Властелин бумажек и промокашек

7

Сервизная Аничкова дворца представляла собой двухэтажное здание в виде подковы, пристроенное позже Карлом Росси к основному зданию. Второй и первый этажи были соединены с главным корпусом, но если через второй лакеи поднимались с едой, предназначенной для царственной семьи, то проход на первый этаж служил челяди пропуском в большой зал для приема пищи. Именно у входа в зал, за столиком с кумачовой скатертью раздобытый Радцигом, расположились ребята, встречая заходящих на ужин слуг открыткой и добрым словом в честь взятия Плевны.

— Прямо прием в монархомол, — язвил Историк, — не хватает бюста Александра Второго и черно-желто-белого штандарта.

— И лозунга, — засуетился Химик, — политического лозунга со смыслом! Хватит турфирмам набивать кассу — монархия поможет отдохнуть в Турции трудящемуся классу!

— Смех — смехом, — сказал отхохотавший Историк, — но в свидетельствах современников русско-турецкой войны: врача Боткина, полковника Газенкампфа, писателя Амфитеатрова, художника Верещагина мы видим, как удивлялись русские воины, вчерашние крестьяне, богатству болгарского стопанина. И вот эта бесконечная, неумелая война, в то время как у нас самих в хозяйстве неладно, какое-то родовое проклятие России.

Вся церемония заключалась в благолепной, коротенькой речи Николая, затем Жорик доставал из стопки, лежащей под охраной Володьки, открытку и вручал её человеку. Некоторые чересчур сознательные подданные все порывались целовать руку царевичу, но Николай попытки пресекал, ласково предлагая не задерживать мероприятие.

— Вот и Хоменко, — среагировал первым Химик, как более сосредоточенный на обстановке, пока Историк занимался очередным служкой.

— Приваландал аспид, — подделался под простонародный говорок Историк, — скоро будем стричь под гребенку.

Хоменко получив свою открытку расцвел, подкрутил ус и распылился к любви к царствующему дому. Борода его мелко тряслась, нос преданно раздувался в такт речи, щеки неистово алели, но глаза смотрели цепко и внимательно, словно у дилера на Новый Год с невыполненным планом.

Что в мешке у Санты? — обозвал этот взгляд Химик, — антидепрессанты!

— Была бы голова — отрастет и борода, — милостиво согласился Николай универсальной поговоркой с вышеизложенной речью пристава и махнул неопределенно рукой.

Хоменко сменил следующий служитель Аничкова дворца. Наградив открытками для верности еще двоих человек Николай, — заметив краем глаза, как Хоменко присел за столик и предался гастрономическому эпикурейству — решился.

— Николай Александрович, выручай, мне необходима ретирада, — безапелляционно заявил царевич камердинеру. — Жорик, заменяешь меня, толкаешь коротенькую речь. Радциг, ты вручаешь открытку. Володька, как и прежде, стережет наши бесценные письмена. Я — скоренько!

С этими словами Николай размеренными шагами устремился к дверям.

Операцию «Фляжка, опий, много бабла» прошу считать открытой, — анонсировал Историк. Химик начал про себя отчет.

Опоздавшие тянутся ко входу в столовую. Таких осталось несколько человек. Николая они встречают приветственными «ваше высочество, позвольте выразить…», но Николай с улыбкой отмахивается, показывая что некогда и ускоряет шаг.

Поворот. Здание дворца буквой «Н» и хоромы Хоменко находятся на противоположной перекладине буквы от столовой. Удобное место и лифта рядом нет, не шумно. Николай оглядывается — пусто. Замирает — тихо. Вытаскивает из кармана отмычку — не подведите родные.

Вороток входит бесшумно и упирается. Гвоздь начинает цеплять пластины. Несколько подходов. Первая пластина отходит, а мундирчик Николая можно уже выжимать.

— Зато ступора нет, — говорит Химик — со страха потеет, адреналиновый гипергидроз. Ничего и он пройдет с такими приключениями быстро.

Вторая пластина щелкает, и Николай быстро поворачивает ручку. Есть! Он в квартире Хоменко. Нисколько не интересуясь обстановкой Николай, первым дело осматривает гостиную. Вот гардеробный шкафчик — то что нужно. Вот шинель господина пристава, вот и фляжка во внутреннем кармане — один в один с его, «волшебной».

Николай взвешивает на руках обе. Хм, разница не чувствуется. Можно не переливать свою, полную — приводя к стандарту объема хоменковской фляжки. Все оказывается гораздо проще чем ожидалось. Николай подменяет фляжки, засовывает хоменковскую за голенище, приправляет штаниной, подходит к двери. прислушивается — тихо.

Он выскальзывает в коридор, словно мыло из рук пьяной барышни. Проделывает обратную процедуру запирания замка.

