Винг

Глава первая. Неопределенность

Ему чудилось во сне:

— …Как он, Ал!?

— Без сознания, сэр. Если очнется, может, и выживет, ежели нет… Сами видите, сэр, что с головой, да и смола…

Холод вытянул его из этого нелепого сна…

Эдвард Винг открыл глаза, приподнялся на локте и невольно вздрогнул, таким зловещим показался ему закат. Под единственной в небе темной облачной полосой багряный солнечный диск уже коснулся края моря. Узкая щель между мрачной тучей и горизонтом неистово пылала словно жерло геенны, словно черти там, за окоемом, аврально взялись жарить тысячи убитых сегодня в Акре нехристей, и отблеск адского пламени колдовски заставил все вокруг изменить цвет. Штилевая поверхность воды блестела ослепительно, до боли в глазах, серым расплавленным свинцом. Эдвард поднял взгляд. Хотя ангелы Божьи пока не слетелись, чтобы осиять славой павших ныне воинов Христа, но и без херувимов купол вечерних небес был прекрасен. От прозрачно-зеленого над огненным закатом, к зениту он плавно превращался в синий, как сапфир, а береговые холмы рисовались на фоне лилового бархата, уже расшитого кое-где золотом первых звезд.

Эдвард с трудом встал, кропя песок каплями воды с одежды, удивился, что рядом никого нет, шагнул и споткнулся о собственный помятый шлем. Доспехи лежали рядом, он поднял задребезжавшую связку, повернулся спиной к морю и вновь поразился неправдоподобию искаженного странным закатным светом пейзажа. Зеленая гора Монт-Кармел за заливом стала почти черной. Далекий монастырь на ее округлом горбе, видневшийся белоснежной блесткой днем, сейчас густо розовел, словно вареный омар. Слева, в долине, башни Акры[1] приняли и вовсе кровавый оттенок.

Омытые кровью башни Акры…

Ожил в памяти бой, вмиг вытеснив из нее закат… крики яростно сражающихся и звон оружия, жужжащие стрелы… опрокидывающаяся от крепостной стены высоченная штурмовая лестница, обвешанная гроздьями тел…

Остро заныла голова… Это булавой, вспомнил он. Ох, слава Богу, жив, шлем спас… Как смог выбраться из боя, и не помнит вовсе, видно, сознание потерял лишь на секунду, не упал сразу, не то затоптали бы.

Ясно теперь, откуда такой сон… И почему он один на берегу, так далеко от лагеря? Порыв штормового ветра сорвал пенный гребень с волны, брызнул Эдварду на щеку, и он вспомнил… Вспомнил?.. Он-то жив…

Днем погиб старый сэр Мэрдок Мак-Рашен, оруженосцем-сквайром которого до сего дня был Эдвард.

Эдвард болезненно поморщился, и, размышляя о своих напастях, уныло побрел к затянутому вдалеке дымом бесчисленных костров лагерю.

Не таким мнился ему там, в Англии, поход за веру! Реальность оказалась неизмеримо страшнее и грязнее наивных мечтаний доброго и глубоко религиозного мальчика. В его неискушенном воображении, в возвышенных рыцарских мечтах не лилась такая алая, такая тошнотворно пахнущая кровь, не кричали так отчаянно раненые, не скребли в агонии землю скрюченными пальцами умирающие…

Жестокость! Ничего, кроме нее! Она окружала здесь Эдварда со всех сторон… И свои и противник были одинаково безжалостны! И благо бы только к воинам… Женщины, дети, старики, пленные, раненые — всех рубили без разбору… Зачем?! Разве могли немощные воспрепятствовать святому делу?! Ну, здесь-то хоть иноверцев… А что творили крестоносцы совсем недавно на Кипре?! Грабили и насиловали таких же, как они сами, христиан! Он так и не сумел заставить себя привыкнуть к жестокости, к ее обыденности.

…Напарника Эдварда, Годрита, старшего оруженосца сэра Мэрдока, сарацинская стрела ударила в горло еще на рассвете. А днем, когда на башне, только что отбитой у врага англичанами, союзники-австрийцы вдруг водрузили свой флаг, и главнокомандующий, король Ричард рассвирепел и думал лишь об этом оскорблении, в начавшейся неразберихе и сэра Мэрдока кто-то ткнул копьем ли, мечом, сзади под оплечье, под самую мышку, вряд ли он успел и осознать, что его убили. Австрийское знамя сорвали лучники Меркадэ, над зубцами взмыл в небо английский стяг с драконом, турок снова атаковали, и тут Эдвард и пропустил по голове…

Отряда Мак-Рашена больше не существовало, юноша остался без командира и покровителя, что меняло его положение в корне и отнюдь не в лучшую сторону. Плакали его мечты о золотых шпорах и триумфальном возвращении в родной замок рыцарем и героем крестового похода. Кому нужен безместный юнец, не успевший проявить себя как воин? Многие сеньоры считали дурной приметой взять к себе оруженосца павшего соратника, дескать, сквайру должно гибнуть первым, прикрывая господина, а коли не защитил прежнего хозяина — не сбережет и нового. За ошибку в выборе оруженосца рыцарь часто расплачивается жизнью.

Он растерянно плелся к лагерю. Старый рыцарь был ему вместо отца, суров, но справедлив, ценил храбрость и преданность, золотые шпоры и пояс, казалось, близки, и вот теперь надежда улетела журавлем в небо.

Оставался шанс поймать хотя бы синицу, срочно найти себе нового хозяина.

В этих скорбных думах Эдвард за час дошагал до линии дозоров. Благородные господа-крестоносцы с оруженосцами и слугами разместились в домах у гавани, а кое-кто уже и в захваченной части Акры. На простых ратников жилья, естественно, не хватило, и они кормили комаров в дырявых шатрах, шалашах и у костров на открытом воздухе, благо погода пока баловала теплом и отсутствием дождя. Меркадэ, капитан гасконских гвардейцев Ричарда, ответственный за охрану, был даже доволен таким удобным для организации обороны расположением войск вдали от осажденной крепости, боясь внезапной вылазки сарацин. За век боев в Палестине много крестоносцев сложило головы по своей беспечности, а теперь, когда Саладин показал Жерару де Ридфору[2] и Ги де Лузиньяну[3] при Хаттине[4], чего он стоит, как стратег, тем более не резон было пренебрегать бдительностью. Обеспечить безопасность главного лагеря вне стен наполовину взятого города было куда проще. Да и несколько случаев чумы… Рядом с Мусорной башней было полно крыс, и в тот квартал без крайней нужды воины Христа старались не заходить.

Эдвард внезапно осознал, что зверски голоден. Да, невыносимо тяжелый день штурма близился к концу, и насущной необходимостью стал ужин, но кто теперь его накормит? Ко всем неприятностям не хватало еще лечь спать с пустым желудком. Конечно, одинокий сквайр волен подсесть к любому костру — примут, но вот чем попотчуют? Аппетит у ратников такой, что через полчаса после начала трапезы гостя угостят разве только объедками.

— А ну, стой! Кто идет?! — раздался окрик часового. Он шагнул к Эдварду, щурясь против солнца и перехватывая поудобнее копье, но, разглядев русые волосы и светлую кожу, улыбнулся.

— Святой Георгий и добрая Англия, — произнес юноша пароль. Открытое мужественное лицо его с добрыми серыми глазами обычно вызывало доверие у людей.

— Поторопись, молодой сэр, не то придется биться за ужин с собаками, — ухмыльнулся часовой, отступая в сторону и пропуская Эдварда между рогатками.

— Я дрался с сарацинами, так что собак на сегодня с меня хватит, — обернувшись на ходу, невесело пошутил тот, и, провожаемый раскатистым хохотом воина, двинулся вглубь бивака воинов короля Ричарда.

Кругом, как назло, звучала только норманнская речь, а впитанные с детства предубеждения мешали ему, чистокровному саксу, одалживаться у завоевателей. Конечно, в бою они надежные соратники, но он для них сакс, деревенщина, и слушать высокомерные грубые шутки в свой адрес у норманнского костра Эдвард не желал. Из-за неприязни к ним он и пошел служить к шотландцу сэру Мэрдоку и ни разу не пожалел об этом. Авторитет старого уважаемого всеми рыцаря защищал неопытного Эдварда от недоброжелателей, какие всегда легко находятся у зеленой молодежи. Сквайров сэра Мэрдока старались не задевать, сакс Годрит, признанный мастер меча, не потерпел бы оскорблений от битых еще его дедом при Норталлертоне[5] норманнов. Один взгляд на жесткое как из камня лицо Годрита отнимал у остряков всякое желание шутить. И о еде и ночлеге не приходилось заботиться Эдварду — все обеспечивали слуги Мак-Рашена. Смерть старших товарищей и наставников положила конец всему. Отныне Эдвард мог рассчитывать только на себя. Не найдет места оруженосца — придется стать простым ратником, а там, в толпе, вдали от начальства, пусть и свершит он подвиг, достойный золотых шпор, еще вопрос, окажется ли рядом кто-либо, имеющий право посвящения, да и к чему кому-то награждать чужака?

— Эдвард! — донесся знакомый голос. — Эй, Эдвард! Сюда!

Юноша завертел головой, силясь различить в сумерках сквозь дымы бесчисленных костров невысокую фигуру Алана Бьюли, родственника, телохранителя и слугу сэра Мэрдока. Несмотря на шум, Эдвард сразу сообразил, кто его зовет. Не узнать этот голос было бы сложно из-за прямо-таки выдающегося акцента. На сердце у Эдварда чуть потеплело. Они подружились с гэлом в долгом путешествии из Англии. Всего на пару лет старше, но уже очень сильный фехтовальщик — Алан многому успел научить его.

Сакс, наконец, высмотрел ярдах в пятидесяти чем-то машущую руку, и, подойдя ближе на этот призывный сигнал, разглядел, что флагом другу служит жареная оленья нога. У этого костра звучала шотландская речь.

Скоттов в лагере было совсем немного из-за розни между их королем Уильямом Львом и английским Ричардом Львиное Сердце. Царственные львы, точно настоящие, вечно цапались между собой, и эту рознь не пресекла и папская булла о запрещении войн между христианами на время крестового похода. Кое-кто из лэрдов пообещал не тревожить пока английских соседей, а кто-то и нет. В войске крестоносцев горцев старались не задевать, их черные палаши-клейморы отвечали на оскорбление, не медля ни минуты. Гэльские кланы враждовали на родине, но на чужбине гайлендеры всегда стояли один за другого.

У костра сидело и лежало с дюжину воинов в тартановых юбках.

— Эх! Жалко нашего лэрда… Настоящий был рыцарь, клянусь святым Дунканом! Ты оставался с ним, Эд! — горячо заговорил Алан, схватив юношу за плечи. — Как он погиб?! Ты видел?

— Нет, — опустив голову, пробормотал оруженосец, — и никто не видел, я спрашивал.

— Как вы унесли Годрита, он срубил еще двоих нехристей, — продолжил сакс нерадостный рассказ, — потом закричали про знамя Леопольда, все ринулись к башне и оттерли меня от сэра Мэрдока. Я выбрался из этой каши, а он уже лежит в крови. Вынесли за пролом, монах глянул и сказал, что все… конец… Обещали отпеть, потом, в церкви… Я вернулся к цитадели, получил по голове, а дальше толком и не помню ничего…

— Дальше? Дальше эмир прислал парламентеров, и на сегодня протрубили отбой… Он успел что-нибудь сказать? — притянул Эдварда к себе Алан.

— Что он мог сказать с такой дырой в сердце?..

— Как же я к его жене… ко вдове… с такой-то вестью! — растерянно забормотал Алан, уронив руки. — И зачем я понес Годрита? Больше некому было, что ли, лекаря искать?! И ему не помог, и господина не уберег… Ой, какой позор! Хуже и быть не может… Вот ушел, а оно и случилось… Нечего было его слушаться…

— Не уберег?.. От судьбы не убережешь, — подал голос пожилой гайлендер. — Господня воля на все — на жизнь и на смерть!

— Господня, не Господня, а я это горе леди Мэри в подарок не повезу. Да лучше здесь лечь в землю!

— Бог в помощь! В этом тебе никто не помеха, а за гибель в бою с нехристями все грехи спишутся, — мрачно усмехнулся ветеран-пограничник, его морщинистое лицо, уже обожженное солнцем Палестины, при свете костра казалось кирпично-красным, — сразу в рай попадешь безгрешным, как младенец, утонувший в крестильной купели, прямо к своему сэру Мэрдоку, упокой, Господи, его душу!

— Аминь! — отозвались вразнобой скотты. Их размашистые крестные знамения в точности странно повторяли позиции классической защиты палашом: верхнюю, нижнюю и две боковые, вот только клейморов в руках не хватало.

Эдвард все стоял, ожидая каких-то упреков, но Алан просто потянул его за руку:

— Чего стоишь, садись есть…

— Дурацкая смерть! — с чувством сказал кто-то. — Столько боев прошел, и у нас, на границе, тоже…

— Где это вы видели не дурацкую смерть? — вздохнул как-то сразу притихший Алан. — На, держи! — он протянул Эдварду оленью ногу. — Я решил, грешным делом, что ты к коноводам без ужина ночевать отправился. А ты, значит, по голове получил?.. Болит, да? А есть хочешь?

— Хотел, пока с тобой снова все не вспомнил. — Эдвард через силу начал жевать. Аппетит пропал начисто.

— Алан! — он опустил оленину. — А Годрит-то, Годрит… Он долго мучился? — одна смерть почти заслонила собой другую.

— Пока несли, еще хрипел, а как лекарь стрелу выдернул — кровь из горла струей — десять минут и конец. Монахи его там с другими положили… Я пошел вас искать, да тут все стихло… — Алан скрипнул зубами и растер слезу по рыжей щетине. — Эх! Годрит меня маленького верхом ездить учил!

— Плачь, не плачь, а назад c того света никого уж не воротишь, как Христос Лазаря… Нате, ребята, примите за упокой, — еще один гайлендер протянул Алану кожаную флягу и роговую походную чашку.

Алан плеснул в нее вина, выпил одним большим глотком, передал посуду Эдварду и утер рукавом губы.

Эдвард срезал с мосла кусочки мяса, медленно жевал, запивая сладким кипрским вином. Алан сидел на корточках у костра, обхватив руками рыжую голову. От далекой крепости потянуло приторным трупным смрадом. Подавив спазм в горле, Эдвард поспешно отложил оставшуюся оленину, вернул пустую чашку хозяину, благодарно кивнув. Вытер кинжал пучком травы и сунул в ножны.

— Что, наелся? — Алан поднял голову. — Давай сюда, я еще пожую, мне от переживаний всегда сильнее жрать хочется.

Его крепкие зубы вгрызлись в мясо. Выдающаяся вперед нижняя челюсть мерно заходила вправо-влево.

— Ну, мастер Эдвард, что делать будем? — проглотив очередной кусок, Алан ткнул пальцем в сторону друга. — Положим, сегодня ночью сэра Мэрдока и Годрита отпоют, завтра похоронят, а дальше-то как?

— Не знаю еще, — Эдвард грустно глядел в огонь. — Я хотел пойти к де Во, может, пристроит куда.

— А он тебя знает?

— Отца моего — да, а меня-то откуда ему знать. Но он все-таки наполовину сакс.

— Ага! А на другую половину — норманн, — хмыкнул Алан, — уж на какую попадешь… Да и до тебя ли ему, все войско на нем, а уж сейчас, когда король Дик со всеми перессорился… Надо же! Такие друзья были с Филиппом Августом, в одной палатке, в одной постели спали, и вот на тебе… Нет, Эд, тебя к барону запросто могут и не пустить.

— Могут, — Эдвард согласно кивнул, — но попытка не пытка, а не повезет, так пойду в ратники.

— Там на лошадке уже не покатаешься, все придется на себе таскать. В пехоте ездят не на своих двоих только лагерные котлы в обозе, да и то все время отстают, а ратники некормлеными спать ложатся. И в рыцари оттуда ходу, почитай, что и нет.

— Слушай, Ал, а где наши кони? — Эдвард посмотрел на друга.

Тот опять грустно рассмеялся:

— Не знаю, где ваши, а бывшие наши, где и раньше были, в гавани, у коноводов. А бывшие они потому, что завтра их продадут тем, кто больше даст, а деньги — на Святое Господне дело. Сам знаешь: крест целовали — давали клятву не щадить жизни и достояния ради освобождения Гроба Господня? — Алан мрачно ухмыльнулся. — Жизнь сэр Мэрдок отдал, теперь очередь за достоянием.

— А мой Персик?..

— Какой же он твой? Его сэр Мэрдок купил в Аквитании, я же помню, а ты на нем ездил, пока был его оруженосцем. Конечно, можешь врать, что купил он, дескать, на твои деньги, я возьму грех на душу, подтвержу… Конюхи-то, думаю, промолчат, если попросим…

— Нет, не надо, Ал, рыцарю лгать подло, — от огорчения на глазах юноши выступили слезы. — Эх, без коня меня уж точно никто в сквайры не возьмет.

— Ладно, вались-ка ты спать, — Алан вытянул откуда-то из-за спины свернутую попону, — вот, позаимствовал у конюхов. Утром еще подумаем на свежую голову. Эд, что ты какой-то мокрый, мылся в одежде что ли?

— Даже и не знаю — как булавой получил, с тех пор ничего в памяти нет, очнулся на берегу уже такой — может, не в себе забрел в воду, или упал, а прибоем накрыло…

Вспомнился странный закат, и как-то сразу навалилась усталость, заныли синяки, набитые через кольчугу турецким оружием. Эдвард, морщась от боли, расстелил пахучую попону, сложил рядом оружие, броню и упал на жесткое ложе.

