признаков жизни.

«Я совершенно не готов к этому контакту, – подумал Кратов с неудовольствием. – Откуда мне знать, что здесь можно делать, а что нельзя, где границы между деликатностью и дерзостью? Болтовня с борзописцем в винтажных интерьерах не в счет – хотя бы потому, что я не до конца уверен в ее реальности. Из каких источников я вообще мог бы почерпнуть правила поведения незваного гостя в Скрытых Мирах? Может быть, здесь вообще не принято разговаривать, а изъясняются исключительно на языке жестов, которым я все едино не владею. Или ведут неспешную переписку посредством какой-нибудь голубиной почты. Хотя до сих пор я не видел никакой твари, хотя бы отдаленно напоминающей голубя. Потому что могут быть вовсе и не голуби, а черепахи. Почтовая черепаха. Почему бы нет? В мире, где никто уже не спешит… Я вторгся в чужой монастырь со своим хамским уставом и пытаюсь разговорить существо, совершенно утратившее интерес к жизни. И, если пренебречь малозначимыми физиологическими нюансами, пребывающее в статусе мертвеца. С кем только не доводилось мне устанавливать контакт, но с мертвецом впервые. С чего я решил, что мне это удастся?» Продолжая заниматься мысленным самобичеванием, он безотчетно протянул руку и коснулся той части кокона, где могло бы скрываться плечо тахамаука.

Нфебетнехп вздрогнул, словно от энергетического разряда.

Прозвучал тусклый неживой голос:

– Кто правит Империей?

«Да что с вами всеми такое», – подумал Кратов.

– Тахагаурарен Тахиттин Тинахтахаун, – оттарабанил он. – Двадцать седьмой…

– Все тот же император, – пробормотал Нфебетнехп. – Ничего не меняется. Время остановилось.

– Патриций, – сказал Кратов. – Время течет по-разному.

Тахамаук с видимым усилием попытался развернуться к нему всем телом, но застрял на половине движения. Так и сидел вполоборота, кося одним глазом в сторону собеседника. Ему это не доставляло никакого неудобства, хотя у Кратова от одного только зрелища заныла шея.

– Расскажи мне про время, – сказал живой мертвец, и в этой фразе слышалась вековая ирония.

– Лучше я расскажу про космический транспорт и экзометрального зверя, – промолвил Кратов.

– Не нужно, – отозвался Нфебетнехп. – Я знаю эту историю.

Он выдыхал каждое слово из самых глубин своего древнего тела, делая долгие промежутки, словно бы вспоминая стершиеся смыслы и правила. Казалось, вот-вот он замолчит насовсем и больше не издаст ни звука.

«Ну, хорошо, – подумал Кратов. – Он мертвец по своей воле. Я дважды погибал и воскресал, и это только подтвержденные случаи. Имею право считать себя почетным мертвецом. Мы обитаем в одной парадигме. Он обязан меня выслушать. И не просто выслушать, а проникнуться моей идеей. Если я что-то понимаю в психологии тахамауков… а понимаю я немного, но кое-какие гипотезы могу строить… у меня найдется, что ему предложить в награду».

– Другой транспорт, – сказал он настойчиво. – Другое время. Эту историю вы не знаете.

Минула геологическая эпоха. Утонули континенты, вымерли динозавры, легли и растаяли ледники.

– Я слушаю, – произнес Нфебетнехп.

Ручей бежал по своим ручьиным делам, шурша ледяными струями по крупному галечнику, явно искусственному. Время смешалось с холодным воздухом и оцепенело. В черных небесах незримо плыли броневые плиты, с наивным усердием отгораживавшие Скрытый Мир от всех прочих миров Галактики.

Кратов рассказывал про грузопассажирский корабль класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», более не существовавший во плоти. Про то, что сталось с его экипажем.

Патриций Нфебетнехп то ли слушал, то ли дремал. С мертвецами все неочевидно.

Кратов закончил историю и поведал о своих намерениях.

Минула еще одна геологическая эпоха. Звезды разгорелись и угасли, планеты сошли с орбит и погибли.

– Мне это неинтересно, – наконец ответил Нфебетнехп. – Не нужно спрашивать, почему.

– Тлеть, а не гореть, – сказал Кратов. – Стать растением в корявой замшелой коре. Забывать имена, события и даты. Забыть даже самого себя. Прожить яркую жизнь, все утратить и обесценить прожитое. Это достойно мыслящего существа?

– Вполне, – откликнулся Нфебетнехп.

– Заживо гнить на берегу ручья, бездумно наблюдая, как поток уносит смыслы и сути. Ничего не ждать и ничего не помнить. Отринуть всех, кто был дорог.

– Пустое, – сказал Нфебетнехп. – Все пустое. Все предрешено.

– Хранить то, что вам не принадлежит, и не доставить по назначению.

– Что изменится? – спросил Нфебетнехп. И сам же ответил: – Ничего нельзя изменить. Потому что ничего и никогда не меняется.

Кратов иезуитски усмехнулся:

– Пустое, – повторил Нфебетнехп. – Ты, я вижу, быстроживущий. Мне все равно, как ты тут очутился. Тебе пора уходить.

Он начал отворачиваться. Неуклюже и медленно, будто боялся рассыпаться в движении.

– Но я могу вам обещать кое-что заманчивое, – сказал Кратов.

Он придвинулся вплотную к слоновьему складчатому уху и негромко, почти шепотом назвал свою цену.

Завершился протонный распад, свет угас, вселенная наполнилась черными дырами, что поглощали вещество и испаряли энергию, неуклюже имитируя астрофизическую реальность мироздания.

– Что я должен сделать? – спросил патриций Нфебетнехп.

11

– Вы с ума сошли, Консул, – сказал советник Кьейтр Кьейрхида осуждающе. – Ничего, что я так вас называю? Для доктора ксенологии вы ведете себя чересчур безрассудно и мало заслуживаете почетного обращения.

На сей раз не было ни раскладного стульчика, ни чадящей сигары, ни даже ртутных одеяний. Советник сидел на сером валуне, безо всяких удобств, не на что облокотиться или откинуться, отчего на изборожденном его лице читалось громадное неудовольствие. На советнике был простой летный комбинезон с эмблемой Правящего дома, лысая голова непокрыта, иззябла и потому сильнее обычного напоминала необитаемое небесное тело.

Не отвечая, не замедляя шаг, Кратов обогнул тахамаука – тот проводил его взглядом, исполненным возмущенного недоумения, – и прижался лбом к теплому, шерстистому боку Чуда-Юда.

– Китенок, – позвал он. – Только честно: я здесь один?

«Ты во всей Галактике такой один, – не припозднился биотехн. – Мягко говоря, самобытный. Тахамаук, что сидит на камне и делает вид, будто злится, недалек от истины в оценке твоих манер».

– А то, – сказал Кратов с удовлетворением и наконец соизволил оборотиться к советнику. – Я, грешным делом, подумал, что вы мне снова мерещитесь.

– Вряд ли галлюцинация моих габаритов поместится в вашем больном воображении… доктор, – ядовито заметил тот.

– Не возражаете, если я вас ущипну?

– При условии, что вы не возражаете, если я оторву вам руку. Каким недобрым ветром вас занесло в Скрытый Мир?

– Но вы сами указали мне путь.

– Когда меня спросят, я стану это отрицать. Когда спросят вас, вы должны будете привести какую-нибудь более основательную аргументацию.

– Когда спросят меня, я не стану отвечать. Поверьте, я умею быть дерзким и неучтивым.

– Даже с теми, кто старше и выше вас – я имею в виду, во всех смыслах?

– В наших общих интересах не обрушивать ситуацию в форсаж и не загонять меня в угол.

– Какие дары вы посулили бедняге Нфебетнехпу, что он так легко согласился участвовать в вашей авантюре?

– Легко! – фыркнул Кратов. – Впрочем… Как часто обитатели Скрытых Миров возвращаются к прежней жизни?

Советник с самого начала взирал на него, как на слабоумного, но теперь вытаращился с нескрываемым смятением и даже привстал со своего насеста.

– Никогда! – объявил он торжественно. – Ни единого разу за все то время, что существуют Скрытые Миры. Такое невозможно, потому что противоречит самой идее Скрытых Миров. Это не курорт, не санаторий, чтобы перевести дух, отвлечься, залечить душевные раны. Скрытый Мир – это пространство невозвращения, куда уходят с полным осознанием поступка. Если угодно, это фазовый переход личности при сохранении естественной физической оболочки.

– Но не физическая смерть.

– Нет, не смерть. Что такое смерть? Разрушение тела и диссипация личности. Необратимая утрата уникального информационного кластера. Для высокоразвитой цивилизации такое неприемлемо. Это один из последних эволюционных вызовов, на который до сих пор не найдено равноценного ответа. Мы, тахамауки, предприняли попытку разрешить теорему необратимости теми средствами, что были в нашем распоряжении. Отказ от биологической смерти, если точнее – радикальное замедление процесса умирания. Да, это наложило свой отпечаток на всю нашу культуру. В глазах молодых, динамичных, быстроживущих рас мы выглядим странно. Некоторые считают, что мы уже рождаемся стариками. Это не так. Мы долго живем, медленно стареем и бесконечно долго умираем.

– Я не силен в семантике языка тахамауков, – сказал Кратов, – но чем отличается необратимость от невозвращения?

– Похоже, вы пришли к неким широким обобщениям, побеседовав с двумя мегапатриархами…

– Мегапатриархами? – переспросил Кратов.

– Ну да, с обитателями Чагранны, – раздраженно сказал советник. – Разве нет? Кто назовет их юнцами, пусть первый бросит в меня камень. Как еще их называть для ясности?! Бесспорно, они не выглядят темпераментными оптимистами…

– Счастливыми они тоже не выглядят.

– Пустое, – отрезал советник. Кратов невольно усмехнулся: похоже, эта фраза у тахамауков была в ходу. – Старческие капризы. Мегапатриархи обожают выглядеть несчастными. Жалуются, что забыты и одиноки. Это универсальное свойство инобытия. Вот умрете и узнаете…

«Спасибо, я уже, и, как обнаружилось, не однажды», – подумал Кратов с большим сарказмом.

