Последний рассвет Трои

Глава 14

Заседание шло в узком составе: Приам, Гектор и я. Небольшие покои, откуда выгнали всех, даже рабов, были не так помпезны, как мегарон, тронный зал. Обычная комнатка, в центре которой стоял резной столик, уставленный вином и закусками, к которым, впрочем, никто из нас не притронулся. Две бронзовых лампы в углах горели, освещая полумрак комнаты, в которую свет попадает через крошечное окошко под потолком. Ну и духота здесь!

— Так сколько, ты говоришь, их там? — Приам смотрел на меня расширенными глазами, а Гектор и вовсе молчал, переваривая услышанное.

— Не то четыре, не то пять сотен. Скорее, пять, — терпеливо повторил я и откинулся на изогнутую спинку кресла. Они тут, кстати, на редкость удобные, изогнутые под поясницу живого человека.

— Это те самые наемники, что разграбили Хаттусу? — на всякий случай уточнил царь. — И ты вступил с ними в битву и сразил полтора десятка воинов? А потом они запросили мира и захотели с тобой договориться?

— Да, — я решил быть сегодня скромным и лаконичным.

— И они сейчас ждут твоего возвращения? — спросил царь в который раз.

— Да, — снова ответил я. — Я договорился с Гелоном, их вожаком. Он поклялся своими богами, что будет ждать неделю и до этого времени не тронет в твоей земле даже колоса. Я прошу, великий царь, принять их клятвы и выкупить по честной цене их добычу и рабов.

— И зачем бы мне это было нужно? — сощурился Приам, который смотрел на меня с каким-то зоологическим интересом. По-моему, в этот момент он проклинал тот день, когда решил отдать за меня свою дочь.

— Они поплывут на юг, — ответил я, — а по пути ограбят Милаванду, острова Кос и Родос. Ты хотел отомстить царю Аххиявы, так можем начать прямо сейчас. Если Агамемнон не сможет защитить своих людей от нападения, он будет унижен. А он не сможет, я тебя уверяю. Он для этого слишком далеко, а эти парни потом пойдут в Ханаан. Там ахейцы их просто не достанут.

— Хм… — Приам задумался.

Перспектива немного повоевать и потерять при этом добрую сотню воинов меркла перед возможностью разжечь огонь во владениях микенского ванакса. Да, у наемников можно отобрать добычу, да только взять ее придется большой кровью. Это понимал даже Гектор, который сидел рядом со мной и морщил лоб в умственном усилии.

— Много людей потеряем, отец, — высказался, наконец, он, и это решило дело.

— Да будет так! — хлопнул в ладоши Приам. — Я клянусь Апалиунасом и Тешубом, что не трону этих людей, если они будут вести себя мирно в моих землях. Им продадут зерно и корабли, а их добычу выкупят по честной цене.

— Разреши удалиться, великий царь? — спросил я.

— Иди, зятек, иди. Не стоит терять времени, — ласково ответил Приам.

А у самого глаза такие добрые-добрые. Такие добрые, что просто мороз по коже. Пойду-ка я отсюда поскорее. Валить надо из этого гадюшника. Домой хочу, в Дардан, у меня уже есть все, что нужно. Я взял со стола лепешку, положил на нее истекающий соком кусок жареной оленины, завернул ее конвертом и пошел к выходу.

— Целый день ничего не ел, — с виноватым видом произнес я. — И сейчас опять в дорогу. Я голодный как волк, великий царь! Прости мои дурные манеры.

— Господин! — униженно склонился мастер, протягивая мне ноздреватую крицу, в которой я без малейших сложностей опознал кусок железа килограмма на полтора. Немного, учитывая, сколько усилий понадобилось для этого.

— И это все? Мы для чего торчали здесь? — разочарованно сказал мой старый знакомец Тимофей, который, тем не менее, смотрел на металл со священным ужасом.

Для него, сына своего времени, превращение веществ оставалось колдовством, овеянным жуткой тайной. Он явно побаивался происходящего, хотя любопытство молодости все равно пробивалось наружу, несмотря на то что он изо всех сил пытался показаться невозмутимым. Крица была горячей, ее только что отбили от шлака, правда, не очень тщательно, как по мне. Мелкие крупинки посторонних включений все равно оставались, и сделать с этим ничего нельзя. Здесь не плавят металл, для этого температура сыродутной печи, которую мастер развалил на моих глазах, слишком мала. Кузнецы восстанавливают железо из окислов, а потом куют, пока горячее. И сталь здесь получается совершенно случайно, когда начудят с засыпкой угля. Тогда кусок металла становится неоднородным — частично из мягкого железа, частично из стали. Структура его похожа на мозаику, но оно все равно существенно лучше, чем обычное. В этом случае мастер считает, что его жертвы угодили богам, и начинает радоваться как ребенок. Он ни малейшего понятия не имеет, почему так вышло.

