Последний рассвет Трои

Глава 18

ЧетлЧем дольше шло наше путешествие, тем меньше мне нравилось происходящее. Каботажное плавание, которое представлялось всем единственно возможным способом передвижения по морю — штука, конечно, довольно безопасная, но безумно тоскливая. Изрезанное скалистыми выступами побережье Греции наши корабли — а было их, на минуточку, девять штук, — огибали с прилежанием эталонного отличника. Лишь изредка кормчие, видя в туманной дымке противоположный берег, рисковали срезать длинный путь и отважно проходили какой-нибудь залив поперек. Это смотрелось особенно комично, когда мы огибали Афон. Я помнил совершенно точно, что там три острых мыса, глубоко вдающихся в Эгейское море, и если ползти вдоль берега, то можно не управиться и до зимы.

Тем не менее, короткими перебежками, ночуя на берегу вместе с кораблями, мы доползли до острова Эвбея, который своей грудью прикрывал Грецию с востока от гнева морских богов. Кормчие, радостно матерясь и поминая бога Посидао, нырнули в узкий пролив, который отделял его от континента. Здесь если не безопасные места, то уж точно не та дурная мешанина островов, где каждый басилей с тремя лоханями мнит себя повелителем волн. Мы уже раза четыре отстреливались от таких придурков, приводя их в чувство. Счастью кормчих не было предела еще и потому, что здесь, в Малийском заливе (а тут его так никто не называл), штормов отродясь не случалось. Это ведь практически озеро, где слева раскинулся хребет Фермопилы, а справа — равнины Фессалии.

— А зачем нам сюда? — спросил я Париса, когда мы доплыли до самой дальней точки залива и вытащили корабли на берег.

— Надо к дорийцам в гости заглянуть, — усмехнулся он, и Гектор согласно кивнул.

— Тут рукой подать, — ответил наследник Приама. — Тут везде рукой подать. Это же Аххиява. Мало хорошей земли, зато много гор и людей.

— А чего мы там забыли? — удивился я. — Они же голодранцы. Вы что, торговать с ними собрались?

— Царь велел так, — пожал плечами Гектор. — Он гостеприимец с царем Клеодаем.

— Приам дружит с внуком Геракла? — я даже глаза выпучил в изумлении. — Он же мстить собрался ахейцам!

— Клеодай правит дорийцами, — гаденько усмехнулся Парис, и больше я никаких объяснений не получил.

Надо сказать, права голоса у меня в этой поездке не было. Я послан сюда как представитель союзного города, чтобы придать важности всей этой затее. Судя по тому, что в эту миссию направили парня семнадцати лет, важность ее находится на высочайшем уровне.

— Ладно, я потом все пойму, — буркнул я себе под нос и взял в руки лопату.

Мы, родственники царей и эпические герои, гребли наравне со всеми, и канавы, по которым тащили корабли на берег, копали тоже вместе во всеми. Даже Гектор. Что-то здесь не так со статусом аристократа. Так я размышлял, отбрасывая в сторону песок, перемешанный с галькой.

— Тащи! — заорал Палинур, мой кормчий.

Мы натянули канаты, и киль натужно заскрипел, волочась по мелким камням, которыми усеян берег. Экипаж останется здесь, вместе с судами, а мы пойдем на юг, в Дориду, через самое что ни на есть Фермопильское ущелье.

— Твою ж мать! Ну, дает старикан! — осенило вдруг меня, и я заорал, подзывая своего раба. — Кулли! Готовь товар! Со мной пойдешь.

