Ветра в зените

28

Горы подпирали его спину. Он не видел их, но знал, что они находятся на своих местах, что никуда не исчезли, что не сдвинулись. В характере гор – постоянство. Под обрывом, заполненным буйной зеленью, лежал океан. Сегодня океан был тих, и прибой шуршал слабее обычного. Достаточно одного лишь обоняния, чтобы увериться, что океан также находится на своём обычном месте: лёгкий освежающий бриз приносил к гребню обрыва солёный морской дух. И запахи зелени были вплетены в нити бриза, и запахи цветов, и запахи земли. А над Землёй и над головой мастера куполом простёрлось Небо: чаша драгоценнейшей лазури.

Как-то раз ученик рассказал ему историю, услышанную где-то во внешнем мире. В истории этой не самый слабый из чужих богов попытался осушить поднесённый врагами рог. За три могучих глотка бог сумел уменьшить содержимое рога лишь на ладонь и три пальца. Не диво: ведь на самом деле он, обманутый врагами, пытался осушить море.

Но с чашей, в которую налита синь небес, даже такого итога не достиг бы бог. Ведь из чаши неба можно черпать бесконечно.

Вздохнув, мастер открыл глаза. Воочию узрел он зелень деревьев и трав, синеву зенита, смешавший и отразивший зелень с синевой слиток океана. Встав, мастер поклонился трижды: один раз небу, один раз земле, один раз себе. Постоял, изгоняя из души и тела остатки суетности.

И без спешки взялся за обручение земли и неба.

На середине обручения мастер ощутил, что одиночество его нарушено, но не обратил на это внимания. Для настоящего мастера прервать обручение немыслимо, и потому никакие внешние причины также не способны сделать это. Рисунок, выплетаемый триединством мысли, духа и тела, будет незыблем, пока стоят горы. Рисунок этот будет переменчив в своём постоянстве, пока шумит прибой, будет неисчерпаем и неостановим до тех пор, пока небо простирает свои ладони над миром. Как любое истинное деяние, обручение земли и неба начинается во времени, но творится в вечности. …однако, пока смертный жив, он не может нырнуть в вечность полностью. Закончился в свой черёд большой канон. Замирая и выравнивая чуть сбившееся дыхание, он услышал:

– Почтительно приветствую мастера Кэндзабуро.

Голос, произнёсший это, раздался сбоку. Такой переменчивый, но всё равно неизменно узнаваемый голос.

Не поспешно и не медлительно, а в полном согласии с принципом чжун, иначе "золотой середины", Мастер обернулся к Эмо: лицом, телом, духом. Вгляделся, оставляя в стороне видимость, но прозревая суть.

И удивился (чего с ним давно уже не бывало).

– Зачем ты пришёл?

– Сообщить последние новости, мастер.

– Следует понимать, что последней из последних новостей являешься ты сам.

– Об этом вам судить, мастер.

Одна из самых явных перемен. Раньше Эмо с неизменной почтительностью именовал Кэн-д-забуро учителем. Что ж, проверим…

Вскинув руку с раскрытой ладонью и сопроводив жест кинетическим импульсом, Кэндза-буро ударил. В кинезисе он уступал женщине, носящей варварскую фамилию Недеева, но всё же его силы, помноженной на умение, хватало, чтобы дробить в щебёнку валуны и расшвыривать учеников, как шкодливых котят. Здесь была важна не столько сила удара, сколько его резкость. Та, которой мастер рукопашного боя должен добиваться в первую очередь. И которая всегда становится для противника неожиданной, даже если удар нанесён открыто.

Мастер Кэндзабуро бил в полную силу, но Эмо не покачнулся. Его сенс поглотил кинетический импульс без остатка. И легко… слишком легко!

Даже Недеевой не давалась такая лёгкость. …и тишина в ответ.

– Ты не возвращаешь удара?

– Вы не враг мне, мастер.

– Вот как.

Оба помолчали, прислушиваясь к ветру.

– Так вы хотите услышать новости, мастер?

– Говори.

– Собранная Этическим Надзором комиссия огласила принятое решение. Группа распущена. Её членам под страхом штрафов запрещены личные встречи и общение через Сеть. Большинство старших птенцов Анжи отправилось в Пояс на заранее приготовленную базу. Младшие частью отправлены к родителям, частью в приюты.

– А сама она?

– Анжи давно хотела научиться путешествовать по слоям реальности так, как Светлана Малин, не используя саркофаг. Сейчас она упорно практикуется в этом искусстве, переложив заботы о своём теле на не посвящённых в её тайны медиков госпиталя в Гесирре. Мне же она оказала большую честь: я – один из пяти правопреемников всех файлов войда Группы.

– Вот как, – вымолвил Кэндзабуро, прищурившись. – И что же ты намерен делать с этими файлами, Эмо?

– Я создам материальную базу и соберу саркофаги, – ответ был дан сразу, без раздумий, – для начала хотя бы штуки три. Кое-какие средства у меня есть, а если не хватит, заработаю. Потом наберу свою собственную группу. У меня уже есть на примете пара малышей, вполне способных многому научиться…

– И чему ты их будешь учить?

