Властелин бумажек и промокашек

2

Был у Историка один пунктик — давать явлениям в качестве характеристики первую же пришедшую на ум букву, а отталкиваясь от нее слово. Н — непоседа.

Так окрестил про себя Историк с первого взгляда, теперь уже свою мамку, датскую принцессу Дагмар, в православии Марию Фёдоровну. Которая, неожиданно, сама спустилась из своей половины четвертого этажа Аничкова дворца в столовую к детям. В большинстве случаев она просто давала звонок и дети заваливалась на её половину сами.

Мария Фёдоровна нравилась всем. Принценяшка. Вся такая воздушная, в завитушечках, глазки блестящие, нрава веселого — это потом её назовут «Гневной». Ну да, в России жить — по волчьи выть.

Обед, накрытый на детской половине, в столовой, состоял из пяти блюд: суп раковый, пирожки из семги, зелень, — хм, что за зелень? — спросил несознательный Химик и Историку пришлось взять в руки меню — оказалось спаржкой с голландским соусом, жаркое с салатом и клюквенная пастила.

— Стоматология и в следующем веке будет дном, — заявил Химик, — никакой пастилы.

— Ты меня за совецку власть не агитируй, — сказал Историк, имитируя деда Щукаря — лиходеям в белых халатах я живым не дамся.

Её императорское высочество осветило и освятило своим присутствием как раз в этот момент, торжественно неся в руках какую-то бумажку.

— Приказ о повышение оклада Великому князю Николаю Александровичу в связи с успешным окончанием начальных двухгодичных курсов математики? — предположил Химик.

— Не, это сладкое вместо пастилы, — сдедуктировал Историк, — письмо папеньки с фронта. Видимо, вчера как раз после молитвы фельдъегерь доставил. Или с утра.

В целях конспирации, он с не менее пафосным криком «Мамочка!» подбежал к Марии Фёдоровне вслед за Жоржиком, но зарываться с восторженными соплями в голубые рюшечки пышного платья не стал, скромно уткнувшись в цесаревнину подмышку.

Я у мамки умный, взрослый и ответственный — говорила всем эта роскошная композиция. На Марию Фёдоровну это повлияло концентрацией эйфории в её голосе при чтении письма. Не то чтобы папка писал: вода тёплая, турок нагибаем — давайте к нам купаться, но — Карс в наших руках и Кавказская армия продолжает свое победоносное шествие плюс кучу бытовых подробностей вроде заказать колокола для болгарских деревень, теплые вещи, что фельдъегеря справляются с письмами куда быстрее его адьютантов, и как он скучает по жене и детям.

— Кстати, — вспомнил Химик, — там в Манежной подарок стоит для тебя с турецкого фронта от дяди Володи.

— Небось зверь какой-то, в жизни к нему не подойду — открестился Историк, — Владимир Александрович мог запросто подшутить над сыном брата, который в детстве его бывало поколачивал.

— Ну, — сказал Химик, — такой себе жеребец, здоровый и мохнатый. Ахтырские гусары привели после стычки с турками. Ты ему даже имени не дал еще.

— Его императорское высочество, ваш отец, послал свою фотокарточку, и я уже заказала для нее рамочку. Она будет стоять в вашей игровой комнате, что бы вы не так переживали горечь разлуки с любимым отцом. Мария Фёдоровна взяла из рук лакея небольшой желтоватый прямоугольник и Николай смог насладиться вторым признаком цивилизации. После ватерклозета, конечно.

— Папа с бородой! — восторженно завопил Жорик, тыкая на здоровяка в центре.

— Да там все с бородой, — забрюзжал Химик, — почти двести лет от Петра, а бородачи не кончаются. Это же не гигиенично.

— Напомни потом, — согласился Историк, — изобретем безопасную бритву.

— Странно, — сказал Химик, — на фото все офицеры все в белых кителях и только двое в темной форме.

— Черноморские моряки, — ответил историк, — снимок сделан рядом с Зимницкой переправой, где отряд Черноморского флота минировал акваторию и прикрывал пехоту со стороны Дуная. А на заднем плане столовая-шатер, смотри какая огромная.

— Похудел отец, — встревожился он вслух, — но выглядит бодро и решительно.

— Полгода уже на войне, — блеснула слезинка у Марии Фёдоровны, — дети, нам надо порадовать папеньку своей ответной фотографией. Ники, я велела приготовить твой парадный, лейб-гвардии Гусарского полка мундир. Жорику, новый матросский костюм — завтра нас ждет месье Левицкий в своем ателье. А сегодня после занятий, извольте написать любимому отцу как вы по нему скучаете, Никенька, обязательно напиши отцу каких успехов ты достиг в математике, и вечером я отправлю ваше совместное послание с фельдъегерем.

