Во имя твое

Проявить милосердие

— Ты ее отпустил. — Дрожащий от с трудом сдерживаемой ярости голос дикарки сорвался в какую то смесь собачьего лая и змеиного шипения. С хрустом сжав кулаки, великанша вскочила с лавки и принялась мерить расстояние от стены до стены нервными шагами. — После всего. После всего, что ты видел, после того что она сделала, ты даешь ей коня, большую часть трофеев и просто отпускаешь эту гармандскую змею на все четыре стороны.

— Мне кажется, я уже объяснил тебе свой поступок. — Ледяным тоном процедил Август и упрямо выпятив подбородок сложил на груди руки. — Во-первых я всегда считал подобные клятвы верности варварством и дикостью. Это слишком похоже на рабство, чтобы цивилизованный человек согласился с подобной… мерзостью. Это неправильно. И ты, учитывая твое прошлое, должна понимать это не хуже меня! Во-вторых, Гретта… не какая-то горлорезка и убийца. Она обычная женщина попавшая в плохую кампанию, такая же жертва обстоятельств как и мы. МЫ должны проявлять милосердие к…

— В пекло милосердие! В пекло! В пекло эту южанскую чушь! — Рыкнула Сив и скакнув к барону оскалила зубы будто обложенная псами волчица. — В задницу твои объяснения. В задницу жертвы! В задницу обстоятельства! Ты играешь словами как… как… гребаный южанский барон!

— Мне кажется ты забываешься — Сив. Голосом цу Вернстрома можно было колоть камни. — Придержи язык если не хочешь…

— Что?! — Снова перебила юношу северянка. — Что, не хочу, а, барон? Что я должна хотеть? Что я по твоему должна хотеть от такого как ты? Честности? Благодарности? За то, что согласилась тебе помочь? За то, что несколько дней тащила тебя на своем горбу по гребаному болоту? За то что из-за тебя, вместо того чтобы пить горячее пиво в какой-нибудь Ислевской таверне, я здесь, в этом забытом всеми богами поселке сижу и думаю как поймать гребаного колдуна-кровопийцу? Что вместо того, чтобы искать место на корабле я ношусь с тобой как с писаной торбой? Нет, барон. Такие как ты не бывают благодарными. Я этого не жду. Но я надеюсь, что ты помнишь, что сам согласился на… — кулаки великанши с хрустом сжались. — Дикарскую мерзость под боком! И не забыл собственную клятву!

— Да, Сив. Я помню. Отлично все помню. — Положив ногу на ногу криво усмехнулся Август. — И я точно знаю, что ее не нарушал. Пока мы не покинем Подзимье мы братья по оружию. Но это не значит, что я должен просить у тебя разрешения на каждое свое действие. Как и ты например не обязана объяснять почему ввязалась во всю эту историю с пропавшими людьми и где раздобыла новую одежду. Сразу предваряя твой вопрос. На второе мне плевать, а первое извиняет то, что ты помогаешь пастору. — Скользнув взглядом по явно смутившейся великанше цу Вернстром сцепив руки обхватил ими колено. — Ты приняла клятву Гретты от моего имени. Фактически это значит, она… э-э-э… принадлежала мне. И это было мое решение освободить ее от этой клятвы. Что касается трофеев… Я уступаю тебе всю свою долю трофеев. Думаю, это более чем уравновесит цену коня и тех тряпок, что забрала Гретта. Что касается второго коня… — Юноша пожал плечами. — Вторая лошадь твоя. Я не возражаю.

— Я вижу тебе уже стало лучше, барон. Намного лучше. — Нервно дернув щекой северянка со вздохом ссутулила плечи. — Ты снова начал вести себя как… как южанин.

— Отнесись к этому как к испытанию дит… Сив. В жизни не всегда случается то чего мы ожидаем или чего хотим. Как говорится: человек предполагает бог располагает. — Проворчал с комфортом расположившийся на стоящей в дальнем углу избы широкой лавке, с интересом наблюдающий за разгоревшимся спором, священник. — И мне кажется причина твоей злости кроется далеко не в сбежавшей наемнице. Ты просто устала. — Щелкнув костяшками четок пастор облизал сухие, потрескавшиеся губы и уставился в потолок. — Но Создатель милосерден. И если сегодня все кажется слишком сложным, нам стоит помнить, что самое темное время ночи перед рассветом. Как бы то ни было, сегодня мы неплохо продвинулись, как мне кажется. Завтра мы продолжим наше расследование. Если надо опросим каждого жителя села но все равно узнаем правду.