— Сколько? — спрашивает Историк у Химика.

— Три минуты, — отвечает тот, — как у Чукувера, но у того квартира рядом с игровой, а тут через весь дворец идти. Бежим обратно?

Николай летит стрелой: легко и свободно. Как там у классика — в такое время жаль, что я не родился бабочкой. Парадной вход во дворец — половина пути. Еще немного и Николай, остановившись и отдышавшись, поворачивает направо и входит в зал.

А неврученные открытки еще остались. В очереди к столику три человека. Жорик что-то смешно пищит, а Радциг подает открытку. Николая он уже заметил и шепчет на ухо Жорику, тот жалобно смотрит на брата — доколе?

— Горжусь тобой, — показывает Николай на пальцах и спешит к столу.

— А неплохо все прошло, — обращается Историк к Химику, — и аутентичненько так. Худояров очень помог. Вообще, даже скульптор коняшек на мосту Клодт, помогал открытки царской семье для рождественской лотореи расписывать в свое время.

— Немного не по себе, — признался Химик, — с этой фляжкой и миллионами, чувствую себя в каком-то триллере.

— Жизнь в России сплошное кино, — отзывается Историк, — а в этом веке оно еще и короткометражное. Второй вариант отъема денег у Хоменко понравился бы тебе еще меньше.

— Какой вариант? — не понимает Химик.

— Тот самый из поговорки, — отвечает Историк, — стукни по голове молотом, не отзовется ль золотом.

Часов у Николая в комнате нет. Приходится полагаться на внутреннее чувство. Фляжка, очищенная от анисовой водки, наполнена чаем с лаймом. Это Николай, заранее, попросил стакан чая и орехи принести Радцига, и теперь перелитый чай плескается в фляжке, а в кармане шелушится, теряя верхний слой, арахис.

Николай стоит у окна. Все готово для самого важного пока шага в этой жизни.

— Чувствую себя агентом ноль ноль семь, — замечает Историк.

— Не соглашусь, — возражает Химик — скорее, тогда агент ноль запятая три, учитывая емкость фляжки.

Николай мягко улыбается. Предстоящая ночь изменит все.

Ранец, в нем: фляжка, гвоздодёр, спички. Набор начинающего взломщика. Этой стране нужен новый герой. Он уже пришел, вот храбрец, стоит у порога. Фигура его невзрачна, мала, но разве имеет размеры добродетель? Герой нашинкует справедливость дольками и отмерит каждому.

«Алексей Александрович, Государь приказал передать свои сожаления, что не может приказать расстрелять вас за ближайшим сараем. Ваше дело рассмотрит Главный военный суд».

«Александр Агеевич, учитывая ваше физическое состояние и преклонный возраст суд постановляет освободить вас от каторжных работ по сооружению Беломор-канала. Вы будете валять валенки в тюремном пошивочном цехе до истечения срока вашего наказания».

«Дмитрий Иванович, позвольте сразу вам сказать: граф Дмитрий Толстой мудак, а вы гений. Мне очень жаль, что я не могу позволить отправить его подопытным экземпляром для студентов Императорской военно-медицинской академии. Но у вас в настоящем будет свой университет, а у него заведование школой деревеньки Маково, за пределы которой ему запрещено выезжать.»

Герой выйдет на бой, без тени сомнений, через тысячи «не могу», под улюлюканье и вой, с открытым забралом. Он наполнит смыслом бесцветную жизнь и сорвет покровы с тёмного царства. Бунтарь и вождь, простец и уникум — он выжжет конюшни вместе с навозом и стойлом, а «афинские вечера» превратит в русский пилоксинг по утрам.

— А потом придет домой и сделает математику, — прервал этот поток мечтаний Химик.

— Ээх, — признался Историк, — заносит. Жила-цвела святая Русь и две копейки стоил гусь. А на деле все гораздо хуже.

Николай подошел к двери, приложил ухо к замочной скважине. Тишина — основа многих финансовых состояний. Он тихонько притворил дверь и огляделся. Ряд ламп, освещающих с наступлением темноты дворец был притушен. На весь коридор оставили две, заливавшие тусклым светом лепнину стен и ковровую дорожку неподалеку от себя. Времени — часов двенадцать ночи. Пора.

Николай закрыл дверь и прошел коридор. Постоял, прислушиваясь. Взглянул сверху в темнеющий проем, спустился до второго этажа и направился в зимний сад. Только бы не задеть скульптуры, подставки, чаши, вазы — все это золочено-мраморно-зеленое великолепие. Позже в сад перенесут клетки с канарейками и попугайчиками из гостиной Марии Фёдоровны. Быстрый взгляд в окно: падающий снег, караулка — довольно большая, застекленная будка из дерева с печью для обогрева, — полупуста. Две фигуры солдат и одна — унтера, судя по сабле на портупее, на лавке, отогреваются, переговариваясь и набивая папиросы.

