Ужасная саба и ее хозяин

Глава 15

Скамья для порки впечатляла. Очень хорошая скамья, Лейтис знала — такие удобны. На такой устраиваешься, согнув разведенные ноги, естественным образом выставив зад и лежишь, доступная для всяческого воздействия, закрепленная ремнями по рукам и ногам, так, что не вырваться. Удобная и пугающая своей неотвратимостью. Лейтис заворожено шагнула к скамье, а потом снова повернулась к Эйдану.

— Я… — она вздохнула и сказала дрожащим голосом — такой выходил сейчас сам собой, без всякой игры, — доверюсь вам, хозяин Эйдан. Что вы не станете слишком вредить вашей сабе.

Губы у нее тряслись, и она смотрела снизу вверх, надеясь на поцелуй. Ей хотелось, прежде, чем он ее отлупит. Больно, до ее криков и визгов. Лейтис нужно было ощутить немножечко любви прежде, чем она продолжит играть в эту жуткую, хоть и любимую ею игру. Эйдан тут же обнял ее за талию и прижал к себе, полушепотом ответил:

— Никогда. Никогда не стану вредить своей самой строптивой и самой сладкой сабе, — он коснулся губами уголка ее губ, совсем нежно, провел по нижней губе языком, а потом поцеловал, неторопливо и ласково. И уже после, томительно медленно оторвавшись от ее губ, проговорил, продолжая обнимать: — Хозяин даст своей любимой сабе ровно то, в чем она нуждается, ровно столько, сколько ей нужно… Всегда, девочка моя, все, что тебе нужно, так, как тебе нужно, и столько, сколько нужно. Сперва выпорю, а потом снова обниму… — и поцеловал еще раз, погладив по спине.

От его сладких обещаний кружилась голова. Выпорет и обнимет, что может быть лучше?

— Спасибо, хозяин Эйдан, — Лейтис прижалась к нему сильнее в своей нижней части, чтобы он ощутил, как она пылко желает того, что грядет, чтобы не боялся из-за этой минуты слабости, что ей не нужно вот это, на самом деле очень важное, хоть и пугающее. — Приказывайте, хозяин.

— Стой спокойно, я сам тебя раздену, — тут же велел Эйдан, быстро размотав и отпустив поводок, и Лейтис ощутила яркий прилив его желания, смешивающегося с нежностью, которую он дарил ей всего мгновения назад. — Подними руки, — приказал он следом, пропустив цепочку под ворот футболки Лейтис и задрав ее край вверх.

Она послушно подняла руки, давая ему себя раздевать, и это было как ласка, как прелюдия перед действом, которое все приближалось, и Лейтис уже не могла дождаться его начала. Эйдан избавил ее от одежды без суеты и спешки, но быстро, четкими уверенными движениями, и когда она, по его указанию, вышагнула из снятых брючек, снова взял в одну руку поводок, а в другую — стек.

— Ложись, на живот, — велел он, опять легонько коснувшись им бедра Лейтис и потянув ее к скамье. — Ты ведь знаешь, как?

Она знала, конечно, и немедленно выполнила приказ, потому что ей и впрямь не терпелось. Эйдану, по всему, тоже: пристегивал он ее все так же четко и быстро, и она ощущала его чувство предвкушения, настолько же ясно, как и чуть раньше в гостиной.

— Вот так, моя строптивая девочка, теперь ты не будешь пытаться избежать наказания, — проговорил он, закончив, и погладил ее по спине, а потом шлепнул ладонью по ягодице, недостаточно сильно, чтобы было больно, но достаточно, чтобы кожа начала гореть и покалывать. Этого было мало для разогрева, и все же даже после одного шлепка первый удар стеком должен был ощущаться иначе. Острее и приятнее. И Лейтис не удивилась, когда на вторую ягодицу пришелся такой же шлепок — они тоже были прелюдией, каплей заботы перед по-настоящему суровой поркой.

