Война за империю

Глава 10

Большинство высших и средних военных учебных заведений при НКО СССР располагались в Москве. Большинство, но не все. 'Кузницей кадров' военных врачей и подводников традиционно был Ленинград, лучшие штурманы выходили из стен Бакинского училища, 'знатных пушкарей' готовили в Новосибирском ракетно — артиллерийском училище. Насчет ракет явно поспешили, но 'Пушкари Стерлигова' пользовались заслуженным уважением даже в Германии, куда регулярно отправлялись на стажировку. А лучшие самоходчики выходили из стен Владимирского Бронетехнического училища. В последнее время, в связи с новыми веяниями, владимировцы даже подступались к подготовке танкистов — делу для СССР относительно новому и непривычному.

Здесь, в скромном трехэтажном здании дореволюционного кирпича, ковали стальной меч артсамоходных войск — гордости и славы советских вооруженных сил. И хотя на пятки самоходчикам уже ощутимо наступали танкисты, гусеничные артиллеристы держали марку, считая себя солью земли и цветом армии.

Генерал — лейтенант Сергей Викторович Черкасов, бессменный командир и начальник училища любил пройтись по тесным, гулким коридорам, вдохнуть запах надраенных до блеска деревянных полов, послушать голоса, доносящиеся из аудиторий. Академия была его детищем, которое Черкасов растил и лелеял уже почти двадцать лет. С того времени, когда отгремела первая советско — немецко — польская война (впрочем, совсем правильно было бы называть ее советско — немецко — польско — британской). Тогда, в двадцатых, с трудом отбившись и получив по самолюбию по полной программе, немцы и русские, забыв о жестких трениях по вопросам мировой революции, начали массово отправлять в гости друг другу отдельных военных спецов, затем группы, после и целые комиссии. Немецкие камрады внимательно оценивали опыт скоротечной гражданской войны и масштабного применения кавалерии в стратегическом масштабе. Советские товарищи под лупой изучали опыт Западного фронта, особенно титанических побоищ восемнадцатого и девятнадцатого годов. Энтузиазма и желания учиться добавляла новая доктрина 'Санитарного заграждения', которой увлеченно баловались британцы и поляки.

Разумом Черкасов понимал, что тогда отцы — основатели сделали существенную ошибку, решительно поставив на самоходную артиллерию как отдельный род войск и пренебрегая танками. Но, как один из непосредственных участников рождения артсамоходных войск, хорошо помнил, что в то время этот выбор совершенно обоснованно казался единственно верным. И единственно возможным.

Сейчас, когда ХЗТМ, ЧТЗ и Омский транспортный ударно штамповали все новые, все лучшие образцы танков, а в списке обучаемых специалистов помимо разнообразных 'артиллеристов боевых машин вооруженных средне- и крупнокалиберными. орудиями' появились 'танкисты танков стрелковых войск', 'старшина — механик — водитель танка', 'командир танка' и прочие, Черкасов искренне радовался тому, что советская бронетехника станет еще сильнее, еще могущественнее. И совсем немного грустил. Потому что полюбить танки он так и не смог. Как ни старался старый генерал, вдоволь хлебнувший еще империалистическую, простреленный австрийскими пулями, травленый немецкими газами, танки так и остались для него новомодными иностранными игрушками, чуждыми новинками. Впрочем, это не мешало ему организовывать учебный процесс для танкистов так же, как и все, что он привык делать — тщательно, скрупулезно, качественно.

Был почти полдень. Черкасов неслышно ступал по безупречно пригнанным доскам, обходя ежедневным дозором свои владения, приветствуя редких встречных сообразно статусу и званию. Одни аудитории он миновал быстро, у других несколько задерживался, оценивая на слух ровный шум голосов или тишину письменной работы. Но у одной двери он задержался. И надолго…

Аудитория была небольшой, всего на два десятка человек, материальная часть не позволяла владимировцам славиться большими выпусками. Двадцать стриженых голов. Двадцать пар внимательных глаз. Двадцать учеников — будущие лейтенанты и капитаны, командиры рот и батальонов. Возможно, будущие полковники и генералы. И даже маршалы. В строгом порядке они внимали преподавателю, сидя за тяжелыми, закрытыми партами, как будто заранее привыкая к грозной тяжести и массивности боевых машин.

Вдоль длинной доски, по тропке, ограниченной с обоих концов большими стендами со схемами, неспешно и размеренно ходил преподаватель, внушительно вкладывающий знания в головы учеников. Преподаватель был очень и очень занимательный, других таких в училище не было. Если подумать, то во всем 'Управлении мото и мехвойсками' подобного уникума было днем с огнем не сыскать.

