Уцелевший

19. Сатанист

Даже недавно дравшийся врукопашную с вурдалаком испанец охнул, когда страшные трясучие скелеты начали неуклюже подыматься из отверстых ям, хватая костями пальцев осыпавшиеся, поросшие травой закраины. Скелеты вставали неторопливо и неотвратимо. Уже знакомая Родриго ледяная воздушная волна раскатилась по прогалине. Каким-то неиспуганным уголком сознания рыцарь отметил: это плохо, из рук вон плохо! Резкое, необъяснимое похолодание безошибочно предупредило бы о любой надвигающейся нечисти за несколько мгновений, на которые Родриго весьма и весьма рассчитывал. А теперь нежданного холода почувствовать не удастся, подумал кастилец, лязгая зубами то ли от озноба, то ли от ужаса. Переполох на дороге поднялся наверняка не по вине какой-нибудь гадюки, страдающей бессонницей... Оттуда ежеминутно могло явиться нечто малоприятное, и рассчитывать оставалось лишь на остроту зрения да еще, пожалуй, на шестое чувство.

Полусгнившие костяки нестройной цепью двинулись вперед.

Когда грянул первый глухой удар, всадники ничего не поняли, но животные учуяли новую беду и взбесились окончательно. Томас и Хэмфри немедленно вылетели вон из седел и брякнулись наземь. Ловчий, хоть и был гораздо старше товарища, успел подобраться и перекатиться, изрядно смягчив падение. Хэмфри же, — ловкий, сильный, гибкий, — успел выписать в воздухе невообразимый пируэт и по-кошачьи приземлился на ноги: трюк, сделавший бы немалую честь любому странствующему жонглеру.

Однако жонглеры, выступая перед зеваками на ярмарках или перед гордыми аристократами в замковых дворах, имеют разумный обычай очищать и подметать отведенное для представления пространство.

Левая нога Хэмфри угодила прямо на завалявшийся в траве булыжник.

Хруст переломившейся берцовой кости был явственно слышен даже среди царивших на прогалине шума и хаоса. В первое мгновение рухнувший латник, видимо, не ощутил никакой боли — только недоуменно уставился на влажный белый обломок, пробивший холщовую штанину чуть повыше короткого сапожного голенища. А потом во всеобщую какофонию влился перепуганный, полный боли вопль.

Но до раненого никому не было ни малейшего дела.

Ибо люди, увидав происходящее, обезумели наравне со своими скакунами.

Филипп, один из лучших Монсерратовских лучников, помешался в буквальном смысле. Он спрыгнул с конской спины, растянулся, вскочил и, шатаясь, вытягивая вперед руку, начал заливисто смеяться. Он тянул к трясучим скелетам указательный палец и неудержимо веселился, глядя на забавных ажурных дергунчиков, подвигавшихся по лесной поляне, точно большие неуклюжие куклы...

Собственно говоря, сумасшедший Филипп угадал в точности. Умертвиями, фигурами, начисто лишенными всякого, сколь угодно зачаточного, соображения, руководили незримые лапы, тянувшиеся из преисподней, словно трости кукловода в бродячем вертепе[39]. Но уж обладатели этих лап следили за кромкой ширмы в оба. И определенно знали, куда метили, чего хотели.

Примерно догадывался об этом и Родриго де Монтагут, отрешенно и терпеливо ждавший своей минуты за хранительным дубовым корнем.

Все ощущения испанца обострились до степени почти нечеловеческой. Сквозь грохот и вопли рыцарь слышал отчаянный скрип кожаной сбруи, перестук стрел в трясущихся колчанах, выдыхаемую сквозь стиснутые зубы ругань Бертрана де Монсеррата — единственного, кто более или менее сохранял способность рассуждать. Слышал торопливую перебежку запоздалого ежа, не успевшего своевременно убрать короткие лапки с успокоившейся, казалось, до утра прогалины. Слышал и предсмертный всхлип злополучного ежика, размозженного конским копытом, и непроизвольно передернул плечами.