– А что до мнимой бытовой аскезы, – продолжал советник, – то все относительно. Я побывал во многих мирах, не исключая Земли, мне знакомо стремление молодых рас окружать себя чрезмерной роскошью и неоправданным комфортом. Мы прошли стадию демонстративного гедонизма еще в ту пору, когда человечество только-только покинуло пещеры и училось строить хижины. Вы тоже когда-нибудь поймете, что быт должен быть рационален. Мы, тахамауки, равнодушны к комфорту. Когда вы видите меня сидящим в роскошном кресле, курящим сигару из отборных табачных листьев, это лишь ваше помпезное представление о расе тахамауков.

– Неужели вы надули меня с монастырским ликером?! – наигранно возмутился Кратов. – А говорили, что все было с вашего корабля, что питаете слабость к раритетам…

– Так и есть, – сказал советник, не моргнув глазом. – Я должен был оправдать ваши ожидания! Мы живем в пространстве дополненной реальности, но она дополнена не для нас, а для вас. Весь этот уродливый кич и ампир – плод вашего воображения. А у нас все по-простому: железо и камень. Ну, не совсем железо и не совсем камень… Верите ли, император Тахагаурарен Тахиттин Тинахтахаун живет в пещере.

– Наверное, это не совсем пещера, – не удержавшись, ввернул Кратов.

– Разумеется, – промолвил советник пренебрежительно. – Не то естественное укрытие, в каком дикий предок укрывался от непогоды и аппетитов окружающей фауны. Но никакой роскоши, никаких драгоценностей. Лишь то, что необходимо для отправления имперских практик. Все прочее можно вообразить. При желании. Что на самом деле необходимо тому, кто владеет Империей, чтобы править?

– Рычаги власти, – осторожно предположил Кратов.

– О, этого в достатке! – отмахнулся советник. – Но что нужно творцу, чтобы творить?

– Комфорт. Покой. Душевная гармония.

– Ничего, – отчеканил тахамаук. – Ничего из перечисленного. То есть абсолютно. Акт творения происходит в сознании творца. И уж дело его доброй воли придать плодам своих умственных трудов материальные формы и поделиться с остальным миром в той знаковой системе, каковая этому миру доступна.

– Пожалуй, человечеству предстоит долгий путь в этом направлении, – заметил Кратов.

– И нелегкий! – уточнил советник.

– О да!.. – с ироническим энтузиазмом согласился Кратов. И тут же сменил тему: – В Скрытых Мирах были попытки самоубийства?

– Постоянно, – признал советник. – Ложные представления о свободе воли, эскапистские интенции, атавистические инстинкты… Так длится, пока однажды мегапатриархи не уяснят, что мы не позволим им умереть. Это неприемлемо для расы тахамауков. Мы отвергли смерть как терминальную стадию жизнедеятельности. Тахамаук может умереть лишь по нелепой случайности. В Скрытых Мирах случайностей не бывает. Скрытые Миры устроены так, чтобы никто не мог причинить себе вреда, ни намеренно, ни случайно.

– Но почему вы не оставляете им… мегапатриархам… выбора?

– Выбора? – сощурился советник. – Доктор, называйте вещи своими именами.

– Почему вы не позволяете им умереть? – терпеливо повторил Кратов.

– Потому что мы договорились не умирать, – высокомерно сказал советник. – Так решила Империя. Не кто-то сильный и властный постановил за общество. Нет, это был солидарный общественный договор. И уж много после, досконально разобравшись с физиологическими механизмами… что редко кому удавалось в Галактике… мы заключили соглашение со смертью.

– Звучит впечатляюще, – сдержанно сказал Кратов.

– И выглядит сообразно. О, это был феерический ритуал вселенского масштаба! – воскликнул советник с воодушевлением. – Существуют прекрасные видеодокументы. Если случится так, что Галактическая Империя тахамауков окажется в сфере ваших интересов, найдите время для просмотра… Разумеется, смерть как метафизическая сущность на ритуале во плоти не присутствовала. Это не помешало тахамаукам довести до сведения смерти, дабы она впредь на нас не рассчитывала. – Он усмехнулся. – Поскольку в установленные законом и здравым смыслом сроки возражений не воспоследовало, соглашение считается заключенным и действует. Звучит забавно, не так ли? Мы, тахамауки, умеем совмещать комичное с серьезным. И свято чтим действующие соглашения, какими странными бы они не выглядели.

– Скрытые Миры и есть та цена, которую вы платите за отказ от смерти?

– И, как я уже говорил давеча, в шаровом скоплении Теанерика, резервное хранилище информации. Мегапатриархи не просто коротают здесь свои бесконечные века. Они хранят нашу культуру. Мы не желаем бессмысленно распылять свое наследие. Для нас ценен всякий информационный квант. Не существует знания полезного или бесполезного, дать ему оценку может лишь время. Согласен, бережливость доведена до абсурда, но… Это не пантеон и не музей. Кьенгитр Ксиннантара, с которым вы перекинулись парой незначащих фраз в его библиотеке и наверняка выслушали ламентацию о забвении, продолжает творить. Его opus magnum[33] под названием «Пять принцесс на Острове Слез», начатый еще в пределах Империи, завершен более чем наполовину, и мы питаем обоснованную надежду увидеть его опубликованным. Ну, «Архетипическую симфонию под созвездием Семигранника» Унпаранана Унгатарина вы уже слышали хотя бы фрагментарно… (Кратов не сразу сообразил, что речь шла о буянившем посреди площади светомузыкальном агрегате.) У вас, быстроживущих, в ходу метафора «невосполнимая утрата». Так вот, для тахамауков она неактуальна. Мы ничего не утрачиваем. Если случится нечто ужасное и мы лишимся всех своих знаний, то здесь, в Скрытых Мирах, находится резервная копия нашей цивилизации.

– Не такие уж они скрытые, эти ваши Скрытые Миры, – не удержался от шпильки Кратов. – Попасть в их пределы не составило большого риска.

– Как вы заметили, – с достоинством возразил советник Кьейтр Кьейрхида, – мы совершенствуем средства конспирации по безопасному для невольных визитеров сценарию. От прохиндеев же вроде вас более подходят иные меры, которые мы не можем себе позволить по этическим соображениям.

– Так, может быть, ваши усилия избыточны? Откройте свои Скрытые Миры. Избавьтесь от секретов Полишинеля. Галактическое Братство вполне способно проявить уважение к любым, даже самым странным обычаям своих сыновей.

– Империя тахамауков ценит безмерную толерантность Галактического Братства, – надменно заявил советник. – Но мы должны оценивать угрозы и вне пределов Братства, не так ли? Союзы приходят и уходят, Империя вечна.

12

Ретирада из Скрытого Мира оказалась незатейливой и даже будничной. Легко обнаружился штатный портал, который вынес Чудо-Юдо-Рыбу-Кита за пределы защищенной зоны и самопроизвольно выплюнул на границе туманного кольца, когда-то бывшего кометным поясом, но стертого в прах из соображений безопасности. Поворчав для поддержания реноме и посетовав на негостеприимство хозяев, биотехн вновь нырнул в экзометрию с тем, чтобы вернуться на Аид.

«Тавискарон» прибыл вечером третьего дня, когда Кратов уже отоспался, вдоволь наплескался в хрустальных холодных водах и начал скучать. Командор Элмер Э. Татор, соорудив значительное лицо, явился к нему в один из пустовавших отсеков командного центра с докладом. Отчитавшись об исполнении всех поручений по списку, он на мгновение вышел из официозной роли и тревожным шепотом поведал Кратову о новых пассажирах:

– Какие-то странные. Всю дорогу молчали, даже к обеду не появлялись, Мадона запугали своими переглядываниями…

– Как реагировали Брандт с Мурашовым? – рассеянно осведомился Кратов.

– Мурашов остался на Земле, – сказал Татор с некоторым удовлетворением. – Его контракт не простирался дальше шарового скопления. Что же касается Брандта… ну сам посуди, какие у Брандта могут быть реакции?!

Они дружно посмеялись по поводу эмоциональных проявлений второго навигатора, после чего Татор вновь сделался формален и объявил:

– Я также имел высокую честь доставить на Аид инспектора Академии Человека, госпожу Шарону Терлецкую. – Деликатно откашлявшись, он добавил: – Для легализации предстоящих мероприятий и соблюдения прав всех участвующих в них персон.

– Все правильно, – успокаивающе сказал Кратов. – Я сам на этом настоял.

На чеканном лице Татора отразилось громадное облегчение.

– Собственно, госпожа Терлецкая уже здесь, – сказал он, кивнув в сторону двери отсека.

– И отчего же она не заходит? – полюбопытствовал Кратов.

– Полагаю, наслаждается здешними красотами. Примерно так. – Татор сделал блаженное лицо, зажмурился и раскинул руки. – Ах! Как легко дышится! Какие чистые небеса! Какие травы и цветы! Ах!..

Они не упустили посмеяться и над живыми реакциями высокой гостьи.

– Что ж, проси, – сказал Кратов.

Спустя несколько минут дверь распахнулась, на пороге выросла высоченная худая дама в походном комбинезоне колониального фасона и песочных расцветок. Седой ежик придавал ей весьма аскетический вид, большие черные глаза навыкате пылали, смуглое вытянутое лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.

– Что вы затеяли, доктор Кратов? – осведомилась инспектор Шарона Терлецкая вредным скрипучим голосом.

13

– Вы должны знать, – продолжала госпожа инспектор, – что решением Президиума Академии Человека интеллектронный прибор, который вы называете рациогеном, известный также под названиями «полиспектральный интеллектуализатор», «церебральный нейрогенератор» и «гиперментар», признан опасным изобретением и должен быть разрушен незамедлительно по обнаружении. – Выпалив эту фразу единым духом, она деловито огляделась и спросила саркастически: – В конце концов, мне предложат сесть, или традиции гостеприимства в этом мире не действуют?