Николай согласно угукнул, Жорик, не отрывая глаз от фотографии, истово закивал и Великая княгиня обговорив с Радцигом способы чистки костюма, потрепала попутно Володьку, который во время исторической речи скромно наворачивал обед, по непослушным вихрам, чмокнула на прощание сыновей и умчалась на ежедневную встречу с императрицей.

— А вот интересно, что сейчас делает Менделеев? — вопросил Химик, пока Историк тщательно выводил ответное письмо папеньке на фронт. Перьевой, стальной ручкой. Тяжелой и отзывчивой на малейшее изменение скорости написания.

— Учит студентов в Императорском Санкт-Петербургском университете, — бездумно брякнул он.

— Как-то пошло, великий учёный и просто читает лекции, — обиделся Химик, — мне представляется, как он сидит на диване, огромный и взъерошенный, покуривая трубку, нетерпеливо тряся роскошной гривой волос и диктует своей секретарше метод селективный очистки нефти. Это же Менделеев! Титан физики, отец химии!

— И тесть символизма, — сбоянил Историк, — вообще-то прямо счас Дмитрий Иванович страдает.

— Страдает, — не понял Химик, — мы должны немедленно помочь гению!

— Даже не знаю, — протянул Историк, — застрелим его жену?

— Ему изменяет его жена? — встревожился Химик.

— Немного наоборот, Дмитрий Иванович рад был бы нарушить брачный статус-кво, поскольку влюбился — и без памяти, но жена не дает развода. Десяти тысяч на подкуп жены и попа у нас нет.

— Поп тут при чем? — спросил сбитый с толку Химик.

— А шесть лет после развода жениться нельзя. Неправославненько, — изогнул краешек губ Историк, — да и пассия Дмитрия Ивановича еще молода, семнадцать вроде всего, обождать надобно.

— Однако, — сказал Химик и всхрюкнул от прилива чувств, — что делать будем?

— Завидовать, — честно ответил цитатой Историк, — и вообще нас Бекетов учить будет.

'…остаюсь Вамъ, горячо любимый батюшка, безмѣрно преданъ' — дописал он и с чистой совестью попросил Александру Петровну начать объяснять ему что такое дроби.

Володька, осаждаемый уже как полчаса, пока Николай писал письмо, своей настырной мамой, с благодарностью взглянул на него. И только Жорик, выведший в начале Николаиного письма приветствие отцу и сразу удравший с занятий, беззаботно сражался на гимнастической стенке в соседней комнате с невидимыми турками.

Жорику семь лет, полноценно учить его начнут с восьми. Но и то, вторых-третьих сыновей, то есть не наследников, по традиции учили так себе. Чтоб не затеняли сына, которому суждено стать императором. Так что с кем мне конкурировать? — риторически задал вопрос Историк.

— Вот и вырос из Николая рохля, — констатировал Химик.

— Религиозный рохля-подкаблучник, — добавил Историк.

— Инфантильно-религиозный рохля-подкаблучник, — оставил за собой последнее ругательное слово Химик.

— Ну, спасибо, — протянул Историк, — низкий тебе поклонский.

После письменных занятий и 'Бледно-голубого неба' Тютчева в честь матушки (ловко тётка придумала совместить историю и литературу) настало время столиц Европы, когда АПешечка, так стал называть преподавательницу Химик, внезапно стала опрашивать Николая по германским княжествам, давным-давно канувших в лету.

— Три тысячи чертей, — пробормотал Химик в ответ на вопрос назвать столицу герцогства Тюрингия, — у Николая в башке тупо пусто.

— Не стать тебе миллионером, — саркастично заметил Историк, — но случайно, только из-за Мартина Лютера, учившегося в Эрфуртском университете, старейшем в Германии, кстати, ответ мы знаем.

— То есть Эрфурт что ли? — домыслил Химик и Историк отвесил воображаемый реверанс.

— Строго номинально уроки по пятьдесят минут, — заметил Историк, — и все четыре предмета ведет Александра Петровна. То есть счет, письмо, зачатки истории и географии. А что там Закон Божий и иностранные языки? — что говорит память реципиента, поскольку в официальной истории до английского и мистера Хиса — огромный пробел. По Закону Божьему родители подыскали Ники духовника протоиерея Н.В. Рождественского, с прицелом на преподавательство, но видимо из-за влияния Александра Второго, у которого были свои соображения, Рождественский отказался от наставничества, хотя духовником Николая оставался до самой смерти.