Среднего роста, чуть сутуловатый, он казался почти квадратным из‑за размаха мощных плеч. Длинные руки, наверное, могли бы завязывать узлами стволы самоходов. Короткий ежик волос убегал к затылку, отступая под натиском огромных залысин. Лицо с крупным 'римским' носом, громадные кисти совершенно пантагрюэлевских пропорций, все открытые участки тела были покрыты ровным загаром глубокого кирпичного цвета, многолетним, въевшимся намертво под палящим солнцем многих стран и двух континентов. При общих габаритах и достаточно впечатляющем виде, он двигался очень мягко, ступал плавно, словно ощупывая каждый сантиметр, на который ставил стопу. И говорил, размеренно, неспешно, почти без пауз сплетая предложения в один поток.

— … таким образом, мои юные друзья, мы живем в очень интересное время. Опыт прошедшей войны дал много, но его еще предстоит обобщить и подвести черту. Этим занимаются, и еще долго будут заниматься компетентные и знающие товарищи из, — преподаватель возвел очи горе и выпалил на одном дыхании, — 'Комиссии по изучению опыта формирования и применения моторизованных и механизированных частей, соединений'. Но это дело будущего. К каким же выводам можем придти сейчас мы, скромные собиратели чужой мудрости?

Совсем недолго знающие нового наставника, но уже очень хорошо знакомые с его привычками ученики дружно молчали, добросовестно поедая его глазами. Преподаватель любил задавать риторические вопросы, и сам же отвечал на них. Вопросы были, как правило, интересные. Ответы еще интереснее. А особая манера изредка украшать речь чисто восточными красивостями придавала ей неповторимый колорит, категорически не увязываясь с общей звероватой внешностью.

— Опираясь на посох терпения, подтягиваясь на веревке усердия, мы с вами можем придти к кратким промежуточным выводам.

Он помолчал с минуту, потирая огромной ладонью редкую щетину на лоснящемся затылке.

— Поговорим о самом насущном. Организации наших сухопутных войск и насколько она отвечает современным требованиям. Куда и какими путями нам следовать дальше.

Во — первых, надо признать, что наша система определения дивизионной организации громоздка и неудобна. Что мы имеем сейчас? В основе сухопутных у нас 'стрелковые дивизии второй линии'. То есть то, что во всем мире называют просто 'пехотные дивизии'. Уровнем выше — 'стрелковые дивизии первой линии'. То есть то, что у немцев называется 'панцер — гренадерскими' или попросту говоря 'моторизованные'. И, наконец, на самой вершине удобно устроились собственно 'моторизованные дивизии'. Которые отличаются от 'перволинейных' главным образом тем, что включают штатно много разнообразной самоходной артиллерии, преимущественно штурмовой, сведенной в батальоны и полки при пехотной поддержке. То есть, это примерный аналог немецких танковых дивизий, но гораздо тяжелее по залпу и менее гибко в применении. Нужна ли эта трехзвенная пирамида? — он внушительно поднял указательный палец, маленькие глазки с добрым юмором сверкнули откуда‑то из‑под массивных надбровных дуг.

Аудитория молчала, внемля. За дверью Черкасов на мгновение задержал дыхание. Опасно, очень опасно шел по жизни и карьере товарищ Солодин, его новый подчиненный, переведенный из Москвы то ли на повышение, то ли в ссылку.

— Не нужна, — рубанул сплеча преподаватель.

Аудитория дружно выдохнула. Конечно, сейчас был не тридцать пятый, и за открытую критику решений партии и правительства чрезмерно жестоко не карали. Но именно, что не чрезмерно. И не всегда.

