Властелин бумажек и промокашек

8

Судя по секретным документам, оживший ближе к обеду, Хоменко выглядел словно пожилой человек, узнавший о повышении пенсионного возраста в стране, и подсчитавший, что пенсионный возраст наконец превышает среднюю продолжительность жизни. То есть плохо: бледно, с безумными глазами, постаревший, всклокоченный и мятый. Настолько качественный и быстрый уход из жизни предоставляют не все государства.

Секретные документы принесла, конечно, гвардия. В коротком перессказе ребят происшествие выглядело так. По словам очевидцев, на дежурстве Хоменко злоупотребил неизвестной настоечкой от выдающейся ключницы. После чего впал в блаженное забытье, которое продолжалось до обеда. Его подчиненные не смогли открыть квартиру Хоменко ключом, поэтому досыпал пристав в квартире письмоводителя Харитонова. Ближе к обеду Хоменко растолкали и, сгребя в охапку шинель, он вернулся к жилищу, где обнаружил забитый замок. Расссвирепев и заподозрив неладное, Хоменко в два счета отжал, принесенным ему подчиненными, ломиком дверь, после чего перед несчастным разверзлись врата ада.

— Он упал на пол, забился в падучей, — живописал Жорик злоключения пристава, — царапал ногтями пол и кричал.

— Квинтилий Вар, верни мне мои миллионы, — фыркнул Историк.

— Кричал какую-то чушь «конец уже близок» и «мы все умрем», — дополнил Володька.

— Обычный рабочий день за синих, — лениво пошутил Химик.

— А что это у тебя на пятке, Ники? — проявил любопытство Жорик.

Николай взглянул на высунутую из-под одеяла ногу, с остатком горчичника на ней.

— Это новый дресс-код для мучеников за науку, — ляпнул Николай и сразу перевел тему, — так что с Хоменко было дальше?

Жорик и Володька переглянулись.

— Хоменко связали и позвали Карла Андреевича, а он распорядился его везти в больницу на Петергофскую дорогу к слабым разумом, — сказал Володька.

— Больше пены — крепче стены, — вынес приговор Историк, — ну там его хоть не шлепнут.

— Говорят в его квартире побывала нечистая сила, — пугливо понизил голос Жорик, — все было разгромлено в пух и прах, а когда его вязали, кто-то охал и стонал из рукомойника, расписанного кровавыми пятнами.

— А звали нечистую силу — Мойдодыр, — развеселился Химик, — и был он недоволен ритуальным приношением шести литров варенья и томатов.

— Жорик, у нас церковь на четвертом этаже, какая нечистая сила, — внушительно сказал Николай, — просто обокрали Хоменко и замаскировали дело под ритуал. Интересно кто бы это мог быть?

— Турецкий шпион? — предположил Володька.

Хотя Николая так и подмывало сказать, дескать турецкий шпион был, и мы этого не отрицаем, но он самоликвидировался — он стерпел. Вместе он скорчил грустную физиономию и признался в своей ошибке в охоте на шпиона, мотивировав её вчерашним взятием Плевны.

— А потому, — закончил свой спич Николай, — мы должны принести пользу Отечеству другими делами. Вот Жорик, что ты сделал для России в свои годы?

Застигнутый врасплох Жорик заморгал, покраснел, насупился и растерялся. На его глазах выступили слезы, и катастрофа казалась неминуема, но Николай повернул ситуацию в нужное русло.

— Так ведь и я ничего не сделал, — признался старший сын Наследника, — но пользу мы принести можем и обязаны. Для начала нужно иметь и уметь пользоваться необходимыми знаниями. Заряд для пушки не рассчитал, взорвался сам и подорвал батарею. Все. Враг прорвался через твой участок и победил.

Николай многозначительно обвел взглядом гвардию и солидно покашлял.

— А кто сказал, что математика — царица наук? — коварно вопросил он притихших ребят. После чего бросился, сипя и покряхтывая, в получасовую лекцию о короле всех математиков.

