Вечная жизнь

— Значит, ты тоже с нами? — Ривер с улыбкой протянула мне руку.

Допускаю, что окажись на моем месте менее эмоционально заторможенная особа, она бы с радостью приняла этот дружеский жест, а также прилагавшееся к нему тепло, поддержку, товарищество и тому подобное. Но поскольку мое место было уже занято мною, я только гуже затянула шарф вокруг шеи. Мне было вполне достаточно того, чтобы Ривер не лезла ко мне с расспросами о восьми домах, моем прошлом и отношении ко всем этим делам. Честно говоря, я пока не шала, надолго ли она оставила меня в покое.

Мы дружно захрустели по палой листве, ежась от укусов холодного ветра за лодыжки.

Как и предсказывала Ривер, луны не было, и снаружи стояла полная тьма, какая в наше время бывает только в глуши у черта на рогах. Точно помню, что двести лет назад звезды были гораздо заметнее, и все небо казалось утыканным точечными светильниками.

Я нервно затянула шарф потуже и воровато огляделась по сторонам. Идем, как стая оборотней-вервольфов. Или шайка береговых акул. Любителей ночного промысла.

— Кстати, — сказала я, чтобы не молчать. — Вообще-то, я терпеть не могу круги, но, наверное, они очень полезны? — Оценили, насколько виртуозно был задан вопрос? На самом деле, я предвкушала просмотр спецвыпуска трагикомедии Рейн-Нелл, который вот-вот должен был разыграться у меня перед глазами.

— Ты не любишь круги?

Тут бы мне заткнуться, но я продолжала чесать языком.

— Ага. Просто ненавижу все... связанное с магией. То есть, большой магией. Настоящей. Нет, сам кайф мне, конечно, нравится, — несла я, мало задумываясь над тем, что говорю. Я слышала голоса группы, шедшей впереди нас на поляну, но не могла никого разглядеть в такой темноте. — Но вот чего я терпеть не могу, так это прилагающейся к нему тошноты и ломки. Все эти видения, ну, вы понимаете...

Ривер так резко остановилась, что я успела пройти несколько шагов вперед, прежде чем поняла, что она отстала.

— Что?

Я обернулась к ней.

— Чего?

— Что ты сказала?

— Это... О чем? Когда?

— Только что — ты сказала, что тебя ломает в кругу. У тебя бывают видения?

— Ну да, конечно, — я пожала плечами. — Иногда. Вернее, всегда. Наверное, я просто делаю что-то не так.

— Нет, Настасья, — мрачно ответила Ривер. — Даже если ты Терава, тебя все равно не должно мутить в кругу или во время произнесения заклинаний. Более того, у большинства бессмертных не бывает никаких видений, за исключением тех случаев, когда они специально их вызывают.

Шуи что я должна была на это сказать? Я никогда нe разговаривала на эту тему с друзьями — то есть, я по умолчанию полагала, что магия воздействует па всех нас, хотя и по-разному, поэтому одних потом сильно ломает, а других не очень.

В любом случае, в нашей компании к бессмертным, увлекающимся кругами, относились как... Как бы это получше сказать? Примерно как к Марте Стюарт.[11] «А сейчас мы с вами создадим оригинальный и очень искренний круг». Да с какой стати?

— А сейчас ты нормально себя чувствуешь? — со странной настойчивостью спросила Ривер.

Остальные далеко ушли вперед, и я была рада, что мне не придется разыскивать их в одиночестве — иначе я бы проплутала в массачусестких лесах до лета. Жуть жуткая.

Я понятия не имела, с какой стати Ривер ко мне прицепилась, поэтому заподозрила, что это снова имеет какое-то отношение к моему прошлому. Честно признаться, я была почти уверена, что она обо всем догадалась. Ну, может, не обо всем... И не на сто процентов. Кто знает, может быть, я и в самом деле реагирую на все это как-то необычно? Может, это как во время медитации, когда мне удалось поразить Анну и Солиса?

— Ну, мне кажется, это у меня просто с непривычки, — медленно проговорила я, на ходу обдумывая, насколько это хорошее объяснение. — Я ведь никогда не училась правильно делать все эти вещи. — Точнее сказать, я бежала от них, как от чумы. — Но меня всегда ломает в кругу. Мне кажется, будто я сейчас задохнусь или у меня расколется голова... Или сердце лопнет.

Я старалась изобразить смущение, словно мне было трудно открыто признаваться в своей слабости.

— А потом я чувствую себя совершенно разбитой, как будто с перепоя. То есть, я понимаю, что круг — это очень круто, и дает огромный прилив энергии, но лично мне всегда было от этого так плохо, что я старалась держаться подальше от всякой магии.

Ривер долго молчала. Она стояла так близко, что я видела, как она смотрит на меня в темноте.