— Почему так получилось — понятно, — продолжал Солодин. — Обобщив опыт советский (Черкасов отметил, что Солодин не сказал 'наш опыт') и немецкий, еще в первой половине двадцатых пришли к выводу, что будущее за хорошо обученным пехотинцев — штурмовиком с кинжалом в зубах и пулеметом наперевес, сидящем в грузовике высокой проходимости. И непременно много — много артиллерии. Чтобы артстволы угнались за пехотинцем, их тоже надо поставить на мехтягу, лучше всего на гусеницы. Что получилось в итоге? Самоходное орудие как основа подвижной огневой мощи моторизованных войск. И если немцы изначально четко разделили пехотные и чисто моторизованные соединения, постепенно меняя пропорции, то в СССР возобладала доктрина полной и всеобщей моторизации пехоты. Всей и как можно скорее. Отсюда ситуация, когда каждая дивизия на конной тяге — явление вроде бы как временное и преходящее. В итоге вместо обычного разделения на 'махру пешеходную' и моторизованные войска мы имеем, так сказать недомоторизованные, просто моторизованные и очень хорошо и тяжело моторизованные. Из этого сплошной разброд и недоделанность, когда второлинейные дивизии не достигают максимума боеспособности потому, что как бы готовятся к переходу к статусу 'настоящей дивизии'. А 'перволинейные' вот — вот станут совсем настоящими моторизованными. В — общем, кто сможет найти в Красной Армии две дивизии с одинаковой структурой, будет молодец. — Солодин вздохнул с неподдельной грустью. — А сколько мы в Европе намучились с этим штатным разбродом — сказка долгая и тоскливая. Когда все кругом в кризисе, горит и взрывается, вспомнить, что наша моторизованная — это ближе к их танковой — нелегко. Иногда из этого получались смешные курьезы. Иногда страшные.

Солодин шумно вздохнул, с отчетливым шуршащим звуком загрубевшей кожи потер ладони.

— Засим пока все. Так… Задание я вам дал, но это не все. На завтра я жду ваших комментариев относительно 'немецкого' пути спуска на дивизионный уровень тяжелых орудий от 150 мм и выше. Достоинства и недостатки относительно нашего опыта. Рассмотреть возможность выведения тяжелой артиллерии из дивизионного подчинения в отдельные батареи на корпусной уровень и в РГК, плюсы и минусы. Форма изложения — свободная, хоть письменно, хоть устно, хоть на банановой кожуре пишите. Но спрашивать буду долго и вдумчиво, вопрос сложный и больной. И не вздумайте мне говорить, что данных нет. Только вчера из Управления хорошая стопка новых обзоров пришла. А тот, кто зацепит еще тему сравнительной эффективности мортир и тяжелых минометов обретет счастье и мою благосклонность при сдаче экзамена. Вопросы?

Поднявшись быстро, словно на пружинке, смугловатый, чернявый южанин глянул на наставника со смесью задора и провокации.

— Разрешите, товарищ полковник!

Голос у него был звонкий, молодой, открытый.

— Давайте, Свиридов, излагайте, — благосклонно кивнул Солодин.

— Товарищ полковник, вот есть мнение… даже не знаю, как сказать…

Свиридов потупился с покаянным видом, но даже топорщившийся на голове 'ежик', самую малость длиннее уставного, и тот, казалось, торчал весьма вызывающе.

— А ты не знай и говори.

— Ну, в — общем, есть мнение, что вы сами не очень хорошо обошлись в Испании с вверенным вам полком. Во время второго наступления, осеннего. Вы не использовали в полной мере превосходство в бронетехнике.

Курсант запнулся.

— И в чем же проявилась моя некомпетентность? — не моргнув глазом, ободряюще поинтересовался Солодин.

— Ну, в — общем… — Свиридов несколько забуксовал, понимая, что вопрос уводит его куда то не туда. Но отступать было поздно, и он продолжил, как в омут бросился, на одном дыхании, — Следовало организовать из них кулак, и…

— Садись.

Сказано это было с какой‑то тоскливой обреченностью. Солодин снова тяжко вздохнул и повторил:

— Садись, герой — исследователь, ниспровергатель авторитетов..

Курсант сел, в душе определенно радуясь избавлению от необходимости развить мысль. Солодин прошелся туда — обратно вдоль доски, погруженный в размышления.

— Знаю я все, что ты хотел сказать, давно знаю. Следовало организовать из них кулак и проломить оборону противника, не считаясь с потерями. Учитывая, насколько там все шаталось, 'время это кровь', так тогда сказал Чуйков. Но вместо немедленного штурма я решил бой преимущественно артогнем с закрытых позиций и подготовленной ночной атакой пехотного батальона. Поэтому, возникает естественный вопрос: а может быть я вообще‑то даже скверный командир? И рассказываю вам здесь байки? А, Свиридов?

Тот покраснел как вареный рак. По аудитории прошел смешок.

— Не ржать! — рявкнул Солодин, обрывая смех курсантов.

Дождавшись полной тишины, он продолжил. На этот раз очень негромко, как‑то… проникновенно, с искренним участием.