Ибо Родриго де Монтагут по непонятным для себя самого причинам любил ежей и время от времени приносил с охоты одного-двух. В замковой опочивальне испанца постоянно обитало не менее дюжины колючих зверьков, отмеченных особым вниманием (прочих — заурядных — просто выпускали на волю через денек-другой). Ежи ссорились, дружили, вместе лакали из просторных мисочек молоко, вместе пытались отыскать в пустынном Хлафордстоне хоть завалящую лягушку, вместе довольствовались пойманной мышью. Родриго ухаживал за своими колючими питомцами со столь трогательной заботой, что стал предметом ядовитых насмешек прислуги. Насмешек, разумеется, заспинных, произнесенных потихоньку, на ухо и с превеликой оглядкой: каков кулак у заморского сумасброда, изведали все мужицкие физиономии, не успевшие, либо поленившиеся изобразить должное почтение в надлежащий час. После того как испанец едва ли не до смерти забил сапогами ключника, спьяну осмелившегося пройтись по поводу «колючей погани», от которой добрым людям ни житья ни проходу не стало, а заодно посетовавшего на выверты некоторых, с позволения сказать, благородных господ, еж пользовался в замковых стенах полной неприкосновенностью. Все фыркающее от недоумения сборище было добросовестно выпущено в окрестные луга за два часа до отъезда, последствия которого Родриго не мог расхлебать и по сей час.

Незримые лапы знали свое дело отнюдь не плохо. Лес окружал прогалину плотным, совершено непроходимым даже для пешего — куда уж там конному! — кольцом. Кто и когда проложил и протоптал стежку, выводившую с главной дороги, часто ли навещал разоренное святилище, — остается неведомым. Но иного хода прочь не было. И умертвий направили так, чтобы преградить очутившимся в западне людям единственную тропу к избавлению.

Четверо бродячих костяков доплелись до древесного коридора и, то и дело подергиваясь, замерли подле самого устья. Остальные — числом около дюжины — зашагали к середине поляны, постепенно суживая полукольцо.

Безумец Филипп надрывался от хохота, даже когда беззубые гнилые челюсти вцепились ему в глотку. Скелет кусал изо всех сил — и не мог прогрызть неподатливую кожу, а это было чистейшей уморой — да и щекотно вдобавок. Лишь когда бренные останки более молодого и зубастого начали рвать беднягу латника на мясные лохмотья, к Филиппу вернулась крупица разумения, и жалобный крик разнесся над Хэмфордской чащей.

Покалеченный Хэмфри по-заячьи верещал, отползая прочь с проворством пришибленного палкой ужа, однако скелеты шагали куда проворнее. Почернелые фаланги вцепились в лицо раненого, ухватили за руки. Искривленные когти, — продолжавшие расти в гробах и через много дней после захоронения, — обретшие в продолжение столетий прочность кованой стали, успешно раздирали податливую плоть; но гнилые зубы, уже слабо державшиеся в черепных костях, выворачивались вон, то и дело увязая намертво в пожираемом теплом теле.

Хэмфри умер от неописуемого ужаса прежде, нежели самый расторопный костяк перервал ему яремную вену...

Последующие просвещенные века неизбежно квалифицировали бы эту покойницкую вылазку как чистейшей воды психическую атаку. Бойцовские качества истлевших трясучих скелетов равнялись, по сути, нулю. Умертвия только и могли терзать беспомощных; соединенный удар двоих державшихся несбитыми всадников наверняка опрокинул бы и вдребезги разметал шатавшуюся по прогалине мразь. Но лошади наотрез не желали повиноваться, а люди — Бертран де Монсеррат, Гийом-Шелковинка и невольно спешившийся, бежавший сломя голову Томас — уже в одночасье успели поседеть, глядя на участь Филиппа и Хэмфри.

Три костяка целеустремленно близились к Родриго.

* * *

Глаза Мари-Лу едва не выкатились из орбит. Миссис Итон так побледнела, что умный Малэн испугался: не доведется ли подыскивать себе новое место из-за непростительного и ужасного промаха?

В последние три часа женщина выслушала о Мокате немало впечатляющего. И вот, не успели де Ришло и ван Рин, втянувшие весь дом в темную историю, разбежаться прочь, как мерзкий тип является на порог собственной достогнусной персоной!

Первым побуждением Мари-Лу было кинуться наверх, искать защиты у Ричарда. Но миниатюрные люди сплошь и рядом обладают весьма обширными запасами здравого смысла. Ни Рекса, ни герцога рядом нет. Позовешь Ричарда — Саймон останется в одиночестве. Что, если Мокате лишь того и надобно?

Танит!

Ах ты!..

Теперь Мари-Лу не сомневалась в значении нежданного звонка.

Возможно, Моката привел за собою целую шайку. И скорее всего, привел!

