Властелин бумажек и промокашек

4

В карете обратно по возвращению домой Мария Фёдоровна преспокойно достала из сумочки фрейлины нечто печатное, при виде которого Историка едва не хватил удар.

— Матерь Драконов, — сказал он восхищенно, — нет, я всегда знал что Дагмар — модница, но чтобы читать журнал мод! Из Штатов! За октябрь месяц!

— Это не журнал мод, — презрительно высказался Химик, — это некрономикон какой-то. Ты на название глянь: «Godey's Lady's Book». Книга божественной Госпожи. Сектанская фигня. Увезет нас мамка к мормонам и заставит кукурузу сеять.

— Да че ты понимаешь, — отмахнулся Историк, — это самый массовый и популярный журнал, и не только из женских — вообще, на наше время. Французы после войны и революции сдали. Пока они отвоюют модный рынок пройдет не один год.

— А выглядит он как, — не унимался Химик, — почему он не в цвете, почему «редактор Сара Хейл» гордо красуется в середине страницы, а по бокам нелепые литографии женщин на лестнице, кухне и черт те знает где еще, в окружении овощно-фруктовой цепи растений?

— Потому что редактор — сексист, — пошутил Историк, — кстати, новогодний выпуск для особо крутых клиентов они вручную размалюют краской — тебе понравится.

— Николай еще маленький, что бы ему нравились разукрашенные девахи, — саркастично ответил Химик.

Тут Николая толкнул Жорик, отчего-то после посещения фотосалона принявший многозначительный и гордый вид, и прошептал: «глянь, Ники, что я у Левицкого выпросил, когда мы уходили».

Он протянул ему руку с зажатым в ладошке нечто и Историк едва не свалился от хохота на пол.

— А говорил рано Николаю разукрашенных девиц, — хихикнул он, — а Жорику вот в самый раз.

В руке Жорика лежала миниатюрная игрушка-слайд на шнуровке, в центре которой был слайд простоволосой женщины, а по бокам было стекло, подставляя которое на центр можно было менять прическу, головной убор и одежду героини.

— Ничего себе, — сказал ошарашенный Химик, — слава богу хоть девушка одетая.

— Ай да Левицкий, ай да щукин сын, — выразился Историк, — потрафил царственному клиенту. Интересный русский семейный феномен: младший брат — драматург, обличающий власть, старший — министр. Один брат придворный фотограф, другой — революционер. Племянник — писатель, преданный анафеме, тетушка — фрейлина императрицы. Одна Россия служит, другая жулит.

— Все переплетено! Везде Сатирикон. Бездействие закона при содействии икон. Убейся если ты не коп и если ты не власть. Наш город не спасёт и чудодейственная мазь, — вдохновенно зачитал Химик.

— Респект Мирону, — поддержал Историк, — лучше не скажешь.

Карета проехала Аничков мост и Николай обратился к маме с просьбой об остановке перед воротами.

— Но зачем, Ники, — удивилась Мария Фёдоровна, — какая в этом надобность?

— Я хотел бы опустить в кружку свое скромное пожертвование, — промямлил Николай, — видит Господь, пока это все что я могу сделать, но я только в начале своего пути.

— Мой дорогой сын, — растрогалась матушка и прижала его к себе с неожиданной силой, — конечно, мы остановимся.

Карета притормозила у ворот, на тротуаре Невского, рассекая спешащую по своим делам толпу и фрейлина, приткрыв окошечко к кучеру, попросила Григория подождать у ворот.

Николай вышел в этот звенящий день, отдал воинское приветствие оказавшемуся рядом офицеру, вдруг узревшему царственную семью, и подошел к скромному деревянному ящику, прибитому между полосатой будкой и створкой ворот. Когда-то, читая в архиве пожелтевшую бумагу полицейского управления — разрешения «О выставлении у ворот Аничкова дворца на Невском проспекте в Санкт-Петербурге кружки для сбора пожертвований на устроенный в Александровском дворце в Царском Селе склад госпитальных предметов цесаревны Марии Федоровны» разве мог он предполагать, что встанет напротив нее и вложит в её узкую щель единственный свой царский капитал — рубль 1859 года «В память открытия монумента императору Николая I на коне». Подаренному ему дедом, еще когда Николай был малышом, после лекции о знаменитом тезке, его прадеде.