— Ребята, вы поймите одну вещь… Очень важную вещь. Вероятнее всего, вы успеете на настоящую войну, ей конца края нет, будете командовать самоходами и их подразделениями, затем частями. Потом и соединениями, может быть, со временем, станете комдивами, а там, чем черт не шутит, комкорами и далее. И вы должны понимать, накрепко забить себе в мозги, что командир мехчасти — это не тот, кто с гиканьем возглавляет атаку верхом на броне. Механизированное соединение, любое — это не броня и все остальное к ней в придачу. Это сложный организм, призванный решать разнообразные задачи разнообразными инструментами. И бронетехника, артсамоходы ли, танки ли — лишь один из них. Один из инструментов. Грамотный командир не станет использовать дорогой и сложный инструмент, если задачу можно решить проще и дешевле. В частности — нет необходимости жечь дорогие бронеходы, если можно забодать супостата хорошо организованным артогнем и пехотой. Поверьте, повод пожечь технику найдется всегда, поэтому выбирать его нужно очень осторожно. Вот почему грамотный мехкомандир — в первую очередь мастер артиллерии, пехоты, снабжения и еще множества вещей. И только потом — гусеничного железа.

Солодин задумался. Курсанты в гробовом молчании слушали. Лишь стучался в окно отощавший за зиму воробей, пригретый теплым весенним солнышком.

— Было ли мое тогдашнее решение лучшим? Не факт. Я действительно провел образцовую и успешную атаку. Но потерял время и оставил фланг фалангистов без давления, поэтому они перегруппировались, и в свою очередь ирландцы Монтега нажали на десятый интернациональный… С известными результатами. Я считал и считаю, что был прав, а командование сочло, что я саботирую приказ. Вот так то.

— Но, товарищ полковник, — несмело спросил с места другой ученик. — А как же тогда?… Вот вы говорите, что ломать сразу было неправильно, потому что задачу можно было решить подготовившись. И сразу затем говорите, что, может быть, нужно было выполнять приказ и давить и давить. Так как нужно было?..

— А что, требования устава отменены? — приподнял лохматую как у оборотня бровь Солодин, — спрашиваем с места и просто так?

Спрашивающий мгновенно сравнялся цветом со все еще пунцовым Пуховицыным и начал подниматься, Солодин жестом остановил его.

— Чего уже сейчас… Садись. Ладно, вернемся к вопросу. Вот это, мои юные друзья, и есть великая тайна настоящего командира. Уметь выбрать то решение, которое будет правильным здесь и сейчас. И не только в этот момент и в этом месте. Но и завтра, и на соседнем участке фронта. И в этом же сволочная неблагодарность нашей военной работы. Вы никогда не сможете решить точно. И угадать не сможете. Безжалостный приступ, в котором вы до последнего человека положите свою роту, батальон, полк, дивизию, армию может принести облегчение соседу и решить исход сражения. А может быть простой… ошибкой вышестоящего начальства. Такие дела, товарищи будущие командиры. А чтобы в нужный момент вы приняли правильное решение, нужен природный талант и очень много учебы. И запомните, талант можно заменить учебой. Учебу чистым талантом — никогда. Поверьте человеку, который принял первый бой, когда вас еще на свете не было. Так что, как завещал великий классик, 'Учиться и снова учиться!'

Опережая вопросы, готовые сорваться с уст курсантов, Солодин предупреждающе поднял руку.

— На этом закончим, конец занятия. В дополнение к заданному, в следующий раз рассмотрим мои действия в Испании, тот самый приступ. Пуховицын, ты будешь критиковать. Оценишь возможные полезные последствия строгого исполнения приказа Чуйкова. Квливидзе, поможешь ему, ты у нас поклонник немецкой 'старой танковой школы'. С картами, приказами и всем прочим, развернутое объяснение и обоснование. Все свободны.

Дробной трелью прозвенел звонок. Даже они здесь, в тихих стенах звучали негромко, степенно. Ученики потянулись к выходу из аудитории, на ходу козыряя Черкасову. Генерал приветствовал каждого кивком и вежливо — доброжелательной улыбкой. В своей вотчине он стремился практиковать как можно более неформальный стиль общения между командно — преподавательским составом и учениками, не переходящий впрочем, в фамильярность и панибратство. Эта практика многим не нравилась и регулярно вызывала неудовольствие вышестоящих инстанций. Но начальник училища упорно полагал, что армия — одна большая патриархальная семья и жесткая муштра в ней необходима по самому строгому минимуму.