— Просите, — изысканно светским голосом велела Мари-Лу, в девичестве Мария Лукинична Челышева.

Малэн облегченно вздохнул и поклонился.

— Но если я позвоню в колокольчик, — с очаровательной улыбкой закончила Мари-Лу, — немедленно врывайтесь в гостиную и бейте глубокоуважаемого гостя шандалом по голове. Изо всех сил, mon vieux[40].

Малэн еще раз поклонился и вышел, гадая: не лучше ли подыскать новое местечко самому?

Миссис Итон поспешила расположиться спиной к окну, кокетливо положила ногу на ногу и тщательно переплела пальцы обеих рук. Знание несложных способов защиты, как выяснялось, вовсе не составляло исключительную монополию герцога де Ришло.

Моката был облачен в серый твидовый костюм и тщательно повязанный черный галстук. Его большая, лысая, блестящая голова напомнила Мари-Лу биллиардный шар. Накрахмаленный воротничок изнемогал под давлением двойного подбородка.

— Умоляю, простите за неожиданное вторжение, миссис Итон, — сказал Моката мелодичным, бархатным голосом. — Но дело приключилось безотлагательное. Вероятно, мое имя вам уже знакомо?

Мари-Лу кивнула, оставляя безо всякого внимания предложенную гостем руку. Бывшая княгиня едва ли много знала об эзотерических учениях, зато немало времени провела в сибирской ссылке и навидалась достаточно, чтобы накрепко запомнить вековое крестьянское правило: к ведьмаку не притрагивайся, и в своем доме не давай ему ни капли выпить, ни крошки съесть.

Лучи послеполуденного солнца брезгливо касались розовощекой Мокатиной физиономии.

— Разумеется знакомо, сударь. Чем могу служить?

— Думаю, меня уже успели выставить в самом невыгодном свете, — удрученно вздохнул визитер. — Но видите ли, Саймон Аарон — мой добрый товарищ. Во время недавней и весьма неприятной болезни я долго ухаживал за ним...

— Понимаю, — сказала Мари-Лу. — Правда, история, рассказанная моими добрыми товарищами, звучит несколько иначе... Какова же, собственно, цель вашего прихода?

— Саймон, следует полагать, расположился здесь?

— Разумеется, — хладнокровно ответила Мари-Лу, имевшая плачевный опыт общения с палачами из НКВД и понимавшая, что нельзя отрицать очевидного. — Он расположился именно здесь. Именно здесь и намерен оставаться.

Моката улыбнулся, и миссис Итон внезапно поймала себя на пугающей мысли: этот человек вовсе не так черен, как его малюют. Светлые, почти водянистые глаза смотрели дружелюбно и чуть насмешливо, словно их обладатель и не думал обижаться на столь нелюбезный прием. И голос лился добродушно, длинными, безукоризненными английскими фразами. Лишь интонационные странности выдавали в говорящем француза.

— Прекрасно понимаю Саймона: воздух этих мест исключительно свеж и благотворен, а гостеприимство, безо всякого сомнения, не оставляет желать иного. К несчастью, некоторые обстоятельства, о коих вы, безусловно же, не были поставлены в известность, вынуждают просить позволения забрать господина Аарона в Лондон — и безотлагательно.

— Исключается, — лаконически ответила Мари-Лу.

— Понимаю, — вздохнул Моката, разглядывая носки своих безукоризненно вычищенных штиблет. — Я весьма и весьма опасался, что достойнейший герцог де Ришло, наш общий друг и знакомый, наговорит умопомрачительных вещей, способных навеки погубить мою репутацию в ваших очаровательных глазах. Умоляю и настаиваю: поверьте, Саймону грозит опасность, и очень большая...

— Не сомневаюсь, — вставила Мари-Лу с обворожительной улыбкой.

— ...которую возможно устранить, — невозмутимо продолжил Моката, — лишь перевезя его в Лондон.

— Покуда господин Аарон здесь, в этом доме, — прощебетала Мари-Лу, — ему не грозит никакая опасность!

— О, сударыня! — сказал Моката. — Я вряд ли смею рассчитывать, что счастливое, беззаботное, обольстительное существо знакомо с темными сторонами жизни...

«Попал пальцем в небо, — мысленно заметила Мари-Лу. — Либо пустословит, либо отнюдь не всеведущ...»