— Две исповеди, — сказал Химик, подумав, — две беседы за три года с духовником, больше ничего не помню. В церковь мальчик, вообще, без родителей не ходил. По французскому давала уроки, если можно так выразиться, какая-то мамкина фрейлина Апраксина. Системных знаний нет, но разговорный присутствует. О, и датский в копилочке есть — мы же каждое лето к дедульке в гости катаемся.

— Йаг ер глед фор этси диг айген кеээр бедстефа, (Рад снова тебя видеть, дорогой дедушка) — проскрежетал Химик и захохотал.

— Ужас какой, — поежился Историк, — словно наждачной бумагой по стеклу. Но в общем, не врали современники, Николай был способным к иностранным языкам. И нам придется соответствовать.

— А когда? — полюбопытствовал Химик, — мальчику девять, пора его в секцию дзюдо, бассейн и кружок юного химика записывать, как наследника.

— И чем тебе банька в подвале не нравится? — поднял брови Историк, — что за буржуазные предрассудки: раз царь, значит в роскоши жил. Папка твой на часах в шесть лет стоял в карауле и шинелькой на ночь укрывался. Но если серьезно: бассейн у Николая конечно будет, но сейчас русско-турецкая война и европейские осложнения. На это накладывается конфликт интересов: Александр Александрович из своего детства ничего хорошего не вынес и имеет по преподавателям свой взгляд. У Александра Второго другой. Но саботировать мнение царя невозможно, Даниловича он продавил, а тот подыщет Ники преподователей: Тимофея Докучаева по русскому языку и словесности, Семёна Коробкина по математике, — оба они из 2-ой Санкт-Петербургской военной гимназии, где директорствовал прежде сам Данилович.

— Кумовство какое-то, — скривился Химик.

— Далее, Данилович «найдет» протопресвитера Василия Бажанова, преподавателя по Закону Божьему — он же настоятель нашей домашней церкви на 4 этаже, удобненько, и преподавателя по истории и географии Порфирия Блоху. Его, скрепя сердце, Данилович возьмет уже из 1-ой Санкт-Петербургской военной гимназии с расчетом переманить к себе — уж больно хорош его учебник по географии, по которому училась вся Россия. Да, все эти гимназии в истории известны как кадетские корпуса, но там была реформа Милютина, просто не забивай голову. В 1878 году, как Нику стукнет десять, на следующие пять лет курс обучения станет посложнее.

— Но нам, естественно, надо пройти все ускоренно, — полувопросительно сказал Химик.

— Как папка с фронта приедет, начнем заумничать и выделяться, приучая Александра Александровича, что сыниша у него не по годам умный, — ответил Историк. — Случится это шестого февраля, если я не ошибаюсь.

— Кому и как будем открывать теорию номографии? — спросил Химик, — не факт, что простой учитель математики из кадетского корпуса поймет и оценит прикладное значение открытия, об этом мы не успели договорить, но расклад стоит прикидывать уже сейчас, пока Николай тупо кивает и делает умный вид в ответ на объяснения дробей АПешечки. Все равно заняться нечем.

— Это тебе нечем, — пожаловался Историк, — я себя многопоточным процессором чувствую. Мимику контролируй, училке кивай, рот открывай на ее вопросы, правильно отвечай. Вот так с ума и сходят. А может я уже сошел и все это галлюцинации.

— Пока ты не кричишь что вице-король Российской империи и не требуешь своего медведя все хорошо, — успокоил его Химик.

Отвечавший в этот момент на вопрос воспитательницы Николай мягко улыбнулся, задорно и мечтательно, так что Александра Петровна вдруг осознала как мелки, нелепы, несвоевременны все эти несчастные задачки перед мудростью настоящего Государя. Блеск этого знания Александра Петровна пронесет сквозь года и профессию, и когда её, уже умудренную и пожившую, первую женщину-директора Санк-Петербургской Педагогической гимназии, будут спрашивать, что ей запомнилось более всего в преподовании Николая Второго, она всегда, вспоминая эту улыбку будет отвечать: 'сияние разума Его Императорского Величества'.

— Бедненькая, — посочувствовал АПешечке Химик, — и это только ты три темы вместо одной осилил. А что будет, когда ты сдашь полсотни задачек завтра?

Александра Петровна и вправду имела слегка испуганный вид. Она уже пару раз намекала Николаю на прогулку в саду, но он, упросив отпустить Володьку с Жориком, упрямо задавал бойкие вопросы и демонстрировал нескончаемый интерес к учебе.

