Винг

Глава двадцать третья. Власть железа

Эдвард очнулся от каменного сна в знакомой комнате в доме Тиграна и сразу понял: что-то не так, как раньше. Через секунду осенило: под повязкой глазница не пуста больше, выбитый глаз снова на месте. Нестерпимо захотелось потрогать его, ощупать. Эдвард попытался поднять левую, целую руку, но только дернулся. Тело будто ужалили тысячи иголок, и он не сдержал стона.

Над ним склонилось смуглое доброе лицо Кнарик, она что-то произнесла по-армянски, мягкая рука погладила его по щеке. Он понял, что двигаться пока нельзя. Шаги ее прошелестели к выходу.

— Тигран, Тигран! — гортанно послышалось за дверью, и опять непонятно, по-своему.

Через несколько секунд старик вошел в комнату:

— Очнулся? Молодец! Как себя чувствуешь? — взял сакса за левое запястье, нащупал пульс.

— Больно двигаться… — шепотом ответил Эдвард.

— Ну, это-то неудивительно, швы еще свежие. Дня два тяжело будет, потерпи, не шевелись. Если все пойдет, как я рассчитываю, через недельку попробуем встать. Горшки за тобой выносить не надо, у тебя там трубки воткнуты, не стесняйся, пруди под себя, все стечет, куда надо.

— Сейчас Ноэми пришлю, пока ты без памяти лежал, она сама не своя ходила, волнуется. Не болтай с ней, тебе рано шевелить даже языком! Спи побольше. Если что понадобится, или заболит сильно — позовешь.

Ноэми впорхнула в комнату со счастливым лицом:

— Тигран сказал, милый, что все в порядке! Скоро ты встанешь на ноги!

Эдвард прошептал:

— Ты видела меня? Мне приделали эту… машину?!

— Нет! Ты же весь в бинтах… — испуганно пролепетала Ноэми, — принесли спящего, на кровать клали, видела — руки, ноги на месте, никакой машины! Ой, тебе ведь нельзя разговаривать, Тигран не велел!

Юноша облегченно вздохнул. Он почему-то представлял себе машину злым пауком, усевшимся на плечах человека и заставляющим его выполнять ужасные приказы. Он не чувствовал на теле ничего постороннего, немного успокоился и потихоньку погрузился в сон.

Дня три он просыпался лишь изредка и ненадолго, чтобы поесть, попить и снова уснуть. Видимо, среди лекарств, которыми пичкал Тигран, было и снотворное. Рядом постоянно дежурили женщины: Ноэми, Кнарик или старая экономка. По инструкции при пробуждении юноши они сразу звали лекаря.

Наконец, настало утро, когда Эдвард очнулся с совершенно ясной головой, надо думать, сонное зелье отменили. Шевельнулся для пробы, боли почти не было. То есть она, конечно, еще была, но, как бы спящая, не злая, чувствовалось, резкое движение может разбудить ее, а осторожное — пожалуй, нет.

Он полежал несколько минут, просто наслаждаясь почти забытым ощущением жизни без страданий. Сквозь занавески на окнах пробивались розовые лучи солнца, он уже в первый день заметил, что восход — там. Рядом на табуретке отрывисто и немелодично всхрапывала старуха — экономка. Будить ее не хотелось, незачем.

Эдвард попробовал пошевелить ногами, они, как и прежде, не двигались. Правая рука тоже не слушалась.

— Что же это старик говорил: "встанешь через неделю"? На что встану? — горестно подумал сакс.

Немного оттянул левой рукой повязку с глаза, прищурил другой, природный — темно. И новый глаз не видел ничего.

Когда через полчаса Тигран вкатил в комнату столик на колесах, накрытый белой тканью, и разбудил старуху, юноша лежал мрачнее тучи.

Старуха встала, со вкусом зевнула, показав желтые, но здоровые зубы и, видимо, спросила по-своему, что приготовить на завтрак. Тигран с трудом выяснил у сумрачного сакса, что бы он хотел пожевать, и поручил экономке передать всем, чтобы в комнату никто не входил, пока он не разрешит.

Приставил столик к изголовью кровати:

— Спать больше не хочешь? А почему такой грустный? Болит где-нибудь?

— Не болит, — уставившись в одну точку на потолке, коротко ответил Эдвард.

— А не болит, так нечего и кукситься! Сейчас проверим, как у тебя дела идут.

— Никак не идут! Ни руки, ни ног не чувствую, что их проверять?

Старик затрясся от смеха:

— Ну, развеселил! Кто ж греется у неразожженного костра? Сейчас запустим машину, заговоришь по-другому.

Сакс опасливо покосился на столик, кивнул на него:

— Это она? Тут, под покрывалом…

Тигран удивленно поднял брови:

— Она на тебе, твоя машина, а здесь приборы для ее проверки, — он стянул простыню со столика. Там блестели стеклом и сталью совершенно непонятные предметы.

Сакс таких никогда не видал, но сейчас они даже не привлекли его внимания:

— Как на мне, почему я не вижу?! — он левой рукой охлопал себя по груди, животу.

Старик перехватил руку:

— Не стучи, сейчас увидишь, не нервничай!

Он откинул одеяло, укрывавшее Эдварда. Тот как гусь вытянул шею, всматриваясь в себя — человеческая, несомненно, фигура на кровати, правда, вся забинтованная.

Тигран ножницами разрезал повязку на груди юноши. Из-под марли тускло блеснул металл:

— Ладно, не трясись, парень, привыкай, это ведь не очень надолго. Года полтора- два так походишь, а нервы в ногах и руке прорастут, отключим и снимем машину. Опять станешь обычным рыцарем, снова можно будет тебя калечить. Ну, ты же обещал держать себя в руках! Спокойнее! И не молись, лежи смирно, успеешь покаяться своему Господу, а то всю картину мне смажешь эмоциями!

На стальной пластине на груди виднелись слева, ближе к подмышке, ряды маленьких отверстий и выступов.

Старик протянул от столика к саксу жгут гибких, как тетива из оленьих сухожилий, шнуров, концы их заканчивались тупыми иглами, и начал вставлять их по одной в отверстия в грудной пластине.

При этом он непонятно бормотал, будто читал заклинания:

— Так… Синий Ж4, голубой полосатый Ф1… Сейчас мы тебя прозвоним, программу загрузим… Тест-пробу запишем…

Эдвард от ужаса закрыл глаза и несмотря на запрет читал про себя "Отче наш":

— Pater noster, qui est…

Старик тряхнул его за плечо:

— Ты готов? Кончил дрожать? Мне надо, чтоб ты соображал, а то приложишь мне со всей машинной дури, и прощай тогда медицина.

— Ну, если он меня опасается… — подумал сакс, — значит, я не совсем в его власти!

— Ну, поехали! Не смей ничем шевелить, без моей команды — ни-ни, понял? — Старик на столике чем-то защелкал. Вначале ничего не изменилось, но через несколько мгновений перед слепым глазом сакса замаячила алая светящаяся сетка, как бы ажурная раскаленная решетка на окне, распахнутом в темноту ночи.

— Вижу!.. — прошептал он.

Тигран резко обернулся к нему:

— А? Что?!

— Решетку, красную… Зачем она?..

— Чтобы мозги не убежали! Лежи молча, настройку сбиваешь… Ага! Вот!

С краю решетки замелькали маленькие буквы, многие Эдвард, учившийся грамоте у монахов, знал, но они складывались в такие слова, что язык вывихнуть можно, английские, вроде бы, но никак не понять…

— Цель!

— Что? — не понял лекарь.

— В глазу написано: "Цель".

— А-а… Потерпи, немного осталось. — Тигран опять чем-то щелкнул, решетка плавно погасла. — Так, давай, повязку снимем…

Он осторожно оттянул ткань и резанул ножницами, склонился над изголовьем:

— Смотри сюда… хорошо… теперь туда… — он водил пальцем перед лицом сакса, и тот внезапно осознал: он смотрит на мир двумя глазами.

— Тигран! Дорогой мой, я вижу правым глазом! Здорово! Ох, как я тебе благодарен!

— То ли еще будет… Так! Проверим трансфокатор, закрой левый глаз. Да не правый, а левый!.. Смотри на дверь. Накат! — старик что-то крутанул на столике.

Проолифленные до янтарного цвета доски двери рывком прыгнули вплотную к лицу Эдварда, один сучок занял все поле зрения, он испуганно открыл природный глаз:

— Ой! — мгновенно все вернулось к норме. — Что это было?!

Тигран добро улыбнулся:

— Да если вдалеке что разглядеть поподробнее, или, к примеру, прицелиться поточней. Снаружи-то глаз, как глаз, моргает себе… Он и в темноте хорошо видит.

— А под повязкой ничего и не видел!

— Умник ты, сэр рыцарь… И что ж можно увидеть под повязкой? Повязку?

Эдвард повеселел, страхи немного отступили, действительность оказывалась вроде бы не такой ужасной.

Тигран выключил новый глаз, и он опять ослеп. Сказал, что еще не все зажило в раненой глазнице, и долго пока его нагружать не стоило.

Теперь пришла очередь руки и ног. Лекарь по очереди включал их для проверки функций, и они, к изумлению сакса, действовали. По команде старика Эдвард потихоньку поднимал забинтованные конечности, сгибал, отводил в стороны… Все получалось.

Лекарь только повторял:

— Так… Плавнее, плавнее… Не резко… Отлично!

Наконец закончили. Тигран отсоединил провода и сложил руки на груди под седой бородой:

— Все в порядке, малыш! Несколько дней еще полежишь, подживет окончательно, перейдешь на автономное питание, и вперед!

— Конечно, надо будет потренироваться, овладеть новым телом, неуклюжесть нам ни к чему. Бинты снимем дней через пять, и попробуем встать. Рефлексы в норме, синапсы на месте, мышечный тонус… Ну, какой тонус может быть у-у… у баллисты, например? Не веришь? Ну, поверишь, как попробуешь!

Пять дней сакс сгорал от нетерпения, ему так надоело лежать. Да и судьба Алана тревожила душу. А вдруг проклятый барон не захочет ждать, пока в ловушку залетят все пташки?

Ноэми пыталась успокоить юношу, но ее мягкие утешения раздражали его, он отмалчивался, не хотел нагрубить ей сгоряча. Ну что эти бабы понимают в мужской дружбе?!

Наконец, настало утро великого дня. Эдвард еле впихнул в себя завтрак. Не верилось, что он сразу так вот встанет и пойдет, здоровый, как раньше.

Тигран пришел после завтрака веселый, принес небольшой сундучок. За ним старик-слуга вкатил знакомый столик.

Лекарь вежливо выставил Ноэми за дверь:

— Леди не положено смотреть на джентльмена без штанов, кроме случаев, соответствующих этикету.

— Ну, дорогой, поехали! — в руках лекаря засверкали ножницы, заскрипели разрезаемые бинты.

Рыцарь, оторопев, смотрел, как обнажается его тело. Его?! Его тело раньше не имело стальных, сверкающих ног, белой как из мрамора, правой руки, выросшей из металлического предплечья. А грудь! Тоже стальная… Кое-где меж блеска полировки жалобно бледнела плоть, ее было так мало, так ничтожно мало, и так много чужой холодной стали. Низ живота с мужскими признаками одиноким живым островком ютился среди зеркальных пластин. Да левая рука от локтя своя, знакомая. Так вот какая эта машина!.. Не пауком она уселась на плечи, хуже, он сам стал машиной.

Эдвард закусил губу и резко отвернулся к стене.

Тигран позвенел ножницами по узловатому суставу на стальной ноге: — Тук-тук! Сэр рыцарь, что опять приуныл? Тебе же не привыкать залезать в железную скорлупу.

— Я мог снять ее, когда хотел! — в стенку процедил Эдвард.

— Что значит, "когда хотел"? В бою, что ли? Не мог… Когда надо, терпел и не жаловался. Потерпи и сейчас. Пройдет год, другой, нервы восстановятся, и снимем железо. Что, годами валяться в постели, разрабатывать вялые мышцы гирями — веселее? А Алан? Кто спасет его? Бери-ка себя в руки, парень!

— А Ноэми? Она меня увидит такого, неживого… Испугается…

— Штаны наденешь! Дурень ты, однако, благородный сэр, не знаешь силы женской любви! — Старик засмеялся. — Даже если бы из железного ящика смотрел бы на нее один твой глаз, и звучал твой голос, Ноэми не испугалась бы, не перестала любить. Фу, какой глупый, совсем мальчишка…

— Ладно, переживать некогда, — Тигран открыл сундучок или большую шкатулку. — Тут твоя, если не вся жизнь, то сила — наверняка.

Он взял со стола цилиндрик чуть толще большого пальца руки, чуть длиннее среднего. Щелкнул чем-то на стальной груди Эдварда. Тот скосил глаз. Там распахнулась маленькая дверца. Стало совсем страшно: вот как вынет сейчас лекарь сердце!

Но старик сунул цилиндрик в отверстие и захлопнул дверцу:

— Вот так будешь менять батарею. По-другому ее не вставишь, не влезет. Хватит на месяц, может, чуть дольше, смотря, как напрягаться будешь. Упаси Бог уронить ее в воду! Она может вскипятить небольшой пруд, если замкнет. Ну, что? Включаю?

Эдвард облизал пересохшие губы:

— Страшно… — закрыл глаза, — давайте…

Старик ткнул пальцем в стальную грудь, что-то нажал:

— Смотри и учись!

Перед новым глазом замаячила знакомая красная сетка, пропала.

Тигран показывал:

— Включаем это, потом это. Все под твою левую сделано. На ночь вырубать будешь, нечего батарею во сне зря истощать. Нужно, чтобы ты научился быстро все запускать, а то, мало ли, тревога там, или неожиданность какая.

— Команды смены режимов вводишь шепотом, кодом, буквы такие, цифры там, выучить надо, не дай Бог, перепутаешь, да руку пожмешь кому-нибудь в полную силу. Сейчас я выставил мощность минимальную, чуть больше средней человеческой. Ну, вставай! — старик похлопал по гладкому стальному плечу, — не бойся — ты же машиной управлять будешь, не она тобой. В суставах у нее стальные мышцы, они сильные, но умные. Машина чувствует, какое движение ты хочешь совершить, и вот…

Эдвард, как зачарованный, согнул ногу, другую, повернулся, сел на постели.

— Молодец! — похвалил Тигран. — Теперь поднимайся, только не резко…

Эдвард оперся руками, подался вперед и выпрямился во весь рост. Шагнул, остановился:

— Странно, чувствую пол ногами, но как-то не так, будто чужие они.

— Ничего странного, твои нервы не работают, а у машины они другие, к ним привыкнуть надо. Сейчас немного сигнал усилим… — он коснулся грудной пластины. — Так лучше?

— Как щекотка в спине, — Эдвард испуганно улыбнулся, — вот, прошло, теперь хорошо.

— Потопай чуть-чуть! Порядок, привыкнешь! Надо учиться управлять машиной… А времени так мало у нас…

Глава двадцать четвертая. Кто он теперь?

Две недели Эдвард осваивал премудрости управления новым железным телом. Самым сложным оказалось овладеть верховой ездой. До ранения — прекрасный наездник, теперь молодой рыцарь стал неумелым дилетантом. Он не чувствовал лошадь, она не чувствовала его. Помог старый слуга Тиграна, когда-то служивший в Киликийском войске, — съездил в Бетлис, купил за большие деньги опытного рыцарского боевого коня, привычного к тяжести железа на спине, Бог весть, откуда он попал на озеро Ван. С мощным добродушным мерином дела потихоньку двинулись на лад.

С оружием дело обстояло лучше. Реакцией сакс всегда обладал отменной, а новая правая рука подчинялась приказам головы даже быстрее настоящей. Старый киликиец в фехтовании с Эдвардом не имел никаких шансов на победу, а когда тот включил дополнительную мощность и пару раз вышиб саблю у партнера, отбив ему заодно руки, старик язвительно посоветовал рыцарю поймать в горах медведя поматерее и рубиться с ним.

Стрельба из лука тоже заладилась почти сразу. Если цель находилась на расстоянии выстрела, Эдвард исправно ее поражал. Он понемногу привык, что в глазу по желанию появляется сетка, а цифры указывают расстояние, скорость и направление движения цели, дают точку прицеливания с нужным упреждением, с учетом сноса по ветру.

В общем, с технической точки зрения был порядок.

А вот с моральной — наоборот.

Первая сложность — Ноэми! В верхней одежде, скрывающей металл на теле, Эдвард был просто рыцарем, и красивым, надо сказать, но стоило присмотреться, и выдавали глаз и рука.

Тигран сказал, что внутри новой кисти сталь, а внешний эластичный материал не имеет названия на теперешнем языке. Прочней железа, не боится огня, холода, чувствует все, как живая кожа, вот только окрашивается плохо, поэтому и оставлен белым. И он порекомендовал саксу средство от любопытных глаз — носить перчатку.

Да только Эдвард не сообразил спрятать обновку и от Ноэми.

Встав впервые с одра болезни и встретившись с любимой, он сразу заметил ее взгляд, будто прилипший к белоснежной руке. Девушка постаралась справиться с собой: отвела глаза, заговорила оживленно, хоть и не совсем впопад, и теперь уже старательно не смотрела в сторону страшной кисти.

И новый глаз ей не понравился. Эдварду она ничего не сказала, но через пару дней Кнарик сообщила ему по секрету, что Ноэми плакала, говорила, мол, как уставится на нее искусственное око, так сразу вспоминается ствол винтовки Тиграна.

— Не стоит тебе таращиться на нее, сэр-джан, — посоветовала жена лекаря на ломаном норманнском.

Дни у Эдварда буквально пролетали, насыщенные тренировкой в овладении машиной, занятиями с Тиграном, не оставляя времени для посторонних раздумий, но ночами…

Ночами, отключив машину, недвижно лежал юноша, вновь не владея телом, и думал о себе, и двойственность, неестественность слияния в нем мертвого с живым, где мертвое оживает по его приказу и воскрешает омертвевшее живое, мучили его, и он молился, чтобы Господь простил ему этот невольный странный и непонятный грех.

Идти к Тиграну со своей тоской сакс долго не решался, страшась, что тот не поймет душевных терзаний пациента, ведь для лекаря опорой в непонятном являлись знания, а как мог постичь такое чудо простой воин, на что было опереться ему в этом непостижимом, невероятном новом бытии, противоречащем всему опыту прежней жизни. Он поверил старику, согласился на операцию, а теперь все чаще ловил себя на мысли: не больше ли вошедшее в него новое, нечеловеческое, не сильнее ли оставшегося в нем людского, и против воли росли в саксе отчаяние и отчуждение.

Он согласился принять машину, не ведая, какова она, надеясь, что постепенно приспособится, как начал было привыкать к уделу калеки. Но инвалиду проще, все-таки человек, пусть и не целый, а он теперь осознал с ужасом, что узнай люди, каким он стал, просто убьют его, да еще и проклянут, как исчадие ада. И, может быть, будут правы! Что, если Тигран, пусть он и добр, и мудр, сотворив машину, нарушил волю Господа, и вверг его, несчастного, в геенну?