А пока можно растянуться на ковре у зеркала в проеме между двумя окнами, за поддоном из зарослей лавра, мирта, латания и циклантуса.

— Имеешь орех — имеешь успех, — провозгласил Историк и зажевал первый арахис.

— Я так понимаю Хоменко в патруле сейчас? — спросил Химик.

— Или уже назюзкался настоечки и спит дома, — сказал Историк, — придется связывать ирода в таком случае крепко-накрепко и обыскивать дом под его храп.

— Если он принял много, — встревожился Химик, — у него начнется дыхательная недостаточность, аритмия и много чего вплоть до комы и смерти.

— Об этом мы узнаем, когда патруль вернется, — равнодушно сказал Историк.

Потекли минуты. Николай изредка вставал и бросал взгляд в окно, но картина оставалась прежней. От скуки он то принимался отжиматься, то считать листочки на мирте.

— На триста семнадцатом листочке со стороны Невского зашли два совместных патруля охранной полиции и пехотный. Служивые зашли в караулку, а одна фигурка осталась стоять. Наклонившись она нелепо сгребла снег и растерла лицо, после чего прислонилась к стене караулки. Расстегнув шинель, Хоменко (а это был он) достал фляжку и сделал роковой глоток. В общем, терпкий и резкий, солоноватый вкус пятидесятидвух градусной анисовой водки обычно бодрит. Но в этот раз фляжка выпала из рук на землю, а фигурка недопив, уныло сползла по стене и завалилась набок.

— Силен кабан, — с уважением сказал Историк, — небось с вечера начал лакать и только сейчас срубило.

В караульной потерю бойцы заметили не сразу, только минут через десять на улицу выскочили подручные Хоменко и заметив шефа, опирающегося на стенку, ринулись к нему. Его растирали снегом, терли за уши, но Хоменко отмахивался и падал без чувств сразу, как оставался без внешнего воздействия.

— Еще через минут двадцать это будет полный труп, — сказал Химик, — даже зрачки перестанут реагировать на свет.

— Хорошая водка, — пробормотал Историк, — и действие у нее прикольное.

Бойцы невидимого фронта, отказавшись от попыток реанимировать Хоменко, поволокли его в караулку и положили на лавку.

— Дальше смотреть смысла нет, — скомандовал Историк, — пока панда-буханда показывает свое кун-фу розовым поняшам в наркотическом угаре — ваше слово, товарищ отмычка!

— Ну, здравствуй, последний бастион коррупционера, — удовлетворенно произнес Историк, — кто теперь скажет, что в нас умер дух авантюризма?

Николай ворвался в квартиру Хоменко словно Мохаммед Салах, в далеком восемнадцатом, в штрафную сборной России. Времени было много, но фактор неопределенности пугал. Хотелось уже схватить все эти несметные богатства оборотня в погонах и торопливо погрузив в ранец, отбыть словно жителю Омска, выигравшему грин карту в диверсификационной лоторее.

Первым делом, чиркая спички Николай добрался до настенной лампы и снял с подставки. Какой-нибудь несчастный попаданец тут бы и застрял на часик, но царевич спокойно отжал рычаг бронзовой оплётки, открутил вентиль и в центре лампы вылез фитиль. Николай зажег его и нажал на рычаг, закрывая стеклом огонёк. Тотчас он тревожно поглядел на окно, но тяжелые черные портьеры надежно скрывали творящееся непотребство от постороннего взгляда.

Николай приподнял лампу повыше и оглядел убежище злополучного пристава. Горы злата под ногами не валялись, зато Кощей отсутствовал.

— Ножки стула столешниц, — стал лихорадочно вспоминать Историк полицейские протоколы девятнадцатого века, — там выдалбливают тайники. Книги. Шкафы. Матрасы, постельное белье. Бюро с секретером. Да, и по завету мэтров взрежем стулья. За дело!

Через пару часов трехкомнатная квартира пристава Хоменко напоминала филиал детройской квартирки из тех, что продают оптом на местном аукционе недвижимости за пятьсот енотов.

Все ковры были скатаны и убраны в сторону. Картины были сняты со стен, киот с иконами тоже. Два кожаных дивана, кровать и мягкие стулья беспощадно взрезаны. Жардиньерка перевернута, а горшки с землею вытряхнуты. Камин — судя по девственной чистоте — декоративный, был исследован с особой тщательностью, Николай даже посветил лампой в трубу и натянув на руку простыню пошоркал там рукой, а затем и щипцами. Курительная подставка была перевернута. Секретер бюро открывался нажатием длинного рычага, скрытым в верху, открывающегося выдвижного ящика. В секретере был обнаружен одинокий листок багажной квитанции ж-д дороги Грейт Вестерн Рэйлвей на имя Валентайна Бейкера, отчего Историк сдавленно прихрюкнул, а на прямой вопрос Химика, сказал: «потом расскажу».