— Но тут, по крайней мере, вы будете со мной рядом, — неуклюже подольстилась я. — Честное слово, я хочу попробовать. Если вы будете рядом.

Отчасти я ожидала, что она отошлет меня домой мыть посуду или заняться чем-нибудь похожим.

В это время к нам подошли Эшер и Солис — вили мо, они заметили отсутствие Ривер и решили узнать, в чем дело.

— Что случилось? — спросил Эшер, обнимая Ривер за талию.

— Настасье часто становится плохо в кругу — негромко ответила Ривер. — И у нее бывают видения. Эшер, я прошу тебя сегодня взять на себя открытие круга. Я хочу, чтобы Настасья встала между мной и Солисом.

И тут я снова почувствовала себя животным в зоопарке.

Терпеть не могу привлекать к себе внимание. Я и гак была тут белой вороной, и не нужно это постоянно подчеркивать. Я надеялась, что Ривер сможет как-нибудь смягчить мои реакции или подскажет, что делать, чтобы не чувствовать себя трупом после каждой церемонии. Даже учитывая мое прошлое, вряд ли я единственная, кто испытывает подобные мучения.

Мы вышли на просторную поляну, примерно метров тридцать по диагонали, окруженную высокими деревьями. Сухая трава легко приминалась под нашими ногами, когда мы прошли в центр, где уже ждали остальные.

На этот раз в церемонии участвовали все, поэтому нас было ровно тринадцать, что, насколько я знаю, считалось «счастливым» числом для круга, который, в принципе, мог быть практически любого размера — мы же отлично справились вдевятером на Бостонской крыше!

Солис опустился на колени в центре круга и сложил небольшую горку сухого хвороста. Потом прошептал какие-то слова, поводил руками и — вуаля! — веселый живой огонь с радостью заплясал на сучьях. Даже я признала, что это, пожалуй, было полезное заклинание. Надо бы тоже научиться вызывать огонь из воздуха.

— Мы собрались здесь в эту ночь, чтобы отпраздновать появление новой луны, — громко произнесла Ривер. — Сегодня заканчивается старый месяц и начинается новый, а значит, у всех нас появляется возможность начать заново. Сегодня богиня луны отдыхает, но ее магия пребудет с нами.

Суеверные крестьяне в старину порой тоже толковали о лунной богине, но я никогда особо не интересовалась этой темой, поэтому ничего о ней не знала. Что касается остальных, то они выглядели абсолютно спокойными и уверенными: сразу видно, что уже не раз проделывали такое.

По просьбе Ривер, я встала между ней и Солисом. Я чувствовала себя настолько защищенной и уверенной, что даже почувствовала толику самого настоящего предвкушения. Ну, вы понимаете, про кого говорят, что им «закон не писан». Я чувствовала, что стоявшая напротив меня Анна так и сверлит меня глазами. Меня настолько смущало столь пристальное внимание к моей скромной персоне, что на какой-то миг я не на шутку разволновалась. Вдруг я тут взлечу или выкину еще что-нибудь подобное? Да уж, это было бы по-настоящему ново и необычно!

— Протяните руки, — скомандовала Ривер, — так, чтобы оба больших пальца смотрели влево.

Ага, кажется, разобралась. Левую руку ладонью вверх, правую — ладонью вниз. Когда мы взялись за руки, наши кисти сомкнулись в идеальную цепь — левая рука на правую, правая — на левую. Круто.

— Я знаю, что раньше ты уже участвовала в кругах, — сказала мне Ривер. — Но в каждой группе свои правила. Просто делай, как мы, и все будет в порядке.

Мы двинулись направо вокруг костра. Это тоже оказалось довольно занятно. Сначала стоишь лицом к огню, потом делаешь шаг, поворачиваясь к нему левой стороной, затем снова смотришь прямо на огонь, и поворачиваешься правым боком.

Лево-прямо-право-прямо-лево-прямо — и так далее, по кругу. Во время этого хоровода меня посетили две любопытные мысли, и я не стала их прогонять, несмотря на то, что мне следовало полностью сосредоточиться на огне, готовясь отдаться магии — аллилуйя!

Первая мысль была очень проста: какое счастье, что придворные танцы окончательно вышли из моды! Меня угораздило родиться законченной недотепой: ни малейшего чувства ритма, никакого умения выдерживать такт и полное отсутствие понимания, где кончается мое личное пространство и начинается территория партнера. До сих пор не могу без содрогания вспоминать эти унизительные балы, на которых я неуклюже пыталась правильно отсчитать нужное число шагов. У меня была репутации «красотки, которая танцует, как медведица». Причем, под этим именем меня знали сразу в нескольких странах.

Однако сейчас, очутившись между Ривер и Солисом, я совсем неплохо двигалась по кругу.

