Вой молодых волков

Глава 5

В то же самое время. Июнь 658 года. Братислава.

Третий дом по улице Большой стоял совсем недалеко от ворот княжеской цитадели. В первом после смерти Люта жил сын Радим, а в дом Горана переехал его старший сын Ворон, который так и трудился начальником политической полиции. Любава в своем доме сейчас жила одна. Она пару лет назад овдовела.

Годы поменяли боярыню несильно, и она оставалась почти все той же, какой ее запомнил Коста при первой встрече, что случилась пятнадцать лет назад. Только вот морщины окружили по-молодому острые и проницательные глаза, и глубоко прорезали щеки. Впрочем, на ее способностях годы не сказались никак. Любаве недавно перевалило за пятьдесят, в поле она спину не ломала, а потому оставалась крепка и здорова, и по-прежнему отличалась цепкой, невероятно емкой памятью и умом. Коста свою тещу безмерно уважал.

Семейный обед сегодня не задался. Любава сидела задумчива и молчалива, впрочем, как и пан полковник с супругой и детьми. Два его сына служили в Сотне, как и положено отпрыскам нобилей, а дочери четырех и десяти лет чинно лопали принесенную служанками снедь, тщательно выбирая нужный столовый прибор. Анна смотрела за этим как орлица, карая каждый промах с неизбежной неотвратимостью.

— Что думаете, матушка? — спросил, наконец, Коста, когда дети доели сладкое и вышли из-за стола. — Государь здесь, княжич Кий тоже. Договорятся они, как считаете?

— Думаю, нет, — ответила после раздумья Любава. — Мне многое доносят. Бунтовать хотят бояре из дальних жупанств. Думают, смогут продавить волчат, раз уж старый волк богу душу отдал.

— Не будет ли Кий хуже, чем отец его? — задумчиво произнес Коста, разглядывая кусок ветчины на вилке. Он макнул ее в горчицу, посолил и отправил в рот. А потом добавил, шамкая набитым ртом. — Княжич свиреп, аки дикий зверь. С ним тяжело сладить будет.

— Да вот я и не пойму, чего они затеяли, — Любава потерла виски ладонями. — Ведь по всему выходит, что им выгоднее, чтобы все по-прежнему было. Кий — тот еще коржик на меду, я его с малых лет помню. Он полмира кровью зальет. И они сами в эти жернова попадут.

— Так, значит, матушка, используют его, — продолжил Коста. — Неужто для того, чтобы за него править, пока он воевать будет? А то и вовсе, сгубить его в походах этих, а при его сыновьях власть под себя подмять.

— Да, похоже на то, — неохотно ответила Любава. — А из этого что следует, зятек?

— А из этого следует, матушка, — включилась в разговор Анна, — что в первую голову наша семья под нож пойдет, и семья боярина Збыслава. Они нас нипочем в живых не оставят. Слишком уж много власти у нас и денег.

— И я тоже так думаю, — кивнула Любава. — По всему выходит, Константин, что нам государя держаться нужно и княжича Берислава. Если Кий и его свора к власти придут, конец нам. Мы со Збыславом так и вовсе жуткую смерть примем. Нам все припомнят. Мы же столько лет эту сволочь за горло держали. Знаю, что проклинали меня на капищах не раз, и ведьмой ославили. Я говорила со Збыхом сегодня, он тоже за государя стоит.

— Что же не схватят мятежников, если их имена известны? — удивилась Анна, а мать и муж посмотрели на нее снисходительно, словно на человека недалекого. Она была умна, но всех политических раскладов не знала.