— В три! В три года Гаусс читал, писал, считал за папку зарплату, — горячился Николай, — он мгновенно решил задачу с суммой чисел от одного до n в первом классе.

Николай ударился в восхваления великого математика. По его словам, чуть-чуть Гаусс не решил все проблемы, но не вовремя умер, в возрасте семидесяти семи лет.

— Так то, братцы, — завершил речь Николай и взял у зашедшего недавно камердинера свой честно заработанный чай с малиной. — Гаусс построил телеграф в Германии, а мы с вами изобретем новый вид связи. Утрем нос королю!

— Для этого, первое, — стал размышлять вслух Николай, — вам надо математику подучить, а мне свои знания развить. Кто у твоего братана Кости матику ведет в гимназии?

Николай уставился на Володьку. Володька взволновался.

— Костя писал мне что-то про своих учителей в письме, но я не запомнил, — горестно объявил Володька. — но я перечитаю их и смогу сказать вечером. Но зачем нам его учитель?

— Хорошие учителя выписывают и читают научные журналы, — сказал Николай, — а у твоего брата учитель точно хороший. Не назвали бы гимназию тогда первой. Итак, мы типа маленькие. Поэтому серьезных преподавателей у нас нет. Но это не повод опускать руки — тащим журналы у препода твоего братана. Наверняка там много интересного. Значит, Вован, садишься после уроков и пишешь брату письмо, в котором ты должен разузнать про его препода по матике и какие журналы он выписывает.

— Николай Филиппович, — обратился царевич к камердинеру, — поможешь нам в научном заговоре?

Хотя Шалберов вздрогнул при слове заговор, но не колеблясь свое участие подтвердил.

— Тогда пошли, пожалуйста кого-нибудь из прислуги отнести письмо по адресу, который Володька укажет, — попросил Николай.

Тут в дверь постучалась и вошла АПешечка за учениками.

— И помните, первое правило клуба — никому не говорить о клубе, — стебанул напоследок Николай и, закопавшись в одеяло, захихикал.

— Ставлю часы с брюликами против ранца, — выдал прогноз Химик, — АПешечка расколет их, не доходя до игровой.

— Да это норм, — отмахнулся Историк, — все дети играют в тайные общества. А у нас еще и научное. Мамка вечером, когда ей еще Шалберов о научном заговоре доложит будет только рада.

— Я так понимаю, — уточнил Химик, — не вставая с кровати мы начали операцию «Номография»?

— Да, — охотно стал делиться деталями Историк, — ты же помнишь, что я сказал про Володькиного брата и его преподавателя. Все в его семье были военными, но у Константина обнаружилась грыжа, и его устроили в Первую классическую гимназию. Гимназия крутая, достаточно сказать, именно сейчас там существует своеобразный научный кружок, в котором рулят Вернадский и Краснов.

— Я знаю только генерала Краснова, — неуверенно сказал Химик, — белый генерал, атаман.

— Уже хорошо, — довольно ответил Историк, — это его брат — почвовед, ботаник, географ. Вообще, семья Красновых довольно известна, но к делу. Преподаватель Кости — Павел Петрович Наранович. Он известный томский архитектор в будущем, но сейчас обучается в строительном училище. Закончил эту же гимназию, хорошо со всеми знаком, поэтому без труда устроился преподавателем математики. Его отец горный инженер на сибирских приисках. Та-да-дам — консультировал Кулаева. Та-да-дам — Павел дружил в детстве с нашим героем — купцом Иваном Кулаевым.

— Действительно, все переплетено в России, — прошептал ошарашенный Химик.

— И хорошо, что найдется человек, который соединит эти ниточки, — самодовольно сказал Историк, — ждем вечера и наших архаровцев.

— А Павел Петрович — сущий зверь, аки демон он носится по классу, — зачитывал отрывки из избранного Володька, — проверяя наши домашние работы и горе тому, кто не сделал. Выписывает он журналы всякие из Парижу, да Берлина, но мало кто понимает что в них написано.