— Раз пошли на дело я и Рабинович, Рабинович выпить захотел, — мурлыкал Историк, рисуя на уроке под гудение АПешки, объясняющей дроби будущему гению математики, замысловатые геометрические фигурки в тетрадке.

— Строго на север, порядка пятидесяти метров, здание типа будка, — поддержал его Химик, — как будем брать Хоменко?

И хотя Историка так и подмывало ответить: «на живца», он взял себя в руки — дело то нешуточное. Грабёж со взломом!

— Кто у нас охраняет Наследника? — начал он перечисление, — казаки конвоя Е.И.В. дворцовые гренадеры и дворцовая стража. Ночью все спят, кроме патрулей и постов дворцовой стражи, к которой принадлежит Хоменко. Он дежурит сутки. Служебная квартира у него на первом этаже. Значит, нам нужна ночь и крепко спящий Хоменко. Ключи от его квартиры нам не нужны, мы сделаем отмычку.

— Ты полон талантов, мой друг, — похвалил его Химик и поинтересовался, — может и травить его тогда не стоит? Заберем миллион, когда дежурит.

— А вдруг зайдет, когда мы там шуровать будем, квартира в полминутной доступности, — вздохнул Историк, — и так тревожно, успокаивает только мысль что свое же, царское и забираем. Выпьет и отрубится — подчиненные не посмеют будить ночью начальство. Уложат в караулке, будут ждать утра. Но к делу. Девятнадцатый век — рай для наркоманов. В аптеках свободно продают в порошках опий и его производные. Через несколько лет в продаже будет кокаин и к началу двадцатого века — героин. У нас и сейчас богатый выбор: лауданум — раствор опия в алкоголе, сорока шести градусов, хлороформ в виде каплей от кашля «Kimball White Pine», морфий в виде сиропа — вообще от всех болезней. Все это есть в каморке у нашего милого старичка-педиатра, хотя в реале он больше фельдшер, — Чукувера. Заодно навыки взлома прокачаем.

— Хлороформ, надо очищать дальше, — принялся размышлять Химик, — в каплях он слабоват, у него такой своеобразный ментоловый привкус. Палевно. Морфий? Поить от кашля Хоменко сиропчиком? Сам то он лучше водки хлебнет. Порошок растворим чуть более чем хреново. Придется нагревать в спирте. Делать это на кухне в окружении поваров? Вот и остается лауданум, он уже алкоголем разбодяжен. Вкус у него горьковатый, так что в водке незаметно будет. Цвет только демаскирующий — насыщенно красный. Если опий в порошках купить я сам могу заварить настоечку на водке, гвоздике и корице. Отфильтровать и будет убойная, бесцветная жидкость.

— Просто повысим дозу лауданума, — сказал после некоторого колебания Историк, — разводить костёр в Аничковом саду и варить в котле опий не самое удачное решение. Николая никуда и никогда не выпустят одного, хотя аптека прямо через дорогу в доме напротив, а доверять Володьке купить опий мы не можем. Все придется делать одному. А с цветом… Нужна непрозрачная бутылка.

— Вспомнил, — воскликнул Химик, — Хоменко же на дежурстве к фляжке прикладывается. У Николая есть в памяти это воспоминание. Серебряная, с одной стороны плоская, с другой с царским вензелем. Да ему мамка наша её и подарила!

— Ничего странного, — объявил Историк, — он у Марии Фёдоровны в любимчиках ходит. Антуражный тип в медалях и крестах с бородой. Здоровый и почтительный с царской семьей. Если бы не эти три миллиона рублей, после смерти… Со всеми выплатами жалование у него не больше восьмиста рублей в год. Ну не у египетского же фараона Хоменко службу начинал!

— Хорошо, план в общих чертах ясен, — сказал Химик, — теперь конкретика: как мы забодяжим лауданум в его фляжку, и как сделаем отмычку. Имей в виду — я замки никогда не вскрывал!

— Мое детство проходило под лозунгом «доминируй, властвуй и сажай», — пошутил Историк, — а в те моменты, когда удавалось отбояриться от болота с картошкой и комарами, родители уезжая на дачу закрывали меня на ключ. Так я научился вскрывать замок отверткой и шпилькой, дабы погонять с пацанами в футбол. На перемене якобы теряем ключ. Подпиливаем до одного зубчика. Он будет даже удобнее отвертки. Загнем гвоздь — будем вместо шпильки. Замки здесь сувальдные, надежные и прочные, но их минус: легко поддаются отмычкам. Да и откуда во дворце взломщики: красть у своих когда можно у царя?

