Последний рассвет Трои

Глава 7

Свадьба — это худший день в жизни каждого мужика, особенно когда невесту ты еще не видел, но точно знаешь, что она очень искусна в изготовлении тканей и в вышивке. Это достоинство в дополнении к хорошему роду и крепкой заднице считается основополагающим при выборе жены для будущего сына, а потому отец смотрел на меня недоуменно, а в его глазах застыл немой вопрос: ну и какого рожна тебе еще нужно? Смотри, как я для тебя расстарался. Возразить на это мне, собственно, было нечего. Анхис свой долг исполнил так, как предписывают обычаи. Тут, в этом обществе, все подчиняется правилам, уходящим во тьму веков. И если поступок соответствует обычаям, он хорош, и наоборот. Вот, к примеру, красть чужих баб на берегу, насиловать, а потом продавать — это хорошо. Так деды и прадеды поступали, а значит, и нам не нужно от них отставать.

С нашей стороны прибыло два десятка колесниц с близкой родней и небольшой табун коней, которые и представляли из себя выкуп за невесту. Немало так-то! Пять упряжек снарядить можно. Хитер мой тесть, понимает, что мир пришел в движение, и что воевать много придется. Я почему-то думал, что жители Трои будут встречать нас цветами, выстроившись вдоль дороги, но действительность оказалась жестока к нам. На нашу торжественную процессию всем было ровным счетом наплевать. Лишь провожали долгим взглядом и отворачивались, забывая тут же. Это же не захолустный Дардан, где разговоров об этом хватило бы на год.

Тот самый зал, в котором я уже бывал, сегодня набит народом до отказа. Свадьба дочери царя, подумать только! Это я так сначала думал, но потом узнал горькую правду. Дело в том, что общее количество детей у Приама перевалило хорошо так за полсотни, поэтому сегодняшний пир на событие века не тянет никак. Просто еще один повод выпить, поесть и пообщаться с уважаемыми людьми. Телевизора здесь нет, газет нет, а новости знать нужно. А когда собеседник пьян, то ведь так он и болтает больше.

Длинный П-образный стол уставлен кувшинами с вином, блюдами с мясом и птицей, завален свежими лепешками и фруктами. Слуги в нарядных одеждах выстроились вдоль стен, и они неподвижны, словно каменные изваяния. Бронзовые светильники высотой в рост человека стоят каждые пять шагов, и все они залиты маслом и весело коптят, освещая наше пиршество. Какой-то высокой кухни здесь нет. Да, Троя богата, но это всего лишь одно из десятков княжеств, на которые разбита держава царя царей Супилулиумы. Тут не едят языки фламинго, молоки мурен, откормленных рабами, и сонь в меду. Здесь фламинго, если ему не повезло пролететь через наши места, подается отдельно, а мед отдельно. Грызунами мы брезгуем, а птичьи головы бросаем собакам и рабам вместе с языками. Вот потому-то жареная баранина и свинина, посыпанная местными травками и толченым чесноком, считается тут пищей богов. В Нижнем городе, который раскинулся у подножия царской цитадели, люди о черствой лепешке мечтают. Приглашенные набивают брюхо, а слуги, которые стоят вдоль стен, глотают набегающую слюну и грезят о том сладостном моменте, когда гости, наконец уйдут, и они смогут доесть то, что лежит на столе. В углу сидят музыканты. Они терзают нечто струнное, сделанное из панциря черепахи и воловьих жил, извлекая протяжные звуки. Рядим с ними расположились флейтисты, извлекающие звуки не менее заунывные. В отсутствие дирижера и нот все это самую малость напоминает кошачий концерт. Но мне нравится и такое. Бродячие музыканты, которые по совместительству подрабатывают мелкой торговлишкой и воровством, если подворачивается возможность, — немалая отдушина в этой жизни.

Моя невеста сидит рядом, укрытая покрывалом, под которым я, хоть убей, разглядеть ничего не мог. Размер ее основного актива, задницы, тоже оставался непонятен, потому что я видел то же самое, что и все остальные: расшитое платье в пол, плотную фату, защищающую молодую от недоброго глаза, и существенное количество ювелирных украшений на голове, шее и в ушах.