— Отлично, — бодро потер ладошки Николай, — это они не понимают, а мы то ого-го умные. Пиши, Володька: первое, черкани что нас интересуют математические журналы. Второе, пусть Константин разузнает список журналов, что выписывает Петрович. Третье, пусть Петрович отберет номера за три года и готовится к визиту во дворец.

Над дворцом распростер свои крылья вечер. Володька прилежно выводил пером по бумаге. Жорик сидел с испуганной и обреченной физиономией по типу — вот и кончилось детство. Николай, облокотившись на спинку кровати, принял одухотворенное и задумчивое лицо.

— За двор и брата — шмальну с автомата, — начал зубоскальничать Химик.

— Я вас умоляю, — среагировал Историк, — в Российской империи бессрочная каторга для любителей ауе.

На этом месте вся доблестная научная организация была разгромлена внезапным визитом Марии Фёдоровны с АПешечкой. Сзади них конфузливо терся Шалберов.

— Аха, — подумал Историк, — переживает что пришлось детишек заложить.

— Ники, — начала возмущаться с порога Мария Фёдоровна, — ты же болеешь, у тебя постельный режим! Что ты там собрался строить — какой такой новый телеграф?! У нас уже есть один (телеграф размещался в подвале Аничкова дворца) и в Кабинет связи тебя не пустят без папы.

— Нормально, — сказал ошарашенный Химик, — вот это я понимаю испорченный телефон. Вырази Николай желание половить ящерок в террариуме — цесаревне бы сказали, что он отправляется ловить крокодилов на Амазонку? Хотя… В Питере вообще есть террарирумы?

— Есть. — отвечал Историк, — спасибо купчине со смешной фамилией Гамбургер за популяризацию и бизнес. Но только в виде побочного дополнения к аквариумам. А вот в московском особянке Полуэктова он сделал сдвоенный аквариум-террариум за полторы тонны весом. В Питере такая движуха только входит в моду: выставки можно увидеть в Михайловском манеже.

Николай же, сделав жалостливый и одновременно отважный вид, кинулся убеждать Марию Фёдоровну в чистоте помыслов.

— Никаких телеграфов, — горячо говорил Николай, делая рубящие жесты рукой, — телеграфы уже история. Год назад, наш папа рассказывал про телефон, изобретённый в США. России с её пространствами он был бы совсем не лишним. Но что если возможны другие способы связи? Насколько они будут мобильнее, удобнее, просты в обслуживании и понятны? Мы просто решили изучить этот вопрос с ребятами. С научной точки зрения! Вот те крест, мама! — Николай зажал висящий на шее крестик.

— А с чего это, Ники? — уже успокаиваясь, справилась матушка, — почему с журналов по математике у какого-то неизвестного преподавателя?

— Божией волей свет зовут, а наукой люди проживут, — щегольнул Николай пословицей и признался, — дело займет десятилетия следует его насколько возможно сократить. А по отзывам Володькиного брата, преподователь у них строгий, грамотный и интересующийся всеми новинками в математике.

Мария Фёдоровна взглянула на АПешечку. Александра Петровна, скромно потупив взор, подтвердила что все вышесказанное святая правда.

Мария Фёдоровна вернула сдвинутые брови в первоначальное положение. Дело оборачивалось не ребяческими шалостями, а продвинутой системой изучения такого объемного понятия как математика. Не прийдя ни к каким определённым выводам, цесаревна тряхнула завитушками и воспользовалась стандартным алгоритмом. Она произнесла вслух.

— Значит так, письмо вашему преподавателю написать можете. Но о его благонадежности будут отдельно испрошены начальство и коллеги. Только после этого я решу стоит ли допускать его с журналами в дворец. Вам все понятно, Ники, Жорик? Володя?

Ребята нестройно подтвердили свое согласие. Мария Фёдоровна окончательно успокоилась и принялась осматривать Николая, попутно дернув его за нос и потрепав за щечку. Выглядел царевич лучше утреннего явления бледной тени самого себя. Он успел выспаться, успокоиться, а ударная доза горчичника привела организм к стабильной хрипотце в голосе, без душераздирающего сипения подзаборного пьяницы, клянчившего мелочь на бутылку хлеба.