— Видишь ли, доченька, — пояснила Любава. — Во-первых, никакого мятежа пока и в помине нет, а есть лишь сплетни из лесных углов. Не будешь же ты хватать из-за такой малости аварского хана или урожденного князя сербов, к примеру. Это в Братиславе у нас Римская империя, а в дальних углах о ней и не знают толком. Отойди три мили от города — там те же обры коней пасут, что мою семью когда-то в полон увели. Причем очень даже может быть, что те самые обры это и сделали. А во-вторых, мы знаем далеко не всех! Что толку, если ты ядовитой змее один зуб вырвешь? Она все равно ядовитой останется. Думаю я, что и Звонимир, как глава Тайного Приказа, и Ворон знают о них, но пока все ниточки собирают в кучу.

— Деньги надо спрятать, — сказал Коста и повернулся к жене, — займись этим, Анна, и немедля. А я на службу поеду. У меня сегодня гонец из Константинополя должен прискакать. Что-то неспокойно мне…

Черный город занимал несколько кварталов Братиславы и был государством в государстве, окруженный своей собственной стеной. Тут его воины и жили, и трудились, и даже детей водили в школу. Она у них своя была. Здесь же располагалась темница, бежать из которой пока не удавалось никому. Ее лично государь проектировал, поражая окружающих знанием множества мелочей, которые нормальному человеку и в голову не придут.

Тут трудился и Коста, заняв кабинет Звонимира, который, в свою очередь, занял кабинет Горана, когда тот ушел по старости на покой. Княжич Берислав руководил Тайной службой, но официальную должность не занимал, управляя делами исподволь, через своих людей. Вникать в мелочи ему было не по чину, он же государя сын, зачем ему это? Он оставил за собой деньги, назначения на ключевые должности и самые важные вопросы, и этого оказалось вполне достаточно. Текучкой занимались те, кому и было положено ей заниматься. О роли княжича даже ведали немногие, а те, кто знал, не спешил своим знанием похваляться. Вот так вот…

Утренние дела Коста раскидал утром, но пока он обедал, из Константинополя привезли целую сумку донесений, которые секретарь вывалил ему на стол.

— Чушь… чушь… чушь… мелочь… вранье…, а это что такое? — он погрузился в чтение письма от своего личного агента, которого много лет тащил по ступеням карьеры в императорской канцелярии. Никто, включая государыню Марию, несмотря на ее высочайший допуск, о нем не знал. Коста поначалу даже платил ему из своего кармана.

— Вот сволочи! — пан полковник утер внезапно вспотевший лоб. — Господи всеблагой! Сделай так, чтобы я ошибся! Надо во дворец бежать. Интересно, государь сейчас там?

***

— Итак, братья, я хочу получить свою долю, — повторил Кий и уселся в кресло, которое было поставлено тут для него. Он налил себе вина из кувшина и с удовольствием пригубил. Хорошее вино, с итальянских виноградников, принадлежащих княжеской семье.

— И какова же она, по-твоему? — спокойно спросил Святослав. — Это я так, ради любопытства спрашиваю.

— Моя доля в наследстве равная! — упрямо ответил Кий. — Если Берислав от своей отказывается, он в своем праве. Я отказываться не стану. Обычаи на моей стороне.

— Ты волю нашего отца знаешь, — спокойно ответил император, — наследуют старшие сыновья. Я теперь старший август, а Александр станет цезарем. Империя отца неделима. Он все эти земли на копье взял, не нам его волю менять.

— Тогда что ты мне предлагаешь? — спросил Кий. — Имей в виду, Закарпатье нищее мне и даром не нужно. Я по тамошним лесам до погибели ползать не собираюсь. По сравнению с древлянами и радимичами даже ляхи — богачи. Там всю жопу в седле сотрешь, пока сотню белок дани взять получится.

— Далмацию отдам после кончины Виттериха, — ответил Святослав. — Будешь королем. После твоей смерти она обычной префектурой станет.

— Виттерих крепок, — усмехнулся Кий. — Долго ждать придется.

— В Африку префектом поезжай, — предложил император.

— Вовка, значит, август в Константинополе, а я навроде слуги у тебя? Как Арнеберт в Дакии? Ты меня с сиротой безродной равняешь, брат? — зло посмотрел на него Кий.