В конце концов, приперся даже старый сыч Данилович с нотациями дескать здоровый дух только в здоровом теле и заставил Николая пройти в игральную комнату за игрушечной копией винтовки Бердана.

— Держа дуло в правой руке, отставить приклад вправо, а дуло уклонить к низу влево так, чтобы от носка к прикладу был полный шаг расстояния и задний угол приклада нахо┐дился на линии носков, — мерно гудел Данилович, показывая оружейные приемы.

— Воспринимай это как зарядку, — утешал его Химик.

— Да я норм, — отмахивался Историк, — это не муштра, Данилович больше полчаса не уделяет упражнениям, скорее, как познавательному элементу для Великого князя, а вот в армии молодые солдаты этим по три с половиной часа в день занимаются. Зачем столько? Нерационально как-то. Лучше бы бегали по полосе препятствий. Если она вообще есть.

— Кстати, как историк скажи, правда что русская штыковая школа лучшая в мире?

— Продекламировал Историк. — Уже о второй мировой, но как тебе стихи девятнадцатилетней санинструктора Друниной — нагибаем в пол немчуру? Лично мое мнение, штыковой бой одинаково хорошо ставили что у британцев, что у немцев, что у нас. Побеждает тот, у кого больше обученных и мотивированных бойцов. И второе дело, что в окопах со штыком несильно развернуться было, бойцы ходили в траншейную атаку Первой мировой с самодельными палицами, топориками, кинжалами. Вообще, знаешь же поговорку про бога войны? Вот артиллерия и решит большинство вопросов в Первой мировой.

Данилович, закончив упражнения, в приказном порядке отправил Николая на прогулку перед вторым обедом.

— Хорошо звучит, второй обед, — умилился Химик.

— И повар — француз, — добавил Историк, — Аничкин дворец победит в борьбе за звание дома высокой культуры быта. Интересно, чем занимается наш брательник и кореш?

Вышеупомянутые джентльмены проводили время в игре марбл. Шарики, правда, были не стеклянные, а алебастровые. А то Историк все гадал: зачем у горки с песком лежала форма, в которой уютно разместились разноцветные шарики.

— В принципе тот же биллиард, — пожал плечами Химик, — глядя как пацаны вышибают шары, в расчерченном на поляне сада круге, только без кия.

— Олленгрен замечал, что время в Аничковом дворце течет однообразно, — кисло сказал Историк, — и это представь, в царском дворце. Что делают в минуты досуга крестьянские дети, только представь.

— Ага, представил, — мрачно ответил Химик, — на улице месиво из грязи и говна, для взрослых посиделок с водкой они не выросли, книг у них нет, да и читать они не умеют — так что тупо таращатся в замазанные глиной стены.

— Игры и занятия наши при досуге состояли в том, что летом или мы бегали друг за другом, стараясь обогнать один другого, или играли в лошадки, либо в чиж, купались в пруду, кто не умел плавать — у берега удили карасей. Бегали в начале весны на поле за диким чесноком среди всходов зелени или щавелем на лужайках либо в вершинах, где косят траву, а в сады за пупырями. Занимались торговлею, воображая себя купцами, а товаром считали разноцветные красные или синие камышки, кремешки, нарванный на поле дикий чеснок, желтые, синие и др. цветочки. — Веселуха, одним словом, — заключил Историк, — это из вспоминаний начала семидесятых, настоятеля Воскресенского собора г. Вятки. Был он из бедной семьи и жил как все крестьяне.

— Состояние перманентной деградации, — согласился Химик, — с одной стороны народовольцы эту стену отупления ничем не смогли прошибить, с другой — правительство производительность труда никак не могло поднять по той же причине.

— И поскольку единственным бесплатным взрослым развлечением был секс, несмотря на ужасающую смертность, Россиюшка воспроизводилась быстрее прочих и попала в мальтузианскую ловушку, — добавил Историк.

— Не, — сказал Химик, — про это я уже не знаю: я радио сделаю в рамках борьбы против отупления, а ты образовательным научпопом займись.

— Будет и у нас чай с калачом, — пообещал Историк, отчего сделалось ему легко и радостно от такого трудного зарока, словно и был шанс убежать далеко-далеко отсюда без всяких обетов и хитроумствований.

— Эге-ге-гей, — закричал он во всю, наверно следовало сказать ивановскую — но теперь точно романовскую, — Сарынь на кичку! Монжуа и Сен-Дени! Урааа!

Ярко-синий шар вонзился в последний красный, выбил его за круг и тотчас, словно ожидая только этого, бледный круг солнца закатился за горизонт и у ворот дворца появился ламповщик. Игра была закончена — наступало время вечерних посиделок.