Ноэми раз пришла к нему заполночь, хотела откровенно побеседовать, может быть, поддержать его, но он молчал, лежал сумрачный, весь во власти мрачных дум, одиноко замкнувшись в себе, и она поняла, что с ним не все в порядке. Даже в первые тяжелые дни после ранения он меньше переживал. Она не вынесла напряжения этой тревожной тишины, ушла и плакала у себя одна, не зная, чем ему помочь.

Наконец, и Тигран заметил, что с пациентом неладно, и прямо спросил о причинах хандры. Сакс попытался рассказать, под пытливым взглядом старика фразы шли на язык какие-то пустые, мало что объясняющие, но тот слушал внимательно, не перебивал. Когда Эдвард выговорился, долго молчал.

— У меня и слов-то таких нет — все объяснить, — наконец, странно холодно заговорил Тигран, — точнее, их нет у тебя в голове, чтобы понять объяснения. Но попытаюсь! Запомни: если опыт вступил в конфликт с фактами, тем хуже для опыта. Факт неизменно прав! Глуп отрицающий это! А человек остается человеком, пока мыслит, пока отвечает за себя. Сев на коня, не станешь же ты конем! Пользоваться — еще не значит подчиняться. Или машина принуждает тебя кривить душой, жить не по совести, нарушать Божьи заповеди, наконец? Нет?! Так что беспокоиться? Будь верен себе, ты же рыцарь! А одиночество? Умный человек всегда одинок, дураков-то кругом куда больше. Не у них же сочувствия искать! Зато какие возможности! Можно, конечно, тебя загипнотизировать, ну, очаровать, чтобы забыл ты сомнения…

— А тогда в лесу, со Штолльбергом, я сам?.. Или тоже ты околдовал? Зачем!!!

— Смотри-ка, догадался! Так, чуть помог твоему разуму… Не вижу в этом ничего дурного! А теперь, думаю, ты и сам справишься, и Ноэми любит тебя и поможет.

— Она боится, на руку смотреть не может, и глаз этот…

— Говорил, носи перчатку! Ясно же, не привыкла, да и ты ей облегчить жизнь не желаешь, сторонишься.

— Она, как на меня поглядит, уходит и плачет у себя…

— Глупый… Она плачет потому, что не даешь разделить ей твою судьбу, пусть и трудную… Ну, свои мозги я тебе пришить не могу, Ноэми за тебя любить не стану, сам давай, привыкай. Единственно еще скажу: наука — дело чистое, дьяволом здесь и не пахнет, что бы ни твердили ханжи.

Нет, ни к чему были бедному саксу богатые возможности за такую цену. Чего бы он не отдал, лишь бы снова стать обычным человеком! Ах, кабы не Алан, отлежал бы два года с радостью! Околдован!.. Какое ужасное слово! Прежде близкий и добрый, проговорившись, Тигран сразу показался страшным, враждебным, холодным. Что ему душевные страдания закованного им в железо узника?!

Ночью после этого разговора Эдвард долго не отключал машину. Ходил из угла в угол, думал. Когда в доме стихли дневные шорохи, сел у окна, чтобы не тревожить спящих гулкими шагами. Скрипнула дверь, силуэт Ноэми обрисовался на фоне стены.

— Ты не спишь, милый? — прошелестел шепот.

Что-то стронулось, видимо, в саксе после беседы с Тиграном, Ноэми женским любящим сердцем почувствовала это, пришла.

— Ах ты бедный мой, силы много, а ума… — она присела рядом, прижала его голову к груди, — разве можно все одному. Я тебя не жалею, не думай, но ведь вдвоем легче… Что с тобой творится?

— Послушай, Ноэми! — голос Эдварда, приглушенный складками ее платья, был печален, но тверд. — Кто предскажет, как у нас дальше сложится?.. Но как бы трудно не пришлось, постараемся не обижать друг друга. Пусть мы очень разные, пусть не всегда я понимаю тебя, а ты меня, мы можем верить в лучшее в нас!

— Хорошо, я обещаю!

— Как объяснить, что со мной? Мнится мне, негоже смертному бороться с судьбой, спорить с провидением! Тяжко ранив, лишив сил, не за грехи ли сразил меня Господь десницей своей? И не множу ли я вину стократ, противясь воле его? Не скудному моему разуму судить деяния Тиграна, но не гореть ли и мне с ним в геенне огненной за гордыню, за то, что преступил предел, положенный Творцом человеку?! Не искушение ли машина врага рода людского? И некому отпустить мне грехи! Ну, кому я здесь исповедуюсь в них… Кто просветит меня? Тигран заладил одно: "наука, наука"! Заколдовал, и что ему мои сомнения! Ты — вообще другой веры…

Ноэми отодвинулась чуть в сторону:

— Позволь спросить, сэр рыцарь: какие же грехи ты ставишь себе в вину? Может быть, спасение Тиграна? Может, не стоило мешать проклятому тевтонцу, "святому воителю за веру"? Так они себя именуют, да? Или любовь ко мне, нечестивой, твой грех? Так, может, правильно убили моих родных, и их смерть хоть немного искупит его?! Ой, нет, ты не согрешил еще со мной, каяться и исповедоваться пока не в чем! Меня пока не поздно исключить из списка искушений… Как же зол твой Господь! Ох, как он не любит, когда люди счастливы! — она порывисто встала. — Я обещала верить в лучшее в тебе, и верю, но должна сказать: — Как ты глуп, Эдвард Винг! Боишься ада из-за каких-то мнимых грехов? Не больший ли грех ли сомневаться в друзьях и любви?! Эх, ты! Говоришь: — Давай верить друг в друга! — а сам-то ты веришь своему сердцу?!

Она ушла, а он остался сидеть, спрятав горящее лицо в ладони. И Ноэми, и Тигран посчитали дураком… Было невыносимо стыдно. Но и сомнения свои он отнюдь не разрешил. Оставалось терпеть и молиться…

Глава двадцать пятая. Возвращение в Бейрут

Наступил долгожданный день, когда Тигран счел подготовку Эдварда достаточной. С утра он проэкзаменовал его по кодовой таблице управления машиной, а затем гонял вдоль и поперек лужайки у разноцветного озерца, раз сто заставил обежать вокруг дома. Велел включить режим максимальной силы и поднять над головой огромный камень.

— Бросай! — скомандовал лекарь, и земля загудела от падения валуна. — Все в норме… Ну, надо отправляться! Пока доедешь, окрепнешь окончательно. Провожу вас до Оронта, сельджуки хоть и не воюют сейчас с вами, но мало ли что! Лучше бы подлететь, да твой битюг в вертушку не влезет… Скажи Ноэми, чтобы собиралась. Завтра с утра и тронемся.

Заканчивалась гнетущая неопределенность, и сердце Эдварда радостно забилось:

— Скорее к морю! Прочь отсюда, от Тиграна, пусть доброго, мудрого, но все же колдуна! Там христиане, там храмы Божьи, откроюсь святым отцам, сниму грех с души… Пусть благословят меня на справедливое дело! Освобожу Алана, отомщу ненавистному убийце! А исповедь священна — машина останется тайной моей и Бога…

В дверях дома старик обернулся:

— Пойдем-ка, получишь новое снаряжение.

На столе в его кабинете лежал полный набор рыцарских доспехов. Тигран показал на них:

— Вот, владей. Это не обычная сталь, все сделано там… далеко… Меч, копье или стрела их не пробьют. Не позволяй, единственно, стучать по шлему — сотрясение мозга получишь!

Сакс примерил обновку. Доспехи внешне немногим разнились от изуродованных под Арзуфом, да оно и к лучшему — не стоило слишком выделяться среди других рыцарей. Новый меч старик наглядно продемонстрировал в действии: рубанул им с размаху по толедскому клинку Эдварда, показал огромную зазубрину на испанском лезвии и, швырнув изуродованное оружие в угол, сказал:

— И Алану с Шимоном захватишь такие…

Доспехи сложили с вечера в двуколку. Вооружение оруженосца принесла и Ноэми — выпросила для себя у Тиграна. Увидев неодобрительное выражение на лице сакса, мрачно высунула ему язык. Спорить он не стал — понимал, что бесполезно.

Снабдил юношу лекарь и деньгами, сумма золотом была внушительна, хватило бы не на одно поместье в Англии, но от благодарности старик попросту отмахнулся:

— Бери, пока дают! У меня денег много… Медицина, если хочешь знать, всегда будет высокооплачиваемой профессией.

Погрузили и шкатулку с запасом батарей года на три.

Вечером за ужином попрощались с гостеприимным домом, поблагодарили молчаливую Кнарик за материнскую заботу.

В конце трапезы Тигран поднял бокал: — Выпьем за успех нашего правого дела, за свободу Алана, а главное — за свободу твоего ума, Эдвард!

С утра, чуть холодное горное сентябрьское солнце зажгло снежные вершины, тронулись в обратный путь к морю.

Сакс возобновил тренировки, как только дорога расширилась в предгорьях, на открытом пространстве фехтовал, приучал коня к рыцарским хитрым приемам. Особенно ценился ровный быстрый галоп, позволяющий точно навести копье в цель. Навыки постепенно отшлифовывались, координация движений стала совершенной.

Как-то он попробовал сжать бока скакуна коленями — дать шенкеля, и, видимо, перестарался. Конь протестующе захрапел и зашатался под ним. Получалось, Эдвард получил надежное средство для подчинения самой упрямой лошади — железные ноги имели свои преимущества.

Дней за десять добрались до переправы через Оронт недалеко от Крак-де-Шевалье. Отсюда за день-два Эдвард и Ноэми по территории графства Триполи рассчитывали проскочить до Бейрута, но только вдвоем, так как Тигран появляться в христианских владениях пока не стремился.

Проворчал:

— Где гарантии, что немец все еще не охотится за нами? А если засада — снова устраивать побоище? Ладно, сам бы он мне попался, а зачем мне его подручные… Эдак я весь Тевтонский орден переколочу. На развод для Грюнвальда надо оставить хоть немного, — он усмехнулся своим загадочным словам. — А вдвоем с Ноэми вы и проскочите легче. Как считаешь, Эд?

— Да кто на нас обратит внимание? Мало ли рыцарей ездит вдвоем со сквайрами… — сказала девушка.

— Нет, это не так, — Тигран не поддержал ее оптимизма. — Наверняка орденские патрули оповещены, и приметы Эда известны. Либо тамплиеры, либо иоанниты немецким коллегам донесут, что вас видели. Счастье, что им явный скандал ни к чему, а засаду постоянно держать не будешь и быстро не организуешь. Ваше преимущество — в быстроте, на заре выехать, к обеду быть в Триполи, нанять судно и в Бейрут. Пока немцы раскачаются, у Шимона выясните расклад, и решите, как Алана выручить.

— Только не вздумайте прецепторию в лоб штурмовать, большой шум не в наших интересах. Эду не стоит афишировать свои возможности, а то спокойно жить не дадут. Нациста Штолльберга убрать — святое дело! Зверю не место среди людей! А напрасно кровь лить не надо! Никто не виноват, что родился в такое время, — лекарь встал. — Пойдем, Эд, пройдемся! Напоследок скажу кое о чем…

Они отошли немного в сторону. Костер озарял Ноэми, старого слугу, лошадей и двуколку. Кругом все тонуло во мгле.

Тигран начал вполголоса:

— Ну, освободишь ты Алана! Как дальше жить собираешься? Неужели снова воевать? Тебе не надоело лишать людей жизни лишь за то, что они другой веры?!

— Не могу я дезертировать! Лишат рыцарства, и кто я тогда? Как смогу защитить Ноэми? Как вернусь на родину, потеряв честь? — взволнованно ответил Эдвард.

— Да, это серьезно! Но не торопись в армию, сначала приезжайте с Аланом ко мне, подумаем вместе! Для всех ты еще лечишься… Ладно?

— Ладно… — нерешительно сказал юноша. — Но сначала рассчитаюсь с немцем!

— Это главное, для чего тебе машина дана! Но имей в виду — ты смертен! Силен, но уязвим! Стрела в глаз влетит, или, там, бревном по голове — все, конец! А машину посторонние увидеть, тем более получить не должны. Чудес хватает и придуманных святыми угодниками. Господу Богу припишут ее или черту с рогами — меня ни то, ни другое не устроит! Поэтому, если твое сердце остановится, батарея сожжет машину, ну, и твое тело заодно. Понял?

— А как же отпеть, похоронить в освященной земле? — рыцарю стало страшно.

— А как те, кто попадает к туркам в плен, или гибнет на поле проигранной битвы? Вороны их и отпевают и о похоронах заботятся… Ну, что тебе посоветовать?.. Старайся не умереть! На подлости ты не способен, я знаю, а глупостей постарайся не допускать, — Тигран обнял сакса за стальные плечи, посмотрел в глаза.

— Тигран, я заколдован?! Скажи мне правду! — вырвалось вдруг у Эдварда

— Нет, конечно! Да, в моей воле зачаровать тебя, и ты бы поехал, как во сне, сделал все, как надо: убил немца, вернулся и обо всем забыл! Но я верю в тебя, в твой разум, Эдвард, и он свободен от колдовства!.. Да и какая разница, откуда взялась твоя сила? Ну, не было бы меня, еще бы что-нибудь придумалось… сотворил бы какой-нибудь святой чудо, вылечил тебя, или король за свое спасение полцарства подарил, в общем, розовая фея прилетела… Главное, оно у тебя есть, и теперь имеет значение лишь, как ты своим приобретением распорядишься. Ладно, сделаешь все, что нужно, вернешься, и я через год, полтора избавлю тебя от этой железяки…

Помолчал.

— Ноэми вот береги, другой такой сейчас нет!

— Эх, Тигран, я христианин, а она…

— Человек она! Понял?! Смотрю я, ты разборчив, — помрачнел старик. — Как же ты Господа нашего Иисуса Христа чтишь? Он ведь тоже жидом родился. Ладно, если любишь по-настоящему, преодолеешь и эту дурь в своей башке…

— Да, вот еще что! Батареи разряженные не выбрасывай, складывай в шкатулку, назад привезешь.

Они вернулись к костру.

При первых лучах зари Эдвард и Ноэми ускакали в сторону Крак-де-Шевалье.

Молодой рыцарь, мальчик сквайр с ним — обычная картина на дорогах Святой земли. Видно, что не новичок в боях — глаз скрывает черная повязка. Прекрасные доспехи, хорошие лошади. Ничего особенного.

Юной паре повезло. Контроль на переправе через Оронт прошли легко. Кто-то из госпитальеров даже припомнил гонца, посетившего замок летом, посочувствовал насчет ранения. Сакс уверил, что око зрячее, хоть и не терпит пока яркого солнца.

Он решил при посторонних повязку с глаза без крайней нужды, а перчатку с руки вообще никогда не снимать. А неизбежные вопросы пресекать, говоря, что дал такой обет пресвятой Богородице за исцеление от ран.

Знакомой дорогой мимо огромного замка быстро спустились к морю и к обеду въехали в Триполи.

Ноэми вся засветилась при виде поляны, где не так давно стреляли по мухоморам, где она целовала Эдварда. Какими беззаботными были они! Кто мог тогда предвидеть, что скоро судьба обрушит на них столько боли и несчастий?!

И прекрасные темные глаза ее над кольчужной личиной наполнились слезами, бедная девушка окаменела в седле, когда подъехали к пожарищу на месте дома Иегуды. Из проема ворот мерзко воняло мокрыми после дождя головнями. Эдвард остановился перед сорванными с петель створками, склонил голову, перекрестился.

В мрачном молчании добрались до пристани. Удачно договорились на каботажной барке, везущей продовольствие в армию.

Узнали не очень свежие новости. Король Ричард увяз под Аскалоном, большие потери, шансов взять Иерусалим в эту кампанию нет.

Завели лошадей в трюм, привязали там на растяжках, киприот- шкипер, вдохновленный солидной платой, отчалил не медля. Всю лунную ночь слабый, но устойчивый ветер гнал судно на юг. Наутро путешественники уже стучали в ворота дома родичей Ноэми, и заспанный Шимон недоверчиво рассматривал здорового Эдварда.

Глава двадцать шестая. Исповедь

Позавтракав, устроили втроем военный совет. Шимон сразу сообщил, что Алан жив, хотя в каком он состоянии, неизвестно. Фон Штолльберг, наконец, оправился от раны, его видели в городе. Шпионил, как оказалось, за собственными гостями хозяин дома, его вынудили монахи, угрожая погромом. Шимон надавил на доносчика, пообещал рассказать об этой его благоуханной деятельности в местной синагоге, и тот обязался информировать по возможности и другую заинтересованную сторону.

Эдвард предложил самый простой способ попасть в прецепторию: открыто явиться туда с требованием освободить Алана. Авось соблазнится мстительный комтур возможностью схватить самонадеянного, а на месте сакс уж решит по обстановке, как и что.

Ноэми и Шимон возразили против намерения Эдварда в одиночку сунуть голову в пасть льву. Рыцарь согласился, что и двоих впустить в крепость монахи, пожалуй, не побоятся, а, значит, и Шимон может отправиться с ним.

Ноэми же в праве участвовать в спасательной экспедиции Эдвард отказал наотрез, заявив решительно:

— Так я беспокоюсь за одного Алана, а с тобой не пришлось бы спасать сразу двоих!

Девушка обиделась и заупрямилась, лишь объединив усилия с Шимоном, саксу удалось хоть по видимости убедить ее в нецелесообразности непосредственного участия в визите к храмовникам.

— Ты снаружи нужнее. Лошадей в лесу посторожишь…

Позвали хозяина, велели передать монахам, будто он подслушал, что Эдвард собирается требовать освобождения шотландца.

Сакс отдал Шимону снаряжение и оружие, присланные Тиграном. Войти в образ христианского сквайра иудею оказалось непросто, но в кольчуге, шлеме и без пейсов он смотрелся удовлетворительно. Шпиону строго приказали скрыть в донесении, что оруженосец у рыцаря — липовый.

Шимон съездил на рынок, купил трех лошадей: одного отличного коня для Алана, и двух так себе: добраться до места.

Последним пунктом подготовки вызвали с навы шкипера и наказали: завтра вечером причалить в уединенной бухточке недалеко от прецептории и там двое суток ожидать хозяев.

После обеда Эдвард решил исполнить давно лелеемую мечту — сходить, наконец, в церковь, приобщиться благодати Божьей. Ноэми прилегла отдохнуть, а сакс с новым оруженосцем выехали со двора.

"Сквайр" остался с лошадьми у дверей базилики бенедиктинцев, а Эдвард вошел в храм. Обнажив голову, он нервно озирался в гулком, пустом в этот час зале, ему казалось, что ярко размалеванные статуи святых неодобрительно на него косятся.

Прошуршали легкие, почти бестелесные, шаги, подошел молодой священник с изможденным лицом фанатика:

— Сын мой, Господь радуется, видя защитников креста в своем храме! Чем я могу помочь тебе, сэр рыцарь?