— Не смогу избежать, хозяин Эйдан, — покорно сказала Лейтис и ощутила, как от одной этой мысли между бесстыдно разведенных ног сделалось горячее, а кожа спины пошла мурашками.

— Так принимай неизбежное, — совсем уж сурово и решительно ответил он, и сразу после этих слов Лейтис ощутила похлопывание стека, уже вовсе не такие демонстративно-легкие, хотя пока еще не полноценные удары.

Эйдан умело охаживал ее попку с обеих сторон, по всей поверхности, так что кожа от шлепков разогревалась все сильнее, и сильнее становились сами шлепки. И вместе с тем все ярче разгоралось возбуждение Лейтис, поэтому, когда она вскоре ощутила похлопывания стека прямо между ног, это было умопомрачительно яркое ощущение, вдвойне сильное от неожиданности.

— О-о-ох. Хозяин Эйдан, — тон ее был несчастным, но Лейтис не могла не ощущать, как прогибается в спине, будто всем телом умоляя его повторить, усилить эти ощущения.

— Да, моя саба? Нравится наука хозяина? — спросил Эйдан в ответ, продолжая похлопывать между ног в монотонном быстром ритме, который вдруг оборвался — и следом Лейтис наконец ощутила первый сильный удар, заставивший вздрогнуть и ойкнуть, а потом симметричный второй, на который она застонала. Удары еще не были слишком болезненными, но обжигали кожу, будто огнем. Стек снова быстро похлопал между ног, а потом последовала вторая пара ударов, ниже, там, где порка тут же заставляла все внутри томно поджиматься и сладко гореть.

— Оу, хозяин, вашей сабе больно, — пожаловалась Лейтис, разумеется, вовсе не желая, чтобы Эйдан останавливался. Все только начиналось.

— Это хорошо. Это правильно, — ответил Эйдан, сопроводив свои слова парой новых ударов, по тем же местам, и поверх прежних они были еще слаще. — Должно быть больно, чтобы почувствовала как следует, чтобы крепко запомнила науку. Будешь вести себя, как подобает послушной сабе? Будешь уважать хозяина, строптивая девочка? — на эти слова пришлось еще четыре шлепка стеком, ритмичных через равные промежутки времени, а потом Эйдан снова похлопал ее между ног, сильнее, чем в первые два раза. И тут же наградил еще двумя ударами по ягодицам.

Лейтис заскулила, потом ответила со всхлипом:

— Я и так всегда уважала своего хозяина. Своего безмерно доброго хозяина Эйдана, который никогда не обижал свою сабу, — тут она тихонько завыла, искренне тоскуя о тех временах, когда порка оставалась лишь в ее мечтах.

Ведь порка ей была нужна, необходима, хоть и не так уж приятна. Между ногами было горячо, а на душе стремительно делалось очень грустно. Так Лейтис совсем скоро заплачет, не дождавшись чего-то по-настоящему серьезного. Скорее всего, дело было в том, что она слишком долго страдала, думая, что нельзя получить от жизни все, и теперь эта долгая неутоленная тоска по нужному ей обращению прорывалась наружу, потому что нельзя получить облегчения, не поплакав. А плакала Лейтис чаще всего тогда, когда ее пороли. Затем оно и было ей нужно, чтобы выплеснуть свои плохие эмоции, которые очень плохо выходили из нее наружу сами по себе, будто застревали внутри и оседали там, где-то в глубине души, вечной тяжестью.

Его чудесная Лейтис все же умела удивлять. И куда Эйдану было до нее, как он ни старайся. Такого он не ждал еще больше, чем ее восхитительных громких причитаний на весь дом. И оно было еще прекраснее — невыносимо нежное, трепетно интимное… Он знал, что их жесткие сессии ее утешают, помогают справляться со слишком сильными переживаниями — и подспудно сейчас ожидал того же, но с поркой все было иначе. О том же самом, о ее чувствах и эмоциях, но по-другому.

