Великий и Ужасный

Глава 2 Мертвый учитель

Пока работал — ни о чем не думал. Когда закончил и глянул на предплечье и запястье юноши, которого эти матерые вояки звали княжичем — едва не выматерился. Это было даже не смешно! Парень просто умрет татуированным — вот и весь смысл моих действий. Мало того, что я черти где, черти с кем и черти когда, так еще и такой хренью занимаюсь! Сюрреализм…

Я отложил стило и потер виски — и тут же отдернул руки от головы. Зараза! Вот это привело меня в себя: сколько же времени я был в отключке, если на башке отросли космы до плеч? Несколько месяцев? Что вообще тут происходит? Что со мной случилось?

— Поликарпыч, глянь на руку нашего пацана… — хрипло проговорил Козинец.

Конечно, я тоже глянул. Мои творения одно за другим начали мерцать золотистым, мягким светом. Сначала — равносторонний красный крест, потом — змея, которая сцеживает яд в чашу, ну, и жезл Асклепия — тоже. Последним мигнул зелененький четырехлистынй клевер. Чушь? А что мне было делать? Они хотели от меня лечебную татуировку для неизвестно чем больного человека, я и налупил всего, что вспомнил про медицину! Красный крест — это понятно. Потом — значок, который я тысячу раз видал на аптеках. Ну, и самый древний символ медицины — тоже! А клеверок — на удачу. Куда в лечении без удачи-то?

В голове резко закружилось, и я как стоял, так и сел на задницу.

— Что-то мне хреново, мужики, — сказал я.

— Силы свои ему передал! — со знающим видом покивал Талалихин. — Тут кому угодно хреново станет. Правильный ты дядька, Бабай. Хоть и из урук-хая! Что дальше делаем, ротмистр?

Молодой офицер думал недолго:

— Вызывай птичку, забираем княжича в поместье. Теперь нам остается только молиться.

И, грохая подошвами бронированных ботинок, они заторопились наружу. Козинец с Грищенкой ухватили носилки и понесли, ступая осторожно и плавно — настолько, насколько это было вообще возможно.

— Бывай, Бабай, — махнул мне рукой ротмистр. — Что увидимся — это точно, но в каких обстоятельствах — еще большой вопрос. За бардак не обессудь — это не мы, это до нас было. Мне, конечно, тоньше лезвия, но Резчика похоронить бы надо как полагается…

И ушел. В комнате сразу стало много места, оказалось — это довольно большое помещение, квадратов на сорок, не меньше.

Я так и сидел на заднице на полу в совершенно одуревшем состоянии. Спасало одно: на проиосходящее смотрел как бы со стороны, эмоции были какие-то размытые, нечеткие. Никакого страха или паники, просто — рой мыслей в голове, от которого путалось сознание и множились вопросы. Но теперь, когда эти суровые ребята убрались отсюда, я, по крайней мере, мог осмотреться и — осмотреть себя! Потому что по всему выходило — тот я, которого убило молнией, и этот я — который общался с бронированными усачами и делал татуировку пациенту, который был скорее мертв, чем жив — это совершенно точно были немножко разные я. Или — не немножко.

Перво-наперво — уставился на свои руки. У меня перед глазами находились охренеть какие огроменные лапищи: мозолистые, с крепкими черными ногтями, более напоминающими звериные когти по структуре, но — аккуратно обстриженными. Такими пальцами гвозди гнуть можно, наверное. «Надо будет попробовать!» — мелькнула дуроватая мысль. Предплечья тоже оказались под стать ладоням — перевитые мощными жгутами мускулов, с кожей какого-то неестественного, землистого оттенка и контурами нечеткой татуировки, как будто — не доделанной. Я плюнул на большой палец и потер — ни хрена не оттиралось. Ни татуировка, ни землистая краска. Оттенок, похоже, был всё-таки естественный.

— Ля-а-а-а… — на пробу протянул я, напрягая голосвоые связки, а потом выругался: голос был точно не мой.

И «ля» этой иерихонской трубе явно не подходило! Нужно было что-то решительное, боевое, соответствующее переломному моменту:

— ревел я, передвигая уцелевшую мебель и сгребая обломки в один угол.

Сквозь разбитое окно я услышал, как где-то в ночной дали горестно завыла собака, и заплакал проснувшийся младенец, захлопали закрывающиеся форточки и ставни. М-да, что-то я разошелся! Тембр был очень специфичный: если не контролировать голосовые связки, то «Cannibal Corpse» вполне могли бы теперь приглашать меня сессионным вокалистом, на подмену Джорджу Фишеру…

— Помянешь черта… — не удержался от комментария я, наткнувшись под развалинами шкафа на тело огромного полуголого мужика, который ничком лежал на полу в луже крови.