— Куда потом пойдете? — спросил я Тимофея, который со времени нашей последней встречи обзавелся богатым воинским поясом, золотыми браслетами и дорогущим бронзовым кинжалом с рукоятью, отделанной серебром.

— На Угарит двинем, — пожал тот плечами. — Рапану, сынок купеческий, сам проболтался, что там стены рухнули. Так чего теряться?

— Увидишь его, скажи, пусть ко мне плывет, — хмыкнул я. — К делу пристрою. Мне толковый купец нужен.

— Самому невместно торговать? — с завистью в голосе спросил Тимофей. — Да, вы, знатные воины, такие. У вас от самих богов власть. Куда нам, голодранцам нищим!

— Так ты разве сам не хочешь знатью стать? — усмехнулся я. — У вас добыча такая, что можешь в бронзу одеться, как дядя твой. А у кого доспех есть, тот сам знатный воин. У нас в Вилусе так, только земля еще нужна. Без земли ты как бы не совсем человек получаешься, а бродяга навроде кочевника-хапиру.

— И то верно. С хорошим оружием я себе землю мечом возьму, — просветлел Тимофей, но потом нахмурился, сжимая крепкие кулаки. — Пусть тогда хоть одна сволочь скажет, что я плохого рода. Знаешь, каково это, чернью быть? Когда любой экета, спутник царя, может твою сестру силой взять! Когда никакие жалобы на знать не принимают? Когда свободных людей с земли предков сгоняют, а потом рабами делают за ничтожный долг! Ненавижу их!

— А когда сам знатью станешь, как поступать будешь? — насмешливо спросил я.

— Кто силен, тот и прав, — отрезал Тимофей. — Как со мной поступали, так и я буду. Ни за что домой не вернусь. Лучше с копьем в руках к богам уйти, чем спину гнуть перед старостой-коретером или слугами его. Я в Хаттусе жирных богачек силой брал и радовался. Они так мою сестру взяли, и теперь я их сестер беру. Дали бессмертные боги утолить месть, я им за это жертвы богатые принесу.

Ну так себе логика у парня, но спорить я не стал. Он обычный бродяга, которого ведет по жизни ненависть к тем, кто богаче и сильнее. Он потому и льет кровь не раздумывая. Он мстит всему миру за страхи своего детства, за постоянный голод, за плач изнасилованной сестры, за согбенную спину отца и слезы рано постаревшей матери. Он хочет большего и готов умереть за этом пути. Именно такие люди и добиваются целей.

— Ладно! — протянул я руку. — Иди к своим, Тимофей. Они за городом лагерь разбили. Я гостеприимец твой, у нас такие узы священны. Будет тяжко, приходи в Дардан, дам кров.

— Ты, племянник и зять царя, мне дружбу предлагаешь? — непонимающе, исподлобья глянул на меня наемник. — Но почему?

— А почему ты, не раздумывая, голодного парня в порту накормил? — усмехнулся я. — Да если бы не ты, я бы не получил то, что хотел. Нашу встречу боги определили, Тимофей. Они сводят людей на путях жизни.

— Затейно ты выражаешься, — почесал кудлатую башку Тимофей. — Прямо как во-о-он тот раб. Он, как начинал языком у костра молоть, мы только рты и раскрывали. Слабосильный он, давно бы выгнали шакалам на прокорм, да так складно брешет, что заслушаешься. Вот мы и пожалели его.

Тимофей и его воины ушли, а я повернулся к своему новому имуществу. Мне пришлось взять десяток верных людей из Дардана для сопровождения, ведь путь сюда неблизок. Мой небольшой караван состоял из двадцати повозок, груженых лишь запасом еды и пустыми корзинами. После встречи с Гелоном, передав ему клятвы царя Приама, я отобрал в счет своей доли десяток рабов, ориентируясь лишь на их внешний вид. Мне достались худшие из всех, к вящей радости афинянина, который искренне считал, что обвел меня вокруг пальца. Почему я так сделал, ведь как работники они почти бесполезны? Ответ прост. Все они либо купцы, либо жрецы, либо чиновники, взятые в храме Тешуба и Аринны. Я верну их домой и возьму за них хороший выкуп. А еще я привезу семью кузнеца, который нужен мне как воздух.