— ...А посему просто поверьте: уже долгое время Саймон, которого любим и вы, и я, пребывает на грани серьезнейшего, быть может, необратимого душевного расстройства. Вывести беднягу из этого состояния способен, к сожалению, только я... О! Шоколадные конфеты!

Глаза гостя буквально впились в глянцевую коробку, стоявшую на курительном столике.

— Не сочтите меня скверно воспитанным наглецом, — сказал Моката почти с жалобой в голосе, — но я буквально с ума схожу при виде сладостей! Как избалованный ребенок. Разрешите попробовать?

— Увы! — глазом не моргнув, расхохоталась Мари-Лу. — Вынуждена огорчить: это не шоколадки. А какого свойства болезнь у Саймона?

Уличить хозяйку дома в беззастенчивой и нелюбезной лжи Моката, разумеется, не дерзал, хотя стоило только протянуть руку и поднять крышку. Он ограничился тем, что надулся, подобно школьнику-сладкоежке, обманутому в наилучших ожиданиях, и воскликнул:

— Экая досада! Ну, давайте выкину картонку в мусорную корзину. Дабы не вводила в заблуждение бедолаг вроде меня...

Прежде нежели Мари-Лу опомнилась, визитер уже ухватил коробочку и заговорщически подмигнул, почуяв ощутимый вес.

— Эгей! — возмутилась Мари-Лу. — Коробочка-то еще служит верой и правдой! Моя малышка держит в ней мраморные шарики и морские камни.

Она проворно изъяла предмет обсуждения. Бумажные обертки внутри сместились и явственно зашуршали.

— Видите, как девочка дорожит своими сокровищами? Каждый шарик помещается в отдельную чашечку из-под конфеты; чашечки выкладываются опрятными рядами — все чин-чином.

Разумеется, Моката раскусил наивную уловку, но поделать не мог ничего. Хорошенькая избалованная женушка господина Итона, резвушка без царя в голове нежданно предстала ему противницей разумной и достаточно понимающей в делах, о которых, по справедливости, не должна была смыслить ни аза.

Несколько мгновений собеседники молча разглядывали друг друга. Затем гость начал вести подкоп с иного направления. Следовало продолжать разговор, продолжать любым способом, не дать выставить себя за дверь. А глаза и голос тем временем поработают...

— Миссис Итон, совершенно и вполне очевидно, что ваши друзья преднамеренно выставили меня чудовищем. Зачем — не постигаю, но думается, при создавшемся положении лучше будет честно положить карты на стол, избегая тем самым досадных недомолвок и недоразумений.

— Как хотите, — спокойно ответила Мари-Лу. — По чести, мне совершенно все равно.

Последнюю фразу Моката старательно пропустил мимо ушей.

— Дискутировать по поводу этических аспектов магии... — торжественно провозгласил он.

— Будьте любезны, говорите по-английски, — проворковала Мари-Лу. — В школе я была ужасной лентяйкой и, когда в моем присутствии начинают изъясняться на латыни, чувствую полное смущение. К тому же ничегошеньки не понимаю в подобной белиберде!

— Обсуждать нравственность или безнравственность магии, — заново начал слегка побагровевший гость, — не имеет смысла, это весьма долгий разговор, да и надлежащая подготовка требуется, к сожалению, от обоих, — а вы даже латинских корней не разумеете...

«Замечательно! — подумала Мари-Лу. — Начинаем отвечать колкостями на колкости, самообладание теряем... Отлично, милейший!»

— Ограничу пояснения следующим. Я обладаю огромным теоретическим и практическим опытом в этой области, а Саймон, увлекшийся магией в последние месяцы, обнаруживает огромные способности. Господин де Ришло, по-видимому, полагает меня исчадием зла, но ради простой справедливости я обязан отвести подобный навет! Сама по себе магия не служит ни добру ни злу, это всего лишь искусство производить изменения в согласии с волей! Зловещая слава, которую стяжала магия в течение последних веков, объясняется тем, что ею приходилось заниматься тайно, вопреки строгим церковным запретам. Тайное всегда воспринимается как недоброе.

— Полагаю, вы слышали, что умелые, вполне постигшие свое ремесло маги умеют вызывать потусторонних существ, чье бытие традиционно отрицает нынешняя наука. Надеюсь и уповаю, что, будучи относительно культурной женщиной и накопив хотя бы зачаточный запас необходимых для нашей беседы сведений, вы не разделяете академических предрассудков...

Мари-Лу промолчала.