— Широкий прямоугольник главного здания возносится террасою, обставленною балюстрадою. Внизу пять входов и еще один отдельно в нашу ложу. Выступ главного входа декорирован прилично и в высшей степени изящно. В трех больших открытых арках его помещены статуи — это скульптурная композиция 'Искусство' — две женские фигуры с лирой и маскаронами, одна из них — муза комедии Талия, а по сторонам арок, с боков — группы атлантид. Под атлантидами закругленные фронтоны с группами детей, держащих Санкт-Петербургский городской герб.

— Ничего себе маманька, — слушал Марию Фёдоровну и офигевал Историк, — она же профессиональный филер, все так подробно осмотреть.

— Я до сих пор не понимаю о чем она, — с некоторым раздражением сказал Химик.

Они сидели в Малиновом Кабинете Великой княгини втроем с Жориком, маленькой Ксенией и лопали десерт: вкуснейшее мороженое из серебряной вазочки в виде чаши, опирающейся на лист. Да, каждый из своей вазочки, при взгляде на которые Химик восторженно ляпнул: 'Дом Романовых — форева!'.

— Цирк Чинизелли, — объяснил историк, — это здание на углу следующего за Аничковым — Семионовском мосту (современники знают его как Белинский) по Фонтанке, там воздвигли по проекту архитектора Канелли самый большой цирк в Европе. Первое выступление состоится 26 декабря этого года. Мамка решила проехать мимо и посмотреть как идет строительство.

— Конелли, Чинзанелли, — пробормотал Химик, сосредотачиваясь на ощущениях от мороженого, — нас и тут неплохо кормят.

— Говорят особо роскошно была отделана царская ложа, — рассказывал Историк, облизывая ложку, мягко улыбаясь маменьке и посылая лучи добра в ее сторону, — золото, бархат, ковры, лепнина. Архитектор пришел к успеху — Александр Второй послал ему бриллиантовый перстень.

— Ники, тьюе бьен фэё, мэдам Олэнгхрён, парле де вотхр персевехроз дон ля метхрис де математик, — внезапно пропела на эльфийском какую-то тарабарщину улыбаясь Мария Фёдоровна.

— Вот ведь… Йожин-Божин! — запаниковал Химик, — только мороженым не подавись, она говорит дескать ты молодец, АПешка доложила что ты принял тройную дозу математики, скажи ей в ответ, что она слишком добра: 'Си бон пуар ма'.

Историк повиновался и речевой рефлекс на французский не подвел. Фраза получилась такой же эльфийской.

— Ники э тхре бун, — пропищал Жорик, вымазанным в морожке ртом, и был награжден царственным трепанием за щечку.

— Я думаю, в тот момент, когда наш папа и дед, наши дяди и славные солдаты защищают православные народы от поругания и разора, мы должны быть достойны своей фамилии поведением и учёбой. — Здесь Историк чуть подпустил в голос пафоса, — это самое малое что мы можем.

— Так себе спич, — скептически отнесся Химик, но был посрамлен, в этом веке такими вещами не врали.

— Ох, Ники, ты так быстро взрослеешь — вздохнула Мария Фёдоровна и лукаво пожаловалась, — скоро без разрешения начнешь театры посещать.

— Ага, жди, — скривился мысленно Историк для Химика, — лет до двадцати.

Этот момент выбрала Ксения, чтобы заявить о себе. Царственная сестра, развалилась на соседнем стуле, рот ее был вымазан кашкой, что торопливо стирала няньяка белоснежным платком, голубые глазенки уставились на морожку, но поскольку телекинез не входил в родовой бонус Романовых, а два года слишком мало для осмысленного высказывания своих явных желаний вслух, принцесса лишь бессмысленно вытягивала шею и наконец захныкала.

Ситуацию спас Типа. Этот белый, толстый английский бульдожка, после смерти своего предшественника черного пуделя Кинг Чарльза, был взят к дому и быстро стал любимцем Марии Фёдоровны. Типа забеспокоился, встал на задние лапы и начал толкать Ксению своим носом, пытаясь успокоить ребенка, отчего принцесса, позабыв про мороженое, засмеялась и стала выкручивать ему свисающее ухо.

— Режим Хатико включен, — прокомментировал Химик.

— Богданов Модест Николаевич, — пробормотал Историк, — вот кто реально способен включить и режим Хатико, и режим Джульбарса, и режим Барри. Он доцент зоологии Императорского Санкт-Петербургского университета с 1878 года, основатель первой кинологической и первой птицеводческих организаций в России. В следующем году приедет из Европы, где находился с научной миссией. Вот кто нам бы инкубаторы запилил и собачек служебных создал, если бы не чертов туберкулез.

