Уцелевший

9. Графиня д’Юрфэ откровенничает

— Ха-ха! Но я действительно восхищьена видеть вас опьять!

Рекс приложил неимоверные усилия и улыбнулся в ответ.

Накануне он разговаривал со старой каргой минуты две-три, не более. И то, лишь пытаясь познакомиться со стоявшей рядом Танит и увлечь девушку в сторону. Почему негодница решила, будто он приехал проведать именно ее! И как узнала о приезде вообще?

Американец проклял собственные светские ухватки. Не послал бы наверх этой дурацкой сирени — извинился бы, откланялся и вышел на вольный воздух. А теперь отдувайся, да еще решай на ходу, каким образом старая...

— A Monseigneur le Duc[16] чувствуйет себья хорошо? После вчерашний? Ха-ха!

— Он просил передать искренние извинения, мадам, — вежливо ответствовал Рекс. Лгать приходилось наугад и молниеносно, подхватывая на лету брошенные собеседницей фразы.

— Са, c’est tres gentille. Это весьма любезно с его стороны, — каркнула мадам д’Юрфэ. — И у него превосходные гаваны.

Собеседница Рекса извлекла из ридикюля квадратный золотой портсигар, вытащила на свет короткую, темную Partagas. Рекс проворно и любезно поднес горящую спичку.

— Но Monseigneur повьел себья вызывающе. Одно Общество не должен мешать другому. Никогда на свьете! Monseigneur имеет законный резон, извиньяющий поведение?

«Хм! — подумал ван Рин. — Старое доброе столкновение двух шаек! Посреди миролюбивого Лондона, разрази тебя...»

— Безусловно. Просим прощения за столь решительное вмешательство, ибо Саймон Аарон срочно и настоятельно требовался для иных целей.

— Ви также ищьете Уцелевший Талисман?..

* * *

Альваро заблуждался, полагая, будто командир неустанно и честно трудится на старом, как сама война, поприще укрощения строптивых.

Родриго уже минут пять как перестал трудиться и лежал недвижно, прижимаясь потной загорелой физиономией к раскрасневшимся ланитам Эрны, крепко стискивая изнасилованное, ставшее податливым, покорным и любящим, тело баронессы де Монсеррат.

Подобная чувствительность, проявляемая начальником, изрядно удивила обоих подчиненных, которые за долгую совместную службу распознали Родриго ненамного хуже, чем кастилец изучил их самих.

— Хм! — выразительно кашлянул Хуан.

Пожилой баск Альваро точно в воду глядел: на ближайшие двадцать минут Хуан, как любовник, напрочь выбыл из строя, а потому злился на весь белый свет вообще, и на капитана Родриго в частности.

Алонсо, гораздо более флегматичный и сдержанный в чувствах, сохранял боеспособность и созерцал окружающее куда веселее.

— Deja pues que el capitan descanse un poco![17] — прошипел он, потихоньку разжимая затекшие пальцы.

Удерживать баронессу на постели не было никакого дальнейшего смысла: последние двадцать минут Эрна только и делала, что ласкалась к исступленно обладавшему ею кастильцу, позабыв обо всяком стыде и явно перестав считать Родриго подлым разбойником с большой — или малой — дороги... Природа, как и рассчитывал капитан Бертрановских басков, неумолимо и неизбежно взяла свое.

Но она же, природа, сыграла весьма похожую, хотя и отменно внезапную шутку с самим Родриго.

В продолжение последнего получаса испанец постепенно и неотвратимо удостоверялся в том, что единственная и несравненная любовница, которую он лениво и безуспешно искал долгие годы, оказалась, наконец, под его жаждущим, почти неутомимым телом. Оказалась неожиданно, внезапно. Там, где намечалось временное, преходящее, забывающееся среди прочих приключение, неотвратимо всплывало мощное, всепоглощающее чувство.

Всплывало — и всплыло.

Родриго де Монтагут-и-Ороско отнюдь не отдыхал. И не благодарил баронессу безмолвной нежностью за доставленные утехи.

Алонсо тоже ошибался.