Огонь ярко освещал лица участников круга, придавая нам всем несколько хэллоуинский вид, а контраст между жаром костра и холодом ночного ветра рождал странное ощущение, будто я вдруг разделилась пополам: одна теплая, а другая — холодная. Одна светлая, вторая — темная.

Это была вторая мысль, и я ее прогнала.

Опомнившись, я предприняла еще одну попытку сосредоточиться на происходящем. Теперь все вокруг меня пели, но песня была мне незнакома. Она была совсем не похожа на ту песенку, которую Ким пела в Бостоне, а мы все ей подпевали. Это была песня совсем другого вида.

Прислушиваясь, я постепенно начала понимать, что каждый участник круга поет что-то свое. Все голоса и мелодии сливались воедино, оставаясь при этом совершенно разными. Некоторые песни были набором слов, причем сразу на нескольких языках, но были и просто звуки — долгие и протяжные, словно доносящиеся из чрева горбатого кита.

Все это было довольно мило, но, самое главное, я начала чувствовать прилив энергии.

Никто не обращал на меня внимания — все были поглощены в себя, в свои движения, звуки и песню. И тогда я начала тихонько гудеть себе под нос.

Это оказалось совсем неплохо, и я рискнула прибавить громкости. В тех немногих кругах, в которых я участвовала, включая круг Ким, призывающие силу песни звучали несколько... требовательно, что ли. Резко. Как приказ. Изредка — как обольщение.

Но эта песня была больше всего похожа на подарок, а не на требование немедленно выдать нам на разграбление все магазины сети «Холлмарк». Она была словно подношение — небу, деревьям, новой луне, друг другу.

Теперь, когда я вплела свой голос в общую песню, я почувствовала, как она вскипает во мне. И тогда я сделала отчаянный прыжок от гудения к тому, чтобы открыть рот и присоединиться к поющим, издавая звуки, которые сольются с остальными, а не будут звучать особняком. Несколько голосов звучали с особенной мольбой, и я сплелась с ними, не заглушая других.

Вот так все и случилось. Через несколько минут я почувствовала, как прилив энергии заполняет меня, разливается внутри, как глоток согревающего виски, как взрыв чистой радости, как всепоглощающее ощущение такой силы, ликования и восторга, что я была счастлива отдать все, чем владела, тому, чем мы занимались. Я была счастлива проводить энергию. Я была бы счастлива делать это для чего угодно — для роста кукурузы, для удержания снежных лавин или свержения государства. Все было одинаково прекрасно, возможно, и я никогда еще не испытывала такого невероятного счас...

Со следующим вздохом я очутились в небольшом деревенском доме. Стены его были сделаны из закопченных досок, а потолочные стропила покрыты резьбой и ярко раскрашены. Снаружи доносились вопли, топот лошадиных копыт, крики мужчин.

«Боже, боже, боже!» — стучало у меня в висках. Сердце бешено колотилось о ребра, дыхание застревало в горле. Я сделала все, что смогла — к тому, что случилось, нельзя было приготовиться заранее. Дрожащими руками я погасила единственную свечу — может быть, так дом покажется пустым — и заползла за кровать, застеленную соломенным тюфяком.

Дверь с грохотом распахнулась, крики боли и ужаса стали громче. Я слышала, как лошадиные копыта грохочут по обледенелой глине снаружи.

Какой-то мужчина ворвался в дверь, вбежал внутрь и огляделся по сторонам. Его длинные золотистые волосы, заплетенные в косы, были забрызганы кровью, кровавые пятна засыхали на кольчуге. Он шагнул к очагу с висевшим над ним котелком, но котелок оказался пустым, и воин с ревом отшвырнул его прочь. Этот котелок я едва могла приподнять двумя руками. Высокие кружки с крышками тоже оказались пусты, на полке нашлась только корка черствого хлеба, и мародер в бешенстве пнул ногой маленький стол и с такой силой хватил стулом о дымоход, что дерево разлетелось в щепки.

Конечно, мы все слышали о свирепых грабителях с севера — в каждой деревне рассказывали страшные истории об их набегах. Но никто не думал, что они осмелятся пересечь степь зимой, ведь это был настоящий поход смерти. Как оказалось, мы ошиблись.

Воин повернулся, чтобы уйти, но что-то его остановило. Звук был совсем тихий, но он его услышал. Он круто развернулся, обшаривая глазами темную комнату. Я перестала дышать, и мне показалось, что даже шум снаружи стих.

В следующий миг он нашел меня и за руку выволок на середину комнаты. Он мог бы убить меня одним ударом, отрубив мне голову и отшвырнув ее в дальний угол комнаты — а мог найти сотни способов заставить меня просить о смерти, умолять о ней, понимая, что Бог глух к моим молитвам.