Эриней сложно назвать городом, это просто селение, где дом царя окружен хижинами, разбросанными в художественном беспорядке. Дорида — жуткая дыра, и я полностью понимаю царей-Гераклидов, которые регулярно пытаются вернуться в места более цивилизованные и приятные для жизни. Эта область была крошечной и вдобавок окружена землями таких же голодных и хищных данайских племен — этийцев, малийцев и локров. Из конца в конец всю Дориду можно пройти за пару дней прогулочным шагом и даже не вспотеть. Сюда никто не приходил, и никто отсюда не уходил. Никто и никогда не покупал их товаров, потому что они ничего приличного не производили, и они в ответ не покупали ничего у других, потому что им нечем было за это платить. Единственный повод покинуть Дориду — это прогуляться до соседей с целью поживиться энным количеством крупного рогатого скота. И это автоматически порождало у живущих рядом племен желание нанести ответный визит, что и происходило достаточно регулярно, напоминая по масштабам драки школа на школу.

Впрочем, примерно раз в поколение цари Дориды вспоминали, что они-таки потомки самого Геракла, и что, вообще-то, Микены по праву принадлежат им. Тогда они собирали огромное по местным меркам войско и вторгались в Пелопоннес, где выхватывали эпических люлей и ползли назад, на север. Здесь они успокаивались лет на двадцать-двадцать пять, когда переизбыток населения и необходимость его утилизации вновь пробуждал старые обиды. Корабелами дорийцы пока не стали, а потому изрядно досаждали своим соседям на суше, не имея возможности стравить буйный элемент за море, как все нормальные греки. Такой вывод я сделал, исходя из аккуратных расспросов почтенных мужей, которые шли вместе с нами.

Я, кстати, только в самый последний момент догадался, для чего в землю нищих дорийцев идет делегация, в которой присутствуют два сына царя Трои, свояк царя Антенор, и какой-никакой я, племянник самого повелителя Дардана. Тут же ничего, кроме пушечного мяса и нет, ведь даже мой родной городишко — мегаполис по сравнению с Эринеем, где грубый горшок со стенкой в палец толщиной — вершина местных технологий. Самое странное во всем этом то, что мы везем огромное количество подарков, и их цена в моем понимании слегка больше, чем все, что я вижу вокруг себя до самого горизонта.

— Располагайтесь! Царь ждет вас! — непривычный выговор резанул мне ухо. Тут, в Центральной Греции, говорили немного иначе, чем в микенской Аххияве и на островах. Крепкий бородатый мужик с лохматой башкой, одетый в одну лишь набедренную повязку, изобразил радостный оскал и показал рукой в сторону приземистого каменного дома, крытого камышом.

Мы прошли внутрь, где в тесном, шириной шагов в десять, зале увидели его величество царя, который бранил худого, как скелет, раба и отвешивал ему оплеуху за оплеухой. Раб только глаза жмурил и кряхтел, но протестовать не смел, воспринимая всё происходящее с поистине стоическим терпением.

— Каков негодяй! — возмущенно заявил царь, увидев нас. — Привезли четыре телеги зерна по восемь мешков. Где, говорю, сволочь, еще два мешка? Должно быть три дюжины без двух! А тут три дюжины без четырех! Драть буду, пока шкура клоками не сойдет!

— Так он прав, — не выдержал я. — Четыре телеги по восемь мешков — это три дюжины без четырех.

Царь Клеодай, мускулистый чернявый мужик лет тридцати с небольшим посмотрел на меня с глубоким сомнением, видимо, подозревая в сговоре с нечистым на руку рабом, а потом спросил.

— Ты еще кто такой?

— Я Эней, сын Анхиса, из Дардана, — гордо выпятил я грудь.

— Я тут сам решаю, сколько должно быть зерна! Понял, Эней, сын Анхиса? — зло посмотрел на меня царь и с нескрываемым отвращением отбросил раба в сторону. — Тощий говнюк! Он писец из Фив, в прошлом походе взяли его. Тычет мне закорючки свои на глине, а я сердцем чую, что он ворует, только вот не пойму где. Все время изворачивается, сволочь. Думаю, может, пятки подпалить ему, а?

— Ну и подпали, — прогудел Гектор, а я благоразумно промолчал. — Способ верный, мигом все расскажет. Рабы, они все такие. Тем более, если из Фив.

Видимо, запал у повелителя нескольких горных долин закончился. Он еще раз врезал писцу по худой физиономии, но сделал это уже без огонька, и даже скорее для порядка.