— А фляжка? — напомнил Химик.

— А вот тут на арену выходит смотритель за золотой и серебряной посудой, зильбединер Аничкова дворца, — провозгласил Историк, — и с помощью доброго слова и отмычки делится похожей серебряной фляжкой, которую, залив лауданумом, мы незаметно подменим Хоменко.

— Доброго слова? — недоверчиво спросил Химик, — мы же действуем в одиночку.

— Доброе слово побудит его показать какими предметами Романовы награждают своих верных слуг, мы же всю сервизную обыскать даже за месяц не сможем, — сказал Историк, — а отмычка позже заберет показанное. Все, уходим на перерыв и пора сказать Радцигу, что ключ от своей комнаты мы пролюбили!

— В какое ужасное время мы живем! — куртуазно выразился Историк, когда в очередной раз задел ножовкой за ногу. Сапог конечно не сдался и защитил, но тенденция была нехорошей, — тиски бы нам не ручные, а настольные, а вместо кустов — мастерскую.

Химик что-то тоскливо пробурчал. Дело откровенно не ладилось.

Николай расположился в кустах за хозяйственным павильоном, что стоял по соседству с Манежной и наступив ногой на ручные тиски, с зажатым в ней ключом, пилил его ножовкой. Вернее, пытался.

Операция прикрытия «Скворечник», развернутая Николаем с помощью Жорика и Вовки, несмотря на не сезон и удивление камер-фурьера Руфима Фарафонтьева прошла успешно.

— Зима уже близко! Каждому скворцу по домику и булке хлеба! — провозгласил Николай на перемене и, поддержанный своими верными сторонниками, двинулся на штурм хозчасти.

— Но Ваши высочества, — пытался возражать Фарафонтьев, — птицы уже улетели зимовать, скворечники делают весной!

— Как смеешь ты, Руфим Федорович, противиться спасению бедных птичек, — плаксивым голосом сказал Николай и угрожающе хлюпнул носом.

— Птички мёлзнут! — топнул ножкой Жоржик и на этом сопротивление камер-фурьера кончилось. Потрясенный Фарафонтьев лишь успевал записывать в особый журнал инструменты, что выносили ребята. Конечно, он отправил за ними приглядывать молодого работника, подвернувшегося под руку младшего повесточного Виктора Глазунова, но Николай такое развитие событий предвидел. Не зря же он вчера спорил на то, кто больше подтянется на турнике. Володька хоть и кабан на фоне Николая, но это и его и сгубило. Тяжёлую тушку — подтягивать труднее, так что Николай спокойно сделал на два подтягивания больше и заимел с Володьки задание. Он шепнул ему на ухо пару фраз и не успел Виктор оглянуться как уже пилил и строгал доски для скворечника под неугомонные расспросы Жорика и солидные комментарии от Володьки. Сам Николай, незаметно отойдя с прихваченными ручными тисками, пытался подпилить ключ. Вот тут-то дело и застопорилось. Все же он простой ребенок и силенок, а главное, сноровки не хватало от слова совсем.

Такими темпами пилить мы будем пол-зимы, — вынес приговор Химик. Но в дело вмешался случай.

— Псс, помощь не нужна, — раздалось от решетки со стороны Фонтанки и выглянул из-за кустов Николай увидел какое-то худое, костлявое лицо, прилепившееся к ограде.

— Обычно такие лица бывают у легкоатлетов, — высказал свое мнение Химик.

— Ничего странного, парень экономит на конке, много ходит пешком на работу, если она у него вообще есть и плохо питается, — предположил Историк, — финансовый кризис закончится только в следующем году.

— Кто таков, откуда будешь? — надвинув фуражку по брови с целью конспирации, вопросил Николай, подойдя ближе к решетке.

— Пудостьский я, с крестьян, зовут Семён Рядков, на заработках в Нобелевских мастерских, что на Большом проспекте у Сампсониевского собора, — словоохотливо заговорил парень, косясь на ножовку, — работе по металлу обучен. В мастерских-то больно ладно вначале было, а сейчас работы нет. Услышал шум ножовки, подошел.

— Людвиг Нобель сейчас переориентируется на конструирование паровых насосов перекачки нефти для предприятия брата Роберта, находившегося в Баку, — сказал Историк, — возможно, какая-то часть рабочих на некоторое время не у дел. Надо вербовать бедолагу, тем более деревня Пудость рядом с Гатчиной. Пригодится.