— Креуса! — шепнул я и слегка сжал тонкие ледяные пальцы. — Слышишь?

Она едва заметно качнула головой, звякнув золотом массивных серег. Слышит.

— Есть хочешь?

— Хочу, — услышал я ее шепот. — Очень! Только нельзя мне.

Так, в копилку знаний о собственной жене добавилось еще два факта. Она у меня не глухая и умеет разговаривать. Неплохо, хотя молчаливые жены ценятся здесь больше. Я отломил кусок лепешки и незаметно сунул ей в руку. Она покачала головой: нельзя. Ну, нельзя, так нельзя. Я макнул лепешку в мясной сок и с удовольствием съел. Мне обычаи страдать не предписывают.

Плотный толстяк с окладистой смоляной бородой и массивным носом встал и поднял кубок. Поверх белоснежного хитона на нем надета вторая накидка, пестрая до того, что у меня зарябило в глазах. Нечто подобное я видел когда-то бесконечно давно в аэропорту Шарль де Голль. Там как раз шла регистрация рейса в Мали. Здесь тоже безумно яркие расцветки считаются не верным признаком плебея, а красотой неимоверной. Той утонченной роскоши одеяний, что были когда-то в Минойском Крите, не осталось и в помине. Нравы стали грубее, а вкусы проще. Вот и у этого гостя на руках десяток браслетов, а на шее — золотая цепь, способная удержать разъяренного алабая. Здесь не принято скромничать, напротив, достаток выставляют напоказ, надевая его на себя. Восток же…

— …Счастья прекрасной невесте и отважному жениху! — закончил свой тост гость и преподнес в подарок шкатулку из эбенового дерева, наполненную серебряными кольцами. Однако! Впрочем, это от всего купеческого сословия подарок, не от него лично.

После этого я потерял интерес к происходящему, лишь отвечал на тосты, принимал подарки и дарил подарки в ответ, считая минуты, когда же этот день подойдет к концу.

— Вы с женой можете уйти, — наклонился ко мне отец, когда легкое хмельное оживление в зале превратилось в пьяный разгул. Царь Приам, который был трезв как стекло, не терял времени зря. Он слушал то одного гостя, то другого, то третьего, благосклонно покачивая высоченной тиарой. И на меня, и на собственную дочь ему было ровным счетом наплевать. Он решал серьезные вопросы, пока люди размякли, влив в себя по кувшину вина.

Я встал, а следом за мной встала Креуса, которая в сопровождении рабынь пошла по длинному коридору, каменные стены которого были оштукатурены известью. Тут нет росписей, да и зачем? Здесь не бывает чужих, а потому и впечатление производить не на кого. Старуха-рабыня с поклоном открывает перед нами дверь, и я зашел в покои, где проведу свою первую брачную ночь.

Рабыни зажгли лампы, которые осветили комнату, убранную гирляндами цветов. Ложе, стоявшее у стены, они накрыли расшитым покрывалом, а на столик рядом водрузили кувшин с вином и два серебряных кубка. Следом внесли несколько подносов, уставленных едой, и лишь после этого все вышли с поклонами, плотно затворив за собой резные двери.

— Ты уже снимешь свое покрывало? — спросил я ее, но Креуса лишь покачала головой.

Забыл! Это же моя обязанность. Я поднял ткань и впился взглядом в женщину, с которой мне суждено провести жизнь. Не красавица, но довольно мила. А еще она очень молода и очень испугана. Ей лет пятнадцать на вид. Пухлые щечки, вздернутый носик, карие глаза, опушенные густыми ресницами, и гладкая светлая кожа. Моя жена нечасто бывает на солнце, а когда и бывает, то прячется под вуалью. Ей, конечно, до той девчонки на корабле как до неба, но она вполне ничего себе.

— Иди ко мне! — протянул я руки. — Я тебя не обижу ни словом, ни делом.

— Правда?

Креуса посмотрела на меня доверчивым взглядом ореховых глаз и прижалась неумело. — Ты же воин, а воины они… такие… Я часто слышу, как плачет тайком жена Гектора после того, как он берет ее. Он такой грубый! Я стану тебе хорошей женой, Эней, — спешно добавила она, а ее губы слегка подрагивали. — Только не обижай меня, прошу!