— Упомянутые существа совершенно безобидны, покуда находятся под управлением опытного мага — точно так же, как опытный электрик спокойно может управляться с высоковольтными проводами либо аккумуляторами. Однако неопытный ребенок, вздумавший позабавиться с током, подвергается страшной, возможно, смертельной, опасности. Это полная аналогия тому, чем занимаемся нынче я и Саймон. Из иных миров поднято новое, доселе неведомое существо — считайте, будто мы сконструировали оригинальную динамо-машину...

Голос Мокаты журчал ровно и успокоительно.

Мари-Лу не хотелось даже язвить по поводу латинских слов.

Гость уставился на нее упорным, пронзительным взором и глядел не отрываясь.

— Управляться с названной тварью можем лишь мы двое — но именно двое! Вдвоем. Оказавшись в одиночестве, я просто не сумею контролировать огромную стихийную силу, которая неминуемо вырвется, ускользнет, и создаст чудовищную угрозу как для меня самого, так и для Саймона. Вам понятны мои разъяснения, сударыня?

Мари-Лу медленно кивнула.

— Очень рад, — замурлыкал Моката, — очень, очень рад. Всего несколько минут спокойного, дружелюбного общения — и все понемногу становится на должные места...

Мари-Лу, словно завороженная, глядела на Мокату расширившимися темными зрачками.

— Будьте столь добры, — сказал гость, — велите принести стакан воды. Совершенно пересохло в горле.

— Пожалуй, лучше чаю, — задумчиво и протяжно молвила молодая женщина. — И свежего печенья...

* * *

Испанец едва не придавил спусковой крючок, но вовремя опомнился. Расходовать драгоценные стрелы на трясучих скелетов было вряд ли разумно. Родриго осторожно положил взведенный арбалет, привстал на колени, выдернул из ножен толедский клинок и прыгнул вперед.

Костяки ускорили шаг. Ведомые опытными и беспощадными лапами, они заходили спереди и с боков — самая разумная тактика при нападении на одиночку. Почернелые когти уже вздымались вровень с лицом рыцаря, гнилые челюсти угрожающе прищелкивали.

Не раз, не два, и не три подвергался Родриго подобному нападению — и со стороны куда более проворного и сильного неприятеля. Движения кастильца были уверенны и почти непроизвольны.

Он изо всей силы пнул и повалил скелет, наступавший справа. Стремительно падая в противоположную сторону, обрушил меч прямо на почернелый череп второго. Трухлявые кости разлетелись грудой осколков: лезвие прошло от темени до таза, сверху — и донизу.

Родриго молниеносно перекувыркнулся и вскочил, разом выиграв несколько футов пространства меж собою и третьим умертвием. Примерился, легко скользнул навстречу; безо всяких особых уловок, уже зная хрупкость устрашающего врага, ударил мечом и, не задерживаясь, уничтожил первый, неуклюже пытавшийся подняться, костяк.

Минус три. Отлично.

Сколь ни перепуган был Бертран де Монсеррат, а подметил, как лихо разделывается с гробовой поганью неверный друг.

— Гийом! — закричал он осипшим голосом. — Гийом, спешивайся! Руби!

Сам спрыгнул с коня, выхватил меч и поверг ближайший скелет, бессмысленно щеривший два ряда хорошо сохранившихся зубов.

Двадцатипятилетний, поседевший как лунь, Шелковинка последовал примеру господина, однако с гораздо меньшим успехом. Вместо рубящего удара он машинально сделал глубокий выпад. Клинок проскользнул меж ребрами, не встретив ни малейшего сопротивления. Гийом-Шелковинка немедленно потерял равновесие и растянулся ничком. Пожалуй, он сумел бы раскидать полдюжины сгрудившихся вокруг умертвий и подняться, но не догадался сразу выпустить пойманный покойницкими костями клинок и, падая, опрокинул скелет прямо на себя. Пытаясь выбраться, Гийом потерял несколько драгоценных секунд. Корявые когти незамедлительно вонзились в лицо поверженного, Шелковинка заревел дурным голосом от ужаса и боли, отчаянно попытался защитить глаза и погиб относительно быстро, ибо рухнувший сверху костяк впился зубами ему в пах...

