Последний рассвет Трои

Глава 5

Шесть кораблей — это три сотни воинов с лишним. Большой отряд. Когда хотят прибрежные деревни пограбить, идут на одном-двух. Эти шли целенаправленно на нас. Кстати, а за что нам честь такая? Надо будет языка взять и допросить. Интересно, а как тут полевые допросы проводятся? Люд здесь предельно незамутненный и конкретный, а жизнь человеческая не стоит и вовсе ничего, за исключением тех случаев, когда за нее можно взять виру. Господа наши хетты из законов своих смертную казнь исключили полностью, заменив все преступления денежными штрафами. Они скрупулезно зафиксировали все, что только можно, оценив каждый проступок. Например, если свободного мужа за нос укусить, то сорок сиклей серебра заплатить придется. Интересно, в каком бреду и у кого может появиться желание кусать за нос свободных мужей? Мне вот, пока я про тот закон не услышал, и не хотелось почему-то. А как только узнал про эту возможность, даже скулы свело. Просто мечтаю проверить, что это за утонченное удовольствие такое, за которое гору серебра отсыпать придется.

Да, вот и они! Шесть хищных силуэтов появились в рассветной дымке. Теперь их видно не только с башни, но и с берега. Это не торговцы. Точнее, нет… Они могут торговать, но такие корабли приспособлены для перевозки большого количества людей. Обычная купеческая лохань длиной около тридцати локтей, здесь же не меньше сорока. Лошадей на палубах нет, и это здорово. Пехота одна едет, но зато ее много. У каждого корабля шестнадцать пар весел, а это значит, что там плывет человек пятьдесят. Их будет почти вдвое больше, чем нас, и это плохой расклад, хоть мы в крепости. И вроде защита есть, да только вот не высидим мы там, когда они наш урожай убирать начнут, непременно выйдем.

— Вперед! — поднял руку отец, и колесницы пошли из городских ворот одна за другой.

Он все сделал правильно, сколько лет воюет. Данайцы не видели нас, ведь колесницы выехали из восточных ворот, которые обращены в сторону суши, и спрятались за холмом. Мы с отцом полезли на вершину. Мы увидим оттуда, когда напасть. Это наука очень тонкая: враги должны сойти на берег и начать вытаскивать корабли. Это самый удачный момент, когда одна половина, без оружия, будет тянуть канаты, а вторая — искать подходящее дерево для обустройства лагеря. Мы нападем именно в этот момент, ведь они побоятся бросить корабли. У нас здесь не озеро, течение унесет их в открытое море. Тут не знают якорей, их заменяют камни на веревке, но, когда приходят надолго, то копают длинные канавы, по которым затаскивают на берег суда, а потом подпирают бревнами со всех сторон. Без этого их может унести сильная волна.

Наша бухта пуста. Те три кораблика, которые принадлежат царю и дарданским торговцам, угнали подальше, а своего военного флота у нас нет. Да и откуда бы ему взяться, интересно? Широкие спины данайцев ходят вперед-назад в унисон, а плеск весел почти не слышен из-за ветра, который несет звук в сторону моря.

Вот и все. Острые носы кораблей врезались в мелкую гальку берега, а по дну со скрипом прошел киль. Воины втащили весла на борт, сбросили веревки вниз и горохом посыпались на берег. Теперь у нас четверть часа, может, немногим больше. Мы с отцом кубарем скатились с холма и замахали парням. Пора! Возницы чуть тронули поводья, и выученные кони пошли шагом, понемногу переходя на легкую рысь. Никто не поскачет галопом, так только запалишь коней. Лошади должны дышать ровно. Они должны быть спокойны и веселы, потому что конь — скотина пугливая и требует бережного обращения. Кто этого не понимает, тот соскребает свои мозги с камней, что лежат вдоль дороги. Камни — это единственное, чего у нас тут в избытке.

Я взял в ладонь четыре стрелы и успокоил трепещущее, словно пойманный воробей, сердце. Я ведь делал это сотни раз. Знаете, как научиться стрелять, качаясь на кожаном переплетении ремней, что служит дном колесницы? Это элементарно. Просто берете и стреляете лет восемь-десять по два часа в день, и вы непременно научитесь. Знатных юношей так и растят, пока невольники обрабатывают их поля.

Тактика боя на колесницах предельно проста: вы скачете мимо пехоты и поливаете ее стрелами, а в ответ она поливает вас. Правда, среди простых воинов лучников мало, они все больше с копьями воюют, а потому у пехоты шансов против колесниц немного. Какая-никакая, а кавалерия. Впрочем, есть варианты: вместо стрел колесничий может использовать дротики, а враг вместо лука — пращу. И скорее всего, именно так оно и будет. Потому как с пращой тут могут обращаться многие. Отличная штука, и всепогодная, в отличие от лука.