Сакс преклонил колено, лязгнув железом о каменный пол, понурил голову:

— Исповедуйте меня, святой отец, ибо грешен я!

— Кто без греха пред Господом? Пойдем, сын мой, Всевышний милостив, простит он кающегося…

В боковом приделе священник шагнул в кабинку, склонил ухо к частой деревянной решетке:

— Внимаю тебе, сын мой… В чем вина твоя пред Всевышним? Какие заповеди нарушил? Убийство ли на твоей совести?

— Только в бою с язычниками, святой отец…

— Гордыня, любострастие, гнев… Чем отяготил ты душу свою?

— Смирение нашил я на плащ свой вместе с крестом. Любострастием грешен пока единственно в помыслах. А гневаюсь?.. На тех, кто не блюдет заповеди Божьи, кто грабит и убивает христиан!

— То гнев праведный, он угоден Господу, сарацины должны быть изгнаны…

— Не о них речь, отец… Единоверец наш, рыцарь Тевтонского ордена, подло сразил христианина, и вознамерился убить еще нескольких, я помешал ему, и он меня возненавидел, в бою с мамелюками ударил в спину и тяжко ранил, в отместку напал на дорогих мне людей и их тоже лишил жизни, похитил друга моего и оруженосца, воина-крестоносца, и держит в заточении. Ныне же я снова здоров и хочу помериться силой с убийцей!

— Известны бесчинства тех, кто давал обет чистоты помыслов и дел, быть оплотом веры. Сам Господь скорбит, взирая с небес на нечестивых орденских псов! Воистину притчей во языцех стали они, греша без удержу, грабя, насилуя и убивая, и даже губят души свои колдовством… Что ж не воззвал ты к светскому правосудию?

Эдвард потупил взор:

— Обращался я, святой отец, к нашему королю, но ему до таких погибших дела нет. Один из убитых — армянин…

— Схизматик?! Хуже язычников они, еретики, отринуты вселенским собором и папой и прокляты есть! А остальные?

— Иудеи… Но очень хорошие лю…

— Не могут быть хорошими люди, отрицающие божественность Христа, поганое племя, распявшее его! Зрю я, клевещешь ты на орденского брата. Дела его суди Господь! Но не грешит католик, сражая иноверцев, еретиков. И не смей помыслить о нечестивой мести, иначе изблюет тебя церковь из лона своего, и проклят будешь вовеки! Кайся, несчастный, проси Царя небесного простить прегрешения твои, забудь преступные намерения, смири гордыню! Всевышний ведает, кого коснуться карающей десницею своей, и тебя он ранив, наказал за связь с проклятыми иноверцами. Кайся, недостойный рыцарь, и скажи, чем еще гневил Бога?

— Меня лечил от ран мудрый врачеватель, и исцелил, и наделил силой, какой нет у других, которой не могут противостоять враги, одел железом, вооружил, но… Как мне узнать, от Бога ли эта мощь?..

— Кто он, твой лекарь? Или опять хог-гоший человек? — ехидно сграссировал священник.

— Христианин, армянин, я думаю…

— Чем думаешь?! Еще один схизматик, еретик — и вновь хорош для тебя?

— Святой отец, я слышал, короля Ричарда избавил от лихорадки лекарь- мусульманин, присланный нечестивым Саладином. Да сам Христос не погнушался принять воду у самарянки…

— Ну-у!.. Куда конь с копытом — туда и рак с клешней! То Иисус, а ты червь смертный, пресмыкающийся во прахе!

— Отец! Я искренне молился, просил Господа наставить меня на путь истинный. Не хочу грешить, благословите меня на добрые дела!

— Хорошее дело?! Нечего себе! Убить католика за иноверцев? Куда уж лучше! Не будет моего благословения на это. Ты считаешь, Бог даровал тебе силу? Так иди, рази врагов Его, иначе, сила сия от лукавого. Не сдержавшие обета воина креста — прокляты! А обидчика своего возлюби, и Господь благословит тебя!

— Тевтонец многажды покушался на меня!

— Неудивительно! Сам виноват в его ненависти, ты породил ее, якшаясь с нечестивыми…

— А мой сквайр? Он-то католик, и он в узилище…

— Небось, такой же добрый католик, как и ты… Церковь не вмешивается в мирские дела. Иди к… Где, ты говорил, он заточен?

— В прецептории тамплиеров. Мой же враг — тевтонский комтур!

— Цвет христианского рыцарства, чьи обеты — пример служения Всевышнему — твои враги? Мерзкие еретики-схизматики, безбожные жиды — твои друзья? Не могу отпустить тебе грехи, пока не раскаешься в них! Ну, готов ты отречься от заблуждений?

— Святой отец! Взываю к милосердию Божьему! Вы же сами упрекали орденских рыцарей в стяжательстве, в насилии, в убийствах!

— Что, "святой отец"? Да разве грехи это в сравнении с ересью или неверием. Хочешь ли ты отречься, спрашиваю?

— Мой друг… Не могу я бросить его!

— Отправляйся в прецепторию, может быть, сумеешь убедить святых братьев, и они освободят его. Но в остальном… Я не отпущу тебе грехи! Умрешь же нераскаянным — и гореть тебе в адском пламени! Изыди с глаз моих, грешник, и помни, жернова Господни мелют медленно, но верно! Не опоздай с покаянием, несчастный… Я буду молить Царя небесного, чтобы он вразумил тебя…

Эдвард вышел на улицу в отчаянии, мрачнее тучи сел, не отвечая на вопросы Шимона, в седло. Саксом владело холодное ожесточение против всех и вся. Никто его не понимал, никто не мог разделить чувств. Идти воевать с язычниками? Как просто! Но он обещал лекарю вернуться… Ох, Тигран, Тигран! Повесил на него такое! Неужели не было иного способа освободить Алана?! В голове гвоздем засела мысль: вызволить гэла, посоветоваться с ним, и, как он скажет, так и поступить.

Весь вечер сакс просидел, насупившись. Ноэми заговорила о чем-то, он не отвечал, и она замолчала, обидевшись, наконец. Дал указания Шимону на завтрашнее утро отрывисто, сквозь сжатые зубы, тот даже укоризненно покачал головой. В полночь Эдвард лег, отключил машину, но забылся в тревожном сне лишь под утро.

Глава двадцать седьмая. Прецептория

К утру Эдвард немного остыл и встретил Шимона, пришедшего будить его, не как вчера, почти враждебно, а вполне доброжелательно. За ночь он о многом передумал, и в том, что вины Шимона и Ноэми в его ссоре с попами нет, и что зря он обижает друзей, сам себе все-таки признался.

Он встал с постели и показался Шимону во всей железной наготе. Металлическая стать сакса не оставила иудея равнодушным, заставила пару раз помянуть праотца Авраама и всю кротость царя Давида. Но Ноэми заранее предупредила кузена насчет нового облика юноши, и буря чувств Шимона быстро улеглась. Он и вообще-то не очень любил волноваться по пустякам.

Быстро позавтракав, выехали втроем вдоль берега на юг. Эдвард опасался встречи с орденским патрулем, велел Ноэми при малейшей угрозе скакать к наве и ждать его там, сам решив без боя сдаться храмовникам, чтобы они доставили его с Шимоном в крепость, но обошлось без приключений.

До полудня миновали злополучную поляну, где летом столкнулись с фон Штолльбергом, а еще через час сквозь листву замаячили серые мрачные стены прецептории.

Здешняя цитадель ордена уступала по величине, например, Маргату, тем более Крак-де-Шевалье, но и задачи их разнились. Пограничные Краки служили крепостями военными, могли выдержать длительную осаду, приняв к себе под защиту тысячи окрестных жителей. Прецептория же являлась опорным пунктом, складом, гостиницей и, в немалой мере, тюрьмой ордена. Сюда не доставали руки светской власти, гарнизон из отборных рыцарей и послушников выполнял приказы только своих начальников, и преимуществом крепости, как ни странно, являлось почти полное отсутствие стратегического значения. Взять ее штурмом, а, стоя на горе над морем, была она практически неприступна, можно было только с большими потерями, а выгоды никакой от этой победы не получалось, это же не город, где можно взять добычу. Прецептория нужна была лишь тамплиерам и тевтонцам, чтобы контролировать окрестные дороги и взимать грабительские пошлины с проезжающих.

На полмили вокруг нее деревья были вырублены, не давая возможности скрытого приближения. Четырех лошадей оставили под присмотром Ноэми на укромной полянке подальше от дороги, велев ей ждать и не высовываться, а на двух купленных накануне ледащих одрах Эдвард и Шимон приблизились ко рву зловещего замка.

Их заметили еще на опушке вырубки, на башне протяжно запел рожок. Лучники-часовые взяли друзей на прицел. Потом сверху кто-то осведомился, что надо чужакам.

Эдвард повернул щит, чтобы был виден герб, и прокричал:

— Правосудия! Я, сэр Эдвард Винг, рыцарь короля английского Ричарда, обвиняю тевтонского комтура барона фон Штолльберга, пребывающего у вас, в разбойном нападении, убийствах, похищении и требую меня выслушать. Я достоверно знаю, что мой обидчик в крепости. Впустите меня немедленно!

— Ждите! — донеслось со стены, и все стихло.

В ожидании прошло больше часа. Нетерпеливый Шимон предлагал еще покричать, но на Эдварда с началом операции снизошло прямо-таки ледяное спокойствие, и он сказал:

— Имей терпение, парень, дай им время подготовить теплую встречу! Наконец, ржаво завизжали петли ворот, рывками поползла вверх подъемная решетка. Из-под арки махнули рукой:

— Заезжайте, во имя Господа!

Во дворе всадники спешились, послушники увели лошадей, иронически комментируя их хилые стати.

Распахнулась окованная дверь донжона, оттуда потянуло горелым и кислым. Гостей пригласили войти, они решительно шагнули внутрь. Тут же сзади пристроились два воина в броне. По длинному многоколенному коридору промаршировали мимо открытой двери кухни, где гремели кастрюли, вступили в большой зал с галереей, и, сделав еще пару шагов, остановились. Эскорт замер у входа.

— Почетный караул! — усмехнулся сакс.

Центр зала был свободен, но по сторонам его теснились послушники. У противоположной от входа стены с десяток тяжелых кресел был занят рыцарями в орденских плащах. На возвышении в середине их ряда восседали две белые фигуры: один, седой высохший старик с красным крестом на плече — командор, прецептор тамплиеров, другой, с черным — подлый враг, тевтонский комтур фон Штолльберг.

Эдвард впился взглядом в человека, причинившего ему столько зла. А тот, казалось, не интересовался происходящим, лениво рассматривая поверх тонзур послушников гербы на щитах, развешанных на перилах галереи.

Старый прецептор негромко откашлялся, покрутил головой. Мигом стих говор. Дисциплина у тамплиеров держалась на высоте. Чуть подавшись вперед, старец заговорил:

— Что за нужда нежданно привела сюда доблестного английского союзника? Мне доложили: он под нашими стенами кого-то обличал. Кого же? И в чем? Будьте любезны, сэр, повторить ваши слова!

Эдвард медленно поднял руку и указал на барона:

— Вот человек, которого я обвиняю, восседает рядом с вами, сэр святой отец. Повторяю: он убийца, грабитель, похититель! Я в силах доказать мои обвинения. Выслушайте же меня!

Дряхлый рыцарь величественно кивнул, пожевал беззубым ртом.

— Мое первое знакомство с комтуром не назовешь приятным, — начал сакс рассказ, — он беззаконно убил христианина, обрек на смерть еще нескольких. Я взял их под защиту, и он напал на меня. Обезоруженный, но пощаженный, немец дал клятву мести! И отомстил — подло ограбил и сжег мирный дом моих друзей, и самих их, несчастных, вырезали его люди. А ведь там были дети, старики, женщины — ни в чем не повинные!

— В битве у Арзуфа комтур предательски атаковал меня, тяжело раненного в бою с сарацинами, искалечил, едва не добил. Наконец, он похитил моего оруженосца, и еще раз покушался на меня, лежачего раненого, на дороге в Триполи. Пусть он попробует опровергнуть мои слова!

— Пусть! — легко согласился прецептор. — Итак, брат комтур, у вас есть что ответить этому юнцу?

Барон заинтересовался словами Эдварда, бросил на него беглый цепкий взгляд, лишь когда сакс упомянул последнее покушение, ведь единственный уцелевший участник засады освещал эту историю совсем по-другому.

Тем не менее, внешне он совсем не волновался:

— Вы знаете меня не первый год, соратники-тамплиеры… Не снискал ли я в Святой земле славу в битвах во имя Господа?! Был ли мой меч снисходителен к врагам?! Щадил ли я когда-нибудь язычника, будь он зрелым мужем или юной девой, стар, млад или немощен?! Иисус рек, что нет прощения не верящим в Духа Святого ни в этой жизни, ни в будущей, и словом сим все неверные будут истреблены!!!

— В бреднях англичанина нет ни грана правды, брат командор, и вы, братья. Все сказанное им насквозь лживо! Я действительно враждебно настроен к нему с тех пор, как он помешал мне арестовать схизматика- армянина, известного колдуна-чернокнижника, лекаря самого нечестивого Саладина. Они быстро стакнулись, старый еретик и молодой предатель Христова дела. Ну, подумайте, мог ли я ожидать удара в спину от соратника? Пока армянский колдун отводил мне глаза, сквайр этого рыцаря атаковал меня со спины и оглушил. Они все же не посмели убить комтура Тевтонского ордена, побоялись даже обезоружить, меч мой остался не опозоренным. Но не мог же я рубить союзников-крестоносцев! Ради освобождения гроба Господнего, — немец закатил белые глаза, — я отложил отмщение до конца войны, ведь папа запретил поединки сейчас, в походе за веру. Но британскому щенку неймется! Видимо, понимая, что возмездие не за горами, он громоздит лживые обвинения с расчетом дискредитировать меня, может быть, надеясь лишить чести, чтобы избежать поединка, безусловно, последнего в его позорной жизни. Да не найдут его наветы сочувствия в ваших ангельски-чистых душах, братия!

Немец секунду передохнул, продолжил елейно-ханжеским тоном:

— Ну, слышал я о аутодафе[29] в Триполи, ну, погромили его друзей-жидов. Не велика потеря, но, однако, кто видел меня там в тот день? Законное возмущение народа кровососами… Женщины, дети… Пархатые, и только! Плевать я на них хотел! — на миг поднял глаза и, заметив исказившееся от боли лицо Эдварда, мерзко усмехнулся.

— Я его атаковал под Арзуфом? Так он сказал? Какая чепуха! Де Шаррон утверждал то же самое, но расследование не доказало ничего. А хоть бы и ошибся случайно? В бою чего не бывает! Мы рыцари, друзья, нам не надо рассказывать, что такое настоящая битва!

— В этом лживом британце — все неправда! Даже герб с белым крылом украден у кадета нашего ордена фон Биглера, наглец лишь убрал со щита рыбий хвост.

— А вот о своем сквайре, рыжем колдуне, — фон Штолльберг вскочил, — пусть он сам нам расскажет! Что делал его друг в священной еврейской роще[30] на горе? Что за шкатулка была с ним? О чем и кому он молился перед ней? На кого готовил заговоренный меч, вонзенный в нее? А внутри шкатулки? Что за цветной бисер на загадочной пластинке с медным рисунком? Черная магия?! Каббала?! Другая волшба?! Вавилон рядом, и халдейские чародеи все еще чтят своих богов-дьяволов!

— Брат прецептор, вы не разрешили пытать рыжего чернокнижника, пока не найдены еще доказательства. Так вот же они! Сообщники сами явились нам в руки. И что это за покушение возле Триполи? Уцелевший воин рассказывал о сарацинском набеге… Снова глаза отвели и уничтожили отряд? Колдуны!!! Нет, это я требую правосудия!

Старик командор тоже встал и ткнул сухим перстом в гостей:

— Взять их! Разоружить, и в подвал!

— Не… — Шимон покрутил головой. — В подвал я не пойду! Я, таки, крыс боюсь!

Сакс выхватил из ножен меч, бормоча:

— А-а! Захотелось жаркого из непойманной оленины… Ну-ну!

Тамплиеры со всех сторон рванулись к ним, а в спины друзей уперлись острия мечей стражи.

Мгновенно развернувшись влево, Эдвард краем щита отвел клинок, уставленный под нижний край панциря. Затем правой рукой толкнул владельца меча вдоль стены, одновременно подставив ногу. Потеряв равновесие, тот шлемом угодил в грудь напарнику, угрожавшего Шимону, и оба стража отлетели шагов на пять и растянулись на полу, оставив дверь без охраны. Сакс закончил полный оборот и снова стал лицом к залу. Шимон шагнул за его спину, прикрыв тыл.

Рыцари и послушники с топотом обступили друзей, держась, впрочем, вне досягаемости мечей. Никто пока не желал испытать на себе, как пришельцы владеют оружием. Но замешательство не могло продлиться долго, здесь собрались опытные воины, осторожность, но не страх, руководила их действиями.

— Пустите меня, братья! — проскрежетал ржавый голос. Барон выбрался вперед с обнаженным двуручным мечом. Отодвинул назад послушников. — Дайте место, размахнуться негде… Они мои!

Ухватился за рукоять меча обеими руками, раскрутил его над головой. Зашелестел рассекаемый воздух. Орденские воины посторонились. Барон еще расширил круг вращения, откинул корпус назад и двинулся на Эдварда маленькими, в пол ступни, шагами, не спуская ни на миг с противника злых белесых глаз.

Так сражалась своим излюбленным оружием, большим мечом биденхандером, швейцарская пехота, самый страшный род войск того времени, справлявшаяся и с лучшей рыцарской конницей.

Сакс левой рукой сдвинул повязку с глаза, улучшая перспективу и обзор, прошептал код наращивания мощности машины.

Фон Штолльберг неуклонно приближался, тесня противника к двери. Смертельный удар при таком ведении поединка наносился с резким выпадом вперед, противник внезапно оказывался досягаем для длинного клинка, а отразить без сильного встречного замаха столь тяжелый меч невозможно. Единственное спасение — маневр, все время отступать, ища возможность контратаки. Здесь, в тесноте, в кольце врагов, это исключалось.

Шаги барона уменьшились до четверти ступни, до одной десятой. Скорость вращения еще возросла, Эдвард прижался спиной к Шимону. Немец рванулся вперед, противно взвизгнула сталь, и все кругом ахнули.

Меч в руках фон Штолльберга устремился на следующий круг вращения, укоротившись ровно наполовину. Сбоку в строю послушников кто-то взвыл и схватился за порезанное отлетевшим обломком лицо. Барон остановился и удивленно уставился на то, что осталось от клинка. Он не верил глазам. Его славный меч просто аккуратно перерубили пополам.

Эдвард размахнулся наискось. Враг беззащитным стоял перед ним. Один удар, и все будет кончено, не спасут ни обломок меча, ни кольчуга. Машина включена на максимум, сейчас он располовинит ненавистного немца, как обещал Тиграну, как клялся Ноэми!