— Вы царя Париамы люди? — спросил он, наконец, когда раб покинул нас, бросив в мою сторону исполненный благодарности взгляд.

— Я Гектор, — шагнул вперед царский наследник.

— Я Парис, сын царя.

— Я Антенор, муж сестры его жены, — сделал шаг вперед и троянский премьер тоже. Он изрядно устал, ведь был уже немолод, а добирались мы сюда по горным тропам пешком.

— Вас разместят на постой, — сказал Клеодай. — Жду на закате, я дам пир в вашу честь. Люди царя Илиона — всегда желанные гости в моем доме.

Пир в дорийской глуши — это жареный баран, ячменная лепешка и кувшин кислого вина. Люди тут жили простые, а потому мед, специи и ароматные смолы в напитки не добавляли. Пили здесь чистоганом, не разбавляя вино в кратерах, как это делают неженки из Микен и Пилоса. Только что снятое с огня, одуряюще вкусное мясо вынесли на деревянных блюдах, которые расставили на столиках рядом с ложами. Здесь тоже пировали лежа вповалку. Это мероприятие обозначается словом из научного лексикона — симпозиум, то бишь «совместное лежание». Вот мы и лежали, а за отсутствием чаш с водой, руки вытирали о края лож и стол. Впрочем, на вкусе барашка это не сказалось никак. Хозяева жадничать не стали и отправили на вертел молодую животинку в самом расцвете сил, потому-то и мясо получилось сочное и мягкое. Соли бы немного побольше, но чего на столе нет, того нет. Впрочем, и так вкусно получилось. Мы несколько последних недель питались почти что всухомятку: хлебом, твердым как камень овечьим сыром и вином.

— Прими подарок, о отважнейший из царей! — Парис встал и вытащил из обширного баула, лежащего позади, бронзовый доспех, тускло блеснувший чешуей.

Клеодай заревел восторженно, обнял скупо улыбающегося Париса и чуть было не задушил его в объятиях. Здоровенный, суровый мужик радовался как ребенок новой игрушке. Такой доспех будет на всю Дориду один.

— Прими подарок и от меня, — встал Гектор и протянул Клеодаю бронзовый шлем.

А потом встал я, подарив меч, и это привело царя в состояние перманентного восторга.

— Мы хотим, чтобы ты ударил по ахейцам, — заявил Антенор, когда все хорошенько подпили, а хозяин уже затянул какую-то заунывную песню. — Если ты пойдешь на них войной, то получишь много серебра.

И Антенор открыл немалый ларец, наполненный кольцами весом в сикль, которые ходили по всей Ойкумене вместо денег. Впрочем, все нормальные купцы один черт проверяли пробу и взвешивали серебро на весах и продолжат это делать ближайшую тысячу лет. Клеодай застыл на месте, а на его лице заиграла глупая улыбка.

— Воинов одарю! — сказал он. — Сотни две… Нет, три! Три сотни соберу в поход.

Дальше началось все, что и должно было происходить. Пьяный Клеодай хвастался, сколько коров угнал у соседей прошлой осенью, а Парис заглядывал ему в глаза и с умильной улыбкой восхищался его подвигами. Они обнимались, как лучшие друзья, и пели песни, а потом царевич вышел на улицу, а я встал за ним.

— Ты же прекрасно понимаешь, Парис, что Клеодая убьют в том походе, — почти спокойно сказал я под мерное журчание, что издавал мой дальний родственник.

— Может, убьют, а может, и не убьют, это только бессмертным богам ведомо, — лениво пожал плечами царевич и ковырнул ногтем мизинца застрявший между зубов кусок баранины. — Тебе-то что за дело до него? Он нам службу добрую сослужит, а если и убьют дурака, то и невелика потеря. Одним Геракловым выродком меньше станет.

Я с лязгом захлопнул отпавшую было челюсть. Клеодая ведь гостеприимцем царя Приама называли, а Парис только что целовался с ним. Плохо, ой плохо разбираюсь я в законах здешнего реал политик. Учиться мне еще и учиться.