— Особо-то не раскидывайся, я попозже тоже к тебе приткнусь, — попросил Алан и, отвернувшись к гайлендерам, заговорил по своему.

Эдвард расстегнул воротник кожаной подкольчужной куртки-гамбизона, повернулся на бок, закрыл глаза, но сон не шел. Слишком многое принес день. Перед глазами юноши как живой стоял погибший командир. Да, благородный сэр Мэрдок не походил на абсолютное большинство знатных сеньоров. Он был благороден по настоящему, не то, что другие! Он и в старости не изменял данным в молодости высоким рыцарским обетам: защищать обиженных, помогать слабым, сражаться со злом… Никогда он не участвовал в грабежах, столь обычных в этой войне, не стремился алчно к злату, ища лишь бранной славы, был храбр, но всегда щадил поверженного врага… Вот Эдвард рядом с ним и не ожесточился сердцем. И потому выглядели они оба белыми воронами в этом разнузданном войске, где, считай, каждый, как в настоящей вороньей стае, расклевывающей падаль, спешил урвать свою долю добычи, недаром наутро после боя и свои и чужие мертвецы всегда встречали зарю абсолютно голыми. Как это мародерство было противно Эдварду! Разве о таком пели менестрели в балладах?! Нет, он мечтал стать настоящим рыцарем, таким, как сэр Мэрдок! Юноша тяжело вздохнул, заворочался, пытаясь согреться…

Лагерь шумел. У анжуйцев звенела вконец расстроенная лютня, аккомпанируя едкой политической сирвенте Бертрана де Борна[6], пели тоже хорошо — громко. Подвывал какой-то раненый, видать, лекарь шил по живому. Кто-то ругался в Одина и Фрейю[7] с интимными подробностями. Из немецкой части лагеря доносились мощные стройные звуки мужских голосов. Немцы очень любили хоры. В паузы врывались пронзительные тирольские йодли. Негромко звучала рядом гэльская речь, полтора года рядом с шотландцами не прошли даром: Эдвард кое-что в разговоре понимал. Приоткрыв на миг глаза, Эдвард поймал сочувственный взгляд Алана. На душе чуть полегчало, он закрыл глаза, слушая голос друга:

— Кисло мне сегодня… Завтра пойду с Эдом. Попрошу, чтобы взяли нас вместе…

— В Шотландии просят только убогие на паперти, — скривился пожилой гайлендер. — Свой вершок мамелюкского железа ты можешь успешно заработать и в нашем джентльменском обществе, и ходить никуда не надо.

— Оно, конечно, так, да боюсь, пропадет он без меня. Девятнадцать, неопытный, а я к нему привязался, честный парень и добрый, даже странно встретить на войне такого к ней неподходящего. Нет, вы не думайте, он стойкий! Помню, в первом деле увидел кровь, побледнел, ну все, сейчас блевать в кусты рванет, ан нет, смотрю, взял себя в руки, губу закусил и полез в драку. И в каждом бою так себя скручивает, но… жестокости в нем нет, а куда без нее здесь?.. Я решил: будем держаться вместе! Вы же его к себе не зовете?!

— Да как? Знаешь же, сэр Малькольм только наших берет. Вот из вашего бывшего отряда все к нему пришли, и тебя бы он взял! А этот приятель твой!.. Еще неизвестно, как сегодня на самом деле было…

— Как Эд рассказал, так, значит, и было! Нечего лягать парня! Я ему верю! Жаль, ты не видел, как он утром рубился… А Малькольм ваш такими молодцами не от большого ума брезгует. Что же, что не гэл? Видать, потери пока небольшие… Ну-ну, в любом случае спасибо за приглашение, — усмехнулся Алан. — Все, спать пора!

Полез на попону укладываться, стараясь не потревожить Эдварда. Положил руку ему на плечо, немного поворочался, пристраиваясь поудобнее, и мгновенно заснул. Шотландцы тоже располагались на ночлег, оставили одного воина на часах, привычно никому не доверяя свою безопасность. Вспыхивали от порывов северного ветра угли в кострах, озаряли суровые лица спящих. Огненные блики кровавили сталь оружия и доспехов, словно не вытертую после битвы. Понемногу стихали разговоры и пение. Усталость брала свое.

Но по мере того как меркли одни звуки, выявлялись другие. Реже, но мучительнее взмывали к звездам стоны раненых, соединилась в отчетливую цепь перекличка часовых, послышалось далекое стройное пение из монастыря, где братия всю ночь служила по павшим. От гавани с ветром иногда долетало лошадиное ржание. Полная тишина, мирная, в военном лагере никогда не воцаряется.

Глава вторая. Приглашение к действию

А спокойно поспать Эдварду и Алану удалось недолго, не больше часа.

Сначала Эдварду опять приснился разговор рядом с ним.

Кто-то кого-то спросил:

— Ну, как он?

— Плох! Дышит, но глаз не открывает… Если ангел-хранитель не вытащит с того света, то…

— Ангел! Тут минимум архангел нужен, с такой-то раной… Постой-ка, что там такое?

— …спрашивают сэра Мэрдока…

Чутко дремавшего Алана разбудил негромкий говор. Он поднял голову и прислушался, нащупывая в изголовье кинжал, толкнул локтем Эдварда, тот заворочался, протирая спросонья глаза. В норманнской речи прозвучало имя Мак-Рашена. Алан беззвучным рывком сел, всматриваясь, в багровой от догорающих костров темноте разглядел, что часовой-шотландец указывает на него какому-то воину. Гэл вскочил, шагнул к незнакомцу, дернул ногой, освобождая зацепившуюся за попону шпору, вложил клинок в ножны,

— Слушаю тебя, неизвестный сэр, — Алан старался при тусклом свете рассмотреть гостя, рядом встал Эдвард. Широкоплечий, почти квадратный, незнакомец в свою очередь, переводил взгляд с одного на другого, гадая, кто главный. Наконец, видимо, решив, что Алан по возрасту и поведению предпочтительней, повернулся к нему:

— Мой сеньор, барон де Во, послал меня к лэрду Мак-Рашену, но эти скотты утверждают, что он убит. Это правда? Вы его люди?

Эдвард выступил вперед:

— Я сквайр покойного сэра Мэрдока, Эдвард Винг, а он, — юноша показал на Алана, — воин клана.

— Был другой оруженосец, пожилой. Где он? — недоверчиво спросил посланец.

— Как всегда со своим рыцарем, как и положено исправному сквайру,

— Алан мрачно засмеялся своей замогильной шутке, — пал сегодня утром, стрела в горло, знаете ли…

Человек барона в непритворной досаде топнул ногой:

— Дьявольщина! Как неудачно вышло!

Алан вспомнил, наконец, этого мрачного типа. Он видел его как-то раз беседующим с сэром Мэрдоком и Годритом, и еще тогда удивился, какие такие у них дела с надменным норманном.

— Сэр, может быть, мы чем-нибудь… — Эдвард нерешительно обратился к чужаку, уже повернувшемуся было, чтобы уйти.

— Чем чем-нибудь?! Попробуете воскресить погибших? — досадливо бросил тот через плечо, но, шагнув раз, вдруг остановился. Снова взглянув на друзей, властно сказал:

— Пойдете со мной к милорду, может быть, он захочет расспросить вас подробнее.

Пренебрегать приглашением в данном случае не приходилось. Главное доверенное лицо короля Ричарда, Томас Малтон барон де Во милорд Гилсленд шуток не любил. Могущественный именно доверием короля, которому он честно и преданно служил, де Во мог заставить подчиняться любого своевольного барона или графа, не то что каких-то оруженосца и слугу. Алан попросил шотландцев присмотреть за скарбом и вместе с Эдвардом отправился с посланцем барона.

Во взятой наполовину Акре ставка главнокомандующего- короля Ричарда, а, значит, и де Во, пока разместилась в богатом доме генуэзского купца рядом с церковью св. Лазаря-де-Шевалье. Под звуки траурной мессы все трое подошли к пикету стрелков капитана Меркадэ, личной гвардии Ричарда. Два слова провожатого, и часовые отвели в сторону копья, пропуская их в штаб. Проведя Эдварда и Алана сквозь несколько комнат, норманн велел ждать, и исчез за драпировкой.

В кованых жирандолях на стене чуть коптили два факела. С минуту друзья с любопытством озирались, разглядывая доспехи на лавках и щиты с разноцветными гербами, прислоненные к стенам.

Послышался, приближаясь, раздраженный голос:

— Зачем ты их притащил, Дэн?! — вслед за посланцем вошел и его сеньор, высокий и широкоплечий, немного грузный, сорокалетний барон де Во.

Он был в кафтане дорогого зеленого сукна с роскошной оторочкой куньего меха и вышитыми на плечах гербами, накинутом поверх потертого кожаного гамбизона с отпечатавшимися следами от кованого панциря. Этот доспех оставался еще большой редкостью. Абсолютное большинство даже знатных воинов пока довольствовалось кольчугами.

Властное, с мешками от усталости под глазами, лицо прославленного полководца выражало недовольство:

— Мне был нужен сэр Мэрдок, точнее, его оруженосец, ну, а коль скоро они мертвы, придется искать замену. Клянусь Страстями Господними, это потребует времени, а его-то как раз и нет!

— Милорд! Что делал один, может выполнить и другой, — Дэн показал рукой на Эдварда. — Сэр, их лица внушают доверие, и, возможно…

— С ума сошел, любезный?! Я их совсем не знаю!

— Тем меньше они вызовут подозрений, а отъезд любого из ваших людей сразу насторожит шпионов лягушатников… У этих нет сейчас господина кроме короля и вас, милорд, значит, некому и заметить их отсутствие. Побеседуйте с ними… С вашей проницательностью… Да и проверить недолго…

— Ладно, Дэн, хватит, обольщать девок будешь, — милорд внимательно посмотрел на друзей, упер руку в бок. — Кто из вас двоих сквайр?

Эдвард шагнул вперед. От взора барона не укрылось и движение Алана вслед другу, он еле заметно улыбнулся.

— Небезнадежно, небезнадежно… — барон обернулся к Дэну, — ну что ж, посмотрим, как сказал слепой.

— Ну, ваша-то милость уж точно не слепы, — убежденно сказал норманн.

— Повторяю, хватит, Дэнни, твоей лестью сегодня я сыт, — милорд Томас снова устремил взор на Эдварда. — Кто же ты, милый юноша, откуда приехал, кто твои почтенные родители?

— Меня зовут Эдвард Винг, милорд, замок моего отца сэра Альреда, Грейлстоун, недалеко от Донкастера.

— Весьма достойный тан, хоть и в оппозиции. Мы с ним, вроде бы, даже родственники, только очень дальние. Правда, такой генеалогией нынче хвастаться не с руки, хоть в нас обоих и течет кровь сакских королей, — барон прищурил запухший глаз на Эдварда, чуть склонил набок голову. — И как это старый хр… э-э… старый сэр Альред отпустил тебя в Святую землю? Я же знаю: он считает крестовые походы новомодными анжуйскими штучками. И ты сумел перековать такой ржавый гвоздь?

Эдвард потупил голову:

— Я не спрашивал разрешения, милорд… Сэр Мэрдок по дороге во Францию согласился взять меня в попутчики, а потом сделал оруженосцем. Старшим был Годрит, но он часто уезжал…

— Кстати, Винг… э-э… Эдвард, тебя не удивляли отлучки Годрита? Ведь сквайр не должен покидать командира.

— Удивляли… Я раз спросил, куда он ездит, а он пошутил, дескать, много будешь знать, плохо будешь спать, ну я больше и не задавал вопросов, — пожал плечами юноша.

Де Во улыбнулся:

— Да, сказано в Писании, во многой мудрости много печали; и умножающий познания умножает скорбь. Экклезиаст, да… — он снова стал серьезен, — Годрит надеялся после войны вернуться из изгнания, вот и помогал мне, наполовину саксу. Ну, и что же ты намерен делать, коли твой лэрд погиб?

— Хотел утром идти к вам, милорд, — с надеждой поднял голову Эдвард.

— Значит, гора опередила Магомета? Тьфу, осквернил-таки уста именем лжепророка. Что ж, попробуем помочь земляку… Пойдешь ко мне на службу? Ясно, не сквайром, не все сразу, но проявишь себя, и я позабочусь о твоем будущем, а сейчас — только преданность и молчание. Согласен?

— Конечно, милорд, вы дурного не предложите, ваше благородство тому порукой… — пылко начал Эдвард.

— Рано благодаришь, не на ужин приглашаю! У меня служить трудно, вон, Дэн подтвердит, — кивнул в сторону норманна барон. — Ну, к делу… Сегодня же надо выехать…

Де Во посмотрел на Алана и перебил сам себя:

— О твоем приятеле я и забыл… Ну-ка, представься!

Алан гордо выступил вперед.

— Рыжий, тартан через плечо, нос кверху, ну, значит, джентльмен из Шотландии! — ухмыльнулся барон. — Ты ведь из клана Мак-Рашенов? Чем занимался у лэрда?

Алан еще выше задрал подбородок:

— Ваша милость, меня зовут Алан Бьюли Мак-Рашен, я был слугой и телохранителем сэра Мэрдока на родине и здесь, вот только теперь мне служить некому, да и охранять-то некого. С вашего позволения, милорд, я пока поступил бы в напарники к этому сквайру. Он молод, я поопытнее, да и вообще, одна голова хорошо, а две лучше…

— …сказал рыцарь своему боевому коню, — продолжил барон. — Ну, ладно, вместе так вместе, я не против. Кстати, о кавалерии! На чем поедете? Лошади-то у вас есть?

— От сэра Мэрдока остались, милорд.

Драпировка на двери отпрыгнула в сторону. В проеме встал, пригнувшись под притолокой, король Ричард:

— Томас, скоро ты там? Так мы диспозицию на завтра никогда не родим. Смертельно спать хочется, — монарх широко зевнул. — Береника с галеры пажа прислала, опять к себе зовет… Уж эти мне династические браки!.. Не пойду!

Барон почтительно склонил голову:

— Ваше величество! Еще пару минут, с вашего позволения. Это насчет приказа в Крак-де-Шевалье, — милорд неожиданно тоже зевнул, смущенно прикрыл уста ладонью, — пардон, государь, заразили. Мак-Рашен-то, оказывается, погиб, и сквайр его тоже, а новые гонцы пока не в курсе дела.

Король шагнул в комнату и скептически оглядел друзей. Эдвард и Алан низко поклонились.

Ричард с сомнением хмыкнул:

— Эти, что ли? Да уж… Интересно, где ты их откопал, друг Томас? Один — зеленый щенок, другой — рыжий скотт… И ты веришь им?

— Верую я лишь в Господа Единого, государь, а недостойным рабам Его доверяю куда меньше, чем своим борзым собакам!.. Однако сей юный сквайр взыскует славы, и не предательством же ее заслуживать. Гэл его друг, а дружба шотландца дорого ценится. И оба они — люди сэра Мэрдока…

— Это, конечно, рекомендация… Ну-ну, как говорится, начальству виднее… Тебе же, молодец, скажу: успешное выполнение этого поручения может стать твоим первым шагом на дороге чести. А ты, рыжий союзник, будь любезен, послужи мне в память твоего храброго лэрда. Хоть и шотландец, он был мне верен ради освобождения Гроба Господня.

Эдвард впервые видел Ричарда Львиное Сердце вблизи. Сакс во все глаза разглядывал этот живой образец рыцарской доблести, готовый примириться уже и с тем, что тот норманн и анжуец. Сбывались мечты о славе. Восторг переполнил юношу.

— Ваше величество! — взволнованно воскликнул он. Я сделаю все, что смогу, прошу верить мне, бесчестье не пятнало мой род… — но обескуражено умолк, увидев выражение лица короля.

— Красивые слова! — презрительно процедил тот, — посмотрим, каковы будут дела, — но, увидев, что Эдвард опустил голову и отчаянно покраснел, смягчился. — Ладно, съездишь успешно, первый тебе спасибо скажу.

— Что же, Бог вам в помощь! Томас, Томас, я жду тебя, — с этими словами монарх вышел.

— Король прав, молодцы: слова ничто, дело все, — подтвердил барон. — Вы просто не знаете, что вас ждет. Не будет победных атак, не будет богатых выкупов, не будет прекрасных дам, а вот опасности, да и смерть, гарантирую с избытком!

— Вопрос: как доставить приказ тайно, не привлекая внимания? Галерой? Э-э, это же, что поднять письмо на мачту вместо флага, да и против ветра сегодня, боюсь, быстро не выгребут. Снарядить моих людей? Отсутствие любого из них насторожит соглядатаев, а их с избытком! И королевской эстафетой не пошлешь — тоже сразу все станет ясно. Слишком много интриг, слишком много любителей разевать рот на чужой пудинг! Иерусалимский престол дергают в разные стороны как простую кухонную табуретку!

— Но к делу, — продолжил де Во. — Вам надо добраться как можно быстрее в Крак-де-Шевалье и передать письмо де Шаррону. Это приказ его отряду немедленно прибыть под Акру. И пусть примет под свое начало Жана д'Авэна с его людьми. Туркам сейчас не до Триполи, а здесь наших куда меньше, чем французов и германцев. Стыдно сказать, но они готовы вцепиться в нас в любой момент! Видели вчера?! Стояли, смотрели как в цирке, как мы сражались, а потом посмели вывесить свое тряпье на башне, залитой английской кровью!