Эйдан ощутил ее пронзительную грусть, и у него самого сердце сжалось от сопереживания и нежности. Она была такой невыносимо трогательной в эту минуту. Ему немедленно захотелось кинуться к Лейтис и крепко ее обнять. Но сейчас это бы только отвратительно все испортило. Некоторые люди плакали во время добровольной порки, некоторые и вовсе ровно за тем на нее и соглашались — чтобы сбросить накопившиеся дурные эмоции, напряжение, чтобы позволить себе излить переживания, которые не получалось выразить иначе.

А Лейтис… ей это было нужно особенно сильно, его чудесной чувствительной эмоциональной девочке, которой так трудно было успокоиться, которую постоянно разрывало от эмоций. И сейчас забота о ней заключалась ровно в том, чтобы дать ей заплакать. Эйдан не ожидал, не мог предвидеть, что порка для нее — такой вот способ успокоения, пока они не попробовали. Слезы в первый раз, когда он выпорол ее ремнем, Эйдан воспринял как нечто само собой разумеющееся, когда его бедная саба ощущала себя настолько несчастной и виноватой. Реакцией на ту ситуацию, единственной в своем роде. А теперь понимал, что ей это нужно всякий раз, когда она чересчур переживает — выплакать лежащую на душе тяжесть. И легче всего это сделать во время порки. Он не ожидал этого, но был готов сейчас делать то, что нужно Лейтис. Эйдан всегда был готов к этому.

— Хозяин всегда был слишком мягок, совсем тебя распустил. Когда тебе было так нужно действительно строгое обращение, — он продолжил их игру и продолжил удары, с каждым разом немного их усиливая и ускоряя темп. Именно это лучше всего помогало заплакать — чувство и понимание, что верхний не только не остановится, но продолжит еще жестче, будет еще больнее, и чем сильнее были физические ощущения, тем больше усиливались и эмоции, которые нужно выплеснуть. Когда стек перестал делать задержку перед новым ударом, Эйдан продолжил бить нагоном, вращая рукой по кругу от локтя — по три подряд шлепка по одной ягодице, потом по второй. Так было еще быстрее и чувствовалось еще острее. Ему нужно было продолжать, пока Лейтис не сможет наконец зарыдать в полную силу.

На самом деле, чересчур много и не понадобилось, она легко впала в еще большую грусть, все громче подвывая, и вскоре заплакала и начала, всхлипывая, делиться тем, что так давно и долго копилось у нее на сердце:

— Мне было так плохо. Так ужасно. Меня никто не любит. Я два года на улице шаталась. Потому что вот. Потому что мне надо. А папа говорит: не ходи в клуб. А ты. Ты. Ты даже не порол сразу с первого дня, чтобы сразу было понятно, что тут — все хорошо и правильно. Как будто я и не нужна-а-а-а-а-а, — тут Лейтис зарыдала.

И теперь-то уж, разумеется, Эйдан сразу бросился к ней, прижался, к еще пристегнутой, поцеловав в затылок, в висок, в щеку, погладил по рукам. А потом принялся быстро снимать с нее браслеты оков, продолжая одновременно гладить по спине и голове.

— Бедная девочка, бедная моя чудесная девочка. И дома не понимали, и родной доминант не понимал тоже… что тебе это нужно, совершенно необходимо. Совсем измучилась, бедная. Ничего, хорошая моя, ничего… буду теперь тебя пороть сколько нужно, как нужно. Как следует и от души, я пообещал тебе сегодня, — с этими утешительными и сочувственными уговорами он поднял Лейтис на руки, чтобы отнести на кровать, уложить и дать там порыдать в своих объятьях, сколько ей потребуется, чтобы выплакаться и успокоиться. Но бедная девочка, в самом деле. Ее, выходит, из дому из-за этого и выставили? И доминанта найти подходящего попросту не позволяли, потому что хотели ее "исправить". С тем же успехом от нее можно было требовать перестать быть сабой. Невозможно изменить врожденную особенность организма и психики, которая из-за нестабильной магии, да и от плохих отношений в семье, проявлялась только ярче. — Ты из-за этого… из дома ушла?.. — решился спросить он, после того, как уложил в кровать, устроив на боку поудобнее и, улегшись рядом и накрыв ее одеялом, обнял и прижал к себе.