— Эта фраза возглавляет топ-десять лживых фраз, — обвинил его Химик.

— Нет ума — считай, коллега, — проворчал Историк, — некогда объяснять, выливаем варенье из банки.

И Николай, нашедший под окном столовой вмонтированный в стену шкафчик для солений и сладкого, принялся опорожнять банки. Увы, поиски затопленных бриллиантов в сосудах для разносолов и варенья не увенчался успехом. Все десять книг, что Хоменко хранил на витой этажерке были безжалостно растреплены. Наконец, царственный вандал добрался до небольшого стола, перевернул его и принялся отвинчивать ножки. Безрезультатно. Из гардеробного и бельевого шкафчика были выкинуты и обысканы все вещи. Тщетно.

Оставался ватерклозет. Обнаруженный в процессе перехода между комнатами он изрядно удивил Николая. Вообще-то, априори считалось для служащих, расквартированных на первом этаже и подвале, гигиеническим целям служили общие ватерклозеты. Это вам не двадцать первый век с двумя и более туалетами в нормальной квартире.

— Хороши бы мы были, устраивая ловушку на Хоменко в общем, — сказал Химик.

— Не ожидал, что Хоменко настолько крут, — признался Историк, — пробил себе личный ватерклозет еще десять лет назад, в последний ремонт дворца. Сейчас посмотрим, может удивит еще раз, приятно.

Николай принес табуретку и взгромоздил на крышку ватерклозета. С сомнением пошатал конструкцию, но выхода не было. Он влез на табурет и гвоздодёром осторожно поддел вентиляционную решетку. Снял и нетерпеливо запустил руку в отверстие, в котором виднелся какой-то сверток.

От вожделения Химик стал алчно подвывать, а у Историка зашалили нейронные связи в центральной нервной системе, от чего руки Николая, немедленно, мелко затряслись.

Едва не навернувшись, Николай сполз с табуретки и развернул сверток.

Золото хищным блеском отразилось в его расширенных зрачках, и он едва удержался от разочарованного стона. В свертке было: часы «Fleury Geneve» с золотым браслетом, отделанные по корпусу бриллиантами, крупная камея с рубином и золотой плетеной оправе, изящный гранатовый, круглый кулон наполовину закрытый зеленым, изумрудным листиком на золотой подвеске, шесть пятирублевых монет, извещающих о тридцати девяти долях «чистаго» золота в них, пачка банкнот достоинством в сто рублей с Екатериной Второй, снисходительно улыбающейся Николаю, общей суммой в пять тысяч шестьсот рублей.

— Это фиаско, братан, — печально сказал Химик. — Ну десять в сумме с брюликами, ну пятнадцать тысяч — это не миллион.

— Не учи меня таблице уважения, — хорохорился Историк, — простукаем паркет.

Бережное простукивание паркета не принесло ничего нового. Николай упарился передвигая по сантиметру диваны, используя в качестве рычага гвоздодёр, но только зря потратил силы. Видно было сразу: паркет нигде не трогали. Даже если бы Хоменко пришла на ум «гениальная» вещь выдолбить в полу тайничок, незаметно и тихо работая по ночам. Даже если бы он начинал карьеру не охранником фараона, а подручным плотника из Назарета и идеально бы вписал выломанную плиту в рисунок паркета — такое хранилище легко обнаруживалось на слух.

— Хоменко оказался умнее нас, — горько согласился Историк. — или полковник наврал про богатства.

Химик не ответил. Уныние разлилось в воздухе. Разгромленное жилище мрачно белело в отблеске лампы растерзанными внутренностями. Глухо чавкало в рукомойнике разлитое ассорти из варений и солений.

Собираясь уходить, Николай всмотрелся в ростовое зеркало гостиной с выдвижным, уже проверенным, шкафчиком внизу. В нем отражался милый и усталый мальчуган с глазами полными непонятной тоски. Челочка его, аккуратно уложенная прежде, сбилась вниз и мокрыми прядками свисала на лоб.

— скорбно прочитал Историк.

— Да есть у тебя золото. И брюлики, — озлобился Химик, — уматываем уже, дома поплачешь.

— Подожди, — прервал его Историк.

Какой-то импульс мелькнул в голове. Словно бумажный кораблик, пошедший на дно в мутном потоке, но отважно всплывший сразу после бури — видение вернулось и застучало яростной мыслью: а что если?