Никогда — ни на блеклом, акварельном рассвете наступившего дня, ни впоследствии, в долгие годы, вполне счастливо и почти безмятежно протекшие среди хребтов Монкайо, на дне просторного лога, вместившего и небольшое фамильное имение, и прилегавшие службы, не сказал Родриго своей добыче, а впоследствии любимейшей наложнице, — по сути, жене — Эрне де Монсеррат, в девичестве фон Валленштейн, чем занимался, возлежа на ней после неимоверно долгого совокупления в заброшенной хэмфордской хижине.

Ибо капитан басков не отдыхал.

И не благодарил.

Родриго быстро и лихорадочно думал.

Решал самую сложную тактическую задачу, выпавшую на долю в его обильной приключениями жизни записного, профессионального бойца. Размышление требовало известной сосредоточенности, и кастилец почел за благо изобразить усталость, прильнуть к Эрне, полагаясь на изобильный и отнюдь не благочестивый опыт собственных воинов, не способных заподозрить командира в неподобающей чувствительности.

Алонсо и Хуан. Двое самых никчемных, вялых, робких. Жаль, ах, как жаль!.. Окаянный жребий! Наикрепчайшие бойцы остались там, за стенами хижины. Лежат, сукины дети, сил набираются... Родриго едва не скрипнул зубами. Эрна истолковала его нежданное напряжение по-своему; тихо потерлась щекой о плохо выбритое, желанное лицо.

«Бог ты мой, девочка ведь уверена, что за мною ринутся остальные...»

С силами у самого Родриго было скверно. Тем не менее, выхода не оставалось.

— Эгей, братцы, — позвал он негромко.

Алонсо и Хуан приподнялись.

— Два слова на ухо.

Баски ухмыльнулись. Алонсо — от чистого сердца, Хуан — по обязанности. Кастилец отпустил баронессу, медленно отстранился, встал на колени.

— Ко мне, ребятки.

Две лохматых головы приблизились к испанцу, две пары ушей навострились, готовые услыхать еще неведомую но, безо всякого сомнения, весьма пикантную речь, — возможно, похабное распоряжение.

Родриго ласково положил обе ладони на затылки боевых друзей.

Слегка откинулся.

Выпуклые стальные мышцы резко сократились.

Двое немудрых лбов ударились друг о друга с отчетливым лязгом, хрустнули, подались. Два мертвеца обрушились на ложе. Хуан изогнулся и откатился ко внешней стене. Толстый Алонсо остался лежать где упал. Во мгновение ока испанец ухватил убитого и швырнул влево, прямо на разметавшуюся меж очагом и постелью, отдыхавшую Иветту.

Очередной женский вопль не мог удивить никого из остававшихся снаружи.

— Молчать, убью! — прошипел Родриго служанке. Затем, поглядев на привскочившую от ужаса Эрну, тихо добавил:

— Хочешь вырваться отсюда — лежи смирно!

Помолчал мгновение и сказал:

— Объясняться будем чуть позже.

* * *

— Разумеется, ищем, — с готовностью ответил Рекс.

— Кто его только не имьел искать! — вздохнула старуха. — И только le petit Juif[18] способен обнаружить мьесто...

— Да уж...

— Ви пробовали взивать к Сатурну?

— Пробовали. Да вышло не совсем по-нашему, — наобум ответил ван Рин.

Американец мучительно гадал, о чем заводится речь.

— Ви удостоверились в свежести алоэ и мастики? — Треклятая ведьма явно собиралась продолжать расспросы.

— Да, лично удостоверился, — выдавил Рекс.

— И планьета стала правьильно располагаться в доме Козьерога?

— Еще бы!

— Простите за глюпий вопрос, но ви не забили совьершать возлияние Влядичице Бабалонне?

— Опомнитесь!

— Тогда, бить можьет, периоды безмолвия затьянулись?

— Возможно...

Графиня д’Юрфэ согласно кивнула:

— Безмолвие, — медленно изрекла она. — Безмолвие. Это всегда есть било главным препьятствие в Ритуале Сатурна...

Однако ви и ваш друг храбрие люди, если становиться поперьек пути господьину Мокате! Он очьень, очьень могучий!