Барон сжал кулаки, широкое его лицо потемнело, как чугун. Эдвард испугался, как бы его не хватил удар, но переведя дыхание, де Во заговорил потише:

— По мне, такие соратники куда вредней сарацин. Верные люди доносят, что убийство короля Ричарда для этих, грешно сказать, "союзников" вопрос решенный. Давно бы покусились, да чистенькими хотят остаться, мало ли что, вдруг неудача, тогда уж им верная смерть, король Дик такого не простит! Монферрат[8] сносится с турками, мечтает нанять убийц у них, чтоб чужими руками. Другие не лучше. Зачем храмовникам и госпитальерам твердая власть?! Она помешает им доить Сирию и Палестину! А тевтонский орден?! Молодой, да ранний, еще года нет, как отделился от иоаннитов, а сколько успел нахапать! Боятся потерять богатства… Что им Гроб Господа нашего! Что им сам Господь!!!

— Коли эти христопродавцы проведают, что мы послали за подкреплениями, то могут решиться ударить, пока не поздно. Прибытие войск Шаррона пресечет подготовку мятежа. Ясна вся важность письма?!

Друзья энергично закивали.

— Ладно, идите готовиться, — милорд Томас махнул рукой, — за два часа до рассвета вернетесь ко мне. Отец Ансельм пока напишет письмо. Дэн, иди с ними и помоги собраться!

— Ага, собраться! Какой камердинер выискался, сейчас поможет мне стянуть сапоги, — прошептал в ухо Эдварду Алан, направляясь к выходу, — держу пари, он поможет нашим языкам хранить молчание. — И король ваш этот тоже — рыжий, рыжий!.. Сам-то он какой? Зеленый, что ли? Мягко стелют господа норманны…

Первым делом друзья забрали свои доспехи. На вопросы скоттов ответили, что выпросили назначение в отряд фуражиров под команду Дэна. В стране, где неприятель вездесущ, провиантская служба была сопряжена с немалыми опасностями, но и с некоторыми выгодами. В удалении от основных сил происходили стычки патрулей, поединки, победы в них приносили пленных, за них платили выкупы, да и славы стяжать было не десятым делом. Для молодых воинов такая война была куда соблазнительней скучного осадного сидения.

Алан попросил земляков помочь монахам с похоронами сэра Мэрдока и Годрита:

— Вернемся, покажете могилы! Жаль, срочно уезжаем, ну, в дороге помолимся за их души!

Возле гавани, где в загонах содержали лошадей, сборы также прошли гладко. Конюх покойного сэра Мак-Рашена тем легче согласился передать лошадей Эдварду и Алану, что Дэн пообещал пристроить его к своему господину. Кони полностью оправились после морского путешествия с Кипра, к счастью, короткого. В длительных плаваниях, подвешенные на стропах в душном трюме неделями, животные доходили до того, что на берегу их приходилось учить ходить заново.

Эдвард радостно уткнулся в шею своего любимца солового мерина Персика, едва не потерянного сегодня. Тот тоже выражал чувства, прихватив губами гамбизон на плече юноши. Алан сразу присвоил вороного жеребца погибшего Годрита. Пожилая кобыла, возившая гэла ранее, в подметки не шла этому отличному коню. Могучий брабансон сэра Мэрдока в почтовые не годился — уступал в быстроте легким лошадям. Неспешным галопом нести в атаку рыцаря в полном вооружении — другое дело! Все приготовив, друзья успели урвать часа два сна на сене у изгороди.

И снова саксу приснилось, что кто-то разговаривает рядом с ним и жалеет его, и спал он беспокойно…

Разбуженные тем же Дэном, Эдвард и Алан оседлали коней, приторочили переметные сумы, облачились в доспехи и направились в город. Не доходя ворот, оставили конюха сторожить лошадей и скоро снова оказались в знакомой комнате.

Де Во не заставил себя долго ждать. Он появился в сопровождении высокого худого монаха с серой небритой тонзурой. Барон сел за стол, протянул, не глядя, руку к иноку, тот вложил в нее деревянный футляр-тубус.

— Вот письмо. В случае даже намека на опасность вы обязаны его уничтожить! В тубус вложен трут, достаточно высечь искру. Захватят — врите, что угодно, но упаси вас Бог выдать истинную цель поездки! Если же доберетесь без письма, передайте де Шаррону приказ на словах, а в подтверждение полномочий — вот перстень с королевскими леопардами, как у всех гонцов. Из Крак-де-Шевалье сразу назад, в Акру, пусть де Шаррон известит с вами, когда его ждать. Для отвода глаз выезжайте тотчас по южной дороге, затем в объезд на мост через Рикордан и повернете на Триполи. Ну, ступайте! Отец Ансельм, благословите их, что ли… — барон отступил в сторону.

Монах взмахнул рукой в широком рукаве:

— Benedicite, mes filz[9], - пробасил простужено.

Эдвард задрал подол кольчуги и сунул футляр с письмом за пояс, спрятал перстень в кошель, затем они с Аланом вышли на улицу. Дэн распрощался с ними у ворот крепости:

— Счастливо, ребята, что-то мне подсказывает, что разлука наша ненадолго.

Глава третья. Дорожные приключения

Рассвет забрезжил какой-то серенький и дал начало серому же дню. Северный ветер за ночь нагнал тучи, вот-вот мог закапать и дождик. Дорога петляла между прибрежными холмами, густо поросшими лесом, иногда они расступались слева, и широко открывалось море бутылочно-зеленого цвета с бурыми пятнами мелководий. Вдали то появлялись, то пропадали белые барашки на волнах, бегущих на юг почти параллельно берегу. Кое-где далеко над морем, скрывая часть горизонта, висели клочья размытого тумана, там уже лило. Зелень на холмах не поблекла в отсутствие солнца, а стала странно ярче на фоне пасмурного неба.

Эдвард и Алан гнали лошадей ходкой рысью, стремясь поскорее удалиться от Акры, представлявшей несомненную угрозу их миссии. Застоявшиеся за дни осадных пеших боев кони шли резво, несмотря на довольно тяжелый груз оружия и припасов. Снарядились друзья приблизительно одинаково: мечи и широкие кинжалы на поясе, длинные, но полегче рыцарских, копья. Луки и колчаны висели впереди у седел. Головы были прикрыты легкими шлемами, склепанными из шести железных полос и обтянутыми кожей, с наносниками и наушами, а у сакса и с кольчужной личиной, защищающей рот и подбородок. Сзади на шеи спускались бармицы. Грудь Алана облегал кольчатый панцирь — кожаная куртка с нашитыми на нее железными бляхами и нагрудными пластинами. На Эдварде блестела кольчуга с наплечниками. Спереди ее разрезной подол доставал до колен, и защищал бедра. Щиты, пятиугольный у сакса и круглый рондаш у Алана, крепились на ремнях за спиной. Холщовый чехол на щите сакса как бы скрывал несуществующий герб, придавая хозяину облик рыцаря-инкогнито и повышая для встречных его статус. Все вооружение отличалось легкостью, необходимой для дальнего похода.

Эдвард скакал впереди, еще мальчишеская, по существу, натура не позволяла ему отставать. Гэл держался вплотную за ним, зорко озирая на ходу окрестности — помня предостережения барона, опасался нежелательных встреч. Маленькие прибрежные деревушки пролетали с ходу, местные жители-суриане, копошащиеся под дождем на лоскутах полей, провожали взглядами бешено несущихся всадников. К полудню справа встали вершины Ливанского хребта. Склоны вокруг густо поросли кизилом и ежевикой. Дорога круче поползла с горы на гору. Лошади, подседая на спусках, утомились, пошли медленнее. Заметив впереди сквозь просветы кустов верховых на серпантине, Алан остановил друга, они скрылись в распадке в зарослях и пропустили мимо себя, закутав морды лошадей в плащи, провиантский отряд, судя по фразам, донесшимся до друзей, австрийский. Прогромыхали тяжело нагруженные телеги, за ними с надрывным мычанием трусили привязанные за рога коровы. Опасность представляли, конечно, не фуражиры, а их длинные языки.

Проскакав еще c полулье, и поняв, что лошадям необходим отдых, друзья пустили их шагом, подыскивая полянку поукромней, чтобы наскоро перекусить и покормить животных, но не успели.

Дорога впереди огибала громадный валун, видимо, когда-то скатившийся с крутого склона. Вдруг вороной Алана поднял голову, раздул ноздри, ловя ветер, и заржал. Из-за камня донеслось ответное ржание, проклятье и резкая команда на французском. Друзья успели лишь поворотить коней, как на дорогу вылетели вооруженные всадники, числом до десятка. Враждебные намерения их были ясны. Казалось, рукопашной не избежать, но недаром молодой сквайр был родом из Йоркшира, всегда дарившего Англии непревзойденных лучников. Ему хватило секунды, чтобы поднять лук с предусмотрительно натянутой заранее тетивой и, обернувшись в седле, прицелиться. Еще через мгновение ярдовая стрела впилась до оперения в грудь стремительно надвигавшейся передней лошади преследователей, и та рухнула на дорогу безжизненной массой. Двух споткнувшихся о нее всадников на всем скаку вышибло из седел.

Возникшая в узком дефиле отчаянно кричащая и ржущая мешанина задержала врагов, и гонцы чуть оторвались. К сожалению, такой бешеной скачки усталым лошадям долго было не выдержать. Грохот подков за спиной медленно, но неуклонно нарастал. Уже звучали угрозы и требования сдаться. Эдвард решил повторить так ему удавшийся трюк с выстрелом и обернулся, чтобы оценить расстояние, но его намерения остановил крик Алана.

— Копье, Эд, копье! — вопил гэл.

Впереди, из распадка вроде того, где они недавно прятались, торопливо выдвигались на дорогу еще четверо верховых. Засада оказалась с подстраховкой. Выдернув из петли у колена и взяв на руку копье, Эдвард так яростно пришпорил коня, что сразу вылетел вперед почти вровень с Аланом. Враги не успели толком изготовиться к отражению атаки, как друзья ударили. Результат ужасал. Алан пронзил одного всадника, оставив наконечник копья в его груди, второго опрокинул конем, Эдвард ударом в щит вышиб из седла третьего. Дорога открылась. Сакс послал Персика вперед, однако, обернувшись, увидел, что вороной Алана бьется в конвульсиях кверху копытами посреди дороги, а сам гэл, сильно хромая, бежит навстречу преследователям, дергая на ходу из ножен клеймор. Юноша рванул поводья, поворачивая коня к Алану, но тот, срывая голос, крикнул:

— Уходи, уходи!!

Эдвард вспомнил о письме и, заскрипев зубами, дал Персику шпоры. Сзади зазвенели клинки, кто-то болезненно вскрикнул. Сакс никак не мог сообразить, что предпринять. Может, попытаться оторваться и спрятаться в зарослях? Выиграть время письмо сжечь… Он так и поступил. Глотая слезы, проскочил по дороге ярдов триста, за поворотом перемахнул заросли держидерева на обочине и погнал Персика вверх по склону между буками. Почти сразу услышал снизу дробный цокот, быстро спешился и уже высек искру на трут, как вдруг с дороги донесся знакомый голос:

— Эд! Выходи на дорогу! Это я, Алан! Давай, давай, это свои!

В голове Эдварда наступил полный сумбур, но уверенный тон Алана не оставлял сомнений. Юноша встал во весь рост и сквозь кусты разглядел внизу на дороге машущего рукой гэла верхом на незнакомой лошади. Рядом с ним крутился на месте второй всадник.

— Выходи, Эд, я вижу Персика! Это Дэн со мной! Вот, посмотри на него!

— Отбил его Дэн у этих, что ли? Откуда он здесь взялся?.. — мелькнула у Эдварда мысль, но он уже сидел в седле.

— Это у них проверка такая, — подскочил к нему на дороге Алан. Эдвард посмотрел на норманна. Тот хмуро кивнул.

— Какая еще проверка? — еле выговорил непослушными губами сакс.

— Кто кого проверял?

— Вот он! Обогнал нас, устроил засаду! Посмотреть, как мы себя поведем. Ха! — Алану зло рассмеялся. — Понял теперь, Эд, зачем нужно было ехать сначала на юг? "Для конспирации"… Ха! Чтобы они успели! Два десятка от осады оторвать не пожалели…

— Где тут нас два десятка? — Дэн сплюнул. — Правильно говорят: врет, как очевидец. И всего-то дюжина со мной вместе… Теперь вот меньше… Тьфу!

— Зачем?! — внутри Эдварда рос гнев.

— Они нам, видите ли, не верили… — Алан не закончил фразу.

Дэн все так же мрачно проговорил:

— И правильно не верили! Не знали, вот и проверяли. Надо же выяснить вас, может, сдадитесь первым встречным и все разболтаете.

— Не доверяли, так и не посылали бы! — крикнул Эдвард.

— Точно! Я с незнакомыми не знакомлюсь, как сказала девственница нахальному рыцарю… Ты пойми, мы-то рассчитывали вас аккуратно прощупать, никак не ждали, что так выйдет… И убитые, и раненые, и лошадей побили, твой рыжий — уже пеший, а еще одному ногу напоследок успел пропороть… — Дэн ошарашено покрутил головой. — Барон в такое не поверит, не-ет, не поверит! Ох, и всыплет он мне!..

— Правильно всыплет! — хмыкнул в кулак Алан.

— Так это он вас послал? — Эдвард все не мог прийти в себя.

— Как и вас, — норманн невесело усмехнулся. — Ладно, поехали, подберем вам коня взамен вашего вороного.

— Подождите, — Эдвард закрыл глаза руками в латных рукавицах и сидел, чуть покачиваясь в седле. В горле застрял колючий как репей комок.

— Ты, часом, не ранен, парень? А? — озабоченно спросил Дэн.

Тот отрицательно покрутил головой.

Алан посмотрел на норманна:

? Твое счастье, проверяльщик, что он цел, не то я бы вашу свору не так разнес!.. Я за него!.. Ладно!.. — махнул рукой. — От вашей идиотской шутки никак не опомнится! Небось, в голове, как после удара булавой, дело ему знакомое! — гэл на миг смолк, затем озадаченно спросил. — Слушай, а кабы бы мы просто сдались и раскололись?

? Эмиссар барона выразительно чиркнул себя ногтем большого пальца по горлу:

— Лежали бы в кустах… Кому ж нужны предатели?

Это сообщение и Алана проняло, он только руками развел.

Наконец, сакс совладал с чувствами и сипло сказал:

— Все! Едем! Хорошо хоть письмо сжечь не успел…

Вернулись к месту схватки, где люди Дэна оказывали своим раненым первую помощь. На друзей косились с враждебной опаской, но близко не подходили, видимо, Дэн запретил. На обочине вытянулись под плащами два недвижных тела.

Эдварду стало совсем тоскливо. Бессмысленная гибель… Не в бою с врагами, не за Гроб Господень… Зачем?

Алан выбрал коня и копья взамен сломанных, и через пять минут гонцы тронулись в дальнейшую дорогу. Дэн проводил их задумчивым взглядом, и скоро и его потрепанный отряд выступил к Акре, повез барону наглядные результаты проверки.

Удалившись немного от печального места, где зря пролилась христианская кровь, друзья, наконец, устроили долгожданный привал. Высвободив ногу, застрявшую в непривычном стремени, Алан спросил:

— Видал, как господин норманн на нас вызверился? Припомнит нам, если сможет…

Сакс застонал в ответ, с трудом разогнулся от мешка с припасами:

— Ох, Ал, поясница! Как два кинжала в почки засадили…

— Это после схватки — я таких воинов встречал, — авторитетно заявил тот. — В бою все успевают, мечами крутят- вдвоем не одолеть, прямо как берсерки, когда мухомора сушеного нажрутся. Лучше них бойцов нет, но после драки все за спину держатся. Пройдет, перетерпи.

Наскоро перекусили на траве под платаном. С листьев капало. Рядом хрумкали овсом в торбах лошади. Алан искоса посматривал на свой трофей. Прожевав кусок, ткнул в коня пальцем:

— Не хуже Годритова жеребца, светлая ему, в смысле, жеребцу, память. Кабы он не заржал…

Гнедой рослый мерин, доставшийся гэлу, и правда, выглядел сносно. Неплохо он себя показал и в дороге. Переправившись вброд через реку, названия которой не у кого было спросить, вскоре оставили слева Тир, где не так давно маркиз Монферрат два года просидел в осаде в островной цитадели, а к вечеру и Сидон — знаменитые когда-то библейские города, теперь лежащие в упадке. Заночевали друзья поздно вечером в лесу у подножия скрытого облаками Фавора. От Акры удалились лье на двадцать. Итог первого дня пути обнадеживал.

Глава четвертая. Предопределение

В жизни человека бывают дни, когда случай меняет все его дальнейшее существование. Примеры? Развязавшийся шнурок заставит споткнуться и оставит навсегда калекой… Нечаянное знакомство свяжет вас с кем-то до самой смерти… Головная боль и возвращение домой раньше обычного разрушат семью… Досадное, казалось бы, опоздание, напротив, спасет жизнь… И так везде и во всем случай правит книгу судеб людских…

Решение любого вопроса, неважно, так ли, эдак ли решено, способно перевернуть налаженный житейский порядок. Даже самый обдуманный шаг чреват непредсказуемыми последствиями. Вы утром пьете чай или кофе, а где-то крутятся колеса рока, сопрягая вашу жизнь с другими, вам неведомыми. Оглянувшись назад во времени, каждый найдет в прошлом несколько таких перекрестков судьбы, изменивших, сразу, или постепенно, всю его жизнь.

Обернувшись в прошлое, увидит, но в тумане грядущего их не различить.

На второй день Эдвард с Аланом еще затемно пустились в путь. Погода за ночь изменилась, к рассвету небо очистилось, высыпали звезды и вскоре померкли в свете зари. Природа будто умылась вчерашним дождем. Солнце быстро согрело озябшую землю, из распадков от мокрой зелени парило. Лошади, всю ночь пасшиеся на свежей траве, бежали быстрой рысью. Начали просыхать волглые гамбизоны под кольчугами.