Но тевтонец перехватил свой обрубленный меч за лезвие, воздел крестовину над головой, как распятие, и завопил:

— Проклят!!! Колдун!!! Изыди, нечистый! Волшебство! Pater noster qui est… Ну, руби, проклятый, нечисть… Крестом господним оборонюсь!

Рука сакса дрогнула. Он вспомнил слова священника:

— Гореть в геенне?! Страшно! Как он сказал? "Отлучу, если убьешь христианина…" Что же делать? — он отвел меч.

— А- а! Боишься, дьяволово отродье, не любишь слова Божьего?! Credo in unum…

Клинок сакса ударом плашмя запечатал барону рот. Тот выронил изуродованный меч и схватился за разбитую окровавившуюся физиономию. Кто-то сзади дернул немца за плащ и втянул в толпу.

— Ну, святая братия! Кто следующий на молитву?! — грозно выставил меч сакс. Подумал, в отчаянии от собственной нерешительности. — Убивать не стану, но хоть проучу, как следует! Надо им преподать урок христианского смирения.

Но с галереи по периметру зала свистнула стрела, клюнула в панцирь над сердцем, отскочила.

— Шимон, открой дверь, отходим! — и мысленно, — Тигран говорил, стрела в глаз смертельна…

Сзади лязгнула сталь. Кто-то в коридоре опередил иудея. Шепотом помянув нечистую силу, сакс отстранил Шимона, и ударил ногой в дубовую доску. Она прогнулась от таранного пинка, в щели меж разошедшихся створок блеснул кованый засов. Взмахнув мечом, Эдвард перерубил его, распахнул дверь и, вполсилы стукнув какого-то настырного брата кулаком по носу, выхватил иудея из зала и пустил вперед себя по коридору со словами:

— Не торопись, Шимон! Нам не удирать, а Алана выручать надо!

Боком, по-крабьи, выставив меч в сторону наседающих из зала монахов, двинулся вслед за другом, крикнул ему:

— Ищи вход в подвал!

Шимон свернул за угол, распахнул дверь слева, вышиб ногой из рук повара в замызганном фартуке кастрюлю с кипящим супом. Ошпаренный кулинар заверещал как забиваемая свинья. Шимон через плечо бросил саксу:

— Здесь нам, таки, делать нечего!

— Ну, естественно! — хихикнул тот, разглядев в кухне, в громадном пылающем очаге поросенка на вертеле.

Они отступили по коридору в последний изгиб перед выходом. Справа была еще одна дверь. Враги наседали. Эдвард перерубил еще меч, стукнул переднего тамплиера по шлему кулаком, насадив железный колпак хозяину на уши, тот кулем свалился под ноги толпе.

Шимон позвал от двери:

— Не открывается, сэр…

— Постой, дай-ка я! — Эдвард шагнул к нему, но в этот момент плита пола повернулась под ними, и они с грохотом рухнули в открывшийся люк.

Глава двадцать восьмая. По-английски, не прощаясь…

Пролетев несколько ярдов, шлепнулись на трухлявый пол. Светлый квадрат наверху через секунду погас. Стало совсем темно.

— Шимон, ты как, цел?! — сакс пошарил вокруг руками, спохватившись, включил ночное зрение. В зеленом призрачном свете увидел иудея, лежащего ничком. Потряс за плечо, — Шимон, очнись!

Тот зашевелился:

— Ох, оглушило, голова кружится, сейчас пройдет… Я на вас упал, сэр. Вы-то как?

— Нормально. Я за стенки немного цеплялся, пока мы летели, да и пол тут вроде бы не каменный. Где это мы?

— Это мы, увы, нашли вход в подвал.

— Да, уж! — сакс покрутил головой. — Надо осмотреться!

Они находились на дне почти квадратного, ярда три на два с половиной, колодца.

Эдвард звонко постучал стальным кулаком по гранитной стене:

— Это ловушка для обороны донжона, каменный мешок! Если враги в коридор ворвутся, их сюда спускают внезапно. Это-то понятно, а вот как отсюда достают?

Шимон возразил:

— Э-э, держу пари — скоро скажут! Надо же глянуть на добычу?

Он оказался прав. Не прошло и минуты, наверху заскрежетали ржавые петли. Из двери ярдов на семь выше пола полыхнул багровый свет факела.

— Эй, колдуны! Как вы там, живы? Ноги не поломали? — выглянуло мохнатое лицо.

Шимон в ответ тонко заскулил:

— Ой, нога, нога…

— Вот! Будете знать, как тамплиеров трогать! Я сейчас вожжу спущу, мечи, кинжалы там, что еще есть острого, привяжете к ней. Потом и вас на блочке поднимем.

— Бог подаст! — спокойно ответил сакс.

— А, не хотите?! Ну, не надо! Мы тут обед в номера не подаем, проголодаетесь, день, два… Отдади-ите оружие! Куда денетесь? Не вы первые…

— А вот наколдуем себе еды!

— Увидим… И не смейте стены и пол ковырять, услышу, что копаете, полью сверху кипятком! — дверь с лязгом закрылась.

— Петли-то скрипят как, словно голос у комтура… — Эдвард удивился. — Я было перепутал, решил, он сам пожаловал…

— Нет, они, таки, сейчас личико врачуют. А, может, правда, что-ни-то наколдуете по-быстрому, сэр? — съехидничал Шимон.

Эдвард серьезно ответил:

— Наколдуем, дай Бог только ночи дождаться… Точно, сегодня нас не тронут, Штолльбергу не до этого, он бодягу ищет…

— Сэр, а что ж вы не срубили гада, это ж он всех наших погубил, и вас искалечил, а вы… Неужели пожалели?

— Не пожалел… Не смею я христианина убить, пока на мне машина! Священник грозил проклясть, если осмелюсь. Дескать, коли сила от Господа — воюй с нехристями, доказывай, что нечистый тут не причем… Ну, и!.. — сакс развел руками.

— Да он же на вас напал! Что, лоб подставлять? Крепко вас заморочили! Эх, вы!

— Вот именно — эх, я!.. По всем законам, защищая свою жизнь, имел полное право его прикончить, да вот не сообразил вовремя… Ищи его теперь!

Устроились на соломенной трухе. Ждать предстояло долго. Шимон вслепую елозил, елозил, пытаясь лечь поудобней, потом сказал:

— То-то я, таки, чувствую, неуместно мне. А здесь какие-то кости! Сэр, вы в темноте различаете, гляньте, чьи это такие?

Эдвард посмотрел на внушительный мосол в руках Шимона, мрачно пошутил:

— Не бойся, это не человечьи, они от свиньи!

Иудей шваркнул находку в угол, брезгливо вытер пальцы о стену, ехидно ответил:

— Нет, я, таки, сам себе думаю: это уже святые мощи сюда выкинули.

— Не тронь мою веру, — вскочил на ноги сакс, — не то я тебя!

— Ну и ты тоже мою не тронь! — не испугался тот.

Сакс секунду постоял, потом задумчиво похлопал его по плечу и сел рядом.

Медленно ползли минуты. Наконец, Шимон сонным голосом спросил:

— А как мы узнаем, что ночь наступила? Не проспать бы…

— Ну, как? Есть захотим по-настоящему, значит, ужинать пора. А спать потянет, видать, ночь на дворе… Хотя ты уже спишь… А если серьезно, то часовые, меняясь вечером, обязаны узников сдать-принять. Вот и поймем. А пока давай договоримся, как действовать будем.

С полчаса посовещавшись, разработали хитроумный план.

Ржавый лязг, хоть и долгожданный, раздался внезапно. Факел высветил под потолком две головы.

— Вон они лежат, видишь? — сказал давешний голос.

Другой ответил:

— Плохо видно… А-а, под стенкой! Спят, что ли, гады?

— Ну, все, пойду. Ты смотри, поосторожней с ними, говорят, колдуны они. Слыхал, что братья-послушники баяли?

— Колдуны, не колдуны — отсюда никто не убегал. Щас, я их от нечистой силы святой водицей окроплю! После пива тянет…

Сверху зажурчало, закапало. Друзья вскочили. Эдвард крикнул в бешенстве:

— Ты что это, скот, делаешь, а?!

Сверху издевательски захихикали. Сакс пошарил на полу, нашел давешнюю спорную по происхождению кость, в глазу вспыхнула красная сетка, прицелился…

Под потолком звонко щелкнуло, раздался болезненный вскрик, затем шипение сквозь зубы:

— Ой! У-у-у, у-у-у, прямо в лоб, у-у-у, гад! — плачущим голосом, — погоди, я тебе завтра…

Второй поинтересовался:

— Дай глянуть! О-о, на глазах шишка растет! Приложи что-нибудь холодное… Пойдем, к стенке лбом прислонишься.

Заскрипела, закрываясь, дверь.

Шимон осуждающе сказал:

— Да, дефицит у тебя христианского смирения. А если он теперь не заснет от шишки?

— Заснет! Слышал, он пиво поминал, посидит подольше, раскиснет и задрыхнет.

И правда, через час-полтора даже через дверь к ним пробились раскаты богатырского храпа.

Эдвард встал:

— Ну, пора! Ты подожди кричать до команды, может, на двери и нет засова. Давай меч!

Шимон вытянул оружие из ножен:

— На! По-моему, таки, есть! Чем-ни-то он там лязгал.

— Посмотрим! Я пошел…

Эдвард взял по мечу в каждую руку и лег ничком на пол. Вытянул руки с мечами, упер острия в стену. Стальными башмаками, немного расставив ноги, коснулся гранита противоположной. Резко напружинился, изогнулся чуть горбатым мостиком- распоркой в два с половиной ярда, ноги уперты в одну стену, мечи в другую, и переставляя по очереди ступни и клинки, медленно двинулся вверх.

Шимону, ничего не различавшему в темноте, оставалось только прислушиваться к удаляющемуся вверх слабому лязгу. Несколько минут он напряженно ждал. Наконец, услышал далекий шепот:

— Отойди к стене, я твой меч сброшу…

Присмотревшись, различил на потолке как бы тень громадного паука.

Видимо, наверху сквозь щели двери пробивался слабый свет.

Рядом шлепнулся в труху меч. Шимон присел, нащупал рукоять, теплую от руки друга.

Снова донесся шепот:

— На засове… Давай, ори!

Иудей выпрямился, сжав оружие, встал спиной к стене, набрал полную грудь воздуху и закричал:

— Вэйз мир, спасите! Улетел! Чародей улетел, меня одного, таки, бросил. Спасите! — замолчал, прислушиваясь.

— Храпит, пивной бочонок, — донеслось сверху. — Ори еще, громче!

Шимон взял октавой выше, с фистулой в конце. Когда замолк, услышал:

— Зашевелился, ну-ка, еще разок…

Шимон взвизгнул еще дважды и замолчал, увидев, что дверь наверху отворяется. Свет факела озарил растопыренного над ней сакса. Высунулась голова, блеснул шлем:

— Что тут у вас? — зевок. — А-а, чего не спите? — голос был сипл и невнятен со сна и пива.

— Господин стражник! Колдун улетел, меня бросил… Я боюсь один в темноте оставаться, господин стражник!

— Ну, что ты несешь? Куда улетел, на чем? Шутки у вас…

Голова выдвинулась подальше, рука с факелом наклонилась, пытаясь осветить дно колодца:

— Ты где? Вот, я вижу… А второй?.. Ну-ка, отойди, за тобой что такое?.. Тоже нет… В солому, небось, зарылся, дурачите меня, сволочи, спать не даете… Куда он…., хм, денется…

Шимон сказал нежно:

— Не-ту, таки, улетел, совсем тю-тю.

— То есть как это тю-тю?! — голова вылезла еще дальше.

— А вот так! — рявкнул Эдвард в волосатое ухо, левой рукой схватил за бороду, дернул и скинул вместе с факелом вниз. Позвал:

— Шимон, прими сувенир и упакуй покрасивей! Завтра он тут всех порадует…

Видно было, как иудей отволок бессознательного от удара об пол стража в угол и выдернул у него из штанов пояс. Поднял с пола факел и пристроил, воткнув в щель в стене.

Эдвард махом перебросился в проем двери, оттуда окликнул друга:

— Они болтали о веревке. Пойду, поищу…

Через минуту скинул вниз конец ременной вожжи:

— Вяжи вокруг пояса, да не копайся!

— Минутку, — отозвался Шимон, — я, хоть пива и не пил, не могу не отблагодарить за гостеприимство.

Снял с зашевелившегося стража шлем, подержал перед собой ниже пояса, напялил на голову владельцу, заботливо поправил. Тот засучил ногами, пытаясь вытереть о кольчужное плечо лицо с торчащим изо рта углом собственной портянки.

Шимон захлестнул вожжу под мышками, взял факел, махнул рукой и через несколько секунд стоял наверху рядом с саксом.

— Двери кругом, похоже, тюрьма. Себе свети, я и так вижу! — Сакс пошел по коридору, вынул один засов, второй, — никого нет!

Открыл противоположную дверь, заглянул:

— О, здесь сидит какой-то! Ты кто?

Страшное волосатое существо в лохмотьях монашеской рясы, замычало, тыча заскорузлым пальцем себе в рот.

— Ясно! Язык вырвали… Болтал, видно, много… Извини, с собой не приглашаем! — захлопнул дверь, отворил следующую.

— Эд! А я слышу, возятся… Думаю — кто там? — Алан сидел в углу на соломе и счастливо улыбался сквозь грязную бороду. — Они хвастали, что поймали вас…

— Ага! — сказал Шимон. — Таки, поймали, как мужик медведя…

Сакс поднял друга на ноги, обнял. Загремела цепь, тянувшаяся от ручных кандалов к кольцу в стене. Эдвард средним пальцем правой руки зацепил его, рванул, посыпалась известка, со скрежетом вылез заершенный стержень почти с руку величиной. Гэл, глядя на это, недоверчиво покрутил головой.

Эдвард вывел его за дверь, заставил положить цепь на массивную скамью, отполированную штанами поколений охранников, в несколько ударов обрубил звенья мечом, оставив только кольца кандалов на костлявых стертых запястьях.

Шимон стоял с факелом и улыбался:

— Браслетки дома снимем…

— Ты как, идти-то сможешь? — сакс осмотрел друга. — Вон как тебя откормили, кожа да кости… Ты не ранен?

— У французов есть такая штука, диета, по ней полезней ходить голодным, нежели сытым. Дойду как-нибудь, если недалеко! Но бегать лучше не надо, голова у меня кружится.

— Раз шутишь, — сказал Шимон, — будет, таки, порядок. Сэр Эд, иди вперед, а я Алану помогу.

— А где палач? — поинтересовался Алан, — сегодня он за охранника поддежуривал. Ух, здоров бить!

— Теперь за нас поддежуривает, в яме…

— Жаль, я ему на прощанье не врезал! Ну, говорите, куда идти!

Эдвард шагнул вперед, обернулся:

— Вожжи не забудьте захватить, нам еще через стену лезть! Там вторая валяется, так вместе свяжите!

По узкой лестнице в конце коридора поднялись десятка на два ступеней и оказались перед окованной железом дверью, ведущей, видимо, на первый этаж. Эдвард тихонько нажал, она послушно бесшумно приоткрылась, прильнул ухом к щели. Обернулся к друзьям:

— Гасите огонь, тут светло. Слышите, голоса? Похоже, кордегардия. Это не тот коридор, откуда мы в мешок шлепнулись…

Шимон ногой придавил зашипевший факел.

— Стойте тут, я посмотрю, можно ли пройти без шума, — Эдвард приоткрыл дверь шире, проскользнул туда. Шимон подался к щели.

Несколько секунд прошло в ожидании, затем сакс шепнул ему:

— Нет, ничего не выйдет, не спят, совиные отродья! И дверь караулки настежь — мимо не проскочить… Придется пошуметь… Выходите, только пока тихо!

Шимон и Алан бесшумно выбрались в длинный сводчатый коридор. Налево в конце виднелась большая дверь, явно ведущая на улицу, судя по массивному засову, но перед ней из бокового проема на плиты пола ложились красные отблески огня, и слышались негромкие голоса, изредка звон оружия. Направо, в торце коридора, глухая стена, нет, впрочем, не совсем глухая, под потолком окошко, почти бойница, забрана частой решеткой из прутьев в палец толщиной, оттуда льется лунный свет.

Эдвард кивнул на нее, шепнул:

— Как, ребята, пролезем, если выломать?

Алан скептически сморщился:

— Зачем выламывать-то, это же на полдня возни, а после двухмесячного поста я и так между прутьев проскочу!

— Не сомневайся, Ал! — Шимон потянул его за рукав. — Я, таки, уже ни в чем не сомневаюсь. Он сказал, значит, сделает! Вообще-то, если голова проходит, остальное тоже пролезет. Я, вот, помню, в детстве у рэбэ из сада инжир воровал…

— Тихо! Нашел время про инжир! Ладно, начали… Ждите пока здесь. Длинными бесшумными шагами сакс скользнул к караулке. Заглянул в нее, голоса тут же смолкли. Прыгнул внутрь. Раздался лязг, грохот, ругань. Через секунду Эдвард выскочил в коридор с длинной тяжелой скамьей в руках, захлопнул за собой дверь, заклинил ее, уперев толстую доску в противоположную стену.

Кулаком поплотнее вколотил верхний край скамейки в дверь, чтобы не соскочил, и подбежал к друзьям:

— Та-ак, несколько минут у нас есть. Братья-послушники там в кости резались, вместо того, чтобы в молитвах бдеть, безбожники! Я лавочку из-под них выдернул и ходу… Шимон, бегом к двери на улицу, засов, если открыта, задвинь, чтобы снаружи не ворвались.

Из караулки неслись крики, дверь гудела под градом ударов.

Рыцарь подпрыгнул, ухватился за подоконник, подтянулся, уцепился за решетку. Уперся ногами в края проема, дернул, еще раз, сильнее, со скрежетом концы согнувшихся прутьев вылезли из камня, и сакс грохнулся спиной об пол с ржавым трофеем в руках.

Сразу же вскочил на ноги, отшвырнул решетку:

— Я пошел, — подтянулся к окну, просунул в проем ноги, перевернулся на живот, протянув руки к Алану, — хватайся, старина, — и, втянув к себе, уволок в отверстие.

Шимон, не дожидаясь команды, выкинул туда же вожжи, подтянулся, рыбкой скользнул в дыру, ощутил, что бедра застряли, скрежеща по камню кольчугой, извернулся на бок и мешком свалился наружу на руки саксу.

Ярко светила немного ущербная луна. Над прецепторией где-то уже звучали тревожные голоса, но здесь, в маленьком дворике, образованном тылом донжона и наружной стеной, пока было тихо. Сюда выходила всего одна дверь, из пристройки без окон, замыкающей периметр двора. В ней, похоже, размещался арсенал и ведущая на стену лестница. Это был двор-ловушка, куда врага допускают ворваться во время штурма, и он гибнет, расстрелянный из бойниц окружающих башен.