— И еще из-за прически, — Лейтис всхлипнула, посмотрела не Эйдана и попыталась улыбнуться сквозь слезы. — Представляешь какая нелепость? Весь этот скандал, после которого я ушла, начался всего лишь из-за того, что я выкрасила волосы. Ы-ы-ы-ы-ыы-ы-ы-ы, — тут она снова заревела.

Эйдан сперва вытаращился на нее с искренним ошеломлением, округлив глаза, а потом, когда она заплакала опять, прижал к себе крепче и принялся гладить по голове и покрывать лицо нежными утешительными поцелуями.

— Бедная моя, хорошая моя Лейтис… — приговаривал он, попросту не находя сразу каких-то еще слов. Это было ужасно, нет — чудовищно. Он давно знал и понимал, что ее опекуны-родственники попросту отказались нести положенную ответственность за нее. И знал, что им всегда было плевать на ее чувства и желания. Но чтобы настолько. Выставить сабу, не имеющую опыта самостоятельной жизни, на улицу из-за того, что она выглядит неподобающе… это… нет, Эйдан не мог подобрать этому названия, все слова казались слишком мягкими. — Можешь хоть вся целиком от макушки до пяток в розово-черную клетку выкраситься. Я тебя буду любить точно так же, в любом виде, любую, всегда. Правда, с такой покраской следов от порки толком видно не будет… но это я как-нибудь переживу, лишь бы тебе было хорошо, — наконец изрек он совершеннейшую нелепость. Кажется, ему всегда хотелось говорить такие вот душераздирающе бредовые вещи, когда его слишком сильно переполняли чувства к Лейтис. Они звучали абсурдно, зато ими можно было хоть отчасти передать то, что он ощущает… настолько большое, яркое и невыразимое.

— Ну дело же не только в этом, — Лейтис принялась рукой вытирать лицо. — Оно, знаешь, сошлось: прическа, я попыталась пойти на курсы вождения, счет из БДСМ-клуба пришел. Ну, и отец разъярился и принялся требовать, чтобы я… вела себя подобающе. А я сказала, что лучше из дому уйду, чем от себя отказываться, а он сказал, что я — это я, а моя прическа — это детские капризы, и как надумаю перестать капризничать, могу возвращаться. И вождение капризы. И… то, что я мазохистка. Вот откажусь от всего — и можно домой. Не то чтобы у меня на улице было что-то, кроме прически, но знаешь… дело ведь правда не во внешнем виде. Он просто хотел, чтобы я стала кем-то другим.

Эйдан тут же нашарил в кармане платок, убрал ее руку от лица, поцеловав пальцы, и принялся осторожно, нежно его вытирать, продолжая целовать щеки и глаза то и дело. Ее хотелось зацеловать всю. Такую чудесную, такую несчастную. Которую столько лет так сильно и несправедливо обижали — и эта помешанная на правильном поведении и внешнем виде стерва из Королевского медицинского колледжа сегодня просто напомнила Лейтис о том, как к ней относились всю ее сознательную жизнь. Удивительно ли, что ее это настолько выбило из колеи?.. Не так выглядит, не так себя ведет — не такая вся целиком. Для родного отца. Эйдан всерьез был уверен, что ее воспитывала какая-нибудь полуспятившая двоюродная тетушка, а все было еще хуже, чем он думал.