— Я уже сказала мне плевать на эту змею! Бесы, да так даже лучше! Не надо будет постоянно оглядываться и ждать ножа в спину! — Вперившись яростным взглядом в глядящего сквозь нее мечтательным взглядом барона, северянка громко фыркнула и судя по виду с трудом сдержалась от плевка под ноги. — Ну разве, что в тех тряпках, что она забрала с собой наверняка была зашита куча золота. Кантонские наемники почти всегда делают тайники в одежде.

— Я же сказал, что возмещу тебе все твои убытки. — Бесы, да когда мы доберемся до замка моего батюшке я попрошу отсыпать тебе сапог монет, или что там у вас полагается по традиции?!

— Это все слова, барон. Пока что все что от тебя я получаю это слова и неприятности. — Поморщилась слегка успокоившаяся дикарка.

— Значит, вы считаете, что это не демон. В селе кто-то в селе использует запрещенную магию. — Ловко подцепив резной ухваткой висящий над огнем котелок Майя поставила его на стол и взяв ложку принялась неторопливо раскладывать его содержимое в глубокие, украшенные тонким орнаментом резные деревянные миски. — Ну да, как это знакомо. В тени чудовища всегда стоит злокозненный колдун.

— Или ведьма. — Безмятежным тоном добавил ксендз и с громким стуком перевернул следующую деревянную бусину четок.

— Или ведьма. — Грустно улыбнулась Майя и отставив в сторону, наполненную источающим одуряющий аромат тушеных овощей и жаренного мяса миску прикусила губу. — Хотите придержать меня на виду святой отец? Думаете, что это я?

На аскетичном лице плебана появилось выражение искреннего удивления.

— Не мели ерунды, дочь моя. Я просто попросил тебя о гостеприимстве. С этим расследованием, я совершенно забыл о том, что надо привести в порядок свой новый дом. У меня даже дров нет, а ночи сейчас такие холодные… К тому же… — Глаза пастора хитро блеснули. — Думаю, моей пастве пойдет на пользу если они увидят, что я не брезгую обществом одной дипломированной волшебницы.

— А пастор не боится о том, какие о нем потом могут пойти слухи? — Чуть прищурилась продолжающая раскладывать еду по тарелкам Кирихе. — Вы Нату Труше не встречали еще? Завтра у колодца все будут говорить, что мы тут устроили, шабаш, жертвоприношение, свальный грех и бог знает что еще.

— Нет, не боится. — Вернул вдове полный насмешки взгляд, плебан и встряхнул четками. — Во первых он здесь не один. И даже если пойдут слухи, что мы тут оргию устроили и Павшего призывали ему плевать. Во вторых… неужели все эти ужасные, отвратительные, мерзкие слухи правда? Неужели ты возлежишь с мужчинами, женщинами и даже с домашним скотом, летаешь ночами на метле, и вызываешь мужской недуг у честных людей? Неужели это ты травишь поля и насылаешь болезни? Подменяешь младенцев в колыбельках, травишь плод и занимаешься прочей мерзостью?

С грохотом опустив миску на стол побледневшая как мел женщина прикрыла глаза.

— Отстань от нее, Ипполит. — Прекратившая наконец мериться взглядами с бароном, великанша повернулась к священнику и неожиданно дернув головой совершила движение будто отмахивается от подлетевшей слишком близко к лицу невесть как оказавшейся в доме мухи. — И без тебя тошно.

— Ересь и зло всегда коварны Сив. — Мягко улыбнулся ксендз. — Я знаю, как его прислужники любят туманить разум и взор. Искажать правду, прикрывая любую мерзость ложной добропорядочностью и благородными порывами. Делать богатые подарки, располагая к себе простых и недалеких людей. — Демонстративно оглядев нахмурившуюся дикарку священник оттопырил губу. — Все сложнее чем кажется, к тому же…