Последней преградой на пути к свободе возвышалась ярдов на десять внешняя стена крепости. С окованной железом дверью в арсенал даже Эдвард быстро не справился бы. Шимон нашел у донжона обломок рыцарского копья ярда в полтора, к нему посередине привязали вожжу. Сакс собрал ремень кольцами, раскрутил импровизированный снаряд, забросил между зубцов. Дернул, вожжа держалась крепко. Подтянулся, но нарастающий наверху топот заставил его спрыгнуть на землю.

В углу, где стена круто поворачивала, огибая донжон, тускло блеснул в лунном свете шлем. Прибежал часовой, один из тех, кто всю ночь бессонно ходят от башни к башне. Видно было, как он отставил короткое копье к зубцу, потянул из-за спины лук.

— Быстро в угол! — скомандовал сакс. Алан и Шимон отбежали к донжону, скрылись от лучника за изгибом его стены.

Рыцарь стоял, пристально наблюдая за врагом. Вот тот натянул тетиву, замер. Сакс резко пригнулся, стрела хлестнула над ним наискосок по кладке. Он пробежал за ней несколько шагов, нагнулся, отыскивая ее на булыжнике в зеленом свете правого глаза.

Выбирая позицию, зигзагом двинулся назад, уравновесил тонкое древко на среднем пальце правой руки, поймал успевшего снова прицелиться часового в перекрестие красных линий в глазу. Резко взмахнул рукой, и лучник дернулся со стоном. Вернувшаяся стрела пришила его левую кисть к луку. Несколько драгоценных секунд было выиграно, и юноша буквально взлетел по ремню на стену. Часовой тем временем сумел вырвать наконечник из раны и, размахивая мечом, наступал. Раненая кисть его, вся облитая кровью, блестела в свете луны темным лаком. Эдвард уклонился от яростного, но не очень умелого замаха, стукнул врага бронированным кулаком в челюсть, и обмякшее тело сонно улеглось под парапет.

Сакс наклонился над двориком:

— Ага, уже привязался, молодец! — стремительно перехватывая веревку, втащил наверх Алана.

Тут же схватил копье, оставленное часовым у зубца, бросился навстречу набегающему по стене его напарнику и с силой запустил ярдов с трех тупым концом древка ему в живот. Тот громко икнул, всплеснул руками и сел.

Алан успел отвязаться от вожжи, сбросил ее во двор, и Шимон уже карабкался вверх. Эдвард прислушался. Галдеж за пристройкой в главном дворе усилился, похоже, из кордегардии выбрались, наконец, караульные. Пора было уходить по-английски, не беспокоя хозяев, пока те не сообразили, где искать опасных гостей.

Вожжу сбросили наружу, слетели, почти не касаясь ремня, к подножию стены, покатились по осыпи к морю, лишь Эдвард на миг замешкался наверху, но шансов найти Штолльберга сейчас явно не было, и сакс шагнул к краю… Луна вовремя спряталась за облачко, и когда на гребне меж зубцов замелькали огни, друзья уже пробирались сквозь кусты, забирая по дуге в сторону, к полянке, где ожидала с лошадьми Ноэми. Эдвард нес обессилившего Алана, как ребенка, на руках.

Глава двадцать девятая. Совет друга

— Удачно! — Шимон, уже верхом, показал большой палец.

Ноэми тоже была готова тронуться в путь. Эдвард возился с Аланом, подсаживая гэла на коня. Наконец, и сам одним движением взлетел в седло.

— Тихо! — тут же предостерегающе поднял руку. — Держите морды коням! Кутайте в плащи! Нет, Шимон, мы еще не ушли. Слышите?

Ярдах в двухстах от поляны отчетливо в тишине ночи на дороге в Бейрут стучали копыта. Орден не желал легко упустить добычу.

— Переждем часок, перед рассветом махнем через дорогу и к наве. Найти нас в темноте они не смогут, тут таких полян сотни, а случайно наткнуться на патруль я не хочу.

Часа два скоротали, тихо беседуя, прислушиваясь, нет ли кого рядом. Еще дважды мимо промчались конные отряды.

Алан полулежа жевал кусок мяса с хлебом, запивал вином из фляги.

Потянулся, щелкая суставами:

— Эх! Хорошо на свободе! Я на цепи забыл, как трава пахнет. Плесенью начал покрываться… Слышите, как кости трещат? В тюремном леднике ревматизм схватить, как нечего делать!

— Я, таки, не соображу, — Шимон почесал в затылке, — ведь часовые наверху тревогу подняли! Как же монахи не поняли, где мы?

— Тише! — Эдвард отвлекся от беседы шепотом с Ноэми. — Сами орете не хуже часовых!

Алан склонился к Шимону, понизил голос:

— В главном дворе у донжона попы так вопили, что только себя и слышали. Разобрались, каким манером мы ушли, когда сломанную решетку в коридоре у караулки нашли, не раньше… Кстати! Эд, я раньше и не знал, что ты у нас так могуч!

— Я тоже… — грустно ответил сакс.

Снова вдалеке простучали подковы, но теперь медленнее, в обратную сторону и стихли у прецептории.

— Вернулась погоня-то! — Алан крутил головой, прислушиваясь.

— Не все еще! — ответил Эдвард.

Ноэми тихим, но все равно звонким голосом возразила:

— Мне кажется, один отряд поскакал прямо в Бейрут и скоро не вернется. Будут стараться там нас перехватить…

— Точно! — рыцарь встал на ноги. — В седла!

Подставил руку под сапожок Ноэми, обернулся к гэлу — его уже подсаживал Шимон.

— Тихо, ребята, только шагом, и слушать, что впереди! Нам по дороге с милю надо проехать, потом свернем к морю по речке.

Через час беглецы заводили по доскам лошадей на наву. С первыми лучами солнца судно вышло в море.

Медленно сдвигались назад синие прибрежные горы. Растаяло вдали зловещее темное пятно прецептории. нава наискосок резала волны, хлопал парус под порывами ветра, скрипел рангоут. Ноэми прилегла в каюте. Шимон храпел на носу, завернувшись в запасной кливер. Алан плотно поел, выпил немного вина и теперь наслаждался свежим морским воздухом, отходил после темницы. Он лежал под бортом на попоне, опершись на седло, настроение у него было самое благодушное.

Он рассказывал:

— А в подробностях? Особо-то меня, считай, и не мордовали… Сначала барон раненый валялся, я ему неплохо ткнул в ногу. А потом приказал к себе привести и пообещал запытать нас с тобой, Эд, друг перед другом. Я ему говорю, дескать, как же так? Мы же все воины Христа? Я, дескать, тебя-то не убил, пожалел… Куда там… Еще хуже озверел!.. Он по-моему малость рехнулся на своей праведности, и неудивительно, двадцать лет под таким солнцем — макушку в железной кастрюльке и напекло! Вещает таким тоном, будто сам Господь у него за плечом стоит и в ухо диктует! Все, мол, недостойны жить на этом свете, кроме него самого, естественно: Тигран — схизматик, мы — предатели святого дела, король Дик посягнул на могущество ордена, а уж про Ноэми и говорить нечего… Как же я боялся, что тебя беспомощным возьмут! Ну, а так — ничего! Отощал, правда, малость, да палач этот, каждый день, пока не отлупит, спать не ложился! Ладно, кости целы, а мясо нарастет… Хорошо-то как на свежем воздухе! — гэл проводил взглядом косо парящую против ветра чайку.

— Эх, сэр, я теперь понял, что значит родиться второй раз! — Он повернулся к Эдварду, стоявшему в задумчивости у борта, поставив ногу на планшир. — Эд, ты испытывал когда-нибудь такое чувство?

— Испытывал, совсем недавно, когда после паралича с постели встал, — он печально покивал головой.

— Да, Тигран, конечно, волшебник, что и говорить! Ну, как он там?

— Он-то — хорошо!

— А кто — плохо? Послушай, сэр, ты мне что-то не нравишься! Такое впечатление, что это ты два месяца настроение в тюрьме повышал! В чем дело-то? С Ноэми поцапался? Или еще побаливает где?

— Ничего у меня не болит! Посоветоваться с тобой надо, Ал! Не с кем больше… — он присел на корточки рядом с другом.

— Ну уж и не с кем? А Ноэми?

— Насчет нее и хочу поговорить… С самого начала если… Тигран меня вылечил, спасибо ему, да и тебе тоже, сработала коробочка, вызвала его, быстро приехал в Бейрут…

Сакс подробно изложил Алану события за время, пока тот сидел в тюрьме. Расстрел засады, лаборатория в горах, могучая машина, в которую одел старик тело друга… Удивительных фактов было слишком много, разум шотландца отказывался переварить их сразу.

В конце концов он перебил Эдварда:

— Постой, постой, выходит, и правда, старичок-то — колдун? Надо же, как в сказках! А я-то, дурак, как вырос, перестал в них верить…

— Да нет, он сказал: волшебства не бывает, это все наука.

— Х-м, наука… По-моему, что то, что другое — никакой разницы! Всяких ученых, алхимиков и колдунов на том свете черти в одной бане парить будут!

— Вот видишь, Ал, и ты туда же — не веришь! Зря сомневаешься! Во-первых, все, что я тебе рассказал, Шимон и Ноэми подтвердить могут. И, во-вторых, вот, посмотри! — сакс оглянулся, не глядит ли кто на них, и распустил шнурок на поясе.

Алан потыкал пальцем его стальное бедро и уверовал, как Фома:

— Да-а, здорово! Говоришь, и меч не берет? Силу твою я уж видел сегодня ночью. И стрелой без лука куда надо попасть — тоже уметь надо! Эх, мне бы такую штуку… Мы бы с тобой вдвоем таких дел наворотили…

— Тебе, говоришь? — Эдварда затрясло от злости. — На! Забирай! Вдвоем? Нет уж, давай один, без меня. Попроси Тиграна, он старик добрый, переставит машину тебе, а я так полежу пару лет, зато человеком останусь!

— Ну, что ты, что ты! — Алан загородился ладонью, — зачем кипятиться? Объясни, в чем дело-то? Ты же сказал, что года через два ее снимут с тебя.

— В чем дело? — сакс погас так же быстро, как и вспыхнул. — А дело в том, что поп мне грехи отпустить не захотел. Усомнился, что чудо сие от Бога, и запретил убивать кого-либо, кроме нехристей. Дескать, коли нарушишь, проклят будешь во веки веков!

— Аминь! — автоматически закончил гэл. — Тьфу! Прости, Эд, вырвалось!

— И еще он сказал, что все беды мои — за грехи, за дружбу с Тиграном, за любовь к Ноэми. Дескать, пока с еретиками и иноверцами хороводишься, не видать тебе никакого отпущения!

Он сел на палубу рядом с гэлом, закрыл лицо ладонями. Алан ошарашенно молчал.

Наконец, нерешительно спросил:

— И что ж ты теперь делать будешь?

— У тебя совета просить хотел… — Эдвард опустил руки, на ресницах его блестели слезы. — Тигран наказал вернуться к нему… Но еще говорил, дескать, все решай сам, будто его и нет. Вот я теперь и не знаю, как быть!

— Дернул тебя нечистый связаться с жидовкой! Говорил я: добра не жди! Без Божьего благословения удачи ни в одном деле не видать! Ноэми, конечно, девушка хорошая, да что там говорить, просто прекрасная, но нет такой бабы на свете, из-за которой в аду гореть стоит… Да и Тигран… Колдун, он и есть колдун!

— Плохо мне без нее будет… — прошептал сакс. Тоска сжимала его сердце.

— Без нее — плохо, а с ней еще хуже! А если, и правда, проклянут? Куда ты с ней пойдешь? Ни один человек, добрый христианин, конечно, на порог не пустит, куска хлеба не даст. Самаряне давно повымерли! Или в жиды запишешься, обрезаться к рэбэ пойдешь? Я так скажу, если б мне выбирать, смерть или отлучение, я бы, не думая, смерть выбрал, и спасибо еще сказал, коли согласились с выбором-то!

Нетрудно понять Алана тому, кто знает, что значил для человека его времени интердикт. Хуже этого наказания тогда и представить себе не могли. Незадолго до первого крестового похода могущественный и гордый император Священной римской империи Генрих IV в Каноссе босой на снегу стоял в одной рубашке трое суток, вымаливая прощение и снятие отлучения у папы Григория VII. Не помогло! Всю оставшуюся жизнь Генрих метался, гонимый церковью, в конце концов был отравлен, и даже кости его не обрели покоя… Император! Что же сказать о простых людях…

— Вот что не пойму я, — Эдвард стукнул кулаком по планширу, задумчиво потрогал пальцем внушительную вмятину, образовавшуюся в доске, — мало ли тех же храмовников живет с турчанками? С тех пор, как мы в Палестине, нам все уши прожужжали о том, как они развратничают! Как же им-то грехи прощают?

— Ну, как? Повинятся в плотском грехе, побожатся исправиться, и отпустят им прегрешения, а дальше: блуди — не хочу до следующей исповеди! Ты-то, небось, каяться отказался?

— В чем же каяться? В том, что хорошего человека выручил и не отказался у него лечиться… В том, что чудесную девушку люблю? Она не виновата, что родилась не христианкой… В том, что ненавижу подлеца, и не могу заставить себя простить, а по заповедям Христовым обязан? Что не бросил тебя в беде, пошел против ордена? Разве это грехи?.. — он махнул рукой.

— Не мог смирить себя, сказать, грешен мол? — прищурился Алан. — Не отсох бы язык… А потом поступил бы по-своему!

— Не мог! Уж больно унизительно оплевывать то, что считаешь достойным. Да и что это за исповедь, с враньем-то?!

— Э-э! Я смотрю, сэр рыцарь, ты себя умнее Господа Бога ставишь, а? Он, небось, знает, где грех, а где брех, а слушает и с враньем, — съехидничал гэл. — Иди к другому попу, глядишь, помягче попадется, простит! Изложишь поскладнее…

Эдвард только рукой махнул:

— Не промолчу я, что мне грехи отпустить не хотели, и врать Господу на исповеди и душу свою губить не стану!

Помолчали, глядя в разные стороны. Сакс спросил угрюмо:

— Так все-таки, что мне делать-то?

Алан так же мрачно ответил:

— Расстаться с Ноэми, хотя бы на время — раз! — он загнул один палец. — Ехать воевать с сарацинами — два! Если отличишься, а это тебе сейчас, я думаю, раз плюнуть, кто посмеет лягнуть героя боев с язычниками, даже если у него в любовницах… Молчу, молчу об этом… Значит, прославиться — три! Вернуться к Тиграну через два года и снять машину — четыре! — гэл поднял вверх кулак. — И дальше видно будет — пять! — прижал последний палец.

— Я люблю Ноэми! Не хочу от нее уезжать! Не желаю больше воевать! Рубить людей только за то, что они веруют по-другому… И Тиграну я обещал…

— Рыцарства лишат за дезертирство! Как тогда отомстишь немцу?! Домой вернешься опозоренным? Ты же обет давал, как все крестоносцы! Нет, воевать придется…

— А вдруг убьют? Священник грозил: погибну без отпущения — прямиком попаду в геенну огненную! — поежился Эдвард.

Алан захихикал, довольный:

— Глуп как пуп твой поп, если не сказать хуже! Кто, по-твоему, главнее, он или папа Целестин? А папа рек: "Кто падет в бою за веру, получит прощение всех грехов и попадет в рай"! Ну?! — двинул локтем сакса в железный бок, ушибся и зашипел, потирая больное место.

— Тигран говорил…

— Ему легко говорить, он кого хочешь очарует! Может, и мы с немцем сцепились не своей волей, а околдованные им? Что глаза прячешь?! Но ты-то не Тигран! Выбирай, кому верить, ему или папе… Что?.. Ладно, пойду скажу шкиперу — пусть правит на Аскалон!

Эдвард безнадежно посмотрел вслед гэлу и прошептал:

— Да, прекрасный план, нечего сказать! Но, видно, так тому и быть… Не суждено судьбой счастья, так хоть славы откусить!

Он поднял голову и увидел рядом Ноэми.

— Шимон сказал — ты пощадил Штолльберга! Убийцу?! — с горечью спросила она.

Сакс ничего не успел ответить, да и что мог он сказать ей… Над их головами пронесся гафель, оглушительно хлопнул парус — нава легла на новый галс.

— Почему мы повернули на юг? А как же к Тиграну?

— Мне нужно сначала в армию… Нужно, понимаешь?!

Ноэми отвернулась к морю, желая скрыть слезы на глазах. И ни слова упрека…

Глава тридцатая. Расставание

Вечером бросили якорь на рейде Акры и на шлюпке сходили в порт: надо было узнать, как дела на театре военных действий. В цитадели болтали, что армия прочно застряла под Аскалоном. Дескать, король Дик уложил там почти половину войска, и не столько в бою, сколько от болезней, из упрямства не желая отступить из этой буквально смертоносной местности. Жара, насекомые, плохие питание и вода косили армию гораздо эффективнее сарацин.

Болтали, что и сам он опять болен, неспособен к стратегически- правильным решениям, и что кампания, несомненно, сложилась неудачно по его вине. На короля возлагали ответственность за потери и в двух неудачных маршах на Иерусалим, одном — от Яффы, другом — от Аскалона. Доблесть Ричарда явно проигрывала войну мудрой осторожности Саладина.

Правда, цитируя все это, стоило сделать скидку на то, что распространяли слухи французы, массами прибывавшие в Акру из-под Аскалона, как они утверждали, на отдых. Прохлаждалось здесь их в несколько раз больше, чем сражалось там.

Переждав ночь в затишье за мысом на рейде Акры, на заре вновь вышли в море.

Эдвард мрачнее тучи мерил шагами палубу, терзаемый неизбежностью предстоящего разговора с Ноэми. Решение расстаться, твердое, но от этого не менее мучительное, нелегко далось саксу. Ночь он не спал, тщетно пытаясь придумать вариант будущего, в котором в жизни рыцаря-крестоносца могла бы осуществиться счастливая любовь к еврейке, но лишь яснее осознал, что счастье невозможно.

Еще в четвертом веке Эльвирский собор иерархов святой церкви категорически запретил браки христиан с иудеями и язычниками. Вот если бы Ноэми согласилась креститься! Но какие чувства, кроме отвращения, могла вызвать у нее вера убийц ее родных? И все же Эдвард не мог заставить себя перестать безнадежно и жалко мечтать, на дальнем краю, почти за границей сознания тлел, жег его мозг уголек запретной мысли: вдруг время изменит что-то к лучшему: война закончится, Ноэми вернется к нему, здоровому, свободному от постылой машины, они вместе куда-нибудь… Но куда?! Где и как они будут жить? Рыцарь без поместий интересен властителям лишь как воин, полностью зависим от их настроений и прихотей. Конечно, все осудят его более чем странный выбор. Держать же Ноэми при себе любовницей, наложницей, в каком угодно качестве… Он не мог ее унизить таким предложением! Да и бедный сакс не король Кастилии Альфонсо, союзник Ричарда, пренебрегший недавно крестовым походом реконкисты из-за греховной страсти к такой же иудейке. Стал бы кто терпеть от Эдварда вольности с верой Христовой. И не убежать, не спрятаться! Проклятье церкви везде отыщет! Бог сверху видит все!. Да и от самого себя не уедешь! А гореть в неугасимом пламени… Что может быть страшнее?! Он не находил выхода из этого тупика, разлука навсегда казалась неизбежной.