– Если честно, – сказал Кратов, слегка опешив под таким натиском, – я не здесь собирался вас принимать.

– И где же? Возле своей адской находки?

Прежде чем Кратов нашелся с ответом, дверь вновь растворилась и появился Феликс Грин, который с непроницаемым лицом нес на вытянутых руках бог весть где найденное кресло. Госпожа Терлецкая провела длинным сухим пальцем по сиденью, поморщилась и села, закинув ногу на ногу. В дверях тотчас же возник Брандт, транспортируя тем же способом, на весу перед собой, квадратный столик из прозрачного пластика, каковой со всевозможной деликатностью впихнул между Кратовым и Терлецкой. Оба навигатора замерли возле входа навытяжку, демонстрируя всецелую готовность исполнить любой каприз. Феликс Грин, кажется, и не дышал даже; впрочем, это было его обычное упражнение в минуты особенного эмоционального напряжения.

– Э-э… и прохладительного, – спохватилась госпожа инспектор.

В коридоре возникла некоторая суета, послышались невнятные возгласы: «Я!..» – «Нет, я!..» – «Отвали, ты не умеешь!..», затем шорохи и тени сконденсировались в красного от усердия Белоцветова с подносом на уровне выпяченного подбородка. Жгучие очи госпожи Терлецкой полезли из орбит. Стиснув зубы, дабы не ляпнуть что-нибудь легкомысленное, Белоцветов умело расположил на столике высокие бокалы, сосуд с зеленоватым содержимым, вазу с фруктами и узорчатые салфетки, после чего втиснулся между навигаторами и застыл в ожидании. Затянувшаяся пауза грозила взорваться чем-нибудь положительно неприличным. Кратов молчал и внутренне веселился. Навигаторы обреченно потупились. Белоцветов прикрыл глаза. Более сдерживаться он не мог.

– Еще чего изволите, барин? – выдохнул он, напыжась.

Из коридора донеслось сдавленное ругательство на французском. Госпожа Терлецкая открыла рот.

– Ступай, голубчик, – промолвил Кратов и совершил небрежный отсылающий жест. – И вы, братцы, ступайте. Надобно будет, призову сызнова.

Толкаясь и застревая в проеме, охальники сыпанули прочь. Дверь закрылась, отсекая переговорную зону от дружного ржания и прочих коридорных непотребств. «Стоит на мгновение отлучиться, и корабль превращается в растленный портовый бордель!» – говаривал в таких случаях командор Элмер Э. Татор.

– А это что за перформанс? – упавшим голосом спросила госпожа Терлецкая.

– Видите ли, инспектор… – начал было Кратов.

– Шарона, – прервала его госпожа Терлецкая. – Экономьте фонетические усилия, доктор Кратов. Но не требуйте того же от меня, вы не женщина цветущего возраста.

– Шарона, – охотно согласился Кратов. – Так вот: я рассчитывал принять вас на борту «Тавискарона», в более комфортных условиях. Но вы застигли меня врасплох…

– Я обычно так и поступаю с теми, кто пренебрегает указаниями Академии Человека.

– …отчего доблестный экипаж вынужден был импровизировать на ходу. Не упустив при этом обычных своих невинных шалостей.

Шарона пренебрежительно огляделась. Серые пыльные стены, овальное окно с потеками, подозрительно хрустящий под ногами пол.

– Условия не хуже других, – сказала она снисходительно. – Давайте же перейдем от невинных шалостей к опасным.

– Могу вас заверить, – сказал Кратов самым доверительным тоном. – Рациоген или, как вы его называете, адская находка, находится под полным моим контролем.

– Я называю его «гиперментаром», – сердито поправила Шарона. – И хотела бы уточнить, какую именно из своих навязчивых иллюзий вы полагаете полным контролем.

– Вы, верно, знаете, что это не первая моя встреча с рациогеном, – тщательно подбирая слова, начал Кратов.

Шарона молча кивнула.

– Когда-то давно Дитрих Гросс живо обрисовал мне все страхи научного сообщества, связанные с бесконтрольным применением стимуляции интеллектуальных ресурсов человека. Это звучало эмоционально и убедительно для неокрепшей юношеской натуры. Многое из высказанных опасений я неосознанно принял на веру. Хотя бы потому, что наша беседа происходила вскорости после того, как я сам пережил контакт с рациогеном. И… не был сильно напуган. Скорее, озадачен. Испытанные мной ощущения были ослепительны, но, когда все закончилось, воспоминания о них вызывали во мне чувство стыда. Мне не понравилось быть мыслящей машиной.

– И тем не менее, вы уничтожили рациоген на Церусе I, – со значением промолвила Шарона.

– Потому что своими глазами увидел его другую сторону, темную, разрушительную. В том, что творилось на Церусе, не было ничьей вины. И сам прибор был не виноват, он лишь выполнял свою функцию. Это была чужая версия рациогена, мы до сих пор не знаем, как он оказался на планете и кто привел его в действие. Рациоген стал источником гуманитарной катастрофы, но создан был не для этого. Злой воли, как у всякого прибора, у него не было. Со сложными системами такое случается сплошь и рядом, порой они ведут себя, как обалдевшие джинны, вырвавшиеся на волю.

Кратов подумал, стоит ли рассказывать инспекторше о генетической чуме на Сарагонде, решил, что она и без него знает об этом трагическом эпизоде, а упоминать о своем участии счел излишним.

– Итак, о той версии рациогена, что мирно дожидается своей судьбы в местном ангаре, – сказал он спокойно. – Наш рациоген совершенно управляем и подконтролен. Думаю, его интеллектронная составляющая слишком ленива, чтобы пытаться захватить власть над миром.

Шарона коротко усмехнулась.

– Меня настораживает, что вы одушевляете прибор, – заметила она. – Личное отношение к упорядоченному набору наносхем всегда было неприятным симптомом. Вы, кажется, имели удовольствие беседовать с доктором Теренсом Морлоком?

– О да, – сказал Кратов. – И рассчитывал, что он найдет возможность участвовать в нашем эксперименте. Да, он весьма немолод, но я знавал и более зрелых галактических туристов…

– Немолод и нездоров, – отчеканила Шарона. – Академия Человека никому не вправе запрещать рискованные выходки, но наши рекомендации обычно весьма убедительны. Доктор Морлок выслушал наши аргументы. Он поворчал, покапризничал, но пришел к заключению, что перспектива долгой и активной научной деятельности предпочтительнее сомнительных пространственных перемещений, и счел за благо остаться дома. Так вот, доктор Морлок говорит о рациогене исключительно как о живом существе. Не о домашнем питомце, которого можно баловать и лелеять, а о равном себе, признавая за рациогеном свободу воли и наличие альтернативной этики. Вас это не смущает?

– Как вы прицепились к безобидной метафоре! – хмыкнул Кратов. – Вам никто не говорил, что иногда я бываю склонен к образным выражениям? Я ксенолог, мне по штату причитается богатое воображение, я какой-никакой, а литератор и, говорят, неплохой рассказчик.

– Нынче не самый подходящий момент для профессиональных баек, доктор Кратов, – неприступно сказала Шарона.

– Тогда факты, – согласился тот. – Несколько дней назад я вынужденно вошел во второй свой контакт с рациогеном.

– Продолжайте, – сказала Шарона пасмурным голосом.

– Не убежден, чтобы в том была чрезвычайная необходимость. Ситуация располагала к непростым решениям, и о средствах задумываться не приходилось. Скажу лишь, что это было скорее забавно, нежели полезно. И когда я достиг цели и совершенно убедился в никчемности моей гипертрофированной интеллектуальности, то мирно, без сожаления прекратил нашу с прибором связь.

– И он просто взял и отпустил вас, – заметила Шарона с сомнением.

– Как всякая сложная интеллектронная система, рациоген наделен избыточным сервильным функционалом. Он предложил мне подумать дважды. Обрисовал штрихами возможные угрозы и преимущества. Предупредил, что мне станет без него скучно. И отступил.

– И никаких остаточных явлений?

– Ни малейших.

– Впрочем, вы бы и не сознались, – сказала госпожа инспектор не без злорадства.

– Оставьте, Шарона, – с неудовольствием проговорил Кратов. – Вы видите в рациогене запрещенное знание и темную угрозу благополучию человечества. А я вижу большой голубой ящик, нафаршированный наносхемами, который просканирует мою память и освободит ее от информационной посылки, угодившей не по адресу. То же относится и к остальным участникам эксперимента. Все, о чем я мечтаю, это перестать быть почтовым ящиком. И, если нам удастся собрать посылку из осколков и заполнить лакуны, я ужасно хотел бы знать, что в ней находилось. Уж очень много разных событий происходило вокруг меня и в связи со мной все эти двадцать лет. Очень большие силы пытались мне помешать. Я хочу, чтобы все закончилось здесь и сейчас. И вы меня не остановите.

– Неужели? – холодно усмехнулась Шарона. – Кажется, вы не до конца представляете возможности мои и Академии Человека, которую я имею честь здесь представлять.

– У меня нет намерений противопоставлять себя административным сообществам Федерации. Я готов потратить на доказательство своей правоты и чистых намерений столько времени, сколько потребуется. Но в итоге непременно добьюсь своего. Не забывайте, я специалист по переговорам с непонятливыми.

– Будьте покойны, я здесь не с декоративными полномочиями.

– В этом качестве вы мне и необходимы.

Шарона неспешно налила себе из сосуда зеленого напитка, принюхалась, подергивая длинным носом, и сделала маленький осторожный глоток.

– Итак, – сказала она, отставляя бокал. – Зачем же я здесь?

– Чтобы положить конец авантюрной вольнице и вернуть события в формальный контекст. Когда «длинное сообщение» переместится в память рациогена, я передам его вместе с прибором Академии Человека. Кто-то должен его прочесть, и это уж точно не я. Моя миссия будет завершена, принимать главные решения – не мой уровень компетенции.