Закончив осмотр, и прийдя в хорошее настроение, цесаревна поманила фрейлину, взяла у нее из сумочки книгу и милостиво соизволила лично почитать на ночь Николаю и присутствующим детям сказку. Сказка называлась «Город в табакерке» под авторством Владимира Одоевского.

— А еще мультик есть на эту сказку, — просветил Историк, — ну очень психоделический. Начинается с раскрытия портрета автора режиссером с говорящей фамилией Угаров.

— Да ладно, — не поверил Химик, — по-моему, «В синем море, в белой пене» — эталон советской психоделии. Я при виде дочки царя в обморок упал. А лет через двадцать пять девушек подобного образа пруд пруди.

— Да и песня у мульфильма вполне современная, — подхватил Историк, — можно считать инаугурационная. Но нет, тебе стоило посмотреть «Город в табакерке». Там есть Пеннивайз, гипнолучи, мальчики-колокольчики и куча вещей, которые можно идентифицировать только под веществами. Я не смог и навсегда сохранил уважение к режиссеру. А в мамкиной версии — это какая-то колыбельная.

Действительно ребятишки зазевали, а Жорик, пересевший с приходом Марии Фёдоровны к Ники на кровать, завалился и мерно засопел.

«Шуры-муры! Кто здесь ходит? Кто здесь бродит? Шуры-муры? Кто прочь не идет? Кто мне спать не дает?» — журчал мамкин голос. Николай хотел было спросить сколько займет проверка благонадёжности преподавателя, но обнаружил что проваливается в какую-то темноту и последнее, что он запомнил улыбку своей мамы, склонившейся над ним.

— Раз, два, три, — сосчитал Историк, — витамин!

— Поле, — одновременно произнес Химик.

— Раз, два три, овощи! — сказал Историк.

— Мяч, — синхронно прокричал Химик.

Новая забава была в самом разгаре. Коллеги развлекались в игру «скажи тоже самое». Игру придумали «боги маркетинга» по словам Историка, — американская группа «Ok Go». Только поэтому ничем не примечательная группа стала известна.

Правила её состояли в следующем: два человека одновременно говорят любое слово, пришедшее на ум. Через пару секунд, люди должны сказать другое слово, ассоциирующееся со своим сказанным словом. В тот момент, когда люди говорят одинаковое слово — они выигрывают.

— Салат, — задорно сказал Историк.

— Спартак, — выдвинул свой вариант Химик.

— Хм, — задумался Историк, — если ты про футбольную команду 'Спартак', - а в моем салате только овощи — мы сказали одно и тоже.

— Согласен, — резюмировал Химик.

Коллеги дурачились минут двадцать, но убивать время становилось все труднее. Для активного ребенка, вроде Николая, болеть оказалось невыносимо трудно. После задачек на неделю вперед и просьбы Сашеньке Апраксиной научить играть на скрипке хотя бы теоретически. После получасового урока-демонстрации от фрейлины, с объяснением что такое эфы и деки. После нелепой борьбы с камердинером за право прогуляться хотя бы на 10 минут по дворцу. После получасовых отжиманий на кровати и кидания бумажных самолетиков с последующим тщательным уничтожением улик — делать стало абсолютно нечего.

Проверять благонадёжность Нарановича, у учителей и начальства, в Первую классическую гимназию отправилась правая рука Марии Фёдоровны — камер-фрау Мария Флотова. По линии полиции этим занялся, присланный на замену приставу Хоменко, титулярный советник сыскного отдела полиции Леонид Евневич.

Последнюю замену Историк расценил как явное, скрытое расследование по безобразному ограблению квартиры пристава.