Единственным светом в беспроглядно-черном будущем был Тигран. Но и тут… Не ночным ли болотным блуждающим огоньком завлекал он? Лекарь, конечно, не откажется поспособствовать несчастным влюбленным в их беде, но сакс подозревал, что плата за помощь может оказаться непомерно высока. Нет, деньги, естественно, не причем, но вера Эдварда в Бога, мироощущение, все идеалы юноши в присутствии Тиграна как-то неуловимо линяли, обесценивались, и сакс опасался в конце концов под воздействием странных идей старика, колдовским влиянием речей, греховного — Эдвард это сознавал — обаяния оказаться в состоянии, которое было бы для него пострашнее самого ада — в полном безверии.

Ветер почти утих, редкие слабые порывы медленно толкали наву к цели. За день не доползли и до Яффы. Шкипер, углядев приметы близкого шторма, решил не рисковать и вошел на ночь в устье реки за Раконом.

Поговорить с Ноэми наедине на тесном судне не получилось за весь день, и возможность сойти на пустынный здесь берег была очень кстати.

Стемнело. наву подтянули канатами вплотную к деревьям. Поужинав на палубе, команда, кроме вахтенного, завалилась спать. Алан и Шимон тихо беседовали у борта, глядя на море в узкий просвет меж речных берегов. Шкипер ждал прилива, часа через полтора, чтобы войти в речку глубже, понадежней укрыться от шторма.

Эдвард подошел к поднявшейся из каюты Ноэми:

— Пройдемся по травке?

Она обрадовано кивнула. Он перемахнул через борт в темную воду под деревьями, там было почти по плечи, поманил девушку к себе.

Она, ни секунды не раздумывая, легко спорхнула к нему на руки, доверчиво прильнула к груди, он вынес Ноэми на сушу и поставил на траву. Изящно склонившись, она отжала край тонкого покрывала.

Ущербная луна тускло высвечивала тесную скважину устья. Под ветвями темнота стала совсем непроглядной. Эдвард уже привычно включил ночное зрение, сдвинул повязку на лоб, в зеленом сиянии все вокруг отчетливо выявилось. Особенно ярко светились почему-то люди. У борта Алан с Шимоном травяным заревом подсвечивали снизу снасти такелажа. На носу у бушприта изумрудный шкипер что-то втолковывал неуклюже-широкому бутылочного стекла вахтенному.

Юноше сделалось легко и хорошо. Волшебный свет превратил и саму ночь из обычной в невероятную, сказочную, в такую все возможно, все сбывается.

Ноэми мягко коснулась его руки. Эдвард посмотрел на любимую, и в памяти возникло слово из легенд: "Ундина!"

В переливах зеленого струящегося света, вся как весенняя листва пронизанная наискосок солнцем, Ноэми подалась к нему гибким телом, он видел четкие линии ее фигуры, нежно сиявшей под легкой тканью одежды.

— Пойдем, поищем где-нибудь полянку, посидим немного, — предложил сакс, неотрывно глядя в лицо любимой.

Она улыбнулась так, как можно только наедине с собой, или в темноте, когда никто не видит, счастливой улыбкой собственницы, обладательницы заветного сокровища — разделенной любви. Лишь немногим мужчинам удается увидеть такую улыбку на устах подруги в рассветный час близости.

— Я ничего не вижу, милый! — лукаво дрогнули чувственные губы.

Эдвард догадался — она не подозревает, что вся сейчас, как на ладони. Конечно, он говорил ей о своей способности видеть в темноте, но, по словам Тиграна, знать факт и понимать его, далеки друг от друга, как две стороны лезвия меча, они всегда рядом, всегда порознь, но лишь сойдясь в острие, вскрывают истину.

— Держись за руку! — коснулся он талии Ноэми.

Они медленно пошли берегом.

Шкипер им вслед сложил руки рупором:

— Сэр! Идет прилив! Через час ищите нас ярдов на пятьсот выше по реке!

— Хорошо! Мы поняли! — обернувшись, крикнул Эдвард и увлек Ноэми за собой в прогал между деревьями.

Местность потихоньку повышалась, чем дальше от реки, тем больше редели кусты. Наконец, они расступились, открыв крохотную полянку. На ее опушке ствол поваленного дерева, обросший плюшевым мхом, представлял идеальную скамейку.

Эдвард и Ноэми, не сговариваясь, опустились на нее, по-прежнему держась за руки. Лицо девушки, обращенное к нему, светилось счастьем. Он глядел на милые черты, не в силах приступить к тяжкому разговору, ради которого, собственно, и привел ее сюда.

Где-то громыхнуло, далекая зарница смутно высветила ломаные контуры деревьев. Шторм, предсказанный шкипером, надвигался. В ветвях протяжно зашумел ветер.

Но под кронами пока еще дремала тишина. Луна серебрила траву, беспощадно исчерканную черными тенями.

Ноэми медленно притянула голову Эдварда к себе и прильнула своими губами к его. Почти против воли, не владея более собой, он обнял ее, почувствовал руками ее тепло и ответил на поцелуй, забыв обо всем на свете.

— Нехорошо, я вроде как подглядываю… — мелькнула последняя мысль, и он выключил зеленую подсветку.

Сразу исчезло светлое волшебство ночи, или нет, не исчезло, но внезапно сменилось жутковатым соблазном колдовства. Тени стали непроглядней, серебряный свет луны холодней и призрачней. Тело Ноэми нежно обжигало руки сакса, ее трогательно-неумелые ласки мучительно сладко пронизывали его сердце.

Он целовал хрупкие плечи, склонился к трепетно напрягшейся навстречу ему груди. Ноэми полностью подчинилась его порыву, замерла, лишь иногда сдержанным движением облегчала рукам, губам Эдварда доступ к сокровенному.

Вверху луна скрылась в черной туче, совсем стемнело, они ничего не замечали…

Она, обнаженная, обвила его руками, прижалась всем телом, и он, не помня себя, рванул шнуровку камзола. Ноэми страстно целовала лицо любимого, прильнув нежной грудью к его, стальной. Он встал, держа ее на руках, она изогнулась дугой, потянулась к земле и выскользнула из объятий, повлекла за руку вниз, вниз… Он опустился на колено, прижался щекой к ее бедру и застыл на несколько секунд в безмерности, в безвременьи счастья… Затем сорвал с себя одежду…

Прямо над поляной небо яростно взорвалось ослепительной молнией. Бесстыдный, заливший все свет вырвал из тьмы, впечатал в их совместное в этот миг сознание картину странную, гротескную, невозможную: мужскую, уж несомненно, мужскую, фигуру, блестящую выпуклой холодной сталью, неожиданно прорывающейся жаждущей, вожделеющей плотью. Фигуру и живую, и мертвую — вперемешку, а у ног этого нелепого распаленного монстра, железного мосластого сатира — девичье нежное прекрасное тело.

Совсем рядом ударил гром, но он не заглушил в ушах Эдварда стонущего, мучительного — Нет! — прозвучавшего в короткий миг тишины и темноты, между молнией и громом. Он ощутил, как Ноэми рванулась прочь…

Забыв о ночном зрении в грохочущей мгле, сакс слепо повел руками, пытаясь отыскать девушку, вновь соединиться с ней — и не нашел…

Еще одна нестерпимо яркая молния… Ноэми стояла в двух шагах, нет, уже в трех! Она отступала, пятилась, закрыв, чтобы не кричать, рот рукой, с ужасом, показалось ему, глядя на него.

Эдвард рухнул лицом в мягкую траву, вонзил пальцы в землю… Сколько он так лежал? Секунду, минуту?.. Ладонь Ноэми коснулась его волос.

Голос ее прерывался:

— Бедный… Бедный…

Сакс мрачно обрадовался, что темнота скрывает его пылающее лицо. Осторожно вывернулся из-под ее пальцев, молча пошарил на траве свою одежду, не нашел, включил ночное зрение.

Увидел ее… Ноэми застыла с простертой к нему рукой, нефритовая коленопреклоненная статуэтка отчаяния… Она мучительно жмурилась, пытаясь остановить слезы, но они текли, смешивались с первыми каплями дождя…

Эдвард ощутил, как что-то рвется в груди, стиснул зубы, отвернулся, страдая от жалости к ней, к себе, от невозможности изменить что-либо в этой жизни…

Досада ожесточила его сердце. Нет, не сострадания ждал он от нее сегодня… Собрал одежду Ноэми, втиснул мягкий ворох ей в руки:

— Одевайся! Сейчас хлынет! — сам удивился, как удручающе невозмутимо звучит его голос, когда внутри все дрожит.

Ее пальцы мяли тонкую ткань. Не могла в темноте справиться с платьем? Или мысли ее блуждали где-то далеко?

Он помог ей одеться, увлек под деревья. В кронах ровно шумел дождь. Ноэми словно очнулась, быстро скользила за ним, не отрывая кончиков пальцев от его руки.

Навы на старом месте, естественно, не оказалось. Эдвард выругал себя за то, что забыл напутствие шкипера, вверх по берегу они пробирались под струями уже настоящего ливня и вымокли насквозь… Зеленое сияние тела Ноэми померкло сквозь холодный сырой шелк одежды, потускнело и все кругом. Волшебство ночи умерло.

На судне они молча разошлись по каютам.

Наутро, когда нава ныряла в мутных после ночного шторма волнах, Ноэми внешне спокойно выслушала Эдварда, наконец, сказавшего, что им необходимо на время расстаться, и угрюмо кивнула.

Аскалон, весь в дымящихся развалинах, выполз из-за горизонта на левом краю моря вскоре после полудня.

У пристаней в неуютном временном порту скучились пизанские и генуэзские суда с припасами. На тесных причалах звучала многоязычная речь, толпились воины. Прямо с кораблей торговали вином, по дешевке скупали трофеи, а некоторые посудины служили просто плавучими публичными домами. Любые способы хороши для увеличения капиталов. Итальянские купцы откормили свои крохотные государства на многие века вперед на крови и золоте крестовых походов.

Алан с матросами выгружал лошадей, а Эдвард и Ноэми прощались в каюте. Шимон у трапа почти упирался головой в потолок.

Сакс, не в силах оторваться, глядел в прекрасные темные глаза девушки. Все было сказано раньше.

Ноэми решила немедля отплыть в Искандерун, в Антиохию, оттуда вернуться на Ван к Тиграну, рассказать ему обо всем, посоветоваться, а потом отправиться на родину в Гранаду, продать там всю свою движимость и недвижимость, обратить ее в наличные — надеялась купить за золото спокойное будущее с Эдвардом…

Шимон деликатно покашлял и полез на палубу. Эдвард сильнее сжал тонкие пальцы Ноэми.

Она грустно улыбнулась, погладила сакса по щеке:

— Прости, милый! Так все нелепо вышло… Ты для меня любой хорош, я испугалась от неожиданности. Как же тебе тяжело в этой железной шкуре!

— Потерпи! — она припала к груди Эдварда. — К концу назначенного тебе срока я опять вернусь к Тиграну! А сейчас я просто мешаю, что ж висеть камнем на шее?.. Ах, что тебе эта война?! — ее голос задрожал.

Дрогнуло и сердце юноши, но он видел слезы в глазах Ноэми… Совсем как минувшей ночью… Он поцеловал ее и отвернулся. Мог ли он объяснить, что движет им?

Ловя с кнехта ногой стремя, он услышал, как шкипер скомандовал отваливать.

Глава тридцать первая. Патруль

Подковы грохотали по размочаленным доскам причала. Алан спросил, выпихивая древком копья из-под копыт пьяного ратника:

— Ну, что, сэр, куда двинемся? Сразу к де Во, или сперва к Шаррону заглянем? Я спрашивал — они оба здесь.

— Давай к Шаррону! Здешнюю картину обрисует, да и посоветоваться надо, где воевать поинтересней.

Старый рыцарь обрадовался друзьям:

— Благородный сэр! Вернулся! Быстро оклемался… Я, честно, решил, что ты уж и не жилец, когда на плаще приволокли. Мне сквайра отдал, а сам… Кровь изо рта, из-под наруча, весь в грязи… Глаз — ерунда! — он обнял юношу за плечи. — У меня твой миланский панцирь, оружейник выправил спинку, верну сейчас…

— Не надо, — засмеялся Эдвард, — я же в новых доспехах!

— О?! Вот спасибо! Он хоть и битый, а много лучше моей старой кольчуги. Стрелы со звоном отскакивают, хорошо… Да! Жаловался я королю на твоего недруга, на немца. Раненые от телег видели, как он тебя сшиб, и герб приметили. Тевтонский магистр божился расследовать это дело, но комтур куда-то исчез…

— У тамплиеров в прецептории под Бейрутом отсиживался, — вмешался в разговор Алан. — Меня в плен захватил и два месяца в каменном мешке держал, покуда мой сэр не выручил.

— Что ты говоришь! Расскажите-ка все поподробнее! — потребовал Шаррон. — Садитесь, ребята, сейчас денщик винца нацедит. На сегодня с сарацинами закончили… С дороги притомились, небось?

— Нет, не очень. Мы морем прибыли, сэр… Когда я очнулся на наве после ранения… — начал Эдвард повесть своих злоключений и побед, опуская, впрочем, некоторые подробности, которые старый рыцарь вряд ли с ходу переварил бы. Алан помогал по мере сил разукрашивать изложение хода событий цветистыми эпитетами.

Когда рассказ друзей приблизился к концу, свет заката уже не кровавил ткань шатра, и кувшин на столе отдал все вино кубкам. Де Шаррон, зачарованно слушавший о приключениях в прецептории, встрепенулся:

— И все?!

— Все… — кивнул сакс. — Мы на наве и приплыли…

— Решетку?! Голыми руками?!.. Уму непостижимо! Ребята, признавайтесь, вы малость преувеличили!

Эдвард и Алан перемигнулись и засмеялись. Преувеличили? Они, как могли, преуменьшали…

— Решетка? Ну, что решетка? Болталась она у них, камень, видать, выкрошился. Да и, вообще, везло нам, здорово везло!

— Вот разве что выкрошился, и везло… — капитан с сомнением покрутил головой. — А попы-то бессовестные, небось, жаловаться пойдут! Так все переврут, что… А?

Эдвард пожал плечами.

Де Шаррон подумал и успокоил:

— Впрочем, уверен, король вас не выдаст. С немцами он окончательно расплевался. Эрцгерцог Леопольд, должно быть, уже к Австрии своей подъезжает. Слухи ходят, обещал он свести счеты с государем, тот, правду сказать, крепко его прижимал, пока совсем не выжил отсюда. Ну, все, ночуйте у меня, а завтра в штаб! Хочу опять вас у де Во выпросить. Судя по рассказу, здоров ты, сэр, полностью… А глаз? Что — глаз! Ерунда… Второй не потеряй, смотри мне!

— Сэр, да и первый-то цел! На солнце слезится и побаливает, я и прикрываю…

— Покажи!

Сакс сдвинул на лоб повязку. Шаррон долго недоверчиво всматривался в зрачок, недоуменно скривил губы:

— Готов был поклясться, что тебе его вышибли. Видел же, вытек. Смотри-ка ты, ошибся! Ну, тем лучше…

Утром душещипательную историю пришлось вкратце повторить для де Во. Барон, постаревший от забот за лето, сунул в зубы седеющий ус:

— Знаешь, сэр Эдвард, чует мое сердце: все мы еще под твоим началом ходить будем. Нет, это я не о том, что ты чуть ли не один тамплиерскую крепость взял. На войне всякое случается… Но почему опять без разрешения, черт знает куда, полез?! Я вам точно говорю, мессиры, у этого парня замашки настоящего полководца! Слушаться не любит, сам себе голова…

Милорд Томас погрозил саксу пальцем:

— Вот только нам стратеги не нужны, нам подчиненных не хватает. Я тебе обещаю, Эдвард Винг, честное рыцарское даю, если еще раз без спроса вляпаешься, все! Из армии выгоню!

— Милорд! — прижал руки к груди Эдвард. — У тамплиеров в темнице мой оруженосец сидел, мой друг… Узнали бы они, что я жаловался, казнили бы его, просто, чтобы концы в воду спрятать!

— Да хоть два друга и три оруженосца! Обратился бы ко мне, придумали бы, как его выручить. А если бы тебя убили, или, хуже того, ранили? Сидели бы вы там вдвоем, никто и не знал об этом, а монахи радовались бы. Ты об этом подумал?

Сакс сокрушенно-лицемерно вздохнул:

— Нет, милорд, не до того было!

— Забирай его, капитан, — де Во подтолкнул Эдварда к Шаррону, — и если я еще что-нибудь такое о нем услышу, пусть пеняет на себя. Дай ему легких конников сорок под начало…

— А орден сейчас выяснять отношения не станет… — де Во махнул рукой. — У них новый великий магистр: маршал д'Амори на пенсию в монастырь во Францию отбыл, теперь гроссмейстером Робер де Сабле. Воин он неплохой, искренне стремится Гроб Господень отвоевать, хоть и ханжа малость. Я ему на военном совете расскажу, чем его святая братия на досуге развлекается, вместо того, чтобы молиться. Этот своевольства не потерпит…

— Идите! А ты, благородный сэр, будь любезен, задержись немного, — обратился милорд Томас к де Шаррону.

— Самое смешное, что мы и сидели в подвале, правда, не вдвоем, а втроем, — съехидничал гэл на улице в ожидании мессира. — Ну, и много им радости от нашего сидения вышло?

Старый рыцарь скоро вышел, посмеиваясь:

— Знаете, что порекомендовал барон? Помалкивать о ваших подвигах! И дело не в ордене, просто король Ричард самолюбив, как кот, не терпит конкурентов своим доблестям. Он последнее время тужится превзойти в отваге Роланда: то обедать сел прямо в поле перед строем Саладина, то носится на коне впереди войск, на поединок сарацин выкликает…

— Ну, и как? — с интересом спросил сакс, — желающих много?

— Совсем нету, с тех пор, как одного эмира располовинил вместе с панцирем. Снес голову заодно с рукой и плечом! Кабы всегда так… да вот беда, в другой раз сам его величество копьем в бок получил, третий уж месяц рана не заживает, — Шаррон усмехнулся. — Кажется, он недалеко ушел от нашего Эдварда, к сорока близко, а все как мальчишка…

Рыцарь строго посмотрел на друзей:

— Уразумели? Не болтать! Гильом де Бар, вон, короля Дика на турнире сдуру, три года тому, сшиб, теперь сам не рад, вечно на нем зло срывают.

Под начало к Эдварду поступили тридцать шесть конных ратников Жана д'Авэна, погибшего под Арзуфом, после всех потерь меньше половины первоначального состава его конной сотни. Бывший с битвы на болоте у них за старшего пожилой оруженосец павшего рыцаря Эсташ ле Жэ стал заместителем нового командира. Пешие стрелки д'Авэна остались в подчинении де Шаррона.