— Я всегда рада гостям, святой отец. — В хрустальных переливах голоса красавицы прорезалась сталь. — Но пусть Создатель будет мне свидетелем, я не позволю оскорблять себя в моем доме. Я предлагала свое гостеприимство, господину цу Вернстрому и госпоже Сив но не вам. Если святому отцу не хочется ночевать в собственном доме, что же. — Презрительно скривив губы красавица аккуратно подхватив опустевший котелок опустила его на пол. — Я слабая женщина, честная прихожанка и не могу отказать божьему слуге. И предоставлю ему кров и еду. Окажу ему милосердие, если угодно. На сегодня. Но больше здесь вам не рады. И даже не думайте пугать меня расположением паствы и прочей… чушью. Сегодня я поняла, что слишком долго терпела. Что как бы я не старалась, как бы себя не вела, я никогда не стану здесь своей. Я продаю свое хозяйство. Денуц давно хотел его выкупить. Я уезжаю в город. Вырученных денег хватит на первое время, а там… посмотрим. Не пропаду. Мои зелья и припарки пригодятся в любом месте где живут люди. Даст Создатель уеду уже в конце седмицы. Господин барон, госпожа Сив… — Склонив голову Майя чуть заметно поклонилась сначала с блаженной улыбкой смотрящему на огонь юноше а потом удивленно моргнувшей дикарке. — Надеюсь, вы не откажете бедной вдове в небольшой просьбе. Судя по состоянию господина барона, здоровье вернется к нему уже через пару дней. Не могли бы добрые господа проводить меня до Ислева? Повозку для вещей я достану. И с радостью заплачу вам за аренду лошади.

— Вот оно что… — Неуверенно коснувшись воротника рубахи северянка хрипло рассмеялась. — Ты мне я тебе, так?

— Не обижайся. Мой подарок был сделан от сердца. Правда. Я тогда еще не решила уеду или нет. Ты честный человек, Сив, а господин барон тоже наверняка знает что такое доброта. Иначе бы не отпустил эту Гретту. — Приложив руки к груди женщина испустила тяжелый вздох и отвела взгляд. — С вами, я, во всяком случае, буду чувствовать себя под защитой. А за сопровождение я заплачу.

— Да брось, Сив. — Бросив оценивающий взгляд в сторону застывшей в умоляющей позе красавицы Август небрежно махнул рукой. — Какие деньги. Нам это ничего не будет стоить.

— Ты с ней спал? — Ледяным тоном произнесла великанша.

— Что?! — Застывшая на лице барона снисходительно-удовлетворенная маска дала трещину. Щеки юноши покраснели.

— С той ободранной гармандской змеей. — Скрипнув зубами великанша покачала головой и развернулась к выходу. — Не думай отпираться, барон. От тебя до сих пор ее потом воняет.

— Я не думаю, что это твое дело, Сив. — На скулах барона заиграли желваки.

— Я думаю, только об одном, барон. — В голосе северняки сквозила грусть. — Мы с тобой связаны, и это не только клятва. Ллейдер отдал жизнь не только за меня, но и за тебя. Его душа рядом… Как бы я хотела все вернуть… Осекшись на середине слова дикарка приоткрыв рот уставилась куда то поверх головы покрасневшего до корней волос барона. — Вернуть… Душа… Драугр… Конечно… Бесы… — Зрачки великанши расширились заняли всю радужку превращая глаза в черные провалы. — Ну конечно… Майя, как только поймаем или убьем этого рогатого, мы уедем. Один щит. За лошадь. Мы ее тебе продаем. За одну монету. Постарайся закончить свои дела побыстрее. — Подхватив лежащий на лавке мешок дикарка сорвала с вбитого в бревно стены крюка висящий на нем пояс с ножом и пристроив его на плече резко дернула на себя дверь.

— Куда ты, Сив? А ужин? — Удивленно вскинула брови женщина.

— Мне надо прогуляться. Я скоро вернусь. Никому кроме меня не открывайте. Ипполит, головой за них отвечаешь. — С треском впечатав кулак в косяк северянка шагнула в клубящуюся за порогом тьму.

— Куда это она? — Удивился юноша.

— Думаю ей просто надо слегка остыть. Вы ее расстроили, господин барон. — С интересом поглядев на оставшуюся в дереве ощетинившуюся по краям щепой вмятину, священник громко прищелкнул очередной бусиной. — Очень расстроили… Имея такую компаньонку… Я бы немного поумерил свой пыл. Несмотря на весьма грозный внешний вид, Сив очень ранима. У нее на редкость нежная душа. Намного более уязвимая, чем может показаться на первый взгляд. Северяне редко к кому-то привязываются но если считают кого-то своим другом… По моему вы ее разочаровали.

— Спасибо за совет, святой отец, но думаю мы сами разберемся. — Недовольно скривился юноша и нервно почесав перетянутое повязкой предплечье покачал головой. — К тому же я не считаю, что мы с ней друзья.

— А она похоже уверенна в обратном. — Щелкнув четками Ипполит, неодобрительно причмокнул губами и покачал головой. — Она вас уважает. Уж простите за прямоту, но не знаю почему. И знаете господин барон, я вам в этом немного… завидую.