— Не буду я тебя обижать, — пообещал я. — Но только если ты не сварлива и не сплетница. Терпеть не могу таких баб. Давай-ка ты сначала поешь.

— Я со вчерашнего вечера ничего не ела и не пила, — честно призналась девчонка и благодарно посмотрела на меня. — Матушка сказала, что я должна сидеть неподвижно, пока не закончится пир. И что мне нельзя будет встать и уйти, даже если сильно захочется по-маленькому.

— Налетай! — махнул я рукой, и моя жена со сладострастным стоном вцепилась мелкими белыми зубками в фазанью ногу. Я налил ей вина, и она торопливо отхлебнула чуть ли не полкубка сразу. Креуса жадно ела, а я сидел рядом, и сам себе не мог поверить. Меня занесло в другое время, а теперь у меня есть семья: отец и жена. И жену свою я не знаю совсем. Даже не разобрался еще, достаточно ли у нее широкие бедра, чтобы родить мне здоровых детей. Может, нужно поговорить с ней, понять, что у нее на душе.

— А скажи… — повернулся я к Креусе, но тут же замолчал.

Моя жена упала набок и заснула с фазаньей ножкой, зажатой в руке. Она так намучилась с этой свадьбой. Бедный ребенок.

Рапану сидел на носу корабля, свесив вниз босые ноги. Он любил сидеть вот так, почти касаясь пенной волны, и смотреть на безбрежную синеву. Впрочем, безбрежной она была только по правую руку. Слева раскинулся порт славного города Угарита, куда они возвращались после месяцев плавания. Купцы старались не выпускать землю из виду, иначе пучина поглотит неразумного, словно лев мышонка. Торговцы боятся моря. Они не смеют бороздить его просторы, когда солнце прячется за горизонт, и вытаскивают корабль на берег, как только наступает вечер. Так поступали все, и так делал отец Рапану, который командовал на этом судне. Нос корабля ходил вверх-вниз, и паренек почти что касался кончиками пальцев ног беспокойной морской глади. Каждый раз его сердце сжималось в страхе, что бог Йамму схватит и утащит его на дно. Но бог, видимо, не нуждался сегодня в юношах, что только входили в мужскую пору. Богов изрядно умилостивили перед отплытием: отец бросил в море барана, которому своей рукой перерезал глотку. Богатая жертва! Йамму должен дать им легкой дороги по просторам Великой зелени, а Баал-Хадад — избавить от бурь в пути.

Великая зелень! Так называют море зазнайки-египтяне, которые люто презирают все остальные народы, и Рапану очень понравилось это выражение. Это так красиво! Они в прошлом году были с отцом в порту Пер-Аммон, что стоит на самом восточном рукаве великого Нила. Богатый город, ничуть не меньше Угарита, где живет тысяч семь, а то и все восемь народу. Отец говорит, Египет такой большой, что по Нилу можно плыть несколько месяцев, до самой Нубии. Все эти земли подчиняются великому царю с непроизносимым именем Усермаатра-Мериамон — Сильный правдой Ра, любимец Амона. Ужас, а не имя, хотя все знают, что зовут его просто Рамзес. Прямо как того, кто бился когда-то при Кадеше с царем страны Хатти, господином Севера. Старый Рамсес правил так долго, что успели умереть внуки тех, кто сражался с ним в той битве. Зато после нее наступил мир. Мир необыкновенно долгий, даровавший всем неслыханное процветание. Семья уважаемого купца Уртену на себе это почувствовала. Их дом в Угарите, кроме царского дворца, мало кому уступал. Правда, это домом сложно назвать. Огромное строение из обожженного на солнце кирпича, размером семьдесят на семьдесят локтей, представляло собой целый лабиринт из господских покоев, комнат слуг, складов с товаром и кладовок, где хранится зерно и масло. Только на первом этаже этого дома тридцать четыре комнаты! Семья купца жила богато, на зависть всем, и причина тому была проста: почтенный Уртену в чести у царя Аммурапи.