— Хорошо, — проговорил Николай, изучающе вглядываясь в Семёна. Простое, потрепанное кепи, с лакированным козырьком, затертая на сгибах, суконное полупальто на ватной прокладке, кое-где аккуратно подшитое. Видно не его — досталась в наследство. Сапоги — ветхие и стоптанные. Пора менять. Типичный образчик рабочего люда. Среднего роста. Патлат, но не бородат. Лицо вроде открытое и честное, насколько это возможно при взгляде из-за решетки.

— Вот видишь, левая сторона, — начал объяснение Николай, — спиливаешь до этого зубчика ровно. С правой стороны спиливаешь все зубцы. Зашкуриваешь. Просто и понятно. Работы умельцу на полчаса. Завтра приходи в это же время. Если меня не будет — жди. Только близко к решетке не подходи, бывают патрули ходят — свирепствуют. Получишь рубль.

Семён понятливо закивал, и Николай вложил в его протянутую руку ключ. Он немного помялся перед уходом, и Историк понял почему.

Все будет завтра, хотелось крикнуть ему этому, без сомнения, еще не евшему сегодня человеку, но денег у наследника Наследника просто не было.

— Чёртова детская бедность, — выругался Историк, Химик согласно вздохнул.

Николай опустил руки в шинель и вдруг рука его нащупала какой-то кругляш. Так это тот самый абаз за раскраску яиц к пасхе, жалованный им с Жориком батей, осенило его.

— Псс, парень, — передразнил он Сёмена и когда тот недоуменно обернулся, строго ткнул в его сторону указательный палец, мол буду бдеть и ловко кинул ему двугривенный.

— Какая прелесть эта манная каша с тёртым сверху грецким орехом, — восхищался Химик первым обедом. — Простое вроде блюдо, а как неожиданно приготовлено.

Компания сидела в столовой и обсуждала итоги операции «Скворечник». Историк сосредоточился на обсуждении с ребятами, и Химик пустился в длинный монолог восхваления французского повара Эжена Кранца.

Николай подшучивал над Володькиным скворечником, утверждая что страшнее этого дома только здание всех скорбящих радости на Петергофской дороге. Так хитро называли больницу умалишенных в Санкт-Петербурге. По его мнению, скворцы непременно оценят Володькино творение, собрав в нем всех неадекватных представителей пернатого племени и забив вход в него наглухо. Володька аппелировал к первенству нового слова в архитектуре скворечников, не поддаваясь на провокации, а Жорик горячо утверждал, что хороший дом для птичек — это как можно больший дом.

АПешечка, подперев подбородок, умиленно наблюдала за компанией с фарфоровой кружечкой, разрисованной видом Монплезира, в руке и Химик поймал себя на ощущении полного домашнего уюта.

— Пока можно, — расслабленно сказал Историк, — мы продвинутые и неутомимые работники ножовки и гвоздя, романтики больших дворцов, но на сегодня дел больше нет. Экскурсию к зильбединеру и маманьке за длинным рублем, вряд ли можно назвать трудной работой. Так, проходной кастинг на роль осветителя в передаче «Телемагазин».

— Зильбединер во дворце Роман Инано. Он с папкой на войну уехал, — начал детализировать план Химик, — и вообще, называй его просто — буфетчик. Что за нелепая вычурность.

— Тренирую искусство великосветской болтовни, — не моргнув глазом, соврал Историк, нас ждут в будущем пышные приёмы и часы, выносящего мозг, пустопорожнего разговора. Кто там буфетчика подменил?

— А подменил его молодой Илья Захаров, подвизавшийся ранее в канцелярии, — вспомнил Химик, — с Наследником на войну полдворца укатило. Шанс отличиться для юнцов. Николаю он все расскажет и покажет, но маманьке шепнуть все же стоит про намечаемую экскурсию. Сам знаешь, она любит всё контролировать.

— Безусловно, — согласился Историк, — думаю ко второму обеду она уже прикатит из Зимнего. Все равно основная нагрузка по работе Красного Креста лежит на действующей императрице.

Под ухом Николая раздался шепот Радцига: «позвольте, ваше высочество, вручить вам новый ключ» и из рук камердинера ключ перекочевал к царевичу.

Все по плану, — сказал довольно Историк, — гвоздь загнули английской буквой эс, ключ в руках профессионала, наш новый ключ у нас, мамка ожидается через пару часов. Пойдем что ли географию учить?