– Вот так возьмете и устранитесь? – спросила Шарона недоверчиво.

– Не просто устранюсь, – жизнерадостно заявил Кратов. – А убегу прочь сломя голову, как черт от ладана. Займусь наконец семьей и любимым делом. Выкину из памяти – моей просторной, наконец-то цельной памяти все эти чудовищные слова: «рациоген»… «длинное сообщение»…

Шарона прищурилась.

– А вы не похожи на существо с промытыми мозгами, – сказала она оценивающе.

– Я существо с мозгами, занятыми черт-те чем, – проворчал Кратов.

– В реке тонут трое, – сказала Шарона. – Ребенок, женщина и старик. Ну, и, допустим, кошка. Кого вы кинетесь спасать?

– Посмотрите на меня, инспектор, – усмехнулся Кратов. – Я что, произвожу впечатление человека, который станет выбирать?! Да я всех вытащу.

14

Едва они покинули помещение, как суровая натура госпожи Терлецкой претерпела разительные перемены. Аскетичный функционер обернулся восторженной пейзанкой.

– Ах! – восклицала она, подставляя изможденный лик теплым лучам и жмурясь. – Что за прелесть это солнце! Этот воздух с запахами свежих трав, этот шум речных вод! И тут вы с этим чертовым гиперментаром… Идемте же к нему, доктор Кратов.

Тот, улыбаясь, как чеширский кот, совершил изящный приглашающий жест.

Рациогену был отведен один из пустых ангаров на задворках командного центра. Возле разверстых, темневших зловещим провалом ворот застыли на манер адских привратников четыре сервомеха. Вскинутые манипуляторы придавали им вид грозный и фантасмагорический. При виде сервомехов Шарона сразу же замолчала и сделалась меньше ростом. «Я же говорил: все под контролем, – склонясь, шепнул ей Кратов. – Эти стальные парни отпугнут самого дьявола». Разумеется, он преувеличивал. Для целей безопасности были употреблены совершенно иные средства, стороннему глазу неприметные, но намного более эффективные.

Остановившись на пороге, Кратов нащупал ладонями невидимую твердь изолирующего поля. Шарона, уловив его движение, не сдержалась и потыкала в упругую пустоту пальцем.

– Pulsate et aperietor vobis,[34] – произнес Кратов величественным голосом.

– Что это значит? – поразилась Шарона. – Вы, кажется, цитируете христианский Новый Завет?!

– Это все Феликс Грин, наш третий навигатор. Увлекающаяся натура. Классическая латынь – его хронологически последнее хобби. А сейчас, – Кратов воздел указательный палец, – должна прозвучать музыкальная фраза из рождественского гимна.

В первозданной тишине, нарушаемой лишь шорохом травы, разлились хрустальные колокольцы.

– «God rest ye merry Gentlemen», – сказала Шарона безмерно удивленным тоном. – Миленько. Что все это значит?

– Нам разрешен доступ к рациогену, – пояснил Кратов.

– Невзыскательно, – припечатала Шарона, решительным шагом устремляясь в прохладный сумрак.

Они прошли узким коридором, похожим на ребристую трубу, миновали несколько пустовавших отсеков и задержались перед тяжелой бронированной дверью, перехваченной для надежности металлическими полосами.

– Что нам исполнят на сей раз? – иронически осведомилась Шарона.

– А вы умеете петь колыбельные? – спросил Кратов и приложил ладонь к сенсорной панели, неразличимой среди броневых чешуй.

– Кого я должна убаюкать?

– Всех нас.

Госпожа инспектор не успела подобрать достаточно язвительную реплику, потому что ее внимание было привлечено открывшимся за беззвучно отошедшей дверью зрелищем.

Рациоген возлежал на невысоком постаменте в перекрестье световых лучей, словно гигантский брусок льда на блюде. Его бока были избавлены от инея и грязи и сияли чистой беспримесной голубизной. Вокруг прибора бесшумными призраками, без суеты и спешки, орудовали незнакомые люди в белых комбинезонах с капюшонами. Из прежде укрытых в корпусе, а теперь обнаженных панелей отходили тонкие разноцветные кабели. Часть из них была присоединена к двум продолговатым белым капсулам, другая часть была свободна и покачивалась на весу хищными змеиными головами.

Ближайший из белых призраков обернулся и пружинистым шагом направился к визитерам. Еще один последовал за ним, но затем остановился и выжидательно замер в некотором отдалении.

– Привет, братишка, – сказал первый спокойным тоном, как если бы продолжал беседу, прервавшуюся только вчера. – Ты ведь не будешь настаивать, чтобы мы обнялись, не так ли?

– Госпожа инспектор, – сказал Кратов с улыбкой. – Позвольте представить: доктор Сидящий Бык, мое профессиональное альтер-эго и трансцендентальный брат.

– И, чтобы не возникало вопросов, человек-2, – добавил тот, коротко поклонившись. – К вашим услугам, мадам.

– Шарона Терлецкая, – сказала женщина. – Просто Шарона. Как позволите обращаться к вам, сударь?

– Да как угодно, – с обычным равнодушием сказал Сидящий Бык. – Можете звать меня Хэнк.

– Почему нынче Хэнк? – вскинул брови Кратов.

– Потому что я не помню, как было в прошлый раз, – пожал плечами Сидящий Бык.

Шарона взирала на них с диковатым восторгом.

– Воля ваша, – сказала она, – но я все сильнее ощущаю себя в центре какого-то безумного паноптикума.

– Верное ощущение, Шарона, – усмехнулся Сидящий Бык. – Перед тем как начнется самое веселье, хотел бы отрекомендовать вам руководителя нашей группы. Доктор Сандрин Элуа, прошу вас.

Белый призрак, что стоял в сторонке, приблизился кошачьим шагом, откинул капюшон и оборотился молодой русоволосой женщиной с привлекательными, но какими-то ускользающими чертами лица.

– Доктор Кратов… мадам… – Сандрин Элуа обвела всех прохладным взглядом светлых глаз. – Чтобы исключить недоразумения: я тоже человек-2, как и все члены нашей группы.

– Вы нас представите? – несколько опешив, спросила Шарона.

– В том нет нужды, – небрежно заметил Сидящий Бык. – Они простые ассистенты.

– Если возникнет необходимость, – добавила Сандрин низким, проникновенным голосом, – можете обращаться к ним по номерам, что нашиты на комбинезонах, от третьего до двенадцатого. Это работа, и никто не почувствует себя оскорбленным.

– А что с первым и вторым номерами? – спросила Шарона и тут же закусила губу.

– Доктор Элуа – первая, она босс, – не моргнув глазом, пояснил Сидящий Бык. – Соответственно, я второй.

– Я буду руководить всей процедурой, – сказала Сандрин. – Для меня это высокая ответственность и большая честь. Доктор Кратов…

– Слишком много докторов, – проворчал тот. – Зовите меня Консул.

– Консул? – слегка изумилась Сандрин. – Почему именно Консул?.. Впрочем, отчего бы нет. В таком случае, вы вправе обращаться ко мне по имени.

– Ни единой секунды не сомневался, – сказал Кратов с каменным лицом.

Сандрин несколько раз хлопнула просторными пушистыми ресницами и на мгновение сделалась похожа на милую деревенскую простушку. Возможно, в том скрывалась какая-то уловка. Или же Кратову и впрямь удалось озадачить своими репликами человека-2. Судя по довольной физиономии Сидящего Быка, второе было ближе к истине.

– Хотите знать детали процедуры… Консул? – наконец спросила Сандрин.

– Нет, – сказал Кратов. – Вы ведь не станете сверлить мне череп?

– Это лишнее, поверьте.

– Зато я сгораю от любопытства, – вмешалась Шарона, почувствовавшая себя не у дел. – И мы можем что-нибудь придумать насчет черепа?

– Буду рада помочь, – сказала Сандрин ровным голосом. – Во всем, кроме трепанации. Как только начнется процесс ментодампа, иначе – разгрузки памяти, в нашем распоряжении будет достаточно свободного времени для небольшой лекции.

– Как и для большой, – ввернул Сидящий Бык.

– Я полагала, вы уделите мне несколько минут, допустим, за обедом, – неуверенно промолвила Шарона.

– И за обедом, – уверила ее Сандрин, размеренно кивая. – И за ужином. И в интервалах. Ментодамп требует основательной аккуратности и занимает много времени.

– Вы ведь не хотите сказать, что начнете прямо сейчас, – нахмурилась инспекторша.

– Не настаиваем. Но мы совершенно готовы, Прибор… – В устах Сандрин это слово отчетливо прозвучало с большой буквы. Помнится, именно так и называл рациоген доктор Морлок. – Прибор полностью активен, и нет никаких причин откладывать процедуру.

Шарона растерянно обернулась к Кратову.

– Да, госпожа инспектор, – проговорил тот уверенно. – То, что происходит, не экскурсия. Не знаю, как вы, а я шел сюда с определенными намерениями. И выйду с головной болью и чистой памятью.

– Никакой головной боли, – уверила Сандрин.

– Если вообще выйдете… – проворчала под нос Шарона.

– Нет, не выйдет, – заговорщически шепнул ей Сидящий Бык. – И никто не выйдет своими ногами.

Глаза Шароны вновь полезли из орбит.

– Когда ментодамп закончится, все будут спать, – безмятежно пояснила Сандрин. – Капсулы со спящими партиципантами будут размещены в специально подготовленном медицинском отсеке до их полной ментальной и физической реабилитации.

– Я чувствую себя инквизитором, у которого украли аутодафе, – горько вздохнула Шарона.

15

– Приступайте, госпожа инспектор.

Шарона Терлецкая стояла в изголовье закрытой капсулы, к которой тянулись кабели от рациогена. Лицо ее было исполнено торжественной церемонности.