– Всему, – ответил Эмо. И уточнил, – Всему, что они захотят узнать.

– Вот как, – повторил мастер. – А что потом?

– Не знаю.

Выдержав паузу, Эмо добавил:

– Нет смысла составлять планы на столь отдалённые сроки. Время покажет.

– Ты кое о чём забыл.

– Мастер?

– Ты кое о чём забыл, – повторил с нажимом Кэндзабуро, – ученик.

Эмо поклонился.

– Я внимаю, мастер.

Кэндзабуро потянулся к небу и земле, выполняя ритуал обручения в точности так, как некогда заповедал ему учитель, носивший прозвище Тэцубо и умерший безымянным. Кэндзабуро вплёл себя в вечный круговорот сил, более старых, чем любой человек, но порой подчиняющихся человеческой воле. Он отринул сомнения, отринул страсти, полностью отринул себя – чтобы обрести себя в полной мере, так, как иным способом просто невозможно. И, сделав всё это по древним канонам, не затронутым анкавером, Кэндзабуро обратился к Эмо. Долг учителя на время развёл их, и сейчас, в сердцевине обручения, Кэндзабуро стал истинным врагом Эмо. …солоно во рту. Особенная соль, с привкусом металла. Кровь.

Его кровь.

Встать трудно, но необходимо. Значит, он встанет. Духи гор, как же тяжело! Надо… тяжело… надо… надо! А и крепко же меня приложил этот, бывший…

Чужая сила, ставшая мягкой почти до ласки, подхватила Кэндзабуро. Выпрямила. Не позволила закачаться. Чужая сила заполнила тело – и мастер ощутил, что она несёт с собой силу истинного исцеления. Несёт прохладную щекотку пополам с расслабляющим теплом, лёгкость, свежесть и щедрую поддержку. Кэндзабуро очень точно умел определять меру собственных сил. Так вот, истощившиеся почти полностью, его силы прибывали с быстротой сверхъестественной. Каким-то образом мастер знал: даже открытые раны под этим приливом затянулись бы за считанные секунды, не оставив шрамов.

Волшебство!

– Вы ошибаетесь, учитель, – переменчивый, но всё равно неизменно узнаваемый голос. – В этом очень мало волшебства. В большей мере это – искусство, знание и опыт. Семь лет постигал я пути исцеления в быстром времени, но до сих пор стою в двух ступенях от совершенства.

Даже то, что Эмо вновь назвал его учителем, не заслонило иного.

– Семь лет?

– Да. Семь лет. А по времени этого мира – полтора месяца. Учитель, вы ведь никогда не ложились в саркофаг странников. Вы вообще не интересовались делами Группы.

– Всё когда-нибудь заканчивается… мастер, – сказал Кэндзабуро, вслушиваясь в себя и не находя ни боли, ни слабости. – Вы выдержали последнее испытание, Мацумаэ Эмо. Я больше не вправе учить вас.

Новоиспечённый мастер мягко упал на колени, опустил ладони на землю, прижался лбом к ладоням и замер в этой позе.

– Учитель, молю о милости!

– Встаньте! Не должно вам унижаться перед кем бы то ни было!

– Учитель, я дрался нечестно. Простите недостойного!

– Встань.

Эмо разогнул спину и посмотрел на Кэндзабуро прямо. С колен, однако, не встал.

– Когда обручаются земля и небо, честность либо нечестность не значат ничего. Только победа имеет значение. Ты победил.

– Победа, добытая обманом, лишена цельности. Правда стоит выше силы. Одолевший врага уклонением от правды – проиграл, даже если сто тысяч языков воспоют его победу.

Улыбка. Лёгкая, тающая, заметная лишь самому внимательному взгляду.

Например, тренированному взгляду Эмо.

– Это верно, но ты забыл, что в поединке мастеров правда сама становится силой. Побеждает не тот, кто сильнее, и не тот, кто хитрее, а тот, кому благоволят небо и земля. Если ты и обманул меня, то потому лишь, что я отклонился от чистого Пути и стал уязвим для обмана.

Привычную невозмутимость Эмо рассекла ответная улыбка.

– Благодарю за урок, учитель! – сказал он, вскакивая на ноги и кланяясь со всей возможной почтительностью. А Кэндзабуро ещё раз мысленно повторил сказанное…

– Это мне следует благодарить вас за урок, мастер, – сказал он, зеркально повторив поклон. Выпрямился. – Позволь задать один вопрос…

– Учитель?

– В твоей ещё не набранной группе найдётся для меня вакансия?

Улыбка Эмо вспыхнула, озаряя чистой радостью всё лицо без остатка. Даже его глаза заискрились так, что Кэндзабуро замер, очарованный. Никогда раньше он не видел, чтобы Эмо был чему-то обрадован настолько. Собственно, раньше тот вообще никогда не выказывал радости.

– Конечно найдётся, учитель! Не сомневайтесь!