Винг

Глава десятая. Акколада[18]

Утром Алан проснулся первым. В углу казармы за разговором били вшей несколько полуголых норманнов. Когда гэл свесил всклокоченную рыжую голову с нар, они замолчали и удивленно уставились на него. Кто-то присвистнул. Здоровенный, с обросшим черной шерстью торсом, воин, выслушав чей-то шопот на ухо, двинулся к горцу.

— Так это ты, ржавый недоносок, убил брата?! — верзила огромными ручищами схватил Алана за плечи и рывком сдернул вниз.

Шотландец, в первую секунду оторопевший от неожиданности, опомнился и лбом боднул противника в нос. Похожее на большой окорок лицо того мгновенно залилось кровью, он взревел, но Алана не выпустил, а, плюясь красными брызгами, начал скручивать через бедро, стремясь сломать хребет. Гэл сопротивлялся изо всех сил, но никак не мог вырваться. Исход борьбы был предрешен звериной силой норманна.

Эдвард, вырванный из своего обычного сна с разговорами о каком-то умирающем сиплым ревом верзилы, понял, что надо вмешаться, пока не поздно. С дареным толедским мечом он босиком соскочил с нар и крикнул:

— А ну, оставь его в покое, плод греха сарацина с больной обезьяной, иначе тебе не жить!

Но тот даже не обернулся. Эдвард понял, что еще несколько мгновений, и Алану конец, и размахнулся.

Мелькнула мысль:

— Если перерублю этому быку шею с одного раза, значит, Иегуда не соврал, меч что надо. Нет! Лучше плашмя по макушке, чтобы не наповал, — он примерился поточнее и затормозил, услышав повелительный голос:

— Отставить! Бросай оружие, кончай драку! — в дверях стояли барон де Во и Дэн.

Эдвард сразу опустил меч, но разъяренный норманн, лишь мельком глянув на начальство, вновь занялся переламыванием Аланова позвоночника. Тут Дэн показал, что он недаром состоит в баронской свите. Только что он находился у входа рядом с милордом, но уже через мгновение вмешался в схватку. Молниеносный удар ребром ладони по шее, и здоровяк опрокинулся на спину, ловя ртом воздух. Глаза его закатились, и он потерял сознание.

Эдвард подошел к постели, поднял с одеяла ножны и вбросил в них меч. Алан с трудом разогнулся, держась за поясницу, багровое от натуги лицо шотландца исказила гримаса боли:

— Аспид ползучий! Чтоб ты сдох без покаяния! Почему он в меня вцепился?!

— Ты убил его брата, там, на дороге, пять дней назад! — злобно крикнул кто-то рядом. Только сейчас друзья заметили, что остальные норманны успели обступить место схватки.

— Тихо! — Дэн властно поднял руку. — Слушать милорда, головорезы! Все отступили на шаг, и взоры обратились на барона, по-прежнему стоявшего у двери, скрестив на широкой груди руки, но он сумрачно молчал. Оглушенный буян зашевелился на полу, приходя в себя, встал на четвереньки, на колени, потер ушибленную шею. Тяжело поднявшись на ноги, уставился в пол.

— Ну что, оклемался? — наконец, заговорил негромко барон. — Упрям же ты, Фенрир[19], недаром псиным именем прозвали. Но я не старик Один[20], не с такими справлялся! Предупреждал я, чтобы не смели трогать новичков? А?! Не их вина, что с проверкой вышла накладка… Приказ по армии о том, что любой поднявший оружие на товарища будет немедленно казнен, слушали? Обет драться в походе лишь с неверными давали? Так вот, следующий, кто решится таким образом свести счеты, сведет знакомство с топором палача! И ты, Винг, не слишком ли быстро за меч хватаешься? Дэн, распорядись на вечер, и за мной!

Барон вышел. Дэн показал на двоих норманнов:

— Ты, и ты, — палец переместился на друзей, — и вы двое, после обеда в полном вооружении к милорду, пешими. И не забудьте, вы все! Следующая драка будет последней в жизни зачинщика!

Он быстрым шагом отправился догонять своего господина.

Волосатый поднял голову. На щеках его слезы промыли дорожки в подсохшей крови.

— Все равно подкараулю ночью и убью за брата, скотина ты скоттская! Пусть тогда хоть вешают…

Свои оттеснили его в угол. Эдвард поймал себя на том, что опять тянется к мечу. Алан развернул друга спиной к норманнам:

— Не связывайся, пойдем-ка собираться!

Время до обеда друзья провели на нарах, готовя снаряжение. Вышли на улицу лишь ненадолго, осмотреть при ярком свете оружие, не завелась ли ржавчина от морского воздуха. Все было в полном ажуре, но на душе скребли кошки.

Алан мрачно обрисовал перспективы будущей службы:

— Да-а! Либо этот пес из норманнской преисподней нас прикончит, что паршиво, либо мы его, что вряд ли будет лучше по результатам. Чую носом, служба здесь у нас не пойдет! Придется что-нибудь другое подыскивать…

— Посмотрим! — Эдвард не желал думать о плохом, весь в радужных мечтах о Ноэми. — Жизнь покажет!

Жизнь показала в этот же день.

Друзей накормили с людьми барона, но никто из них не обратился к новичкам и с единым словом. Атмосфера недоброжелательства не рассеивалась. Они приуныли, но с отставкой пока решили потерпеть, сколь возможно.

Дэн явился сразу после обеда, заступающие в наряд едва успели надеть доспехи. Остальных воинов капеллан барона повлек на тематическую проповедь "Цели третьего крестового похода в свете решений последней энциклики папы Целестина". Выведя отобранную загодя четверку на улицу, Дэн придирчиво осмотрел снаряжение, броню, одобрительно цыкнул зубом, проверив на ногте остроту клеймора у Алана, и скомандовал:

— Попарно за мной, марш!

Остановив их во дворе цитадели у ворот, Дэн пояснил:

— Ждем государя и милорда. Сегодня у них совещание с другими их величествами.

Через десять минут из башни вышли король Ричард, Меркадэ, и де Во, все в легких парадных доспехах. По команде капитана десяток стрелков-гасконцев в полном вооружении выстроился впереди. Присоединились к свите епископ Солсбери, эрл Лейчестер, еще несколько рыцарей. Охрана барона под командой Дэна замкнула двинувшуюся к выходу процессию. Впереди Эдварда в просвете под сводами воротной арки качались страусовые перья на шлеме Ричарда и склоненное, чтобы не зацепить решетку под потолком, знамя с драконом.

Король несколько запоздал к условленному на нейтральной территории рандеву, нарочно, чтобы заставить ждать себя. Остальные участники встречи уже собрались. В центре пыльного пустыря под стеной цитадели лениво колыхались в жарком воздухе знамена государей под объединенной охраной. Ричард со свитой не присоединились к ним, а водрузили английский стяг отдельно на небольшом холмике, оцепив его лучниками Меркадэ. Король, де Во, остальные вельможи расположились перед их линией. Караул Дэна выстроился впереди. Обособляясь, Ричард опять продемонстрировал недоверие и неприязнь к венценосным партнерам в святом деле.

Король Филипп II Август Французский, эрцгерцог Леопольд Австрийский, маркиз Конрад Монферрат и временный глава тамплиеров маршал Жиль д'Амори растерянно застыли вчетвером перед толпой своих свитских, явно не зная, как реагировать на столь явную и неожиданную конфронтацию. Затем они оживленно негромко заговорили, поглядывая на короля Ричарда, будто боялись, что он услышит. Ситуация явно ускользала из-под их контроля.

Внезапно оглушительно взвыл рог возле английского знамени, исполняя соло гимн Плантагенетов[21]. Монархи пытались продолжить консультации, но перекричать сиплый, подобный ослиному, рев было трудно. Когда же он оборвался, во внезапной тишине все услышали, как маркиз, надсаживаясь, вопит:

— Нет! Никогда! — и умолк, внезапно осознав, что уже тихо.

Вперед двинулся епископ Солсбери, остановился в нескольких ярдах перед союзниками. И опять они оказались в дурацком положении: Ричард не желал сам с ними и говорить. Нервно посовещавшись, монархи вытолкнули к английскому прелату Жиля д'Амори, как духовное лицо к духовному.

Епископ развернул пергамент и звучным голосом зачитал список претензий. Несмотря на краткость перечня, нарекания были основательными: недостаточная поддержка в бою, невыполнение приказов короля, как главнокомандующего, присвоение чужих успехов и трофеев, натравливание ратников разных стран друг на друга, перехват снабжения английских войск в свою пользу, а в конце, когда, успокоенные рутинными оборотами, государи решили, что все обойдется мелочами, как-нибудь отговорятся, прямое обвинение в подготовке мятежа.

Восприняли столь тяжкое обвинение монархи по-разному. Филипп с кривой усмешкой отвернулся. Леопольд, размахивая ручищами в безвкусных красных перчатках, заорал с ужасным немецким акцентом, что вызовет Ричарда на поединок за клевету. Храмовник вытянул за шнурок из-за ворота ковчежец с мизинцем святого Готфрида Бульонского, видимо, желая на нем поклясться в невиновности, а Конрад Монферрат подбежал к Солсбери, отпихнул д'Амори в сторону и зашипел в лицо епископу:

— Уххх!.. У себя в епархии языческое капище[22] снести не может, а туда же, обвиняет! Где доказательства?!! — с такой яростью, что почтенный прелат испуганно отпрянул.

Рядом с Солсбери выросла внушительная фигура де Во:

— Доказательства, ваша светлость? Дайте срок, мы их представим. Помните ли, вы, маркиз, кого посылали к Горному старцу? Ваш эмиссар у нас. Да-да, попался на обратном пути… Мы погрели ему пятки, и он теперь так много и быстро рассказывает, что отец Ансельм записывать не успевает. А вы, ваше французское величество, зря улыбаетесь! Не рассчитывайте больше на превосходство в людях. Де Шаррон рядом, сил теперь хватит… — барон не успел закончить.

Позади Монферрата плавно промелькнула белесая тень. Слушавший с открытым ртом обличения барона маркиз вдруг поперхнулся, брызнув кровью, и без звука рухнул ничком к ногам де Во и епископа. Из шеи Конрада над воротником кольчуги торчала витая рукоять кинжала. За ним открылась странная фигура с раскинутыми в стороны руками в белом бурнусе, невнятно бормотавшая что-то по-арабски.

Слышалось только:

— Алла, алла…

Де Во с проклятьем рванул из ножен длинный меч. Д'Амори отпрыгнул в сторону, присел и визгливо закричал, призывая на помощь своих храмовников:

— Ассасины, ассасины! Тамплиеры, ко мне, во имя Господа нашего!

Да, это были ассасины, неуловимые "федави"-самоотверженные, исмаилиты. Два века орден убийц, основанный шиитом старцем Хасаном, прожившим более ста лет, наводил ужас на христиан, равно как и на турок-сельджуков, суннитов. Хасан и его преемники, унаследовавшие имя Горного Старца, приучали своих молодых воинов к гашишу, и в наркотическом трансе красивейшие женщины по приказу Старцев дарили им неземные наслаждения. Этих избранников уверяли, что они побывали в раю у гурий. Желание снова попасть туда делало для них смерть желанной, и в поисках нее они не останавливались ни перед чем. По одному слову Старца, донесенному молниеносно голубиной почтой, совершались невероятные, загадочные убийства, а исполнители с радостью шли на смерть и с улыбкой переносили самые ужасные пытки. Весь Восток оплела паучья шпионская сеть ассасинов, управляли которой сначала из Аламута, Орлиного Гнезда у берегов Каспия, а с началом крестовых походов твердыня Старцев расположилась в горах Ливана возле долины Бекаа. Лишь монгольское нашествие положило конец этому средневековому терроризму. В 1256 году "федави" были истреблены татарами вплоть до грудных детей.

Монферрата ассасины казнили за то, что он сносился с сельджуками, организовывал союз крестоносцев с ними против шиитов Саладина, хотя одновременно заплатил Горному Старцу большие деньги за устранение короля Ричарда.

Все произошло столь быстро, что с расстояния в двадцать ярдов никто из окружения Ричарда сразу не понял, что маркиз убит. Дэн, услышав вопли гроссмейстера и увидев, как его командир взмахнул мечом, рванулся к нему на помощь вместе с норманнами из охраны. Король Ричард с рукой на рукояти меча вытянулся во весь немалый рост, пытаясь разглядеть, что происходит и сделал несколько шагов от линии стрелков к сутолоке вокруг тела Монферрата.

И оказался рядом с Эдвардом, тоже обнажившим меч.