Николай смотрел в зеркало. Простенькое из липы, в массивной раме. Зеркальный лист в раме держало по бокам два незаметных бронзовых фиксатора. Едва ли сознавая, что он делает, Николай достал гвоздодёр и со скрежетом отжал фиксаторы, мягко принимая на грудь зеркальный лист.

В воздухе зашуршало и какие-то пакетики, свертки западали на пол, на ноги Николая. В центре зеркала оказалась перекладина, на котором лист и зажимался фиксаторами. А вот вверху и внизу этой перекладины обнаружились две квадратные выемки, заполненные непонятными бумажками, что устремились на свет, под фанфары, обретая второе рождение.

Вот это я называю — никогда не сдавайся, — всхлипнул восторженно Химик.

— Коллега, — сказал Историк, — перед нами, округляя, одна восьмисотая государственного бюджета России на этот год. Это все что вам надо знать о коррупции. Россия как банка с серной кислотой — сунул руку, а она пропала. Дна не найти.

Историк имел в виду небольшую, но плотненькую стопочку облигаций «Hampshire and North Wilts Banking Company» номиналом в тысячу фунтов, тщательно завернутую в вощеную бумагу. В упаковке присутствовала семьдесят одна бумажка.

— Понятия не имею, — продолжил Историк, — для чего банк выпустил такие крупные бонды, что там распиливали английские банкиры и у кого, для каких расчетов такая концентрация капитала. Но история такова, после слияния банковского капитала севера и запада Англии этот «Хэмпшир и Северный Уилтшир» стал настолько крут, что составил конкуренцию банку Ллойдов. Под первым названием он малоизвестен, потому что в следующем году проведет ребрендинг и станет «Кэпитал энд Каунтиз Бэнк», а через пятьдесят лет сольется с Ллойдами, причем расчет за акции будет в пользу К энд К: акция за акцию плюс два фунта в пользу Кэпиталов. Если оперировать терминами из будущего: Ллойды — Сбер, а К энд К — Альфа.

— Хочу в туалет, — скарикатурил Химик, изображая Аманду Пламмер в «Криминальном чтиве».

— И это еще не вся история, — поморщился Историк, — нас ждет Валентайн Бейкер. История английского военного, блестящего офицера, осужденного за домогательства. Младшего брата Самюэля Бейкера, английского исследователя Африки.

— Был осужден за домогательства когда это еще не стало мейнстримом, — сбалагурил Химик.

— Мне даже кажется — а было ли домогательство? — поразмышлял Историк. — может английские чекисты подставили девушку Мэри бравому полковнику. Может, вообще, ничего не было, а годичные посиделки якобы в тюрьме были подготовкой полковника к длительной командировке? Как бы ни было, факты таковы. Валентайн Бейкер тот еще отморозок. Воевал с русскими еще в Крымскую компанию. Отличится в русско-турецкую в битве у Ташкессене, которая случится через пару недель, когда прикроет остатки турцкой армии от полного разгрома и даст им время уйти контратакой своего отряда. Сожгёт болгарскую деревеньку до того, как таким методом «прославится» Уильям Келли. Ближайший кореш полковника — кадровый английский разведчик Фред Бернаби. После русско-турецкой Бейкер командовал британско-египетским корпусом в Судане.

— Всё это наводит только на одну мысль, — наконец заговорил серьезно Химик, — британские чекисты пришли к британским банкирам и попросили механизм расчета для операций, чтобы не возить валюту чемоданчиками. Даже не на войнушку, а в принципе. Те им разменяли их деньги на свои бонды. Часть из них отошла Бейкеру и всплыла у Хоменко, что вместе с квитанцией наводит на мысль — Хоменко не только коррупционер, но и британский агент.

— В этом уравнении, коллега, — протянул Историк, — десятки неизвестных. Нераскрытые взяточники и коррупционеры — идеальная мишень для шантажа. С другой стороны, а ну как раскрыл Хоменко матёрого бритиша и доит его на деньги. Ладно, мысль смешная — не доит, а оказывает услуги по вербовке, подсказывая кандидатуры, а тот снабжает пристава финансовыми инструментами для сокрытия богатства. Вот о чем нам говорят другие ценные бумаги?

— А чёрт его знает, — пробормотал Химик, — все эти бумаги, да еще позапрошлого века. Я вам тут не копенгаген.

Вышеназванные финансовые обязательства состояли из акций различных компаний. между которыми завалялись, дико выглядящая, пачка канадских долларов Консолидейтед Бэнк оф Кэнада в сто долларов.