— Х-ха! — закричали мы, закружив рядом с данайцами, которые бестолково заметались по берегу, бросая канаты и хватая щиты и копья. Ахейцы это, данайское племя, мы быстро опознали их по говору.

Четыре стрелы я выпущу в первый же проход, целя с двадцати шагов в полуголые тела. Сейчас! Сейчас самое удобное время! Еще немного, и они построятся и укроются чешуей щитов, и тогда едва ли одна стрела из десяти найдет свою цель.

— Трен-нь! — по кожаному наручу ударила тетива, а острое жало впилось в тело гребца, который стоял и смотрел на меня с бессильной ненавистью. Он не успевал взять щит и поднял копье, чтобы бросить его в меня. Он так и упал, неверяще обхватив древко, впившееся ему в грудь.

— Трен-нь! — эта стрела попала в руку пращнику, который взмахнул своим несложным оружием. Успел, камень полетел совсем в другую сторону. Если снаряд попадет в голову, мне даже бронзовый шлем не поможет. Мозги внутри останутся, но взболтает их капитально. Сотрясение обеспечено.

— Трен-нь! — промах, стрела чиркнула по гальке, которая усеивала берег. — Проклятье!

— Трен-нь! — ахеец поднял круглый щит, но я попал в мускулистое бедро, и он со стоном осел на землю. Не боец.

Все, мы проскочили вдоль кораблей. Теперь сделаем круг и вернемся. Следующий проход будет дальше, чем этот, бить будем шагов с сорока. Лезть ближе — безумие, достанут копьями. Ахейцы уже бросили канаты и сбиваются в кучки, укрываясь щитами. Ни о каком строе пока и речи нет. Многие натягивают луки или отошли в сторону и раскручивают пращи, которыми обвязаны вместо пояса. Хороший пращник попадет в глиняный горшок с двадцати шагов. Одна радость: по движущейся колеснице попасть намного сложнее.

Теперь скакать нужно быстро, и коней переводят в галоп. Четыре стрелы! Я должен успеть выпустить четыре стрелы, иначе наш риск бессмыслен. А я ведь ни черта не вижу вокруг, потому что это моя вторая схватка. Первая случилась с полгода назад, когда на нас напали конокрады. Она пролетела быстро, мы из луков отбились, и я даже испугаться не успел. Здесь же я залит адреналином до самых бровей, выпустив наружу инстинкты потомственного воина. Думать мне совершенно некогда.

— Трен-нь! Трен-нь! Трен-нь! Трен-нь!

Две стрелы попали в щиты, еще одна пробила щеку копьеносцу, выбив фонтан из осколков зубов, а еще одна чиркнула по бронзе богатого шлема. Странный он, такие обычно носят пеласги. Широкая бронзовая тиара, оставляющая открытой макушку, зато украшенная сверху зарослями ярких перьев. Красота неописуемая, но если врезать сверху дубиной, ампутация ушей обеспечена. На редкость идиотская конструкция, вызванная, скорее, отсутствием прямых рук, чем военной необходимостью.

В двадцати шагах передо мной колесница упала набок, и ее потащили вперед взбесившиеся кони. Колесо налетело на камень, а возница не успел его объехать, потому что выстрел из пращи снес его наземь. Вот он валяется, раскинув руки. Голова разбита, а под ней в пыльную землю уже впитывается лужица крови. Его товарищ лежит рядом, но он жив и даже не ранен.

— Сюда иди! Бегом! — заорал я и протянул руку воину, который поднимался с земли. Он замотал головой, прогоняя шум после удара, а потом отбросил сломанный лук и побежал за нами изо всех сил. Наши кони еще несли во весь опор.

— Не успеем, — заорал возница. Апира его зовут. Он воин, но биться в строю не может, левую руку посекли в бою. Она у него не поднимается почти, а кисть напоминает птичью лапу. Впрочем, править конями это ему не мешает, он делает это бесподобно.

— Разворачивай задом к ним! — крикнул я. — Щит возьму, прикрою!

Возница молча кивнул и слегка натянул поводья, замедляя ход и разворачивая колесницу тылом. Я снял щит с борта и надел на руку. Вовремя. Почти тут же раздался удар, от которого кисть начала неметь. Камень попал!