— Твоему отцу в принципе доверять ответственность за живых людей нельзя, не важно, сабы они или нет, — убежденно сообщил Эйдан и опять крепче прижал ее к себе. Поцеловал еще, в обе щеки по очереди, ласково погладил по голове и по спине. — Несчастная моя, хорошая моя… Как ты жила, бедная девочка?.. Когда тот, кто должен быть самым близким человеком, тебя не понимает ни на каплю — и понимать не собирается. Во имя всех богов, это же дурь какая-то, нелепость. Как он себе представляет мазохизм из прихоти?.. Переносить боль, доверяться другому человеку, пускай даже в клубе, где Наставники следят… Бедная моя Лейтис. Ты мучилась, девочка моя, а он тебе даже шанса не дал нормальные отношения завести, а потом выставил за порог. Я не понимаю, не могу понять, — он неровно вздохнул и стиснул ее в объятьях совсем уже крепко, словно пытался защитить от той, прошлой жизни, в которой она была вынуждена жить столько лет, и от той, в которой она была вынуждена жить потом, на улице, совсем одна.

— Ну, из прихоти — это ради эпатажа, ему назло, чтобы он краснел, какая у него дочь: мало того, что саба, так еще и это. Примерно так себе представлял, — Лейтис вздохнула. — На улице было тяжело выживать, но сохранять себя было труднее дома, как-то так. И мне до сих пор сложно поверить, что я тебя устраиваю как есть.

У Эйдана в груди все сжалось пронзительно и надрывно, потом закрутилось бешеным вихрем — а потом, кажется, взорвалось с громким хлопком и рассыпалось цветными огоньками и конфетти. И он улыбнулся ей самой глупейшей, по его собственным ощущениям, улыбкой совершенно безумно и страстно влюбленного мужчины. И ему вовсе не было стыдно, что он сейчас вот так улыбается, только хотелось знать, что из всей этой бури эмоций и как сильно ощущает Лейтис.

— Ты меня не просто устраиваешь, любимая… Ты — женщина, о которой я всегда мечтал. Нет, даже не так. Женщина, о которой я даже мечтать не смел, потому что был уверен, что такой не существует в природе. Которая идеально подходит мне и которой притом подхожу я. Которая удивляет, которая восхищает и радует меня каждый день, как в первый раз. С которой хорошо говорить и молчать тоже хорошо, невинно за ручку гулять хорошо и заниматься любовью так, что голову сносит, хорошо. Которой я могу все доверить и всем поделиться. И которая так искренне делится со мной своими переживаниями, мыслями и желаниями. Лейтис, я до утра перечислять могу, честное слово… рассказывать тебе, как я с тобой счастлив и как ты прекрасна всем, и розовыми волосами, и самыми восхитительными стонами во время порки. Как я тебя люблю — как есть, всю тебя, всю целиком.

Лейтис смущенно улыбнулась и очень недвусмысленно положила ногу ему на бедро.

— А расскажи, чем тебе нравится меня пороть? — после чего принялась теребить его галстук.

Эйдан ощутил смесь ее любопытства, смущения и желания и осторожно погладил только что выпоротую им прекрасную попку Лейтис.

— Тобой, — ответил он, очень довольно улыбнувшись, и с удовольствием коснулся губами ее губ, а потом принялся объяснять: — Потому что ты… как тот вот купленный тобой сегодня шоколадный торт: шоколадное тесто с шоколадным кремом, облитое сверху шоколадом. Очень много шоколада, когда ты привык рассчитывать на одну, ну, может быть, две конфеты. Ты прекрасна. Мы с тобой еще до скамейки не дошли, а я уже получил больше впечатлений, чем за всю предыдущую жизнь. Это… трудно объяснить, я никогда не пытался никому объяснять, честно говоря. Удовольствие садиста — не в том, что он делает, а в том, как на это реагируют. И ты прекрасна, каждое твое ощущение прекрасно, каждое твое движение, каждая эмоция, каждый вздох и стон, и как ты умоляешь, и как ты подчиняешься… Лейтис. Любимая моя. У меня опять слов не хватает, чтобы описать, выразить… Это как держать в руках радугу. Или рассвет. Или летний дождь. И понимать, что все это принадлежит тебе одному. Я похож на глупого гвитирианского поэта, да?.. С тобой иначе не получается. Тебя нужно воспевать, — он взъерошил свои волосы, проведя пальцами ото лба, а потом погладил ее по шее, положил ладонь на затылок и, притянув к себе, снова нежно поцеловал.