– Господа, – возгласила она звучным голосом с металлическими нотками. – Дамы. Перед тем как вы приступите к тому, что называете ментодампом, я должна огласить заявления персон, которые сочли за благо уклониться от личного участия в преамбуле. Происходящее мне весьма не по нраву, но я обязана исполнить свой долг. Разумеется, ничто не препятствует включить визуальные обращения, однако же традиция требует, чтобы заявления звучали из уст официального представителя Академии Человека, в каковом статусе я имею честь пребывать. – Шарона выдержала многозначительную паузу, развернула в воздухе перед собой небольшой видеал и приступила к чтению. – «Я, Рашида Зоравица, сущность свободного рода занятий, заявляю о согласии на освобождение своей памяти от недоступного мне и явно лишнего багажа воспоминаний известного свойства, тем более что почти половину жизни и не подозревала о его наличии. Я предупреждена о возможных последствиях и не изменю своего решения, ибо надеюсь хотя бы чем-то оправдать факт своего существования в этом прекрасном мире. Можете перед началом процедуры разбудить меня и услышать согласие изустно, если истосковались по первосортной женской истерике».

Экипаж «Тавискарона» в парадной, люди-2 в белых комбинезонах, Кратов в сером удобном трико на голое тело – все хранили подобающее событию предупредительное безмолвие.

Шарона прошла ко второй капсуле и продолжила:

– «Я, Станислав Ертаулов, вверяю вам свои тело и память для тех целей, какие укажет мой друг и поверенный (не очень понимаю смысл этого термина, но „душеприказчик“ еще хуже) Константин Кратов. По совести, мне наплевать, что может случиться, потому что все самое худшее со мной уже произошло. Что я запрещаю категорически, так это выводить меня из гибернации по пустякам до того, как все закончится».

Она свернула экран видеала и обвела присутствующих строгим взором.

– Полагаю, доктор Кратов огласит свое заявление лично.

– Да, – сказал тот. – Я совершенно готов и полон энтузиазма.

– Желаете сделать какие-либо распоряжения?

– Они давно сделаны.

– Мы ждем последнего партиципанта, – негромко промолвила Сандрин.

Сидящий Бык буркнул что-то невнятное, вроде: «Эти мне имперские ритуалы…»

Кратов согласно кивнул. Несмотря на внешнюю уверенность, он испытывал громадное волнение. По правде говоря, его изрядно потряхивало, больше всего он боялся, что его тревога станет заметна посторонним, и уже завидовал Стасу и Рашиде, которые предусмотрительно погрузились в гибернацию еще на Земле и тем самым счастливо избежали лишних эмоций. Пафос происходящего невольно передался и ему. Уже было ясно, что сообщить будничную приземленность событию не удастся.

– Красивая девочка, – промолвила Шарона, глядя на бледное, обострившееся лицо Рашиды. – Кто она вам?

– Подруга и жена, – сказал Кратов. – А еще беспрерывный шоковый стимулятор.

– Вот как! – Во взгляде Шароны отчетливо читалось осуждение. – Должно быть, она очень вас любит, ежели согласилась на участие в вашей авантюре… А этот молодой человек?

– Мой давний прекрасный друг.

Шарона сделалась еще пасмурнее обычного.

– Мы, люди, не упустим случая рискнуть жизнями самых дорогих и близких, – проронила она и отошла.

«Скоро все кончится, – подумал Кратов. – И все кончится хорошо».

Он уже не был в этом вполне уверен.

Расправив плечи и с некоторой даже надменностью вскинув голову, уверенной походкой он направился к своей капсуле.

– Давай, братишка, – сказал Сидящий Бык, протягивая ему твердую, как поручень, руку.

– Консул, – вмешалась Сандрин Элуа. – Хотя вы и не пожелали вникать в подробности, но кое-что я все же намерена вам поведать.

– Что это дорога в один конец? – не сдержался тот, умащиваясь в капсуле со всевозможным комфортом.

– Засранец, – беззлобно промолвил Сидящий Бык.

Внутри капсулы было прохладно, уютно и клонило в сон. Должно быть, так чувствуют себя младенцы в колыбели. Монотонный, слегка занудный голос Сандрин лишь добавлял умиротворения.

– Мне кажется, вам не до конца понятен технический аспект ментодампа, – говорила она, старательно артикулируя и совершенно пренебрегая логическими паузами. – Вы питаете иллюзию, будто рациоген выкачает из вашей памяти постороннюю информацию по принципу сообщающихся сосудов. На самом деле это не так. Вначале рациоген проведет тотальное сканирование вашей долговременной памяти и выявит изолированные информационные кластеры. Не все из них обязательно окажутся «длинным сообщением», в их число могут попасть и подавленные воспоминания, и прочно позабытые сведения… Затем рациоген попытается локализовать «длинное сообщение» по признакам высокой степени интеграции, наличия защитных программ и парадоксальной информационной плотности. Если второй этап завершится удачно, произойдет копирование кластерного пула в интеллектронные емкости Прибора, где они будут доступны для дальнейшей обработки. Физического освобождения вашей памяти не случится. Поэтому последний этап является наиболее ответственным и деструктивным. Рациоген заполнит пространство «длинного сообщения» нейрофизическим «белым шумом». Иначе говоря, в вашей памяти образуется ментальная каверна. Но поскольку при этом будут стерты и защитные контуры, мы предполагаем, что вашему мозгу удастся скоро и эффективно утилизировать высвобожденные ресурсы.

– А если не удастся?

– Вот всегда ты так, – сказал Сидящий Бык. – Вечно недооценивал машинку, что обитает в твоем черепе, предпочитая играть мышцами. Хотя с годами, я слыхал, все меньше изображаешь из себя тяжелый танк.

– Мы можем лишь строить догадки, – продолжала Сандрин. – Возможно, вам будут сниться странные сны…

– А я как раз надеялся от них избавиться, – фыркнул Кратов.

– …либо вы обнаружите у себя обостренные способности к запоминанию. – Ее трудно было сбить с толку. – Либо что-то принципиально новое, о чем, надеюсь, поведаете мне, как вашему наблюдающему специалисту.

– Вы собрались ходить за мной хвостом?! – нахмурился Кратов.

– До полной ментальной и физической реабилитации, – напомнила Сандрин. – Это не обсуждается. Не волнуйтесь, я не навязчива. Но подобный эксперимент проводится впервые, и представляемый нами Канадский институт экспериментальной антропологии весьма рассчитывает на сотрудничество ваше и ваших коллег.

Кратов представил реакцию Рашиды и с сомнением покачал головой.

– Приглядывать за твоей подругой стану я, – с ухмылкой сказал Сидящий Бык. Он читал его эмоции, как раскрытую книгу. – Или кто-нибудь из наших, кто притворится мной.

– Оборотни чертовы, – проворчал Кратов.

– И последнее, – сказала Сандрин. – Чтобы у вас не было сомнений в моей компетентности. Вы назвали моего коллегу… Хэнка… трансцендентальным братом. Так вот: поскольку в силу своего генезиса я есть не что иное, как объективизированное зеркало памяти и профессиональных качеств доктора Теренса Морлока, можете считать меня его трансцендентальной дочерью. Я альтер-эго доктора Морлока. Говорю это затем, чтобы у вас не оставалось даже малейших оснований сомневаться в моей квалификации. Никто в этом мире не умеет обращаться с Прибором лучше меня… Или вы уже догадались, кто я такая?

Кратов поднял руку и начертил на прозрачной крышке капсулы: «Morlock=Eloi».[35]

– По правде говоря, – сказал он, – меня это должно встревожить.

– Пойдемте, Сандрин, – сказал Сидящий Бык, посмеиваясь. – Вы уже достаточно запугали нашего партиципанта.

Теперь Кратов лежал в капсуле, предоставленный себе и своим мыслям. Он чувствовал себя древним астронавтом в ожидании команды: «Ключ на старт». Время тянулось, ничего не происходило, и он уже всерьез подумывал выбраться отсюда и пойти поболтать с командой «Тавискарона». Некоторая часть его натуры, более склонная к философствованию и потому занимавшая относительно небольшое пространство, однако же деятельно протестовала и приводила не сказать, чтобы убойные, но по меньшей мере заслуживающие изучения аргументы:

«Это финишная прямая. Считай, что ты упал грудью на ленточку. Вряд ли будет завершено дело всей твоей жизни, но немалый и очень существенный отрезок ее ты одолел, и одолел не без чести. Настал такой момент, когда больше некуда спешить и никакой нет нужды в энергичных телодвижениях. Уж поверь, ты заслужил отдых, мгновения сладкого нифиганеделания. Что там впереди, не знает никто. Пользуйся этими мгновениями, переведи дух, расслабься и, ради всего святого, ни о чем не думай!..»

«Я так не могу, – возражала другая часть его же натуры, доминирующая и деятельная, хотя на сей раз ее система доказательств, чего уж там, страдала шаблонностью и декларативностью. – Я так не умею. А вдруг этот, черт его знает, ментодамп разрушит мой мозг и превратит меня в овощ? Не слишком ли я доверился человеку-2 по имени Сандрин Элуа со спрятавшимся внутри нее зловещим доктором Морлоком?»

«Все едино, ты ничего уже не изменишь. Разве что вдруг объявишь во всеуслышанье: ребята, я передумал, все отменяется, всем спасибо, уж лучше я поживу еще какое-то время с тем, что есть…»

«Нет, такого я точно не допущу! Не затем я затеял эту вселенскую игру, чтобы дойти до конца и малодушно остановиться!»

«Вот видишь! Следовательно, лежи и наслаждайся покоем. Научись наконец жить каждой секундой, учиться никогда не поздно…»

«Демагогия!»

«Лучше, чем приумножение энтропии во вселенной…»

Пока он решал, как ему поступить, команда «Тавискарона» явилась к нему сама.

Вначале над капсулой появилось напряженное, непривычно серьезное лицо Феликса Грина.

– Хотите, расскажу какую-нибудь байку? – спросил Грин без особой надежды.

Кратов прислушался к своим ощущениям.

– Не очень, – сказал он. – Без обид, Феликс, ценю ваше участие. Но я жду, чтобы все поскорее закончилось. А оно даже не началось.

