Последний рассвет Трои

Глава 8

Гигантская вереница ослов, любующихся хвостом впереди идущего собрата, растянулась на десятки стадий. Больше тысячи повозок, которые идут одна за другой, и множество людей, которые бредут рядом с ними. Тут никто никого не обгоняет, потому что дороги в царстве хеттов — это две колеи, забитые мелким щебнем. Из-за этого и расстояние между осями у всех повозок одинаково. Оно точно соответствует ширине «рельс», по которым катится этот гигантский поезд. Торговля еще продолжается, но мелкие царьки, которых раньше хетты держали за глотку, понемногу поднимают голову. Порядка на дорогах все меньше, и каждый проверяет его на прочность, пытаясь половить рыбку в мутной воде перемен. С запада беспрестанно лезут ахейцы. Они не только грабят, но и переселяются целыми родами на земли Арцавы[22]. Там сейчас идут тяжелейшие бои с захватчиками. Но здесь, на севере, пока спокойно. Торговый путь от Трои до Хаттусы еще работает исправно. Целы постоялые дворы, колодцы, рынки, где можно приобрести нового осла, и города, рядом с которыми торгуют купцы и нанимают стражу. Все это Тимофей услышал от многоопытного дяди, который шел здесь не в первый раз.

Гелона здесь хорошо знали, а потому заказ он нашел быстро, в отличие от нескольких других ватаг, маявшихся в порту без работы. Гелон — человек ответственный, и воин изрядный. Он честно меняет свою кровь на хлеб и серебро, да и с почтенным купцом Хапасали он уже ходил когда-то вместе. Тот чуть не прослезился, когда старого знакомого увидел. Разбойные рожи остальных данайских наемников ему не внушали ничего, кроме обоснованных опасений.

— Сколько нужно парней, уважаемый? — спросил Гелон.

— Три сотни, не меньше, — горестно усмехнулся купец, и Тимофей даже брови поднял в удивлении. Это много, очень много для простой прогулки по стране Хатти, где столетия царил железный порядок.

— Все так плохо? — прищурился Гелон.

— Надеюсь, не так, как говорят люди, — криво улыбнулся купец.

Гелон подумал немного, а потом согласился. Ничего другого все равно нет, а сидеть в городе и проедать то, что скопил — глупость глупая. Он успеет сделать один рейс до Хаттусы и назад, и все это время будет сыт. И его люди будут сыты. А весной, когда позволит погода, они переправятся через Геллеспонт[23] и пойдут на север, через земли фракийцев, к великой реке Данубий. Там собираются караваны, которые идут на запад за оловом, и на север, за солнечным камнем. Если совершить два-три таких перехода, то можно вернуться назад, в родные Афины, и жить припеваючи до конца дней своих. А может, случится так, что Гелон сделает богатый подарок царю Менесфею, и тот даст ему кусок доброй земли, включив в ближний круг воинов. Тимофей даже хмыкнул. Дядя у него мечтатель. И так из нищего наемника стал вожаком своей ватаги. Неужто можно большего хотеть.

— Беги в порт, — велел Гелон племяннику. — У нас полсотни воинов, нужно еще пять раз по столько. Тащи сюда всех, кто может держать копье. Я видел, там мается много бездельников. Караванов становится все меньше.

Тимофей понятливо кивнул и быстрым шагом направился в порт. Он видел тех, о ком сказал дядя. Они ему еще кувшин доброго вина поставят за такие-то вести.

Первые признаки беды они заметили через три недели после выхода из Трои. Там, где в прошлом году стояла придорожная корчма и небольшой рынок, теперь лишь чернеют обгорелые развалины. А на месте колодца и вовсе нашли только смрадную яму, набитую доверху телами хозяев и их слуг. А ведь здесь брали зерно в дорогу, поили ослов и отдыхали. Каждый осел после дневного перехода выпивает ведро воды. А сколько выпивает тысяча ослов?

— Плохо, очень плохо! — почтенный торговец Хапасали, чье имя, словно в насмешку, означало «защищенный», горестно качал головой, глядя на руины. — Если и дальше будет так, как здесь, конец торговле.