— Господина Мокаты мы не боимся, — уверенно бросил Рекс. Припомнил недавнюю беседу с де Ришло и добавил: — Видите ли, герцог разбирается в Искусстве лучше прочих. Он — Ipsissimus.

* * *

Одевался Родриго с великим проворством. Пожалуй, никогда во всей многогрешной жизни своей не облачался испанец так быстро. Натянув штаны и куртку, он обыскал одежду павших от начальнической руки приятелей, извлек из ножен меч покрепче и поухватистее, проверил на ощупь. Лезвие резало ноготь, словно бритва.

— Лежи смирно, — повторил Родриго де Монтагут-и-Ороско. — Говорить начнем после.

Эрна поглядела на кастильца и ничего не ответила. События менялись чересчур быстро для се все еще отуманенного нежданным наслаждением разума.

Дверь хижины беззвучно затворилась за широкой спиной Родриго. Рыцарь устало зевнул, потряс головой и двинулся к удобно расположившимся на прогалине товарищам, сведя за спиною натруженные руки.

— С успехом, капитан, — подобострастно молвил юный Мигель.

— Спасибо, дружок, — невозмутимо сказал Родриго.

Руки капитана выскользнули из-за спины. Две обтянутых кабаньей кожей рукояти крутнулись в пальцах, принимая боевое положение, и одновременно два блестящих в свете гаснущей над верхушками деревьев зари лезвия хлестнули влево и вправо.

Балагур и наглец Гонсало погиб первым. Короткий широкий меч развалил череп молодого баска верным, падающим сверху вниз ударом. Второй клинок метнулся по горизонтали — Родриго берег заветный прием до лютой минуты и никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не выдавал своего редчайшего умения разить в разные стороны по разным линиям — навык, объясняемый исключительными природными свойствами, а также наработанный долгими и усердными упражнениями в смертоносном искусстве рукопашного боя. Диего рухнул, даже не успев изумиться.

Мигель ошарашенно раскрыл рот и охнул последний раз, проткнутый в солнечное сплетение. Старый Альваро успел выхватить собственный меч, лезвие лязгнуло, отбив молниеносный выпад Родриго — и тотчас шлепнулось наземь вместе с отрубленной ударом второго неприятельского клинка рукою. Альваро заревел от боли. Страшным восходящим пинком Родриго размозжил раненому лицо, и потерявший сознание баск безмолвно опрокинулся.

— Вот оно что, начальничек? — проскрежетал отскочивший подальше и принявший оборонительную стойку Мануэль. — Добро, поглядим!..

* * *

Глаза старухи едва не выкатились из орбит. Рекс немедленно прикусил язык, перепугавшись, что сболтнул несусветную чушь и погубил дело. Но мадам д’Юрфэ положила ему на предплечье сухую когтистую лапку и заискивающе спросила:

— Ipsissimus? О, я учьила тайную науку сорок льет, и всьего лишь достигала степени Practicus’a. Ньет, не могу повьерить! Как же Monseigneur не преуспьел, совершая Ритуал Сатурна?

— Я сказал только, что не все вышло гладко.

Язык Рекса молотил почти автоматически, словно кто-то вовремя подсказывал нужные, многозначительные по внешности, но совершенно пустые по сути фразы, помогал выпутываться из то и дело возникавших затруднений, отвечать на совершенно загадочные для профана вопросы.

— Именно для безукоризненной точности в некоторые минуты ритуала герцогу и требуется господин Аарон.

— Да, да, коньечно! — промолвила старуха подобострастным шепотом. — Я вижу: le Duc понимает, в чьем дело не хуже Мокаты... Он действительно мастьер! И вы сами наверньяка продвинулись далеко, если дозволены помогать Ipsissimus’y. Ах, ви так молоды, и уже так опитный!

Рекс отряхнул пепел сигареты и благоразумно промолчал.

— Я не имьела бить... как это по вашему языку?.. — связана с Мокатой долго. Только недавно приехала в Англию. Но думаю, Моката не будьет справляться с человьеком квадрата и десяти кругов!