Феликса тотчас же сменил командор Элмер Э. Татор.

– На самом деле, – промолвил он торжественным голосом, – уже началось.

– Пока не прибудут тахамауки… – начал было Кратов.

– На самом деле, они уже прибыли, – деликатно прервал его Татор.

– Почему мне не сообщили?!

– Вот я и сообщаю. Все возятся с этим печальным верзилой, им не до тебя, Кон-стан-тин.

Кратов живо представил себе картинку и невольно улыбнулся.

– Инспектор Терлецкая и с него истребовала заявление? – спросил он.

– Разумеется, – с трудно скрываемым весельем сказал Татор. – Бедняга тахамаук, похоже, не понял, чего от него добиваются.

– Как объяснил его спутник, импозантный и напыщенный, – сообщил, нависая над командорским плечом, Белоцветов, – у них, видите ли, не принято многократно подтверждать однажды принятые личные обязательства. На всякий случай, совершенно чтобы отделаться, нашей вельможной даме вежливо покивали.

Возле капсулы возникла легкая суета, знакомые лица пропали, а на их место заступили двое в белом. На груди у одного начертана была большая цифра «восемь», у другого «девять». За исключением этого обстоятельства, оба выглядели сущими близнецами.

– Доктор Кратов, – сказал Восьмой. – Я собираюсь инициировать связь «прибор-мозг» с помощью инфора, иначе говоря, прекрасно вам знакомой «шапки Мономаха», но, разумеется, модифицированной для целей процедуры. Вы готовы?

– И давно, – спокойно сказал Кратов. – Для меня такое не в новинку.

16

…И снова было зеркало, и снова он сам стоял по ту сторону дымного стекла, оба – оригинал и отражение – в одинаковом сером трико, в котором, нераздельные, отправились в долгий сон по воле рациогена. «Хочешь войти?» – усмехаясь, спросило отражение. «Оставь игры в Алису и Зазеркалье до лучших времен, – потребовал он. – Что, у „длинного сообщения“ иссякла фантазия, коли оно во второй уже раз подсовывает в мои сны меня же самого?» – «Но ты сам утверждал, что давно все понял. Что все твои собеседники в снах, живые и мертвые, всего лишь преломленное отражение тебя самого. Что всякий раз ты говоришь с самим собой, и никто из твоих оппонентов никогда не оперировал объемом знаний, превышавшим твой собственный. Маски сорваны, друг мой. Это последний акт безумно затянувшейся драмы, когда кульминация уже разыграна и действие плавно катится к финалу, занавесу и выходу на аплодисменты». – «Не так безысходно. Если уж мы перешли на художественную терминологию, это ложный финал. Все думают, что дело сделано, самое трудное позади, главного героя ждет вожделенный приз и успокоение в объятиях возлюбленной…» – «Возлюбленных! – ернически уточнил Зазеркальный. – Двух или трех… сколько их там у нас?» – «Остановимся на двух, – строго заявил Кратов. – Прочие не в счет, несерьезно… хотя…» Он вдруг вспомнил визит седовласой великанши в его каюту на Старой Базе. Считать все, что там произошло, несерьезным было весьма опрометчиво, и Авлур Эограпп с таким отношением точно не согласилась бы в своей убийственно неоспоримой манере. «Ну да, ложный финал, – продолжал Зазеркальный, веселясь. – Синица в небе, а журавль в руках. Предположим, избавишься ты от „длинного сообщения“, а дальше?» – «Это уже не моя забота», – упрямо возразил Кратов. «Давай, уговаривай себя. Поглядим, надолго ли тебя хватит и как долго ты сможешь находиться в стороне. Кому-то нужно понять, о чем „сообщение“, кто адресат и как с ним поступить впоследствии. Вскрыть сундук, не имея ключей». – «Точно не мне. Я не считаю себя тупицей, но криптография высшего уровня определенно находится вне пределов моего понимания». – «Ты гонялся по Галактике за рациогеном, – сказал Зазеркальный. – Повздорил с тектонами. Всполошил тахамауков. Наследил в конструктах археонов. Умер и воскрес…» – «Дважды!» – напомнил Кратов. «Ага, дважды. По меньшей мере…» – «Да мать же вашу… Я еще чего-то не знаю о себе?!» – «Уж во всяком случае, здесь я тебе не помощник. Ведь я – это ты, я знаю лишь то, что знаешь ты сам. Хотя, возможно, упускаешь из виду. А моя задача – напомнить тебе. – Зазеркальный вдруг сделался сварлив. – Не перебивай! В конце концов, никто из нас не ведает, когда прервется этот последний сон». – «Последний ли?» – недоверчиво переспросил Кратов. «Последний, успокойся… К чему я клоню? Ты проделал долгий путь, пережил бездну событий. Пренебрег личным бессмертием и вещими снами, которых больше не будет, ибо все эти маленькие радости идут бонусом к „длинному сообщению“. И после всего просто возьмешь и отойдешь в сторону?!» – «Да, черт возьми. Я только о том и мечтаю. Не хочу больше быть отмеченным – ни Хаосом, ни Мирозданием, ни судьбой по прозвищу „Удача“. Пусть высшие силы оставят меня в покое. Семья, работа… и маленькие радости совершенно иного свойства». – «Да ведь ты и впрямь веришь в эту лабуду! – удивился Зазеркальный. – И почему я должен тебя уговаривать? Ах, да… это ты сам споришь с собой на просторах внутреннего „Я“. И твое рационально настроенное эго, с его вновь открывшимися патриархальными ценностями, одерживает пиррову победу над рисковым и неустрашимым, но чуточку подуставшим альтер-эго, что верховодило тобой на протяжении двадцати последних лет». – «Что в том плохого? – пожал он плечами. – Я уже не мальчик резвый, кудрявым никогда не был…»[36] – «А влюбленным?! – требовательно вскричал Зазеркальный. – Хотя бы от новых влюбленностей не зарекайся, не разочаровывай меня!» – «Бог знает что ты несешь, – строго возразил Кратов. – Если я выкарабкаюсь из этого ни с чем не сообразного сна, то уж точно стану другим». – «Лучше или хуже?» – «Другим, – упорствовал он. – У меня родится дочь, и я намерен заняться ее воспитанием». – «Научишь ее драться и переть тяжелым танком в направлении угрозы?» – «И этому тоже». – «А чему ты научишь сына?» Кратов надолго замолчал. «Думать, слушать и говорить, – сказал он наконец. – Драться его научат без меня». – «Как это скучно, – протянул Зазеркальный. – Домосед, добропорядочный отец семейства… Очень надеюсь, что ты прямо сейчас пытаешься лгать самому себе». – «Иди к черту!» Зазеркальный не обиделся. Он слегка повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то. «Ты заметил? Мы вот уже целую вечность несем какую-то пошлую чушь», – сказал он замирающим шепотом. «Должно быть, главное давно уже сказано». – «Пожалуй. Это финал, а финалы всегда банальны. Все самое важное и захватывающее происходит посередине действия. То есть в нашем случае давно произошло, тут ты прав. Отныне, брат мой по телу и мозгу, тебе будут сниться сны простые и незамысловатые. Не до конца утилизированные переживания, осколки сиюминутных тревог, призраки прошлого и, хочется верить, женщины – многочисленные и разные…» – «Никаких мрачных пророчеств?» – иронически осведомился Кратов. «Никаких, – торжественно подтвердил Зазеркальный. – Только милые, глупые и несбыточные надежды». – «Смешно», – сказал Кратов, пытаясь смахнуть ладонью туманную пелену, затянувшую зеркало сверху донизу. Но туман пришел с той стороны, и зеркало так и осталось пустым пыльным стеклом…

17

Высокое хрупкое небо было задрапировано сизыми тучками, которые давно пыжились, хорохорились и никак не могли разродиться обещанным еще с утра дождиком. Прохладный влажный ветерок тоже, как умел, пророчил непогоду. Но пока ничего ненастного не происходило, и потому Кратов мог валяться на траве, покойно закинувши руки за голову, слушая шелест древесных крон и блаженно подставляя лицо рассеянному небесному свету.

Солнечная система, планета Земля, метрополия Федерации. Балтийская коса, дюны, пляжи, рощицы. Реабилитационный санаторий Корпуса Астронавтов с многозначным названием «Берег Потерянных Душ». Он уже бывал здесь раньше. Два десятка лет назад, так и не долетев до галактической базы «Антарес», потеряв свой корабль (класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот») и пережив первое рандеву с рациогеном.

Как и положено в драматургии человеческих судеб, круг замкнулся.

Он мог бы мысленно констатировать, что ничего не изменилось, но слабо помнил, как тут было раньше.

И это его тревожило.

Прикрыв глаза, он мысленно перебирал воспоминания, старался добраться до самых давних и непременно воскресить утраченные детали. Словно листал старую книгу в поисках опечаток и вырванных страниц.

Напротив него, на простой деревянной скамеечке, закутавшись в черный демонический плащ, сидел доктор метаморфной математики Рамон Гильермо де Мадригаль, смуглый, изысканно лысеющий и два дня небритый. Помогая себе академически поставленной жестикуляцией, доктор Мадригаль излагал свое видение перспектив использования рациогена для расшифровки «длинного сообщения». То обстоятельство, что единственный слушатель лежал на травке пузом кверху («Послушайте, дон Рамон, а ничего, что я лежу?» – «Не трудитесь вставать, коллега, я бы и сам лег, но так мне сложнее говорить…») и отвечал лишь невнятными междометиями, а то и вовсе не реагировал, его нисколько не смущало.

– В конце концов, это всего лишь банальный усилитель мозговой деятельности, – вещал доктор Мадригаль, – и даже не последний в ряду, где, кроме него, благополучно пребывают записная книжка, древний компьютер и когитр. Старина Тун Лу и его сподвижники ошибочно полагали, что создали эдакую «лестницу в небеса» для человека. Уж эта мне фетишизация собственных детищ!.. Но рациоген был всего лишь инструментом. Еще один инструмент для человека-творца, если угодно – еще один «удлинитель руки». – Он внезапно развеселился: – Представляете, сколько шуму было у питекантропов вокруг первого каменного рубила?!