Рапану смотрел на море и улыбался. Он, сын третьей жены, был любимцем отца. Он читал и писал, освоив аккадский, хеттский, киприотский, ханаанский, хурритский и лувийский языки. Ну и родной, конечно. Народ сутиев, который вавилоняне называли амореями, основал Угарит, город, стоявший на перекрестке торговых путей. Именно здесь «Путь благовоний» из Аравии пересекается с дорогой из Вавилона, по которой шли ткани и олово. Тут общались и вели дела на десятке наречий. Потому-то купцам приходилось знать их все, а в придачу еще и язык египтян и ахейцев, что живут в Микенах и на Крите. Нелегка купеческая доля. Столько всего в голове держать нужно. Одни меры веса и длины чего стоят. Разные они в каждой стране, а иногда и в каждом городе. Только названия одни общие, сикль и талант. Чуть прозевал и тут же ушел в убыток.

Улыбка сползла с лица Рапану, когда они подошли к городу поближе. Прав тот парень из Трои, они легкая добыча. Две башни обрушились до основания, как и участки стен рядом с ними, и за прошедшие годы царь Амураппи едва начал разбирать завалы. Нет той торговли, что раньше, неподъемна сейчас для него цена этой работы. И даже то, что город Гибала чужаки взяли приступом, а Амурру, южного соседа, стерли в порошок, ни на что не влияет. Царь Амураппи только-только расчистил пару участков, сложив обломки кирпича в огромные кучи.

Кстати, о зерне. Они с отцом поговорили с людьми на рынке и решили в Хаттусу не идти. Неспокойно сейчас на дорогах. То кочевники налетают, то бунтующие крестьяне. Воины царя царей Супилулиумы уже не держат привычный порядок, и страна Хатти скатывается в бездну. Они продали в Трое свой товар и забили трюмы кораблей амфорами с зерном. Ничего больше не нужно в родном Угарите, который изнывает от голода.

— Люди моря скоро придут, отец, — хмуро сказал Уртену и показал на крепость. — Нам конец. Войска нет, стены разрушены! Нас даже небольшой отряд критян возьмет.

— Боги не позволят этому свершиться, — ответил купец Уртену, но в голосе его слышалась нерешительность. — Я завтра пойду к царю, буду говорить с ним. Ты пойдешь со мной. Тебе нужно вникать в дела.

Следующий полдень наступил незаметно. Рапану, который метался между портом и складами, казалось, только что упал на свое ложе, как снова пришлось вставать. Лепешка, вино и горшок каши — вот завтрак отпрыска богатейшей семьи. В их городе такого не видели девять из десяти. Простой люд откровенно голодает.

Угарит и местность вокруг него слегка напоминает Египет. Она двух цветов — желтого и зеленого. Сейчас зеленого меньше, а желто-серого больше. Такого цвета здесь земля и кирпич, из которого построен город. Зелени добавляют пальмы, которым здешний зной нипочем. Горы вокруг Угарита покрыты чахлой травой и жестким кустарником, а тончайший песок пляжей кажется совершенно безжизненным. Изумрудно-голубое море бросает на него одну волну за другой, не прекращая своего движения ни на минуту.

Город Угарит — это скопище кирпичных домов с плоской крышей, в один или два этажа, что прячутся от соседей за высокими заборами. Внутри богатых усадеб — дворы, замощенные каменными плитами, пальмы и портики, дающие благословенную тень. Все они теснятся вокруг гигантского дворца, в котором больше сотни различных покоев. Дворец царей — это истинное чудо. Он сохранился с тех времен, когда повелители моря, критяне, задали моду роскошной жизни. Здесь есть водопровод и канализация, и отходы сотен людей утекают за стену по каменным каналам и керамическим трубам. Во дворце располагаются казармы стражи, храм, усыпальница царей, архив и печь для обжига глиняных табличек. Внутренние дворики огромного комплекса покрыты плитами, тесанными из камня.