— Это же чиновник по особым поручениям, правая рука знаменитого Путилина, начальника сыскной полиции Питера, — объяснял он Химику, — сам Путилин персонаж нескольких книг, вроде нашего русского Шерлока. Может в наших рассказах он выглядит не таким гением сыска как англичанин, но в плане экшна превосходит. Выходил один против нескольких противников, дрался, участвовал в перестрелках. Если ты попросишь охарактеризовать его одним словом, скажу — бульдог. Вцепится, уже не отпустит. К Николаю, разумеется, это никаким боком не относится. Посидит-пороет несколько месяцев наш капитан Евневич и, несолоно хлебавши, вернется обратно.

Словом, после всех лечебных процедур, завтрака, визита цесаревны и ребят, обеда Николай остался предоставлен сам себе, отчего деятельная натура попаданцев невыносимо страдала.

Со скуки Химик начал прикидывать размер будущих дивидентов с каучуковых плантаций.

— Собрать каучук за два года на складах, — горячился Химик, — а потом во время кризиса потихоньку выкидывать на рынок. Во сколько раз там цены поднялись?

— Они постоянно росли, — сказал Историк, — до 1912 года. На 1879–1880 год думаю раза в три разница была. Промышленность Англии и США развивалась очень быстро и за сырье получалась дикая конкуренция. Все знали, что уже можно синтезировать каучук, но искусственный получался не очень. Там первым делом, скупать надо все баржи и монополию транспортную организовывать. Вывоз до постройки железных дорог шел только по рекам. Кулаев лучше нас в этом разбирается, поверь.

— Лет за пять бизнес ценой в миллионов двадцать сделает, — начал делить по-новой шкуру неубитого медведя Химик, — это 1882 год, продаст его в штатах. Николаю четырнадцать и можно…

Тут Химик задохнулся от дикого восторга и открывающихся перспектив. Он ушел в себя, просчитывая стоимость химического пояса заводов для России.

— Чем бы дитя не тешилось, — сыронизировал Историк, — лишь бы на митинг не ходило.

На этом месте ему стало стыдно. Химик хотя бы делом занимается, пусть и довольно отвлеченным, а он? При том что идет очередная война, пусть и не на нашей территории, но ребята-то гибнут совсем неиллюзорно. Он углубился в размышления и самобичевания пока не нащупал подходящее занятие. Поэтический подвиг! Нет, будем честны — кража.

— Да неужели все попаданцы чертовы воры?! — воскликнул в сердцах Историк.

— Давай рассуждать логически, — предложил Химик, прекративший витать в облаках, — но ведь если не существует человека, у которого ты собрался стащить что-то или причинить какой-то вред его потенциальным интересам, то объективная сторона преступления отсутствует. Нет объекта — нет преступления.

— Расскажи это покемонам, — с иронией пробурчал Историк, — только Россия вступилась за беззащитных, несуществующих зверушек!

— Чем больше запретить всего, мой друг Горацио, тем лучше станет наша Федерация, — срезал его Химик.

— Я таких шутеек миллион насочиняю, — обиделся Историк. — не будет пенсий в Российской Федерации, вступает в силу программа инкарнации.

— Хорошо, — согласился Химик, — неужто ты придумал что-то хуже этой шутки?

— Украсть песню «На безымянной высоте» у Матусовского, — стыдливо признался Историк, — и послать её в гитарной версии для Наташи Ирецкой. Выдающейся певицой не назову, но училась она у самой Полины Виардо. Будущий музыкальный педагог, универсал: играет на фортепиано, скрипке и гитаре. Воспитала такую одаренную плеяду наших музыкальных представителей, что заслуживает совершенного уважения и внимания.

— А почему в гитарной? — удивился Химик.

— Все пацаны бренчали под гитару, — сказал Историк, — нотные обозначения для песни я видел и помню механически, всего там сто четырнадцать позиций. Нотной грамоте для пианино Николая в следующем году начнут обучать. Можно подождать: массовой культуры в музыке еще нет, широким народным массам филармонии недоступны, но военным, которые её услышат будет реально приятно. С концертами Ирецкая регулярно выступает и оранжировку другими инстументами под гитарную версию подберет самостоятельно. Все с песней будет хорошо в её руках.