На сей раз голос прозвучал более-менее по-человечески, но ситуация была, конечно, аховая.

Только вспоминал про «Cannibal Corpse» — вот вам пожалуйста, труп, весьма смахивающий на какого-нибудь каннибала из племени маори! Я перевернул его на спину и охнул: рожа была совершенно невероятная. Широкий нос с горбинкой и огромными ноздрями, массивная нижняя челюсть с выпирающими как у какого-нибудь дикого вепря клыками, заплетенные в многочисленные косы длинные черные волосы… Орк! Вот кто это был! По крайней мере под такое определение мертвец подходил как нельзя лучше, разве что кожа у него была землистого оттенка, ни разу не зеленая. Такая же, как у меня. Вот гадство! У меня что — и рожа нынче эдакая страхолюдная?

Почему-то этот вопрос волновал меня сильнее всего, так что я распрямился, повертел башкой и, обнаружив единственное целое стекло во всем окне, пользуясь ночной тьмой, принялся разглядывать свое отражение. Честно говоря — картина была страшноватая и странноватая одновременно. Вот если взять некоего гражданина Бабаева, которого я обычно привык лицезреть в зеркале, и тот труп каннибала, что валялся на полу, а потом смешать, но не взбалтывать — то получилось бы нечто среднеарифметическое, то самое, что виднелось в потрескавшемся мутном стекле пострадавшего от погрома окна.

— Какая отвратительная рожа! — снова прокомментировал я, а потом оскалился: нижние клыки были гораздо крупнее человеческих, но над губой не торчали. Так — неправильный прикус в стиле Шварценеггера, ничего критичного.

Зенки, правда, эти ненормальные, нездоровый цвет лица и общая звероватость облика напоминали чудовище Франкенштейна из классической истории Мэри Шелли. Правы были неизвестные милитаристы в броне! Но — чудовище или нет, раз уж я так спокойно принял перемены, со мной произошедшие, то нужно было осваиваться дальше. Порядок наводить, искать еду и деньги. Разбираться, где я нахожусь и что теперь делать.

То, что виновата шаровая молния — это было понятно. То, что я не в дурке и не сплю — тоже. Оставалось не так-то и много вариантов, типа виртуальной реальности или долбанного попаданства в параллельную вселенную. Или неимоверно изощренного парка аттракционов в духе фильма «Холоп». Но тут меня выручала низкая самооценка: некто Бабаев и нахрен никому не сдался, не такая фигура, чтобы такие сеансы терапии проводить и заниматься копаниями в моей жалкой душонке. Поэтому — либо первое, либо — второе. Скорее — первое, потому что вряд ли в виртуальной реальности мне так зверски хотелось бы жрать!

За окном загудело, я выглянул наружу.

Из чернильного неба, создавая мощными турбинами пылевые вихри и поднимая в воздух многие килограммы бумажного и пластикового мусора, опускался конвертоплан. Слепящие, невероятно яркие лучи прожекторов разрезали ночной мрак, шарили по покрытому трещинами асфальту, заглядывали в окна окрестных домов. Агрегат был огромен — метров тридцати в длину, с футуристичными обводами корпуса и парой изогнутых крыльев такого же матово-черного цвета, как и броня бойцов, которые, контролируя окружающее пространство и охраняя парня на носилках, приближались к опускающейся аппарели. Их шлемы были закрыты наглухо, так что различить, кто из них Козинец, кто — ротмистр или фельдшер, из окна было практически невозможно.

Наконец, летательный аппарат вобрал в свое необъятное брюхо новых пассажиров, аппарель с шипением закрылась. Конвертоплан, глухо взвыв турбинами, резко взмыл вверх, на секунду закрыв своим массивным корпусом звезды.

— Сосите хер, сучьи дети! — послышался пьяный голос из дома напротив. — Все опричники — ублюдки!

Опричники?

Так много вопросов и так мало ответов! Еще и труп этот в комнате…

— Кхе-кхе… — раздалось неуверенное кряхтенье за моей спиной. — Я по поводу мяса. Вам нужно мясо?

Голос был дребезжащий и в целом неприятный, так что я резко обернулся и увидел некое странное существо. Серая кожа, острые уши, гротескно-длинный нос, всё те же клыки из нижней челюсти… Тоже — орк? Ростом, правда, мне по пояс, но хрен знает, какой у меня сейчас рост.

— Какое мясо? — удивился я, едва снова не сорвавшись на привычный этим голосовым связкам гроул.