Солодин задержался, стоя спиной к выходу, собирал портфель. Черкасов легким неслышным шагом вошел в аудиторию.

— Здравствуйте, Сергей Викторович, — сказал Солодин, разворачиваясь к начальнику всем корпусом и вытягиваясь в вольном варианте стойки 'смирно'.

— Здравствуйте, Семен Маркович. Вольно. Как ваши успехи?

— Спасибо, движемся понемножку. Хотя, конечно, работать и работать. Но ребята толковые, справимся.

Черкасов подошел вплотную к Солодину. Хотя для своего возраста он был вполне представительным и здоровым мужчиной, рядом с мощным, дышащим здоровьем и хищной силой Солодиным Сергей Викторович казался низкорослым и сухоньким.

— Услышали? — спросил Черкасов.

— Да, — Солодин чуть развел руками в извиняющемся жесте, дескать, ну кто же виноват, что у меня такой чуткий слух. — Прежде всего, заминка в галдеже студиозов, когда они вас увидели и здоровались. А еще пол деревянный, под ногами скрипит. А у каждого человека походка особенная. Вы слишком жестко ставите шаг и чуть подволакиваете левую ногу. Китай?

Черкасов чуть улыбнулся, оценив деликатность подчиненного, предположившего причиной его хромоты исключительно суровое боевое прошлое.

— Нет, обыкновенная старость. А цитатку то вы, Семен Маркович, переврали. 'Учиться, учиться и еще раз учиться'.

В коридоре было умеренно шумно, в узкую щель приоткрытой двери время от времени заглядывал любопытный глаз. Чтобы немедленно исчезнуть.

— Ну, уж простите, в цитатах ваших классиков не искушен…

Черкасов безошибочно уловил это 'ваших' и нахмурился.

— И напрасно, Семен Маркович, напрасно. Собственно, об этом я и хотел побеседовать. Вы ведь на сегодня закончили? Прекрасно. Пройдемте‑ка ко мне в кабинет, поговорим по нашему, по военному, так сказать.

Строго говоря, собственный кабинет у генерал — лейтенанта был, огромный и больше похожий на небольшой заводской цех, но Черкасов его не любил, используя в основном как зал совещаний по особо важным вопросам и для приема столичных комиссий. Своим личным уголком и базой он давным — давно сделал бывшую каптерку, по слухам обставив ее в строгом аскетичном стиле двадцатых. Туда приглашались лишь избранные для особо ответственных бесед. Поэтому Солодин был с одной стороны весьма польщен доверием. С другой, держался настороже.

Кабинет оказался вполне жилой и вполне комфортной угловой комнатой, обставленной скромно, но со вкусом и достатком. О двадцатых напоминали только печка — буржуйка, которой, впрочем, давно не пользовались, да топчан, аккуратно застеленный одеялом в веселую красно — голубую клетку.

— Присаживайтесь, Семен. Поговорим.

Черкасов опустился на приземистый табурет, кивком указал гостю на второй и достал папиросу. Вопросительно глянул на Солодина. Тот, устраиваясь удобнее, отрицательно качнул головой.

— Ну и славно, курить — здоровью вредить, — одобрил генерал. — А я вот никак не могу отказаться. И легкие уже пошаливают и все такое… Зараза вот такая табачная. Ну да ладно. Теперь о серьезном.

Он очень внимательно взглянул в глаза Солодину.

— Семен… кстати, ничего, что я к вам так, по — простому?

Солодин не возражал.

Так вот, вы у нас новый человек. И здесь, в моем заведении, и вообще в Союзе…

Он сделал паузу, как бы предлагая Солодину вступить в беседу.

— Я бы так не сказал, — подхватил тот протянутую руку, — с тридцать восьмого — это уже не новый.

— Новый, новый, — мягко, но непреклонно настоял Черкасов. — Почти все это время вы провели по гарнизонам да полигонам. Ну и на войне. А теперь вы наполовину человек гражданский. И даже преподаватель.

— Ну, в — общем то…

— И не надо со мной спорить в таких вопросах, — в голосе Черкасова явственно прорезался металл, напоминая собеседнику, что перед ним пусть эксцентричный и незлой, но все‑таки заслуженный и вполне себе жесткий генерал — лейтенант, — мне, друг мой, сильно под шестой десяток. Я многое видел и многое знаю. Больше чем вы, Семен, гораздо больше.

Он сделал глубокую затяжку, пустил густое облачко дыма, Солодин терпеливо ждал. Несколько раз затянувшись, Черкасов отложил дымящийся цилиндрик в простую стеклянную пепельницу.

