Ведьма-иллюстраторка

3

Когда-то давно, еще до поступления в Академию, Маркарет, как и все девочки ее возраста и круга, зачитывалась популярными тогда книгами нэя Наранне. У него был какой-то там титул и владение недалеко от столицы, а еще он был своего рода натуралистом, хотя Маркарет не была уверена, что правильно помнит суть этого литературного направления; он считал, что с крестьянами нужно косить на одном поле, а с крестьянками ночевать в одном стогу, или вроде того. Его дети играли с ребятишками дворни и прочих слуг. Его жена обязана была уважительно относиться к служанкам…

Он почти ввел в моду эти маленькие вольности. Долго, конечно, это не продержалось: нэя отлучили от церкви. И, хоть его взгляды не имели к отлучению никакого отношения, — он вроде бы просто не вовремя проспонсировал какого-то волшебника, который враждовал с архиепископом, — его литературная и просветительская деятельность такого удара не пережила.

Но многие ровесницы и ровесники Маркарет до сих пор по старой памяти хвастались, что настолько близки со своими крестьянами, что даже иногда с ними разговаривают.

Маркарет, как ведьма, в сложной человеческой иерархии уже давно болталась где-то сбоку, и не всегда могла похвастаться даже тем, что с ней говорят. Никто никогда не вводил ведьм и колдунов в моду даже в пору их могущества. Поэтому она с некоторых пор она предпочитала общаться с людьми красной крови — купцами, мещанами, военными низших чинов, да с теми же крестьянами: те были практичны, и понимали, что волшебник до их проблем не снизойдет, а ведьма-то вот она, и ее лучше не злить.

Конечно же, никто в здравом уме не позвал бы Маркарет на имянаречение, но вот хозяин «Трилистника» уже который год при встрече пожимал ей руку и принимал бесплатно.

— Здравствуйте, тайе Маркарет. Мы утром разминулись… Как дорога?

— Привет, Гимос, ничего страшного. Твой новый парнишка просто чудо, — Маркарет чуть улыбнулась и помахала замершему у стойки пареньку рукой, — отлично меня устроил. А что жена?

Паренек, кажется, побледнел. Ничего, привыкнет. Она здесь постоянная клиентка.

— Уехала ненадолго к тетке, та прихворнула. Кашляет все…

На лицо пожилого хозяина легла тень: кажется, тетка была любимая. Этот крепко сбитый, мощный коротышка с живым круглым лицом и крупными, сильными руками, сжимавшимися при необходимости с огроменные кулаки, становился совершеннейшим растерянным мальчишкой, когда в дом его приходила болезнь.

Он не мог бросить болезни вызов или набить ей морду.

А вот Маркарет как-то раз смогла спасти его дочь от крупа, и с тех пор под этой крышей на руки Маркарет всегда смотрели с уважением. И, хоть это и была не ахти какая сложная вещь, с этой болезнью в Академии учили справляться всех, — никогда не знаешь, не придется ли тебе на пару годиков осесть в какой-нибудь деревне деревенской ведьмой, пока тебя ищут всем волшебным советом, — Маркарет все равно ей немножко гордилась.

Элика, та самая дочь, поставила на стол поднос с пивом для отца, и кружкой морса и огромным бифштексом для Маркарет. Вокруг мяса не скупясь разложили поджаренную картошечку с маслом, и, что Маркарет находила особенно приятным, на краю тарелки как всегда лежал любовно составленный букетик из петрушки и еще какой-то съедобной травы.

Элика всегда находила на это время. Даже если зал был набит битком, как сегодня.

Да уж, повезло. Если бы Маркарет тут не знали, ей могло и не достаться отдельного стола. А комнаты не досталось бы точно: кто бы придержал ей каморку на летние месяцы просто так?

— Спасибо, Элика. Я, кстати, привезла тебе камушки, можешь зайти вечером.

Чтобы слышать друг друга, приходилось повышать голос.

Элика просияла.

— А из Шеня? — спросила она.

Она всегда спрашивала.

— У меня нет там родственников, — терпеливо, как говорила уже лет пять, сказала Маркарет, — и вряд ли меня туда пригласят, но… — тут она подманила девчонку к себе и заговорщицким шепотом добавила, — кое-кто передал мне камешек и клялся, что это обломок той самой их стены. Зайди вечером.

На свете мало дочек трактирщиков, собирающих редкие камешки, но Маркарет повезло спасти именно такую.

— И что с ней делать? — вздохнул Гимос, глядя, как дочь, приплясывая, протирает стол за перепившим гостем. — Хоть бы блестюшки любила, как все нормальные бабы, так нет — все какую-то грязь в дом тащит…

— Ты ж меня, ведьму, давно знаешь, — протянула Маркарет, — грамоте ты ее уже выучил. Осталось отправить поближе к библиотеке.

— У вас, тайе ведьма, всегда будет кусок хлеба, — нахмурился Гимос, — а чем Элика будет питаться в библиотеке? Бумагой, как мыши?

— Замуж выйдет, — предложила Маркарет, — напишет мужу диссертацию…

— Мечтательница вы, тайе ведьма. Наверное, это для магии нужно, мечтательность эта. Но для жизни… — Гимос запнулся, подбирая слова. — Мечта только губит жизни. Я вот птенцом желторотым в армию пошел за новыми сапогами и выжил, а сколько нет?

— И теперь у тебя жена, дети, и «Трилистник». И, — Маркарет заглянула под стол, — сапоги отличные. Потому что ты рискнул.

— А еще погоду могу по ноющим шрамам предсказывать, — хмыкнул Гимос, со стуком отставив пустую кружку, — тоже приобретение… А родился б колдуном, и рисковать бы не пришлось. Я очень уважаю вас, тайе Маркарет, но давайте уж напрямки: у вас куда больше возможностей раздобыть хорошие сапоги, да и цена выйдет поменьше.

Маркарет пожала плечами.

— Ты ж меня, ведьму, давно знаешь, и знаешь, что я мечтательница. Так зачем у меня-то спрашивать?

— Так-таки иногда хочется… помечать-то. — вздохнул Гимос.

Они немного помолчали, наблюдая, как худенькая девочка-подросток привычно разносит гостям еду, балансируя подносами с изяществом юного журавленка. Светленькая, голубоглазая, еще нескладная, но уже симпатичная…

— Ну мужа она точно найдет. — сказала Маркарет, — Тут уж и мечтать не надо. Вы все устроили, вашей дорогой какие только торговцы не ездят… Помнится, вы и первой гильдии купцов принимали? Эх, взять с вас слово, что ли, что позовете внуков нарекать?

— Ох, помилуйте, тайе Маркарет! — Гимок встал, — пойду-ка кухню проверю.

И поспешно исчез. Он не любил неловкие ситуации и явно опасался, что Маркарет может настоять.

— Ни разу не была на наречениях, — пробормотала Маркарет, катая по тарелке вилкой последнюю картофелинку, — и в церкви меня не пускают… не такие уж и удобные у ведьмы сапоги, нэй Гимос. Не такие уж и удобные.