Существо подтянуло спадающие штаны и шмыгнуло носом:

— Свежее, убоину. Свежее съедобное мясо. Нынче такое найти даже сложнее, чем хорошую выпивку.

— Э-э-э-э… И почем?

Кстати, речь его была вполне русской, с поправкой на клыки и нос, конечно, но — я понимал всё до последного слова!

— Ну, — замялся мой собеседник. — У меня есть, например, пакетик мухоморов, самокрутка с анашой и две таблетки — красная и синяя, но я ва-а-аще не в курсе, может, это антибиотики или витаминки.

— И нахрена оно мне? — я всё никак не мог просечь ситуацию.

— Так за мясо! Я пацанов позову, мы заберем? Тут килограмм сто пятьдесят-двести, не меньше! Одному мне не съесть!

— Где, мать твою сраную, тут? Где ты тут видишь… — я почувствовал, как откуда-то из глубины души поднимается волна лютой ярости: первая четкая и внятная эмоция за все проведенное тут время, но в этот момент мой взгляд наткнулся на тело орка на полу и я сразу всё понял.

Вот тебе и «каннибал корпс», однако!

— Учителя я тебе жрать не дам! — внезапно пришло понимание, что этот мертвый орк и есть тот самый Резчик. — Его вроде как магией убило, и поэтому…

— А-а-а-а! Тьфу-тьфу-тьфу, спасибо тебе, урук, за честность и за заботу о нас грешных… Сожрал бы, а потом какой чирей на носу вскочит — как быть? — он потрогал свой длинный нос, снова шмыгнул и почесал левую ягодицу. — Или на еще каком нужном месте… Так ежели магией — так сжечь бы надо! Хошь — мы с пацанами за покрышками сгоняем? Оно погребальный костер такому важному уруку вроде как и самое подходящее…

Суетливый типус… Гоблин! Это, черт его возьми, был гоблин, я вспомнил это буквально по щелчку, озарение пришло точно так же, как вспоминаются строчки давно забытой песни или пинкод от карточки, которым не пользовался лет двести из-за всеобщего внедрения беспроводных технологий. В общем — гоблин переминался с ноги на ногу, суетился, поправлял штаны и вообще, похоже, был парнем дерганным.

— А с меня что? — уточнил я, подозревая подвох.

— А ты нас от Щербатого прикроешь. Он у нас гостиницу отжать хочет… — гоблин заискивающе глянул мне в глаза, снизу вверх. — Но ты же тут поживешь еще, ага? С тех пор, как Резчик сюда заехал — Щербатый не заглядывал. Двое из урук-хай — это сила! Но и один из урук-хай — это лучше, чем дюжина из гоблин-хай… Снага вас боятся!

— Поживу, — кивнул я. А что мне еще было делать? Другого пристанища, кроме раздолбанной комнатенки в ближайшем будушем не предвиделось. — Тащите покрышки…

— Ты своего учителя на задний двор принеси тогда, урук… Больно он тяжелый! Как звать-то тебя, кстати? А то при Резчике ты, понятное дело, помалкивал, а щас уж сам по себе, так что — можно!

— Бабай, — сказал я.

— А я — Кузя, — откликнулся гоблин. — Будем знакомы.

Запах автомобильной резины, так раздражавщий меня раньше, теперь воспринимался вполне спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Вообще, теперь многое не казалось очень уж критичным, не только вонючая резина.

Резчика, моего учителя — совершенно и окончательно мертвого — гоблины запаковали в покрышки, уложили получившееся нечто на бетонную плиту посреди жутко захламленного двора и облили горючим из пластиковой канистры. Кузя протянул мне кусок штакетника с набалдашником из какого-то комка тряпья и спросил:

— Зажгу?

Я взял факел и дождался, пока гоблин достанет из карманов своих рваных штанов большой коробок со спичками навроде охотничьих, чиркнет… Пламя весело принялось жрать тряпье и древесину, так что я в несколько шагов пересек разделяющее меня и незнакомого мне Резчика пространство дворика и поджег масляно блестящие покрышки. Огонь загудел, взметнулся к небесам.

Гоблины молча стояли и смотрели на меня, как будто чего-то ожидая… Наверное, нужно было сказать что-то такое, соответствующее моменту? Но что? Что в таких случаях говорили у этих самых урук-хай?

— О, вижу я отца своего… — вдруг пришло мне на ум и я заговорил, пафосно воздев руки к небу. — О, вижу я и мать свою, и сестер с братьями! О, вижу я, как наяву, предков моих всех до единого! Они призывают, и зовут мое место занять рядом с ними, в небесных чертогах, где вечно живут храбрецы!