Увлеченный боем, Родриго почти напрочь забыл обо всем, кроме трясучих противников, и приготовился помочь ловчему Томасу, который лишь бессмысленно отмахивался мечом, пятясь и незаметно для себя самого подвигаясь прямо к четырем заступавшим тропу скелетам. Старик отлично помнил старинные поверья, знал, чем угрожает укус умертвия[41] и панически боялся близкой стычки, стараясь держать чудовищ на расстоянии. Скелеты, впрочем, оставляли мечущееся острие безо всякого внимания и продолжали теснить ловчего на скалившую зубы покойницкую заставу.

Собственно говоря, только испуг Томаса и спас Родриго от неминуемой гибели. Ловчий оказался между испанцем и устьем дорожки. Налакавшуюся горячей крови, обретшую немыслимое для упыря проворство собачью падаль вытолкнули на прогалину, метя в испанца, однако полуразложившийся волкодав был, как и предыдущий вурдалак, малопослушной куклой.

Болотный пес напал на ближайшего.

Дикий вопль Томаса длился три-четыре мгновения. Родриго разом понял происходящее и сломя голову кинулся назад, к арбалету. Раздробил трясучий костяк, пытавшийся заступить дорогу. Схватил заряженный самострел, приложился — и застыл, ошеломленный.

* * *

— Простите за нескромный вопрос, — любезно осведомился Моката, — но вы, часом, не после болезни поднялись? Вид у вас очень бледный и весьма, весьма усталый.

— Нет, — медленно ответила Мари-Лу, — я ничем не болела.

Веки смыкались независимо от ее собственной воли, которой уже почти не оставалось. Мари-Лу чувствовала неодолимое желание закрыть глаза полностью, расслабиться, чуть-чуть — лишь на несколько минут — задремать...

Моката следил за молодой женщиной с легкой, почти неуловимой улыбкой. Он умело сломил Мари-Лу и сознавал это. Еще немного — и нахальная дурочка, знающая больше положенного по справедливости, просто уснет сидя в кресле напротив. Тогда будет уже отнюдь не сложно перенести ее в соседнюю комнату, позвонить дворецкому, передать Ричарду, что жене стало дурно. Итон примчится вниз — а кто, любопытно знать, не примчался бы? — и дальнейшее окажется уже гораздо проще. Быстрый удар по голове, короткий разговор с Малэном, еще удар... А потом Саймон, безвольный и всецело послушный, последует за Мокатой куда угодно.

Веки Мари-Лу дрогнули и окончательно опустились. Женщина попыталась мотнуть головой, не сумела и бессильно откинулась на спинку кресла.

— Простите, пожалуйста, — выдавила она сонным голосом. — Я так устала и вымоталась... О чем бишь мы вели речь?..

Зрачки Мокаты, подумала Мари-Лу, стали огромными, заполнили всю комнату, притягивали к себе, словно два бездонных колодца.

— Мы не станем больше беседовать, — ласково произнес гость. — Сейчас вы уснете, пробудитесь отдохнувшая и посвежевшая, а седьмого мая, в четыре часа пополудни явитесь ко мне. Дом Саймона Аарона, Сент-Джонс Вуд...

Дверь гостиной с грохотом распахнулась, и раскрасневшаяся, запыхавшаяся Флер влетела внутрь.

— Что случилось, крошка?

Мари-Лу разом вышла из накатывавшего ступора, и Моката раздосадованно прищелкнул пухлыми пальцами.

Внезапное появление девочки полностью и невозвратимо расстроило токи, струившиеся от него к молодой хозяйке дома.

— Мамочка, мамочка, — затараторила Флер, — папа тебя велит позвать! Дяде Саймону совсем расхотелось баиньки, мы в саду, играем в лошадок, а дядя Саймон говорит, я не лошадка, я дракон, а ты — рыцарь, а папа сказал, позови маму, пускай усмиряет дракона!

— Ваша дочурка? — медовым голосом осведомился Моката. — Какое замечательное дитя!

Но с Мари-Лу точно рукою сняло прежнюю сонливость.

И на смену ленивому благодушию пришло ощущение грозной опасности.

— Не смейте к ней прикасаться!!!

Моката вздрогнул от неожиданности.

Мари-Лу молнией метнулась к ребенку, подхватила на руки, отпрянула.

— Сукин сын! — завизжала бывшая княжна Челышева, наслушавшаяся в годы революции неупотребимых в высшем свете выражений. — Подлюга злопаскудный!

Даже невозмутимый Моката слегка опешил.

— Но, сударыня...

— Гипнозом пробавляемся? Внушать умеем? Ах ты!..