— Давайте есть. — Льда в голосе вдовы хватило бы чтобы покрыть средних размеров гору. — Пока не остыло… Святой отец, не окажете милость, прочтете молитву?

Стылый ветер ударил в спину пастушка и закружив, вырвавшееся из его рта облачко пара, завыл в кронах окружающих поляну сосен. Подросток содрогнулся и громко шмыгнув носом опустился на колени. Лежащий у его ног сверток зашевелился. Из складок шерсти донесся полузадушенный полуплач-полуписк.

Дорди улыбнулся. Мерзкий спиногрыз. Почему эти младенцы такие противные? Так и норовят заорать. Пришлось немного его придушить, но это не страшно. Богу нужна жизнь, а синяки да раздавленная гортань это мелочи. Ничего не значащие пустяки. Зато его никто не услышал. И не увидел да-да. Бог милосерден. И помогает ему. К злой тетке нате даже заходить не пришлось. Вспомнил что у молодой Малки тоже ребеночек родился. Нагуляла от легионеров, говорят. Ее муж даже с подворья выгнать хотел… Вот как вспомнил, так потянуло его туда. А Малка просто молча проводила его глазами, даже не спросив куда это он потащил ее сына. Да. Бог милостив. И могуч.

Взвесив в нервно подрагивающей руке каменный нож, Дорди, зашипев от боли прочертил на своей тощей груди еще одну алую полосу. Да. Вот так. Рунный сигил должен быть завершен. Это всего лишь кожа. Всего лишь плоть. Слабая, дрожащая от холода и страха плоть. Но шрамы, что на ней останутся станут его щитом и опорой. Руны вольют в него силу. Да-да. Много силы. Зачем ему какая-то божья дочка? Зачем ему вообще просить бога о такой глупости? Скоро, совсем скоро он сам станет сыном Бога. Его рукой. Его карающей и дающей дланью. Его голосом, его словом, его волей. Мостом, что соединит мир Бога и этот. Скоро, совсем скоро эта реальность содрогнется от его шагов. Скоро он обретет такую силу, что ни одной божьей дочке и не снилось. Да-да. Скоро все узнают, кто он такой! Что он такое! А боль… боль это мелочи. Можно и потерпеть.

Он не помнил откуда у него появился обсидиановый клинок. Не помнил откуда пришло знание как очертить рунный круг, какие слова говорить и какие знаки вырезать у себя на груди и лице. Но это было неважно. Опустив глаза на матово блестящее иссиня-черное, блестящее иззубренными сколами лезвие, Дорди растянул рот в безумном оскале. Нож завораживал. Горячая, будто только что извлеченные из костра угли, костяная рукоять, липла к ладони. Острые грани вулканического стекла блестели словно глаза улыбающейся ему матери, тьма в глубине клинка клубилась, ворочалась, шептала и пела. Убаюкивала, обнимала, защищала, словно руки отца. До этого момента ему еще никто так не улыбался. Никто не обнимал. Никто никогда не защищал. Не говорил о нем добрых слов. Никто о нем не заботился. Но все изменилось. Теперь это все стало неважным. Да-да совсем неважным. Его любит Бог. Его Бог. Добрый Бог. Справедливый Бог. Милосердный Бог. И скоро, совсем скоро, он сможет поделится этой любовью с остальными. Со своими прошлыми обидчиками, со своим стадом, со своей пищей. Он покажет им что такое милосердие Бога. Да-да. Всем покажет.

Медленно опустившись на колени, Дорди развернул сверток. Маленький спиногрыз снова хрипло запищал. Как глупо. Как жалко. Неужели он думает что крик и слезы его защитят? Ха… В мире есть только одно право. Право сильного. И скоро он, Дорди станет одним из сильных. А младенец. Ну что же. Не повезло.

— Не бойся. Скора твоя душа отправится к богу. — Прошептал Дорди и истерически хихикнув занес над головой иззубренный клинок. — Больно не будет… Ну… почти.

Клинок медленно, слова во сне набирая скорость пошел вниз. Раздался хруст, словно кто-то сломал пук обернутых мокрой тряпкой хворостин. Писк затих. Дорди заорал от восторга. Каждая мышца каждая жила каждая кость его тела тряслась в невыразимом экстазе.