— Кто таков? — спросил я изможденного парня лет двадцати, который водил по сторонам любопытными глазами то ли вора, то ли купеческого приказчика, то ли человека, объединяющего в себе оба этих родственных занятия. Это именно он оказался болтуном, которого спас от верной смерти хорошо подвешенный язык.

— Кулли мое имя, господин, — смиренно опустил тот глаза. — Оно означает «всё» на языке черноголовых[38]. Я небогатый купец из Сиппара. Товар мой сгинул в Хаттусе, поэтому мне нечем дать за себя выкуп.

— С чего ты взял, что я выкуп с вас хочу взять? — заинтересовался я.

— Не работать же вы заставите всех этих уважаемых людей? Они в жизни не понимали ничего тяжелее кубка с вином, — не поднимая глаз, ответил раб. Вид его был крайне почтителен, но в голосе слышалась тщательно скрываемая насмешка.

— Родня есть? — спросил я.

— Есть жена и ее семья, — все так же, не поднимая глаз, ответил купец. — Но я вас умоляю, господин, не возвращайте меня этой своре гиен. Я лучше буду рубить камень. Ее семья богата, и покойные родители женили меня из-за денег. Вы слышали об Эрешкигаль, владычице подземного царства? Дурные люди попадают туда после смерти, чтобы принять муки от черной богини, я же все их принял при жизни. Лучше убейте меня, но не возвращайте. А еще лучше, дайте мне вести торговлю, и вы не пожалеете. Я слышал ваш разговор с тем негодяем… то есть, с тем доблестным воином. Вы же знатный человек, вам торговать самому зазорно. Я знаю шесть языков и все меры веса от Вавилона до Трои. Я не подведу вас, господин!

— Да что с тобой не так? — спросил я его, вглядываясь в плутоватое лицо. — Ты думаешь, я поверю в тот детский лепет, что ты здесь несешь? Ты что, убил человека?

— Лучше бы убил, — неохотно ответил купец. — Все гораздо хуже, господин. Я взял в долг серебро в храме богини Айи. Под проценты взял. Семья жены не знает об этом, а даже если и узнает, мне все равно конец. Жена тут же разведется со мной, а храм сделает рабом в счет долга. Там такая сумма, что мне никогда его не отработать.

— В Вавилоне жена может развестись? — удивился я. В моих знаниях зиял пробел в этой области. Вроде бы муж имел такое право.

— Еще как может, — невесело усмехнулся Кулли. — Она просто поклянется в храме Иштар, что была больна, а я, вместо того чтобы позвать заклинателя духов, взял в дом другую бабу для утех. И все, дело сделано. Клятва перед лицом богов не требует других доказательств, а этой стерве соврать, что высморкаться.

— Кто еще хочет остаться здесь? — спросил я у остальных рабов, едва скрывая досаду. Я все-таки рассчитывал получить выкуп. — Никто? Тогда вот повозки! Наполняете их рудой доверху, и едем в Дардан. Вести к вашим семьям уйдут с первым же караваном. Они, слава богам, еще ходят по этим землям.

— Но как, господин? Разбойники лютуют, да и цари не лучше, — несмело спросил меня пожилой мужик, обширные телеса которого превратились в кожаные мешки, свисавшие вниз подобно ушам спаниеля. Именно из-за них я его и взял. Непросто в наше время такое пузо наесть.

— Теперь с караваном в Куссар пойдет сотня лучников и сотня пращников, — любезно пояснил я. — И такой караван пошлет куда подальше отряды царьков, севших на торговый путь. Да, это дороже, но ведь жить купцам как-то надо! Кстати, за каждого из вас я хочу получить по три мины серебра, почтенные. И пока я их не получу, вы побудете рабами у моих рабов. Им как раз не хватает рук, чтобы чесать шерсть.

— Простите, а что будет со мной, господин? — мастер-кузнец почтительно склонился и поднял на меня глаза, полные жуткой тоски. — Трех мин серебра у меня нет. Да и откуда бы взяться такому богатству? Вы же не вернете меня к семье?

— Не верну, — покачал я головой. — Но я отпущу тебя на волю, привезу сюда твою жену и детей, построю тебе дом и буду хорошо платить. Ты снова станешь уважаемым человеком. Зачем мне это? Так ты будешь работать лучше.