— Между прочим, — сказал Историк — один к одному с американским долларом сейчас идет. Но диссонирует реально сильно. А вот акции золотых и серебряных рудников Невады выглядят солидно. Золото там будут копать еще лет двести. Хотя серебро с другой стороны в цене будет падать и сильно. Акции Айова Сауферн энд Миссури Норзерн железной дороги обеспечены правительством штата. После паники и краха многих обществ ж-д дорог 1873 года гарантии ввели на правительственном уровне. То же самое говорят нам акции Милуоки энд НорзВестерн железной дороги: мы клевенькие! А вот акции Кэмберленд Коал Компани не просто хороши. Это реально крутые бумаги, поскольку в следующем году угольная компания объединится с железной дорогой Кэмберленда. Цена акций вырастет в несколько раз.

— А про наши что скажешь? — спросил Химик.

— Все тоже очень хорошо, — отозвался Историк. — Акционерное общество разработки русских минеральных богатств «Сахалин», облигация в «125 рублей металлических на предъявителя». Общество взаимного поземельного кредита «125 рублей звонкой монетой». Акции Главного общества Российских ж/д. 3 %, в тот же номинал. Все эти акции возьмут дороже номинала на бирже или отдадут талерами, франками, фунтами стерлингов, голландскими гульденами во Франкфурте на-Майне у М.А. Ротшильд и сыновья, в Берлине у С. Блейхредер, в Париже у Ротшильд братьев, в Антверпене и Брюсселе у С. Ламбер, в Лондоне у М.Н. Ротшильд и сыновья, в Амстердаме у Беккер и Фульд. В общем, в любом приличном банке, любой уважающей себя стране эти акции уйдут, в крайнем случае, строго по номиналу.

Такой удачный выбор ценных бумаг говорит что ими занимался профессиональный маклер. Всего здесь тысяч на сто пятьдесят в рублях. Итого, мы ограбили Хоменко на восемьсот восемьдесят пять тысяч шестьсот тридцать рублей, плюс брюлики.

— Для меня все ясно: не только Хоменко, — содрогнулся Химик, — в деле еще английская разведка.

— Семь бед — один бюджет, — ответил Историк, — рано, поздно придется бодаться с ними. Даже хорошо: наносим финансовый удар, а вычислить Николая не смогут.

— И джентльмены в котелках не приедут искать и мстить? — не поверил Химик.

— Это Россия, детка, — тяжело произнес Историк, — в ней постоянно гибнут открытия, карьеры, состояния, люди и цивилизации. Шлепнут Хоменко, кого-то отправят в отставку, Бейкер не попадет в Судан и сопьется в трущобах Константинополя. Чего ради, нам переживать за них?

— Знаешь, даже бабушки лихо шалившие в молодости, к старости засиживаются за библией, — обиделся Химик.

— Это потому что у них скоро выпускной, — объяснил Историк, — расскажи про избирательную толерантность народу в России лет через сто пятьдесят. А то чего он молчит, когда его грабят?

— Буквы не могут передать, — напыжился Химик, — насколько ему отвратительны олигархи, поэтому народ молчит.

— Вот и будем менять алфавит заранее, — спокойно ответил Историк, — побежали прятать сокровища?

— Вперед и с песней? Хм, — задумался Химик, — какую ты выберешь?

Николай засунул свертки в ранец, расщепил конец паркета в углу гвоздодёром, собрал щепки. Приложил ухо к сважине: тишина, три часа ночи, дремлят скорее всего, даже камер-казаки у входа в половину Марии Фёдоровны. Выскользнул за дверь, закрыл дверь и забил замочную скважину щепками.

— Ви а хироус тунайт, — затянул Историк, — Ви вилл флай эбов зе скай!

— Да это ж моя любимая, — удивился Химик. — Наааайййт иийййее!

Взбежав по боковому проходу до второго этажа Николай сбавил шаг и осторожно прошел центр к Зимнему саду. Подошел к поддону с миртой и поплевав, шутки ради, на монеты со словами «крекс-пекс-фекс» всунул пятирублевки в землю с края горшка. Вернулся обратно к центру и повернул к Сервизной. Дойдя до входа со второго этажа в столовую, Николай достал отмычку. Замок капитулировал довольно скоро, и царевич спустился со второго этажа Сервизной на первый. Николай выглянул в окно. Но сколько он не тщился, разглядеть что-либо в набиравшем силу снегопаде, было невозможно.

Положившись на удачу Николай вскрыл замок, осторожно приоткрыл и прислушался. Вся та же тишина и хлопья снега. Выскользнув, царевич пригнулся что есть мочи и перебежками, прислушиваясь поначалу, но убеждаясь в царящей тишине и снегопаде в полной безопасности, побежал к искомому месту.

— Пять звезд в Юбер этому господину с ранцем, — довольно сказал Химик, когда нужное дерево нашлось, а лестница откопалась быстрее, чем Николай потратил времени на припрятывание.

— Сусанину за одну звезду, Романовы пожаловали деревеньку, — поддел Историк, — за пять пол-империи отдадут. Все равно же самому себе получается.