Он снова взревел, как зверь, и швырнул меня на постель. Он был вдвое крупнее меня, с ног до головы пропитанный смрадом войны — кровью, потом и страхом других людей, поэтому я закрыла лицо руками, пока он с рычанием задирал мои юбки и драную нижнюю рубашку.

«Дай мне силы выдержать, дай мне силы выдержать все это», — снова и снова твердила я про себя.

Он уже схватился рукой за свои штаны, когда слабый звук вновь привлек его внимание. Пригвоздив меня к тюфяку одной рукой, он снова обшарил глазами комнату. Теперь мы оба слышали это — плач младенца.

Я схватила его за руку, когда он бросился на звук, я пыталась припомнить несколько варварских слов, которые когда-то слышала. Снова и снова я хватала его за руку, пока он не стряхнул меня, как осенний лист.

Своим огромным сапогом, покрытым коркой грязи и запекшейся крови, он отшвырнул старое корыто, которое я своими руками прислонила к углу. И нашел моего сына.

Он оторвал взгляд от меня, посмотрел на моего трехмесячного сына, и глаза его сузились. Я рухнула на пол, на коленях подползла к нему, готовая пообещать и отдать ему все, что угодно, но тут дверь снова с грохотом распахнулась, и мы оба повернули головы на звук.

Еще один варвар, едва похожий на человека, что-то громко крикнул моему мучителю, потом закричал еще раз, на этот раз более настойчиво, и мародер заколебался.

Через мгновение, показавшееся мне бесконечным, он прошипел какие-то проклятия, отшвырнул меня в сторону и вышел из дома, раздавив по пути наш глиняный кувшин для эля.

Я подползла к своему сыну, схватила его на руки, прижала к себе и сидела так в сгущающейся тьме, пока захватчики не покинули деревню. Я закрыла глаза и пела колыбельные, тихо-тихо, а потом...

— Настасья? Настасья?

Кругом было темно. Я была на полу своего дома — нет, я была на земле. Я лежала на сырой, усыпанной листьями земле и тупо глядела на склонившиеся надо мной лица Ривер, Солиса, Анны и других.

Все они смотрели на меня с тревогой. Несколько мгновений я только моргала и сглатывала, втягивая ноздрями воздух, ища в нем горькие запахи битвы, смерти, горящих домов, крови, зарезанного скота и...

— Настасья? — Ривер была до смерти встревожена.

Воздух вокруг был прекрасен. Чистый. Свежий. Пахнущий лесом.

На меня нахлынули воспоминания о круге — об ощущении счастья, радости, растущей силы... А потом ад вырвался на свободу, и меня отбросило на четыреста лет назад.

— Что с ней такое? — раздался из темноты голос Нелл.

— Ш-шшш, — шикнул кто-то, а Нелл негромко прошипела:

— По-моему, она притворяется.

— Ты знаешь, где ты? — спросил Солис.

Я кивнула и попыталась сесть.

— Нет-нет, лежи, — всполошилась Ривер. — Постарайся всем телом прижаться к земле.

Я покачала головой.

— Меня тошнит.

Опираясь на колени и ладони, я отползла к кустам, освещенным светом догорающего костра. Там я опустошила желудок и даже слегка удивилась тому, что извергаю из себя не водянистую кашу и не поздний турнепс, которыми питалась в своем воспоминании.

Ривер подошла ко мне, ласково обхватила за плечи, отвела волосы со лба и что-то зашептала. Приговаривая, она прохладными пальцами чертила какие-то знаки у меня на лбу, на спине, на руке, и постепенно меня перестало выворачивать наизнанку.

Я застыла, уперев руки в колени — дрожащая, задыхающаяся, с ног до головы покрытая липким потом, и полностью опустошенная.

— Пойдем, давай-ка вернемся домой, — проговорила Ривер, помогая мне подняться. — Я принесу тебе чай, и ты расскажешь мне обо всем, что случилось.

Я слабо кивнула, с радостью заметив, что все остальные, кроме нескольких преподавателей, уже ушли. Анна затушила костер, тщательно затоптав все угольки, и мы снова зашуршали по листве к теплому, ярко-освещенному, гостеприимному дому, казавшемуся мне сейчас оплотом силы и здравого смысла.

По пути я снова кивнула, хотя уже знала, что никогда не расскажу ни Ривер, ни кому-то еще о том, что увидела. Потому что это было не видение, а воспоминание. Лицо моего сына — моего малыша. Его отец не был бессмертным, поэтому мой маленький мальчик, ради которого я была готова на все в ту страшную ночь, умер три года спустя, от инфлюэнцы. Каждый раз, когда я вспоминала его круглую мордашку, это было как удар ножа — снопа и снова, без конца.

Но и это было не все. Потому что сегодня ночью, впервые за много столетий, я разрешила себе внимательно рассмотреть и вспомнить того, кто на меня напал.

Это был Рейн.