Вдруг сакс краем глаза уловил какое-то движение за плечом короля. Без размышлений он нанес туда удар. Клинок почти без сопротивления вошел в мягкое. Удивленный внезапным выпадом юноши, Ричард отступил в сторону, и вовремя. Человек в белом с пропоротым насквозь животом сам наделся на клинок сакса до крестовины, пытаясь дотянуться до короля кинжалом. Он, видимо, совсем не чувствовал боли. Сбоку подскочил Алан, вздымая клеймор, но Ричард оказался быстрее. Эдвард, с трудом удерживающий в вытянутых руках меч с бешено рвущимся к королю убийцей, услышал шелест рассекаемого воздуха, увидел летящий блеск лезвия, ощутил толчок, и его всего окатило горячей кровью, фонтаном ударившей из обрубка шеи. Удивительно, но тело фанатика упало не сразу, а еще несколько секунд тянулось достать государя трясущимся кинжалом, пока, наконец, ноги его не подогнулись, и оно рухнуло в лужу собственной крови. Покушение на Ричарда Львиное Сердце, совершенное людьми Горного Старца на деньги убитого ими же Монферрата, сорвалось.

Эдвард выдернул меч из чрева ассасина. Хотел сунуть в ножны и увидел, что толедский клинок весь в крови и смрадном содержимом кишок. Сакс завертел головой, надеясь найти, чем его вытереть, но рядом даже пучка травы не росло.

Вдруг он вздрогнул. На его плечо пала мощная десница Ричарда:

— На колени! Сними шлем! — и обращаясь к подбежавшему барону. — Томас! Как его зовут? Я помню его в лицо, твоего земляка, но имя… Забыл!

— С в-вами все в порядке, ва-ваше ве-величество? — барон испугался за короля так, как никогда не боялся за себя.

— Лишь благодаря быстроте этого парня, милорд. Но как опростоволосилась хваленая охрана! Он один не проспал! Во имя страстей Господних, Томас, скажи мне его имя!

Барону от встряски тоже отшибло память, но Алан подсказал:

— Эдвард Винг, ваше величество!

Окровавленный меч Ричарда плашмя лег на плечо опустившегося на одно колено юноши:

— Посвящаю тебя в рыцари, Эдвард Винг! Будь храбр, честен и предан! Встань, сэр Эдвард!

Тот выпрямился, но король уже отвернулся к барону, заговорил с ним, забыв о Эдварде. Свершилось — он рыцарь! Весь в крови, с загаженным мечом, юноша растерянно топтался на месте.

Алан отвел его в сторону:

— Поздравляю, сэр Эдвард! Сэр! Сэр!!! Здорово! У-у, как же тебя кровью измазали! Ты сам-то не ранен?

Эдвард промычал что-то отрицательное. Алан заметил недалеко на земле срубленную Ричардом голову убийцы и метким пинком сбил с нее белую чалму, наклонился, поднял:

— У этих язычников на лысине всегда целая лавка с мануфактурой. Постой смирно, я тебя вытру, а то и смотреть страшно, — гэл размотал тонкую ткань и порвал на несколько кусков. — Та-ак, сначала лицо… Понял, откуда они взялись?! Прятались в тайнике в стене, в каменном мешке…

Эдвард поворачивался с отставленным в сторону мечом, безвольно подчиняясь рукам гэла, а сам пытался понять, какие же чувства он испытывает, став рыцарем. Странно, особой радости не было! Взгляд его упал на труп ассасина, и Эдвард ощутил тошноту. Он горько усмехнулся. Так вот что он чувствует!.. Нет, не таким грязной и вонючей он представлял свою акколаду…

Тем временем события разворачивались.

Филипп Август со свитой почти бегом покинул место встречи. Как к вечеру выяснилось, он испугался, что Ричард вспомнит старую вражду, и отдал приказ французским войскам спешно грузиться на суда для возвращения на родину. Жиль д'Амори надменно стоял в окружении своих тамплиеров, понимая, что явных доказательств его предательства у Ричарда быть не может. Тело Монферрата унесли на плаще. Эрцгерцог Леопольд подошел к Ричарду и долго косноязычно оправдывался, сам себе противореча и сам себя опровергая. Король и де Во слушали его, пока он не запутался и иссяк, и стоял, переминаясь с ноги на ногу, утирая пот с веснушчатого лба.

К сожалению, лучших союзников не предвиделось. Государь и милорд Томас переглянулись, вздохнули, подозвали гроссмейстера и договорились на завтра о новой встрече для разработки плана взятия Иерусалима.

Алан и Эдвард стояли в сторонке и тихо беседовали. Гэл с тревогой посматривал на все еще бледное лицо друга и вдруг оборвал себя на полуслове и сжал его руку:

— Погляди-ка туда! Узнаешь, сэр Эдвард? — глазами шотландец показал на высокого рыцаря-тевтонца среди храмовников д'Амори.

Сакс медленно кивнул. Он сразу вспомнил фон Штолльберга, монаха-убийцу. Тот тоже заметил друзей и уставился на них. Зловещая усмешка исказила красивое высокомерное лицо немца. Он нашел обидчиков и теперь знал их имена. Эдвард постарался не выказать опасений и гордо выпрямился.

Наконец, де Во скомандовал строиться.

У ворот он обратился к Эдварду:

— Что ж, неплохо для начала, молодой сэр! Государь приказал тебе быть у него сегодня вечером за час до захода солнца. Не опаздывай на радостях, сэр Эдвард, твоя карьера в твоих руках!

Молодой сэр! Слова барона словно отпустили тугую тетиву в груди Эдварда, и он, наконец, поверил в свое счастье.

Слышно было, как король, входя в двери замка, говорил:

— Приятно все же, Том, что эта гадюка Монферрат сдох! Наверняка, сам же и известил ассасинов о месте и времени встречи. Анри, ко мне! — подозвал Ричард пажа. — Распорядись, дружок, насчет вина, вечером отметим эту радость.

Глава одиннадцатая. В гостях у короля

Друзья отправились в казарму. Алан стал так невыносимо высокомерен со стрелками-норманнами, так цедил сквозь зубы слова, что Эдвард высмеял его:

— Вот возьму другого оруженосца, чтобы ты вот так нос не задирал, — он передразнил новую манеру гэла.

Тот не поверил:

— Да кто ж к тебе, сэр Эдвард, пойдет служить? Сквайра кормить надо, а где у тебя деньги? Нет, я такого бедняка не брошу, а то ты с голоду Персика съешь!

До назначенного Ричардом срока осталась всего пара часов. Взяв новые наряды, подаренные Иегудой, отправились к морю отмываться. Затем берегом дошли до гавани.

Нава еще стояла у пристани. Шкипер сказал, что противный ветер утихает, и он рассчитывает отчалить завтра утром. Эдвард пообещал принести к отплытию письмо для Ноэми.

На обратном пути к крепости бдительный гэл обратил внимание на бредущего за ними здоровенного монаха:

— Где-то я эту великопостную рожу видел… Постой, сэр Эдвард, я гляну на него поближе!

Алан резко повернулся и направился к иноку, но тот, потеряв от неожиданности сандалию, подобрал полы рясы и бросился наутек.

Гэл запустил стоптанным трофеем ему вслед и вернулся:

— Знаешь, кто это? Один из братьев-послушников с большой дороги, из тех, кто хотел ограбить Тиграна!

— Его тевтонец послал за нами следить, понял, Алан? — сакс всерьез обеспокоился. Удар кинжалом в спину мало кого обрадует. — Ты посматривай кругом получше, и я тоже постараюсь.

В цитадели собирался цвет анжуйского и английского рыцарства. Оруженосцы оставались в фойе, а благородные сеньоры проходили в зал для приемов. Прославленные в боях знаменитые рыцари окружали пока пустовавший трон Ричарда Львиное Сердце: герцог Бургундский, эрл Лейчестер, граф Лиможский, Раймонд граф Тулузский, он же граф Триполи, граф Бертрам Русильон, знаменитый рыцарь Гильом де Бар, пока единственный, кто одолел короля Ричарда на турнире, и за это немного опальный, лучший друг короля молодой дофин Овернский, капитан Меркадэ и многие другие, не столь известные. Особняком держались австрийцы с эрцгерцогом Леопольдом.

Вельможи в роскошных одеждах стояли группами и беседовали о важных делах. Зал гудел голосами, как пчелиный улей перед роением. Знаменитые военачальники… Знатнейшие и богатейшие сеньоры… Эдвард не был ни тем, ни другим. На героя сегодняшнего дня мало кто обращал внимание. Один-два равнодушно-любопытных взгляда, вот и все, чего он удостоился. Других небогатых молодых рыцарей в зале не имелось, и сакс почувствовал себя очень одиноко.

Вскоре в сопровождении де Во, епископа Солсбери, отца Ансельма и счастливого после убийства Монферрата претендента на Иерусалимский престол Ги де Лузиньяна вошел король Ричард. Все приветствовали его долго не смолкавшими криками. Государь присел на трон, а де Во вкратце обрисовал создавшееся сегодня положение: Филипп II Август французский вывел войска из крепости, и вроде бы намеревается вернуться с ними во Францию. Это известие было встречено криками: — Предатель! Предатель! — причем громче всех, — VerrДter! — орал эрцгерцог Леопольд. Нечистая совесть придавала ему сил.

— Но сомневаюсь, что лягушатники так просто удерут! Пизанцы отказались грузить их войска на корабли. Так что деваться им некуда, придется драться! Ансельм! Пергамент с приказом!

Король встал и объявил: готовиться к маршу на Иерусалим. Присутствующие с энтузиазмом встретили это решение.

Открылись двери в соседний покой, где ждал накрытый стол. Согласно старшинству и знатности рода, Эдвард оказался в дальнем от короля конце. Пища была простая по-походному, но вкусная и много хорошего вина. Когда этикет несколько отступил под его натиском, пир пошел запросто. Кто с кем хотел — и пил и общался. Его величество, сидевший на возвышении, подзывал к себе тех, с кем желал побеседовать, иногда чокался с ними и отхлебывал из золотого кубка. Эдвард почти не ел, надеясь, что Ричард вспомнит и о нем. Долго ждать не пришлось. Юный любимый оруженосец короля, младший граф Сен-Поль, приказал юноше следовать за ним.

Ричард встал при приближении Эдварда и громовым голосом призвал к молчанию. Сразу воцарилась тишина. Со всех сторон на сакса уставились соратники короля и придворные. Государь поднял кубок и провозгласил:

— Мы все здесь рыцари! Сегодня у нас стало одним собратом больше. Этот молодой воин спас жизнь королю. Такое не забывают! Вернемся в Англию, и ты получишь достойную награду. А сейчас — твое здоровье, сэр Эдвард Винг! Я больше не забуду это имя! Выпей со своим королем, мой рыцарь!

Зазвучали заздравные клики. Эдварду в руки всунули большой кубок с вином, он поспешно опрокинул его в рот. Крепкий и сладкий ромейский пряный пигмент опалил горло. Король рассеянно улыбнулся саксу напоследок и отвернулся к Лузиньяну. Юноша помедлил, но сообразил, что разговор окончен, и поплелся к своему стулу. Ему сделалось грустно, он ожидал чего-то большего. Кругом веселились, пили, громко разговаривали, а до него опять никому не было дела.

— Как отличившейся на охоте собаке: погладили, сунули лакомый кусок и отправили на место… Насколько проще с Аланом! — думал он, не понимая, что от одного берега оторвался, а к другому пока не причалил. Он долго угрюмо сидел, подливая понемногу в кубок из ближнего кувшина, и очнулся от дум, лишь услышав голос барона:

— А, вот ты где, малыш! — барон опустился рядом с Эдвардом на чей-то освободившийся стул. Рядом встал непременный Дэн.

— Я тебя еще не поблагодарил и не поздравил. Ты молодец! Дэн! — барон посмотрел через плечо. — Ты что же это днем короля бросил? Если бы не сэр Эдвард, нашего государя сейчас звали бы Джон! А это не то имя для короля Англии. Не дай Бог! Только не этот прохвост на троне… Вот за это тебе и спасибо, сэр Эдвард!

— Тебе, нищета, конечно, нужны деньги на рыцарское обзаведение! Ну, что ты головой вертишь? Я же помню, что ты из дому без гроша удрал, как Вальтер Голяк[23] сто лет назад. Или сначала папашину сокровищницу почистил? Нет? Ах, сокровищницы нет… Тогда завтра с утра зайди ко мне, получишь немного на бедность, — барон похлопал Эдварда по плечу. — Ну что ты стесняешься?!

Эдвард попытался рассказать милорду Томасу историю приобретения доспехов, но голова гудела от предательского, как и его производители, ромейского вина. Связного рассказа не получилось, но, что экипировка есть, барон уяснил.

— Ладно, езжай за доспехами. Неделю тебе на это, не больше, а то нас в Акре можешь не застать. Э-э! Да ты уже хорош! Когда успел?.. Где твой скотт? В холле? Дэн, а ну-ка, сопроводи благородного сэра на свежий воздух и сдай с рук на руки сквайру! — барон засмеялся.