— Да… — Повалившись на бок, подросток окунул скрюченные судорогой пальцы в разверстую рану и принялся неловко размазывать кровь по лицу. — Да, да, да, да… Стремительно удлиняющийся, чернеющий язык вывалился изо рта. — Да… — Содрогнувшись от сотрясшего тела оргазма Дорди с треском расправил ставшие широкими — не во всякую дверь пролезет плечи. Распрямил, стремительно обрастающую узлами мышц, покрытую наливающимися внутренним огнем знаками, спину. — Да, мой Бог, да мой хозяин, да мой господин и свет! Да!! — Гнусавый голос пастушка сорвался в утробный звериный рык.

— Да… — Безразлично опустив огромную ступню на то, что осталось от младенца, стоящий на поляне обнаженный великан медленно повернулся к раззявленному дуплу и оскалившись медвежьей пастью, отвесил идолу низкий поклон. — Да, мой господин. Я готов…

«А теперь неси мою волю, мой маленький пастух…» Прозвучавший, казалось ниоткуда и одновременно отовсюду голос лучился довольством. «Приведи ко мне мое стадо. Пришло время истинного милосердия. Время отделять агнцев от волков. Слабые станут пищей. Сильные войдут в мое войско.»

— Да, господин… С хрустом размяв толстую словно опорная свая моста шею, Дорди сжав могучий кулак подняв голову к небу раздул ноздри, с наслаждением вдыхая в себя запахи леса и жизни. Близкой, ни о чем пока не подозревающей, прячущейся в деревянных скорлупках домов жизни. Той жизни, что скоро он сможет принести в дар своему хозяину. Той жизни что так будет приятно оборвать. Сначала это село, потом остальные. Да. Он знал, что будет дальше. Сначала смерть и боль, потом покорность и повиновение. Слабые напитают сильных, а потом… Потом Алый хор пройдет стальной косой над этой землей. Хозяин всего золотого голоден. Он слишком долго спал. Но скоро все изменится. Скоро, совсем скоро…

Неожиданно на поляну обрушился очередной порыв ветра. Но не ледяного. Горячего. Горячего словно жар горна, горячего словно дыхание проснувшегося огненного великана, что живут глубоко под землей, горячего, будто сам воздух расплавился от жара. Дорди пошатнулся и удивленно взрыкнув выставил перед собой кулаки. Он чувствовал силу. Силу не меньшую чем обладал хозяин. Чужую силу. Враждебную силу. Ну что же… Сейчас он это остановит. Да-да остановит. Никто не сможет противостоять ему, сыну Бога! Сейчас…

«Isela»

Копыта. Черные тяжелые острые. Острее обсидиана, тяжелее чем сами горы, чернее ночи. Пылающие во тьме золотом, глаза. Бычий кашель и собачий вой. Крик раздираемого волками оленя, шипение и вой потерявшей детей матери-кошки. Треск впивающихся в плоть ветвей. Шуршание панцирей кишащих в гниющей плоти жуков.

По поляне снова прошел порыв раскаленного ветра. В лесу что-то треснуло, с шумом обрушилось. А потом снова раздался громкий хруст, колени Дорди подогнулись и могучее тело осело на землю грудой искореженной плоти.

«Ngeyami»

— Нет! — С ужасом чувствуя как стремительно уходит из него только что полученная сила Дорди упал на колени. Его новое тело, могучее сильное, красивое в совершенстве своего предназначения, тело, навалилось на него нестерпимой тяжестью. Острые осколки костей прорвав кожу встопорщились багровыми шипами агонии. Раздавленные мышцы сокращались в конвульсиях, разорванные жилы фонтанировали гноем и кровью. Стиснутое смятой грудной клеткой сердце дало сбой. Воздух с шипением вышел из проколотых легких. Знаки на боках и спине вспыхнули рдеющими угольями. Запахло паленой плотью. — Нет!

«Uwuss. Abafile kufanele bahlale befile…»

Небо разорвал раскат грома и комель дуба взорвался засыпав поляну горящей щепой.

— Нет… — С трудом повернувшись на бок, не обращающий внимания на проткнувшие плоть осколки дерева и переломанные кости, льющие изо рта и носа потоки кровавого гноя Дорди собрав последние силы воздвиг себя на колени и развернувшись к сгустившейся у границы поляны тьмы выдавил из себя хриплое сипение. — Нет. — Прошептал стремительно усыхающий гигант и выплюнув остатки зубов скорчился на покрытой кровью, содержимом кишечника и тлеющими щепками траве.

«Munye kuphela umnikazi walo lonke igolide»

«Острые рога пронзающие небо, распятые, корчащиеся на ветвях тела, режущий плоть ветер, окровавленные разбитые черепа раззявившие рты в беззвучном крике»

— Нет… — Беззвучно прохрипел Дорди. — Нет.

«Yebo».