— Хай! — выдохнули гоблины и засобирались по своим делам.

Я решил постоять еще немного, посмотреть, как сгорит учитель. Неловко было идти спать или искать еду и оставить этого старого орка обугливаться тут в одиночестве… Не удержавшись, усмехнулся: забавные все-таки были эмоциональные реакции у этого нового, определенно — незнакомого мне тела! Да со мной тут труп рядом догорает, меня молнией убило, а потом — едва не изрешетили из четырех автоматов! Я должен пребывать в шоковом состоянии, дергаться и нервничать, и таблетки грандаксина валерьянкой запивать, спасаясь от панической атаки! А хрен там — даже никаких мурашек по коже. Смерть это тело воспринимало как само собой разумеющееся явление. А вот сознание мое — нет! Для меня-настоящего всё происходящее было дикостью, но дикостью чудовищно интересной, любопытной, манящей! Хотелось во всем разобраться, всё узнать, во всём поучаствовать!

Похоже, я крепко задумался, глядя в огонь, и потому пропустил появление новых персонажей. Невесть откуда взявшись, они прижали в углу гоблина Кузю, уже насовали ему кулаков под ребра и что-то выговаривали, щедро пересыпая речь матерщиной:

— …шумите-нах, перебудили-врот, платить-нах, понятно, нах? Мясо-нах, почему-врот? Какого-х, огонь-нах, на районе-врот?

— Э! — сказал я решительно. — Не трожь Кузю.

А куда остальные гоблины делись? Кинули своего на расправу и слиняли, что ли?

— О, нах! — ко мне повернулась лысая образина с рожей, напоминающей карикатуру на лицо Резчика.

Зубы, нос, уши — всё это было похоже, только оттенок кожи казался в свете костра зеленоватым, да и мелковат он был… Выше гоблина головы на две, но ниже меня — примерно на столько же.

— Ты-нах-ять, что? У тебя-нах, голос-х, проснулся-ять? — манеры этого типа очень серьезно напоминали худшие мои воспоминания о чудесных юных годах на окраине промышленного центра одной далекой-далекой провинции.

Оба его дружка тут же подобрались, оставили в покое Кузю и стали по обеим сторонам от говорливого… Снаги! Снага-хай — вот кто это были такие. Зеленые орки, если по-простому. А я, стало быть… А я… А я кто? Черный урук? Наитие подсказывало — близко, но не совсем.

— Шел бы ты отсюда, снага, — воспользовался я новообретенным знанием.

— А ты-нах, сопляк-х, на кого-врот… — похоже, этот обормот был в курсе про ученический статус моего реципиента, и это придавало ему смелости.

Я просто дал ему в рожу: крепко, с размаху, с оттяжечкой! И, как в замедленной съемке, увидел, как соприкоснулась с моим кулаком его голова, а потом дернулась, подавшись назад и потянув за собой всё тело.

— ГДАХ! — снага отлетел метра на полтора, ударился в груду какого-то металлолома и застыл там, под кучей железяк и всякого мусора, с лязгом и грохотом осыпавшегося ему на плечи и голову.

— Валим, валим-нах! — снаги, похоже, храбростью не отличались.

Внезапное и резкое поражение вожака обескуражило и деморализовало зеленых гопников. Они тут же обратили тыл, но меня-то это не устраивало! В три прыжка я настиг одного из них и придал зеленокожему ускорение — пинком ноги прямо по жопе.

— Ы-ы-ы-а-а-а-а… — это получилось феерично.

Этот снага впечатался всё в ту же кучу металла, что-то мерзко хрустнуло, и он затих.

— Низко пошел, — не удержался от комментария я, глядя на последнего снагу. — Видать, к дождю.

— Вали, вали его! Сбоку, сбоку заходи! Давай, давай, пацаны! — стоило врагу остаться в одиночестве, как гоблины поперли изо всех щелей и принялись месить его подручными предметами — дрекольем, какими-то бутылками, камнями…

Вскоре последний снага обмяк, но они еще долго пинали его ногами и плевались, что-то бормоча.

— Кхе-кхе, — сказал Кузя, подбираясь ко мне в подобострастной позе и почесывая ушибленные ребра. — Так вот, по поводу мяса… Вам нужно мясо? Свежее съедобное мясо, убоина! Три тушки килограмм по шестьдесят-семьдесят…

Тьфу, мерзость какая! Вот же действительно: в чужой монастырь со своим уставом… Кстати — мне показалось, или он и вправду спрятал в задний карман рваных штанов какой-то гаджет типа смартфона? Да что вообще здесь происходит?