Дэн почти тащил под руку охмелевшего сэра Эдварда к выходу и сквозь зубы ворчал:

— Здесь пятнадцать лет служишь, служишь, и ни хрена! На одну секунду отвлекся, за милорда испугался. Так мало того, что шпоры мимо проехали, они еще и смеются! — И, обращаясь к Алану, сидевшему с бутылкой среди других сквайров. — Вот тебе твой новоиспеченный сэр, рыжий! Забирай его, их благородие несколько надравшись на радостях. Они, стало быть, теперь рыцари…

Сквозь туман в глазах Эдвард с изумлением различил желчную усмешку на лице норманна, первую за время знакомства, и подумал, что так мог бы улыбнуться сосновый чурбак, если на нем сделать поперечный пропил и оживить.

Алан ругался не хуже Дэна, выполняя работу по доставке благородного рыцаря по месту жительства:

— Ладно бы вместе выпили! А то он там с королем гуляет, меня в лакейской бросил, и я же его и тащи! Завтра же расчет! Что это за должность такая? С лошади снял, на лошадь посадил, доспехи надел, раздел… А жалованье?! Не-ет, так не пойдет! Доставка- оплата отдельно, погрузка, разгрузка — отдельно! Мы-ы, ры-ыцари…

Замолчал ворчун в казарме, когда Эдвард обнял его и расцеловал в обе небритые с Иегудиной бани рыжие щетинистые щеки.

— Ал! Старина, ничего не соображаю, все кружится! Беги в гавань, скажи шкиперу, пусть нас дождется. И не зови ты меня сэром! А я — на улицу, что-то мне не очень. Мутит…

Мутило долго. Только на рассвете прохладный бриз на пристани немного облегчил сэру Эдварду воистину королевское похмелье.

Глава двенадцатая. Отпуск в счастье

Переход обратно в Триполи занял чуть меньше суток. Ветер не совсем благоприятствовал плаванью, пришлось лавировать. Сэра Эдварда после вчерашнего ужина укачало, и он принес не одну жертву Нептуну, как водится, из собственного желудка.

К вечеру волнение чуть унялось, и страждущему полегчало.

Алан подошел к еще зеленоватому саксу:

— Сэр! Шкипер сказал, что нами вчера интересовались.

— Ал! Прекрати меня величать! Ну какой я тебе сэр?.. Ладно бы при посторонних… Для тебя я всегда Эд! — юноша потер лоб. — Ох, как голова гудит! Кто интересовался?

— Вчерашний монах! Толстомордый, что от меня у гавани сбежал. Старик спроста все ему выложил. Он же не знал, кто это. Да и мы не предупреждали, — Алан махнул рукой. — Самое неприятное — разболтал, что хозяин навы Иегуда.

— Плохо! Как бы в Триполи немец нас не отыскал, — Эдвард нахмурился. — В открытом бою я его не страшусь, а вот из-за угла… Придется поберечься.

Друзья прилегли под вечерним солнцем на теплые доски палубы и скоро заснули. Пробудились они ночью. нава дрейфовала перед Триполи, плюхая на волнах. Было темно и холодно, откуда-то из-за борта летели соленые брызги. Шкипер не захотел рисковать, входя в порт в темноте при неблагоприятном ветре.

С первыми лучами зари ошвартовались. Поблагодарив капитана, сэр Эдвард и его сквайр отправились к Иегуде. Пока пешком шли через город, совсем рассвело и улицы начали оживать. Навстречу от городских ворот двигались только что сменившиеся ратники ночного караула. Алебарды на их плечах торчали остриями куда попало.

Язвительный Алан толкнул друга локтем:

— Видал? Вояки идут! То-то у них одноглазых полно.

Это, конечно, было несправедливо, ведь в городскую стражу в основном и шли инвалиды и заслуженные пожилые воины, но все равно ужасно смешно. Эдвард расхохотался так, что последний стражник, маленький и кривоногий, выронил алебарду, и она зазвенела о ближнюю стену. Остальные воины обернулись на неуклюжего, а он обозлился и погрозил саксу кулаком.

— Да как он смеет, сэр! Рыцарю, герою, и кулаком грозить! — Алан явно нуждался в развлечениях после скучного плавания.

— А он не мне машет, а тебе! Мне разве посмел бы? Уж очень я страшен… — Эдвард снова хихикнул. Да, гэл всегда умел развеселить.

От графского замка, болтая, двигалась навстречу ватага слуг.

— На рынок, за продуктами… — отметил Алан.

— Да-а! Червяка бы заморить сейчас в самый раз… — задумчиво промолвил Эдвард.

— Да ну?! Сэр, а я-то думал, ваша милость после королевского ужина попостится хотя бы неделю! Чтобы впечатление не смазать…

— Ах, Ал! Нельзя же быть все время таким ехидным… — томно заметил его милость.

— Можно, сэр! И еще как можно! Смотри, Эд, мы уже и пришли, только за угол свернуть. Ну, как, силен я в сухопутной навигации?

У ворот дома банкира слуги собирались с лошадьми на водопой. Узрев недавно уехавших британцев, они загалдели, и один из них опрометью бросился за хозяином.

Держась за сердце, почти выбежал к воротам старый Иегуда, наткнулся на гостей и замахал руками:

— Ой! Боже ж ты мой! Это вы? Я, таки, решил, чего-нибудь плохого стряслось.

— Нет-нет, все хорошо! — Эдвард засмеялся счастливо. Он будто домой вернулся.

— Фу-у! Велик Господь Израилев! — вздохнул с облегчением старик.

Пришел и Бенони, обрадовано обнял гостей и повел в дом, по дороге расспрашивая, все ли в порядке, не нужно ли чего. Посетовал:

— Эх, жаль, Тиграна не застали! Всего часа два, как уехал. Эдвард вошел в свою прежнюю комнату, обвел ее взглядом и от полноты чувств закрыл глаза. Вдруг услышал быстрый легкий перестук каблучков, обернулся к двери, и Ноэми кинулась ему на грудь. Теплая со сна, в поспешно накинутом платке, она была такой родной и близкой! Война с ее ужасами и кровью осталась где-то далеко от этого мирного дома… Эдвард усадил ее рядом на кровати, а она все не могла оторваться от него, лепетала:

— Милый, милый! Ты приехал… Навсегда!

Верно так она поняла его столь быстрое возвращение, и у Эдварда язык не повернулся лишить ее этой иллюзии, слишком жестоко было сразу отнять у Ноэми счастье.

Они долго сидели обнявшись и не видели, как в дверь всунулся орлиный нос Бенони, как он улыбнулся и, прижав палец к губам, исчез. Их никто больше не тревожил.

Вдруг Ноэми встрепенулась:

— Что это мы все молчим?! Как ты там жил без меня, любимый?

Эдвард радостно поведал ей об акколаде. Ноэми воодушевилась было вместе с ним его триумфу, но сразу увяла ее радость, когда девушка поняла, что он опять лишь ненадолго к ней. Она быстро взяла себя в руки, вновь оживилась, но чувство чистого счастья уже не светилось в темных прекрасных глазах. И в душе сакса чуть потускнел блеск рыцарской карьеры.

Юноша попытался развеять тень, омрачившую встречу, заговорил о близком конце войны, но Ноэми печально улыбнулась и покачала головой:

— Не надо меня уговаривать, милый. Я уж такая, какая есть. Теперь каждый миг моего недолгого счастья рядом с тобой будет отравлен ожиданием скорой разлуки. Но хоть ты не грусти, ведь у тебя такая радость! А я постараюсь не мешать тебе печалью.

Этот не очень веселый разговор прервало появление Алана. И удивительно — то, что не удалось Эдварду, гэл сделал, сам не заметив. Его жизнерадостная натура творила чудеса, вокруг горца просто не могло быть кислых лиц.

— Эй! Пойдемте завтракать! Все за столом сидят, с голоду помирают, меня за вами прислали. Сами идти звать боятся, вдруг идиллию поломают.

Ноэми рассмеялась чуть грустно. Подошла к Алану и поцеловала в лоб:

— А она уже поломалась… Эд мне успел сказать, что вы через пять дней уедете.

— Да… Но не навсегда же! — гэл смущенно развел руками.

— А вот этого-то никто и не знает. Ладно, пойдемте… — девушка взяла друзей под руки.

Пять счастливых дней промелькнули незаметно. Как и всегда, когда время ограничено, оно утекало водой сквозь пальцы…

Шел дождь. Не тот мелкий, родной английский, больше похожий на туман, а настоящий ливень. С редкими перерывами, он лил и лил, словно и небеса решили оплакать предстоящую Эдварду и Ноэми разлуку.

Они часами сидели на галерее. Шумел дождь за увитыми виноградными лозами шпалерами, а они беседовали, рассказывали о себе, старались получше узнать друг друга. Разные страны, разные религии, разные обычаи, сказки… да все разное. Все по-своему у каждого народа, но честность, благородство, доблесть, доброта и, конечно, любовь — везде одинаковы.

Вот только все эти прекрасные качества абсолютно необязательны в применении к человеку другого народа, иной веры, будто он и не человек вовсе. Гнусная универсальная формула "чужой, значит, плохой" стоит меж людей, словно стена, и пробить ее невозможно. В эту стену постоянно, из века в век, укладываются на цементе ненависти, как камни, факты вражды, она становится толще, растет, как крепостная. И сблизиться сквозь нее…

Эдвард вспомнил погром, которому он стал свидетелем в Лондоне год назад в коронацию Ричарда Львиное Сердце. Как тогда избивали еврейских женщин и детей, резали пейсы, а иногда и глотку, старикам, грабили дома. Правда, король Дик, не сразу, но остановил бойню, даже разрешил насильно окрещенным под страхом смерти иудеям вернуться к вере отцов — срочно понадобились кредиты на крестовый поход…

Сакс тогда смотрел с омерзением на погромщиков, но не вмешивался, не протестовал, успокаивал свою совесть тем, что бьют-то иноверцев.

А вообще-то, почему не пограбить кровососов ростовщиков, не потрясти откупщиков, выжиг? Своих-то христиан Бог не велит, а этих, которые Христа распяли, пожалуйста! Не будут честных людей дурить!

Эдвард взглянул на Ноэми, ставшую такой близкой, и в его голове неожиданно шевельнулась крамольная мысль, что и евреям не за что, собственно, любить христиан.

А почему им, жидам, собственно, нельзя обманывать, обвешивать и драть проценты с погромщиков, свиноедов, лишивших избранный Господом народ родины, присвоивших и осквернивших древнюю религию предков и самого Бога?! Чего другого уже они заслуживают? Единоверцев надувать Иегова, таки, не разрешает, а этих не грех, вон и в Талмуде сказано!

Вот так и идет ненависть по кругу.

Эдвард понимал, что вечно их хрупкая любовь в этом враждебном мире существовать не сможет, сознавал всю невозможность совместного счастья им двоим, таким разным.

А за неверность оставшейся там, в далекой Англии Бренде, чей образ несколько уже потускнел в памяти, его иногда, хоть и не слишком чувствительно, покусывала совесть.

Ноэми, против опасений, не восприняла далекую соперницу всерьез, видно, очень уж сухо поведал о ней Эдвард.

— Ты предлагал ей уехать вместе, милый?

Эдвард мрачно кивнул:

— Угу!

— А она не решилась? — девушка затаенно улыбнулась. — Она тебя не любит! И ты ее тоже не очень любил, иначе уговорил бы.

Конечно, давняя романтическая влюбленность была такой детской, не то что жгучее чувство к Ноэми, но ему все же было неловко.

А тут еще приходил Иегуда, садился рядом с ними, вздыхал, кряхтел, скрипел стулом, жаловался на дождь и застарелый ревматизм. Все никак не мог решить задачу, как совместить счастье, выгоду и веру.

Ноэми после этих визитов мрачнела и замыкалась. Ей было ясно, что домашние не одобряют ее любовь к христианину.

Эдварду стало жалко девушку, и однажды он, не подумав, предложил:

— Послушай, что я придумал! Может, тебе креститься? Как бы хорошо! Мы с тобой… — и замолчал, так гневно сверкнули ее черные глаза.

— Ты — это ты, потому, что у тебя есть родина и вера! — тихо сказала Ноэми. — Без них ты — никто! У меня же настоящей родины нет. Иудея делает иудеем лишь вера в Него. Мы везде чужие, всюду нам грозят страдания и смерть! Одна лишь религия отцов — щит нашего народа в испытаниях, ниспосланных Им. Без нее на свете давно бы не осталось ни одного еврея. Она, единственно, делает меня дочерью Израиля. Ты ведь не захочешь, милый, чтобы я перестала быть собой?

Эдвард опустил голову. Он сам и под страхом смерти не сменил бы религию. Сакс ощутил вдруг, что вера каждого человека есть часть его самого. Отнять ее все равно, что вырвать кусок живого мяса. И нелепости мусульманской или иудейской религии, ясные, как день, любому здравомыслящему христианину, совсем не мешают арабу молиться аллаху, а еврею — Иегове.