— Пошел! — заорал я вознице, когда воин упал прямо передо мной. На его лице, покрытом каплями крупными пота, сначала появилось выражение растерянности, а потом прямо из груди жутким цветком вырос наконечник копья. Он упал лицом вниз, не добежав до меня пять шагов.

Вот теперь я немного пришел в себя и осмотрелся. Ахейцы бросили вытаскивать корабли, и те лениво покачивались на волнах рядом с берегом. Десятка два убито, многие ранены и спрятались за щитами друзей. Раненый враг — это хорошо! Это куда лучше, чем враг мертвый. Он не сможет биться и не сможет грести. Его нужно тащить на себе и кормить. Раненый — серьезная обуза для нападающих. Это ведь у нас каменные стены, за которыми можно отлежаться. Ахейцы смогут занять лишь рыбацкие хижины на берегу. Мы потеряли двоих воинов и одну упряжку, и теперь нужно отходить. Вон как раз отец рукой машет. Он прав, потому что дальнейший размен будет не с нашу пользу.

Что-то нехорошо мне стало вдруг. Врал Гомер, что сейчас время героев, я вот точно не герой. Я сижу в трясущейся повозке, совершенно без сил, и меня колотит мелкая дрожь. Я даже не заметил, как мы въехали в ворота города.

— Пей! — требовательно сказал отец и почти насильно влил в меня чашу неразбавленного вина. Он поднял меня и повертел туда-сюда. Я услышал сдавленное ругательство.

— Ну ты смотри, брат! А я думал, мой сын только полотно напрасно изводит. Достали его-таки стрелой!

Надо же, пригодился мой доспех, — отстраненно подумал я и вылакал вино до дна, постукивая зубами по обожженной глине. Отпускает вроде. А где это мы? Я сижу в одном из покоев дворца. Не Троя, конечно. Стены поштукатурены известкой, но ни о каких росписях и речи не идет, тут даже потолка нет. Просто деревянные балки, покрытые бахромой сажи, и сразу над ними черепица кровли. В одном углу — каменный очаг, который зажгут только в холода, а в другом — грубо вытесанная из камня статуя Тархунта, бога грома. У стен стоят ложа и два резных кресла на ножках в виде львиных лап. В крошечное окошко под потолком проникает свет, и здесь его достаточно, поэтому бронзовая лампа сейчас не горит.

— Он славно бился! — одобрительно улыбнулся дядя, который стоял рядом с отцом. — Все так говорят. Ты молодец, племянник! Пойдем, тебя ждут на пиру.

Пир! Любая битва заканчивается пиром, иначе вождь и не вождь совсем, а жадный скупердяй, с которым не стоит иметь дел. Люди жизнью рисковали, и они заслуживают того, чтобы за них подняли кубок-другой. Бог войны Шанта — наш покровитель сегодня, именно ему принесли в жертву ягненка, полив кровью жертвенник. Самого ягненка, впрочем, заберет жрец, у него с богом свои взаимоотношения.

Я сел за стол вместе со всеми, и никто не сказал ни слова. Я заслужил право сидеть здесь. Взрослые мужики молча раздвинулись на лавке, чтобы я протиснулся к столу и схватил кубок. Они хлопали меня по плечу, говорили что-то ободряющее, но я мало что понимал. Меня уже обволакивал хмель, а окружающие звуки как будто пробивались через толстый слой ваты. Полились здравицы, и я вместе со всеми поднимал чашу за чашей, наполненную вином. Зря я это сделал, потому что в моей башке уже изрядно шумело. Я же мальчишка совсем, да еще и голодный как волк. Вино натощак — это ведь именно то, что нужно для принятия осмысленных решений.

— А где наши лодки, дядя? — спросил я, когда хмельная пелена окончательно заволокла мою многострадальную голову, в которой еще кричали люди и лилась кровь.

— Зачем тебе? Что ты задумал, Эней? — нахмурился царь, который даже кубок поставил на стол. — Тебе не пробраться к кораблям. Не делай глупостей.

— У меня есть кое-какие мысли, — упрямо посмотрел я на него. — Просто найди мне лодку и пять десятков быстроногих парней. И тогда один корабль я точно сожгу.