— Понятно, — протянул я и вернулся в… э-э-э… пиршественный зал, где плотность выхлопа достигла, по моему мнению, нужной концентрации. Похвальба Клеодая стала носить уже совершенно фантасмагорический характер, число угнанных коров утроилось, а количество поверженных врагов удесятерилось. Царя откровенно несло.

— Собери хотя бы пять сотен в свой поход, царь, — посоветовал я. — Иначе погибнешь, как твой отец. Микены сильны.

— Да где я возьму пять сотен воинов? — злобно засопел царь, который еще не растерял остатков разума. — У меня и оружия нет столько. Может, ты знаешь, где его взять, паренек из Дардана?

— Знаю, конечно, — ответил я, до блеска объедая баранью лопатку и вытирая жир с лица тыльной стороной ладони. — С нами в обозе идет купец Кулли. У него с собой много хороших наконечников для копий. Они из железа.

— Железо — дерьмо, — пренебрежительно отмахнулся Клеодай. — И стоит дорого. У меня столько серебра нет.

— Если ты подаришь двести копий своим воинам, то станешь самым сильным царем в здешних местах, — терпеливо пояснил я. — А серебро я видел только что, и оно мне точно не приснилось. Я выпил твоего вина, но еще не пьян.

— Хм… — Клеодай погрузился в глубокую задумчивость, и для этого у него были все основания. Пять сотен — огромное войско по здешним меркам. Во всей Дориде живет не больше двух тысяч семей.

— Если я уведу пять сотен мужчин, локры ударят мне в спину, — он вышел, наконец, из задумчивости.

— Подари локрам полсотни копий, и пусть их отряд идет с тобой, — парировал я. — Пусть поклянутся богами и охраняют твои владения, пока ты воюешь. Ты пойдешь на юг, через их земли, и на лодках переправишься на Пелопоннес. Ахейцы ждут врага на перевале у Коринфа, и поверь, там тебе не пройти. В спину ударят из крепостей.

— Великие боги! — прошептал Клеодай и застыл.

Надо сказать, что мое выступление вызвало некоторое замешательство. Гектор засунул в рот кусок мяса и забыл сомкнуть челюсти, Антенор смотрел на меня так, словно увидел привидение, а в глазах Париса мелькнуло нечто, слегка похожее на страх. Это было весьма необычно, потому что бывший пастушок, обласканный царем, неимоверно высоко задрал свой нос. И тогда я решил добить их.

— Пусти слух, царь Клеодай, что идешь войной, и Агамемнон стянет войско к Коринфу, а ты в самый последний момент договорись с локрами и ударь ахейцам в спину. Ты высадишься на сушу там, где нет сильных городов. С моря Пелопоннес беззащитен.

— Да! — Клеодай ударил по столу могучим кулаком. — Да! Я так и сделаю! Давай свое серебро, Антенор! Из серебра не сделать копья, а с копьем я возьму много серебра. И Микены я тоже возьму! Где там тот купец?

Летнее солнце, суровое и безжалостное, висит в небе, заливая золотистым светом узкий горный перевал. Воздух дрожит от зноя, словно раскаленная печь, а земля под ногами кажется горячей, будто вот-вот начнет плавиться. Скалистые склоны, обожженные солнцем, тянутся ввысь, их серые и коричневые утесы покрыты редкими пятнами кустарника, едва цепляющегося за жизнь в этой неприветливой местности.