– Угу-м-м, – откликнулся Кратов.

«Известна ли мне концепция рациогена?» – спросил, помнится, Григорий Матвеевич Энграф. Разговор происходил в каюте одного из кораблей ксенологической миссии на Церусе I. Кратова только что вытащили из передряги, напичкали лекарствами и усадили в кресло-каталку, поскольку сам он после прямого попадания энергоразряда, охранявшего доступ к капищу с другим рациогеном, неземного генезиса, передвигался с большими трудами. Энграф, в кои-то веки выбравшийся из своей уютной скорлупы на Сфазисе в полевую миссию, был простужен до такой степени, что засбоила иммунная система, и оттого беспрестанно чихал. «Известна – не самое подходящее слово. То, что вы скромно величаете концепцией, сорок лет назад обрело очертания реальности и серьезно обсуждалось в научных кругах Земли…» Кратов был зол, слаб, ненавидел свою физическую немощь, а еще закутан в клетчатый плед и потому выглядел в глазах Энграфа… старины Энграфа, как сказал бы доктор Мадригаль… особенно жалко.

«Помню, – подумал Кратов. – Подтверждается косвенными свидетельствами. Следовательно, это воспоминание не может быть ложным».

– Разумеется, Академия Человека озадачена. В свое время они также поддались мрачным умонастроениям и приняли оправданно консервативное решение. Во всяком случае, так виделось полсотни с лишним лет назад, когда движение «Уязвленных» еще способно было собирать вокруг себя неокрепшие натуры. А старина Большой Дитрих не утратил еще прежнюю форму, весомость аргументов и зычный голос, чтобы убедить Президиум Академии и подавить своим авторитетом Совет по социальному прогнозированию. Впрочем, Тун Лу и его команда из Института экспериментальной антропологии ничего не упустили, чтобы демонизировать тривиальный «удлинитель руки». Их опыты по наведенной разумности животных и, кажется, даже растений определенно находились за гранью добра и зла.

– Хм-м…

«Пока велись дискуссии, хорошо это или плохо, – рассказывал Энграф, – Тун Лу сконструировал установку для наведения разума и успешно испытал ее на верных страдалицах во имя науки – морских свинках. Установка занимала два этажа Института экспериментальной антропологии и после первых экспериментов пришла в негодность. Поговаривали, что не без помощи оппонентов Тун Лу… Он назвал свой аппарат „рациоген“, сиречь „порождающий разум“. Эксперименты Тун Лу были осуждены, рациоген демонтирован. А знаете, почему противникам рациогена легко удалось одержать верх над приверженцами? Потому что, закончив эксперименты, Тун Лу уничтожил разумных морских свинок, которые к тому времени уже сформировали свою вторую сигнальную систему».

На Церусе I морских свинок не было. Там хватало иного зверья – крупного, хищного и уже готового к эволюционному скачку. Когда все без разбору твари поумнели, началась резня, в которой меньше шансов выжить оказалось у единственного изначально разумного вида. Не дождавшись решения Совета ксенологов Галактического Братства и своевольно уничтожив чужой рациоген, Кратов лишь пытался восстановить то положение вещей, которое искренне считал справедливым.

«Зачтено, – мысленно решил он. – Свидетельства сыплются отовсюду».

– Но все течет и изменяется, тут старина Мрачный Гераклит прав, а в остальном я готов с ним поспорить… По счастливому стечению обстоятельств человечество становится умнее и без наведенной разумности. И чем дольше будет сохраняться эта позитивная тенденция, тем абсурднее будут выглядеть тревоги Большого Дитриха, в которых только ленивый не узрит отголоски древних луддитских страшилок. Давно собирался вызвать его на публичный диспут, да ведь он не согласится, старый черт, и мне никакой чести не предвидится ни от победы, ни от поражения, вот в чем преимущество дряхлости.

«Мы называем этих людей „Уязвленными“, – разглагольствовал Дитрих Гросс, Большой Дитрих, живая легенда и человеческая руина. Впрочем, за ветхими декорациями скрывался острый, не слишком добрый и весьма энергичный ум. – Они и в самом деле считают, что их обидели. Что человеческая раса занимает неподобающее место в мнимой галактической иерархии. Что там не спешат воздать ей почести за ее достоинства и заслуги. Хотя единственной реальной нашей заслугой можно признать лишь то, что, на протяжении всей истории занимаясь самоистреблением, мы все же уцелели… Им кажется, что человек явился в этот мир повелевать, что он должен и может повелевать. А его на эфирных просторах теснят и унижают всякие нелюди».

Большому Дитриху удалось все, на что он рассчитывал. Подавить волю юного, не до конца еще оправившегося от душевных травм астронавта, внушить ему свои представления о верном и неверном, сделать сторонником и разящим копьем своей ненависти. Он был прав во многом – и рациоген на Церусе I его правоту всецело подтвердил. Но «длинное сообщение» вернуло Кратову стереоскопический взгляд на мир. Напомнило ему, что черное и белое всегда лишь крайности, между которыми полно оттенков и полутонов.

– Ведь что сталось с некогда опасными и деятельными «Уязвленными»? – словно бы прочтя его мысли, вопросил в пространство доктор Мадригаль. – Несколько широких общественных дискуссий совершенно дезавуировали концепцию мнимой ущербности человеческой расы перед лицом экзогенной экспансии, а следовательно, лишили движение притока новых адептов. В то же время открытость и привлекательность Галактики с ее непаханным и безумно интересным полем приложения интеллектуальных и, что особенно важно, физических сил превратили в смехотворный анахронизм доктрину антропологического изоляционизма. Человечеству так и не брошены вызовы, которые требовали бы от него трансформации в расу интеллектронных машин на органической элементной базе. Что особенно дико при наличии в нашем распоряжении гораздо более прочных, долговечных и функциональных материалов… Скажете, эхайны?!

Кратов отрицательно помотал головой, в том смысле, что ничего подобного и в мыслях не держал.

– Тоже мне вызов! Правило Мрачного Гераклита универсально, а чары Озмы во стократ эффективнее всякого оружия…

«Доминантный участок акустического спектра, извлекаемого голосовыми связками Озмы, – умничал Кратов, хлебая пиво в приморском кабаке города Тритои на богоспасаемой безбашенной планете Эльдорадо, – однозначно совпадает с мелкими, тщательно скрываемыми слабинками эхайнской натуры. Поэтому, когда Озма поет, эхайнские души рыдают от умиления…»

Помнится, тогда они с Понтефрактом долго рассуждали о перспективах умиротворения эхайнов посредством экспансии земных блондинок со сколько-нибудь заметными вокальными данными. А еще Кратову предстояло желанное свидание с лиловоокой феей-юффиэй по имени Идменк. Свидание, которое так и не состоялось.

«Оказывается, мне до сих пор больно, – подумал Кратов. – Что бы ни внушал мне давным-давно Большой Дитрих, рациогену так и не удалось сделать из меня свой хладнодушный эффектор. Я человек, и воспоминания о непоправимых утратах по-прежнему ранят мою живую человеческую душу».

– Послушайте, зачем я вам это рассказываю, когда вы и есть натуральный эксперт по эхайнам?! – воскликнул вдруг доктор Мадригаль.

Кратов безучастно пожал плечами, что в лежачем положении выглядело не слишком убедительно. Он был слишком занят страницами воображаемой книги.

Не дождавшись адекватной реакции, доктор Мадригаль продолжил проповедовать:

– Покуда ресурсы рациогена используются по его прямому назначению, то есть для хранения и дешифрации «длинного сообщения», его благополучию ничто не угрожает. А когда он обнаружит свою полезность и из реестра запрещенных исследований переместится в линейку интеллектронных приборов, где ему и место, никто и не вспомнит ни о каких зловещих пророчествах. В Президиуме Академии давно уже собрались люди, которые не считают себя глупее машины…

– Что же получается? – спросил Кратов с некоторой досадой. – Я всю свою жизнь гонялся не за тем дьяволом?

– Всю жизнь?! – поразился доктор Мадригаль. Он радостно хлопнул ладонями по коленям и подался вперед. – Про какую такую «всю жизнь» вы мне здесь говорите, юноша? Вам ведь сейчас что-то около сорока, если я не ошибаюсь…

– Да уж пятый десяток разменял, – проворчал Кратов.

– Ну, допустим… Даже по человеческим меркам вы только что вступили в пору мужской зрелости и, возможно, расстались с некоторой частью отроческих иллюзий. У вас, старина, впереди еще полтора века активной работы мозга и, быть может, чуть поменьше – физической состоятельности. Вы сейчас даже представить не можете, сколько впереди у вас открытий, потрясений, а также женщин и детей. Подумайте об этом, прежде чем пороть чушь о «всей жизни»…

«Это правда, – думал Кратов. – Чего это я разнылся? В моей жизни все прекрасно. Я здоров и пока не нашел провалов в памяти. Если верить этому красавчику, который вдвое старше меня, я молод. Во-первых, меня любят две прекрасные женщины, так что в ближайшие годы дефицит впечатлений не грозит. У меня будет куча детей, светленьких и рыженьких. Смугленькие тоже будут… надеюсь. Что характерно, все сплошь с голубыми глазенками. Поскольку мои гены наверняка окажутся рецессивными, никто из них не будет похож на папочку. Не скажу, что это плохо. Быть может, мне удастся хотя бы воспитать их похожими на меня. Во-вторых, я не останусь без дела, а значит – не скисну в тоске и одиночестве. Могу сочинять мемуары… как это говорил Паша Резник?.. „У истоков Братства“. Хотя правильнее было бы озаглавить их „Человек, который встряхнул Братство“… Могу устроиться драйвером на межпланетные линии. Летать до Марса, до какого-нибудь Харона, и обратно. Могу плюнуть на все и выучиться на учителя (довольно слабый каламбур, но, учитывая остаточные явления ментодампа, сойдет). Хотя там, кажется, необходим еще и особый талант, которого у меня вполне может и не быть. Тогда я могу выучиться на кого-нибудь еще, к примеру – на техника-смотрителя поточных линий. – Он усмехнулся. – А лучше всего из меня получится техник-смотритель за небесами».