— Я только за, — сразу принял идею Химик, — хороший военный, тот которого уважают и ценят. В том числе, правильным творчеством.

— Ни минуты без пользы для государства, — удовлетворенно сказал Историк, — соберись, начинаем адаптировать текст под современность.

Александр Иванович Чистяков, директор Первой классической гимназии Санкт-Петербурга, что находилась на углу Ивановской и Кабинетской, вытер тонким кружевным платочком лоб, скинул шинель и фуражку истопнику на руки, оставшись в сюртуке и споро зашевелил плохо гнущимися ногами в свой кабинет. Сходил, называется, за хлебушком.

На самом деле Александр Иванович отлучился за вишневым пирогом к старушке Авдотье, что промышляла у церквушки Иоанна Предтечи примитивным фаст фудом. Клиентов, благодаря гимназии и прихожанам, хватало. Даже директор не всегда мог устоять перед скромным обаянием бабкиной выпечки. Вот как это объяснить камер-фрау Наследницы Российской империи, чью карету он заметил, не доходя до гимназии.

Узрев, такой приметный черно-желтый изящный силуэт экипажа, Александр Иванович икнул, выкинул остатки пирога и ворвался в гимназию словно Боборыкин в русскую литературу.

— Это все дьявольские происки Яновского, — стучала мысль в висках Александра Ивановича, — неужто нажаловался попечитель Санкт-Петербургского учебного округа в Совет по поводу протекающей крыши в актовом зале? И в думах, между прочим, совсем неплохого директора, чьим именем позже будет названа стипендия одаренным детям — уже виднелась холмы вечнозеленых хвойных, очерченные по низу снегом. Сибирь, тайга, медведи — в таком треугольнике билось сознание взволнованного директора. Накрутив себя до совершеннейшего раздрая, Чистяков открыл дверь в приемную своего кабинета, узрел Марию Петровну на диванчике для особо важных персон, потерялся и с порога начал жалобно нести дикую околесицу.

— Течет, матушка, течет! — с надрывом вещал директор, — а у кого не течет в наших Венециях? Строили-то когда? Семьдесят лет прошло!

Далее директор начал длинный монолог о недавней покраске фасада здания, разбитый на пространные бухгалтерские выкладки. Все это время Мария Петровна с крайним удивлением смотрела на его лицо, отчего Чистяков терялся все больше, краснел и запинался.

— Александр Иванович, успокойтесь, пожалуйста, — вздела вверх брови Мария Петровна — на вас никаких нареканий нет. Я к вам по-другому поводу, не менее важному, но не столь волнительному.

Чистяков пришел в себя. Он склонил голову в молчаливом извинении и спохватившись, открыл дверь в свой кабинет, приглашая Марию Петровну зайти.

— Хух, — мелко перекрестился Александр Иванович на образ в углу, закрывая дверь — в городе порука, на воде перевоз.

Примерно в это же самое время титулярный советник Леонид Евневич выдерживал суровую паузу, взирая строго и свирепо на помощника пристава третьего участка Московской части Константина Варищева, околоточного надзирателя Прокофия Лазарева и потерявшегося, между таким большим начальством, дворника в фартуке.

Дело так удачно получилось, что судя по справке, околоточный и Наранович проживали в одном, доходном доме Федорова, что стоял рядом с мостом Чернышева. Так что, выдержав паузу, Евневич поблагодарил помощника пристава за содействие и отпустил, а вот местного Штирлица с Плейшнером попросил задержаться. И немедленно приступил к тщательному разговору на предмет благонадёжности юного Нарановича.

Из опроса картина складывалась благоприятная. Молодой человек, Павлу на момент разговора было двадцать три года, заканчивал обучение в Петербургском строительном училище, вел достаточно скромный образ жизни. Женщин не водил, пьяным ни разу замечен не был. Невысокого роста, с пробором направо, усиками и внимательными карими глазами, в неизменном сюртуке и жилетке пониз пальто Павел Петрович оставил о себе у околоточного самое приятное впечатление.