Худощавый, невысокий купец имел длинный нос, украшенный аккуратной бородавкой, и взгляд битого жизнью человека. Он одет в длинный пропыленный хитон и колпак из войлока, а на его поясе висит кинжал внушающих почтение размеров. Пояс его кажется потертым, как и рукоять ножа, выложенная слоновой костью. И, судя по всему, работник торговли обращается со своим оружием весьма умело. Караван переночевал там, где когда-то давали купцам приют, а наутро двинулся дальше. Впереди есть речушка, где можно напоить ослов. Осел не человек. Он не пойдет вперед, если его будет мучить жажда, и поэтому им придется свернуть с проторенного пути.

Выжженная зноем степь изрезана горными хребтами. Голые серые скалы, тянущие макушки к небу, опоясаны тусклой зеленью зарослей, взбирающихся по каменистым склонам. Где-то здесь пробивается ручей, который и питает здешнюю растительность. Вот же он! Ярко-зеленая полоса впереди кричит о немыслимом богатстве, ведь там, где есть вода, есть жизнь. Вот и здесь, около мелкого ручья, что шириной в каких-то четыре шага, стоит деревушка, а ее жители поглядывают на незваных гостей без малейшей приветливости. Тысячи животных и людей выпьют воду, взобьют грязь копытами и истопчут берег, завалив его дерьмом. А крестьянам от этого никакой прибыли, одно беспокойство. Тут нет царских воинов, а стража караванов порой ведет себя хуже разбойников. Вот и сейчас несколько ушлых парней зашли по-хозяйски в деревню и вернулись оттуда с козой, которую тянули за рога. Ее хозяин получил в морду и теперь сидит в пыли, сплевывая кровь и провожая караван ненавидящим взглядом.

— Конец! Конец торговле! — продолжал причитать Хапасали.

— Простите, почтенный, — обратился к нему Тимофей. — Но почему торговле конец? Ну, подумаешь, налетели лихие люди, сожгли какой-то сарай. Ну, бывает. Чего вы так убиваетесь-то?

— Ты не понимаешь, парень! — зло посмотрел на него купец. — Торговый путь — это жила, по которой течет кровь. Перережь ее в одном месте, и самый сильный воин погибнет, неспособный больше драться. Представь, что еще два таких постоялых двора разорили? Что мы будем делать? Мы не прокормим такую ораву, если нам не продадут зерна и не пустят наших ослов к колодцам и водопоям. У нас впереди город Сангарий, на севере — царство Каласма, на юге — Хаппалу. Либо кого-то из их царей покинул разум, и они занялись разбоем, либо в стране Хатти больше нет порядка, который держался последние четыреста лет. Если это так, торговле конец! Никто не повезет товар туда, где не охраняются дороги.

— А что же тогда будем делать мы? — растерянно посмотрел на него Тимофей.

— Хороший вопрос, — кивнул купец, а на его смуглом лице появилась невеселая усмешка. — Я даже боюсь представить, чем займется такой, как ты, если у него не будет куска хлеба. Мне уже становится страшно, а я мало чего боюсь в этой жизни, парень. Я вырос на этой дороге. Я хожу по ней столько, сколько себя помню. А до меня здесь ходил мой отец, а до него — мой дед. Шайки разбойников были всегда, но еще никогда их не было так много. Каждый новый переход становится тяжелей и опасней предыдущего. Я почти год не был дома, и теперь подумываю остаться за крепостной стеной Хаттусы и сидеть там, пока все не успокоится.

— К оружию! — раздался крик откуда-то издалека. — К оружию!

— Да кто полезет на караван, в котором полторы тысячи мужиков? — удивился Тимофей, который почему-то считал, что они просто прогуляются до Хаттусы и назад.

— Сейчас увидишь, — купец показал рукой на север, где разворачивались в широкую лаву десятки конных упряжек, на которых мчали воины. — На колесницах не воюют разбойники, парень. Колесницами правят воины из знатных семей, которых учили этой науке с малых лет. Вот интересно, кто из окрестных царей сошел с ума?

— Кто здесь старший? — воин в сверкающей на солнце бронзе остановил коня прямо перед караваном, который развалился на несколько больших групп. Стража вышла вперед, опустив копья. Лучники натянули тетиву, а пращники складывали в кучки подходящие камни.

— Я старший, — вперед вышел Хапасали и с достоинством поклонился. — Мы купцы из Хаттусы, отважнейший, и идем домой. Мы чтим законы страны Хатти, и царь царей покровительствует нам.

— Царь царей? — белозубо усмехнулся воин. — Его меч стал мягким, как бабья сиська, а копье затупилось. Слово царя царей в земле Сангария не имеет больше силы. Мушки[24] и каски терзают страну Хатти, а он не может дать им отпор. Мы теперь сами защищаем свою землю, а значит, вам придется платить за проход.