Рекс торжественно и сурово кивнул.

— Нельзя ли... — выпученные глаза глядели с настоящим вожделением, — нельзя ли мнье простерьеться перед вашей другом? Если ви... как это?.. замолите... ньет! — замолвитье словьечко, он снизойдет и дозвольит мне присутствовать при окончатьельном заклинании. На самий скромний место...

Американец опешил. Он вовсе не ждал подобной наивности и глупости от прислужницы дьявола, величайшего мастера хитроумных козней. Старая крыса и впрямь ухватила грубейшую приманку, купилась на первую наглую ложь и, кажется, решила, будто ее корабль вот-вот пойдет ко дну! Великолепно...

— Все возможно, — произнес ван Рин уклончиво. — Но при соблюдении некоторых условий.

— Скажьите условия!

«Тьфу ты, пропасть!»

— Обязательное, непременное и первоочередное: нам требуется господин Аарон.

Старуха недоумевающе посмотрела на Рекса:

— Но ведь господьин Аарон и бьез того у вас! И ви можетье использовать его как хотьите!..

* * *

— Слово надобно держать, вражина, — заскрежетала голова Торбьерна-Волчьей Шкуры. — Даже ежели даешь его презираемому тобою разбойнику!

Волосы Бертрана отчаянно стремились подняться дыбом, и лишь тяжелый шишак препятствовал этому.

— Думаешь, будто уничтожил меня? Ошибаешься, барон. Смотри хорошенько, смотри, не бойся. Не дрожи, как осиновый лист. До времени я пощажу твой разум, ибо желаю поведать кое-что любопытное.

Торбьерн устремлял горящий взор в сторону, поверх зубцов, не глядя в глаза де Монсеррата.

Бертран стоял, точно завороженный, не шевелясь, не в силах разомкнуть разом слипшиеся уста, неспособный шевельнуть пересохшим, отяжелелым языком.

— Ты истребил одно зло посредством иного, глупец. И выбрал неподходящее место, негожее время. Ты снес шею мне, которым пугали малых детей везде и всюду, и запах черной крови пробудил дремавшую в трясине тварь! А клятвопреступление открыло ей дорогу наверх.

— Сперва ты заклал черного петуха, Монсеррат. А потом велел своему приятелю заколоть белую курочку. Жаль, сукин сын ослушался приказа. Могло бы получиться неожиданное и дивное сочетание!

Сиплый хохот огласил площадку замковой башни.

— Болотная тварь уже пожрала тела моих мерзавцев. Но крови еще не напилась — ты ведь сам оставил пленных на съедение комарью, а, Бертран? Сухая плоть распалила жажду кикиморы, и она уже рыщет в округе. Горе вам, и владыкам, и слугам, и вилланам! Но после, после, ибо сейчас упырь идет по следу...

Правда, курочка ускользнула, и властелин тьмы не сможет свирепствовать надлежащим образом... Ох, как тебе повезло, враг! Клятвопреступника выручила тройная измена.

— Объяснись... — не своим голосом выдавил, наконец, Бертран де Монсеррат.

Вновь раздался хохот — ликующий и злобный:

— Курочка была твоей женой — стала королевской подстилкой. Одна измена. Испанский волк обещал убить ее — и не убил, а покрыл. Вторая измена.

— Лжешь, мертвец! — прокаркал Бертран.

— А баронесса вовсю целовала кастильца — и еще не раз и не другой поцелует: измена третья! Ненавижу его, поганую иберийскую тряпку, слюнявую мразь! Так ли сам я поступал с пойманными девками? А он пощадил твою стерву — и замкнул створки открывавшихся врат...

— Но все же болотная гадина рыщет по окрестностям, и это уже немало. Тебя предали, барон. Трижды предали! Сладко ли обманутому?

Лицо Бертрана застыло, словно каменное.

— А теперь, — прошипела фосфоресцирующая голова, — когда я поведал тебе обо всем...

— Опусти глаза, сын мой! — раздался за плечом Бертрана отчаянный крик. — Устреми очи долу!