Перевал Фермопилы — узкий и извилистый, вырезанный самой природой, является ключом к сердцу Греции. Сложно его обойти, и не все знают тайные тропы. Ветер, летящий с севера, приносит с собой запахи морской соли и нагретой земли, перемешивая их в странный, терпкий аромат. Небо здесь кажется бескрайним, синим и безоблачным, лишь где-то вдали, над вершинами гор, клубятся легкие перистые облака. Внизу, у подножия перевала, ждут наши корабли. Совсем скоро мы отправимся в путь. Тишина здесь стоит густая, звенящая, нарушаемая лишь скрипом наших телег да стрекотом цикад, прячущихся в тени редких деревьев. Мой раб Кулли идет рядом с одной из них, с той самой, что полна серебряных колец. Он, как мне кажется, до сих пор не может прийти в себя. Я пообещал ему сороковую часть и вольную, но он наотрез отказался освобождаться. Ему это сейчас просто незачем. На воле он станет безродным чужаком, не защищенным никакими законами. А ведь я и не думал об этом так, в его решении есть определенная логика. Только здесь эта логика не работает. Это в Междуречье можно быть рабом и отлично жить за спиной доброго хозяина. Раб-купец, раб-подрядчик, раб-лекарь… Все они могут быть небедными и уважаемыми людьми. Тут все совсем не так, и он скоро это поймет.

— Не знал, что ты торговец, Эней, — сказал вдруг Парис со своей обычной кривой усмешкой, когда мы начали спускаться к морскому берегу. Гектор и Антенор, шагавшие позади, заинтересованно навострили уши. Видимо, их терзали схожие мысли.

— Я не купец, — получил он ответ. — Я воин. Мне невместно торговать.

— Погоди! — изумленный Парис даже остановился. — Наконечники ведь были твои?

— Мои, — подтвердил я. — И этот купец — мой раб. Торгует он, а не я. Разве царь Париама купец? А ведь его ткани продают тамкары по всему Великому морю.

— А разве ты царь, чтобы иметь своего тамкара? — презрительно взглянул на меня Парис. — Ты же обычный воин из маленького городка.

— Ой, смотри! — округлил я глаза в притворном изумлении и показал рукой куда-то за спину Париса. — Подружка твоя пришла! Ты что, плохо приласкал ее ночью, и она прибежала за добавкой?

Царевич повернулся и, увидев пасущуюся на склоне козу, меланхолично объедавшую чахлый куст, побагровел и потянулся за кинжалом, висевшим на поясе. Гектор захохотал в голос и одобрительно хлопнул меня по плечу, едва не вбив в землю. И даже Антенор, обычно невозмутимо серьезный, заулыбался в бороду, с трудом скрывая веселье.

— Даже не вздумай кинжал вытащить, Парис, — ледяным тоном сказал я. — Иначе я тебя на ленточки распущу, и в своем праве буду. Да, я воин, а ты пастух. Вот никогда и не забывай об этом.

Парис гордо отвернулся, а потом сделал вид, что у него развязалась шнуровка сандалии. Он присел и начал завязывать ее заново, отстав от нас шагов на пятьдесят. Вскоре он поднялся и пошел как ни в чем не бывало, представляя из себя живую иллюстрацию к поговорке про божью росу. Гектор внезапно сорвался и побежал в голову каравана, где с телеги упал мешок с зерном, а Антенор пошел рядом со мной и жевал губами, тщательно подбирая слова.

— Я впечатлен, Эней, — сказал он наконец. — Вам, воинам, лишь бы за ножи хвататься и ссориться как молодые жеребцы. Ты многих удивил в последнее время, но сегодня удивил даже меня. Я не ожидал от тебя подобной мудрости, ведь она не свойственна юношам.

— Так это же хорошо, — удивленно посмотрел я на него. — Клеодай нанесет ахейцам сильный удар, и им будет не до нас. Обычно дорийцев колотили в первом же сражении, теперь будет не так. Думаю, год мы выиграем точно, а то и все два.

— Возможно, возможно… — рассеянно кивал Антенор и теребил в задумчивости амулет, болтавшийся на груди. — Я знаю про твой последний разговор с царем Париамой. Послушай своего тестя и уезжай куда-нибудь подальше, Эней. Поверь, наш царь не желает тебе зла. Ты ему даже немного симпатичен, он не хочет видеть врага в своем зяте.

Антенор ускорился и быстрым шагом пошел вперед, оставив меня одного, в полнейшей растерянности. Вот и поговорили. И когда же я к этому всему привыкну?