— Но такого никогда не было! — возмутился купец. — Мы люди дворца! Сам лумес-эгаль, начальник складов великого царя, послал нас торговать! Не может лумес-уру, наместник провинции, взимать с нас пошлины!

— Нет больше никакого наместника, — усмехнулся воин. — Есть сиятельный Азирта, царь города Сангарий и области вокруг него. Он простер свою длань над этой дорогой. Платите!

— Мы не согласны! Надо драться! — купец нерешительно посмотрел на Гелона, но тот, одетый в бронзу, лишь отрицательно покачал головой.

— Не было такого уговора, — сказал воин. — Мы защищаем тебя от разбойников. Биться с воинами царей мы не станем. Они на своей земле, и они в своем праве.

— Вот это я нанял охрану! — выдохнул купец. — Трусы несчастные.

Он повернулся к воину и с обреченным видом спросил:

— Сколько?

— Десятая часть! — ответил воин.

— Я лучше сожгу весь товар своей рукой! — упрямо сжал зубы Хапасали. — Я дам сороковую часть!

— Попробуй! — усмехнулся в густую бороду воин. — Я зарублю тебя и заберу все.

— Хорошо, — глухим голосом ответил Хапасали. — Как скажешь. Десятая часть, благородный воин!

Отец хорошо торговался, и вместо бесполезной бабской ерунды выбил-таки в счет приданого кораблик на тридцать весел. Правда, за него доплатить придется. Договорились в следующем году еще десять коней отдать, и теперь отец смотрел на меня с немым ожиданием, как на фокусника, который пообещал вытащить кролика из шляпы. Он понятия не имеет, что с этим кораблем делать. Мы, конечно, живем около моря, но не торговцы ни разу, потому что презренное это занятие для родовитого воина. Нам положено честным трудом жить, то есть с войны и с собственной земли. Кстати, труд рабов и подневольных крестьян-арендаторов тоже честным считается, так что никакого противоречия здесь нет. Богатый рабовладелец, за свою жизнь пальцем о палец не ударивший, во всем цивилизованном мире считается уважаемым тружеником.

Самое поганое, что и я сейчас до конца не представляю, что с кораблем делать. Впрочем, пока что у меня его все равно нет, его только начали строить. Тогда-то я и буду ломать голову. Есть мысли в район Причерноморья сплавать, олово ведь оттуда идет. Вдруг удастся перехватить какой-нибудь канал сбыта. Олово — это нефть нашего времени. С оловом ты король. А еще насчет железа подумать придется. Оно очень скоро станет безальтернативным материалом. Помнится, именно поэтому «народы моря», которые познакомились с железом в Малой Азии, превратились в смертоносный таран, который сокрушил древнейшие цивилизации.

Сморщенный носик моей жены показал лучше всяких слов все, что она думает о своей новой жизни. Нищеброды мы по сравнению с троянской родней. У нас нет сотен рабов и огромного дворца. У нас есть укрепленная усадьба, поля и табун коней. И пахнет от меня большую часть времени совсем не благовониями, а именно лошадьми, основой нашей жизни.

— Ну, тут довольно неплохо, — робко сказала Креуса, когда служанки внесли сундуки с ее вещами и немногочисленные ларцы с украшениями. Третий факт о моей жене: ей свойственно некоторое чувство такта.

— Располагайся! — с царственным видом повел я рукой, позволяя обозреть хоромы квадратов в двенадцать, никак не меньше. — Это теперь твои покои.

Семь на семь шагов, стены из глиняного кирпича, высушенного на солнце до состояния камня, и крошечное окошко под кровлей, куда попадает солнечный свет. Зимой мы его затыкаем тряпками, иначе здесь околеть можно. В углу — очаг из камней, дым из которого уходит в дыру под крышей. Лежанка, сколоченная из крепких досок, накрытая тюфяком, стоит в углу. На двухспальную кровать она никак не тянет, ночевать вместе не принято. Здесь дом делится на мужскую половину и на женскую. Тут теперь женская половина.

— Здесь я прялку поставлю, — осмотрелась Креуса и показала в дальний угол. — Мой муж должен выглядеть нарядно. — Она взглянула на меня и с наивной гордостью добавила. — Мои ткани — самые плотные из всех, что ткут царские дочери. Я не какая-нибудь лентяйка, как Лисианасса и Аристодема, мой челнок не пропускает нитей! А мои узоры — самые красивые из всех! Знаешь, какое покрывало я выткала? Я тебе сейчас покажу.