— Как можно верить в этого Иешуа! Разве он подлинный предвозвещенный мессия?! — в прекрасных глазах девушки стояли слезы. — Так у вас все несуразно… Бог… Человек…

— Это о Христе, о спасителе! Что она говорит?! — неприязнь к этим… пархатым… не желающим постичь всю святость, всю благодать христианства мутью поднялась со дна души Эдварда.

Внезапно он осознал:

— Ведь это Ноэми! Чистая и добрая! Это ее я, дурак, начинаю ненавидеть…

Жестокости священной войны бесконечной чередой поплыли перед его внутренним взором. И он тоже их виновник… Эдвард сам себе сделался неприятен… Что ж ему, и с Ноэми воевать, что ли?! Он вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется мира… Да, просто жить, любить и быть любимым! И одновременно он со всей ясностью осознал — это невозможно! Как вырваться из праведной мясорубки, не утратив чести? Кто поймет труса, дезертира? Как потом жить?! И разве простит Господь отступничество от святого дела?!

Он вспомнил Тиграна. Старик так ненавидит войну! Как жаль, что он уехал, что с ним нельзя посоветоваться!

Ноэми, должно быть, догадалась по лицу о его мыслях и печально опустила голову. Сакс в отчаянии потянулся к любимой.

— Прости, не обижайся! Ах, я дурак, дурак! И зачем предложил такое? Мне-то казалось, все так просто решается, а сейчас и сам вижу, что только сделал тебе больно. Я больше не буду! — совсем по-детски закончил Эдвард.

— Ладно, хватит об этом, — девушка горько усмехнулась. — Ты ведь хотел только, чтобы у нас все было хорошо, правда?

Юношу поразило, как Ноэми чутким любящим сердцем разделила его чувства, как бережно старалась не причинить боль упреками.

— Эх! Скорее бы война заканчивалась! Поедем тогда к Тиграну. Может, он придумает, чем помочь! — пожелал Эдвард.

Они так верили во всемогущество мудрого старика, что настроение у обоих сразу поднялось.

Алан, пережидая ненастье, занимался новыми доспехами. Подогнал их Эдварду и себе точно по фигуре, чтобы не терлось, не цеплялось железо. Время от времени, иногда и в самый неподходящий, с точки зрения влюбленных, момент, гэл являлся, и, не слушая возражений, заставлял мерить панцирь, остальные элементы брони, добиваясь идеала. Укоротил кое-где ремни, юному рыцарю запас дырок на них пока был ни к чему, толстеть он не собирался. Пропитал маслом толстую кожу подбивки, чтобы не прела. Хотел ворванью, нет лучше ее, чтобы ржа не ела оружие, но благородный сэр Эдвард запретил из-за запаха. Свиного топленого жира тоже по ряду причин не предвиделось, но Бенони отыскал на складе компании маленькую амфору с розовым маслом, гэл смешал его с оливковым, и от доспехов заблагоухало, как в лавке какого-нибудь индуса, торгующего парфюмерией.

Вечерами Эдвард и Ноэми долго не зажигали лампу, тихо беседовали в темноте или молчали, слушая дыхание друг друга.

Наконец, как-то ночью дождь иссяк. Утром четвертого, предпоследнего дня отпуска солнце озарило Триполи.

За завтраком Алан предложил выехать верхом, чтобы проверить новые доспехи:

— Где-нибудь на полянке позвеним мечами. Лучше выявить недостатки снаряжения сейчас, чем потом, в бою, погибая из-за них.

Ноэми настояла, чтобы и ее взяли с собой:

— И мне интересно будет посмотреть! А верхом я езжу неплохо!

Через полчаса она появилась во дворе в костюме, причудливо соединяющем в себе мужские и женские, восточные и европейские черты. Она была просто обворожительна, когда горячила и тут же осаживала твердой рукой перед воротами свою арабскую кобылу.

— Вот так я ездила в Гранаде! — крикнула она Эдварду, и пригнувшись к гриве, вылетела со двора.

Из-за глинобитного дувала раздался невероятный грохот, а затем понеслись визгливые ругательства. Выбежав на улицу, друзья расхохотались. По дороге раскатились в разные стороны предметы торговли толстого потного медника, а сам он, сидя в грязной луже, во все горло материл на разных языках ускакавшую за угол Ноэми, испугавшую его осла.

Эдвард от смеха не мог вымолвить ни слова. Дергая Алана за рукав, он несколько раз пытался объяснить, но от хохота умолкал:

— Э! Э! Как ты, как тогда… Грохота столько же…

Алан, недоуменно улыбаясь, смотрел на него.

— Как немца… — наконец выговорил сакс.

— И тоже проклинает! — захохотал Алан.

В зелени кустов через дорогу, глядя на их веселье, злобно скривил толстую рожу давний знакомый — послушник-оруженосец фон Штолльберга.

Подъехали два молодых иудея, дальние родственники Иегуды, приставленные им телохранителями к племяннице.

Друзья уверяли, что с ними никакой опасности нет, и охрана излишня, но старик был непоколебим:

— Ничего, ничего! Пусть, таки, едут. Глядишь, научатся чего-нибудь полезного. И из Назарета вже бывает что-ни-то доброго!

Силы двум сынам Израиля, видно было, не занимать. Один из них, Шимон, еще раньше продемонстрировал ее на христианских костях в бане.

За городом друзья нашли подходящую лужайку и с час гоняли по ней коней, рубясь на встречных курсах. Доспехи сидели, как влитые, и придирчивый гэл удовлетворился.

Показал себя и эскорт Ноэми. Оба иудея недурно владели оружием. Под их охраной она могла не бояться обычных сейчас дезертиров и мародеров. Алан пробовал фехтовать с Шимоном и его другом: один на один был на равных или чуть сильнее, но вдвоем они его рубили кривыми саблями, как хотели. Сказали, что учились у отставного мамелюка, когда ходили с караваном в Александрию.

Запыхавшись, и утомив коней, спешились отдохнуть под платаном.

Алан погрозил Эдварду пальцем:

— Переход из верхней защиты вправо у тебя по-прежнему хромает! По полчаса размахиваешься! Тренироваться надо, не то пожалеешь…

Сакс покраснел, но его выручила Ноэми, предложив устроить состязание в стрельбе из лука. В ответ на его удивленный взгляд она высунула, дразня, розовый язычок:

— Сумеешь выстрелить лучше меня, поцелую! А если я тебя превзойду, пойдешь к Иегуде работать на три года бухгалтером, как Иаков за Рахиль к Лавану пастухом. Идет?

Девушка достала из чехла небольшой турецкий клееный лук, настоящее произведение оружейного искусства, украшенный инкрустациями из черного дерева и слоновой кости, он имел характерный изгиб в обратную сторону. Не дожидаясь помощи мужчин, Ноэми зацепила рог лука за правую ногу, и, изогнув его сильным движением вокруг левого бедра, натянула тетиву. Напряженная фигура ее в этот момент была так красива, что все невольно вздохнули.

Эдвард взял свой простой, прямой, как палка, надежный английский тисовый лук, зацепил тетиву и деловито поинтересовался:

— Какая дистанция, какая будет мишень? Счетовод из меня аховый, а вот пострелять…

— Ну, лук-то у меня послабее, считай, детский… Давай шагов на сто. — девушка обернулась к кузену-банщику. — Шимончик, тут кругом полно грибов. Найди-ка нам мухомор покрасней.

Тот кивнул и отошел к опушке. Видно было, как он ходит кругами, вглядываясь в землю. Наконец, нагнулся, выпрямился и поднял в руке большую алую шляпку.

— О, вот какая красивая мишень! — засмеялась Ноэми и захлопала в ладоши. — Как чалма капудан-паши[24]. В такую и ты не промажешь, правда, милый? Шагов с пяти…

Эдвард скорчил зверскую рожу и сделал вид, что хочет отшлепать девушку, но она так пронзительно завизжала и с таким еврейским акцентом, что сакс изумленно опустил руки.

— Я своего лука не захватил, а из чужого стрелять — только перед людьми позориться. Лучше я буду судьей! — хитрый гэл взял мухомор и начал отсчитывать шаги.

— Эй, Ал! Поуже шагай, а то за сто шагов за горизонт убежишь! — крикнул Эдвард, но тот только отмахнулся, боясь сбиться.

— Ал! А ты до ста-то считать умеешь?! — сакс не унимался. — Эники, беники — раз, эники, беники — два… Надо было Иегуду со счетами с собой пригласить!

Рядом расхохотались Ноэми и ее стражи.

Алан остановился на полдороге и с достоинством сказал:

— Умею, но плохо. Вот собьюсь, и будете стрелять не на сто, а на полтораста шагов, и все промахнетесь!

Нашел трухлявый пенек, палочкой пришпилил к нему шляпку гриба и двинулся назад.

— Дайте за спину зайти! Не цельтесь пока — вдруг в меня стрелу засадите, — оскорбительно заявил он, подойдя поближе. — Надо бы чуть придвинуться. Я сто десять отмахал, ближе подходящего пня не было… Яркое пятнышко отчетливо выделялось далеко в изумрудной траве.

— И отсюда сойдет! — процедила сквозь зубы Ноэми, прицеливаясь. — Хорошо! — она опустила оружие.

— Давайте, ребята, стреляйте первыми, — обратилась она к иудеям. — Не посрамите рода Давидова!

Телохранители переглянулись и одновременно подняли оружие, грозные турецкие луки, лучшие в мире, такие же, как и у Ноэми, но, конечно, много мощнее и без украшений. Такие бросали стрелу на пятьсот шагов, а с двухсот пронзали любую броню.

— Я первый! — торопливо сказал напарнику Шимон, прицеливаясь. И выдохнул вслед стреле, — та-ак, теперь ты…

Видно было, как вдалеке полетели куски гриба от попадания Шимона, а спустя миг и стрела его друга выбила из пня облачко трухи.

Дальнозоркий Алан высмотрел из-под руки:

— Да-а, от мухомора там немного уцелело, да и от пня тоже. Вторая стрела ударила в то место, где секунду назад был гриб. Обе вонзились пальца на два от центра по разные стороны. Так что выстрелы можно считать равноценными. Здорово!

Гэл повернулся к Эдварду и Ноэми:

— Ну, что, идти искать новую мишень? Вообще-то, там остался на палочке кусочек мухомора. Вы его хоть видите?

— Видим-видим! Дайте стрельнуть, а то мне и мишени не достанется, — Ноэми говоря это, скользнула вперед и подняла лук.

Она долго целилась, ловя затишье между слабыми порывами ветерка, а после ее выстрела Алан, вглядевшись, покачал головой:

— Эд, Ноэми сбила последний кусочек мухомора. Тебе стрелять уже просто некуда. Где тут у вас на счетоводов учат?

— Таки в хедере[25] при синагоге… — пробасил Шимон.

Долго зубоскалить зрителям не пришлось. Молодой рыцарь встал на рубеже, пару секунд целился, стрела запела и ударила в пень. Вверх взлетели какие-то обломки.

Алан подождал, пока осела пыль, вгляделся и скучно сказал:

— Та-ак, значит… Бухгалтерия отменяется, поцелуй присуждается. Эд, ты должен Ноэми стрелу. Ты ее оперение расщепил своей, — и заорал. — Вот это выстрел! Ай да мы! Ай да рыцари! Ай да британцы!

Эдвард покраснел как рак и стал ссылаться на везение, на случайность, говорил, что это первый у него такой выстрел, и замолчал, когда Ноэми подошла к нему, обняла и прижалась к груди.

— Где это ты так хорошо выучилась стрелять, Ноэми? — спросил юноша вполголоса.

Она подняла на него счастливые глаза:

— В Гранаде жил у нас раб-сакс… На родине, рассказывал, был из лучших стрелков, да в плен к маврам попал, а они евнухом сделали. Он милостыней жил, его по старости хозяин выгнал. А папа к себе сторожем взял… Он меня и разговаривать учил по-вашему.

Когда вернулись домой, Алан сказал встречавшему Иегуде:

— Знали бы вы, Иегуда, какой шикарный счетовод мимо вас сегодня проехал… — и добавил, подмигивая недоумевающему старику, — в звании сэра. Да, много потеряли…

Вечером Ноэми преподнесла Эдварду сюрприз. Они сидели на памятной обоим скамейке в саду, разговаривали в промежутках между поцелуями, и девушка вдруг попросила:

— Возьми меня с собой, слышишь!

— Что? — не понял он. — Хочешь проводить меня морем до Акры?

— Нет! — она страстно прижала руки к груди. — Нет! Совсем с собой, на войну…

— Милая, ты не знаешь, о чем просишь! Кем ты там будешь?

— Твоим оруженосцем, как Алан! Ты видел, как я стреляю, Шимон учил меня фехтовать, я хорошо езжу верхом…

— Нет! Этого не будет! — Эдвард рассердился всерьез. — С ума сошла, да?! — он постучал себя по голове. — Ты не знаешь, что такое война! Это боль, кровь и пот! Это не для женщин! Ты не выдержишь в походе и дня!