Горной тропой обогнули стороной прецепторию тамплиеров, хорошо рассмотрев с обрыва ее мрачный замок. Отсюда заносчивые рыцари-монахи выезжали патрулировать дороги, а сейчас их проверка была бы некстати.

Кругом высились знаменитые ливанские кедры. Именно отсюда Хирам возил царю Соломону бревна для строительства Иерусалимского храма. Миновали гору Гермон, за ней высился в голубой дымке Ливан, давший название всему горному хребту. Морской ветерок смягчал жару. Климат этой благословенной Богом, но раздираемой на части людьми земли считался лучшим в мире.

Друзья почти не разговаривали, изредка перебрасывались отрывочными фразами. Цокот подков по камням глушил слова, порывы ветра относили их в сторону. Нужда постоянно переспрашивать и реальная возможность откусить язык на тряской рыси, не очень способствовали задушевной беседе.

Эдвард был даже рад помолчать, ночью ему приснился тот же сон, и он тщетно ломал голову, пытаясь понять, к чему такое…

Ближе к полудню дорога пошла вниз и налево, к Бейруту, петляя по террасам склона. Свернув очередной раз, Эдвард едва успел осадить Персика, чтобы не врезаться в группу людей на дороге.

Легкая, на двух седоков, одноколка с большими колесами, запряженная маленькой лошадкой, стояла на обочине. Перед ней, повернув голову на грохот подков Персика, неподвижно застыл на громадном черном коне, подобный железной статуе, рыцарь Тевтонского ордена, судя по черному кресту на белом плаще. Окровавленный наконечник длинного копья немца нацелился в грудь смуглого широкоплечего старика, сидевшего в повозке, прямо в его ниспадающую длинную седую бороду. Пара верховых в броне поверх монашеских ряс держала под прицелом луков двоих пеших юношей в сирийской одежде. Их оседланные лошади, испугавшись безжизненного человеческого тела, раскинувшего руки в луже крови рядом с повозкой, рвались с уздечек, привязанных к колесу.

Немец злобно вперился в вновь прибывших льдисто-голубыми, почти белыми глазами. Лицо его поражало красотой, и, как надругательство над Божьим творением, воспринималось выражение гордыни и надменности, искажавшее безупречные черты. Такая загоревшая до черноты кожа могла быть только у ветерана боев в пустыне, одного из тех, кто принес ордену могущество, богатство и славу. Сумрачный вид и темный лик рыцаря заставляли вспомнить Люцифера в дни его мятежа. Грозному воину соответствовал и герб на широком массивном щите: вверху — черный замок на горе в красном поле, внизу — красный коршун, косо распростерший крылья, в черном. Белая перевязь под баронской короной показывала, что он младший сын в роду, а, может быть, и бастард.

Голосом, сломанным в грохоте боев, рыцарь проскрежетал:

— Кто вы? Не медлите с ответом, если дорога жизнь!

Что-то, должно быть, внушенное милордом Томасом недоверие к союзникам, толкнуло Эдварда ответить всего лишь правдоподобно:

— Воины короля Англии, из отряда де Во, передовой дозор.

— Барон не в Акре? — откровенно удивился тевтонец, — Что вы здесь потеряли, британцы?

— Войско короля берет под контроль побережье до Триполи, — вдохновенно сочинял сакс, — в полулье за нами следуют две сотни стрелков капитана Меркадэ.

— А цитадель, что, взята? — рыцарь был явно озабочен.

— Это дело, считай, решенное, — Эдвард выдавал желаемое за действительное, — в крепости голод. Эмир Каракуш пошел на переговоры.

— Фу! Договариваться с язычниками…

— К сожалению в битве гибнут не только язычники! К чему зря лить христианскую кровь, коли с умом можно обойтись и без потерь? Это ваши орденские мясники рубят без разбору всех, кого не попадя, и чужих, и своих! — ехидно влез в разговор Алан, прозрачно намекая на всем известные грабежи и убийства христианского населения Сирии.

Рыцарь побагровел от негодования, но ответить не успел. Старик в двуколке, голосом, звучным, как большой колокол, воскликнул:

— О да, доблестные английские воины, только сейчас этот лицемерный Каин сразил брата своего во Христе! — он попытался спрыгнуть с козел, но копье тевтонца вновь нацелилось на него. — Кровь невинного, — старик показал на убитого, — вопиет к небу!

Он свободно владел норманнским, лишь странно гортанно чеканил слова, напомнив саксу акцент басков, которых он встречал в Аквитании.

— Молчи, мусульманское отродье, твоя смерть тоже не за горами Ливана! — яростно оборвал седобородого немец.

— Все мы смертны! Может, и твоя, еще неведомая, смотрит сейчас тебе в глаза! — бесстрашно ответил тот.

— Кто ты, почтенный старец? Что тут произошло, почему убит этот несчастный? — снова вступил в разговор Эдвард.

Немец взревел, поворачивая коня к друзьям:

— Старик — лекарь самого Саладина! Мы воюем с погаными иноверцами, а этот колдун их врачует! Сам дьявол помогает ему исцелять врагов!! — рыцарь истерически повышал надсаженный голос. — Раны, нанесенные воинами Христа, он лечит во имя дьявола, и язычники вновь садятся на коней и берут в руки оружие!!! Он одержим…

Звенящая бронза голоса старика легко перекрыла ржавый лязг обвинений орденского монаха:

— Сам ты одержим злом, поп! Я лечу всех, кто ко мне приходит, и сарацин и христиан! Всех, кому больно, как завещал нам, врачам, Гиппократ! И сколько хватает сил и слов, я убеждаю пациентов отложить оружие и жить в мире. Жаль, мало кто слушается! А насчет мусульманского отродья… Армения первой в мире стала христианским государством, и когда твои предки, невежественный германец, ходили в завшивевших шкурах и приносили человеческие жертвы Вотану на берегах Рейна, мой народ сотни лет уже чтил Иисуса!

Немец двинул коня на повозку, а в руках старика откуда-то мгновенно возник длинный предмет, завернутый в козью шкуру.

Вмешательство в конфликт вряд ли способствовало срочной доставке письма, но Эдварда поразило лицо седобородого. Одухотворенное, как у святого, оно светилось искренностью и силой. Голос его заворожил сакса, словно труба архангела. Молниеносный взгляд карих глаз, казалось, проник до самого сердца, призвал на помощь.

И юноша свершил поступок, решивший всю его судьбу. Он поднял руку и воскликнул:

— Именем короля Англии, я беру этого человека под защиту! Оставь его в покое, тевтонец!

— В покое?! Конечно, оставлю — в вечном! Вот только снесу и тебе голову, английский щенок! Защитник выискался, схизматики не лучше турок… — немец вздыбив, развернул коня. Послушники перенацелили в сакса стрелы.

Алан вклинился между соперниками:

— Ай-ай-ай! Ваше преподобие, а две роты, что идут за нами, вы тоже того… в капусту?

Грозный рыцарь ничего не слушал, отъехав, он готовился к атаке.

— Ну, что ж, коли так не терпится, бейтесь! — Алан взял в сторону, открывая тевтонцу дорогу, но, когда тот пригнулся и опустив копье двинулся вперед, внезапно бросил коня наперерез.

Не ожидавший подвоха рыцарь получил удар копьем в бок, потерял стремя, и загремел с коня кучей металлолома. Пока он силился подняться, Алан мгновенно спешился и приставил меч к его лицу.

К остолбеневшим от неожиданности братьям-послушникам, уставившимся, не веря очам, на поверженного командира, подлетели оставшиеся без присмотра гибкие как барсы сирийские юноши и вмиг сдернули одного из них с коня. Другому, опомнившемуся было, но поздно, пришлось поднять руки перед мечом сакса. Лекарь же, не обращая внимания на схватку, спрыгнул с облучка и склонился над убитым.

— Сдавайся, порождение содомского греха, не то выколю буркалы клеймором, клянусь святым Дунканом! — заорал на противника Алан, скорчив зверскую рожу. — А ну, вынь левой клешней свою тыкалку! Брось на землю! Так, отлично! Кинжал туда же!..

Неминуемая стальная смерть, смотрящая в лицо, сделала гордеца сговорчивее. Лежа на боку, он неуклюже выволок двуручный меч из ножен и уронил на землю. Увидев, как обернулось дело, Эдвард не удержался и залился звонким веселым смехом. Плененный рыцарь взглянул на него затравленным волком. Сложил оружие он, конечно, не из трусости, слишком уж безнадежным оказалось бы сопротивление. Сверзившись с высот могущества в беспомощность, лишь теперь он осознал всю глубину позора, столь неожиданно постигшего его, и на миг пожалел, что сдался, а не погиб, сопротивляясь. Но рыцарское счастье переменчиво, и надежда отомстить помогла ему сцепить зубы и молча снести все последовавшие унижения.

Неугомонный Алан с ехидными прибаутками сломал его ясеневое копье о ствол дерева, закинул подальше в чащу мечи и колчаны послушников, перерезал тетивы их луков и после этого разрешил всем троим сесть на коней и убраться вон. Обет воина Христа исключал возможность убийства союзников-крестоносцев или насилия над ними. Клинок немца он с сожалением швырнул под ноги владельцу. Меч считался вместилищем души рыцаря, скрыть его утрату немец вряд ли посмел бы, и капитул ордена мог пожаловаться в совет государей и раздуть историю к невыгоде Англии, а без иного оружия побежденный был не опасен. Тевтонец угрюмо подобрал свое опозоренное оружие, поднялся в седло и тронул коня вслед послушникам.

Но когда те исчезли за поворотом, мрачный воин остановился:

— Клянусь! — лязгнул выдернутый снова из ножен громадный клинок. Крестовина рукояти размахом чуть меньше фута воздвиглась распятием над головой немца. — Клянусь на моем униженном мече не знать покоя, пока ваша смерть, английские свиньи, не окровавит его сталь, не смоет темного пятна с имени комтура Тевтонского ордена барона Рейнвольфа фон Штолльберга! Берегитесь, ублюдки, посмевшие оскорбить меня, вам не остаться безнаказанными, я вас найду! Если я не сдержу клятву, пусть дьявол утащит мою душу в ад!

Старый лекарь выпрямился над покойником, потянул с облучка длинный предмет в козьем чехле, шагнул к немцу. Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем белесые глаза тевтонца забегали, он опустил голову и ударил коня шпорами.

Поворот скрыл фон Штолльберга. Тишину нарушил голос Алана:

— Ого! Как страшно! Ну, все, я пошел менять штаны…

Глава пятая. Второе предопределение

Топот трех коней затих вдали. Эдвард спешился.

Алан ворчал:

— "Ублюдки"! Молчал бы уж! У самого на щите белая полоса, мать его шлюха! Зря мы их отпустили…

Спасенные приблизились. Не знающие европейских языков сирийцы, выражая признательность, могли только улыбаться и прикладывать ладони к сердцу. Старик с достоинством поклонился друзьям, внимательно их разглядывая. Эдвард снял шлем и откинул со лба влажные волосы. Честное лицо сакса еще больше расположило к нему лекаря.

Он чуть улыбнулся:

— И не знаю, молодые джентльмены, чем я сейчас смогу отплатить за вашу, такую своевременную, помощь, — и снова помрачнел. — Бессердечный железный истукан несомненно постарался бы нас всех отправить на тот свет следом за моим помощником, бедным Григорием. Мерзавцам в плащах с крестами, как волкам в овечьих шкурах, все равно кого резать, была бы добыча.

— Не все же они такие! — не согласился Алан.

— Все! — седобородый решительно кивнул. — Иные, честные и добрые, быстро захлебываются и тонут в болотах алчности и лицемерия, в которые превратились рыцарские ордены. Давно забыты благородные заветы основателей, теперь этих воинственных попов интересуют лишь деньги. Да что о них толковать! Своих же христиан четырнадцать тысяч туркам в рабство продали в Иерусалиме недавно…

— И вот так просто взял и убил, без всякой причины?

— Почему же без причины? — старик покачал головой. — Разбойник понял, что у меня есть деньги, решил завладеть ими и не оставлять ненужных свидетелей, дабы некому было обвинить его в грабеже. По кодексу святого Готфрида Бульонского за насилие над христианами, пусть и не католиками, он мог бы жестоко поплатиться. Сейчас в Палестине главная сила — король Ричард, влияние орденских монахов упало, и эти святоши побаиваются грешить через край.

— Он остановил нас вежливо, как бы для проверки, — продолжал старик, — а узнав, что я еду от предводителя мусульман, сразу сообразил, что есть шанс поживиться. Он внезапно пронзил моего помощника, так что я не успел ему помешать, и, несомненно, хотел убить и всех нас, но его остановило ваше появление.

— Хотел! — усмехнулся Алан. — Думаю, так и убил бы!

— Не столь непременно, как тебе мнится, благородный Алан. Я обычно неплохо могу за себя постоять, — старик горделиво выпрямился. — Но на этот раз, и вправду, начало сложилось не в мою пользу.

Лицо его казалось Эдварду чем-то смутно знакомым, вызывавшем доверие.

Сакс предложил было:

— Может, стоит пожаловаться королю Ричарду на убийцу?

— Эх! Григория этим не воскресишь… — вздохнул старик, — а монахи своего ни за какие коврижки не выдадут. Да и Ричард… сам за горшок с золотом удавится… со временем… — он махнул рукой. — А, пустое, ворон ворону глаз не выклюет! Нет, при возможности я сквитаюсь по-своему!

Алан предостерегающе поднял руку и прислушался:

— Ну-ка тихо!.. Нет, послышалось…

Эдвард понял его опасения, спросил с усмешкой:

— Что, дружище, боишься, что вернутся?

— Да ведь они не встретят обещанных стрелков! И сообразят… Долго ли вызвать подмогу? Прецептория-то рядом…

— Ба! Решат, что роты несколько отстали, — Эдвард весело засмеялся, — а потом уж будет поздно. Да и вообще, я думаю, немцы постараются утаить свой позор. Если братья-тамплиеры узнают об этом казусе, тевтонцев засмеют. Плакала тогда карьера комтура. Да и послушников в рыцари, пожалуй, не скоро посвятят.

— Кстати… Ну, ты и лгун, сквайр! Наплел — стрелки, Меркадэ…

— А сам ты, Ал! Где ты видел, чтоб так сражались на турнирах? За такой удар тебя бы прокатили верхом на собственном копье…

Алан охотно присоединился к веселому смеху друга:

— Это ты у нас дока по турнирным тонкостям, в рыцари метишь, а я по-простому, по-шотландски! В бою все хитрости годятся! Ну и дурацкий же у немца был вид, когда он грохнулся!

Старик тоже коротко рассмеялся и, снова посерьезнев, сказал:

— Надо ехать…

Он обратился к сирийцам на их языке, юноши закивали и бережно подняли тело Григория в повозку.

— Отпоем и похороним в городе, — старик горестно покачал головой. — Так жаль его! Проклятый волчина! Здесь моя наука бессильна — мозг успел умереть.

Слова его были странны и непонятны. Алан вопросительно посмотрел на друга. Эдвард недоуменно пожал плечами.

Старый лекарь сложил покойнику руки на груди, закрыл ему глаза и вернулся к друзьям:

— От всей души благодарю вас еще раз! Меня зовут Тигран-Исцелитель, мой дом в горах у озера Ван за истоками Тигра, там каждый знает. Если вас ранят, посылайте за мной. Я приеду обязательно! Человека можно вылечить почти всегда, коли цела голова. Иногда можно успеть и спасти, даже если сердце остановилось!

Британцы опять обменялись удивленными взглядами.

Врач предложил:

— Я возвращаюсь домой через Триполи и Алеппо. Если нам по дороге, и коли вы не против, давайте поедем вместе. Сообща будет и надежнее и веселее!

Эдвард замялся:

— До Триполи-то нам по пути, вот только мы спешим, да и в Бейрут заезжать нам не с руки. Боюсь, вам за нами не поспеть.

— Мы вас не задержим! Поближе к городу сделаете привал, поедите, мы-то уже пообедали. А нам часа два хватит, чтобы все устроить. Похороним беднягу Григория и к вам присоединимся, сразу и тронемся в путь. Согласны?

Алан посмотрел на Эдварда:

— Ты командир, ты и решай, а я не против.

Старый лекарь был так симпатичен юноше, что он отбросил сомненья, второй раз решив свою судьбу:

— Ладно, отправимся вместе, но не отставайте, мы медлить не можем, не обижайтесь.

Верховые вскочили в седла, старик сел в двуколку и взял в руки вожжи. Через час у развилки на Бейрут разделились: британцы нашли поляну для привала, а левантинцы повезли печальный груз в город.

Друзья стряпали нехитрый обед и беседовали о событиях дня. Эдвард первым делом обнял шотландца:

— Ты хоть понимаешь, парень, что спас мне жизнь?!

— Да ладно тебе, так, чуть-чуть помог! — Алан как всегда не мог оставаться серьезным, — ты бы с немцем и сам справился, ну, увернулся бы сначала, что ли. Он наверняка неуклюж в тяжелой броне!

— Ну, нет, такой в случае чего и два десятка сарацин осилит! По всему видно, это — воин Божьей милостью! А может, попущением… Мне просто повезло, что ты так удачно попал… Не то…

— А зачем ты вообще ввязался в это дело? — перевел разговор гэл.

— Сам не знаю! Как толкнуло что-то…

— Меня что-то ничего не толкало…

— Считаешь, я напрасно?..