Задачами вновь сформированного эскадрона являлись разведка, сопровождение обозов с фуражом, патрулирование местности. Друзья быстро убедились, что попали не на самую легкую службу в армии.

Минуло время больших битв, когда Саладин пытался одолеть сразу все войско крестоносцев. Не стоило тратить силы и жизни воинов пророка на цель, к достижению которой стремилась сама природа. Болезни урезали численность христиан так, что стоило немного подождать, и скоро драться стало бы просто не с кем. Непрерывные распри уже оторвали от ратных трудов и австрийцев, и большинство французов, а из оставшихся почти никто не верил в успешное завершение похода. Надеялись разве что на приемлемый мирный договор с сарацинами, чтобы получить возможность вернуться в Европу вербовать новую рать. Дрались, опасаясь потерять последние оставшиеся на побережье владения, необходимые, как плацдарм, на будущее.

Как всегда в истории, мудрая стратегия постепенно одерживала победу над блестящей, но не перспективной тактикой.

Одновременно с вялой осадой вяло двигались и переговоры об условиях мира. Не раз для бесед с Ричардом приезжал брат Саладина Сафадин. Обе стороны делали широкие жесты, демонстрируя уважение к противнику. Сафадин привез Моше-бен-Маймуна, успешно врачевавшего рану короля, тот в благодарность посвятил в рыцари нескольких эмиров, близких султану, и даже, по слухам, предлагал гостю руку своей сестры принцессы Жанны. Но договориться никак не получалось. Король непременно желал закончить победоносно, если не всю войну, то хотя бы осаду Аскалона. Султан, зная, что ему недолго осталось жить, мечтал поскорее прекратить боевые действия, но не мог позволить себе потерять лицо, и требовал полного вывода христианских войск и возмещения ущерба.

Война, в сущности, раздробилась на множество отдельных стычек. Саладин спустил волчью свору с поводка, позволив эмирам действовать каждому на свой страх и риск. Их отряды, слишком маленькие в отдельности, чтобы представлять опасность для всего войска, кружили в полупустыне между Мертвым морем и Аскалоном, не упуская случая, чтобы ужалить: нападали на аванпосты, крали часовых, угоняли лошадей. Случалось, щипали и более крупные христианские отряды, посланные на разведку и рекогносцировку.

Единственным действенным средством против этой тактики была система патрулей. Тяжеловооруженные европейцы могли успешно противостоять вдвое и втрое большему числу сарацин. Бронированная конница крестоносцев отрядами до ста человек прочесывала пустынные земли к югу и востоку от основного лагеря. Встречали слабейшего противника — уничтожали; если враг имел перевес сил, гонцы неслись за подмогой, а та старалась подойти скрытно и окружить его. Практиковались засады, иногда два-три всадника выступали в качестве приманки, заводили сарацин под удар. Патрули взаимодействовали, согласовывали время и район действий, чтобы, в случае необходимости, иметь возможность помочь друг другу.

Одним из командиров, с которыми пришлось контактировать Эдварду по службе, оказался Дэн, точнее, теперь сэр Дэниэл. Он дождался, наконец, давно выслуженных им золотых шпор! Пару раз саксу довелось повоевать вместе с его отрядом, разделив с норманном похвалу барона за успешный бой и разнос за неудачный. Скверный характер Дэна от повышения в звании не улучшился, не убыло и преданности де Во.

Лица Эдварда и Алана покрылись медным загаром пустыни, друзья научились беречь коней и воду, ориентироваться по солнцу и звездам, терпеть адскую пекло днем и ледяной холод ночью.

Эдвард мотался по пескам в тонкой кольчуге и легком шлеме. Сталь машины под одеждой берегла его куда надежнее любого панциря, дарила прохладу в жару, грела в мороз. Могучий, но медлительный брабансон возил за ним доспехи, а сакс ездил на трофейном арабчаке и только перед серьезным делом пересаживался в седло боевого коня, надевая броню.

Походная жизнь, каждый день которой приносил новые заботы, требовала полной отдачи. Не оставалось времени на раздумья, на сожаления о прошлом, и постепенно образ Ноэми почти перестал тревожить сакса. Нет, он не забыл ее, не разлюбил, но тоска потихоньку ушла, сменилась светлой грустью. Честно сказать, Эдвард всерьез и не надеялся, что судьба снова сведет его с прекрасной дочерью Израиля. Два года до обещанной встречи — большой срок. Кто знает, хватит ли чувства у Ноэми так надолго? События памятной грозовой ночи заставляли его сомневаться в этом…

Как и решили они с Аланом, сакс дожидался конца назначенного Тиграном срока, чтобы избавиться от могучей, но постылой машины, и уж затем решать, как жить дальше. Религиозные сомнения его задремали, убаюканные заверениями церкви в несомненной праведности святой войны с язычниками. Правда, тревожила совесть, что не вернулся к Тиграну, как обещал, но… Здесь он был свободен, делал, что считал нужным, а там?… Вновь оказаться под властью чар? Нет, этого он не желал, а иного пути для себя так и не смог отыскать. Сам себе иногда поражался: как же так — возненавидев войну, он воевал, убивал?! Неуязвимый снаружи, он не сознавал, что внутри себя каждодневно насилует свою беззащитную душу!

И черным ядом разъедала сознание сакса безнаказанность Штолльберга, жгла досада, что не отомстил, когда мог, а теперь боялся погибнуть, не исполнив клятвы.

Протест де Во магистру Тевтонского ордена Генриху Вальпоту не возымел действия. Тот обещал расследовать жалобу на новые бесчинства комтура, но на обещании дело пока и застопорилось. По слухам, фон Штолльберг засел то ли в Маргате, то ли в Сафаде, а в этих крепостях англичане власти не имели. По-прежнему над головой Эдварда висел проклятый двуручный Дамоклов меч, оставалось лишь надеяться, что немец побоится сводить счеты до окончания похода.

Честно сказать, сакс был бы сейчас очень не против такой попытки тевтонца. Самооборона законна, претензий ни от властей, ни от церкви не вызовет, глядишь, и прикончил бы ненавистного "соратника", и от геенны бы отвертелся…

В последних числах октября Аскалон пал. Но войска короля Ричарда не ушли от крепости, вернее, от ее развалин: разрушенное при осаде предстояло восстановить заново, дабы поставить христианский гарнизон. Этим тяжким трудом завершалась зимняя кампания года, да и весь третий крестовый поход близился к концу…

Шли строительные работы, а для Эдварда ничего не менялось: неделя патрулирования в сторону Иерусалима или Газы, смена и неделя отдыха в Аскалоне.

Январским днем Эдвард, как обычно, трясся на рыси впереди патруля. Удачливость в бою молодого рыцаря, рассказы подчиненных о его храбрости и справедливости привлекли в эскадрон многих воинов, оставшихся без командиров, и отряд постепенно вырос до шестидесяти сабель. А вот с заместителем, сорокапятилетним Эсташем ле Жэ, почти старцем в сравнении с ним, сакс так и не сблизился, не нашел общего языка — слишком разными оказались интересы, играла роль и обычная взаимная неприязнь норманна и сакса, да и нового командира сквайр, видимо, мысленно сравнивал с покойным, таким же немолодым, как и сам он, Жаном д'Авэном, и всегда не в пользу юноши. Хорошо хоть, в бою Эсташ был надежен вне всяких сомнений.

Патруль неделю провел в рейде по пустынной местности к югу от Аскалона между двумя морями: Средиземным и Мертвым. Здесь почти ничего не росло, только редкие кустарники попадались в сухих руслах- вади. Рассказывали, что где-то здесь в древности Господь поразил огнем за разврат большие города Содом и Гоморру. Действительно, милях в пятидесяти южнее эскадрон как-то наткнулся на почти полностью занесенные песком древние развалины, с камнями, потрескавшимися от пожара, с черными пятнами копоти и потеками асфальта, как от страшного греческого огня. Возле Мертвого моря попадались и странных форм соляные фигуры, заставлявшие вспомнить об остолбеневшей жене Лота.

Свежий отряд сэра Дэниэла должен был сменить эскадрон Эдварда сегодня вечером или завтра утром. Точкой рандеву была выбрана излучина сухого русла-вади, там в оазисе при колодце росла трава и даже несколько деревьев.

В рейде случилась всего одна небольшая стычка. Разведчики вовремя засекли впереди по пути следования отряда маленькую группу конников и предупредили командира. Беспечно двигавшихся без охранения, не ожидавших нападения кафиров так далеко от Аскалона сарацин взяли из засады. В плен попал юный, не старше Эдварда, эмир, следовавший в армию в Газу. Телохранители-черкесы попробовали было сопротивляться, но когда сакс одному из них насадил шишак на уши ударом меча плашмя, смирились и сложили оружие. Такая добыча могла принести богатый выкуп. Молодой рыцарь невзирая на ворчание скупого Алана трофеи делил меж своих людей, сам довольствуясь славой. Деньги Тиграна он тратил с умом, не мотал, так что ни в чем пока не нуждался.

Сейчас связанных пленников конвоировали верхом в середине походного строя.

Смеркалось. Неяркое солнце заваливалось за бугры унылых холмов. День выдался совсем не южный, от дыхания людей и лошадей клубами валил пар. Пожалуй, этой зимой еще не было так холодно. Эскадрон двигался шагом. Эдвард не слышал за спиной ничего, кроме глухого гула копыт. Доспехи и оружие, хорошо пригнанные, не звенели. Он мог гордиться дисциплиной в отряде, опытный ле Жэ твердой рукой поддерживал порядок. Выделившийся из общего ритма перестук заставил сакса обернуться. Нагонял переводчик, молодой воин из местных, потомок кого-то из ветеранов первого крестового, осевшего в Палестине.

Смуглый юноша придержал коня рядом с начальником:

— Сэр! Эмир только что проболтался, что где-то рядом сарацины. Они прошли мимо его бивака еще утром. Отряд до сотни сабель, двигаются на Крак, к Мертвому морю!

— Странно, Люк! Что это он предупреждает нас? — засомневался Эдвард.

— Да со своими чаушами сговаривался, если наткнемся на этот отряд, деру дать, не видел, что я со спины подъехал.

Сакс задумался. Маршрут на Крак от Синая по старой караванной тропе проходил совсем рядом. Конечно, разгромить конную сотню магометан — соблазн изрядный. Но реально такое возможно лишь при внезапном нападении, опытный же эмир не допустит подобной ошибки.

— Попроси-ка Алана ко мне! — обернулся он к юноше. Гэл, как обычно, замыкал колонну на марше, следил, чтобы никто не отстал, и наблюдал за тылом. Часто останавливался, выезжал на вершины холмов, оглядывал пройденный путь — нет ли преследования. Хорошая школа — богатая практика угона скота враждебных кланов на родине в Гайленде пригодились и здесь.

Через несколько минут горец появился рядом с командиром, толмач держался чуть поодаль.

Гэл сразу взял быка за рога:

— Люк рассказал по дороге… Думаешь, одолеем?! А если турок врет? Если ловушка? Представь себе, что их не сотня, а две или больше! И что тогда?!

— Логики нет, Алан! Если бы эмир заманивал, сказал бы, чтобы наверняка, что их полсотни. Прикинь лучше, где они могут сейчас находиться, если утром прошли Эль Ауджу.

— Заночуют… Ну-у… за три-четыре лье до Димоны.

— А если не заночуют?

— Эх, сэр Эдвард!.. Не заночуют они, если только будет смысл не спать. К примеру, на чей-нибудь след выйдут… Слушай, ты что думаешь, они Дэна засекли? — гэл в азарте пощекотал коня шпорами, и пришлось тут же его осаживать.

— Спокойно, не пляши… Все зависит от того, кто чей путь пересечет: они след Дэна или Дэн их. Он-то точно со своей полусотней за ними сразу не погонится, я его осторожность знаю, сначала с нами захочет связаться, да что там, уже бы связался. А раз от него ничего до сих пор нет, значит, это мамелюки след обнаружили и за ним пристроились. Днем-то они в драку с доспешной конницей на марше вряд ли полезут, даже при том, что их вдвое больше, а вот ночью…

— В общем, бери-ка ты, Ал, пять человек и вперед веером, пока солнце не село. Нам до колодца еще часа три пути, пусть во все глаза смотрят. На гребнях верхом не показываться, выбирайтесь туда ползком и только головы и высовывайте!

Гэл засвистел в два пальца, вызывая команду разведчиков, и быстро их проинструктировал. Две минуты спустя они галопом запылили вперед отряда к маячившему на фоне вечернего неба передовому дозору, на секунду задержались рядом с ним и снова наддали ходу.

Через полчаса, уже почти в полной тьме, от Алана примчался связной и доложил, что вышли на след мусульманского патруля, и навоз еще теплый. Эдвард приказал остановиться, но не спешиваться. Скоро вернулся и сам Алан и весело рассказал:

— Все, как ты вычислил! Видны большие копыта, наверняка, брабансоны, а сверху они перекрыты кругленькими, аккуратненькими, арабчаки, ни с кем не спутаешь! Ну, что делать будем, стратег?

— Поеду впереди, сам понимаешь, в темноте вижу я один, а вы гуськом за мной. Ты, как всегда, замыкающим, Люк — на связи. Разведчики все вернулись?

— Один при следах остался.

— Пусть в колонну сразу за мной пристраиваются. Разговоры прекратить! Да! Пленных свяжите и уложите здесь на песок, пусть Эсташ оставит при них двоих, выбери, кто поопытнее, из пожилых. Если завтра к полудню от нас вестей не дождутся, пусть конвоируют в Аскалон.

В зеленоватом свете правого глаза впереди отчетливо различался глубоко разрыхливший песок след недавно прошедших больших кавалькад. Как незрелые яблоки светились, действительно, еще совсем теплые навозные котяхи. Сзади изумрудным драконом извивался по ночной пустыне эскадрон. Лошади двигались шагом, утыкаясь мордами в репицу впереди идущим. На вершинах холмов сакс останавливался, слыша за спиной постепенно затухающее к хвосту колонны разноголосое — "Тпру! Куда прешь?", — высунув голову над гребнем, осторожно обозревал окрестности. Наконец, местность стала понижаться к нужному вади, след свернул туда же.

Эдвард сосредоточил колонну в небольшой котловине меж двух увалов, приказал спешиться и выставить дозорных.

Дождался подошедшего с хвостом отряда Алана и приказал ему:

— Я на разведку съезжу. Ты пока за главного побудь!

Гэл запротестовал:

— Давай вдвоем, а?! Что мне тут делать? Будто Эсташ не справится!

— Темнота ведь! И будешь тыкаться вслепую…

— Я все нормально вижу! Просто не так далеко, как ты. А если поручение какое? Надо будет передать приказ, что ж ты, наблюдение за противником оставишь? Скакать быстро все равно нельзя…

— Какое — скакать?! Да до колодца всего-то не больше лье осталось! Пешком пойдем, без шума. Ладно, скажи старику и зови Люка, оставим сторожить лошадей поближе к колодцу.

Через несколько минут, осторожно проехав еще пол лье по вади, спешились, отвели лошадей в сторону за кусты и наказали толмачу ждать и не шуметь.

Двинулись дальше вдоль высохшего русла, петлявшего среди наносов. Плотный, слежавшийся с илом песок позволял идти быстро. Алан молча сопел командиру в лопатку, опасаясь потерять его в темноте. За полчаса удалились от лошадей мили на полторы.

Вдруг Алан больно ткнулся носом в стальное плечо внезапно остановившегося сакса. Тот схватил его за руку:

— Видишь?! Вон, за изгибом…

Приглядевшись, гэл различил слабый красноватый отблеск на небе над гребнем удаленного холма.

— Там колодец. Костры жгут. Как считаешь, наши там или, может, уже гололобые?

— Тут и думать нечего! — прошептал Эдвард. — Конечно, это Дэн! У нехристей еще и времени не было подготовить атаку. Но вот куда они сами-то делись?

Ответ на этот вопрос выяснился через несколько шагов. Следы раздвоились и более широкий свернул налево между холмами.

— Ясно теперь, где они засели? Видно, хотят перед рассветом ударить. Осторожно, Ал, наверняка разведчики кругом!

Скользнули в овраг, вырытый весенними ливнями, прижимаясь к осыпающимся стенкам, двинулись повторяющим его изгибы сарацинским следом. Овражек мельчал, откосы становились положе. Последние ярдов двести пришлось красться согнувшись и на четвереньках.

Наконец, сакс осторожно высунулся над гребнем водораздела:

— Вон он сидит! — ткнулся губами в ухо другу. — Часовой!

Приглядевшись, Алан различил на фоне туч чалму устроившегося на следующем увале воина. Потянул за рукав рыцаря:

— Должно быть, там они, в котловине! А наши за милю отсюда. Как же сарацины атаковать собираются?

— То, что в соседнем овраге люди и лошади, и много, мне яснее ясного, — не отрывая взгляда от часового, ответил Эдвард, — знаешь, какое зеленое зарево над холмом?

— Давай утащим его! — азартно шепнул гэл. — Язык — дело полезное! Расскажет, что они собираются делать, мы и…

— Не пойдет! Насторожатся, коли он пропадет, могут и ударить сразу по лагерю Дэна, или разведчиков разошлют во все стороны, а то и просто уйдут… Сейчас-то у них все глаза только на бивак у колодца. Ну, все! Посмотрели, и будет! Ползи назад…

Вернувшись снова к вади, пробрались дальше в сторону оазиса и скоро обнаружили еще одного дозорного, следившего с гребня над руслом за лагерем христиан.

— Вот отсюда, прямо из вади, и атакуют! Если не ударили сходу, значит, выйдут из оврага перед зарей, когда сон крепок, а перед этим постараются снять часовых. Сам знаешь, Ал, как к концу смены глаза слипаются… Давай к нашим!

Двинулись по руслу в обратный путь. Гэл, шагая в ярде сзади, предложил в спину Эдварду:

— Думаю, мы спокойно проскочим мимо их оврага к Дэну, перехватить нас не успеют, а соединенными силами…

— Соединенными силами… — усмехнулся Эдвард, — Вот от соединенных-то и уйдут они в пустыню… Как ты будешь их там ловить, в темноте-то? Нет, Ал, наша задача не избежать поражения, а победить!

Добравшись до переводчика, вскочили в седла и потрусили к эскадрону, понемногу, удаляясь от врага, прибавляя ходу.

Патруль, заслышав топот копыт, ощетинился было копьями навстречу неведомой опасности, но услышав знакомый акцент гэла, успокоился. По команде сакса все стянулись в кружок.

Эдвард отчетливо видел в зеленом свечении обращенные к нему напряженно ждущие лица.

Сказал:

— Я вам сейчас все объясню, там разговаривать сначала будет нельзя, а потом станет просто некогда. Строимся в колонну… Надо обойти их и подобраться к колодцу с другой стороны…

Рыцарь подробно растолковал замысел, чтобы в критический момент ни у кого не возникло неясностей, облачился в доспехи и пересел на брабансона.