Я стоял и смотрел, как у взрослого мужика подломились ноги, как он пополз в пыли, как обнял мои колени и заплакал навзрыд, размазывая слезы по чумазому лицу. Проклятая жизнь! Да что же ты с нами делаешь! Почему ни в одном мифе Древней Греции не написано, что происходило с простыми людьми, когда герои и полубоги развлекались, покрывая себя бессмертной славой? И почему мои собственные рабы смотрят на меня, как на последнего дурака? Все, кроме разорившегося вавилонского купца. На его лице написана напряженная работа мысли. Он явно понял, что я имею в виду, хотя такой подход здесь так же нов, как и моя убогая попона со стременами. Не дурак, посмотрим, на что он годится. У меня как раз появилась одна бизнес-идея.

— Работаем! — рявкнул я, окинул рабов свирепым взглядом и сунул в морду тому, кто соорудил самое непочтительное выражение лица. — Две телеги до заката должны быть полны рудой. Самого нерасторопного лишу ужина и дам десять палок!

И ведь придется и лишить, и дать, иначе уважать перестанут. Тут по-другому никак. Восток!

Зима в Дардании не так холодна, сколько промозгла. Соленый ветер, рожденный в просторах моря Ассува[39], с яростью терзает наше селение, пытаясь сорвать и унести тростниковую кровлю. Он злобится и свирепствует, налетая раз за разом с неутомимостью настоящего бога. Ветер и есть бог в нашей земле, мы считаем его живым существом. Он свистит в скалистых ущельях, срывает с верхушек сосен иголки и несет их вниз, к бушующей воде. Январь здесь неприветлив: небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, которые, кажется, вот-вот прорвутся дождем, но пока они лишь угрожающе нависают над головой. Воздух влажный, холодный, пропитанный запахом моря и соли.

Волны, подгоняемые ветром, с силой бьются о скалистые берега. Они невысокие, но такие частые, словно торопятся куда-то и боятся не успеть. Вода темно-серая, почти черная, она покрыта пенными гребешками, которые тут же срываются ветром и уносятся вдаль, растворяясь в воздухе. Отовсюду слышен глухой гул — это волны разбиваются о камни с бессильной яростью.

Ветер крепчает, и вода начинает бурлить с новой силой. Волны, сталкиваясь друг с другом, бессмысленно плещутся, а потом разлетаются в стороны. Над проливом кружат чайки, но их крики теряются в шуме ветра и воды. Они то взмывают вверх, то резко опускаются, пытаясь поймать добычу, но волны слишком быстры, слишком непредсказуемы. Ветер срывает с их крыльев капли, и они сверкают, как крошечные алмазы, прежде чем исчезнуть в серой мгле. Вода, отступая, оставляет на камнях белую пену, которая тут же смывается новой волной.

Я ведь жил на Балтике, мне не привыкать к такому зрелищу. Наверное, именно поэтому и стою здесь, глядя на бушующее море как заколдованный. Я сумел полюбить вечно слякотный Питер, хоть и перебрался туда из куда более теплых мест. За любимой девушкой перебрался. Я тогда был молод и горяч, прямо как сейчас. Окончил институт, потом аспирантура, после которой остался на кафедре. Потом наступили 90-е, и выяснилось, что не тому я посвятил свою жизнь. И что я, вообще, по этой жизни лох. Неповоротливый, несовременный и не умеющий украсть то, что плохо лежит. Тогда-то и дала семья трещину, ведь в моду вошли успешные. Бедность не позор, но нищета ломает самых гордых. Не помню, кто это сказал, но в бетоне нужно эти слова отлить. Жена моя, видя, как деньги проходят мимо, сломалась. Зависть к подругам, стыд перед ними и неуемное желание хоть немного пожить красиво источили ее душу, а я никак не мог эту ее жизнь изменить. Не то что не мог, не хотел. Я ведь любил то, чем занимался. Так и мучились много лет вместе, не понимая, что надо было сделать этот шаг гораздо раньше. Она решилась первой, и я благодарен ей за это.

Я постоял на крутом берегу еще немного, а потом развернул Буяна и поскакал домой. Тут совсем недалеко, вот уже виднеется крыша отцовской усадьбы.

— Жена моя! — я чмокнул Креусу в гладкую щечку, отчего она даже растерялась немного. — Штаны выше всяких похвал. Теперь твой супруг не сотрет самое драгоценное, что есть у мужчины.