— Не знаю! Вечно ты не как все! Мне этот дедуля тоже понравился, но жизнью рисковать из-за схизматика… Да еще и союзника обидел… Нет, не понимаю…

— Думаешь, я себя понимаю?! Но… Удивительный старик, что-то в нем есть от волшебника… словно в сказке Мерлина встретили… и я не смог промолчать! Вспомнил! Вспомнил, где я его видел — на витраже в соборе… Господь там создает землю — ну очень похож!

— Ну, ты ляпнул! Господь! — Алан перекрестился. — Сказать правду, я тоже не очень сожалею, что мы помогли ему! Голос у него какой-то такой… Знаешь, Эд?.. Вот он говорил, и словно трогал натянутую струну где-то у меня внутри… В сердце… или в душе, что ли?.. Я даже и не знал, что у меня такая есть… А она в ответ звучит, не переставая, дрожит… не слышно, а чувствуешь, — Алан даже жевать перестал.

— Точно! Ты хорошо сказал, я все время это ощущал, даже и ехать вместе с ним сначала вроде и не хотел, да как-то невольно согласился. Может, он колдун?

— Вроде не похож, добрый. Вон как за своего Григория переживает. Но, если хочешь, давай сейчас уедем, не станем ждать!

Эдвард замотал головой:

— Я его обманывать не хочу! Решу расстаться — скажу об этом прямо. Он и помочь может в дороге, верно, все здесь знает. Пусть чуть позже до места доберемся, зато наверняка.

Закончив обед, приятели разлеглись на травке, немного подремали. Проснулись, когда солнце чуть прошло зенит. Эдвард подманил любопытную белочку, она доверчиво уселась с кусочком лепешки на его окольчуженном плече, но вскоре по дороге застучали колеса двуколки, и зверек метнулся к кедру. Старик сдержал обещание, не опоздал.

До вечера нечаянные попутчики быстро двигались на север. Тигран очень ловко справлялся с вожжами, пригласив друзей занимать по очереди место рядом с ним. Свободная лошадь, отдыхая, бежала в поводу. В двуколке можно было и разговаривать, не особо напрягая голос. Сирийцы скакали ярдах в пятистах впереди в дозоре.

Любознательный старик засыпал Эдварда, первым занявшего гостевое место, вопросами на самые разные темы. Если бы не обезоруживающая искренность и простота, Тигран выглядел бы лазутчиком, выпытывающим чужие секреты. Но какое-то шестое чувство мешало юноше думать о нем плохо. Эдварду сразу, с первой минуты знакомства, стало дорого расположение лекаря, и он не хотел обидеть его недоверием.

И, движимый растущей симпатией, а может, и чем-то еще, юноша, удивляясь сам своей словоохотливости, выкладывал о себе все: и впечатления беззаботного детства в милой Англии, и огорчение из-за размолвки с суровым отцом, не одобрившим первой робкой любви к белокурой Бренде, из-за которой он и оказался в Палестине, и восторженные мечты стать "Молотом Божьим" как Карл Мартелл в боях с язычниками, и надежду на золотые шпоры, и разочарования, и неприятие жестокостей войны. Это походило на исповедь, но без епитимьи за грехи. Замечания Тиграна согревали сочувствием, добротой, а суждения поражали замечательными тонкостью и верностью, и Эдвард самозабвенно раскрывал и раскрывал душу.

Лишь о цели поездки он не проговорился, сказав лишь, что везут письмо в Крак-де-Шевалье, да и то не из бдительности, а по деликатности старика, не расспрашивавшего его об этом.

Когда Алан сменил его на козлах рядом с Тиграном, юноша, будто очнувшись от сна, думал, качаясь в седле и вспоминая разговор, что это, должно быть, самый умный и добрый человек из встреченных им в жизни.

Алан отдыхал по-своему. Старик что-то ему рассказывал, и гэл внимательно слушал, улыбаясь. А иногда, наоборот, лекарь смеялся историям горца, от души, удивительно молодым смехом, хлопал по коленям, откидывался назад, открывая рот с крепкими белыми зубами, и вдруг сразу мрачнел, может быть, опять вспомнив смерть Григория, и Эдвард вновь подумал, что так по-детски искренне чувствовать может только очень хороший человек. Можно просто сказать, что радость от общения с ним согревала душу сакса.

Ближе к вечеру, когда до Батруна, намеченного для ночевки, оставалась пара лье, наткнулись на мусульманский разъезд. Он, видимо, просочился через перевалы из долины Бекаа с намерением похозяйничать на коммуникациях вдоль побережья. На превосходных арабских конях сарацины уходили после налета от любой погони, не ввязываясь в бой с превосходящими силами противника. Эта тактика наскока и отхода, обычная для легковооруженной конницы Саладина, наносила христианским войскам наибольший урон, а в длительных сражениях и осадах чаще побеждали более стойкие крестоносцы.

Эта встреча наглядно показала влиятельность Тиграна-Исцелителя. Один из сирийцев подлетел с вестью, что впереди сарацины, за ним по дороге с грохотом неслось облако пыли. Друзья схватились за мечи, но старик категорически потребовал ни во что не вмешиваться. Мамелюки, оглушительно вопя, окружили возок, но смолкли и попятились, увидев в руках врача свиток с зеленой восковой печатью на витом шнуре. Так, в кольце воинов, они и сопроводили путников к командиру.

Молодой эмир в великолепных восточных доспехах, спешившись, почтительно принял из рук армянина свиток, развернул его, тотчас же опустился на колени и прижал бумагу ко лбу, а затем к сердцу. Встав, с поклоном вернул документ владельцу и, судя по жестам, предложил помощь. Получив вежливый отказ и попрощавшись, эмир скомандовал освободить дорогу.

Путники проехали по настоящему коридору из всадников. С двух сторон гримасничали смуглые лица, блестели любопытные черные глаза, топорщились громадные усы, звенело оружие, но никто не посмел проявить враждебность к воинам в франкских доспехах.

В ответ на откровенно любопытные взгляды Эдварда и Алана старик усмехнулся, пряча могущественный документ в ларец:

— Это фирман, повелевающий всем правоверным выполнять пожелания его предъявителя, как собственную волю Саладина. Я иногда консультирую его лекаря. Благодаря моей науке никто и не подозревает, что султан смертельно болен. Я обещал ему еще два года полноценной жизни, за это время он надеется выиграть войну.

— У меня имеется аналогичный карт-бланш и от византийского императора. Конечно, он не столь эффективен. Христианские владыки, к сожалению, мало считаются с повелениями друг друга. Они добры, только когда их самих прихватит, вот тогда все готовы отдать! — Тигран с досадой махнул рукой.

В темноте добрались до Батруна и с помощью перстня с леопардами миновали пикет, предупредив часовых о близости мусульман. Оставили позади замок с гарнизоном крестоносцев, и, спустившись улицами к гавани, въехали на постоялый двор.

Лекарь занял комнату на втором этаже, туда отнесли из повозки большой сундук, остальных устроили в просторном общем зале с очагом. Многочисленные постояльцы уже укладывались на ночь на обеденных столах, на лавках и просто на полу. Кого здесь только не было! Местные жители, матросы с венецианских и генуэзских коммерческих судов, купцы-левантинцы, хранившие на здешних складах товары из далеких Индии и Китая, проститутки, то и дело отправлявшиеся с гостями в путешествие на улицу до ближайших кустов. Но больше всего было раненых из-под Акры. В чаянии хоть как-нибудь вернуться на родину, калеки всех европейских национальностей проедали в Батруне, как и в других гаванях Сирии, скудные трофеи и заливали боль ран дешевым вином.

Мгновенно разнеслась весть, что вновь прибывший — знаменитый лекарь. Прервались приготовления ко сну, и в его комнату сразу выстроилась очередь, куда сошлись и сползлись инвалиды со всего города, некоторых принесли на носилках. И важный врач самого султана открыл свой громадный сундук, полный неведомых банок, склянок, трубок, бинтов и загадочно блестящих инструментов, и до глубокой ночи лечил нищих. Он осматривал, смазывал, перевязывал и даже сделал две или три операции, ампутировав пораженные антоновым огнем руки и ноги. То ли от его лекарств и умелых рук, то ли от уверенности и спокойствия, пациентам сразу становилось легче. Даже оперируемые, уколотые какой-то иглой, мирно спали, не слыша ужасного визга пилы, отделяющей их гниющие конечности.

Эдвард и Алан взялись помогать лекарю, но храброму шотландцу скоро стало дурно от невыносимого запаха гангрены. А сакс держался, несмотря на тошноту и бледность. Надев по просьбе старика необычные полупрозрачные, как из кишок, перчатки, и прикрыв рот и нос чистым лоскутом, он, закусив губу под повязкой, чтобы не свалиться в обморок, подавал инструменты, придерживал при ампутациях и выносил отрезанные части тел. По словам довольного им хирурга, Эдвард не без успеха заменил погибшего Григория, его обычного ассистента.

Глубокой ночью, когда ручей страждущих, наконец, иссяк, усталые старик и юноша присели у открытого окна перекусить. Собственно, ел один врач, его добровольному помощнику после увиденного кусок в горло не лез. Болела ушибленная булавой голова. Но рядом с этим необыкновенным человеком понемногу утихала боль, возвращалась надежда на лучшее.

— Ну, мальчик, что скажешь обо всем этом? Налюбовался на ваших, святых воителей, рук дела? — негромко спросил Тигран.

— Это воистину ужасно… — поежился Эдвард.

— Гроб это ваш Господень, это — твои золотые шпоры! — старый врач помолчал, закончил глухо. — Все это — проклятая война…

Глава шестая. Третье предопределение

Утром Тигран разбудил всех рано. Постель его была не смята, однако выглядел он вполне свежим. В зале на столах, лавках и под ними храпели и стонали во сне постояльцы. Алан сходил на конюшню, выдернул за ногу из сена гостиничного конюха и приказал запрягать. Сирийцы стащили по крутой лестнице волшебный сундук и погрузили в двуколку. Решив позавтракать по дороге на свежем воздухе, купили у хозяина вчерашнего жареного мяса и лепешек. Четверть часа спустя повозка прогрохотала через заставу на выезде из города.

Алан первым уселся к Тиграну в двуколку, но сегодня смех у них не звучал. Разговор, видимо, завязался серьезный, старик гэла о чем-то спрашивал, в чем-то убеждал, даже горячился. По нескольким косым взглядам, брошенным на Эдварда собеседниками, сакс понял, что беседа касается и его.

Когда через час остановились на привал, Эдвард спросил у друга, о чем был спор, но, обычно словоохотливый, Алан ограничился кратким:

— Небось, сам тебе скажет. Не для меня такие тонкости…

Старик начал разговор сразу, как только они с Эдвардом тронулись в двуколке в дальнейший путь:

— Объясни мне, дружок, за что ты воюешь так далеко от дома? Зачем участвуешь в этой священной мясорубке? Ведь я вижу, как она не по тебе!

Обаяние странного старика было так сильно, он так верно угадал грызущие Эдварда еще неосознанные сомнения, что искренне, истово почти до фанатизма верующий в Бога юноша даже не обиделся на вопросы, явно посягающие на привычные ценности его мировоззрения. Он задумался, но в голову ничего не лезло, кроме сакраментального, — за Гроб Господень, — когда же он хотел произнести эти святые слова вслух, то, вдруг вспомнив ночной разговор, смутился, промолчал, поняв, как нелепо наивно они бы прозвучали. А Тигран даже не улыбнулся. Он глядел поверх вожжей на бегущую навстречу дорогу и ждал ответа.

— Ну, магометане — язычники, они отняли у нас Святую Землю, — начал юноша объяснять очевидное, — вот мы у них ее и должны отвоевать.

— Никогда не была она вашей, просто — провинцией Византии. Зачем и для кого вы ее отвоевываете? Для простых людей, что здесь живут? Что, Готфрид Бульонский, отбив Палестину у турок, вернул ее Константинополю? Или здесь стало лучше жить при крестоносцах? Раньше угнетал один император, а теперь целая стая господ! Да местные жители оттого и не противились туркам, что те спасли их от императорских мытарей. По дороге на Восток пол-Европы крестоносцы обчистили, а уж народу поубивали, куда там твоим туркам. А "кроткие" братья-тамплиеры и госпитальеры! За семь десятков лет так насосались, как только не лопнут. Да, наняли ромеи волков овец пасти!

— Турки насильно обращают христиан в ислам! — возмутился сакс.

— Ладно тебе повторять поповские байки! Плати налог на веру, и молись хоть пню! Меня же не обратили… из атеизма! — старик чуть заметно усмехнулся на незнакомом юноше слове. — Но я не об этом. В Писании сказано: — Не убий! Не может Бог, который есть любовь, желать смерти людям из-за своего Гроба. Господь в Библии явил агнца Аврааму, отказавшись от человеческой жертвы. Значит, кровь не угодна Ему. А вы?! Вымостили подступы к Иерусалиму трупами и думаете, что Бог вас наградит? Воздаст вам стократно? Воздаст — кровью! Мне отмщение, и аз воздам! — рек Всевышний. Ему судить, а не вам! Присвоили себе право карать именем его. Но ты-то, ты, не такой! Зачем тебе эта мерзость?!

— Да ведь сам Христос явился Петру Пустыннику в Иерусалиме и повелел начать поход против язычников!

— Врал твой Пустынник! Христос ему явился! Он сам-то заявился сюда впервые только с Готфридом Бульонским. Я с этим чокнутым попом побеседовал тогда, так он даже не ведал, где тут в Палестине Иерусалим! А коли поход был так угоден Господу, как же он позволил сельджукам разбить ополчение Петра под Никеей? А?!

В голове Эдварда со скрипом заворочались цифры:

— Так, Петр Пустынник в ноль девяносто шестом… Сейчас у нас сто девяносто первый от Рождества Христова… — решал он в уме арифметическую задачу и вдруг вытаращил глаза на Тиграна:

— Тебе… э-э, вам, сэр, значит, что, сто… нет — сто двадцать лет? — ошарашено спросил Эдвард.

— Не веришь? — лекарь засмеялся. — Петру Пустыннику веришь, что он лично с Христом общался, а мне не веришь?! Это хорошо, что ты не все на веру берешь, значит, не совсем дурак вырос.

— Но, сэр, столько не живут! — юноше казалось, это шутка.

— Вон, в Библии, Мафусаил девятьсот с чем-то лет на белом свете отбарабанил, а мне ты и каких-то сто двадцать не разрешаешь? — Тигран откровенно развеселился.

— Да, чудны дела твои, Господи! — Эдвард перекрестился. — А смотритесь, сэр, ну-у, лет на пятьдесят от силы.

— Какой я тебе сэр? Я — Тигран! Но вот что скажи! Как ваш всемилостивый и всеблагой Бог может хотеть, чтобы за него люди мучились и умирали, а? — лекарь уставился в глаза юноше. — Валите вы на Господа свое дерьмо. Как кому чего приспичило, так сразу: — Это Ему угодно! — Захотелось королю золота, стал Всевышнему угоден грабеж, захотелось чужой земли, сразу война угодна, и так далее…

— Но, Тигран, ведь за Святую Землю воюют многие достойные рыцари, известные справедливостью, доблестью, да и другими добродетелями, — юноша вновь обрел почву под ногами, — сражаются с язычниками, обращают в Христову веру.

— В том-то и беда, что неплохие, в сущности, люди занимаются поганым делом! — воскликнул старик с досадой. — Как бы тебе объяснить попроще… Пойми, до Иисуса все люди были не христианами, но он никого не убил, чтобы обратить их. Значит, не считал возможным для себя. А вот вы думаете, что вам все разрешено!

— Но сэр, то есть, Тигран, тогда Господь за все это должен наказать людей на том свете? — Эдвард не знал, что и думать.

— Пока что он наказывает их на этом, лишая разума, — мудрые глаза старого врача глядели печально. — Ты, главное, вот что, запомни, Эдвард: крестовые походы, как и все войны, Богу не угодны, и победы вам здесь не видать. С твоим характером, несомненно, ты постепенно и сам в этом убедишься, вот тогда-то мы и поговорим еще. Если, конечно, ты доживешь до следующего разговора… Эк угораздило тебя родиться в такое время! Вольтеровы Кандиды[10] еще тысячу лет будут всем не ко двору…

Он замолчал. Эдварду стало грустно, словно с только что полученных новеньких рыцарских шпор облезла позолота. Он обрадовался, когда Алан, приметивший печаль друга, окликнул его из седла:

— Не отбил копчик о козлы, о паладин? Смотри, разучишься ездить верхом! Турниров на двуколках не бывает! — и захохотал во все горло.

— Он зря смеется! Раньше конница только и воевала на колесницах, сражаться верхом толком не получалось, пока стремена не изобрели, — старик, казалось, знал обо всем на свете. — Тысячи две-две с половиной лет тому назад чуть к югу отсюда огромные армии с сотнями колесниц встречались в битвах, описанных в Библии.

Тигран рассказывал замечательно интересно. Эдвард слушал, открыв рот, о давних временах, о героях и тиранах, о добрых и кровожадных богах, больше похожих на дьяволов, о древних египтянах, ассирийцах, греках, о прародине старика — Урарту, и о многом другом. Земная история внезапно раскрылась перед ним, как путнику с высокого горного перевала неведомая страна, и юноша вдруг ощутил стыд за ничтожность своих познаний.

Лекарь заметил его смущение и сказал:

— Ты не грусти! Все постигнуть невозможно. Главное — стремиться к знаниям! И не надо делать из кроткого Иисуса кровожадного Ваала или Молоха!

— Постепенно и наш век канет в вечность, — старик положил руку на плечо Эдварду, — останутся лишь рассказы о нем. Мы вместе с нашим временем будем жить в памяти потомков. В этом бессмертие и подлецов и героев. Каждый волен выбрать, как его будут помнить, зверем или человеком!