И опять зеленой змеей запетлял за командиром по ночным холмам эскадрон. Небо вконец заволокло, звезды погасли. Эдвард определял направление движения по ориентирам, измеряя расстояния по сетке дальномера в глазу. Часа через два, описав по пустыне правильную дугу в пару лье, отряд вышел к тому же вади, но с другой от оазиса стороны, и двинулся к биваку сэра Дэниэла.

Ночь перевалила на вторую половину, и тьма перед рассветом сгустилась, стала какой-то особенно непроглядной. Арабы верили, что в этот час вылетают на охоту злые дэвы.

Последние пол лье коней по руслу вели в поводу. Наконец, небо над очередным гребнем правее вади подкрасило знакомое зеленое зарево. Отряд остановился. Теперь оставалось только ждать.

Алан отправился с Люком вперед наблюдать за противоположной стороной котловины, оттуда ожидалась атака сарацин. Еще с час ничего не менялось, но вот вернулся толмач:

— Сэр! Сквайр велел передать: они садятся на коней!

— Отлично, Люк, отлично! Теперь у нас на все, про все минут десять. Эсташ! Всем в седла! Только тихо!

Эскадрон бесшумно сосредоточился в последней перед котловиной оазиса излучине. Саксу на спинку панциря старик Эсташ привязал смоляной факел и теперь под обрывом раздувал трут.

Сверху с увала кубарем слетел Алан:

— Двоих я снял! — несколько раз ткнул кинжалом в песок, очищая от крови. — Там разведчик сидел, наблюдал за Дэном, второй к нему приполз, я их только тогда и заметил. Слышу: — "Алла, алла"- и оба на четвереньках к колодцу. Часовых резать, не иначе. Ну, я за ними! Сначала заднего, он замычал, а второй не разобрался и рванул сдуру ко мне. Думаю, здесь их не осталось, иначе бы посыльный дальше пополз. Все-таки, как они боятся приказ нарушить… Сказано — молчать, и молчат! Умирают — и то молча!

— Зато ты поговорить мастер, — усмехнулся Эдвард, — шучу, Ал, молодец ты! Передайте назад, напомните: скакать не на костры, а за факелом у меня на спине, не ошибитесь. Идем "свиньей", я, Алан и Эсташ впереди, следующий ряд — четверо, остальные — по пять. Стройтесь быстрее! Как, Ал, скоро они ударят?

— Сейчас! Где мой мерин?

— Эсташ! С трутом ко мне!

Эдвард выехал из-за поворота. Котловина оазиса открылась перед ним в зеленом мерцании. Ярдах в трехстах справа тускло тлели костры отряда Дэна, один горел ярче, около него шевелились тени, дежурная смена бодрствовала исправно. Ближе к саксу ярдах в ста от бивака ходил часовой, почти наверняка спасенный сегодня Аланом. Под деревьями светились, переступали с ноги на ногу стреноженные лошади. В противоположной горловине русла, ярдах в четырехстах от Эдварда появилась зеленая фигура конника в чалме поверх шишака, потом еще одна, еще. Им нужно было проскакать до костров около пятисот ярдов, на две сотни ярдов больше, чем ему.

У сакса в голове вертелась дурацкая мысль:

— Как может быть, что я их прекрасно вижу, а они меня — нет?! — и он никак не мог от нее избавиться.

Вдруг тишину прорезал вопль, исполненный такой муки, что сразу стало ясно: чья-то грешная душа против воли расстается с земной жизнью. Второму часовому сэра Дэниэла не суждено было пережить эту ночь. Фигуры у костра охраны заметались, замахали в направлении крика, кто-то бросился туда. Взметнулось пламя следующего костра, видимо, на угли подбросили хвороста, вспыхнул еще один. Кто-то выбежал к краю лагеря и вглядывался во тьму. Но что можно увидеть в чернильном мраке после яркого света?

Сакс различил, как качнулась вперед стена первого ряда сарацин и начала плавно ускоряться в сторону костров, за ней двинулись одна за другой и следующие шеренги. Послышался слитный гул множества выстукивающих чаще и чаще копыт. Дальше рыцарь не стал смотреть, времени не оставалось, обернулся к Эсташу:

— Зажигай! Быстрее!!!

Старик перегнулся с седла, приложил тлеющий трут к смазанной греческой смесью верхушке факела, дунул. За спиной зашипело и едко завоняло горящей серой. Эдвард опустил копье и сжал коленями бока брабансона. Тяжело бухнули в сухой речной ил громадные копыта. Сакс наклонил голову ниже, ловя в прорезь горшка огни костров. Затрепетали, зашелестели от встречного ветра страусовые перья на шлеме, подаренные Ноэми еще в счастливом Триполи. Заслоненный от глаз врагов спиной рыцаря, ярче разгорался факел. Слева и справа стремя в стремя пристроились Алан и Эсташ. Скорость бронированной "свиньи" нарастала.

Воины пророка в катящейся на бивак христиан воющей и визжащей волне, конечно, понимали, что кое-кто из них сегодня ночью может уйти в райские кущи к прекрасным гуриям, но что неумолимая смерть многих и многих ждет не впереди, а надвигается сбоку, сзади, не ведал никто. Да и что можно услышать, летя вперед в лаве? Топот копыт? Яростный вой товарищей? Что можно увидеть, когда глаза устремлены только вперед, на разрозненные, колеблющиеся вразнобой копья строящейся впопыхах редкой цепи противника?

"Свинья" врезалась во фланг мусульманской лаве, когда той до лагеря оставалось всего ярдов сто, и сарацин чуть озарили разгоревшиеся костры. Атакующие слишком поздно увидели грозную опасность, налетающую из мрака, да и заметили ее сначала лишь крайние. Их всполошенные крики остальные не успели выделить из общего громового "алла". Кто-то метнулся, чтобы увернуться от страшных рыцарских копий Эдварда, Алана и Эсташа, но только смял свои же ряды. Точность расчета времени обеспечила полный успех замыслу сакса, врагов разметало, как широкое копыто брабансона расплескивает грязь из лужи. Ударь он двумя-тремя секундами позже, и сарацины успели бы прорвать тонкую цепь копейщиков отряда Дэна, на столько же раньше — мусульманская сотня врубилась бы в бок проскочившей "свинье" Эдварда.

Бой завершился в минуту. Вышибив из седел двоих, сломав копье на третьем, рыцарь выхватил меч и, рубя направо и налево, прорезал строй мамелюков насквозь. Сарацины будто сошли с ума от неожиданности, не защищались хладнокровно, не пытались организовать хоть подобие обороны, а сами лезли под удар. Эдварда дважды пытались укусить сквозь броню истерически визжащие люди.

И вдруг все схлынуло разом. Стихла рукопашная, пропали враги. Он обернулся в седле и посмотрел назад. На границе освещенного круга навалены были грядой тела людей и лошадей, конвульсии еще сотрясали сраженных, а, может, просто шевелились тени в пляшущих отблесках костров. Вдалеке у вади мелькали зеленые кони, уносящие уцелевших сарацин. Кто-то быстро карабкался на четвереньках по крутому склону над лагерем. Никто не преследовал беглецов. Воины Эдварда шагом съезжались со всех сторон к линии копейщиков. Сакс понял: темнота, никто, кроме него, и не видит бегства сарацин, и тоже повернул брабансона к кострам.

Сэр Дэниэл встретил сакса несколько ошарашенный ходом странного ночного боя. Его воины приняли на копья всего нескольких сарацин, проскочивших мимо "свиньи", и пока никто из отряда Дэна, включая командира, толком не разобрался, что, собственно, произошло. Узнав христианское вооружение, копейщики отвели оружие, и сакс въехал в лагерь. По одному, по два, подтянулись и остальные.

Эдвард тяжело соскочил с коня перед мрачным любимцем де Во. Дэн стоял, опершись на меч, в полном вооружении. Когда он успел его надеть? Или так и спал в кольчуге? Эдвард снял шлем, подоспевший Алан забрал его, принял под уздцы брабансона. Дэн явно был не в духе, болезненно самолюбивый, он очень не любил оставаться в дураках, а как-то так получалось, что сакс вечно встревал между ним и воинской удачей. То в проверке на дороге, то при покушении на короля, и вот снова. Казалось, норманн с большей охотой потерпел бы поражение от мамелюков, чем принял непрошеную помощь.

Осведомившись кисло, не ожидает ли достойный сэр Эдвард еще какой-либо опасности в ближайшее время, сэр Дэниэл сдержанным жестом пригласил рыцаря в палатку, и там между командирами патрулей случился неприятный разговор.

Выслушав рассказ о событиях ночи, норманн сварливым тоном поинтересовался:

— И, конечно, ты, сэр, не нашел никакой возможности предупредить меня о сарацинах? А если бы вас обнаружили раньше срока? А если бы ты промахнулся в темноте своей "свиньей"? Что тогда? Не лучше ли действовать согласованно, может статься, не так эффектно, но зато куда более эффективно?!

Эдвард невольно покраснел. Правота опытного командира на первый взгляд была очевидна. Он попытался оправдаться:

— Сэр, я боялся спугнуть неверных. Пронюхай они, что мы здесь, ушли бы.

— Значит, мой отряд ты использовал, как приманку, да еще без моего ведома? Так, да? — Дэн встал. — Ты многому научился за короткое время, сэр сакс, надо же: с успехом повторил маневр под Арзуфом, да еще ночью, в темноте… Но позволь сказать: ты еще не король, чтобы играть равными тебе, как фигурами в индийской игре на клетчатой доске! Я доложу о твоем самоуправстве, и сомневаюсь, что кто-либо пожелает теперь взаимодействовать в бою с сэром Эдвардом! Мы оба — рыцари, и ты не смеешь унижать меня!

Слово "сакс" прозвучало из его уст, как и всегда у норманнов, как "деревенщина". Эдвард побагровел еще больше. Доля правды в упреках Дэна содержалась, и изрядная, но ведь он не знал о чудесном зрении юноши.

Эдвард попытался объяснить:

— Я отлично вижу в темноте… Риска ошибиться почти не было, да и что за бой без риска, а промахнись я, ты, сэр, задержал бы их на линии копейщиков, и мы добили бы их вместе.

— Пусть так! — непреклонно ответил рыцарь. — Все равно, ты обязан был согласовать свои действия со мной. Времени было достаточно! Видишь, я бодрствовал! Тебя это не удивляет? Мы заметили признаки готовящегося нападения, ждали его и не стали бы легкой добычей для сарацин. Не мни себе, что спас мой отряд!

— Твой лагерь, сэр Дэн, был под постоянным наблюдением. Разведчики на холмах обсели его, как мухи навоз, со всех сторон. Удача в том, что они все внимание сосредоточили на вас и не смотрели кругом. Гонца неизбежно засекли бы и не пошли в ловушку!

— И нечистый с ними, пусть бы катились к своему аллаху! По-моему, сэр, ты просто очень жаждешь славы. Ну, и прославишься, но, как карьерист, ловко использующий других к личной выгоде.

— Это не так, сэр! — прижал руки к железной груди сакс.

— Ну, а, по-моему, именно так! Сейчас давай завершим разговор, толку в нем нет, а я добрый христианин, — поднялся с седла Дэн. — Но после войны мы с тобой подискутируем на эту тему, на мечах, к примеру…

— Сочту за честь, сэр! — встал и Эдвард.

— Да, у меня какой-то дар наживать себе "друзей"- думал он, отдавая распоряжения по отряду на остаток ночи.

Алан, которому, он попозже передал содержание беседы с Дэном, не удивился:

— Го… гонору в нем всегда хватало! А предупреждать ты его не обязан, рангом вы равны, и помощи ты не просил. Плюнь и разотри!

Глава тридцать вторая. Второе лето в Палестине

Но растереть не вышло. За этот бой, в котором, как подсчитали утром, сарацины потеряли человек сорок, Эдвард с подачи Дэна получил жуткую выволочку от де Во. Барон обозвал сакса мальчишкой, не выслушал объяснений и пообещал передать командование эскадроном Эсташу ле Жэ, хорошо еще, спасибо заступившемуся де Шаррону, быстро остыл и отпустил юношу зализывать душевные раны.

Выходило, что гордиться победой не стоило. Чуть подсластил пилюлю барона король. Хотя Эдвард из самолюбия никому в лагере не рассказывал о несправедливо оцененном начальством ночном бое, эскадрон считал командира героем. Кто довел до государевых ушей рассказ о схватке, неизвестно, но Ричард вызвал сакса через пару недель к себе, с интересом расспросил и похвалил. Юноша не слишком этим обольщался, король сам прославился ненужной лихостью, склонность его к риску много раз ставила армию под удар, и сакс понимал, что комплимент из монарших уст весьма сомнителен.

К весне выработали, наконец, с Саладином условия мира, весьма унизительные для самолюбия крестоносцев. У христиан осталась узкая полоса берега от Аскалона до Триполи, несколько крепостей на севере, Сафат на востоке, и все. Впору было сразу начинать готовить новый поход. Об этом судачили все в войске, многие стали собираться домой, чтобы успеть хоть немного побыть с родными. Армия редела. По соглашению с султаном начался отвод подразделений в порты для эвакуации. Каждый день галеры с войсками отплывали на север, через Триполи на Кипр. Отправили в Аквитанию двумя кораблями знатных дам. Орденские рыцари укрепляли свои замки, отсылали золото в Европу, в тамошние командории.

Отбыли в Марсель барон де Во, вскоре за ним и де Шаррон со своими отрядами — удравший из Святой земли Филипп Август опять угрожал Аквитанским владениям британской короны. Эдвард сдал эскадрон Эсташу и перешел вместе с Аланом в рыцарскую свиту государя. Сакс решил не покидать Палестину, рассчитывая после окончания войны уехать к Тиграну.

Но Ричард внезапно слег, опять открылась и воспалилась прошлогодняя рана от мусульманского копья. Измученный лихорадкой король с трудом оправился от болезни лишь к концу лета.

Гарнизонная служба в ставшей столицей христиан вместо потерянного Иерусалима Акре, где войск теперь убавлялось и убавлялось, надоела друзьям хуже горькой редьки. Эдвард, если не был в карауле, целыми днями просиживал у окна в комнате, снятой у купца-генуэзца, уставившись в стену противоположного дома, и даже не провожал взглядом прохожих, пробирающихся по теневой стороне улицы. Сам не желая себе признаться в этом, он тосковал по Ноэми.

И Алан приуныл, соскучился по родной Шотландии, ему снились снежные вершины Белкиддера, чудился горький запах торфа, тлеющего в сушилках для солода. Он стойко терпел жестокую ностальгию, не жаловался, понимая, что Эдварду лучше здесь дожидаться освобождения от машины, но веселья у гэла поубавилось. Дело дошло до того, что он отказался пить вино, говоря, что за глоток родного виски отдаст всю эту приторную кислятину. Но, по правде сказать, виновато в меланхолии друзей было бездействие.

Эдвард решил дождаться у Тиграна выздоровления, снять машину, найти и убить ненавистного барона и вернуться навсегда в Англию. Чем дольше длилась разлука с Ноэми, тем меньше он верил, что доведется свидеться, но жизнь как-то надо было устраивать, и он поселил в душе маленькую надежду, что, может быть, на родине обретет тихую пристань. В воспоминания о золоте йоркширской осени порой без спросу лезло золото волос Бренды, разбудившей когда-то в нем первое юношеское чувство. Нет, он не разлюбил прекрасную еврейку, просто пытался вырвать стрелу из сердечной раны…

Внезапно сонный период, продлившийся почти полгода, оборвался, и снова пришлось браться за мечи.

Воспользовавшись тем, что король Ричард остался почти без войск, Саладин вероломно вновь открыл в августе боевые действия. Поредевшие христианские части начали отходить по всей линии обороны от Триполи до Газы. Пограничные крепости еще держались, но сил, чтобы остановить двухсоттысячные мусульманские орды, уже не было. Восстановленный Аскалон попал в глухую осаду с суши, и гарнизон эвакуировали на кораблях. Последним сражением третьего крестового стала битва за Яффу.

Султан, желая получить максимум выгоды от громадного перевеса в силе, стянул туда до ста тысяч мамелюков. В Аскалон, где Ричард, немного оправившийся от лихорадки к концу лета, грузил на галеры последние подразделения, прибыли гонцы с вестью, что Яффа, в сущности, уже взята штурмом, лишь цитадель пока не сдается.

На следующее утро король, отдав накануне приказ войскам следовать за ним по мере погрузки на суда, высадился в порту Яффы с десантом в составе личной охраны, рыцарей свиты, сотни стрелков Меркадэ и сотни валлийцев-копейщиков, всего — меньше трехсот человек. И так боялись неверные имени грозного Мелек-Рика, что, увидев на заре, как с двух галер прыгают на мелководье и бегут к берегу закованные в железо фигуры под знакомым стягом с драконом, мусульмане в панике начали оттягиваться к цитадели, где основные их силы продолжали штурм. Ричард встал во главе клина из десятка лучших рыцарей, приказал лучникам и копейщикам держать тыл, двинулся к центру города и через три часа отчаянной рубки, уложив несколько сотен мамелюков, отбив несколько жестоких контратак черной нубийской пехоты, деблокировал цитадель. Над прецепторией тамплиеров в Яффе взвился флаг короля Ричарда.

Рядом с королем сражались Гильом де Бар, эрл Лейчестер, графы Гастон Беарнский, Лиможский, дофин Овернский, мессир Меркадэ и, несмотря на духовное звание, епископ Солсбери. Ни один из рыцарей, благодаря современным глухим доспехам, не был даже ранен.

Эдвард и Алан участвовали в этом десанте. Опомнившиеся мамелюки попытались вернуть утраченное, и друзья до вечера рубились под стенами цитадели, но к полудню в порт вошли корабли графа Генриха Шампанского, потом подоспели из Акры пизанские лучники, и фортуна окончательно отвернулась от сынов пророка. Еще два дня шел бой, был момент, когда Саладин стал всерьез опасаться за Иерусалим, и выставил заслоны на дороге в Святой град, но христиане истощили последние силы и, победив в сражении, дальше не пошли.

Второго сентября герои Акры, Аскалона и Яффы подписали с Саладином позорный для христиан мир, урезав и без того малое, что принадлежало им. У крестоносцев в Палестине остались: узкая в несколько миль лента берега от Яффы до Тира включительно, несколько крепостей на севере и в центре Ливана и право посещения пилигримами Иерусалима сроком на три года. Только что отстроенные укрепления Аскалона пришлось согласиться срыть. Большее разочарование от результатов титанических усилий двух лет и представить сложно. Третий крестовый поход закончился. Мудрая стратегия одержала победу над рыцарской доблестью.

Девятого октября король Ричард спешно отплыл из Палестины, оставив Генриха Шампанского в должности почти карточного короля Иерусалима, а Ги де Лузиньяну вручив корону Кипра. Робер де Сабле, новый гроссмейстер тамплиеров послал четверых орденских братьев сопровождать монарха в Европу.

Молодой рыцарь и его сквайр остались предоставлены сами себе. Сакс собирался, отдохнув с неделю, выехать к Тиграну, но эти намерения внезапно пришлось изменить.