— Выдержу! Тигран рассказывал о какой-то француженке, Дарк, что ли. Говорил, она командовала армией в шестнадцать лет.

— Не слышал о такой. Наверное, сказка… Все равно не возьму! Вдруг меня убьют? Страшно подумать, что с тобой станет! Солдаты не ангелы, ты не видела, как после штурма насилуют всех женщин подряд. Или в плен попадешь, в гарем к какому-нибудь… А если узнают, какой ты веры? Я и воевать-то от беспокойства за тебя не смогу. В Триполи ты хоть в безопасности.

— Мы, евреи, нигде и никогда не бываем в безопасности! — она вскочила со скамейки. — Эх, ты, рыцарь! Ну, сделай же что-нибудь!

Не дождалась ответа, махнув рукой, пошла к дому. Эдвард растерянно проводил ее взглядом:

— Нет, она точно сошла с ума! Еврейка в крестовом походе против мусульман! Какая чушь! — но скоро понял, что это отчаяние от близкой разлуки подсказало Ноэми такое.

Поздно ночью она пришла к нему грустной, но ласковой, на войну больше не просилась. Долго при свете ночника глядела в глаза, все не могла насмотреться.

Эдварду больше жизни хотелось закрыть глаза на все условности и переступить последнюю границу, разделяющую его и Ноэми, он чувствовал, что и она готова на все, но его останавливало понимание безнадежности любви разно верующих. Слишком грозные провидел он последствия. Никто не скрепил бы их союз узами брака, никто не принял в свою среду иноверца или иноверку. Им суждено было бы стать изгоями. Такой жизни для Ноэми сакс не хотел, так же, как и короткой, ни к чему не обязывающей, связи с ней. Менять же веру и убеждения ему ли, ей ли…

Все это было не для них, не для их большой любви.

Вырвать чувство из сердца, уехать из Триполи и исчезнуть из жизни Ноэми: другого выхода, совместимого с рыцарской честью, Эдвард не видел. Надеялся лишь, что расстанутся они, и время постепенно залечит, зарубцует сердечные раны…

Глава тринадцатая. Назад в ад

Настал последний день в Триполи.

Теперь Эдвард понял, что имела в виду Ноэми, говоря, что близкая разлука отравила ей всю радость встречи. Что бы он не делал — в голове бешеной крысой металась единственная мысль — завтра уезжать. Ноэми побледнела, осунулась, но держалась: не просила его ни остаться с ней, ни взять ее с собой. Эдвард решил почему-то, что она захочет проводить его на наве до Акры, заранее нашел возражения, мол, опасно — в море египетский флот, но они не пригодились — она и не упомянула об этом.

До вечера несчастные влюбленные сидели на галерее, смотрели друг на друга и молчали. Эдвард чувствовал, что, начни он разговор, не выдержит, сделает глупость и попросит разрешения остаться. Ноэми боялась открыть рот, так тянуло уговорить его не уезжать. Оба не желали делать другому больно и терзались каждый своей болью, жестокой и одинокой.

Даже заглянувший к ним Алан не смог как всегда поднять настроение.

Его громкое:

— Что это вы как на похоронах? — вызвало слезы на глазах Ноэми, заставившие гэла ретироваться со смущенным бормотанием.

И прощальный ужин прошел, как поминки. Не звучал обычный в семье Иегуды смех, все были подавлены. В конце трапезы старый банкир встал и со вздохом сказал:

— Мальчики, вы стали нам, как родные! Видите, нам сегодня невесело. Это из-за расставания с вами. Вы уезжаете, и у нас печаль. Приезжайте еще, и у нас, таки, снова будет радость, — махнул рукой и сел, склонив голову. Ноэми подбежала к нему, обняла и уткнулась в седой пейс.

Последнюю ночь Эдвард и Ноэми, вопреки очевидному, промечтали о будущем. Строили воздушные замки, хотели перехитрить судьбу. Юноша намеревался, когда закончится война, попроситься в вассалы к графу Триполи Раймунду. Тогда он смог бы жить рядом с Ноэми, а она не меняла бы привычного уклада жизни. И Тигран находился неподалеку, в нескольких днях езды, мог бы помочь в случае нужды.

Мечты отчаяния… Призрачные планы… Кто бы позволил осуществить их?..

Они знали, понимали, что грезят вслух о несбыточном, лишь бы не молчать, как оставшиеся одни в темноте дети нарочно громко смеются и разговаривают, чтобы не заплакать.

В предрассветном мраке сэр Эдвард и его сквайр простились с гостеприимным домом Иегуды. Ноэми прижалась щекой к колену Эдварда. Он склонился с седла и поцеловал ее в мокрые соленые глаза. Бенони молча пожал друзьям руки. Все было сказано раньше. Лишь старый Иегуда махнул рукой и почти прошептал:

— Ну, мальчики, таки, с Ним!

Втроем с провожавшим их, чтобы привести лошадей с пристани, Шимоном друзья выехали со двора дома, ставшего родным, и, не сговариваясь, оглянулись. Ноэми стояла в воротах, а остальных не было видно, будто они исчезли из жизни Эдварда и Алана навсегда.

Глухо стучали в спящем городе копыта идущих шагом лошадей. Цокот отражался от стен домов и звучал попеременно со всех сторон. Вдруг эхо раздвоилось, одна его половина обрела самостоятельность. На дорогу легли багровые отблески. Навстречу из переулка медленно выехали три всадника, передний — настоящий великан на громадном, черном, как мрак ночи, коне.

Алан невольно осадил лошадь, но Эдвард не замедлил шага коня, ни на йоту не сдвинулся с середины улицы, надвигаясь на встречных, лишь звякнула латная перчатка о навершие рукояти меча. Чертыхнувшись вполголоса, Алан пристроился рядом, чуть сзади. Казалось, схватка неминуема, но противники внезапно приняли к стене и пропустили мимо маленький отряд Эдварда. Факел, высоко поднятый спутником черного рыцаря, поочередно высветил лица друзей и Шимона багровым прыгающим светом, озарил белые крылья в рыцарском гербе на щите Эдварда. Они ждали удара с тыла, но только железный скрежет издевательского хохота догнал их. Мороз продрал Алана по спине. Он тронул Эдварда за плечо:

— Узнал?!

— А как же?! Ну и голос! Как ржавым серпом…

— Я и то струхнул малость, как он выполз навстречу, аспид немецкий. Уж думал, сейчас сшибемся. Не пойму я его что-то… Или свидетелей боится, — гэл поежился.

— Какие ж ночью свидетели? Нет, видно, хочет наверняка, по одному, без риска. — Эдвард оглянулся, сзади еще брезжил красный отблеск факела. — Заметил, кто светил?

— Конечно! Толстомордый, что от меня сбежал и к шкиперу приставал с расспросами…

— А-а, ладно, черт с ними! Они сюда, а мы отсюда. Пускай у Аскалона ищет! Там-то убрать нас без свидетелей будет непросто.

Молодой рыцарь махнул рукой, подзывая провожатого:

— Эй, друг Шимон, ты хорошо запомнил рыцаря, что мы встретили? Поберегись на обратном пути, это он покушался убить Тиграна!

Рука иудея метнулась к сабле:

— Может, вернемся, сэр Эдвард?! Они еще недалеко… Трое на трое, авось справимся!

— Ага! Справимся! — Алан, как всегда, ехидничал. — И повесят нас за шею во имя Господа за зверское убиение духовного лица без уважительных причин. Вот если бы он сам начал…

— А уж то, что ты, жид, примешь участие в столь богоугодном деле, — поддал жару Эдвард, — точно сочтут за ересь, и тогда всему Иегудину семейству наверняка несдобровать. Нет, уж лучше мы уедем, немец за нами, и где-нибудь там мы с ним разберемся сами. Но только не здесь! И обратно поедешь, объезжай его десятой дорогой.

На пристани было светлее, чем в городе меж стен. Море тускло мерцало перед рассветом. Друзья через борт закинули вещи на палубу, Алан прыгнул следом. Шкипер стоял у руля, готовый дать команду отваливать. Эдвард повернулся к иудею:

— Шимон, друг! Прошу тебя, береги Ноэми! Прощай! — он коротко разбежался и перемахнул на наву. Алан подхватил его под руку. Матрос навалился, багром отводя нос судна от пристани. Друзья смотрели, как Шимон сел верхом и взял под уздцы освободившихся лошадей, обернулся к морю и прощально взмахнул рукой с зажатыми в ней поводьями.

Эдвард тихо сказал:

— Ох, Ал, что-то у меня муторно на душе… — и крикнул так, что гэл вздрогнул. — Шимон!! Береги Ноэми!!

К вечеру того же дня нава подходила к Акре. Эдвард стоял, опершись локтями на планшир, и смотрел на пенящиеся и шипящие усы, расходящиеся от форштевня. Непрерывный их бег, ритмичное плюханье днища судна о воду успокаивали юношу, отвлекали от мрачных мыслей, глухая неясная тревога за Ноэми немного отступала.

Сакс, думая о своем, рассеянно проводил глазами переваливающийся на волнах непонятный предмет, дальше к берегу маячил такой же. Внезапно еще один вынырнул из-под днища прямо под Эдвардом, дельфином кувырнулся на волне от носа навы, раскинув руки, лицом вверх, и рыцарь сообразил, что мимо один за другим проплывают трупы. Он вспомнил рассказ Тиграна о Стиксе[26] и содрогнулся…

— Эй, Алан! Иди сюда! Посмотри, что в море творится, — обернулся к другу Эдвард.

Гэл приподнял голову с канатной бухты. На щеке отпечатался красный витой след пеньковых волокон. Он протер заспанные глаза, вскочил на ноги и ухмыльнулся:

— Слушаю, сэр! Что прикажете, сэр! Есть, сэр!

— Не дурачься, тебе что, делать нечего? — Эдвард махнул рукой в море. — Вон, посмотри, что там?!

— Я не дурачусь, а тренируюсь, чтобы при посторонних не опозорить тебя фамильярностью! — Алан оперся о борт рядом с Эдвардом. — Что там, что там… Морская водичка там! — всмотрелся. — И голые покойнички по ней плывут… Интересно, откуда их столько?

Эдвард сумрачно кивнул:

— Где-то неподалеку битва была. И мы на нее опоздали…

— А, может, морское сражение, — предположил Алан.

— Вряд ли! Весь день нам попадались навстречу одни торгаши, боевых галер я не видел. Кто же тогда дрался?

— Не знаю. И по одежде не разобрать — все голые.

— Да-а! Своих победители похоронили, как положено, а чужих раздели и в море. Выловить одного, что ли? Глянем, обрезанный или нет, а?

— Да ну их! Противно… До Акры осталось немного. Приплывем, узнаем, — гэл не желал забивать голову раньше времени.

— Узнаем! Узнаем, где раки зимуют… А если Саладин снова захватил Акру? — Эдвард посмотрел Алану в глаза, — пристанем и прямо в руки к мамелюкам.

— Увидим, кто на берегу. Если что не так, развернемся и уйдем в море, — для гэла не существовало неразрешимых проблем.

— Много вы в темноте разглядите! — друзья обернулись на голос шкипер. — Нам еще с час ходу, тогда уж солнце совсем сядет. Ну, что? Ляжем в дрейф на ночь? Проболтаемся до зари в море, а со светом сунемся в гавань.

— Нет! — Эдвард принял иное решение, — окликнем издалека пристань. Коли все в порядке, ошвартуемся. А ежели неладно, так, может, подберем кого из наших с косы. Не всех же перебили…

— Всех, не всех, но много. Глядите, опять плывут! — моряк ткнул в море корявым смоленым пальцем. — Ладно, как хотите, попробуем пристать, — двинулся на корму к рулю.

Рыцарь повернулся к гэлу:

— Надевай броню, Ал, и мне помоги с доспехами.

В гавань нава вползла с последними отблесками заката. Все было тихо. Королевские галеры смутно вырисовывались у стенок порта. Не светились зарева пожарищ и дымом не пахло. Алан устроился на носу и вглядывался в шевелящиеся на причалах силуэты людей.

Внезапно он обернулся и крикнул на корму шкиперу:

— Давай, причаливай, там свои, — и сказал потише, обращаясь к Эдварду, — так загнули по-английски, никаким туркам не разогнуть.

Швартов с навы намотали на кнехт, и друзья сошли на причал.

— Что это вы в полных доспехах?! — иронически поинтересовался караульный на пристани. — Или нехристи приснились?

— Повежливей с благородным сэром! — Алан, как кошка, не терпел попадать впросак.

Эдвард остановил сквайра:

— Тихо, Ал! Слушай, приятель! — обратился он к часовому, успевшему надуться, — отчего в море полно трупов?

— Отчего? Оттого… сэр, — неохотно буркнул караульный. — Король Ричард пленных приказал перебить…

— Пленных? Зачем? А, восстали они, что ли? — догадался юноша.