— Ты пока честен и непорочен, мальчик, — Тигран пристально смотрел в глаза Эдварду, — но в жизни непременно придется решить: мириться со злом или бороться с ним. Первое — легче, да и приятней, второе — почетней, но неизмеримо трудней. А труднее всего — распознать зло, видеть его, в какие бы одежды: в доспехи ли доблести, в рясу ли святости, в убогое ли рубище мнимой всеобщей пользы, оно не рядилось, под каким ярким стягом не выступало… Ты вчера хорошо начал, пусть и дальше на этой дороге тебе сопутствует удача.

Впереди открылась бухта Триполи.

Многобашенный Триполи — ворота Леванта, отсюда караванные пути вели вглубь Азии. Богатый город всегда соблазнял завоевателей. Кого здесь только не видели! И Александр Македонский, и римские легионы, и византийцы, теперь вот крестоносцы с турками бились за эту землю. Только недавно от крепости после долгой безуспешной осады отступил Саладин. И все грабили! Но купцы знали: прибыли без риска не видать, и не уезжали отсюда, упорно держались за город из-за его удобного местоположения. В порт и из порта по улицам везли товары, шагали люди разных наций и вероисповеданий, звучала чужая речь, звенели странные золотые и серебряные монеты далеких стран.

А где деньги, там и евреи. Видимо, провидение, отняв у древнего племени на долгие тысячелетия родину, добавило взамен толику ума, чтобы и без отчизны не растворилось, не исчезло, не сгинуло оно среди народов бескрайней Ойкумены. Вот только ума без горя не бывает. Упорно держась своего, всем они чужие. А чужих не любят и бьют. А чужих всем и бьют все. Чтобы оправдать зверства, лгут, вешают на чужаков все мерзости, которые только может породить патологически-изощренная жестокость, и этим оправдывают новые зверства. И так без конца. Вина за убийство всегда на убитом! Не любят люди за свои пакости отвечать, валят их на других. Не на черта, так на дьявола. Не на дьявола, так на жида. Нет его поблизости, так еще на кого! Не на собственные жадность, глупость и лень, а на чьи-нибудь происки… Но, вообще-то, евреи есть везде, и это очень удобно.

Вот к еврею, к удивлению гонцов, и завернули, въехав в Триполи, путники. Тигран сказал, что дальше пока не поедет, поживет несколько дней у старого друга, бывшего нагида[11] иудейской общины города Иегуды бен Элиазида.

Особняк его стоял внутри крепости близ стены. Банкир самого графа Триполи мог позволить себе поселиться вне гетто. Имя Тиграна мгновенно распахнуло ворота, и запыленная процессия втянулась во двор, затененный кипарисами. Из дома спешил взволнованный седой хозяин. Он обнял и поцеловал выпрыгнувшего из повозки лекаря. Тот представил ему своих спасителей. Британцам выказали знаки уважения по-восточному витиевато, но от всей души.

По просьбе Тиграна, объяснившего, что дело спешное, сразу подали обед. Гонцы сняли доспехи, умылись и были посажены за стол как дорогие гости вместе с семьей Иегуды. Банкир, высокий сухой старик в ермолке, вознес молитву за спасение Тиграна. Сын банкира, Бенони, стройный молодой мужчина с орлиным носом, благодарно пожал друзьям руки.

Они активно принялись за угощение, стремясь быстрее выехать и успеть сегодня же в Крак-де-Шевалье, но Эдварда кое-что отвлекало от кошерных деликатесов.

Красивая племянница Иегуды, похожая в изящном блио из бархата с золотом на восточную принцессу, весь обед не отрывала от сакса пристального взгляда. Ехидный Алан, улучив мгновение, толкнул друга локтем. Дескать, видал, уставилась?

Да и Эдвард, торопливо отправляя в рот кусок за куском, украдкой поглядывал на красавицу. Он не видел еще такой прелести. То есть, конечно, и на родине, в Англии, и на кораблях по дороге в Палестину, и на Кипре он встречал многих женщин, и привлекательных в том числе, но лица знатных дам обычно портило выражение высокомерия и грубой властности, а хорошенькие простолюдинки, как правило, выглядели несколько глуповато. Ни к сложным замковым любовным интригам с невольным участием для юмора простака-мужа, ни к простым сельским удовольствиям в стогах сена, сакса, не забывшего еще невинной домашней привязанности, не тянуло, и, хотя и прекрасные дамы, и их служанки иной раз не без задней мысли дарили улыбки милому оруженосцу, все как-то не получалось увлечься по-настоящему.

Здесь же, в доме презренного еврейского менялы-банкира, юноша вдруг осознал, что такое совершенство. Краса яркая, южная, но без свойственных обычно облику женщин Азии экзотических особенностей. Никаких сдобных полноты и пышности, так ценимых в мусульманских гаремах, пропорции фигуры совсем европейские: длинные ноги, изящная походка, тонкая талия. Но лицо и руки не бледные, как у северянок, а схожие цветом с позлащенным солнцем персиком, неуловимо меняющим оттенки от освещения, но всегда теплым и нежным. Огромные темно-карие глаза смотрели без смущения и кокетства, прямо и спокойно.

Словно из его же грез явилась она саксу… И не иноверкой, во всем чуждой ему, а вдруг ожившей прекрасной сказкой. Вот только нет места сказкам на войне…

Пока продолжался этот безмолвный обмен взглядами, старый врач обсудил с хозяином и предложил друзьям следующий вариант: сейчас им дадут для скорости свежих коней, гонцы доставят письмо, получат ответ и завтра вернутся к бен Элиазиду. А послезавтра принадлежащая ему нава[12] отвезет их морем в Акру. Если отплыть пораньше утром, к вечеру того же дня будут в ставке короля Ричарда. Такой расклад экономил много времени и сил, Эдвард охотно согласился, и Иегуда послал седлать.

Друзья поблагодарили хозяев за обед и не стали тянуть с отъездом. Направляясь вместе с остальными во двор, сакс почувствовал легкое прикосновение к плечу, обернулся и удивился, увидев, что остановила его красивая Ноэми. Дождавшись, когда все, кроме нее и Эдварда, покинули трапезную, она порывисто наклонилась, так что ровная нитка пробора в черных волосах под кружевной мантильей мелькнула перед глазами юноши, и поцеловала его правую руку. Пораженный Эдвард отдернул ее, но девушка придвинулась ближе и еще раз удивила его, заговорив, хоть и с акцентом, на его родном сакском языке:

— Спасибо за Тиграна-Исцелителя! Если он, на горе нам, погибнет, многие жизни прервутся раньше срока! Спасая его, ты спас и их. Благодарю тебя!

Эта встреча окончательно определила судьбу Эдварда.

Глава седьмая. Крак-де-Шевалье

Он мчался за гэлом по горной дороге, и весь остаток дня в его ушах звучал нежный голос со странным акцентом, и встречный ветер не мог стереть с лица ощущения теплого дыхания Ноэми. Впервые в жизни Эдвард скакал вторым и не рвался вперед, и хотя гэл озадаченно косился на него, ничего ему не рассказал, постеснялся.

Поздно ночью друзья осадили хрипящих от подъема по длинному, почти в пару лье, тягуну коней под стеной невиданно громадного замка. Часовой на высокой воротной башне перевесился через парапет, пытаясь в темноте разглядеть гонцов. Со скрипом, лишь после того, как пригрозили гневом короля Ричарда, согласился послушник-госпитальер вызвать начальника караула. Наконец, сенешаль замка, пожилой однорукий ветеран, приказал опустить мост и поднять решетку.

Подковы гулко прогрохотали под воротной аркой и зазвенели по булыжнику мостовой обширного двора. По циклопическим стенам метались фантастические силуэты от пламени факелов. Конюхи в рясах приняли лошадей. Высокий послушник с мечом у пояса проводил гонцов до ворот верхней цитадели. Еще одна арка с кованой решеткой, притянутой цепями к своду, и друзья вошли во двор у донжона[13]. В дверях башни стоял мессир де Шаррон, один из лучших командиров короля Ричарда. Тени протянулись от его ног до крепостной стены. Эдвард с поклоном вручил футляр:

— Приказ из Акры, сэр, от короля Ричарда!

Капитан вертел тубус в руках, пытаясь открыть, но мешала темнота. Он повернулся и направился внутрь, бросив через плечо:

— Идите за мной!

Эдвард и Алан, гремя оружием о стены узкого, рассчитанного на оборону коридора, гуськом прошли за де Шарроном в высокий зал, занимавший весь первый этаж башни. На стенах горели факелы, по периметру зала на кошмах, на лавках сидели и лежали, спали люди — рыцари и сквайры де Шаррона.

Мессир подошел под факел. Футляр, наконец, поддался, де Шаррон развернул письмо, начал читать, дальнозорко держа пергамент в вытянутой руке.

— Кто сию грамоту сочинял? Отец Ансельм? — не отрываясь от дела, спросил он, — Что-то почерк не того…

Перевернул приказ вверх ногами, посмотрел на обороте и вдруг рявкнул:

— А ну, покажи перстень! Вроде бы я тебя, гонец, раньше не встречал. А хоть бы и встречал, все равно не мешает посмотреть!

Эдвард торопливо достал перстень. Мессир мельком взглянул на леопардов, задумчиво покрутил кольцо на указательном пальце:

— Та-ак! Все ясно…

Внезапно отодвинул Эдварда в сторону, обогнул по дуге Алана, дошагал до дверей, из которых кто-то таращился в зал, и с грохотом их захлопнул. Двинулся назад, бормоча:

— Вот ведь, монастырские клопы. Везде им надо!

Встал перед гонцами, покачиваясь с пятки на носок. Протянул перстень Алану, отдернул руку, вернул кольцо Эдварду:

— Как тебя зовут, парень?

— Сквайр Эдвард Винг, сэр! А он — Алан Бьюли, воин клана Мак-Рашенов.

— Запомню… Ну, до утра здесь поспите. Утром — вперед! В смысле, назад! Передадите: привести из Шатель-Блан отряд д'Авэна — день, спуститься в Триполи и Тортозу — второй, погрузить людей и лошадей на корабли — третий, доплыть до Акры — четвертый. Значит, так и передайте его величеству, если погода не подведет, через четыре дня — мы в Акре. Привет! Спать!

Друзья сходили на конюшню посмотреть, как устроили лошадей, и вернулись в донжон. Устало пожевав в углу зала курятину с мацой, которыми их снабдили в Триполи, Эдвард и Алан уже собирались ложиться, но вернулся де Шаррон:

— Тьфу! Весь сон перебили, — мессир засмеялся, — я за это вам тоже спать не дам! Шучу, шучу! Расскажите в пять минут, как идет осада, а то в письме Ансельм толком ничего не написал. Как всегда у попов: слов много, а смысла мало. Давайте подробности, чего там можно ждать по прибытии!

С четверть часа, перебивая друг друга, излагали новости. Рассказали, что узнали от де Во, что сами видели. Де Шаррон слушал внимательно, наконец со скрипом почесал небритый подбородок:

— Ясно! То-то монахи здесь засуетились. У них из-под Акры свои гонцы прибывают, считай, что ежедневно, а мне все одно и тоже талдычат, "положение", мать их Богородица, "не изменилось"! Знают, что без нас им Иерусалима не видать, как своих ушей, и все равно гадят! Ах, святые препохабия!..

Эдвард описал мессиру стычку с тевтонцем. Капитан, отсмеявшись, хлопнул Алана по плечу:

— Молодец! Значит, "Давайте, бейтесь!", а сам его в бок! И загремел? Здорово! Теперь берегитесь, ребята, они, друзья подколодные, злопамятны. На обратном пути у прецептории…

— Нет, ваша милость, мы обратно из Триполи морем, — перебил его быстро освоившийся Алан.

— Как это? — не понял капитан. — Где это вы попутное судно вовремя поймаете, да чтобы с лошадьми взяли?

Пришлось объяснить и остальное.

— Смотрите, не надули б жиды! Впрочем, если так уверены… Ладно, пойду сосну хоть пару часов, — мессир поднялся со стула, — хорошо еще — раздеваться не надо, я вас встречать без штанов выскочил.

Действительно, кафтан капитана был накинут на ночную рубаху, а из-под нее торчали тощие волосатые ноги. Друзья, только сейчас обратили внимание на его наряд, и, не удержавшись, прыснули.

— Но-но! Где субординация?! — де Шаррон достал из кармана смятый ночной колпак и надел его, погрозил напоследок пальцем и вышел из зала под смех друзей.

— Веселый сэр! — не мог отсмеяться Алан.

— Он и рыцарь очень славный, воины в отряде, говорят, в нем души не чают, и грамотный, ты сам видал, а это уж вообще один из десяти, — Эдвард стал устраиваться на кошме. — Уверен в себе, вот и не боится насмешек. Не то что фон вчерашний. Как оскалился-то на мой смех, не зря его каким-то волком окрестили.

Алан пощелкал пальцем по какой-то хоругви на стене, где смутно проглядывал скорбный лик непонятного святого:

— Пыли-то, пыли! На полу и то чище. Ленивы госпитальеры без меры, нет, чтобы постирать угодника, — достал из мешка плащ, завернулся в него, и опустился на кошму рядом с саксом.

Помолчал, потом сонно пошутил:

— Жалко, девка в Триполи — жидовка! Я бы на такой красотке с ходу женился… Да кто ж обвенчает?

Эдвард молчал. Алан засвистел носом. Сакс лежал и понимал, что друг прав, но не мог себя заставить не думать о Ноэми…

— Ничего у нас с тобой не получится… — вспомнилась песня, и он тоже уснул.

С первыми лучами солнца отряд де Шаррона начал подготовку к маршу. Алан позаимствовал с монастырской кухни пару кусков на завтрак, среди общей суеты друзья вывели и оседлали коней, капитан попросил сенешаля опустить мост, и замок, грозный свидетель былой славы госпитальеров, остался позади.

Почти сразу же их с грохотом обогнали по серпантину гонцы от де Шаррона в Шатель-Блан. Им можно было не щадить лошадей. Замки стояли сравнительно недалеко друг от друга.

Дорога шла под уклон, солнце вставало из-за гор и светило в спину. Кони рысили легко, настроение у друзей было хорошее. Алан запел про королеву Алиенору. Эдвард подхватил балладу. Когда допели, сакс спросил:

— Ал! Правду говорят, что эта песня про мать короля Дика?

— Конечно, правду! Как там поется-то:

Родила я в замужестве двух сыновей,

Старший принц и хорош и пригож,

— Это про Ричарда…

Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей

На урода отца не похож.

— Зато похож на маршала Пемброка. Алиенора от мужа изрядно погуливала, сколько лет за это в башне просидела… Да и он от нее не отставал, даром, что красавец был еще тот.

А другой мой малютка плешив, как отец,

Косоглаз, косолап, кривоног![14]

— Это про Джона! Копия — папаша, покойный король Гарри! Ты, Эд, его встречал, Гарри-то?

— Нет, не довелось. А ты?

— Да видел раз, мы с сэром Мэрдоком в Аквитанию ездили, когда Ричард, тогда еще граф Пуатье, с ним, старым снохачом, из-за невесты, ну, Аделаиды, сцепился. Портрет точный, ни с кем не спутаешь! А Дик после того случая на баб и не глядеть не хочет! Говорят, он то с младшим Сен Полем ночью в палатке спит, то с вашим саксом, с Айвенго.

— Какой же Айвенго сакс?

— А кто же он? Имя то не норманнское…

— Из славян. Его предок приехал с русской герцогиней к Харальду Жестокому, норвежцу. Она стала женой эрла, а тот Айвенго, когда Харальда убили в Англии за два месяца до Гастингса, попал в плен к Гарольду-саксу, а Вильям-норманн Гарольда убил и всех своих, ну, кто от Харальда из норвежцев остался, освободил и взял в вассалы. Имя его, отец говорил, по-русски Ivan Huy, то есть ходок по женской части.

— Но ведь Алиенора и посейчас жива, как же так, ведь поют о предсмертной исповеди, — удивился Эдвард.

— Видать, выздоровела от страха перед таким исповедником. Ха-ха-ха! А Гарри, наоборот, окочурился от злости, — гэл снова засмеялся. — Ну, что, еще споем?

Пели, пока не охрипли. Пришлось остановиться у ручья, немного попоили и лошадей. Алан кулаком врезал вредному Иегудину мерину, упрямо тянувшемуся к воде. Сжевали, что скотт реквизировал с госпитальерской кухни, и поскакали дальше.

К полудню бухта Триполи снова, как и накануне, раскинулась перед ними.

Глава восьмая. Триполи

Тигран и Иегуда в праздничной одежде у ворот встретили вернувшихся гонцов. Сразу стало ясно, что вчера радушие хозяев сдерживалось лишь отсутствием времени у гостей, нынче же решено наверстать упущенное. Всюду царила суета, носились слуги, звенела посуда, с кухни текли вкусные ароматы. Каменные плиты двора влажно блестели, чисто вымытые. Галерею дома украсили яркие цветы. Несомненным было участие женщин в организации торжественной встречи, и Эдвард невольно тщетно искал взглядом красавицу Ноэми.

Друзей проводили в приготовленные для них комнаты, изящно и удобно обставленные. В доме нагида Иегуды явно не слышали об экономной экономике.