Все присутствующие в зале повернулись и сосредоточенно уставились на меня. Они даже жевать перестали. Отец молчал и лишь укоризненно качал головой. Ну, ты и дурак! — читал я в его глазах. Но Акоэтес лишь кивнул, встал и одобрительно хлопнул меня по плечу. Вот такая тут жизнь. Воин сказал свое слово, и воин услышан. Если он сделает то, что задумал, честь ему и хвала. Не сделает — он болтун, не заслуживающий уважения. А уважение в этом мире — это все. Если тебя не уважают и не боятся, это равносильно клейму жертвы. Рано или поздно ты лишишься того, что имеешь. Но если ты берешь на себя ответственность и добиваешься своего, люди слепо идут за тобой, подчиняясь вожаку. А ведь сейчас это был не я, — проскочила в башке шальная мысль. — Это ведь Эней. Я же взрослый, разумный человек. Как я мог ввязаться в такую авантюру?

Это была последняя мысль перед тем, как уйти в спасительную темноту. Я все-таки сильно накидался.

Пробуждение стало на редкость мучительным. Изрядная доза вина, которое пили вчера не в целях обеззараживания воды, а чисто для того, чтобы нажраться, била сейчас в виски и просилась наружу. Пить я еще не умею, о чем свидетельствует укоризненный взгляд отца, который сидит напротив. Он бодр и свеж, в отличие от меня.

— Поговорим? — спросил он.

— Да чего я сделал-то?

Я сел на кровати и, как и полагается всем подросткам, которые впервые пришли домой подшофе, упрямо посмотрел на родителя, ожидая ремня.

— Ты вчера пообещал корабль данайцев сжечь, — ответил отец. — Забыл?

— А! Ты об этом?

Я с облегчением упал назад на тюфяк, наблюдая потрясающее по своей красоте явление, которое называется вертолет. Я такие ощущения в последний раз на первом курсе испытывал. Сколько же надо было этой кислятины выпить, чтобы так насадиться.

— Тебя это не беспокоит? — поднял бровь отец, которому на мое состояние было ровным счетом наплевать.

— Не-а, — ответил я и перевернулся набок, — Меня сейчас только похмелье беспокоит.

— А меня беспокоит честь семьи, — нахмурился отец. — Я не хочу, чтобы мой сын стал посмешищем.

— Тогда пусть сюда зайдет гончар, — простонал я, едва сдерживая желание обнять какой-нибудь тазик. — А ты пока найди мне лодку, моток веревки, двух рыбаков на весла и полсотни парней, которые бегают чуть быстрее беременной бабы.

— Когда ты хочешь это сделать? — спросил Анхис, даже не поменявшись в лице.

— Завтра утром, — ответил я, закрыв глаза. — Сегодня я никак. Прости, отец, мне на редкость дерьмово.

— Хорошо, ты все получишь, — услышал я. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Да-а… удивительные они тут ребята. Конкретные и прямые, как лом.

Летняя ночь на побережье Дардании, всегда такая безмятежная, в этот раз наполнена тревогой. Воздух, обычно теплый и ласковый, кажется мне тяжелым и как будто насыщенным грозовыми разрядами. Морской ветерок, который приносит прохладу, сейчас порывистый и резкий, он словно предупреждает о чем-то недобром. Ветер гонит по небу рваные облака, которые то и дело закрывают луну, бросая на землю причудливые тени. Да и море сегодня неспокойно. Волны бьются о берег с глухим рокотом, словно сердятся на что-то. Их гребни, белые от пены, кажутся выше и злее, чем обычно. Я стоял по колено в воде и вдыхал полной грудью соленую влагу ночи. Вот ведь угораздило меня надавать обещаний по пьяному делу. И каким, спрашивается, местом я думал? Сам себе удивляюсь. С тех самых пор удивляюсь, как из моей тупой башки вышел алкогольный дурман.

На берегу было непривычно пусто. Ни огоньков рыбацких костров, ни разговоров людей, идущих на рассвете на свой промысел. Они сейчас сидят за стеной и проедают зерно из царских запасов, а здесь лишь ветер гуляет среди холмов, поднимая песок и заставляя шелестеть выжженную лютым солнцем траву. Только цикады трещат, как обычно, они не в курсе, что мы в осаде. Кстати, пополнение, что шло к нам, опоздало всего на час и теперь сидит в крепости. Вот они-то мне и помогут. Там хватает тех, кто бегает, как испуганная лань.

