Тролли и легенды

Только плохих парней Жан-Люк Маркастель

— И вы позволили ему уйти? — переспрашивал раз двадцатый, наверное, этот тип — как он там назвался? Ах да, Жавер^[18], для человека из IGN^[19] другого имени и не придумаешь. Ему просто предопределено свыше было — все время задавать один и тот же вопрос.

Инспектор Бенжамен Мазель, сидевший на неудобном стуле, который он обычно отводил подозреваемым, поерзал. Он просидел там уже более двух часов и в буквальном смысле отсидел всю задницу.

Этот зануда, явившийся из Клермона — по ту сторону гор, два часа езды, да по скверной дороге, причем особенно надо учесть, что прошлой ночью шел снег, а все эти полупарижане приходили в панику при мысли заблудиться в «сраной глухомани» — был не в лучшем из настроений.

И теперь этот хмырь за то, что отважился бросить вызов паршивому климату и явился провести пару дней с деревенщинами посреди самой что ни на есть зимы, заставляет дорого платить его, Бенжамена. Только взглянув на него — худого как палка, с поджатыми губами, — было ясно, что даже славным трюффадом^[20] его не умаслишь. Желчная личность… Хуже некуда.

— Не он это был, говорю вам… — устало повторил Бенжамен.

Его взгляд, отвлекаясь от плоского лица и лысины приезжего, упал на окно и на мгновение устремился к белой вершине Пюи-Курни и ее одинокому кресту, храбрящемуся перед густыми облаками, отяжелевшими от снега.

А приезжий, сняв толстенные очки, устроившиеся на его носу, и добросовестно протирая их влажной салфеткой в длинных исхудалых пальцах, спросил:

— На каком основании вы так категоричны?

Бенжамен, который от этих разбирательств начинал уставать, на миг задумался о пьянящей возможности сказать приезжему «да пошел ты» и выйти из комнаты, хлопнув за собой дверью. Взвесив полученное от этого удовольствие и навлекаемые на себя неприятности, он решил, что оно того не стоит.

Ему следовало найти объяснение… что-нибудь такое, что удовлетворило бы ограниченный, приземленный умишко этого надутого придурка.

А пока он его искал, память снова вернула его к событиям, разворачивавшимся сорок восемь часов назад… Эти события навсегда поколебали его устои, всколыхнули его тихий маленький мирок пьянчуг и потасовок между регбистами, где самыми будоражащими из свалившихся на него дел были какие-то исключительно идиотские преступления. Например, то, стыдливо охарактеризованное как «на почве страсти», когда обманутый муж, вернувшись из бистро, где нашел вдохновение на дне бутылки белого, взял ружье и завалил супружницу, а после взял пиво и уселся смотреть матч в ожидании, пока придут его повязать.

И плюс — каждый субботний вечер — мелкие подленькие выходки каких-нибудь тупиц, которые плохо кончались… Хроники рутинной грязи, что повседневно сопровождала человечество с самого его зарождения.

Только на этот раз все было по-другому… На этот раз дело вышло на уровень повыше, если так можно выразиться. Пересекло порог и поднялось на новую ступень, и отнюдь не в хорошем смысле.

Тут инспектору Бенжамену Мазелю, который подустал от нетрезвых признаний привычных субботних пьяниц, изливающих душу, будто на исповеди, пришлось отрабатывать жалование…

Когда позвонил охотник и сообщил, что обнаружил тело какой-то девчушки, Бенжамен сразу понял, что столкнулся с чем-то серьезным — таким, что еще заставит его заскучать по субботним алкашам и ерундовым кражам.

Было уже почти семь вечера. Темнело, и ему хотелось одного — это вернуться домой, принять хорошего пива, может быть, заказать пиццу в «Вивале»^[21] («Ларзак» с сыром рокфор, его любимую) и слопать ее вульгарно и неряшливо, как подобает закоренелому холостяку, отправив мозги в спящий режим и пялясь в очередную дебильную мыльную оперу.