Слуги помогли усталым путникам снять доспехи и отвели в баню, такую же роскошную, как и все в доме. Там друзей принял сын хозяина, Бенони, вместе с ними разоблачился и дал команду здоровенному молодому банщику приступить к делу. Британцев повлекли сначала в парильню, потом в мыльню, и снова в парильню, а затем банщик их отмассировал с яростью, больше подходящей для небольшой битвы с врагом, невзирая на протесты непривычных к таким гигиеническим процедурам северян. Бенони только громко смеялся в ответ на стоны пытаемых и аргументировано объяснял пользу турецкой бани и ее происхождение от римских терм. Полностью деморализованных и изможденных друзей спихнули в мраморный бассейн с прохладной проточной водой, быстро восстановившей угасавшие силы. Куда-то подевалась и усталость от четырехдневной скачки.

Алан, влезая в роскошный халат, хихикнул:

— Басурмане-то, турки, басурмане, а какую хорошую штуку придумали. Я как в волшебном источнике фей искупался…

В комнатах друзей ждала новая богатая европейская одежда. Прежнюю Бенони отправил почистить и починить. Когда они, облачившись, встретились у Эдварда, Алан, обычно не склонный к комплиментам, заявил, что сакс самый красивый оруженосец среди крестоносцев, что ему не стоит сегодня выходить на улицу, опасаясь сорок, и что король Дик, о равнодушии которого к прекрасному полу ходили упорные слухи, наверняка даст ему рыцарство, такому пригожему, без всяких подвигов. Зубоскальство гэла прервал брадобрей, посягнувший на его рыжую щетину.

Эдвард, оставшись один, поглядел на себя в серебряное зеркало, висевшее на стене, рыжей щетины, да и вообще никакой, по молодости не нашел и решил, что гэл прав, смотрелся он неплохо. В походном мешке юноши хранилась всего одна драгоценность, тонкий золотой обруч-диадема, подаренный ему в Англии в час расставания с первой любовью. Эдвард надел его на еще влажные волосы, вспомнил далекую родину и загрустил.

И невольно сравнил комфорт, что его сейчас окружал, и суровый, скорее даже скудный, полувоенный быт, к которому привык с детства.

Он, конечно, видывал и богатые замки в Англии и Аквитании, но там деньги в основном использовались для создания стратегической мощи, либо лежали под спудом у скупцов. А здесь: удобства, чистота, прохладный свежий воздух в жару. А здесь: красивые, приятные на взгляд и на ощупь диван и кресла, разные мелочи, облегчающие жизнь, вплоть до проточной воды в благоухающем нужнике.

Сакс прикинул: все это стоило огромных денег. Да, при штурме Акры солдаты грабили при нем купеческие дома с подобными удобствами, рубили и жгли изящную мебель, рвали дорогие ткани на портянки, но одно дело врываться в дом захватчиком, другое — входить желанным гостем. И, поняв, как умно здесь золото служит человеку, Эдвард немного по-иному стал относиться к людям, еще вчера презираемым просто за национальность.

Приглашение на обед застало его еще во власти воспоминаний и размышлений, с ними молодой оруженосец и вошел в трапезную, где собрались вся семья Иегуды бен Элиазида.

И тут былое и думы сразу вышибло из головы сквайра — подойдя, Ноэми склонилась перед ним в изящном реверансе. В ответ он судорожно дернул головой, будто конь, ужаленный оводом. Плавным движением руки девушка пригласила Эдварда за стол, но он замер и молчал, словно проглотив язык. В голове аж звенело от усилий найти нужные слова при полном отсутствии мыслей. Сколько бы еще продлился этот столбняк, один Бог знает… Ноэми с растерянной улыбкой обернулась к родным, но тут подоспевший сзади из коридора Алан выручил великого молчальника, ткнув кулаком под ребра, и обойдя его, заслонил собой. Пока гэл раскланивался и расшаркивался, демонстрируя в вежливой улыбке все свои крепкие, неровные зубы, юноша вспомнил минимум слов, чтобы поздороваться.

Пока друзья шли к столу, Алан шепотом отквалифицировал светскость сакса одним емким словом:

— Пентюх!

Этот комплимент окончательно привел Эдварда в состояние, пригодное к застольному употреблению в качестве собеседника.

Обед прошел непринужденно. Единственный раз Алан мгновенно заморозил улыбки, публично и, по обыкновению, громогласно признавшись в пылкой любви к милой свинине.

Положение спас мудрый Тигран, объяснив запреты в питании разных народов условиями жизни. Своих поросят у семитских кочевых племен, по его словам, никогда не водилось. Где бы они их держали, где брали в пустыне корм для них? А свинина стала запретной после того, как евшие ее при захвате чужих городов воины были поражены болезнями, передающимися через плохо прожаренное мясо. Еврейская кухня в результате таких случаев стала очень осторожной, как в выборе продуктов питания, так и в их приготовлении. Мудрые жрецы древнего времени отразили это в священном Писании в ряде запретов на пищу. Старика выслушали с интересом, и инцидент был, таким образом, исчерпан.

Эдварда Ноэми усадила рядом с собой, ухаживала за ним на протяжении всего обеда, следя, чтобы его тарелка и кубок не пустели. О себе поведала, что недавно приехала из той части Испании, где правят мавры, из Гранады. Мать ее умерла рано, отец в Ноэми души не чаял, под влиянием старого друга Тиграна предоставляя волю гораздо более полную, чем принято обычно для женщин их веры. Исповедуя, по видимости, магометанство, как требовали власти, в душе остался он верен иудейству. Желая, чтобы дочь пожила среди единоверцев, он отпустил ее в гости к своему родному брату Иегуде, кружным, но сравнительно безопасным путем через мусульманскую Африку, а по прибытии она узнала, что скорбная весть из Гранады о кончине отца опередила ее на корабле и она унаследовала на родине громадное состояние банкира гранадских эмиров.

Управлять таким капиталом женщина, конечно, не могла, и Ноэми передала обязанности по нему дяде Иегуде. Сердечных привязанностей, как понял Эдвард, прекрасная еврейка, достигнув восемнадцатилетия, не обрела. Свобода ее здесь, в Триполи, стала еще полней. Девушка ездила верхом, гуляла, где хотела, купалась, и остановить ее было некому. Мрачные старинные обычаи и предрассудки древней веры, диктовавшие женщинам замкнутость, покорность и ограниченность интересов, характерные для гетто, Ноэми, выросшую в просвещенной атмосфере блестящей мусульманской Гранады, привыкшей проводить досуг в волшебных садах Альгамбры, будто и не касались, и дядя, здесь, рядом с войной, постоянно пребывавший в тревоге о безопасности племянницы, смог заставить ее лишь пообещать не выезжать из города без двух телохранителей. Будь она его родной дочерью, старик, может, и нашел бы эффективные методы вразумления своевольной, но Ноэми в любой момент могла взбрыкнуть и уехать на родину, и управление богатством вместе с ней, а этого нагид Иегуда, финансист до мозга костей, допустить не мог. Оставался один выход — срочно муж для непокорной, муж, понимающий пользу объединения капиталов в одних, естественно, Иегудиных, руках.

При всем при этом дядя, по ее словам, абсолютно честный человек и не способен присвоить хотя бы фартинг. Кузен Бенони — отличный малый, но давно женат, и девушка украдкой показала саксу на несколько носатую и усатую массивную супругу кузена на другом конце стола. Женихов же, соответствующих ее представлениям о любви, местного рэбэ о религии и дядиным о выгоде, в Триполи не густо, а точнее — и совсем нет. Поведав все это Эдварду, Ноэми откровенно расхохоталась.

Эдвард не страдал отсутствием аппетита, прилежно ел и пил все, что рекомендовала из традиционных национальных блюд прелестная соседка, слушал ее рассказы, а сам не сводил с нее очарованных глаз. Как она была прекрасна! Тени ресниц трепетали на щеках цвета слоновой кости, окрашенной будто первыми лучами утренней зари. Губы, в меру полные и безупречно очерченные, казалось, не способны сложиться в капризную или злобную гримасу. Ровная дуга белоснежных, как ягнята в "Песне песней" царя Соломона, зубов делала смех девушки неотразимым. Юноша любовался этой чистой красотой, не думая о том, что она ему недоступна, что она еврейка, а он христианин.

Подали десерт. Наряду с домашними цимесами, присутствовали и разнообразные липкие турецкие сладости. Британцам не удалось перепробовать их все, места в желудках не осталось. Последний тост Алана за мир в этом гостеприимном доме завершил обед.

Тигран извинился перед Ноэми, что похищает собеседника, и пригласил друзей в кабинет хозяина дома. Лишь только все четверо уселись в кресла, армянин начал:

— Эдвард! Я знаю: тебя одним махом не переделать. Только жизнь может заставить воина изменить точку зрения на войну. Пока твои идеалы доблести и благородства исключительно на поле брани. Со временем ты поймешь, как заблуждался, это неизбежно как завтрашний день при твоем характере! Да вот только не оказалось бы поздно…

— Ты пришел мне на помощь, мальчик, в ситуации, когда девяносто девять из сотни проехали бы мимо из страха или равнодушия. Не остановился бы и один из тысячи! А твое сердце отозвалось на мой призыв. Даже доблестный Алан, так лихо выбивший из седла мерзавца, вряд ли бы сам первый его затронул. Без обиды! Я прав?

— Прав, прав! Я очерствел в войнах, а сердце Эдварда пока еще открыто для добра! — энергично согласился шотландец.

— Я не забываю ни плохого, ни хорошего и пока немногим могу быть вам полезен, но если проклятая старуха-война зацепит тебя или Алана, тогда дело за мной. — Старик порылся в складках одеяния. — Вот мой подарок. С его помощью вы сможете быстро меня вызвать, коли возникнет необходимость.

Друзья увидели странную плоскую шкатулку. Она казалась вырезанной из черного рога и умещалась на ладони лекаря. Он поставил коробочку на стол, и все склонились над ней.

Тигран показывал:

— Видите, на крышке два углубления? В это, где на дне маленькое колечко, поставьте острием свой меч, — он жестом попросил кинжал у Алана, — вот та-ак, и придерживаем рукой, чтобы не упал.

Кинжал стоял вертикально, острием на коробочке.

— Во втором видна, как бы… ну, шляпка подковного гвоздя. На нее надо несколько раз нажать свободной рукой, не убирая меч с колечка. Сделать это лучше на ближайшей высокой горе. Я услышу ваш зов и приеду немедленно. Все поняли?

Алан подозрительно спросил:

— А мы не оглохнем, когда шкатулка закричит? Конечно, если мечом кольнуть, от боли не так завопишь… Может, лучше заранее заткнуть уши какой-нибудь паклей?

Лекарь засмеялся:

— Да, интересная теория радиосвязи… Нет, пакли не нужно. Ты, Алан, когда-нибудь охотился с собакой? Видел, как она вострит уши, когда олень еще очень далеко, и звук его шагов до тебя не доносится? Вот и эта коробочка закричит так тихо, что вы ничего не ощутите, а у меня есть другая, ей на пару, чуткая, как собака. Она услышит вашу шкатулку, даст мне знак и к вам приведет. А главное, не придется меня искать, ведь я могу уехать куда угодно.

— Колдовство?! — Алан перекрестился, за ним и Эдвард.

— Доброе, даже скорее вроде чуда Господнего. И вообще, если сомневаетесь, можете перед вызовом ее перекрестить и читать молитвы, чтобы я вас услышал.

Друзья испытали облегчение, нечистая сила к коробочке вроде бы была непричастна. Скорее ощущалось волшебство, как в сказке.

— Спасибо! — Эдвард нерешительно взял подарок.

Тигран засмеялся:

— Смелее, она не укусит. Только не пытайтесь открыть, испортите. Ну, друг Иегуда, очередь за тобой!

Иудей встал и хлопнул в ладоши. В двери появилась ушастая физиономия слуги, выслушав приказ на арамейском, кивнула и исчезла.

Банкир повернулся к друзьям:

— О, почитатели Иешуа бен Мариам! Вы свершили благое дело, спасли замечательного человека. Множество людей разных стран и народов обязаны жизнью и здоровьем его волшебным рукам и, таки, мудрой голове. Он врач, не имеющий равных. Сам великий Моше бен Маймон[15] учился у него. Тигран-Исцелитель превзошел даже Аверроэса[16]. Он давний благодетель нашей семьи, самый дорогой друг. Он вылечил много лет назад от моровой язвы моего брата, отца Ноэми. Он спас Бенони от смертельных ран после погрома в Марселе, когда его привезли сюда умирать. Тигран научил нас настоящему добру! Все мы его должники навечно!

Старик смущенно пробормотал:

— Не раздувай, не раздувай, Иегуда… А кто истратил почти все состояние на чумных больных сорок лет назад?

— Я расходовал лишь золото! А ты ежедневно рисковал жизнью! Позвольте мне хоть немного отблагодарить вас, о благородные воины!

Иегуда еще раз хлопнул в ладоши. В сразу отворившуюся дверь слуги внесли многочисленные свертки и вышли. Он снова заговорил:

— Мой старший друг Тигран, как известно, ненавистник войны, противник оружия. Но у оружия есть одно достоинство — оно защищает жизнь и достойных людей. Он не будет против моих подарков. Здесь два комплекта доспехов, один для рыцаря, другой для его сквайра. Мечи из Толедо. Превосходят ли они дамасские, вы сможете узнать, сравнив их клинки с вашими новыми кинжалами. Оружейники всего мира пока не разрешили этот столетний спор. В стойлах вас ждут кони, лучшие, что я смог купить за такое короткое время. Одежда, что на вас, тоже ваша. Говорят, евреи скупы. Смотря в чем, смотря с кем… Мы навеки ваши друзья, о преломившие хлеб в нашем доме.

Эдвард и Алан от неожиданности не знали, что и сказать. Но Иегуда не ждал благодарности. Когда сакс попытался как-то выразить признательность за столь щедрые дары, иудей вежливо, но твердо пресек это намерение:

— Что бы я сейчас не сделал, отдай я вам хоть все свое имущество, все равно останусь в долгу. Не благодарите меня, возблагодарите Господа, общего у наших народов, за то, что позволил вам спасти жизнь святому человеку!

Тигран остановил поток славословия в свой адрес:

— Иегуда! Дай моим спасителям взглянуть на подарки.

Алан кинжалом разрезал мешковину. Рыцарские доспехи для Эдварда оказались последним словом оружейного искусства. Кованый миланский панцирь из голубой стали изготовил настоящий художник. Два шлема, внутренний — легкий и наружный — тяжелый, горшкообразный, такие в войске крестоносцев друзьям встречались всего раз или два. Латные рукавицы, наручи, наголенники и всякая мелочь тоже были высочайшего качества.

Юноша не утерпел и попросил разрешения примерить обновки. Врач и банкир переглянулись с понимающей улыбкой и кивнули. Алан азартно взялся помогать другу, и в несколько минут сакс оделся железом с ног до головы. Он ходил по кабинету, махал руками, приседал, гулко, как из бочки, делясь из шлема своими восторгами, и вдруг заметил, что армянин молчит, отвернувшись к окну.

Эдвард поспешно сдернул шлем и подошел к старику:

— Что-нибудь не так, Тигран?

— Да нет, все так, мальчик. Просто, как ни посмотрю на рыцаря в доспехах, все мне кажется, что человека внутри и нет, — глаза лекаря вдруг обожгли сакса холодом. — Киборги проклятые! Но ты не переживай, к тебе это пока не относится.

Немного огорченный юноша стал разоблачаться. Алан успел осмотреть тем временем свой подарок. Турецкая двойная кольчуга привела шотландца в шумный восторг. Более легкое, чем у Эдварда, вооружение, но такого же превосходного качества, полностью удовлетворило бы даже привередливого оруженосца самого короля.

Эдвард аккуратно сложил доспехи в углу кабинета на персидском ковре и подошел к Иегуде:

— Сэр! Но ведь они рыцарские, такие надеть не зазорно даже пэру, а я пока только бедный сквайр. Не по Саймону шляпа! — сакс простодушно смотрел старику в глаза.

Иегуда заерзал в кресле:

— Ох, я без всякой задней мысли… Ты непременно будешь пэром или, таки, даже сэром. А пока я могу сходить с тобой на склад, там сам выберешь, что больше подойдет сейчас. Эти же доспехи будут дожидаться твоего посвящения. Ты воин, доблестью подобный Иуде Маккавею[17], и, уверен, долго они не пролежат без дела.

— Спасибо, сэр, но мои старое снаряжение еще очень неплохо. Пусть ваш дар здесь подождет своего часа. Стану рыцарем, приеду за ним, а нет, значит, я его и не заслуживаю.

— Заслуживаешь, заслуживаешь… — старый Тигран подошел к Эдварду, обнял его и похлопал по спине, — скромность качество хорошее, но лишь в меру.

— Ты честен, отважен, а, главное, добр. Кому же, как не тебе, носить золотые шпоры? Эх, если бы все рыцари стали такими, как ты… Гляди только, чтобы блеск золота не затмил в твоих глазах свет человечности! Не то превратишься еще в одного железного истукана… — Тигран погрозил саксу пальцем, и тот с удивлением увидел слезы в глазах старика. И вдруг и у Эдварда защипало под веками, и он ощутил, что происходит что-то важное, словно лекарь посвящает его в рыцари добра.

Справиться с волнением юноше помог Алан, заявивший, что наденет обновки только в один день с другом:

— Не годится мне вооружаться роскошнее командира. Эд свои доспехи наденет, когда станет сэром Эдвардом, а я, когда он сделает меня сквайром.

Тигран захохотал во весь голос:

— Вам осталось только жениться в один день, одному на госпоже, другому на служанке!

Неприхотливая шутка разрядила напряжение.

Старики посоветовали друзьям отдохнуть до ужина, а Иегуда рекомендовал для этого сад за домом.