Николай приставив лестницу, быстро взобрался на нужное дерево, ухватился за ветку, подтянулся. Подлез выше. Вот он — тайничок.

Подвешенный на цепь, Жоркин скворечник тихонько висел себе ветке и не было ему дела ни до английской разведки, ни до коррупции, ни даже до основного предназначения: исторической роли России в сбережении скворечного генофонда.

Николай подтянул скворечник с односкатной скошенной крышей к себе за цепь. Устроился на ветке поудобнее. Открыл крышу скворечника, соединенную с боковой стеной дверной петлей. Внутри, конечно же, было пусто. Ни тебе голодных раскрытых ртов мелких детенышей, ни разгневанной скворечной мамаши, ни возмущенно-заливистого папаши. В течении следующей минуты обитель вестника весны была переоборудована в императорский банк реконструкции и развития России.

Закончив делать взносы в уставной капитал банка Николай свесил скворечник обратно. Он спустился на землю, оттащил лестницу, закинул подальше гвоздодёр, вернулся к дереву и затер все следы на снегу ранцем.

— Типа тащили что-то от дерева? — поинтересовался вопросительно Химик.

— Не знаю, загоняюсь уже, — сказал Историк, — все равно снегопад скроет все следы.

Николай резво помчал к Сервизной. Был он без верхней одежды и основательно продрог за несколько минут. Следовало спешить к теплу, к безопасности, к здоровому детскому сну.

— Ты сможешь уснуть после того как лишил скворцов будущего? — поглумился Химик.

— Тьфу на тебя, — бодро отбился Историк, — никаких миллионов я в очередной раз не воровал. Блогер из вас так себе.

Николай закрыл дверь Сервизной и поторопился на свой третий этаж. Только после закрытия за собой двери, он позволил себе измученно сползти на кровать, кое-как раздеться и нырнуть под одеяло, к приготовленной вечером Радцигом, грелке. Там его и настиг отходняк.

— Ни фига не горячая, — пожаловался Историк.

У Николая застучали зубы. Он обнял грелку, свернулся клубочком и постарался расслабиться.

— Теплая — уже хорошо, — пофилософствовал Химик, — грелка пролежала часов шесть. Три с лишним из них царевич нарушал закон, с ним приключались разные авантюры. Николай провел свой первый чемпионат по пентатлону: правда, в конкуре он был без лошади, в фехтовании бился не шпагой, а гвоздодёром, настрелял не очки, а миллион, бегал с утяжелителем из ранца, а вместо плавания лазал по деревьям. Но результат выдал — десять императоров из десяти. Жаль, никто об этом никогда не узнает.

— Потому что Ники заболеет и сдохнет, — мрачно выдал свой прогноз Историк.

— Чушь, муть, — отрезал Химик, — и компот! Компот из чайного гриба поставит на ноги даже больного медведя.

— Складно стелешь, — польщенно сказал Историк, — у тебя не было случайно в карьерной лестнице выломанной ступеньки вроде маркетолога?

— Встретить маркетолога — всегда к добру, — стал утверждать Химик, — а уж если маркетолог, например, с ведрами урана… К обогащению, однозначно!

— Даже я знаю, — фыркнул Историк, — что маркетолог с ведрами урана — это к радионуклидной кашке для похудения и плутониевым браслетикам от давления.

Николай затих, отогревшись, и только снежинки все падали на окно комнаты, где будущий император, запрятавшись по уши в одеяло, мирно спал сном праведника.

— Сука, сукасукаска, — бесился Историк. — Ну что теперь, делать будем? Нас ждет вечеринка с морфиновым сиропчиком: фреш, кошмар и соплемия.

Николай растянулся в кровати, сипя и покашливая, а вокруг него с озабоченными лицами собрался консилиум из Марии Фёдоровны, её фрейлин, Чукувера и второго камердинера царевича Шалберова.

— Аааа, — сказал Николай, а Чукувер концом серебряной ложечки придержал его язык и сосредоточенно всмотрелся в открывшуюся перспективу. Устрашающе массивный градусник, вынутый местным фельдшером из блестяще белого тубуса, уже холодил подмышку царевича.

— Эти варвары могли и шоколад с радием прописать, как бывало в начале двадцатого века, — проворчал Химик — так, что на «вечеринке» твои сопли еще бы и светились.

К счастью, Мария Фёдоровна быстро разобралась в ситуации. К Карлу Раухфусу был немедленно отправлена фрейлина с приказом прибыть в дворец как можно скорее. Чукувер, блеявший про порошки и сиропчики с большим потенциалом, с облегчением свинтил вместе с Шалберовым за ударной дозой чая с малиной и шиповником.