— Чего же ты хочешь? — спросил его Святослав.

— Ты правь себе на юге, — выплюнул Кий, — а я на севере сяду. Твоя Александрия, моя Братислава. Так оно справедливо будет. Чай, мы оба одного отца дети.

— А моя тогда доля где? — усмехнулся Берислав.

— А ты от нее сам отказался, — презрительно посмотрел на него Кий. — Можешь в Африку префектом поехать или подождать, пока Виттерих дуба даст. А если не хочешь, лови воров или лекарем трудись, как сейчас.

— А если я не соглашусь, — Святослав наклонил голову набок, — что тогда сделаешь? Войну начнешь?

— А ты не согласись, брат, и узнаешь! — хищно оскалился Кий.

— Я не соглашусь, — покачал головой Святослав.

— Тогда… тогда война, брат! — Кий вскочил, засверкав глазами, а император позвонил в серебряный колокольчик, стоявший на отцовом столе уже лет двадцать.

— Князь уходит, — сказал Святослав гвардейцу, который просунул голову в дверь. — Проводите…

***

Рука Любима, бывшего десятника, а теперь боярина, за эти годы почти уж обрела прежнюю силу. Но именно что почти. Щита бы он и теперь не удержал, но зато пальцы слушались до того, что можно было взять вилку, как заведено в приличных домах далекой столицы. Тут, конечно, угол лесной, но вежество и сюда понемногу проникает. Не все руками дичину рвать, утирая сало с бороды грязной лапой. Тут для этого дела рушники и столовые приборы имеются. Стар уже Любим, шестой десяток идет, да только хватки не растерял, став богачом хоть не из первых, то уж из сотых точно. Веревочная мануфактура наполнила его сундуки серебром и мехами, а милость государя дала возможность детей хорошо пристроить. Трое его сыновей отслужили в Сотне. Старший драгунской тагмой командует, младший раненый пришел, и теперь в приказе дьяком трудится, а средний сгинул в Италии, в мелкой стычке с лангобардами. Вот такая вот судьба у знати: почти что холоп, только холоп государев. Службой до старости обязан, не то с земли погонят. Ну, да Любим не ропщет. Где бы он был без той службы? В батраках, калекой никчемным! Он добро помнит. И государя покойного тоже помнит. Тризну поминальную в его честь у капища провел, всех старцев градских собрав. Только вот жена Цветана словно оса около уха жужжит…

— Любимушко, — ныла она чуть не каждый день. — Поезжай к братьям моим. Они доброе дело затеяли. Воли и земли для нас всех хотят. А не пойдем мы с ними, лишимся и того, что имеем.

— Братья твои измену затеяли! — в который раз ответил ей Любим. — Я на измену не пойду. Забыла, дура, кому мы обязаны всем? Иди, горшками своими займись и не лезь туда, куда тебя не просят. Не по уму тебе эти дела.

— Да где бы ты был! — завизжала постаревшая и еще больше раздобревшая жена. — Где бы ты был, если бы не отец мой! Так бы старостой и сидел!

— Твой отец верным слугой государю был, — спокойно ответил Любим, — а братья твои на измену меня толкают. Я присягу давал, и от нее не отступлю!

— Сгинем мы из-за тебя, дурень ты проклятущий! — заорала Цветана и осела наземь, получив могучую оплеуху. Она замолчала, тоненько всхлипывая и не веря произошедшему. Они с мужем хорошо жили, и он на нее руки не поднимал даже во хмелю. Да что же это происходит?

— Не забывайся, баба! — спокойно ответил Любим. — Отца твоего Святоплука нет давно, а дети его и ногтя старика не стоят. Он в самую тяжелую годину государю верен остался, пока другие бояре чужие земли делили. И на том твой отец к самому небу взлетел. Вот и я присягу не рушу. Вон пошла, дура!