— Маменька, — Жорик, покончив с мороженым, был настроен высокохудожественно, — дозвольте остаться на вечернее музицирование?

По громадному ковру светлого колера, шурша длиннющий юбкой, мимо скульптуры пушкинской Татьяны работы Изобелли, Великая княгиня подошла к фортепиано и подозвала Николая.

— Ники, я сыграю твоего любимого Булахова.

Историк бы вспотел, но вместо страха почувствовал радость. Играть он не особо умел, уроки фортепиано у Великого князя начнутся лет с четырнадцати, но был заядлым меломаном и не стеснялся подтягивать любой понравившийся мотив. Да и кто не любит петь в детском возрасте и воображать себя звездой местного трактира в девятнадцатом веке?

— Гори, гори моя звезда\Звезда любви-и-и, приветная, — начал он дрожащим голоском.

— Ахаха, великолепный творческий вечер, — потешался Химик, — под конец ты разошелся, и я все гадал: кто из тебя вырвется Высоцкий или Лепс.

— А чего, я могу, — подбоченился Историк и спел для Химика: 'То-о-олько, гематома на скуле\ от удара топоро-о-ом'.

— Лепс рвет струны на своей гитаре, — оценил Химик, — и ладит из них гарроту для тебя.

— Но я же только что расширил его аудиторию, — попытался возразить Историк.

— Да, но ты сделал это без уважения, — строго ответил Химик.

— Хорошо, — уныло сказал Историк, — как же важно быть серьезным. Вот сказал и озарило: я мог бы спасти Оскара Уайльда, напомнишь мне лет через пятнадцать?

— Не знаю кто этот славный джентльмен и отчего его спасать, но мы же плохишей не спасаем? Только в фильмах, для карьеры спасателей неважна биография клиента!

— Гениальный человечище, — искренне выдал Историк, — только тролил много и без уважения относился к британским ценностям. Заднескамеичничал при двоих живых детях и право государство на вмешательство в свою жизнь не признавал.

— Ну, — сказал Химик после долгой паузы, за время которой они дошли до Манежной, — главное, что не депутат Госдумы, спасем!

На месте бывшего Манежа Аничкова дворца, во время современнности, размещались СДЮШОР номер два, театр кукол и школа танцев. И это правильно, дети не кони — влезет больше. На самом деле Аничков Манеж был зданием вместительным, двухэтажным с большим двориком. На гравюре от 1870 года видно как 12-ый гренадерский Астраханский полк во время парада поместился там полностью.

Генерал Данилович стоял у арки входа в Манеж печально и величественно, словно пингвинопитек на сцене конференц-зала отеля Санкт-Петербург во время известного научно-популярного форума.

— А куда он денется, — буркнул Историк, — навернется Ники без него с лошадки и поедет генерал в Сибирь на орехозаготовки.

— Из того что я знаю, — успокоил Химик, — лошадка у Николая смирная, зовут Флора, а объезжать свирепый подарок твоего дяди будет какой-то умелец из конвоя. И для начала его кастрируют. Жеребца в смысле.

— Ничего не знаю про лошадей, — пробормотал Историк, — но по мнению специалистов лучшие кавалерийские части были в русской императорской армии. Однако, вот беда, подготовлены они были не для современной войны, в которой кавалерия просто мобильные пехотинцы. Атаки конным сомкнутым строем, владение холодным оружием, даже различные каскадерские трюки на полном скаку — все эти дисциплины учили блестяще. В «Записках кирасира» Владимир Трубецкой вспоминает, что в их полку было два чемпиона Европы. С другой стороны огневая мощь кавалерийского полка — это две стрелковые роты. У пехотинца боеприпас 180 — 200 патронов, у кавалериста — 40 патронов. Сорок, Карл! В русской кавалерийской дивизии — 12 орудий, в немецкой пехотной — 72. Вот и могли русские кавалерийские части успешно воевать только с австрийцами, у которых были похожие проблемы. Германские кавалеристы боя не принимали отходя и наводя наших кавалеристов на свои пехотные части.

— Спасибо за исторический экскурс, — поблагодарил Химик, — если ты от страха так словоохотлив, то расслабься, на этой кобыле ты уже два года ездишь. Я даже не стану говорить банальные вещи вроде — ты знаешь три способа держать поводья: английский, немецкий, французский. Тело вспомнит само, автоматически.

Звероватый бородач (твой кучер Афиноген Захаров, — прошелестел Химик) подвел с поклоном к Николаю изящную, черную, с длинной шеей и мощными мышцами красотку, по-другому не скажешь, с умными глазами, которая первым делом начала, наклонив голову, исследовательно тыкаться по карманам Николая.