И девушка метнулась к сундуку, из которого вытащила здоровенный платок, на котором алели какие-то цветы. Адский труд по нынешним временам. Ведь не меньше месяца сидела девчонка, чтобы мне свое сокровище показать.

— Иди-ка сюда! — притянул я ее к себе и посадил на колени. — А тебя еще чему-нибудь учили, кроме как ткать? Целоваться, например.

Она заалела, но причина смущения была совсем не в том, что это постыдно, а потому, что умения пока нет. Тут тема отношения полов считается вполне обыденной, без дурацких табу. На востоке и вовсе храмы Аштарт стоят, где женщины служат своей богине, отдаваясь первому встречному. Здесь такого нет, но и всяких лицемерных глупостей нет тоже. Отношения между мужчинами и женщинами угодны богам, потому что они приводят к появлению новой жизни. По здешним меркам Креуса считается вполне уже взрослой женщиной, она воспитана женой и будущей матерью. Моя супруга умеет ткать и вести хозяйство, и она совершенно точно не маленькая, беспомощная девочка.

— Матушка рассказывала мне, как все нужно делать, — ответила она и смущенно опустила глаза.

— Тогда покажи, чему тебя научили, — притянул я ее к себе и поцеловал, а она мне несмело ответила.

Минут через тридцать, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, она сказала вдруг.

— Я что-то не поняла…

— Что именно? — лениво спросил я.

— Почему тетка Андромаха, жена Гектора, так часто плачет. Это ведь совсем не страшно, и даже немного приятно.

Разгоряченное девичье тело доверчиво прижалось ко мне, а ее голова легла мне на плечо. Креуса невысокая, крепенькая, с задорно торчащей юной грудью. Мы с ней уже женаты, а ведь я даже не понимаю, как к ней отношусь. О любви точно речь не идет. Да и какая может быть любовь, если мы знакомы всего третий день и за все это время не поговорили и получаса.

— Скажи, — вспомнил вдруг я. — У тебя есть сестра Кассандра?

— Есть, — Креуса приподнялась на локте и уставилась на меня удивленным взглядом. — Она старшая дочь моей матери. У нее есть брат-близнец, Гелен, он жрец, гадает по полету птиц. Кассандра старше меня на шесть лет, но ее не спешат брать замуж. А зачем тебе она?

— Почему ее не берут замуж? — напрягся я.

— Она странная, — пожала плечами моя жена и снова положила голову ко мне подмышку. — Говорит, что скоро придут ахейцы и сожгут Трою. Представляешь? Ну вот поэтому никто и не хочет ее брать за себя. Говорят, что она кличет беду.

— Она харисталли[25]? Или служит в храме богини Инары? — спросил я с немалым удивлением. — Она предсказывает будущее?

— Нет, — легкомысленно пожала плечами Креуса. — Никакая она не жрица! Просто она слишком много шатается по рынкам и подслушивает разговоры купцов. Так отец сказал. Вообще, он обычно говорит, что Кассандра — наименее глупая из женщин, живущих во дворце, но в то, что ахейцы пойдут войной, он не верит. Ему много лет удается договариваться с ними. Говорит, что у них с нами слишком выгодная торговля.

Кассандра! Вещая Кассандра. Предсказательница, проклятая Аполлоном[26]. Она никогда не ошибается, но ей никто не верит. Оказывается, это просто человек, обладающий аналитическим умом, который способен сложить два и два. Но в этом обществе, где от женщины требуется только прясть, рожать детей и держать в кулаке домашних рабов, таких считают белыми воронами. Вот она и не вышла замуж, хотя достигла весьма почтенного возраста. Тут в двадцать пять уже бабушками становятся.

— Господин мой, — несмело сказала Креуса. — Если ты еще раз исполнишь свой долг, то так я вернее понесу. Женщина подобна Луне, а сейчас у меня полнолуние.

— Еще раз? — задумался я.

Не замечен я был в прошлой жизни в подобных подвигах. А тут? А тут все в порядке. Вот что делает молодость, хорошая экология и постоянные физические нагрузки.

— Ну еще, так еще, — перевернул ее я на спину и жадно зашарил по ее податливому телу. — Иди ко мне, женушка…