Боярин посидел недолго, положив на столешницу, накрытую белой скатертью, тяжелые кулаки. Посидел, а потом вышел на улицу, где велел дворовым людям седлать коней. В Новгород он поедет, а там лодку наймет до столицы. Он самому княжичу Бериславу поклонится, а тот уже скажет, что ему делать нужно.

Плыли они быстро и даже ночевали в лодке, не жалея старых Любимовых костей, и уже дней через пять перед ними показались стены Братиславы и огромные купола капища распятого бога. Любим всегда робел, когда видел тот храм. Уж больно здоров, и пение оттуда доносилось до того завлекательное, что ноги сами внутрь несли. Но пока боярин остерегался старых богов гневить. Их заботой он жив в бою остался и в высь небесную взлетел. А вот дети его крестились… Любим оставил своих холопов на постоялом дворе, а сам нанял карету и поехал на Замковую гору. Невместно ему туда пешком идти, словно простолюдину какому. Засмеют ведь!

— Нельзя сюда!

Два дюжих хорутанина смотрели на него хмуро и решительно. Могучие парни с бычьими шеями были уже вторым поколением гвардейцев, и службу свою несли без дураков. Их с детства к ней готовили, вколачивая безусловную преданность Золотому роду. И платили им за это соответствующе.

— Так, мне бы к княжичу Бериславу, — облизнул пересохшие губы Любим. Отродясь такого не бывало, чтобы нобиля останавливали у этих ворот. И он добавил, стыдясь сам себя. — Боярин я…

— Видим твою шапку, почтенный, — без тени улыбки ответили парни, — но у нас приказ. Не велено пущать.

— Слово и дело государево! — осипшим голосом сказал Любим. — Только для княжьих ушей.

— Здесь жди, — сказал один и ушел куда-то, видимо, начальству доложиться. Его не было минут пять, а когда он пришел, заявил: — Проходи, боярин! Тебя примут.

Любим шел за плечистым воином по коридорам, где ему бывать никогда не доводилось. В трапезной у государя пировал не раз, а дальше… А дальше не удостоен. Не было у него таких вопросов, чтобы с самим императором с глазу на глаз беседовать. Не по чину это простому жупану, даже такому, как он, из старых. Что это? Шум какой-то!

— Замри! Здесь стой, боярин! — резко сказал воин, подняв вверх руку, а сам прошел вперед и свернул за угол.

Любим не выдержал, глянул за тот угол и тут же спрятался назад, облившись потом под собольей шапкой. Он понял, кого сейчас связанным сетью понесли. И этот кто-то брыкался и крыл по матери и воинов, что едва могли его угомонить, и князя Берислава, и самого государя. Ну, не покойного, а младшего. И понять, кто это такой, оказалось проще пареной репы. В Словении только слепой и глухой не знал, кто с болгарским айдаром на голове и с золотой гривной на шее ходит.

— Не видел я этого, великие боги! — шептал он пересохшим вмиг ртом. — Не видел никогда! И никому не скажу, под пыткой даже! Это ж верная смерть!

— Пойдем! — поманил его пальцем воин и показал на приоткрытую дверь. — Заходи, ждут тебя, боярин.

— Го… государь? Ты же в Египте! — раскрыл рот Любим, когда вошел в покои, где на стене висела испещренная пометками коровья шкура, а в углу горел огонь в очаге. Пустая забава, особенно когда на улице лето.

— Говори, боярин, чего хотел? — усмехнулся император. По бокам от него расположились князь Берислав и наследник Александр. И оба сидели хмурые не на шутку.

— Слово и дело, государь! — выдавил из себя Любим. — Измена!

— Кто? Где? — вскинул голову князь Берислав, и от взгляда его захолонуло в груди у Любима. Немногие знали, что Тайным приказом именно он командовал и держал тамошний люд железной рукой. Хоть и был князь лекарем, а боялись его пуще брата Кия.

— Боярина Святоплука сыновья, — вымолвил Любим. — Мирко и Сташко. В смысле, Мирослав и Станислав. Мне привычней так, родня же по жене… Она сестра им… — последнее он добавил и вовсе шепотом.