— Зачем географию знать — ямщику сказал, довезёт, — начал было зубоскалить Химик, но был сражен ответным доводом.

— Чтобы враги от нас не убежали, — поставил точку Историк.

— Жорик, — вкрадчиво произнес Николай, — а ты хотел бы знать куда птички улетают зимовать? Александра Петровна нам сейчас на географии все расскажет.

— Подлиза, — фыркнул Химик.

— Ретроград, — не остался в долгу Историк.

Жорик кинулся к глобусу в кабинет, а Володька, проходя мимо Николая, наклонился и тихо пообещал, что даже если проиграет в споре в следующий раз, то без знания на что уходит его желание ничего не будет делать.

— Растет мушкетёр, — оценил его позыв Химик.

— Ладно уж, — сблагодушествовал Историк, — операцию «Письмо» по Кулаеву проведём через него и его брата Константина из Первой классической Санкт-Петербургской гимназии.

— Маменька, а правда, что Ханс Кристиан Андерсен про тебя сказку «Принцесса на горошине» написал? — встретил непосредственным вопросом возвращение Марии Фёдоровны Жорик.

— Было у короля три дочери: красивая, умная и добрая, — интерпретировал вопрос Историк, — ты из них какая?

— Но ведь она и красивая, и умная, — не согласился Химик.

— Да и кучера не выгнала, когда тот напился и упал со своего места, и даже запретила об этом говорить казакам из Конвоя, — внес дополнительную деталь Историк. — Просто Жорик маленький ребенок, нельзя же так откровенно лепить культ личности с помощью непревзойденного сказочника. Старшая ее сестра будет королевой Великобритании, но не особо счастлива в браке. Младшая забеременеет от лейтенанта кавалерии и замуж удачно выйти не сможет, а бастарда придется отдать другим родителям.

— Правда, — пошутила Мария Фёдоровна, — только я все равно тогда не умела читать. Вы читали сказки?

Немного суетясь АПешечка доложила, что прочитали «Гадкого утёнка» с целью выяснения истинных причин и ареала миграции пернатых. Затем по просьбе Жорика, что-то про маму, читали «Принцессу на горошине».

В советское время сказку считали иронической, — вспомнил Химик.

Обычный стресс-тест на настоящую принцессу, — произнес Историк, — был бы необычный — горошина фигурировала не одна и не под периной, а на ужин.

У нас был День скворечника, — отрапортовал Николай, — мы сделали две штуки для зимовки отставших и больных пернатых. У Володьки вышел самый красивый. У Жорика самый вместительный.

— Поэтому на твой не хватило материала, Ники? — посмеялась глазами Мария Фёдоровна.

Это был бы самый безрассудный поступок в моей жизни, — подтрунил над собой Николай, — начать работать. И не для людей.

Вместо ответа Мария Фёдоровна вгляделась в него пристально, и Историк мгновенно себя проклял: перегибаю, уж слишком ехидная шутка для особы королевской крови.

— Ники ты же сам всё придумал, — заступился за брата Жорик, — и достал инструменты.

— И залез на дерево, как самый ловкий, чтобы их повесить, — подтвердил Володька.

— Тоже мне работа, — подумали синхронно Историк и Химик, но для мальчугана, главным достоинством которого до этого была умильная мордашка и знание молитв — это был триумф самосовершенствования.

К такому же выводу пришла Мария Фёдоровна, прижав Николая к себе и чмокнув в гладенький лобик.

— Ну что, коллега, куем рубль не отходя от мамки, — выдал Историк.

— Даешь пять, — несогласился Химик, — на всякий случай.

— A ту лярэ инципэ (начни со своего очага, лат.), — заявил Николай, — маменька, я хочу больше знать об истории нашего дворца и окружения, о том как мы вознаграждаем своих преданных слуг. Позвольте мне поэкскурсировать с ребятами по дворцу?

— Хорошо, Ники, — Мария Фёдоровна приподняла брови, — с Александрой Петровной?

— Не хотим отрывать время от занятий, — сказал Николай, — пусть это будет в свободное от уроков время. И позвольте, проводить вас, маменька, до кабинета?

Очень толстый намёк, что ему надо наедине переговорить с цесаревной.

— Ники, — благосклонно проговорила Мария Фёдоровна, — Хиз грейтнисс вайд, хис вил из нот хис оун. Возьми меня под руку, мой кавалерственный сын.