* * *

Рекс быстро поглядел в сторону, избегая встречаться взглядами с мадам д’Юрфэ. Моката, несомненно, разогнал собравшихся немедля после того, как Саймона похитили. Старая ведьма явно и не подозревала о дальнейших событиях. Еще мгновение — и Рекс погубил бы все предприятие, напрямик спросив о местонахождении друга. Спешно порывшись в памяти, американец извлек очередную порцию невразумительных сведений, которыми надлежало осыпать графиню.

— Когда маэстро снова приступит к заклинаниям, необходимо, чтобы вибрации всех присутствующих совпадали с частотами, которые излучает господин Аарон.

— Вот и прьекрасно! Я добровольно имею предлагать вам свое содействий!

— А я должным образом извещу об этом Ipsissimus’a. Но сперва следует исполнить его повеление и переговорить с молодой лэди, посетившей накануне дом Саймона Аарона — госпожой Танит.

Направив беседу в нужное русло неожиданно ловким ударом весла, Рекс мысленно скрестил пальцы (тоже защита, сказал бы герцог) и замер, уповая, что не ошибся и Танит на самом деле остановилась в Кларидже вместе с мадам д’Юрфэ.

Последняя осклабилась, обнаружив два ряда ослепительно белых вставных зубов.

— Коньечно, коньечно. Ми знайем об этом и просто сиграли с вами невинную шютку! Простите, пожалюста.

«Черта с два!» — подумал Рекс, ломая голову над столь выдающейся проницательностью при подобной тупости. Но загадка тотчас разрешилась.

— Ми разгля... Ньет, загля... Глядьим в хрустальний шар каждое утро. И она видала вас входьить в l’hotel. — Старухина ухмылка стала еще шире: — И сказала, этот молодой амьериканец является ко мне. Только ми заблудьились и подумали, ви просто неофит или, в лючшем случае, зелатор. О, простите! И когда ваши цветы имьели бить посылаемы наверх, она сказала: ходите к нему сначала ви, а потом на славу будем смеяться над растерьянный будущий любовник!

Настал черед осклабиться Рексу.

И тотчас напрячься.

Ибо неосмысленная, почти забавная своей наглостью болтовня с безмозглой старухой привела к очередному подтверждению того, с чем ван Рин столь неожиданно познакомился.

Оккультные науки существовали и приводились в действие на глазах у Рекса. Эта парочка действительно видела, как он входил в гостиничный вестибюль. Видела, оставаясь наверху, в запертом номере, отделяемая от входа перекрытиями нескольких этажей, — просто глядя в мерцающую хрустальную сферу.

— Ньекоторым образом, я разочарована, — внезапно произнесла старуха чуть изменившимся голосом. — Ви, разумеется, помнитье: разврат сообщать огромную мощь для всякий последоватьель пути. Но любовь меж мужчиной и женщиной только мешает, и сильно. А я так и не могу избавльяться от глупий сентиментальности. Ви били би для Танит замечательный возлюбленний!

Рекс недоумевающе уставился на старуху, потом невольно отвел взор. Мадам д’Юрфэ вздохнула:

— Это совсьем неважно, другое дьело гораздо важнее. Передам, чтоби она спустилась к вам, и спокойно передавайте повеления le Duc’a.

Стуча резной эбеновой палкой по мраморному полу, старуха миновала столик портье и удалилась. Американец перевел дух, мысленно благодаря Всевышнего за то, что дурацкая беседа окончилась.

И, сдается, неплохо окончилась.

Герцогиня поверила, будто и де Ришло, и сам он — куда более могущественные адепты нечестивого пути, чем даже господин Моката. Прекрасно. Рвется сменить покровителя? Нужно посоветоваться с герцогом. А карты легли так удачно, что проблематичная встреча с девушкой становится легко осуществима, да еще при благоприятных обстоятельствах. Только бы заманить в роллс-ройс! А там уже лестью ли, угрозами ли, обманом или правдой — а выведаем необходимое. Хоть ниточку, да ухватим. Ах ты!..

Рекс чуть не схватился за голову.