— Ваше благородие, — докладывал Прокофий Лазарев, — видно по нем сразу, человек ученый. Бывало я с утра с дежурства возвращаюсь в участок мостовую книжку подписывать, а Павел Петрович с тубусом для бумажек всяких на учебу ли, работу выдвигается. Так завсегда поздоровается, здоровьем поинтересуется, папироску предложит.

Дворник ничего принципиального не внес, только глупо таращил глаза и повторял «так точно-с, ваше благородие». Он сумел только добавить тот штрих, что квартира у Павла Петровича неплохая, ухаживает за ней через день приходящая баба, которая заодно и готовит хозяину еду. Вечеринок на квартире никаких не происходит, но бывает хозяин засиживается допоздна, судя по отблеску лампы на кухне.

— Уху, — глубокомысленно произнес Евневич, доканчивая расписывать в записной книжке начальную букву алфавита. Он тотчас захлопнул её и погрозил околоточному и дворнику. — и помните, бдительность, постоянная бдительность! Благодарю за службу.

— Рады стараться, — загалдели в ответ служивые, но Евневич уже отмахиваясь ладонью поспешил на выход из участка. До дворца идти было недалеко, и он надеялся уже мысленно начать разрабатывать следующее дело. То, по которому он заменил Хоменко. Выглядело оно намного сложнее. И бесперспективнее.

— У тебя юмор сломался, — осудил Химик последнюю проделку Историка.

Историк ответить не смог. Он впал в полнейшую истерику от хохота.

Дело в том, что за три дня ничегонеделания Николай, как гиперэнергичный ребенок, немного приуныл. Выразилось это в том, что когда карантин с него сняли в пятницу, он пронесся по дворцу шаловливым ураганом. Конечно, вместе с гвардией. Организованной мальчишеской группой они стырили булавку у АПешечки и, подвязав к ней нитку с бумажкой, подписанной «Нет коня — сядь на меня!», нацепили незаметно Филиппычу (как панибратски стал звать Шалберова Николай) сзади на фрак. Шутка продержалась недолго — до встречи Шалберова с Александрой Петровной, но прысканья прислуги в кулачок при встрече и недоумение камердинера предоставили банде немало смешных эпизодов. Затем, Ники подговорил Володьку стащить тушь для ресниц у своей маман. Тушь, слава богам, существовала уже лет двадцать в этом захолустном веке. Состояла из вазелина и угольной пыли, продавалась в здоровенном пенале, разделенном на две половины. В первой лежала массивная щетка, при взгляде на которую Ники с трудом подавил желание почистить ей сапоги. Во втором отделе находилась сама тушь.

Этой самой тушью Ники нарисовал страшную рожицу на стекле окна Зимнего сада, заметную за растениями не сразу и появляющуюся, как бы при движении, внезапно из зарослей. После этого банда засела в кустах, следя за реакцией подопытных. Первая же садовница с лейкой, повстречавшая эту рожицу, взвизгнула от неожиданности, уронила лейку и начала быстро креститься.

Гоп-компания спалилась сразу же на этом эпизоде, так как удержать от хохота детские организмы было невозможно, в принципе. И даже сама самоотверженно вытерла все последствия шутки с окна.

— И ничего не сломался, — оправился наконец Историк, — просто завис в режиме ожидания.

Последняя шутка была апогеем безумия. Ники подговорил гвардию сделать самодельное украшение для подарка «лучшей в мире сестре милосердия». Внушительная делегация тотчас же отправилась к мадам Зинген конфисковывать приглянувшийся материал. Итогом совместной работы с профессиональной швеей стал черный чокер из кожи, который в середине скрепляла серебряная проволока в виде сердечка, на противоположном конце был милый бантик. Награда была предназначена для Сашеньки Апраксиной, как самой славной и доброй сестре милосердия, ухаживавшей за Ники во время болезни. Под бантиком была вышита надпись красными нитками «My Lord». Подвеска-лента была преподнесена в торжественной форме фрейлине в игровой и на обеде, когда пришла Мария Фёдоровна, Сашенька её одела.