— Што?! — запереживал Химик, — английский-то мы не учили!

— Это из Шекспира, — успокоил его Историк, — великие в желаниях не властны.

Николай гордо зашагал под ручку с мамой к лифту, этому антуражному монстру, ручному подъемному механизму Аничкова дворца, что тянули двое солдат.

— Я помню как в прошлом году летом, мы сидели с Жоржиком в Белой комнате для рисования в Фроденсборге, — сказал Николай, — был дивный вечер и бонна читала нам сказку от Ханса Андерсена. Потрескивал стенной камин сбоку от нашего столика. Пламя кидало причудливые отблески на угловые часы и казалось само время горит. А бонна все читала и шевелились тени на стене. Было так уютно, что когда ворвалась ты, вернувшаяся с папой после прогулки мерещилось, что вы спугнули сказку. Но ты обняла нас, усевшись на леопардовом диване, а папка сел в ногах, слушая бонну и стало ясно настоящая сказка только начинается.

Он перевел дух.

— Я знаю как на самом деле назвал свою сказку про вас, мама, Ханс Андерсен, — произнес Николай, — Де ниэ Орхундрес Муса (Муза нового века, дат.)

— Маленький льстец, — довольно ответила Мария Фёдоровна, — говори уже, что случилось? Я еще не настолько стара, чтобы провожать меня до кабинета.

— День рождения у Володьки скоро, — бухнул сразу Николай, — хочу его, как верного товарища, наградить томиком Александра Дюма.

— Дело верное, подарок нужен, — согласилась Мария Фёдоровна, — от слов расти большой, тянись верстой, прибытку не будет. Десяти рублей достаточно, Ники?

— Да, — сказал Николай, — спасибо, ты всегда меня понимаешь. И склонившись к ее руке обозначил поцелуй.

Буфетчик Илья Захаров был похож на молодого Стива Мартина. Высокий блондин с зачесанными назад волосами, уложенными маслом. В глазах вместо смешинки — почтительность. Левая рука машинально теребит нижнюю пуговицу на темно-синем фраке зильбединера. Правая угодливо показывает местные достопримечательности.

— Волнуется буфетчик, думает обобрать пришли, — оценил Химик, — для охоты на винные запасы мы маловаты, но на сладкое в самый раз.

Жорик уже зажевал первый персипан из предусмотрительно выставленной на поднос небольшой россыпи кондитерских и конфетных сладостей, что подготовил к встрече внуков императора и началу экскурсии Захаров, и выглядел первым, полностью счастливым ребёнком в девятнадцатом веке.

— Тоже мне бизон Хиггса, — фыркнул Историк, — мало насыплет дети будут недовольны, много — главповар. А еще мы спереть можем что-нибудь, как бы это глупо не было воровать у самих себя.

— Бизон Хиггса? — комично переспросил Химик, забыв о проблемах буфетчика, — это тот самый знаменитый бизон из отряда порнокопытных?

— Хедшот! — поднял воображаемые руки вверх Историк, — контр-террористс вин!

— Вообще, — сказал Химик, — камер-фурьер Руфим Фарафонтьев на его месте так не волновался. А ведь мало ли что: называется садовый павильон для хозяйственных предметов, а возьмешь какой-нибудь секатор французский — им кабанчика завалить можно.

— Ну да, — скептически отозвался Историк, — вот пойдем завтра в павильон Росси, знамёна, холодное оружие, снаряжение воинское, значки осматривать — вот тогда у него руки и затрясутся. Туда, после постройки павильона, весь военный арсенал дворца с 18 века сложили. Вроде там даже пушка завалялась старинная.

— Шерлокхолмим тут, а он просто молодой пацан вот и волнуется, — предположил Химик, — ну не ворует же он с первых месяцев как занял место.

— Это, ваши императорские высочества, Кофешенская часть, — бубнил Илья, — кофе, чай и шоколад готовятся для ваших высочеств именно здесь. Обратите внимание на серебряный самовар с рокайльным орнаментом, когда-то он принадлежал вашей царственной прабабушке.

— Шоколад! — радостно воскликнул Жорик, а Володька сделал хищную стойку.

— Парни, — проникновенно сказал Николай, — мы сюда не грабить пришли, а за историей. Давайте не будет пачкать липким шоколадом наши чистые руки. Илья Андреевич нам пару плиток положит к ужину, когда станем уходить.