— На родню Слово и дело говоришь, — жестко посмотрел на него император, — почему?

— Я присягу давал, — гордо выпрямил спину Любим. — И ее не рушу! Я простым десятником служил, а государь меня возвысил! И сказал, как нужно руку лечить. Она ведь сухая у меня была, словно ветка… Я ему всем обязан. А они… Они не люди, государь! Изменники! Падаль последняя! Не родня они мне! Своей бы рукой порешил гадов!

— Дай-ка обниму тебя, Любим! — император упруго, по-молодому поднялся с кресла и облапил жупана так, что у того кости затрещали. — Я не забуду ни тебя, ни твою семью. Дай только закончится все это! Поезжай к себе и служи дальше.

— Стой! — услышал Любим голос княжича Берислава. — Они тебе предлагали с ними пойти? Так?

— Да, княже, — кивнул совершенно ошалевший от всего произошедшего Любим.

— Соглашайся, — усмехнулся Берислав. — Приедешь домой, скажешь жене, что тут все пропало, и что ты согласен волю и землю себе добыть. Слушай, подмечай и запоминай все, что увидишь и услышишь. Любая мелочь может быть важна, даже такая, которой ты значения не придашь. Человек к тебе придет и шепнет, что второй сын его послал. Ему все и скажешь. Уяснил?

— Слушаюсь! — Любим ударил кулаком в грудь. — Все исполню!

— Иди! — коротко махнул рукой Берислав, и Любим выкатился за дверь, где и прислонился к стене, потирая грудь. Что-то щемило у него там…

— Видишь, сын! — назидательно сказал Святослав, когда жупан из дулебского захолустья ушел. — Вот сидит себе человек в лютой глуши, и никто и не знает о нем. У нас ведь жупанов этих как на собаке блох. А оказался чистое золото, а не человек. Потому и был твой дед великим правителем, что умел таких людей находить.

— Погоди, брат, — перебил его Берислав. — Посмотрим, сколько еще таких будет, как этот… Что-то пока не видать очереди из бояр наших. Выжидают, сволочи, чья возьмет.

— Государь! Княже! — в кабинет зашел руководитель Внешней разведки боярин Константин. Он поклонился. — Семьи Деметриевых и Збыславичей уверяют вас в полнейшей преданности. Мы за вас горой встанем. Но я пришел не за этим. Вести есть из Константинополя…

— Не то братец Владимир хочет войну начать? — невесело усмехнулся Святослав.

— Таких сведений у меня пока нет, — покачал головой Коста. — Но проконсулу Сицилии велено набрать еще две тысячи воинов и расчистить гавань Лилибея (1)… А оттуда до Карфагена двести миль. Одним днем обернуться можно. Думается мне, царственные, что не к добру это.

— Проклятье! — выругался Святослав. — Мне придется уехать отсюда. Владимир все-таки решится напасть на Африку.

— Может быть, это и неплохо, брат, — задумчиво ответил Берислав. — Мы сыграем в шахматы с братом Владимиром, раз уж он так этого хочет. И с князьками словенскими тоже сыграем. А поможет нам в этом боярин Любим, наш человек в Гаване…

— Чего? — удивленно посмотрел на брата император. — Что еще за Гавана такая?

— Понятия не имею, — развел руками княжич. — Ты же сам знаешь, наш отец частенько странными присказками удивлял.

— Да, батюшка наш покойный как будто не от мира сего был, — хмыкнул император, видимо, вспомнив что-то.

Да если бы ты всю правду знал, брат, — подумал Берислав и покосился на верхний ящик стола. Там лежала книжица, исписанная сплошь. Отец многое успел рассказать ему перед смертью…

1 Лилибей — совр. Марсала. Древнейший город в самой западной точке Сицилии. Бывшая колония карфагенян. К 7 веку пришел в полный упадок, но возродился при арабах, став пиратским гнездом.