— Не-е-ет, — лукаво возразила она. — По-моему, меня нужно не воспевать, а отыметь. Жестко и сзади, как это делает очень-очень властный хозяин с чудовищными садистскими замашками со своей несчастной, только что избитой сабой, просто потому, что может. Страшно ей угрожая, что может поколотить, еще и всячески издеваясь, как-то так. И вообще, я бы начала со скамейки, будто порка только что кончилась.

"Жестко, угрожающе, властно и садистски воспевать", — с упоением подумал Эйдан. Потому что все, все, что он делал с ней — всегда было выражением его любви. И то, что она сейчас вдруг предложила, со всей бурной эмоциональностью, широтой и порывистостью своей натуры — тоже было возможностью выразить свою любовь к ней. Эйдан вдруг подумал, что, может быть, если не нести оголтелый бред, только так он и мог в полной мере выразить ту силу чувств, которую к ней испытывал. Физически. Почти на грани разумного и безумного, до которой они теперь могли дойти в полной мере. Настолько, насколько это было нужно Лейтис, по-прежнему нужно сейчас, хотя после порки ей и стало отчасти легче. Но сегодняшние их разговоры и связанные с ними переживания были слишком большими и трудными. И он тоже переживал, за нее — и моментально возбуждался от ее головокружительных предложений. И хотел отволочь ее обратно на скамью немедленно и сделать с ней все, о чем она говорила, и еще больше. Выразить все свои чувства, быть с ней целиком и полностью, быть ее хозяином, строгим, суровым, жестким — самым нужным ей. Так же, как она была самой нужной для него.

— Я еще не закончил с тобой, девочка, — хриплым, рычащим шепотом проговорил Эйдан ей в ухо и сощелкнул вместе карабины наручников, которые больше не были пристегнуты к скамейке, но снова охватывали ее запястья. Он надевал их одной рукой, а второй, крепко вцепившись в волосы, вжимал ее голову щекой в кожаную обивку. — Я только начал, и дальше все будет намно-ого интереснее, — освободившаяся рука немедленно легла на ее выпоротую попку, погладила достаточно жестко, чтобы следы недавней порки томительно заныли, а потом эта же самая рука властно проникла ей между ног.

Эйдан стоял на коленях сбоку от скамьи, уже полностью раздетый, и когда он потянул ее голову за хвостики вверх, у Лейтис перед лицом почти сразу оказался его крепко и уверенно стоящий член.

— Доставь хозяину удовольствие. Назначение сабы — доставлять собой удовольствие хозяину, — сказал Эйдан, одновременно с этим жестко и настойчиво проникая внутрь нее пальцами. — Вылижи его как следует, постарайся для хозяина.

Все это было потрясающе, почти по-настоящему жутко, примерно то, что пугало Лейтис в ее будущем хозяине: что он будет ее унижать, ею пользоваться и не обращать никакого внимания на ее мнение. Но все оказалось не так, и можно было пугаться понарошку, наслаждаясь вполне по-настоящему, зная, что, если что-то пойдет не так, Эйдан остановится и вообще сделает, как будет лучше для Лейтис.

Она захныкала в ответ:

— Зачем вы со мной так жестоки, хозяин? Вы же меня уже наказали больно, так больно, зачем дальше?

— Потому что. Саба. Должна. Доставлять. Хозяину. Удовольствие. Всегда, — раздельно выговорил Эйдан, приподняв ее еще чуть выше и потянув ее голову к себе, к своему возбужденному члену. — Или ты считаешь, что одной маленькой порки с хозяина довольно? И это все, что он может с тебя получить? Это все, на что ты способна? Какая негодная саба. Мало я тебя выпорол, нужно было еще добавить, — он продолжал грубовато проникать в нее пальцами, а теперь принялся еще и стискивать попку, которая отзывалась легкой покалывающей болью на эти прикосновения.