— Совершенно так, ваше императорское высочество, — поспешил согласиться Илья. — А это обратите внимание Кондитерская часть. Она не так роскошна как императорская в Зимнем дворце и большую часть продуктов мы получаем оттуда.

— За конфетами и сладостями этой части всегда давка, — поделился знаниями Историк, — от графьев до главы Кабинета. Домой таскают для детишек. А мороженое… Да что я тебе рассказываю. Сегодня вечером опять будем кайфовать.

— Далее по диспозиции винный погреб, — произнес Захаров, — желают ли ваши высочества спустится и осмотреть оный? И покосился на мальчишек, дескать, ну что там интересного?

— Желаем, — твёрдо выразился Николай, — веди нас почтеннейший Вергилий!

Поскольку Захаров явно не знал кто такой Вергилий, комплимент прошел мимо. Открыв дверь к лестнице, ведущей в подвал Илья предупредил, что зажжет вначале лампы и только после этого позовет мальчишек. Он стал осторожно спускаться с лампой по кованой, чугунной винтовой лестнице и вскоре скрылся из виду.

— Вот так друзей и теряют, — комично и грустно сказал Николай.

Володька, до которого шутка дошла, неприлично громко для Сервизной засмеялся, а Жорик, раскрыв глаза, испуганно крикнул в темноту: «Илья Андреевич, ау, вы еще живой»?!

«Кхм», «ой», стеклянное звякание, глухой шум от удара об ящик и «Роскомнадзор», «Роскомнадзор» — целый набор звуков донесся тотчас же снизу.

— А что такое «Роскомнадзор»? — удивленно спросил Жорик.

Володька и Николай с ухмылкой переглянулись, инициативу взял на себя Николай.

— Есть люди, вся заслуга которых та, что они ничего не делают, — начал объяснять Николай, — а есть люди, которые чтобы они не делали выходит только хуже. Когда таких людей собирают в кучу — получается «Роскомнадзор».

— Ну, эй, — сказал Химик, — слово-то не ругательное, мы в начале пару раз так говорили.

— Да, — согласился Историк, — но сейчас с нами ребёнок. Ты что, хочешь чтобы он с такого возраста узнал что такое «Роскомнадзор»?

— Счастливый Жорик, — позавидовал Химик, — как безмятежно детство в царской России.

— Никогда Жорик, слышишь никогда, братишка, — положил ему руку на плечо Николай, — не произноси вслух это ужасное слово на людях.

— Гоните это слово прочь, насмехайтесь над ним, — саркастически сказал Химик.

— Хорошо, Ники, — чуть испуганно прошептал Жорик, — а когда я вырасту?

— Да хоть в телеграмме кому пиши, — великодушно разрешил Николай, — к хорошим людям «Роскомнадзор» не прилипнет.

— По бумагам, старик Чукувер наш педиатр, кстати, из здешних ингридиентов ёрша лепит, — обмолвился Историк, — каждый день ему относят пару бутылок пива и каждую неделю по бутылке «Английской горькой».

Илья Захаров стоял в центре погреба и вещал о роли кваса в жизни современной России. Выбора предмета для спича у него особого не было, поскольку квас был единственным безалкогольным напитком. Посмотреть в царском погребе, конечно, было на что. Мёдовуха, квас, спирт, коньяк, пиво, вино, включая самый первый урожай вин от Абрау-Дюрсо.

— Но на самом деле, — продолжил Историк, — винный погреб — такая синекура. Воруют от лакеев до камер-фурьеров.

— Я ни разу не видел Чукувера пьяным, — подтвердил Химик, — запашка даже не припомню.

— Думаю и он, и большинство служивых бутылки, записанные на свой счет, банально толкают, — сказал Историк. — По рублику-два в день солидная прибавка к заработку. В 1911 году царский вагон, следующий в Крым с винными припасами, сошел с рельс. Большинство разбитых бутылок оказалось пустыми. Граф Бенкендорф, гофмаршал царского двора, чуть не самовыпилился узнав о таком позоре. Рвал и метал, начал расследование, но царь-тряпка, конечно же, всех простил.

— В общем, — подытожил Химик, — мы знаем, кто крышует все хищения — от сервизов, масла для ламп и золотых мундирных пуговиц до алкоголя из царского дворца. Час расплаты настал: пузырики украденного кваса стучат в мою голову!