Алан, проигнорировав отдых, отправился с Бенони на конюшню смотреть дареных коней, а сакс, втайне считая, что его Персик лучше всех, сказал, что придет чуть позже, и вышел в сад, довольно большой и тенистый, обнесенный высокой глинобитной стеной.

Солнце клонилось к западу, с трудом пробиваясь сквозь виноград на шпалерах, сквозь листву смоковниц и грецких орехов. Дневная жара спадала. Юноша пошел по дорожке к небольшому журчащему фонтану и за кустами диких роз неожиданно наткнулся на Ноэми, сидящую на садовой скамье и улыбающуюся ему. Сердце его, по дурацкому обыкновению, вмиг оборвалось и бесшумно ухнуло вниз.

Девушка поманила его к себе. Повинуясь жесту тонкой руки, он подошел и послушно сел рядом.

Ноэми заговорила о чем-то, Эдвард даже не пытался ее понять. Звуков ее голоса, движений губ, улыбки вполне хватало ему для счастья. Внезапно она прервала речь и, удивленно осмотрев себя, с сомненьем спросила:

— Что-то случилось? Почему ты так странно молчишь? — и медленно залилась краской.

— Нет, ничего! — неестественно громко сказал сакс. Его, наконец, отпустило какое-то наваждение, сковавшее язык. Он обреченно подумал, что при каждой встрече выставляет себя каким-то дураком.

Дальнейший разговор был беспорядочен. Эдвард что-то рассказывал, но Ноэми глядела на него бездонными очами… и он забыл, кто он, что с ним… потом и вспомнить не мог, что он ей плел… Вряд ли и у девушки осталось в памяти что-нибудь из их беседы, кроме его серых глаз.

На дорожке показался было Алан, но увидев Эдварда с Ноэми, удалился. Юноша был ему благодарен за деликатность, кажется, более, нежели за спасение жизни позавчера. Каких уж тут коней было идти смотреть?!

Стемнело, позвали ужинать. Снова за столом юноша и девушка сидели рядом, и их взгляды красноречиво говорили окружающим о их чувствах. Озабоченный Иегуда порывался подойти к племяннице, но Тигран остановил его, с улыбкой прошептав что-то на ухо. Иудей надолго задумался, наблюдая за молодой парой, затем медленно кивнул другу и тоже грустно улыбнулся.

После ужина, не сговариваясь, Эдвард и Ноэми вернулись в сад, на скамейку. Ночь выдалась звездная, безлунная. Светляки мерцали в листве. Темнота будто освободила чувства от условностей. Пальцы Ноэми как-то незаметно оказались в руке Эдварда. Потом и голова девушки склонилась ему на грудь. Он ощутил тепло ее дыханья сквозь рубашку. Эдварда охватил покой умиротворения. Не хотелось двигаться, думать. Не хотелось даже большей близости. Юноша подумал, что это и есть счастье, и, благодарный, склонился и поцеловал Ноэми куда-то в пушистый висок. Гибкими руками она обвила его шею, и губы их встретились. Сколько так прошло времени, они не знали, должно быть, много.

Нарушил идиллию голос Алана:

— Эд! Поди-ка сюда, пожалуйста!

Сакс разжал объятия, но Ноэми не отпускала его.

— Подожди, милая! — он ласково снял ее руки со своих плеч и поцеловал ладони девушки. — Я ненадолго…

Алан стоял в дверях, опершись спиной о косяк.

Притянув к себе Эдварда, он прошептал:

— Ну зачем тебе это? Чем ты думаешь?! — покрутил пальцем у виска. — Она хорошая девочка, хоть и жидовка, а ты разобьешь ей сердце! Жениться все равно ведь не сможешь! — гэл покачал головой. — Была бы шалава какая, не жалко. Самому потом стыдно будет! Иегуда сидит, нервничает… За гостеприимство злом не платят… Скажи, что нам вставать на рассвете, что обязательно потом встретитесь… Да спори ты какую угодно чушь, и уходи! Уходи быстрее! — Алан развернул друга к ступенькам и подтолкнул.

Эдвард медленно сошел в сад и, опустив голову, побрел к скамейке. Он сознавал, что Алан прав: он увлекся Ноэми, не подумав о том, что будет дальше. Не стоило усугублять проблему, продолжая безнадежный роман. Но мысль, что он сам сейчас разрушит свое счастье, была невыносима.

— Быстрее сказать, и все! — ожесточенно решил страдалец любви и услышал нежный голос:

— Любимый, я здесь!

Для нее, для ее прямого, честного характера, простого сердца все было ясно как Божий день: полюбив, отдать себя до конца, не думая об условностях, не страшась никаких последствий.

Эдвард остановился перед скамейкой, откашлялся и, пытаясь не обращать внимание на манящие руки девушки, сипло проговорил, ломая себя:

— Ноэми! Нам завтра уезжать, вставать с рассветом. Надо ложиться спать. Потом мы еще встретимся… Пойдем, я тебя провожу… — он не закончил.

Руки Ноэми упали сломанными стеблями. Секунду она смотрела на него огромными в полутьме глазами, затем вскочила и опрометью бросилась мимо него к дому. До Эдварда донесся сдавленный всхлип.

— Вот и все! — подумал он. Горя он не ощущал, как в шоке не сразу чувствуешь рану.

Спокойный, как могильная плита, юноша зашел к гэлу, мрачно кивнул в ответ на его испытующий взгляд, и заговорил об отъезде…

У себя Эдвард снял с волос золотой обруч, минуту на него глядел, затем медленно смял пальцами тонкую проволоку и уронил на стол…

Усталость взяла свое, чуть коснувшись головой подушки, он провалился в свой обычный сон, где кто-то умирал. Но ощутив горячее дыхание на лице, сразу проснулся — Ноэми сидела рядом на краю постели.

Взяв его мокрое от слез лицо в ладони, девушка прошептала:

— Я все-все поняла! Но нет нужды меня беречь, пусть лучше я недолго буду счастлива с тобой, чем всю жизнь несчастна без тебя!

Но за ее плечом на столе вспыхнула золотая искра на смятом обруче, он вспомнил слова Алана и опустил глаза.

Ноэми вздохнула:

— Ты еще не знаешь, что нам не жить друг без друга? Я подожду, пока твое сердце не скажет тебе об этом!

Ноэми порывисто встала и вышла, пламя в светильнике качнулось вслед ей. Золотой комок мерцал, и не понять было, то ли от неровного света искрится он, то ли от слез в глазах.

Глава девятая. Возвращение в Акру

Эдвард не лег больше. Сидел, глядя в ночь за окном. Опять ужасно разболелась голова…Он уже понял, что произошло… Да, он влюбился… Но в кого?! В жидовку! В иноверку! В проклятую Господом! Алан прав! Зачем ему эта блажь? Но против воли перед внутренним взором вставало прелестное лицо Ноэми, снова пылали на губах ее поцелуи… Она околдовала его! Надо срочно уезжать!.. Но где-то глубоко в душе он понимал, что это бесполезно! Знал это! Да, время и расстояние помогли ему один раз, чувство к Бренде незаметно уснуло, и, слава Богу, похоже, вечным сном… Здесь все по-другому, не так, как в Англии, когда он, пылая юношеской страстью, украдкой срывал поцелуи на темной лестнице или в саду… Он любил Бренду, но решая уехать, как-то сразу смог представить себе дальние страны, будущие победы, воинскую славу… в общем, жизнь без нее. А сейчас он не мог и помыслить, что больше не увидит Ноэми… Сердце Эдварда разрывалось от горя!..

В саду, предвещая близость рассвета, запели птицы… С минуты на минуту должен был прийти Алан, но вместо него появился Тигран с известием, что гэл уж часа два, как выехал со слугами на пристань проследить за погрузкой лошадей.

Юноша смущенно поднял взгляд, ожидая, что Тигран вряд ли одобрит его. Слишком многое в этом мире разделяло иудейку и христианина.

Но Тигран положил ему руку на плечо:

— Не сомневайся, если любишь, мой мальчик! Лучше один день с любовью, чем сто лет без любви.

Эдвард поразился совпадению слов старика и Ноэми. Немного отлегло от сердца, но он буркнул нарочито грубо:

— Я и сам себя пока ни черта не пойму! В Англии осталась моя девушка, а я тут… И с кем?..

Тигран грустно усмехнулся в седые усы:

— С кем ты? Вот именно… Тебе это решать, когда поймешь себя… и если поймешь…

Пора было отправляться. Вышли Иегуда с сыном. У ворот старик пристально всмотрелся в Эдварда и твердо сказал:

— Если, таки, можешь, уезжай от греха! Горя в жизни еврейке хватит и без такого… счастья…

Юноша вгляделся в печальные, будто заранее ждущие напасти, глаза и вдруг обнял, как друга, человека, которого еще вчера не мог и надеяться понять.

Прощаясь с Бенони, вдруг увидел ее за спиной брата. Отстранив его, шагнул к Ноэми.

Все исчезло для них двоих. Они молча смотрели друг на друга, пока Тигран не воззвал из двуколки:

— Эдва-ард! Пора!

Выезжая со двора, юноша услышал тихое:

— Я буду ждать тебя…

Тележка быстро катилась вниз по дороге к порту. Тигран молчал. Сакс все оглядывался, сердце звало его вернуться. Старик искоса посматривал на него, но долг, как его понимал Эдвард, возобладал, он выпрямился, поправил шлем, и лекарь, тихо вздохнув, отвернулся.

— Тигран, — вдруг осторожно спросил юноша, — а мне рассказывали, что жиды чужих не любят и к себе не допускают… Ни поесть вместе не посадят, ни домой не пригласят… Разве не так?

— Так, конечно… Да чужих-то никто не любит, и дураков, к сожалению, везде хватает, это и разобщает народы. Ты у себя в Англии тоже жида небось рядом с собой за стол не посадишь, — старик махнул рукой.

— Пойми, мудрые, а их так мало, судят людей и выбирают друзей по их поступкам, а не по указке фанатиков, и идиотские запреты соблюдать не станут. Конечно, Иегуда не такой, как абсолютное большинство иудеев, насмотрелся в жизни на всякое, и на мусульман, и на вас христиан, ему хватило ума понять, что другие люди по сути не хуже его "богоизбранных" одноплеменников. Ну и я дружил с ним много лет, видел, как он все дальше уходил от узколобости к широкому пониманию жизни, а был бы он иным, я бы с ним и не знался. Ну и семья его… хорошие люди…

Алан раздраженно встретил их на пристани:

— Долго дрыхнешь! У нас, вон, корабль хотят отнять, — он показал на каких-то воинов, — а леопарды-то у тебя. Я объясняю — не доходит. Ну-ка, покажи им, и пусть не зарятся.

Эдвард достал перстень и шагнул к претендентам:

— Мы гонцы короля Ричарда! В чем дело?!

Старший всмотрелся в сером сумраке и поднял с рукояти меча латную рукавицу:

— Все поняли! Хотели взять ваш "дромон" в повинность, до Акры. Де Шаррон приказал реквизировать здесь всю посуду для своего отряда, но на такое "нет" и суда нет.

Эдвард кивнул воину:

— Ясно! — и посмотрел на Алана. — Пойдем-ка на наву, а то еще кто-нибудь на нее рот разинет.

Алан почтительно сказал Тиграну:

— Нам пора, сэр!

Тигран ласково улыбнулся:

— Счастливо, ребята! Берегите друг друга! — и он поочередно обнял их.

Сакс успел шепнуть ему:

— Ноэми! Передайте ей… Я вернусь! Нет, не знаю…

На наве распускали парус. Утренний бриз не ждал.

Друзьям отвели место на шканцах судна, где меньше чувствовалась качка, и седой шкипер с полосатой повязкой на голове и серебряной серьгой в ухе приказал без дела по палубе не слоняться. Опытная команда из левантинцев, достойных потомков знаменитых финикиян, знала свое дело, нава с попутным ветром ходко шла к Акре.

В течение дня по очереди проплыли мимо и растаяли в синей дали горы, которыми недавно скакали на север. Алан долго тыкал в берег пальцем, пока сакс не различил на фоне дальнего холма серую тень прецептории храмовников, куда скрылся опозоренный немец.

Ближе к вечеру навстречу тяжело протащились на веслах две громадные галеры-дромона императорского византийского флота, одна чуть изменила курс, сближаясь. Толстая короткая мачта, два ряда длинных весел, гнувшихся в усилиях преодолеть встречный ветер, таран, окованный железом, и раструб установки страшного греческого огня на носу, флаг с двуглавым орлом на высокой корме. Галеры возвращались от Аскалона, где держали морскую блокаду, препятствуя туркам подвозить подкрепления и припасы из Египта.

Внезапно с треском сработала катапульта на верхней палубе ближнего дромона. В воздух что-то взлетело, вращаясь и нелепо болтая конечностями, как тряпичная кукла. Что это голый тощий мертвец, друзья поняли лишь через секунду, когда тело с плеском шлепнулось в море рядом с навой.

Эдвард с ужасом и отвращением отпрянул от борта, обрызганный с ног до головы.

— Развлекаются, сволочи имперские! — друзья обернулись, сзади стоял шкипер. — Гребец-каторжник, видать, умер, так ждали встречных, чтобы пошутить. Стараются на палубу попасть, а ты потом отскребай, как знаешь. Никогда по-человечески не похоронят…

Эдвард опять вспомнил Тиграна:

— И это тоже война… — сказал бы, наверно, старик.

— И какого дьявола мы за них с турками воюем? — процедил Алан. — Тоже мне, юмористы…

— Да уж! — подтвердил шкипер. — Парашами еще кидаются, полными, конечно! А раз дохлого осла швырнули, так я потом еле ушел от них, хорошо — ветер не подвел… — видя недоуменные взгляды друзей, пояснил. — Поинтересовался в рупор, отчего преставился их почтенный капитан…

На берег в гавани Акры сошли заполночь. Заручившись обещанием моряков немедля сгрузить лошадей, двинулись в крепость. Часовые рассказали, что сарацины, наконец, сдали цитадель, Саладин подписал перемирие, оставив две с половиной тысячи пленных в заложниках. Король и де Во в замке, там их надо и искать. Через полчаса путешественники стояли перед бароном с отчетом о поездке.

Де Во не был склонен ночью к разглагольствованиям. Выяснив, что де Шаррон прибудет через день, буркнул:

— Подробности как-нибудь потом… — и кликнув бессонного Дэна, приказал ему. — Забирай крестников к себе! Вы, драчуны! Счеты ни с кем не сводить! Дэн! Твоих это тоже касается… Идите!

Эдвард и Алан переглянулись. Встреча получилась не по посулам суховата.

Норманн нехотя пояснил, когда вышли на улицу:

— Монферрат и Филипп Август короля Дика совсем замучили, все им не так. Претензии и претензии… Барон спит и видит де Шаррона уже в Акре.

— А драчунами назвал, так это из-за нашего недоразумения, кое-кто из моих ребят в обиде на вас. Да сами, небось, знаете, на ком воду возят…

— Кстати, Дэн! У нас лошади на пристани, — Эдвард хотел узнать, куда их поставить.

— Давайте на баронову конюшню, вместе со всеми. Скажите там… — Дэн махнул рукой. — А, ладно!.. Схожу с вами в порт, дорогой доложите, как съездили.

Друзья в два голоса поведали об успехе миссии. Они, конечно, не вдавались в излишние подробности о компрометирующих знакомствах в Триполи, а вот о стычке с тевтонцем на случай возможной его жалобы упомянуть пришлось.

— Черт! Этого еще не хватало… — ругнулся Дэн. — И так уж нас сожрать готовы!

На уверения, что немец скорее всего промолчит о бесславном для него инциденте, Дэн скептически сказал лишь:

— Увидим! И, вообще, нечего было связываться! Вам-то какое дело, кто кого грабит? Проехали бы мимо… Нашли кому помогать! Лучше бы уж немцу помогли, глядишь, что-нибудь и вам обломилось.

За душевным разговором незаметно дошли до гавани. Все четыре лошади уже стояли на причале под охраной матросов, нервно бухая копытами по бревнам настила. Им надоел плеск волн.

— Барышничать ездили, или как? — язвительно спросил Дэн, увидев лишних коней. — Какую я вам давал? Этого? — схватил мерина за холку. — Вернете! Ведите всех за мной.

Ведя за уздечки по паре, друзья понуро шагали ярдах в двадцати за норманном. Алан еле слышно шипел ему вслед:

— У-у! Выжига! Ему бульоном от вареных яиц торговать! Сквитаться решил, небось…

Когда коней устроили, Дэн примирительно сказал:

— Лошадь не ваша и не моя, а милорда. Пока будете в охране барона. Дежурим в три смены. Завтра после обеда и заступите. Видите, у ворот часовой? Вам туда!

В приспособленной под казарму низкой людской дрожал от храпа вонючий и теплый портяночный туман. Алан простонал тонким голосом, пихая под новенькие сучковатые нары мешок со снаряжением:

— О, где ты, роскошная комнатка в доме Иегуды! Я чувствую себя здесь Иовом на гноище. Тьфу, как смердит!

— Нешто! С погани не треснешь, с чистого не воскреснешь! — хрипло провещал кто-то с соломы рядом.

Друзьям вдруг это показалось так смешно, что они долго хихикали, никак не мог ли остановиться, а пытаясь что-нибудь сказать, начинали сызнова. В конце концов они изнемогли и, кое-как выбравшись на воздух, захохотали во весь голос, под подозрительным и любопытным взглядом часового.

— Вы что, одурели?! — страж и сам начал улыбаться незнамо чему.

Ему попытались объяснить, но только снова закисли от смеха.

Часовой обиделся и в сознании своей неприкосновенности послал друзей Саладину в зад. Тут они и вовсе обессилели от смеха, и спать пошли выжатые, как после турецкой бани.