— Простите, хозяин, не надо меня больше бить. Я буду стараться, — торопливо проговорила Лейтис. С испуганным видом она вывалила язык наружу на всю длину, чтобы лизать с нелепым прилежанием запуганной девицы, а не с обычным для себя удовольствием.

— Нежнее, — потребовал Эйдан, слегка отдернув ее голову назад, а потом ухватил за подбородок, сжав так, что рот приоткрывался сам собой — и принялся сам водить ее языком и губами по своему члену, направляя ее так, что Лейтис не могла лишнего движения сделать. — Вот так, вот так должна делать старательная саба, для удовольствия хозяина. Не торопиться, не суетиться… Лизать как следует. Вот так, строптивое ты создание.

Он продолжал это действо некоторое время, а потом отпустил ее челюсть и ухватил Лейтис за наручники, одновременно потянув вверх за волосы.

— Ну-ка пойдем. Иди сюда. Может, с другими своими дырками ты управляешься получше… вот сейчас и проверим.

— Простите, Хозяин, простите. Я хочу быть хорошей сабой, я не хочу, чтобы меня снова отлупили, — говорила Лейтис, поднимаясь.

Ух, как убедительно было, прям настоящий злобный рабовладелец, а не Эйдан. Пугаться его выходило замечательно, от чего Лейтис возбуждалась все сильнее. Когда она уверенно встала на ноги, руки он отпустил — и поволок ее к кровати за волосы, наклоняя голову вниз и подгоняя легкими шлепками по невольно отставленной попке. Сейчас их, даже таких легких, было достаточно, чтобы напомнить Лейтис о пережитой порке со всей очевидностью и не сделать притом всерьез неприятно. Наоборот — эти ноющие, покалывающие ощущения заводили еще больше.

— Забирайся, — велел он, дотащив Лейтис к постели. Забирайся, вставай ко мне задницей, раздвинь ноги. Пошире. Хотя бы это сделай как следует. И поживее, — он отвесил ей еще пару шлепков, а потом потискал обе ягодицы по очереди, не преминув так же жестко помять ее и между ног тоже. Последнее было Лейтис просто необходимо, и она застонала со всей откровенностью своего желания, которое Эйдан не мог не ощутить, тиская ее там.

— Разумеется, хозяин Эйдан, все, как вы прикажете, — согласилась она, становясь в эту прекрасно-развратную позу и изнывая, так остро ей хотелось их близости.

— Выше попку, — глухо рыкнул он, забираясь на кровать следом и одновременно впечатывая в нее Лейтис, щекой, как и на скамейке, крепко сжимая в руке ее волосы, надавливая на голову. — Красиво. Сексуально. Как хозяйская шлюшка, хорошая, послушная, бесстыдная шлюшка…

Он дернул ее руки за наручники вперед, заставляя приникнуть к кровати сильнее, потом его ладонь прошлась по спине, по позвоночнику, прогибая Лейтис совсем уж развратно, снова огладила попку. И наконец Эйдан раздвинул ей ноги еще шире, предельно откровенно, а потом крепко вцепился в бедро, потянул на себя и вверх, приподнимая попку выше — так пошло, восхитительно пошло — и тут же вошел в нее, глубоко, резко, с хриплым протяжным стоном. Едва он немного задал ритм, его рука снова принялась путешествовать по телу Лейтис, гладить, тискать со всех сторон, пока не остановилась на груди, чтобы задержаться там, болезненно и возбуждающе терзая и выкручивая сосок.