Часовой покачал головой:

— Нет. Не восставали. Саладин не прислал деньги и припасы, что обещал по условиям перемирия, и отказался наказать Горного старца за ассасинов, что маркиза убили и на короля покушались. Ну, и того, ребята Меркадэ расстреляли пленных из луков, а трупы в море на галерах вывезли. Два дня изо всех сил работали, почти три тысячи турок извели…

— Работа?! — Эдвард от отвращения плюнул. — Безоружных-то расстреливать? Для палача такая работа! Пойдем отсюда, Ал!

Барон встретил вернувшихся из отпуска благодушно. Он развалился на низкой оттоманке, пояс на толстом животе ослаблен, рядом на столике стояли кубок и кувшин.

— А-а! Привет! У-у, какой воин! Да, сэр Эдвард, экипировался ты знатно, панцирь даже лучше, чем у меня. Ты, вроде, говорил, жиды подарили оружие-то? Не жадные жиды… А что, и такие бывают? Совсем неплохо таких в друзьях иметь. Я бы тоже не отказался! — глаза милорда Томаса изрядно косили, против обыкновения.

— Послезавтра выступаем на Аскалон[27]. Пока есть опасность удара оттуда, нет смысла штурмовать Иерусалим. — де Во шумно отхлебнул из кубка. — С утра приходи, дашь королю Ричарду вассальную клятву. Будешь у де Шаррона. Я хотел при себе оставить, да он упросил, чем-то ты ему приглянулся. Ну, ладно, идите спать, а то я устал, два дня не присевши…

Эдвард, уже повернувшийся к выходу, вдруг остановился и бесстрашно поглядел грозному барону в глаза:

— Устали от чего, милорд?! Не от расстрела ли пленных?

— Ах ты наглый щенок! — де Во побагровел. — Вся армия на мне, а он: "от расстрела". Пошел вон отсюда!

— Ну почему их перебили, милорд? Где же рыцарство?! — юноша напряженно ждал ответа.

— Почему, почему! Сказал бы я, по чему!.. С собой их тащить невозможно, здесь оставлять нельзя, много войск для охраны нужно, иначе Саладин освободит, отпустить нельзя и кормить нечем. Две тысячи семьсот сабель самим на себя обратить? Нет!!! Это — война, чистоплюй! Уйди от греха, пока я по-настоящему не разозлился, не то пожалеешь! С какой такой радости я сижу, пью, по-твоему?! Брысь!!!

Алан, лязгнув латной рукавицей по оплечью Эдварда, молча рванул его к выходу.

Дэн вышел следом, подпер спиной дверь:

— Воистину безмерна мудрость твоя, сэр рыцарь! Осмелюсь осведомиться, а куда бы ты пленных дел? Молчишь? Так зачем же людям кишки мотаешь? На будущее, не осуждай плохое, если не можешь предложить лучшего. Понял?! Разрешите идти, благородный сэр?

— Да-а, уел он тебя, однако! Пойдем-ка, я знаю, где на постое мои шотландцы, сэр Эдвард, — сказал на улице Алан, — ставлю серебряную марку против медного фартинга — у них тоже имеется лекарство, каким барон глушит совесть, и даже покрепче. Примем и мы немного, дабы забыть об этой грязи!

Эдвард шагал рядом с другом, размышляя о том, как одинаково барон и Тигран говорили: "Это — война!", и как по-разному ее воспринимали: один оправдывал во имя нее зверства и жестокость, а другой именно за них войну ненавидел.

— Ну почему путь славы и доблести лежит через мерзость?! — с отчаянием думал юноша. — Как избежать бесчестья и не стать таким, как де Во! Господи Боже, помоги мне понять этот страшный мир! Дай силы пережить бойню и не превратиться в безжалостного убийцу! — он вспомнил фон Штолльберга и застонал. — Ну и чем милорд Томас лучше немца? Такой же палач, только что с нежной совестью!

Глава четырнадцатая. Поход

За две недели похода армия прошла Назарет и двигалась болотистым берегом к Яффе. Флот с продовольствием, боевыми осадными машинами и женами знатных сеньоров следовал параллельно берегу, вечерами швартуясь недалеко от очередного лагеря, чтобы выгрузить припасы.

Дня не проходило без стычек. Мамелюкская конница находила удобные моменты для наскоков, засыпала христиан смертоносными стрелами и уносилась от расплаты. Потери каждого боя, вроде бы и незначительные по отдельности, постепенно складывались в удручающие цифры.

Король Ричард бесился от невозможности нанести врагу эффективный ответный удар. Но оставалось только терпеть. Как только из-за холмов с гиканьем вылетали сарацинские сотни, христиане останавливались, закрывались щитами и рогатками, ощетинивались копьями и ждали под стук смертоносного дождя из стрел, пока у нападающих не опустеют колчаны. В первый день марша несколько рыцарей и сквайров бросились преследовать отходящий мамелюкский разъезд, попали в засаду и через час их головы на кольях встретили авангард на дороге. Мусульмане мстили за резню в Акре. После этого случая Ричард категорически запретил контратаковать без приказа.

Одолевали лихорадка, понос от плохой воды и жара. Заболевших в армии уже стало больше, чем раненых. Говорили о моровой язве в селениях впереди по дороге.

Болезни миновали Эдварда и Алана — следуя мудрому совету Тиграна, каждый вечер они долго кипятили воду, и другой не пили. Мучила в броне жара, но что было делать, приходилось терпеть.

Двигались друзья в арьергарде под командой де Шаррона. Капитан постарался свести неизбежные потери к минимуму. При атаках отряд моментально строился в каре, загораживался толстыми дощатыми щитами — их везли на телегах, а лучшие лучники-англичане удерживали сарацин на предельной дистанции выстрела.

Как-то раз, выполняя приказ де Во, Шаррон отправил сэра Эдварда во главе десятка воинов на быстрых лошадях с поручением к виконту де Безьеру, командиру гарнизона в Акре. На обратном пути саксу предписывалось произвести разведку в тылу своей проходящей армии. Ричард всерьез опасался обходного маневра Саладина.

Уже на подъезде к Акре навстречу Эдварду попался, видимо, двигающийся на соединение с главными силами конный отряд рыцарей тамплиеров и тевтонцев с оруженосцами и слугами численностью до пятидесяти человек.

Сэр Эдвард скомандовал пропустить союзников и повернул оскальзывающегося по глине Персика на обочину. Когда голова кавалькады поравнялась с ним, в одном из передовых всадников юноша узнал барона фон Штолльберга. Тот надменно проследовал мимо, и не взглянув на Эдварда, но мордатый оруженосец, тоже небезызвестный саксу, везущий щит тевтонца с гербом, обернулся и крикнул:

— Du bist der Dummkerl, und bald wirst du deine jЭdischen Freunde begegnen! — и захохотал.

Эдвард понял только, что его обозвали дураком, и последнее немецкое слово, и то — неверно, как насмешку, как издевательское пожелание увидеться вновь, но когда мрачная колонна воинов-монахов проползла мимо, Алан перевел ему:

— Ну и личико! Посмотрел и оскоромился… А сказал он, что мы скоро встретимся с нашими еврейскими друзьями. Что-то мне это не нравится! Какую пакость готовит нам баронский ублюдок?!

Выяснить это сразу не имелось никакой возможности, приказ не допускал задержек в исполнении. В Акре гэл все-таки успел сбегать на пристань, но судов из Триполи не застал.

На обратном пути, почти догнав армию, маленький отряд Эдварда сшибся в рукопашной с немного превосходящей его по численности мусульманской конной разведгруппой и уничтожил ее. Глазастый Алан заметил врагов первым, люди Эдварда заняли скрытый рубеж для внезапной атаки, и сарацины успели дать лишь один беспорядочный залп из луков. Один воин Христа выпал из седла, и конь поволок мертвеца, застрявшего ногой в стремени, звеня по камням доспехами, но товарищи его копьями разметали и в несколько секунд дорубили сарацин, только двое или трое из них успели развернуть лошадей, желая унести ноги, но и здесь не всем повезло. Алан кошкой прыгнул с седла на спину мамелюка, нахлестывающего внезапно заупрямившегося коня, и скрутил врага железной хваткой.

Пленника вечером доставили к де Шаррону, а он, похвалив Эдварда и Алана, отослал языка в ставку к барону де Во.

На следующее утро, когда арьергард проходил уже опустевшим лагерем главных сил, сэр Эдвард узнал вчерашнего пленника в висевшем на дереве полуголом трупе со следами пыток. Сакса замутило от отвращения к себе. Выходило — он отдал человека на такую страшную смерть, что если б знал заранее, так лучше бы сам вчера убил без мучений.

Рядом неловко заперхал Алан, в сердцах тоскливо выразился:

— ……., сказал граф, и грязно выругался! И зачем я его взял?! Лучше бы с другими ускакал… Теперь вот только по красным шароварам и опознаешь. Эх, война, война…

— Вот и Алан туда же, в миротворцы, подался… — грустно подумал молодой сэр. — Да, надо бросать это грязное дело, кончу кампанию и в отставку! — услышал, как Алан бормочет:

— Рыцари… Сортиры выгребать, и то работа чище! — Гэл не понял, почему командир вдруг как-то странно, не то засмеялся, не то закашлял, как залаял.

Глава пятнадцатая. Месть фон Штолльберга

Вечером на тринадцатый день похода де Шаррон вызвал Эдварда к себе в шатер. Стемнело, в вонючих болотных испарениях слабо мерцали костры, чадный дым их мешался с туманом. Эдвард и Алан, оступаясь, в темноте доскакали по кочкам до центра лагеря и вошли в палатку, скудно освещенную сырым трескучим факелом.

Старый рыцарь, сидевший на поставленном на землю высоком рыцарском седле, звонко хлопнул комара на лысине и повернулся к вошедшим друзьям:

— А-а, явились? Закрывай быстрее вход, а то кусают, как звери… Слушай, смех и грех, сэр Эдвард, но тут тобой какая-то дамочка интересуется. Пришла в сумерках к рогаткам, часовые и остановили. Я приказал ее сюда доставить и тебя вызвал.

За полотняной стенкой зазвенела кольчуга. Вошедший доложил:

— Сэр капитан, задержанные здесь. Ввести их, сэр, что ли?

— Давай, вводи! — де Шаррон встал с седла.

Воин обернулся к входу и раздернул полотнище.

Вошла Ноэми. Откинув с лица вуаль, всмотрелась в багровом сумраке, бросилась на грудь молодому рыцарю и зарыдала. Просвет входа загородила мощная фигура. Эдвард узнал Шимона.

— Как ты сюда попала? Что стряслось, Ноэми? Почему ты здесь? — мысли путались в голове юноши, слова в предчувствии беды шли на язык беспорядочно.

Ноэми не отвечала. Тело ее судорожно сотрясалось.

Заговорил Шимон:

— Все погибли, сэр Эдвард!

— Кто это все?! — не понял тот.

Шимон печально потупил большую кудрявую голову:

— Наши в Триполи! И Иегуда, и Бенони с женой и сыном, и тетки, и вообще почти все. В тот самый день, как вы утром уплыли, к полудню у нашего дома собралась толпа. Ее привел толстомордый монах с грязными ногами. Я узнал его, это он светил факелом накануне, помните, мы встретили по дороге в порт черного рыцаря. Долго кричал перед воротами о крови христианских младенцев в маце, о распятии, разжигал толпу на погром. Городские не хотели трогать нас, Иегуда много делал добра людям, не смотрел, кто какой веры, помогая бедным, но в толпе дезертиров и мародеров из ваших собралось куда больше, чем местных, а поп соблазнял сокровищами в доме. Нагид Иегуда поднялся на стену, призвал к миру, его сначала вроде бы слушали, но монах снова заорал, и кто-то пращей кинул камень старику в лицо. Он зашатался и опрокинулся во двор, его без сознания отнесли в дом. При виде крови толпа заревела, ворота тут же сорвали с петель. Бенони собрал было вокруг себя наших мужчин, но погромщиков ворвалось слишком много, а сопротивление разъярило их еще больше. Его зарубили во дворе, остальные наши отступили порознь в дом. Меня сзади ударили по голове, не знаю, сколько лежал… Кое-как поднялся, увидел, что Ноэми в сад пробежала, за ней гнались. И я туда… Двоих заколол, они хотели ее… — в голосе его звучала мука.

Де Шаррон, стоя рядом, внимательно слушал, приоткрыв рот. Алан шепотом выругался и перекрестился.

— Я Ноэми подхватил, а она без чувств, перетащил через стену на заднюю улицу, унес, спрятал в кустах, и, как очнулась, держал, рот зажимал, чтобы не кричала. У нее, таки, наверное, в голове помутилось, все дядю и брата звала. Все добро растащили, унесли, кто сколько осилил, а дом подожгли. До ночи мы там просидели. Как она к вечеру в разум вернулась, поняла, что надо молчать, я прокрался во двор, там все сгорело, и в живых никого не осталось, только мертвые лежали.