— Ники, — сказала Мария Фёдоровна, причем у неё вдруг прорезался небольшой акцент, — стоила ли изображать плотника зимой ради такого результата?

Она положила свою прохладную ладошку на его горячий лоб и с тревогой всмотрелась ему в лицо.

— Это обычная простуда, моа (мама дат.) — бодрился Николая, — завтра уже пройдет.

— А кто такой Карл Раухфус? — поинтересовался Химик.

— Главный детский врач империи, — ответил Историк. — вскрыл десять тысяч детских трупов как прозектор за время работы в детдоме и написал несколько выдающихся работ по порокам сердца и воспалениям.

— Если бы я мог — меня вырвало, — пожаловался Химик, — некоторые вещи лучше не знать.

— Тут из тысячи младенцев, — сказал Историк, — до пятнадцати лет доживают триста восемьдесят восемь. Раухфус, тот крутой мужик, что все свои дни бился за детские жизни. Маленький, щупленький гигант духа с ранней залысиной, бакенбардами и горькой складкой у губ. Его зазывали в Германию, но он отказался. Личный детский врач Николая. Хотя могли и Боткина вызвать, но он еще не приехал с войны.

— Какая это простуда, — выговорила Мария Фёдоровна, — решит Карл Андреевич, когда приедет. Лежишь, никуда не встаешь и слушаешь Чукувера.

И она погрозила изящным пальчиком с простым обручальным кольцом с небольшим алмазом, но очень богатой историей. Жемчужный браслет в три нитки, с сапфиром в 260 карат, окантованный двойной рядом алмазов, угрожающе затрясся на её руке.

— Как скажешь, матушка, я твой послушный сын, — прохрипел Николай и оглушительно чихнул. — а ребята могут ко мне прийти?

— Это ты спросишь у Карла Андреевича, — делегировала выбор врачу Мария Фёдоровна, — я навещу тебя в обед.

Она ушла, оставив Николая на растерзание камердинера и фельдшера. Чукувер притащил второе одеяло и укутал царевича поплотнее. Николай Филиппович принес в кружке горячущую смесь кипятка, шиповника и малины. Николай, схватив крухан, немедленно оттопырил большой палец, изобразив Терминатора, который выпивает жидкий раствор металла вместо погружения в него.

— Ту-ду-ду-у-у, ту-ду-ду, — подбасил для идентичности Химик, — но Ники же не умрет? Вроде кости не ломит, слабости что бы прямо руку не поднять — нет. Значит просто простуда. От неё люди не умирают, если нет побочных заболеваний.

— Здесь так, — рассудил Историк, — если болезнь не убила, добивает плохой врач. У нас врач нормальный, а простуду всегда лечили постельным режимом, контролем температуры и ингаляцией. Это крестьяне в нос чеснок закладывали и шли работать, мы будем лежать в комфорте, дуть чаи и потеть.

— Ты как хочешь, а хотя бы для себя аспиринчику заготовить нужно, — сказал Химик. — Ингридиенты грошовые: салициловая кислота, уксусный ангидрид, немного серной кислоты, воронка Бюхнера, пара колб и метилбензол.

— Объясним это уроками кулинарии для царевича? — осведомился Историк, — не царское это дело — готовка.

— Да я тоже подучился бы, навыков никаких, — сказал Химик, — в прошлом, мог убить плохо сваренной ножкой.

— Чёрный пояс по кулинарии? — удивился Историк, — но говяжьей ножкой можно убить только вегана, стукнув внезапно. Он умрет от двойного унижения.

— Неожиданный заход, — признал Химик, — а не найдется ли у вас минутки поговорить о дьяволе нашем — синтетических подсластителях? Пищевые добавки могут убить миллионы.

— Ах, вы, алчная секта — изумился Историк, — никаких минуток! Будет как в будущем: три группы добавок, одна для себя и две на экспорт.

В этих взаимных пикировках прошло время до приезда Карла Андреевича, который оказался вполне вменяемым Айболитом. Первым делом он справился о температуре, осмотрел Николая со стетоскопом и пошептался с камердинером и составил спиок полезных советов: вроде пресловутого чая с малиной, постельного режима и прочего, а в качестве первого средства применил новомодное изобретение французским фармацевта Жан-Поля Риголло. Горчичники. Ими налепили Николая словно рождественскую ёлку на праздник, досталось даже пяткам.

Распорядившись внимательно отслеживать температуру у Николая, он посоветовал при её повышении размешать порошок салициловой кислоты с молоком и напоить царевича. После он отбыл к Марии Фёдоровне, а утомленный суетой Николай заснул и уже не слышал криков обманутых дольщиков. Вернее, одного обманутого — Хоменко. И всего того, психоза что последовал после взлома квартиры дюжей охраной, ибо забитый щепками замок просто не способен был к функционированию.