— Правда? — светлым детским взором посмотрела на меня Креуса. — Тебе понравилось?

— Еще бы, — хмыкнул я. — Если обшить снизу кожей, будет просто отлично.

— Я сделаю, — кивнула Креуса и сложила руки на выпуклом животике. — Посмотри, господин мой! У меня получилась пятка! Я раз десять распускала свою работу, пока поняла, как правильно это нужно сделать.

Я взял у нее самый обычный шерстяной носок и повертел его в руках. Вот ведь что делает с людьми хорошая генетика и десятки поколений искусных ткачих в родословной. Я показал ей, как вяжут петли, и уже через пару минут жена отобрала у меня спицы и бойко застрекотала ими, почти не делая ошибок. Только с пяткой она изрядно намучилась, но вскоре победила и эту проблему.

— А ведь очень неплохо, — сказал я, и Креуса даже порозовела от удовольствия. Она встала, подбросила в очаг косточки маслин, которыми мы здесь топим, и снова уселась в кресло.

— Надо связать подарок твоему отцу, — сказал я. — Думаю, он будет счастлив по такой-то погоде.

— У меня есть пурпур и золотые нити, — понятливо кивнула Креуса. — Царь не может носить грубую шерсть.

Правильно, — думал я. — Сначала подарим носки царю и царице, а потом, когда это станет модным, пустим нашего купца торговать. Пусть отрабатывает свою кашу, бездельник языкастый. Надо рабынь сажать за спицы. Пусть лучше вяжут, чем ткут. Это куда выгоднее для семейного бюджета.

— Эней! Креуса! — в комнату с шумом вошел отец, напустив холода с улицы. Он снял плащ, сшитый из волчьих шкур, повесил его сушиться, а потом повернулся ко мне и протянул короткое, толстое копье с железным наконечником. — Вполне неплохо. Взял им кабана только что. Как ты это сделал? Ведь железо — мягкий металл!

— Железо можно улучшить, отец, — пояснил я, — если прокалить вместе с толченым в мелкий порошок углем. Так оно становится даже тверже бронзы. Мастер Урхитешуб уже работает над этим. Если хочешь, я покажу.

— Ты знаешь, — Анхис сел на табурет и придвинулся поближе к огню, протянув к нему озябшие руки. — Я ведь думал сначала, что боги помутили твой разум, сын. А теперь я думаю обратное. Они шепчут тебе, вкладывая в твою голову свою волю. Я уже перестал удивляться чудесам, что происходят вокруг нас. Всю жизнь я управляю колесницей, а ты сделал свой хомут вместо привычного мне ярма. Получается так, что я, знаменитый на всю Дарданию воспитатель лошадей, ничего о лошадях не знаю. Сегодня я ехал на спине коня, как кентавр из северных степей. Это так необычно… Но послушай своего отца! Попона не годится! Нужно равномерно распределить вес тела, иначе мы искалечим спины коней.

— Да, отец, — понурился я. — Я пытался, но не смог. Я знаю, что на попону нужно положить седло, но у меня ничего не вышло. Поможешь?

— Помогу, — серьезно кивнул Анхис. — У меня есть пара мыслей.

— Спасибо, отец! — я совершенно искренне обрадовался. Анхис, опытнейший воспитатель лошадей, сразу увидел мою ошибку. Он нутром чует своих коняшек. По-моему, он даже разговаривает с ними, а они разговаривают с ним.

— Скажи мне, что это всё, Эней, — просящим взглядом посмотрел на меня Анхис. — Иначе чудеса не поместятся в моей многострадальной голове.

— Не всё, — покачал головой я. — Весной я уплыву, поэтому тебе придется научить людей биться в конном и пешем строю.

— В пешем строю? — непонимающе посмотрел на меня Анхис. — О чем ты говоришь, Эней? Мы от веку бьемся пешими.

— Я велел сделать длинное копье, — пояснил я ему. — Оно называется сарисса. Нужно очень много тренироваться, чтобы биться им. Это сделаешь ты, меня все равно никто не послушает. Да и уплыву я весной в Аххияву.

— Великие боги, дайте умереть своей смертью! — возвел к небесам очи отец. — Я за всю жизнь не видел столько странного, как за последний год!

Он взял у Креусы носок, удивленно повертел его, разглядывая, а потом надел на ногу и с блаженным видом пошевелил пальцами.

— Хорошо-то как! А где второй? Уважь старика, невестушка. Если мои кости будут в тепле, я готов удивляться и дальше.