Это было невероятно хорошо, в спальне будто сделалось светлее, такие яркие искры заплясали пред глазами от того, что Эйдан с ней творил. Вот теперь ей было достаточно, наконец-то достаточно, она могла не изнывать от того, что он слишком сдержанный, от того, что дисциплина не может поддерживаться настоящими шлепками и угрозами серьезной порки, наконец-то Эйдан с ней не нежничал, когда Лейтис хотела пожестче. И потому она громко стонала, вскрикивала и ойкала, наслаждаясь всем этим бесстыдным буйством, и радуясь, бесконечно радуясь тому, что это не в последний раз, что Эйдан — ее доминант, с которым они смогут и так, и иначе — по-всякому, как ей только захочется. Потому что у него вовсе нет внутреннего запрета на то, чтобы поступать с ней подобным образом, и потому что он не может не чувствовать, как ей хорошо с ним сейчас.

— Моя сладкая шлюшка. Моя развратная саба. Моя чудесная сучка, — полушептал-полурычал Эйдан, склоняясь к ней и оттягивая ее голову назад, чтобы покусывать ухо и шею и тут же вылизывать их языком. Он вовсе не стеснялся добавить еще, теребил ей и второй сосок тоже, снова пошлепывал по ягодицам, ласкал по боку, стискивал пальцами до боли и ласкал снова, потом сжимал попку в ладони, сильнее насаживая ее на себя. Не сдерживался вовсе, вбиваясь в нее со всей силой своей страсти. Он жаждал этого, хотел вот так — Лейтис могла чувствовать. — Затрахаю, как заслужила. Как заслужила, строптивая зараза. Ты моя сладкая, ты моя чудесная… — он стонал и рычал, утыкаясь ей в плечо, тяжело дышал и, судя по его все ускоряющимся движениям, вовсе не шутил с этими угрозами. Прекрасными угрозами, доставляющими столько наслаждения.

— О-о-о-о, я получу, как заслужила, — стонала Лейтис в ответ, больше не играя в запуганную сабу, куда уж сейчас было играть? Ей было так хорошо, она так радовалась — изображать что-то решительно не имело смысла. Ее Эйдан наконец-то был с ней целиком и полностью — вот как она это ощущала. Он отпустил себя на свободу, не сдерживаясь в своих желаниях, как можно было не наслаждаться? И Лейтис наслаждалась каждым движением, каждой грубой и даже жестокой лаской, возносясь все выше на этом головокружительном потоке страсти, чтобы обрушиться в пленительные объятья сабспейса, в котором Эйдан точно был с ней, ощущался со всех сторон. Лишь его она могла видеть, слышать и чувствовать.

Сопротивляться желанию погрузиться в блаженство Лейтис вместе с ней, особенно после такого восхитительного оргазма, было почти невозможно. Тем более для этого и не много было нужно — Эйдан и так ощущал себя сейчас абсолютно эйфорически счастливым. Но он все-таки взял себя в руки, заботливо уложил ее поудобнее, укрыл одеялом как следует, проверил, достаточно ли воды в графине на тумбочке… А вот сам пить уже не стал. Потом. Сейчас ему хотелось только улечься с ней рядом и, обняв, любоваться каждой черточкой ее лица, слушать дыхание и наслаждаться, наслаждаться, наслаждаться тем, как они сливаются друг с другом — чувствами, ощущениями, собственными душами. Ровно так, как он в глубине сердца всегда хотел — сейчас Эйдан понимал, что хотел именно этого, хотя раньше никогда не испытывал. Настолько глубоко и так сильно не чувствовал то, что было возможно ощутить только в сильнейшей, глубочайшей связи сабмиссива и доминанта. Только в полном и абсолютном доверии. Только в бесконечной, всепоглощающей взаимной любви. Лейтис растворялась в нем, а Эйдан, впуская в себя ее чувства, растворялся в ней в ответ. Переплетался с ней воедино, так что трудно было различить, где заканчивается один и начинается другой. У них было одно дыхание на двоих. И Эйдан наслаждался каждым вдохом, потому что он до краев был наполнен чистым, незамутненным счастьем. А потом они уснули, оба совершенно счастливыми, как могут засыпать в объятьях друг друга только любящие.