Где-то там, по ту сторону этого синего неба, прямо сейчас кто-то ломал голову… и, между прочим, не всегда именно голову… просто напрягал мозг или иное мыслительное устройство над тем, как прочесть «длинное сообщение». Кратову уже доложили: это не точка по-тральфамадорски, что означала всего лишь «привет»,[37] это действительно нечто важное, нечто невообразимое, и оно стоило всех потраченных усилий. Умницы-виавы чешут в затылках – затылки у них такие же, как у нас, и привычка чесать в оных также многократно отмечена! – и по обыкновению своему прячут за шуточками собственную растерянность. Старики-тахамауки, смахнув пыль с просторных ушей и слегка отодвинувшись от теплых каминов, тоже сквозь дремоту лениво толкуют между собой, что, мол, нет ли какой веской причины, чтобы немного пособить в свалившейся на плечи этих сопляков… как бишь их… Галактического Братства… трудной, но очень занятной и потому аппетитной проблеме. Эхайны тоже в деле; за всех не поручиться, но Справедливый и Беспорочный в своих чертогах в Эхайнанне наверняка следит за похождениями этого раздолбая и парвеню, четвертого т'гарда Лихлэбра, о «длинном сообщении» ему уже доложили, от него цепочка посланий протянулась до Красной Руки Эхайнора, до самого стольного града Эхайнагга, а уж там не поленятся, поднимут брошенную перчатку, потому что утереть нос человечеству и всему Галактическому Братству для них дело чести, хотя шансы, как все прекрасно понимают, иллюзорны. Очень хочется верить, что и какие-нибудь там бесконечно древние Мейал-Мун-Сиар тоже решат тряхнуть стариной и родить – быть может, напоследок! – блестящую технологию вскрытия «длинного сообщения», что поступило в наш мир из иных, соразмерных им времен и пространств.

Здесь, на Земле… Мадригаль со своими головастиками в Мадриде. Магда Шейбалова и ее «Úžasné ženy» (что означает совсем не то, чем кажется, а всего лишь «Чудо-женщины») в Остраве. Команда из Лхасы и еще одна команда из Лхасы – отчего бы им не объединиться, чтобы не путать занятых людей?! Немного наглые, но очень неглупые негры из Йоханнесбурга. И вовсе не наглые, но тоже очень сообразительные ребята из Сибирского центра тяжелых информационных систем.

«Давайте, братцы, – думал Кратов, слушая нескончаемые речи доктора Мадригаля, дорвавшегося до уживчивой и безгласной аудитории. – Поторопитесь, пока я еще не состарился. На вас вся моя надежда. Что бы я себе яростно и убедительно ни внушал, мне отчаянно интересно, ЧТО ТАМ СКАЗАНО».

18

Едва только начал накрапывать дождик, как доктор Мадригаль заторопился, рассыпался в наилучших уверениях и ушел. Наконец-то установилась желанная гармония. Только шорох травы под дождем, только ветер и небо. Кратов подобрал конечности и сел, стянув ворот куртки на шее. Он точно знал: никакая непогода не загонит его под крышу до вечера. Он слишком долго ждал этого часа.

Да и дождик, как обещали синоптики, должен был прекратиться к двум часам пополудни.

Со стороны моря, по тропинке, огибающей рощицу, по направлению к нему двигалась необыкновенная процессия.

Впереди балетным шагом выступала фантастической красоты женщина, упакованная в объемный прозрачный дождевик с откинутым капюшоном. Ее пышная прическа в духе Медузы-Горгоны намокла и примялась, но упрямо продолжала клубиться вокруг головы черным облаком.

В некотором отдалении за ней следовал худой и не слишком здоровый на вид светловолосый мужчина в темных очках не по погоде, в тропических шортах и легкомысленной майке, влажно льнувшей к жилистому торсу. Мужчина втолковывал спутнице нечто по его мнению чрезвычайно важное, между тем как у женщины на сей счет было иное мнение, позволявшее на ходу отмахиваться от собеседника, словно от докучного насекомого. Замыкал шествие громадный, согбенный под собственным весом и возрастом, неуклюжий и совершенно неуместный в этих краях тахамаук. Грубая серая кожа его в тех местах, что не были скрыты сложным бесформенным одеянием клоунских расцветок, казалась мокрым камнем.

– Кратов! – вскричала Рашида, простирая к нему руки. – Спаси меня от этого чокнутого.

– Я не чокнутый, – возразил Стас. – Я лишь хочу оценить ущерб, нанесенный моей драгоценной памяти за все эти годы.

– И как? – спросил Кратов. – Оценил?

– Есть события, которых я точно не помню. Да и были ли они. Вот, к примеру… – Стас повернулся к Рашиде и требовательно нацелил на нее указательный палец.

– Убью! – обещала та.

Патриций Нфебетнехп попробовал скамейку на прочность и, сочтя ее конструкцию не слишком надежной, грузно опустился на траву. Даже сидя он был выше всех, кроме, пожалуй, Кратова.

– Это бесполезное дело, – убежденно заявила Рашида. – Копаться в воспоминаниях, будить призраков, поднимать документальные свидетельства, сверять источники…

Кратов невольно улыбнулся. «Что будет, когда Рашуля узнает, что еще полчаса тому назад именно этим я и занимался?»

– Человеческая память – тонкая материя, – авторитетно заявил Стас. – Дай ей волю, и она наводнится такими монстрами, что не во всяком мультике встретишь! Взять, к примеру, тебя. – Он переместил указующий перст от Рашиды на Кратова. – Ты точно не носил бороду при первой нашей встрече?

– У меня вообще никогда не было бороды! – возмутился Кратов.

И мысленно прибавил: «Ну, почти никогда. Не на Земле и не в человеческом окружении».

– А крылья были? – не унимался Стас. – Такие фасетчатые, прозрачные, вот как чехольчик у Рашули?

– Чехольчик! – возмутилась Рашида. – Это модельный дождевик винтажного стиля из коллекции Пако Паксаса!

Стас счастливо засмеялся. Обычным своим смехом, который никто из них не слыхал все эти двадцать лет.

– Стаська, – немедленно сказала Рашида. – Я тебя люблю. А ну, иди ко мне, чертенок.

Пока они обнимались, Кратов смахнул с лица дождевые капли, которых почему-то оказалось несколько больше, чем положено, и обратил свое внимание на тахамаука, бестревожно медитировавшего в сторонке.

– Что привело вас в наш мир, патриций? – спросил он деликатно. – Если вы сочли, что земная медицина пойдет вам на пользу, то это громадная честь для всего человечества.

– Я здесь, дабы проститься, – лаконично ответствовал Нфебетнехп.

– Вы ждете, чтобы обещанный мною на Чагранне дар был облечен в некую материальную форму?

– Нет. Я получил, что хотел. Вы сдержали обещание и ничего мне не должны. Честная сделка. – Тахамаук с трудом изобразил на морщинистом лице подобие улыбки. – Свобода воли, свобода выбора. Свобода жить или умереть.

– Подозреваю, советник Правящего дома Галактической Империи тахамауков Кьейтр Кьейрхида будет озадачен.

– Он уже озадачен. Но ведь не думал же он, что после всего я вернусь в этот склеп, на Чагранну?

– Куда же вы намерены вернуться, патриций?

– Как обнаружилось, я не настолько стар, чтобы безнадежно устать от жизни. В Галактической Империи, равно как и за ее рубежами, очень много мест, куда я могу вернуться. Смысл моего прощального визита в том, чтобы выразить признательность. И довести до вашего сведения, что более мы никогда не увидимся. Галактика достаточно велика. – Нфебетнехп снова вымучил улыбку. – Но нельзя пренебрегать игрой случая.

«Я сделал это, – подумал Кратов. – Мы все сделали это. Мы с этим покончили».

– Что ты чувствуешь? – спросил Стас у Рашиды.

– Да ни фига! – ответила та. – А ты?

– Что твой винтажный дождевик мокрый и адски шуршит. Костя, а ты?

– Что я немного оглох и все еще болен.

– Вот что, – уверенно сказала Рашида. – Нужно взяться за руки.

– Зачем? – удивился Стас.

– Не спорь. Помнишь «Ангел-Эхо», ресторан наипервейшего класса на Старой Базе, где мы сдружились?

– Вход во фраках, смокингах и скафандрах высшей защиты категорически воспрещен! – радостно подхватил Стас.

– Там еще был белый слон посреди танцпола! – вспомнил Кратов.

– Н-ну… – Рашида покосилась озороватым оком на тахамаука. – У нас практически комплект. И раз уж мы снова вместе, нам нужно делиться силой и любовью, чтобы пережить все испытания. Кратов, давай руку. И ты, Стас, давай.

Какое-то время они стояли, зажмурившись и держась за руки, как детишки в хороводе, в то время как патриций Нфебетнехп наблюдал за ними с отеческой иронией.

– Нет! – сказал Кратов. – Этого мало. Нужно обняться.

– О! – воскликнул Стас. – Думаешь, поможет?

– Вот сейчас и узнаем.

Тахамаук неопределенно хмыкнул и вдруг с немалым усилием начал возноситься во весь свой гигантский рост.

И они обнялись, положив руки каждый на плечи соседу. Конечности у Нфебетнехпа были достаточно длинные, чтобы обхватить всех сразу и замкнуть кольцо.

– Замечательно, – промурлыкала Рашида. – Только не лги, Кратов, что ты об этом не мечтал.

«Мечтал, – подумал тот. – Еще бы не мечтал! Идиллия! Слишком хорошо, просто пугающе хорошо. Почему меня не оставляет ощущение, что все это вот-вот взорвется?»