Дальнейшая речь Мари-Лу потребовала бы строчку-другую сплошных отточий. Дабы потрясенный читатель не подумал, что прелестная героиня безо всякого стеснения извергала подобные речевые фигуры в присутствии крошечной дочери, упомянем следующее. Малютка Флер изъяснялась лишь по-английски, а Мари-Лу без запинки переводила многоярусную, витиеватую русскую брань на родной язык Мокаты-Дамьена, французский. Вынужденно близкое общение с простонародьем весьма расширило словарь княжны, позволяя в критические минуты жизни ошарашивать любого наглеца самым неожиданным для последнего образом.

Ибо хорошенькая, миниатюрная жена Ричарда Итона казалась воплощением наивной благовоспитанности.

— ...заломившаяся звездо-гля-везде колдобина! — завершила Мари-Лу, решительно хватая колокольчик.

Потрясенный Моката даже не шевельнулся.

Влетел Малэн, явно посмевший ослушаться хозяйского распоряжения, ибо вместо предписанного шандала в руке дворецкого была зажата четырехфунтовая кочерга.

— Пока не бейте, — поспешно сказала Мари-Лу. — Возьмите у меня Флер.

Она отобрала у дворецкого кочергу, передала ребенка с рук на руки, подтянулась и выпрямилась:

— Немедленно зовите мистера Итона, Малэн!

Дворецкий со всех ног ринулся в сад.

Уже овладевший собою посетитель уставился на Мари-Лу тяжеленным, стальным взглядом.

— Но вы, несомненно, понимаете, что без Саймона я отсюда не уйду?

— В лучшем виде уйдете, — заверила миссис Итон, рассеянно поигрывая кочергой.

Одну секунду Моката колебался, но вспомнил неожиданное проворство языка, обнаруженное маленькой женщиной, и почел за благо не испытывать возможную силу и быстроту ее руки.

— Хотя бы дозвольте нам увидеться!

— Господин Моката, вам дозволят покинуть Кардиналз-Фолли в целости и сохранности. Но если дождетесь моего мужа, я не смогу поручиться даже за это...

Мари-Лу охнула.

Покуда она полубессознательно разговаривала с Мокатой, Малэн внес и поставил на столик чашку дымящегося чая. Подать печенье дворецкий не успел, ибо зазвенел колокольчик.

Моката с ухмылкой потянулся к чашке. Метнул на женщину победоносный взгляд.

Торжествовать ему, впрочем, следовало бы, только сделав первый глоток.

Не колеблясь, миссис Итон взмахнула кочергой.

Сатанист непроизвольно шарахнулся в сторону, однако полудюймовый железный прут обрушился отнюдь не на его лысое темя, а на злосчастную, ни в чем не повинную чашку. Осколки и брызги разлетелись по сторонам. Лужица темной жидкости потекла, и первые капли забарабанили по ворсу небольшого коврика.

— Не получится, — проворковала Мари-Лу, но в глазах маленькой женщины было нечто весьма не соответствовавшее мягкому, почти любезному тону.

С Мокаты разом слетела вся напускная учтивость. Маленькая кокетливая кошечка, уже почти угодившая в западню, внезапно выпустила когти и пустила все предыдущие усилия сатаниста прахом. Зарычав по-звериному, гость ощерился в дикой, демонической ярости.

Мари-Лу, впервые испугавшись по-настоящему, отступила. Она изо всех сил старалась не смотреть в зрачки сатаниста, пылавшие зловещим огнем и сулившие лишь беспощадное уничтожение.

— Доброе утро! Что здесь творится?

В проеме двери возник Ричард Итон.

— Ричард, — выдохнула Мари-Лу, — это Моката!

Прищурившись, Итон шагнул вперед.

— Я приняла его сама, чтобы не отрывать тебя от Саймона, и чуть не поплатилась: Моката пустил в дело гипноз. Вышвырни этого мерзавца вон, пожалуйста!

В голосе Мари-Лу звучал такой неподдельный страх, что на худом лице Итона задвигались желваки. Отстранив жену, Ричард быстро приблизился к гостю. Боксер и фехтовальщик, он уставился прямо в злобные глаза Мокаты.

— Не будь вы вдвое старше, — процедил Итон, — я пересчитал бы вам все зубы. Но ежели не уберетесь вон быстрее пули, разница в возрасте перестанет меня смущать...