Если мадам д’Юрфэ пребывает в полном убеждении, что Саймон Аарон угодил в руки грозного Ipsissimus’a Monseigneur’a le Duc’a, то, всего вероятнее, Танит имеет о событиях предыдущей ночи ровно столько же понятия!

Смятенный Рекс начал мерить холл стремительными шагами.

А они-то рассчитывали вызнать все необходимое! Гадали, как получше раскинуть сети, уговорить, уломать, выманить! Зачем? Господин Моката, ни дна ему, ни покрышки, наверняка располагает целой дюжиной потайных убежищ, раскиданных по Лондону, а то и за городской чертою. Коль скоро Танит знает о них (почти немыслимое допущение), разве можно поспеть всюду в продолжение одного-единственного дня?

Любой ценой, сказал герцог...

Канун Вальпургиевой ночи. Готовится ежегодный великий шабаш. Саймона любой ценой следует вызволить до заката. Пока нечестивая сволочь не приступила к обряду, страшнее которого на земле, почитай, и не сыщется...

Минуту спустя возвратилась мадам д’Юрфэ.

— Сегоднья большая ночь, ха-ха, — молвила старуха. — Всякие споры меж последователями пути врьеменно забываются, правда? Каждый дольжен кланьяться властельину...

Рекс промолчал.

Герцогиня снизила голос:

— Мнье би лишь на минуточку повидать гьерцога. Ipsissimus навьерно... навьерняка должен иметь мазь!

— Разумеется, — ответил Рекс, начисто не понимая, о каком паскудном снадобье заводится речь, и наугад брякнул:

— Но как насчет Луны?

— Ах, в этом-то и беда! — вздохнула мадам д’Юрфэ. — Я имею совсьем забывать: луна стоит в тьемная четверть.

Американец почувствовал изрядное облегчение.

— Я часто, очьень часто питалась, — продолжила графиня, — питалась делать как нужно. Собирала все нужные травы в положенное времья. Сама настояла... настаивала. Даже сама перетапливала... как это? — сало. Только меня, кажется, имьели обмануть. Думаю, что сало приносили из морг, а не с кладбищья, как требуйется...

Рекса передернуло, точно ударом тока. Он вспомнил детские сказки и неожиданно понял, о какой мази говорила старуха и для чего служит омерзительная притирка. Но ведь невозможно же, немыслимо допускать, будто в двадцатом веке люди продолжают предаваться столь угрюмому варварству!

А ночное приключение? — напомнил себе ван Рин. А чудовище в обсерватории? Повидав преисподнюю харю, возносившуюся из пентаграммы в облаке фиолетового тумана, было уже невозможно сохранять общепринятый, скептический взгляд на вещи. Смеяться над существованием дьявольских культов долее не приходилось.

Графиня опять метнула на Рекса непонятный, смущающий взгляд.

— Но это не беда, — сказала она доверительно. — Всье равно и мнье, и Танит предстоит одно и то же, хе-хе! Будьет очьень любопытно поглядьеть на Танит — она впервые имеет отправляться на вельикий шабаш!

Мысленно произнося длинные, словно товарные поезда, ругательства, Рекс попытался не думать о бесовском значении старухиных слов. Де Ришло обыкновенно дразнил своего молодого товарища невеждой, однако ван Рин читал вполне достаточно, чтобы представить, какого свойства оргиями завершаются ведьмовские сборища. Вообразив надругательство, ждущее золотоволосую прелестницу, американец заскрежетал зубами. Больше всего Рексу хотелось ухватить мадам д’Юрфэ за глотку и встряхнуть, словно фокстерьер пойманную крысу. Лишь усилием воли ван Рин удержался от безрассудства.

Графиня истолковала его смятение по-своему и заговорщически хихикнула.

Танит уже приближалась к ним по коридору.

Пожимая тонкую руку девушки, глядя прямо в янтарные, бездонные глаза, Рекс неожиданно понял: до захода солнца следует выручить не одного лишь Саймона. Предстоит избавить...

Древняя библейская цитата нежданно возникла в памяти Рекса.

«Власть Пса.»

Да. Избавить от власти пса обоих: Аарона и Танит.