Удивительное убожество местной осадной науки замечательно описал Гомер в своей «Илиаде». Помнится, греки девять лет просидели в укрепленном лагере, а осажденные троянцы так донимали их своими вылазками, что один раз чуть не сожгли корабли. Надо понимать, что все десять лет в окрестностях Трои исправно собиралось зерно, и оно как-то попадало в немаленький город. Иначе что они там ели все это время? Хотя, десятилетняя осада — это чушь, конечно. Невозможно это по экономическим причинам. Но здесь затевается что-то похожее, потому что ахейцы устраиваются капитально. Они рубят деревья и сооружают подобие рогаток, но перекрыть дороги, идущие к городу, даже не подумали. Впрочем, прошел всего день и, наверное, они это все-таки сделают. Не полные же они кретины. На башне мигнул огонек, и я кивнул двум рыбакам, которые за толику малую согласились рискнуть своей шкурой. Мы сели в лодку, и они ударили по воде веслами, стараясь идти как можно тише. Мы спустимся со стороны Пролива, сделаем дело и уплывем тут же. Налетчики не пойдут за нами, они просто не успеют столкнуть в воду корабли. Бояться нужно только стрел, и для этого в лодке лежат два простеньких щита из лозы. Их будет вполне достаточно, если парни из крепости не подведут.

— Шум, молодой господин, — сказал пожилой рыбак с лицом, похожим на маску, вырезанную ножом из мореного дуба. — Это в лагере.

— Слышу, — ответил я.

Полсотни воинов из тех, что помоложе, в темноте подобрались вплотную к ограде и забросали спящих стрелами и камнями. Наверное, здорово, когда ты видишь сон, а тебе на башку падает булыжник грамм на двести, пущенный навесом. Редкостное по приятности ощущение, и я даже понимаю ахейцев, которые возмущенно заорали и начали строиться около своих немудреных укреплений.

— Греби! — скомандовал я и занялся небольшими горшочками, наполненными тлеющими углями. К каждому из них я сплел веревочную корзинку с ручками, превратив все это в метательный снаряд.

— Заходи носом к берегу! — сказал я рыбакам. — Когда убегать будем, щитами прикроемся.

Мужики после недолгого раздумья кивнули и заложили крутую дугу. У этой лодки нос от кормы не отличается ничем, можно в любую сторону грести. А я очень надеюсь, что часовые сейчас ждут врага спереди, а не сзади, и у меня будет время хотя бы на пару прицельных бросков. Горшков-то у меня целых пять, потому что я изрядный оптимист. Для неоптимистичного варианта я положил рядом натянутый лук и пять стрел, каждую из которых тщательно осмотрел перед выходом. Плоский бронзовый наконечник наносит жуткие раны, широкие и кровавые. Страсть, до чего дорого такой красотой стрелять!

А у ограды лагеря завязался нешуточный бой. Наши парни бьют из темноты по ахейцам, которые в свете костров видны как на ладони. Сами же ахейцы наблюдают какие-то темные пятна, на которые лишь иногда падает свет ущербной луны. Берег все ближе, и я раздул угольки, бросив в горшки по куску смолы.

— Ну, господи, помоги, — прошептал я, когда до цели осталось всего ничего. — А, черт! Неактуально! Он же не родился еще. Шанта, бог воинов, укрепи руку мою! Я принесу тебе в жертву барана и козу! Да, так правильно будет!

Мы подошли к берегу между двумя крайними кораблями. До каждого — метров по десять. Я раскрутил свою доморощенную пращу и бросил первый горшок, который разбился о палубу с печальным звоном. В том хаосе, что творился сейчас в лагере, этого никто и не заметил. Если не заметят еще хотя бы пару минут, у меня все получится. Зной стоит необыкновенный, и дерево палубы должно быть сухим до звона. А ведь там еще такелаж и паруса.

Второй горшок пошел. Третий! Четвертый! Все, лимит удачи исчерпан. Меня заметили, и на берег выбежал полуголый воин, который держал в руке пращу. Он размахнулся, выписав замысловатую петлю, и бросил камень, который ударил меня в грудь, прикрытую восемью слоями проклеенного полотна. Удар оказался до того силен, что меня даже с лавки сбило. В груди хрустнуло что-то, и я едва смог вздохнуть. Если бы в голову попал, только мозги бы брызнули. Как хорошо, что их там нет!

— Ходу! — прохрипел я и зашарил рядом с собой, пытаясь взять щит.

Из лука пострелять захотел, мальчик? Подумал, что тут тир! Унести бы ноги!

— Да подними ты щит, парень! — заорал рыбак, который ударил веслами так, что на лбу его набухла вена толщиной в палец. — Убьют ведь!

Я поднял щит, сплетенный из лозы, и вовремя. В него тут же впилась стрела. Вторая воткнулась в борт рядом со мной, а третья ударила старого рыбака под лопатку, и он со стоном упал вниз. Я выхватил у него весло и начал грести, уводя лодку прочь от берега, на котором разгоралось два огромных костра.