— Русская верховая, — сказал Химик, — лошадь, знающая себе цену и с чувством собственного достоинства. Все, умолкаю, просто расслабься и все само собой пойдет.

— Так, оба повода в левую руку, правой рукой беремся за заднюю луку, подняться на левом стремени, перенести правую руку на переднюю луку в тот момент, когда правая нога заносится через круп лошади, и упасть на седло, — победно закончил Историк.

— Сев в седло, не следует держать лошадь на месте, но тотчас надо тронуть ее вперед, — напомнил было Химик, но Историк уже ушел в дубле, сделал полувольт, вольт, контрвольт и закончил восьмеркой.

— Николай был отличным наездником с детства, ты оказался прав, все пошло само собой, — обрадовано сказал Историк, вытаскивая морковку для Флоры из кармана. — Вспоминается даже фото двух старших дочерей Николая Второго: Ольги и Татьяны которые амазонками принимали парад своих подшефных кавалерийских полков в 1913 году: Вознесенского и Елисаветградского. Но, видимо, из-за жены и больного сына Николай пересел на автомобили.

— Да и ноги устают прилично, — прокомментировал Химик, — выражение кавалерийская походка в обиходе не зря, ляжки раздаются при постоянных упражнениях. Ну и что хорошего в растяжении тазобедренного сустава?

— Ничего, — согласился Историк, — но коняша просто прелесть. И он потрепал Флору за шею.

— Я только пройдусь по парку и сразу вернусь, Григорий Григорьевич, прошу Вас не волнуйтесь, — поставил он в известность Даниловича и коротким шагом направил кобылу в ворота.

Володька стоял у турника в южной части парка, разминаясь перед подходом. Подъезжавшего Николая, что заканчивал свой круг по парку, он видел и даже показал издалека тайный знак скрещенными пальцами, означавший на их тайном, ребяческом языке жестов, что-то вроде — круть.

— Володь, — произнес Николай подъехав, — ты где Жорика потерял?

— Он от цесаревны, Вашей матушки чуть позже тебя вернулся в игральную, пылая жаждой знания, — чуть насмешливо сказал Володя, — и пристал к моей матушке, требуя секрета как быстро выучиться. Что это на тебя нашло Ники: Данилович покусал ночью, а ты Жорика?

— Вежество и знания, увы, не заразны, — с горечью признался Николай, — мой метод — творческий сон. Молюсь Сергию Радонежскому, а ночью сон как задачку решить снится.

— Че, правда? — загорелся Володька.

— Ты осторожнее с православными, — запаниковал Химик, — они и через два века шуток не понимают: сначала человек — потом кинотеатр.

— Правда, Володька, только что бы правильно задачку святому доложить, надо в её условия сначала все-таки вникнуть, — объяснил Николай и сразу перевел скользкую тему, — матушка твоя решила уже куда ты идешь дальше учиться?

— Все мужчины военные в нашей семье, — пожал плечами Володька, — или в Первую Санкт-Петербургскую военную гимназию или во Вторую.

— Ты же понимаешь как там строго с дисциплиной, — спросил Николай, — на минуту опоздаешь, отправят домой. После прихода в корпус кадетов собирают в зале и смотрят чистые ли ногти, шея, уши. Могут заставить снять сапоги и посмотреть насколько грязные ноги. Про карцер не знаю, но за чрезвычайные проступки сорвут погоны.

Володька уныло кивнул. Да уж, какой контраст с Аничковым дворцом, где грязные ногти проверит лакей или личная служанка и сделает это вежливо, без оглашения результатов перед строем кадетов.

— А и впрямь, где наш кореш будет учиться точно? — полюбопытствовал Химик.

— Реально не знаю, — ответил Историк, — но могу включить мистера Холмса.

— В мире, где нет Холмса, есть примерно восемь кандидатов на Мориарти, — сострил Химик.

— Раунд! — признал Историк, — но, мне кажется, все очевидно. Володька, как безлошадный, будет учиться в ближайшем по расстоянии корпусу, если только они не оба расположены близко от дворца. До 1863 года далеко было до обоих кадетских корпусов. Второй корпус находится на реке Ждановка километрах в четырех от нас. Первый находился во дворце Меншикова примерно так же далёко, но потом на его место посадили Павловское военное училище. Это происходило в то время когда корпуса заменяли военными гимназиями. Первый корпус на тринадцать лет перевели на место военного училища в дом графа Воронцова у Обухова моста на реке Фонтанка, в нескольких кварталах от нас на север.