Николай весь обед рыдал, слёзы катились у него из глаз, он кусал губы и нещадно баловался острыми приправами, но все равно не выдержал.

После бодрого матушкиного «ну, кто тут хозяин» бульдожке Типе, он сполз под стол и тихонько умер там, заткнув себе рот скатертью.

— Понял, да! Ахахаха, — кричал Историк, — Сашка сабмиссив!

— Дурак ты инициативный, — обиделся Химик, — она же графиня, расскажет ей кто про подтекст, пойдет и под поезд бросится.

— Сейчас говорят не дурак инициативный, а общественный активист, — поправил его Историк, — девятнадцатый век, тут ножки рояля прикрывают, кто что понимает в сексуальных играх? Ребенку девять лет — он дурачится. Давай уже вылезем из-под стола.

Тут Мария Фёдоровна подняла скатерть и с подозрением уставилась на Ники.

— Извольте объясниться, сын, — жестко сказала она.

Николай мгновенно протрезвел, сделался тих и скромен. Сказав, что в причине его смеха лежит вспоминание о своей проделке с рожицей в Зимнем саду, он получил выговор и лишение сладкого.

— И только потому, что сам вытер испачканное оконное стекло, Ники, — предупредила его цесаревна, — подойдешь к Александре Петровне и попросишь, чтобы она придумала тебе второе наказание.

— Да, ладно, — скептически оценил эту угрозу Историк, — неужто АПешечка заставит уроки сделать, что мы выполнили на пару недель вперед во время болезни.

— Как насчет детского труда, — спросил Химик, — не заставят игровую вымыть в наказание?

— Друже, не шути так, — отреагировал Историк, — какой подчиненный может решиться наказать сильнее своего начальника?

— Хм, если вспомнить будущее, например, РПЦ, — призадумался Химик, — Росфинмониторинг или российский суд.

— Ну, эй, — укорил его Историк, — не надо путать горячее с мягким. Для РПЦ, на самом деле, совсем не Иисус начальник. Для двух остальных, как органов власти, мракобесие — государственный принцип элитизма. Да и вообще, казак с нагайкой гражданину ума вложит через одно место всяко больше Хокинга. Это конкурирующие организации могут за паству бороться. Разрешать ловить в синагоге покемонов и бутылочку вина за поимку вручать. А наше государство будет пороть независимо от формы правления, методы только изменятся.

Диспут прервал долгожданный визит преподавателя математики из гимназии Володькиного брата. Поскольку, данные полученные от камер-фрау Топоровой и титулярного советника полиции Евневича были положительны, на следующий день после проверки Нарановича в гимназию было официально отписано об интересе царевича к журналам, что собирал Павел Петрович. В результате Наранович был оглушен новостью от директора Чистякова о том, что его ожидают в пятницу в Аничковом дворце. С подробными комментариями и объяснениями текущего математического момента. Два дня Павел Петрович плохо спал и ел, листал подшивки немецких и французских математических журналов, выискивая самое интересное. Тренировал произношение и мучился сомнениями. Наконец, попав в присланной карете во дворец и пройдя контроль охраны, поднявшись за лакеем на второй этаж он был ослеплен присутствием Наследницы.

— А то, — довольно сказал Историк, наблюдая за конвульсивными подергиваниями бедолаги в поклоне, — мамка, как принцесса, у нас героическая. Ходит байка, что папенькин адьютант Козлов так вообще, с ума сошел натурально, влюбившись в нее.

Мария Фёдоровна, заметив робость и растерянность преподавателя, несколько притушила свой феноменальный магнетизм. Пригласив его присесть, она начала расспрашивать Нарановича о родителях и жизни в Сибири, давая время Павлу Петровичу прийти в себя.

Николай, сидя с заскучавшими ребятами, внимательно приглядывался к математику. Предстояло, втеревшись в доверие к преподавателю, выйти через него на Кулаева. А там и до бразильских миллионов было рукой подать.