Цари, столетиями державшие в своих руках большой кусок Средиземноморской торговли, были когда-то немыслимо богаты. Только вот богатство их давно кануло в Лету. Сейчас у них совсем другие заботы. Царь Аммурапи диктовал письмо писцу, который стоял с самым почтительным видом, держа в одной руке влажную глиняную табличку, а в другой — палочку для письма.

— В стране Угарит свирепствует жестокий голод. Пусть мой господин спасет его, и пусть царь даст зерно, чтобы спасти мою жизнь и спасти жителей земли Угарит.

Тронный зал, до конца которого Рапану едва бы добросил камень, казался парню лесом из толстых каменных колонн. Они держали на себе балки из ливанского кедра, на которые опирался второй этаж. Угарит столетиями был колонией египтян, а потому стены здесь украшены странными плоскими фигурками, стоявшими боком. Бороденки, напоминающие кошачьи хвосты, казались бы очень забавными, но на стенах мастера, приглашенные из Египта, изобразили своего царя, а смеяться над самим фараоном тут никому бы и в голову не пришло. Египетская культура и религиозная философия считаются недостижимыми абсолютно для всех. А еще в Египте много зерна, и мелкие царьки ближнего Востока каждый год занимались одним и тем же: они вымаливали хотя бы немного ячменя, чтобы просто не умереть с голоду.

И отец, и сын застыли недвижимо, не смея войти, пока царь Угарита пребывает в трудах. Они не видят его за лесом колонн, а он не видит их. Они почтительно ждали, слыша при этом каждое слово.

— Если в вашем сердце есть доброта, то пошлите хотя бы остатки зерна, которые я просил, и таким образом спасите меня, — диктовал царь следующее письмо.

— Люди шикалайю, живущие на кораблях, неизвестного племени, разбили лагерь свой неподалеку от города. Отец мой, помоги, пришли воинов. Разве не знаешь ты, что мои колесницы по приказу великого царя сейчас в Лукке?

Это письмо должно будет уйти царю Алассии, на Кипр.

— Пришлите мне силы и колесницы, и пусть мой господин спасет меня от сил этого врага, — слышал купец Уртену, который бледнел с каждой минутой.

Это письмо хотели отправить в соседнее царство Каркемиш.

— Письмо из Хаттусы, величайший, — послышался угодливый голос писца. — Царь царей гневаться изволит, что мы не припадаем к стопам его.

— Читай, — ответ царя звучал на редкость уныло. — Некогда нам припадать, удержать бы город. Никакой нам помощи от великого царя! Только войско и зерно требует.

— Ты принадлежишь Солнцу, твоему господину. Ты — его слуга, собственность… Ко мне, Солнцу, твоему господину, почему ты не приходишь год, два года?

— Ответа хеттам не будет, — устало бросил невидимый купцам царь Аммурапи. — Пиши дальше:

— Господин мой пусть знает, мы обречены, семь пришли, семь парусов стали семи по семь и семь. Пусть господин спасет меня! Пусть господин позволит мне жить! Помощи, помощи прошу.

— Куда ее отправить? — послышался голос писца.

— Его величество фараон сейчас с войском в Библосе, — сказал царь. — Если боги будут благосклонны, он защитит нас.

— Отец, кажется, мы зря разгрузили зерно, — шепнул Рапану. — Наш царь еще и с хеттами поссорился. Может быть, придем сюда завтра? Повелитель ведь еще не знает, что мы приплыли.

— Отличная мысль, — погладил бороду купец, и браслеты на его руках глухо звякнули. — Давай-ка погрузим зерно назад, пока не поздно.

— И самое ценное из того, что у нас есть, — пристально посмотрел на него Рапану. — Я предлагаю отправить наше добро в Дардан. Я верю тому парню, мой дорогой отец. Он родственник царя, а в тех землях чтут закон гостеприимства. Если шикалайю, живущие на кораблях, подойдут к городу, Угарит не устоит.

— Дардан слишком далеко, — отмахнулся почтенный купец. — Я вывезу товары в Сидон. Там живет уважаемый Баалшемем, я веду с ним дела уже много лет. Мы вернемся сюда завтра… Или послезавтра… Наверное… Если на то будет воля богов. Пойдем отсюда быстрее, Рапану, меня терзают на редкость скверные предчувствия.