— А это серебряная кладовая погреба, — величаво обвел нужный закуток эффектным жестом Илья Захаров, — в ней хранится сервизы, именные жетоны на бутылки и подарочные фляжки — все из серебра. Часть из них, из-за войны, осталась дожидаться в кладовой владельцев с фронта. Еще здесь кипятильник и кувшины со специальными фильтрами для воды, применявшейся при мытье серебряной посуды.

— Так-с, вижу искомый предмет, — возбужденно произнес Историк, — а может сейчас авантюру закрутим?

— Почему? Ты клептоман что ли? — возмутился Химик.

— Расклад такой, — объяснил Историк, — чтобы добраться до погреба придется вскрывать заднюю дверь Сервизной, потом погребную и могут помешать патрули. Или через переход в дворец, но тут уже три двери надо осилить. Со стороны парадного въезда у Невского вскрывать абсолютно не вариант — там стоит караулка. Легче всего, сейчас отвлечь Илью и хапнуть по-быстрому. Даже репутацией в случае обнаружения не рискуем: так, дети просто пошалили. Я же думал фляжка большая, а она грамм на триста, изогнутая и плоская, легко влезет за голенище нашего сапога.

— И что, — скептически спросил Химик, — кого ты под танк бросишь?

— А что есть варианты? — улыбнулся Историк и с хрипотцой исполнил, — Аничковский дворец, ветер северный, Володька с Коломны, пальцы — веером.

— Это не круто, бро, — с укором сказал Химик, — пацана подставлять.

— Тебя походу сильно бесит, когда кто-то говорит, что идеальных людей не бывает, — не удержался Историк, — уронит он жалкую бутыль с квасом, делов то! Лучше уронить чем стащить, нет?

— И то, и другое плохо, — дипломатично ответил Химик, — но мы знаем почему идем на это, а он — нет. Использовать втёмную — это неправильно.

— Друже, — трогательно выговорил Историк, — есть тайны, которые убивают. Готов Володьку на такое подставить?

— Ну почему, — с тоской спросил Химик, — почему благие намерения всегда заканчиваются каким-то тривиальным злодейством?

— Потому что их пытались осуществить глупые люди, — рявкнул Историк, — а мы не такие. Слыхал что Пушкин говорил: гений и злодейство несовместимы! Соберись, тряпка!

— А что на этих именных жетонах написано, и зачем они вообще нужны? — наивно спросил Николай у Захарова.

Захаров подлез поближе к жетонам и прочитал: «Рейн, Порт, Шато».

Николай подался назад, встал поближе к Володьке и быстро шепнул ему на ухо, пока Захаров снимал жетоны с подставки и передавал на ознакомление Жорику.

— По-моему сигналу урони бутыль с квасом — все вопросы позже.

Володька ошалело вытаращился на Николая, но быстро вернул самообладание, только в глазах его поселилась угроза.

— Вот ваши высочества, раньше этикеток для качественных вин не было, потому что уродовать изящные формы сосудов божественного нектара неказистой бумажкой с названием вина, расплывающимся грубым шрифтом было невместно. И такие серебряные жетоны с названиями вин, цепляющиеся на горлышко, были отличительной чертой истинно благородных напитков, — увлеченно витийствовал Захаров.

Николай слегка выступил вперед, за левую руку Захарова, стоящего лицом к ним, якобы присматриваясь к вину, Жорик вертел жетоны в руках, справа от Ильи. Володька, обернувшись назад и примерив свой локоть к пузатой бутыли с квасом сбоку и сзади него, выдвинулся в центр композиции. Он был готов решительным действиям, смотрел угрюмо и напряженно.

Жорик, потеряв интерес к жетонам, отдал их обратно Захарову. Илья повернулся спиной, перенес вес тела на правую ногу, чуть выдвинутой вперед, чтобы вернуть жетоны на место и Николай, слегка отступив еще больше влево и нацелившись на полку с флягами, подал сигнал. Володька, с обреченным лицом, двинул назад локтем и зажмурился от страха.

— Бум! Блямс! Д-з-с-ш-ш! Ухнуло сзади Захарова и тот немедленно обернулся и вскрикнул. Жорик сделал тоже самое, но молча. Николай молнией выкинул вперед правую руку, зажал флягу, быстро наклонился и сунул к себе за голенище.

— Ахаха, сколько разговоров, а бутыль даже не разбилась, — искренне обрадовался Химик.

Володька открыл глаза и с надеждой обернулся. Пузатая бутыль кваса величественно катила по каменному полу куда подальше от этих бузотёров.