— Володька будет жить во дворце, пока АПешка доучивает Жоржика, но ходить учиться в корпус, а ведь это наша единственная пока боевая единица, — задумался Химик, — ее ценность упадет больше чем наполовину.

Будем ковать железо пока горячо решил Историк.

— Я ничего не обещаю, Володь, но когда приедет отец, я буду просить его разрешения привлечь к моему совместному обучению несколько самых умных и преданных гимназистов России из всех сословий. И, конечно, я рассчитываю на тебя тоже.

Володька еще не верил, но в его глазах расцветал огонёк надежды.

— Только не думай, Ники, что я боюсь, — сказал он, — просто без вас обучение будет… Он запнулся, подбирая слова, но Николай отлично его понял.

— Так уныло, — подсказал Великий князь и согласно дернул уголками губ, — вот и договорились, Володь. На чё забьемся — я больше подтянусь?

— Да ни в жизнь, — осмелел Володька, — на твою чёрную клавишу от фортепиано.

Оный осколок благолепия от роскошного инструмента рук Карла Шрёдера Ники спер во время ремонта, проходя мимо приглашенного мастера, улучив момент, когда тот отвернулся. С тех пор прошел год, но Николаю до сих пор было стыдно за свой поступок.

— Жди, — согласно бросил Николай и тронул поводья, — я только Флору в Манежную отведу. Проиграешь — с тебя задание.

Эти примитивные масляные лампы, боже, какой же от них духан, — морщился Химик, когда Николай шел в свои комнаты на третьем этаже, — когда дворец электрофицируют? Чувствую себя Алладином.

— И это очень странно, — отвечал Историк, — тело у нас на двоих одно, а запахи мы идентифицируем по-разному. Для меня это приятное амбрэ из терпкого запаха смородины, благородного жасмина и свежей нотки мяты. Разумеется, я шучу, но касаемо духана: лучше надышаться конопляным маслом чем парами керосина, не находишь?

И Историк мысленно подмигнул Химику.

— Раскрыта тайна пофигизма Николая Второго! — анонсировал Химик, — он слишком много дышал в детстве парами конопляного масла.

— Жаль, что я не могу ничем в тебя кинуть, — притворно огорчился Историк, открывая свою комнату, — но ты должен был разобраться, что масло все-таки растительное, хотя и с добавками.

— А еще от них жара, — капризно сказал Химик, — так и хочется схватить лакея за руку и потребовать прекратить майнить биткойны на царские деньги.

— Эге, батенька, да вы уже надышались, — шутливо встревожился Историк, усаживаясь за стол перед окном, — а до электрофикации Аничкова дворца еще восемь с половиной лет. Причем сами работы будут длиться несколько лет.

— Ох, Ма-а-ать драконов, — грустно сказал Химик, — а ведь в России первой в Европе электрофицировали какой-то город, как мне давным-давно читали на лекции.

— Справедливости ради, укажем, что в городе, возникшим как царская резиденция, я про город Пушкин, построить электростанцию с водонапорной башней было легче остальных, как мне кажется, — отметил Историк, — в электрофикации я не специалист, но с основными вехами и личностями, в общем, ознакомлен. Будем составлять ГОЭЛРО сейчас или займемся матикой?

— А кто ГОЭЛРО составлял и сколько ему сейчас лет, ты знаешь? — наивно спросил Химик.

— Семь, — сказал Историк, — демонстративно переворачивая страницу сборника задач, — и это ответ на первую задачку. ГОЭЛРО писала целая комиссия: кого-то из них расстреляли, кого-то сослали, так что и следа не найти, кто-то тупо партийный работник, а не электротехник. Но за главную тройку инженеров-энергетиков, они практически наши ровесники, я знаю и попозже мы об этом поговорим.

— Кстати, — оживился Химик, — а мы расстреливать будем?

— Конечно, — поднял воображаемые брови Историк, — и начнем с химиков, если они не замолчат.

— Ты не понимаешь, — начал жаловаться Химик, — с номографией мне пока не развернуться, с концертами под фортепиано я не выступаю, сижу тупень-тупенем — где моя лаборатория, газохроматограф, лазерно-искровой спектрометр?

— Рабынь и вино еще в заявочке черкани, — хладнокровно посоветовал Историк, — по крайней мере, шансов на их получение у папеньки будет больше. Думаю, если ты прямо сейчас начнешь думать над промышленным синтезом, хотя бы, аспирина — пользы будет намного больше. Для начала сформулируй техзадание.

Химик обиженно замолчал и Историк смог не отвлекаясь, приняться за задачки.