Невероятным усилием воли Моката подавил ярость и улыбнулся наилюбезнейшим образом. Ни малейшего испуга сатанист не обнаружил.

— Полагаю, ваша жена заблуждается, — сказал он. — Погода весенняя, в этом все дело. Пока мы беседовали, миссис Итон стало клонить ко сну. А предварительно выслушав рассказы друзей об исчадии ада Мокате, она приписала мгновенную дремоту моему злокозненному внушению. Коль скоро миссис Итон продолжает настаивать на своем утверждении — что ж, я готов извиниться, хотя никакой вины за мною нет.

— Охотно верю, — нехорошо ухмыльнулся Ричард. — Но будьте любезны сию минуту убраться из этого дома к чертовой матери!

Моката пожал плечами:

— В высшей степени огорчительно, мистер Итон. Вы похожи на разгневанного капризного ребенка! Видите ли, я приехал только затем, чтобы отвезти Саймона Аарона в Лондон.

— Забудьте думать, — сказал Ричард.

Моката едва ли понимал, как ему посчастливилось. Бертран де Ришло, узнав от Саймона про Талисман Сета, сначала стрелял бы, а потом рассуждал. Отважный, однако утонченно культурный, цивилизованный и не веривший ни в какие средневековые глупости Ричард Итон и помыслить не мог о столь вопиющем нарушении закона. Впрочем, не рискуя жизнью, сатанист изрядно рисковал физиономией.

— Но пожалуйста! — Моката воздел обе руки, пытаясь урезонить неожиданного противника. — Выслушайте же хоть несколько слов! Здесь происходит ужасное недоразумение, проистекающее из ошибки, в которую впали ваши друзья! Миссис Итон истолковала случившееся превратно, такое бывает, — но теперь давайте побеседуем как приличествует воспитанным людям!

Боксер и фехтовальщик Ричард почуял неладное, помотал головой и начал смотреть на руки Мокаты.

— Видите ли, я сам попросил послать за вами. Госпожа Итон, полагаю, не откажется это подтвердить.

— Откажусь, не сомневайтесь, — любезно заверила Мари-Лу. — Ты умница, дорогой. Не смотри ему в глаза. И Бога ради, выкинь сучьего сына вон! Затеет драку — огрею кочергой...

— Слыхали? — осведомился Итон. Его лицо побелело от злости, кулаки сжались и были готовы метнуться вперед и вверх. — Слово женщины — закон для воспитанного человека, — закончил он с кривой усмешкой. — Выметайтесь. Незамедлительно.

— Жаль, что вы столь упрямы и безрассудны, мой молодой друг, — процедил Моката. — Задерживая Саймона Аарона в своем доме, и вы, и ваша жена, и... не вздумайте ударить — ваша маленькая дочь подвергаетесь ужасной опасности. Коль скоро не желаете размыслить спокойно, воля ваша. Но разрешите хотя бы поговорить с господином Аароном ровно пять минут.

— И пяти секунд не получите, — заверил Ричард, отступая в сторону и делая повелительный жест.

— Хорошо, — вздохнул Моката. — Если так вам угодно...

Сатанист, казалось, увеличился на глазах обоих наблюдателей — вытянулся ввысь и вширь, наполнился ужасной, устрашающей силой. Она словно растекалась по сторонам, покуда слова Мокаты падали в пространство, точно ядовитые, ледяные капли.

— Тогда нынче ночью ждите моих посланцев. И будьте покойны: уж они-то заберут Саймона живым или мертвым!

— Вон отсюда, — сквозь зубы произнес Ричард. — Сволочь проклятая, вон отсюда!

Сжав губы и не вымолвив более ни единого слова, Моката миновал столь нелюбезно с ним обошедшуюся супружескую пару, вышел наружу, зашагал по усыпанной толченым ракушечником аллее. Мари-Лу медленно, истово перекрестилась. Ричард обнял жену за плечи. Маленькое гибкое тело внезапно вздрогнуло и напряглось.

Испуганно всхлипнув, Мари-Лу зарылась лицом в плечо мужа.

— Что случилось? — встревоженно спросил Ричард.

— Милый, да неужели ты не видишь сам? — вскричала женщина. — Приглядись хорошенько! Это по-настоящему, это не фокусы, это правда!

— Чего я не вижу, родная? — встревожился Итон.

— Смотри, — простонала Мари-Лу. — Он идет освещенный солнцем — и не отбрасывает ни малейшей тени!