— Ночью пробрались в порт. нава-то вас в Акру повезла, но моряки Иегуду знают, спрятали. И две девушки-служанки назавтра подошли. Кроме Ноэми и меня только они и остались живы, изнасиловали и бросили, как падаль…

— Убитых община похоронила. А как через два дня нава вернулась, мы поплыли в Бейрут к тамошним дальним родственникам. Ноэми совсем расхворалась, неделю лежала в жару, еле отходили, а как немного оправилась, сразу вас искать двинулись. Я говорил, чтобы пожила там в гетто, таки, я и сам вас найду, но разве она послушает… нава здесь, причалена недалеко в бухточке… Ну, вот! Отыскали мы вас, сэр, а дальше-то что? — Шимон всхлипнул.

Ноэми, немного притихшая было, снова отчаянно зарыдала.

Эдвард опустил голову, будто оглушенный. Он выслушал страшный рассказ, но разум отказывался поверить в реальность кошмара. Такие хорошие люди, такие добрые и участливые. Ужас безнадежности холодной рукой сдавил сердце юноши.

Он отодвинул Ноэми, и держа за плечи, поглядел в полные слез несчастные глаза:

— За что?! Чем вы согрешили?! В чем ваша вина?! За что?! — встряхнул так, что у нее стукнули зубы, и она на секунду перестала плакать.

— Ни за что! За то, что мы евреи! За то, что мы другие, не такие, как вы, христиане!!! — взгляд девушки на миг полыхнул огнем ненависти, но тут же смягчился. Она увидела, как мучительно исказилось от горя лицо Эдварда, и снова склонилась к нему на грудь.

Эдвард повернул голову к Алану:

— Ал! Утром плывем в Триполи! Я этим подонкам…

Рядом скептически хмыкнул де Шаррон.

Шимон помотал большой головой:

— Да тех, кто все устроил, в Триполи давно нет! Они здесь, у вас. Когда дом загорелся, мордастый монах рядом с нашими кустами грузил свою добычу на мулов… Я слышал, он велел отвезти все в прецепторию, и сказал, что поедет с господином в армию.

Алан опять выматерился в святых угодников:

— …! Понял теперь, сэр Эдвард, отчего мордастый развеселился, встретив нас под Акрой?! Понял, почему он обещал тебе скорую встречу с еврейскими друзьями?! Свидание на том свете! Фон Штолльберг отомстил нам, как обещал, а сам — в стороне! Ничего теперь не докажешь, и слушать никто не станет…

Эдвард застонал:

— Ну, почему, почему я не прикончил гадов сразу, на дороге?! Ведь в руках были… Все остались бы живы… — сознание непоправимости случившегося и своей невольной вины терзало сакса, руки сами до боли сжимались в кулаки, и щемило сердце. Тевтонец страшно отплатил за оскорбление, ударил в самое больное место.

— Они-то может быть, и остались живы, а ты, сэр Эдвард, точно кормил бы ворон на виселице, — вмешался в разговор де Шаррон, знакомый в общих чертах с обстоятельствами дела. — За убийство комтура ордена, да хоть бы и трижды виновного в грабеже схизматика, тебя бы не помиловали.

— Я убью эту немецкую сволочь! Вызову на поединок и прикончу! — не слушая капитана, юноша поднял кулак вверх. — Он поклялся отомстить?! Он отомстил?! А теперь я клянусь не знать покоя, пока живы убийцы, пока отравляют дыханием Божий мир! Я буду их преследовать, пока не уничтожу, а если погибну, пусть отомстит мой призрак!

Де Шаррон мрачно усмехнулся:

— Ну о-очень выразительно! Вот только поединки в крестовом походе запрещены под страхом смертной казни. Жизнь сейчас можно отдать одному лишь Господу Богу… — старый рыцарь оглядел присутствующих. — А вообще, в чем провинились наши немецкие друзья? Подумаешь, к вящей славе Господней отправили в ад нескольких нехристей-жидов, ростовщиков, сосавших кровь верующих! Подумаешь, сожгли их жилище! Да за такие благочестивые деяния им еще и все грехи отпустят.

Капитан придвинулся к саксу вплотную и понизил голос:

— Я тебе советую, сэр Эдвард! Наплюй пока на это дело… Представится потом случай — сочтешься с немцем…

Ноэми, горящими глазами исподлобья смотревшая на де Шаррона, на секунду оторвалась от груди Эдварда и хлестко влепила капитану пощечину.

Ветеран покачал лысой головой и потер обиженную часть лица:

— Зря, дочка, зря… Я ведь только предсказал, что скажут об этой истории другие… Мне-то тебя как раз очень жаль… Ну, вторую щеку, с вашего позволения, я, хоть и христианин, подставлять не буду. А как рыцарь я обязан молча сносить любые настроения прекрасной дамы…

— Что же делать, ваша милость? Нельзя же дожидаться, пока и всем нам "со святыми упокой" исполнят, — Алана, как обычно, интересовала практическая сторона дела. — Коли ничего нельзя добиться правдой, я, пожалуй, сам как-нибудь темной ночкой выпущу кишки у немца подышать свежим воздухом.

— И потом проветришься на веревке, упрямый ты гэльский баран! — де Шаррон рассердился. — Надо идти жаловаться королю Ричарду. Он один может пойти супротив монахов. Ему тоже осточертела их жадность и надменность. Даже если не станет требовать наказания для немца, так, может, хоть неудовольствие гроссмейстеру выкажет, глядишь, эта орденская сволочь поостережется вас затрагивать. А война кончится — рассчитаешься! Ну, что для тебя важнее, прикончить немца или самому выжить?

— Сэр! Разрешите, мы проводим этих несчастных на корабль, и сходим к милорду де Во? Авось поможет мне попасть к королю. — Эдварду вдруг захотелось поскорее уйти из шатра доброго циника де Шаррона. Голая истина обычно непривлекательна для чистых сердец.

— Иди, парень! Вдруг повезет, застанешь короля в добром настроении, — капитан подтолкнул Эдварда к выходу. — К заре должен сюда вернуться, иначе — дезертир! Ну, отправляйтесь…

Эдвард вел Ноэми под руку сквозь ночной туман, она прижималась к юноше и судорожно всхлипывала. В двух шагах впереди Шимон гудел вполголоса Алану. Видно было, как кивал в ответ, мрачно понурив голову, шотландец. Шум прибоя приблизился, из мрака одна за другой выбегали маленькие волны и, лизнув берег, откатывались.

— Вот она! — пробасил иудей.

Черным пятном на сером фоне тумана тихо покачивалась нава, зачаленная за большой камень. Доска-сходня краем зарылась в мокрую гальку. С борта на берег соскочил шкипер, подошел, вглядываясь в темноте:

— Ну, что, отыскали? — увидел, что, да, нашли, и обратился к британцам, к старым знакомым, — горе-то какое! Знали бы мы, когда отплывали с вами… Эх, что говорить! — оборвал он сам себя. — Позвольте, госпожа Ноэми, помогу вам по трапу взойти.

В тесной каюте Эдвард уложил обессилившую от горя девушку в узкую койку, посидел рядом несколько минут, пытаясь найти хоть какое-то утешение. Но он и сам понимал, что слова бессильны перед таким несчастьем. Наконец, встал, коснулся сухими губами горячего, влажного виска Ноэми:

— Пойдем-ка мы с Алом к королю… Ты пока полежи, ладно?

Она слабо кивнула.

По дороге в главный лагерь, автоматически прыгая вслед за Аланом с кочки на кочку, юноша горестно думал:

— Ведь это христиане причинили ей столько зла! А она с любовью, с доверием, ко мне, такому же, как они… Какая же у нее справедливая душа? Неужели же ей, некрещеной, гореть в геенне, такой чистой, доброй?!

Алан обернулся к другу, будто прочитал его мысли:

— Шаррон сказал, что за это зверство убийцам все грехи простятся? Нет уж! Такие должны дохнуть без покаяния, и прямиком в ад, или Господь не джентльмен!

У шатра барона, как всегда, обретался бессонный Дэн, и гостей не пустил, ссылаясь на то, что хозяин только прилег:

— Завтра, завтра придете, сэр Эдвард. Должен же милорд хоть иногда отдыхать… — и зашипел на пытающегося возразить Алана, — тише, не бери на горло, рыжий! Сказано тебе, завтра!

Из-за полотна раздался бас де Во:

— Кто там, Дэн?

— Ну, вот, разбудили… — Дэн скорчил страшную рожу. — Это Эдвард Винг со своим скоттом. Прошу прощения, сэр-р Эдвард Винг, милорд!

— Впусти их, Дэнни. Я так устал, что и сон нейдет.

— Входите уж, банные листы… — верный страж неохотно откинул полу палатки. — Да побыстрее, кровососов напустите!

При тусклом свете жирника, коптящего на барабане, барон встретил посетителей, приподнявшись на локте на походном ложе:

— Что там у вас стряслось?!

Выслушал сбивчивый рассказ о трагедии в Триполи, откинул меховое одеяло, уселся на койке, подумал, потер босые пятки одну о другую и недовольно крякнул:

— Да-а! Это у тебя какой-то талант, сэр Эдвард, вляпываться в истории… То ты своих убиваешь, то у тебя каких-то своих убивают…

— Какой, ты говоришь, жид? Элиазид? Из Триполи? Да! Помню… Банкир… Он и нам, помнится, ссужал. Ладно, пойдем к его величеству, он, один черт, не к ночи будь нечистый помянут, не спит из-за лихорадки. Эй, Дэн, тащи сапоги!

Тот показал украдкой кулак похитителям милорда:

— Совсем сырые, ваша милость!

Барон только махнул рукой.

В королевском шелковом шатре бодрствовали два рыцаря-адъютанта, дежурили всю ночь. Король на походной раскладушке, против ожидания, забылся в дремоте. Лоб его блестел обильной испариной.

Эдвард невольно вспомнил Тиграна:

— Вот кого пригласить лечить Ричарда от лихорадки…

— Ничего не попишешь, утром расскажу ему!.. — прошептал барон и развернул друзей к выходу, но король внезапно открыл глаза.

— Это ты, Томас?

— Да, ваше величество. Прошу прощения, но эти молодцы принесли пикантные новости… Сэр Эдвард, повтори-ка свою историю.

— И из-за какого-то жидовья вы решились будить своего больного монарха?! — Ричард, рассеянно выслушав рассказ, покрутил встрепанной соломенной головой. — Ну, вы и нахалы…

— Все не так просто, государь! Эти жиды не какие-то! Мы брали у этих в долг, и брали много, — вмешался барон.

— Благополучно узнал бы и утром об этой приятной неожиданности… Убили, говоришь? Вот и прекрасно! Теперь можно и долг не отдавать! Раз возвращать некому, то и не надо, правда ведь?

— Э-э, что-что, а наследнички всегда найдутся. Но можно и не отдавать. Только надо решить, что выгодней, не отдать совсем, но не получать от них более займов, или признать долг и тут же попросить взаймы еще. Коли возьмем Иерусалим, деньги у нас будут. А ну, как нет?! Если война затянется? — барон рассеянно посмотрел на стоящих молча друзей. — Вы свободны, ребята, идите!

— А как же убийцы, ваше величество?! — Эдвард был потрясен. Никого не интересовало горе людей, их боль и слезы.

— Какие тебе сейчас убийцы? Не буду я из-за пархатых с долгополыми ссориться! — капризным голосом буркнул Ричард. — И так уж войск не хватает, а если еще орденские уйдут?.. С кем мне тогда прикажешь воевать?!

— Тогда, тогда… — задохнулся Эдвард. — Я сам с ними разберусь, государь! Они здесь, в армии…

Барон встал между королем и Эдвардом во весь немалый рост:

— Только попробуй! Шпоры на шею повешу, и вон из рыцарей! Если каждый сам разбираться начнет с кем в голову взбредет, дисциплине конец, и армии конец. Претензии-то к кому, коли ты его прикончишь? Об этом подумал? А?! К твоему королю! Вернешь с вами Гроб Господень, как же! После войны своди счеты, как хочешь, а сейчас — молчи! Подумаешь, жидов малость потрясли! Ничего, еще наживут. Они, как овцы, только быстрее обрастают после стрижки. Давай, проваливай, пока короля вконец не разгневал!

Сакс хотел что-то еще сказать, но Алан развернул командира к выходу из шатра. Снаружи Эдвард уткнулся лбом в столб коновязи и закашлялся злыми слезами.

— Здесь посторонним рыдать не положено! Проходите! — часовой — гвардеец отряда Меркадэ уставился на друзей подозрительно.

Эдвард безнадежно махнул рукой, и они уныло поплелись к биваку де Шаррона.

— Мы — рыцари… Тьфу! — плюнул через плечо Алан.