— Продолжим, — буднично объявил он. — Я вас не пугаю, не учу и не воспитываю. Я объясняю то, чего вы по неопытности не понимаете. Пока не понимаете. Одно дело — узкие коллективы, где все друг друга знают и ценят воинское мастерство. Да и просто побаиваются связываться с командирами. Там вы могли допускать свои оговорки. Но там — не здесь. Сейчас не тридцатые. Многое изменилось, но не стоит так явно отделяться от нас и наших классиков. И бравировать этим — тем более.

— Да не бравирую я, — Солодин потер виски, качнувшись на табурете вперед — назад, — не бравирую. Ну что я могу поделать, если марксизм мне откровенно неинтересен. Я воюю, а не теоретизирую. Мне уже тридцать восемь и большую часть из них я шатался по местам, где коммунизма днем с огнем не сыскать.

— Изживайте, — серьезно посоветовал Черкасов. — Иначе плохо закончите. Я вообще удивляюсь, как за вас раньше не взялись. Даже если вас протежировал сам Павлов, да, сам Павлов — повторил он, заметив сдвинувшиеся брови Солодина, — все равно с огнем играли. Но, коли уж коса до поры проходила мимо — не искушайте судьбу.

— Павлов ценил мастерство и профессионализм, — буркнул Солодин. — За это меня и заметил.

— Но теперь его нет, — непреклонно гнул свое Черкасов, — а вы здесь, что для полковника механизированных войск и перспективного командира перволинейной дивизии… хм…

— Я переведен на преподавательскую работу в целях укрепления обороноспособности страны путем передачи новому поколению командиров Красной Армии бесценного практического опыта, — отчеканил Солодин выпрямившись.

— Вы вышвырнуты в опалу. Улетели бы и дальше, но удержались как раз потому, что боевой и успешный командир. Но не факт, что не покатитесь дальше. Это наверх долго и тяжело лезут, вниз падают, легко и быстро.

Черкасов снова затянулся. Солодин молчал.

— В — общем, Семен Маркович, считайте все это дружеским советом. Вы меня устраиваете как подчиненный и преподаватель. Нашему заведению нужны новые люди и опытные командиры, чтобы передавать живое знание. Поэтому я вас прикрою и защищу от кляуз и происков недоброжелателей. Помогу с преподавательской карьерой, коли уж с боевой службой так получилось. Со временем, возможно, порекомендую и к переводу в Москву. Но только до тех пор, пока не запахнет откровенной антисоветчиной. Для вас не — ваших классиков больше нет. Все ясно?

— Яснее некуда, — мрачно ответил Солодин. — Прикажете конспектировать учения классиков от корки до корки?

Черкасов прищурился.

— Для начала неплохо было бы избавиться от сарказма. Неуместен он здесь. Совсем.

— Извините, Сергей Викторович, — сник Солодин, — гордыня обуяла. Виноват, сделаю выводы.

— Сделайте, сделайте. Что же до конспектов… Неплохо было бы, очень неплохо, но без фанатизма. В пределах основных положений, — совершенно серьезно ответил генерал. — Вы ведь помимо прочего воевали в Африке? Кажется, организовали пехотные батальоны у какого‑то шейха?

— Довелось, — кратко сказал Солодин.

— И вам приходилось мириться с мелкими прихотями отдельных… власть имущих?

— Доводилось, — так же односложно ответил полковник, ровным, пожалуй, чересчур ровным тоном.

— Вот и представьте, что вы на службе у… красного шейха. Да. Именно так. И для того, чтобы не вызвать его неудовольствия вам нужно исполнять определенные ритуалы. Не слишком обременительные, но регулярные. И тогда будет вам счастье и удача. Конечно, если за ритуалами вы не забудете про свои основные обязанности.

Папироса дотлела. Черкасов, не торопясь, достал новую, так же не торопясь, прикурил.

— Интересно… — сказал, наконец, Солодин. — Когда я последний раз имел удовольствие вести беседу на идеологические темы, оппонент был куда более радикален…

— Знаю, — серьезно сказал Черкасов. Я встречался с товарищем Шановым в рабочей обстановке. Обсуждать с ним вопросы коммунизма с критической позиции было глупостью. Не допускайте больше таких.

— Не буду. По крайней мере, постараюсь. С шейхом, это хорошо придумано.

— Постарайтесь, — серьезно согласился Черкасов, — очень постарайтесь. Второй раз может так и не повезти.