Глава шестнадцатая. Королевский реванш на болоте. Следующий день обещал быть особенно мучительным для христианской армии. Болотистая низменность у Арзуфа, где терялись, не достигая моря, воды Мертвой реки, покрытая липкой грязью после недавних ливней, почти сковала войска, лишив их подвижности

Авангард крестоносцев пока не достиг сухой земли, главные силы месили соленую жижу в центре болота, а арьергард еще и не строился на марш. Обычно не отстававший далеко от главных сил отряд де Шаррона что-то долго дожидался нынешним утром команды на движение. Давно стихли вдалеке ржание лошадей, жуткий рев голодных верблюдов и невыносимый скрип несмазанных телег удаляющегося основного ядра армии, а старый капитан все не появлялся из палатки. Он совещался с прибывшим ранним утром от короля Ричарда герцогом Бургундским, по приказу которого только что отослал к королю триста пеших ратников из своего подчинения, и, как будто, пока никуда не торопился. Все это тем более поражало, что еще вчера разведчики патруля Жана д'Авэна принесли сведения о концентрации больших сил конницы мамелюков в лесах параллельного берегу горного хребта. Зная излюбленную тактику сарацин, можно было ожидать скорого удара по ослабленному и лишенному поддержки арьергарду.

Сэр Эдвард и его верный сквайр вряд ли замечали все сегодняшние странности. Они сидели в тени чахлой маклюры рядом с коновязью, изредка обмениваясь короткими фразами. Перекипев ночью, выплеснули гнев в словах, и больше не желали бесполезно сотрясать воздух. С большим трудом Эдвард убедил, почти заставил Ноэми пообещать вернуться к родным в Бейрут и там дожидаться его возвращения после завершения кампании. Она никак не могла взять в толк, отчего они вновь должны расстаться с Эдвардом, ведь после ночного свидания с королем сакс открыто заговорил об отвращении к войне, о равнодушии к рыцарским доблестям. Ноэми звала возлюбленного уехать в милую Испанию, в Гранаду, но покинуть армию в походе значило лишиться наверняка золотых шпор и пояса, а сакс понимал, что отомстить подлому немцу ему удастся только будучи с ним на равных. Ноэми трепетала при одной мысли потерять ко всем родным еще и его, и Эдвард не хотел тревожить ее твердо решенным им самим мщением. Перед рассветом, добившись от нее неохотного обещания отчалить до вечера, Эдвард и Алан вернулись в лагерь. Не выспавшиеся и злые, они, если и открывали сейчас рот, то разве только для очередного проклятья.

Солнце подползало к зениту, когда начальство, наконец, соизволило выйти из шатра. Де Шаррон долго вглядывался из-под ладони в вершины дальних холмов, затем обернулся к могучему герцогу и показал на пыльную дымку над ними. Это мамелюки заходили во фланг арьергарду, ближайшей перспективой для него стало окружение. Но бургундец только захохотал при виде желтоватого неба над лесом, будто узрел нечто приятное, капитан тоже улыбнулся и скомандовал трубить построение на марш, денщики спешно складывали его шатер, последний в лагере.

Эдвард и Алан заняли места в строю в голове арьергарда и отряд в четыреста пеших ратников и две с половиной сотни конных рыцарей и сквайров медленно пополз по дороге через болото догонять главные силы.

Мамелюки появились через час, когда воины де Шаррона далеко углубились в соленые топи. Конный отряд не менее чем в тысячу сабель атаковал христиан с тыла, заставив остановиться и спешно перестроиться в каре. Стрелы с треском расщепляли деревянные щиты, которыми загородили лошадей, мерзко чавкали, влетая в болотную жижу. Отряд огрызался и, не меняя строя, по щиколотку, а то и чуть не по колено в грязи, пытался в короткие промежутки между вражескими атаками двигаться на соединение с армией, но дело почти не шло.

Де Шаррон приказал построиться в боевой порядок двум сотням конников. Через пару минут они атаковали в направлении главных сил, ударом "свиньи" прорвали заслон и ушли за подмогой. Кольцо тут же снова сомкнулось. Эдвард и Алан остались с де Шарроном.

Врагов подтягивалось все больше, дорогу впереди вскоре окончательно перерезали, и каре остановилось. Сарацины посотенно, как на маневрах, выезжали на дистанцию выстрела, засыпали ослабленный отряд стрелами, и уступали место новой сотне, а сами отходили в тыл пополнять колчаны. Христиане несли чувствительные потери, уже многие получили ранения, число бойцов неуклонно сокращалось, а передышки не предвиделось. Оставалось только драться до последнего в надежде на выручку, а затем умереть с честью.

Эдвард держался со всеми оставшимися конниками внутри каре, переживая от невозможности сразиться врукопашную. Один за другим падали товарищи, а он не в силах был им помочь. Но сакс все же был несправедлив к себе — лучший стрелок в отряде, метко сбивший с коней нескольких неосторожно приблизившихся врагов, он держал сарацинских лучников в отдалении, на дистанции предельного выстрела.

Де Шаррон будто не замечал нарастающей опасности. Два его опытных сквайра внимательно следили за противником и поднимали щиты, заслоняя рыцаря, едва заметив, что турецкие стрелы опять взвились в воздух. Довольная ухмылка не сходила с морщинистого лица мессира, объезжая изнутри строй, он уверял воинов, что помощь близка.

Герцог Бургундский под прикрытием каре собрал оставшихся полсотни конных рыцарей и сквайров в кулак и внезапно контратаковал очередную сотню, неосторожно подошедшую для обстрела слишком близко. Мамелюки опоздали с подмогой и отброшенная и прижатая к зарослям, почти вся она была вырублена в бешеной рукопашной. Но и своих из этой вылазки вернулось чуть больше половины, все без изломанных в схватке рыцарских копий.

И сакс, и гэл пока оставались невредимы, в основном, благодаря доспехам. Не раз, слыша звон кривой сабли о панцирь, отразив мечом бешеный наскок врага, мысленно добрым словом поминали они покойного Иегуду.

Израненный отряд растаял почти вдвое, и враги удвоили усилия. У христианских лучников стрелы были на исходе, а прилетающие тонули в соленой грязи, собирать их не получалось, и сарацины, увидев безнаказанность своих передовых застрельщиков, начали сжимать кольцо.

Наконец, начались прямые атаки. Раз за разом конные лавы медленно из-за болотистой почвы накатывались на ощетинившийся копьями строй ратников. Но попытки сломать этот железный частокол были пока тщетны. Волны нападавших разбивались о хладнокровное мужество защищавшихся. Место сраженных воинов заступали товарищи, смыкали строй, нескольких прорвавшихся внутрь каре лихих наездников мгновенно изрубили рыцари герцога Бургундского.

Вдалеке на бугре расположилась большая группа роскошно одетых мусульманских вельмож под развесистым бунчуком. Это сам Саладин со свитой с безопасного расстояния наблюдал за боем. Исход сражения был важен для султана.

Квадрат христиан все уменьшался, в строю оставалось десятков шесть измотанных ратников и около двадцати рыцарей и оруженосцев. Внутри каре под размочаленными щитами жались неспособные биться тяжелораненые. Упал с лошади, ужаленный стрелой в лицо сквозь прорезь шлема, славный рыцарь Жан д'Авэн и сразу наполовину погрузился в болотную жижу. Увидев гибель старого друга, де Шаррон перестал улыбаться. Он махнул денщику, тот высек огонь на телеге с пожитками капитана и поджег шатер, уложенный вместе с зелеными ветками. В знойное желтоватое небо поднялся столб густого черного дыма, посылая весть королю о погибающем отряде де Шаррона.

Не слишком ли поздно? Увидев сигнал, враги, несомненно поняли его значение, и натиск стал поистине бешеным. Уничтожить здесь всех и уйти, пока главные силы христиан не прорвали заслон, вот цель, к которой стремились мусульмане. Самоубийственным ударом двух отборных сотен каре, наконец, было опрокинуто. Началась отчаянная рукопашная. Пали, защищая командира, сквайры де Шаррона.

Эдварда ранили в правую руку. Узкий арабский клинок проник под пластину наруча и глубоко рассек мышцы у локтя. Пальцы перестали слушаться, кровь хлынула ручьем, меч выпал. Несколько сабельных ударов юноша принял на щит, наконец, уцелевшие сарацины не выдержали и отхлынули. Пережившие схватку ратники стянулись к кучке конных рыцарей и готовились подороже продать жизнь. В двухстах ярдах свежие сотни мамелюков строились для последней атаки.

Эдвард оглядел окровавленную кисть — дело было плохо.

Алан подскакал к другу:

— Эд, как ты?!

— Нормально! Найди мой меч! Там, у тележного колеса… — сакс отбросил изрубленный вконец щит.

— Давай перевяжу! Вон кровищи-то сколько! — Алан спрыгнул с коня, отыскал в жиже клинок, вытер о штаны и подал другу.

— Нет, Ал! Не успеешь даже и наруч снять! Сейчас снова ударят, а умирать все равно, с одной рукой, с двумя ли. А выживу, так Тигран вылечит. — Эдвард вскинул меч левой рукой. — Быстро в седло! Атакуют! Прикрой Шаррона! Это — приказ! Я сам справлюсь!

Турецкие сотни хлынули ревущей лавой, но, проскакав не более половины расстояния до остатков разбитого каре, вдруг резко осадили коней.

Из зарослей по берегу моря, ярдах в двухстах от осажденных, металлическим потоком изливался большой отряд рыцарей в орденских плащах с разноцветными крестами, угрожая неминуемым ударом во фланг атакующим. Ряды мусульман сломались, задние теснили передних, разносились нестройные крики, но команды запоздали. Знаменитая "свинья" тамплиеров, ощетиненная длинными рыцарскими копьями, с треском врезалась в гущу воинов пророка.

Король Ричард не упустил шанс навязать султану невыгодный тому затяжной бой. Десантировав с галер крупные силы конницы в тыл противника, увлеченного стратегически бесполезным разгромом маленького упрямого арьергарда, крестоносцы решительно повернули ход сражения в свою пользу.

Теперь мамелюки думали не о победе, а о том, как уйти от поражения. Сорвалась с места и бешеным галопом пошла к лесу ставка султана. Сарацинские сотни, клубясь, как дым, стали втягиваться за ней в узкий проход, ведущий к горам, но и там вдруг что-то застопорилось, издалека заревели букцины христиан, атаковавших пути отхода. Мусульмане попали в ловушку.

Алан радостно завопил, потрясая клеймором. Сакс облегченно вздохнул, ощущая непреодолимую слабость во всем теле.

Запел рог возле де Шаррона. Вынесся вперед герцог Бургундский, весь в грязи, призывно размахивая окровавленным мечом, за ним в атаку поскакали все, кому позволяли силы. Возле телег, где чадили остатки шатра, остались лишь раненые.

Эдвард пришпорил Персика, но через несколько ярдов понял, что сейчас выпадет из седла и остановился. Гэл оглянулся и было придержал коня, но рыцарь махнул рукой, и тот ускакал за капитаном. Сакс спешился, привалился к вздымавшемуся от дыхания грязно-желтому боку мерина, и попытался побороть подступающую дурноту. Не хватало воздуха, едкий запах конского пота наполнил тяжелый колпак, крестообразная прорезь, казалось, сузилась до ширины волоса.

— Не хватает ко всему только наблевать в шлем… — подумал Эдвард, и неловко, левой рукой, держа ею же уздечку, потащил его с головы. Упрямый горшок застрял на ушах, не желая сниматься, сакс долго дергал его, глядя в темноту, наконец, стянул.

Желтый свет солнца, хлынувший в лицо, ослепил его, он на мгновение зажмурился, а когда поднял веки, что-то звонко щелкнуло по краю поднятого на лоб шлема и кольнуло юношу в правый глаз. Эдвард невольно вскрикнул, согнулся и закрыл лицо ладонью, резкая боль не проходила. Горшок упал в грязь. Сакс отнял руку, что-то слизисто блестело на латной перчатке, на ремне уздечки. Почти теряя сознание, Эдвард опустился на колени, цепляясь за стремя, чтобы не упасть.

Приближающийся топот заставил рыцаря повернуть голову. Уже смутно воспринимая действительность, он различил уцелевшим глазом стремительно надвигающегося громадного вороного коня. В летящих из-под копыт брызгах дрожала маленькая радуга. Седока скрывал знакомый щит с горой, птицей и белой полосой.

— Сейчас он будет меня убивать… — проползла равнодушная мысль. Эдвард горько усмехнулся. — Ему не потребуется много сил…

Странно медленно пронесся над головой блестящий наконечник и вонзился Персику в бок. Конь закричал страшно, как раненая женщина, и рванулся в сторону, волоча за собой повисшего на стремени хозяина. Рука сорвалась, Эдвард рухнул лицом в жижу и ощутил тяжкий удар в спину, смявший миланский панцирь, как пергамент.

— Копытом… — успел понять сакс. Персик выдернул его из грязи за уздечку, перевернув навзничь, и упал рядом мертвым.

Медленно повернулся над Эдвардом лиловый бархат небосклона, расшитый звездами, и все пропало в темноте беспамятства.