Но голос того малого в телефоне — взрослого мужика средних лет — звучавший так, будто тот на грани слез, расшевелил в нем инстинкт, живущий в каждом копе от Парижа до Токио.

Шло к тому, что все будет скверно.

Оказалось — он еще занизил планку.

Он отправился на место происшествия — в лес невдалеке от старой дороги, соединявшей Орильяк с Сен-Симоном. Красивое местечко, куда забредали в основном отдельные любители прогулок да велосипедисты. Вы шли вдоль реки, мимо садовых участков с их премиленькими домиками, затем поднимались по лесистому крутому взгорку и проходили через ферму, чтобы оказаться перед симпатичным маленьким каменным замком. Здесь в любое время года можно встретить целые семьи, от патриархов до детворы, вышедших на воскресную прогулку.

В будние дни здесь попадались бегуны и бегуньи, порой до позднего вечера… Никаких машин, великолепные виды, вполне достаточно подъемов, чтобы взвинтить пульс, а на обратном пути в Орийяк можно было даже сделать несколько кругов по треку на стадионе возле школы гостиничного дела.

А вот Анжелике Бори уже больше не сделать никаких кругов…

Она валялась в палой листве, за большим замшелым стволом, и никому бы не поверилось, что она просто прилегла вздремнуть после доброй пробежки.

Ноги и руки смешались в груду, словно у ломаной куклы, остатки облегающих шорт порезаны и запутаны вокруг лодыжек, такая же искромсанная футболка стянута на шею, розово-серые кроссовки все еще на ногах, и она выглядела много более голой, чем если бы на ней вообще ничего не было.

Она была прехорошенькой, Анжелика Бори, с длинными русыми волосами, перехваченными в хвост, с крепкой фигурой — пышной, но не тяжелой, мускулистой и спортивной. Однако никто из тех, кто пришел вместе с ним, при взгляде на нее жгучего вожделения не испытывал.

Охотник отказался возвращаться на место преступления. Когда Бенжамен стал настаивать, у того началась почти истерика; двое из его собственных людей вообще развернулись и отошли за деревья. Даже здоровяк Кристоф, игрок в регби (когда он был не на службе), который никогда не бегал от драк, у которого всегда была наготове сальная шутка и о котором говорили, что у него чуткости как у дикого кабана, со слезами на глазах пробормотал как малое дитя, столкнувшееся с чем-то невообразимым:

— О, нет, вот дерьмо. Шеф, это же… Эта бедная малышка, она…

И поворотился. Бенжамен догадался, что он отправился в заросли чуть подальше, чтобы проблеваться.

Он и сам чуть не сделал то же самое. Единственное, что его сдержало, — это гнев… Страшная ярость против человека или людей, которые это сделали, которые превратили полную чувств личность, женщину, молоденькую и хорошенькую, во всей ее многогранности, с ее противоречиями, страстями, мелкими неурядицами и маленькими радостями, в это средоточие ужаса, отчаяния, опустошенности…

Эта разъяренность тем более усиливалась, что Бенжамен ее знал, эту Анжелику. Ну, «знал» было бы слишком сильно сказано, но он и сам любил побегать трусцой и приезжал сделать кружок от Орильяка до Сен-Симона и обратно не реже двух раз в неделю, чтобы держаться в форме. И почти каждый раз он сталкивался с Анжеликой — с ее маленькими наушничками-вкладышами и хвостом, развевающимся как плюмаж, когда она пробегала мимо. Она одаривала его улыбкой, полной жизнерадостности и хорошего настроения, и что-то такое маленькой искоркой просверкивало в ее карих глазах.

Надо признаться, порой он позволял себе прогуляться взглядом по ее крепкой, ладной невысокой фигуре. Он вспомнил, как однажды чуть не упал, оглянувшись вслед пробежавшей мимо девушке, чтобы на мгновение проводить сзади глазами ее очаровательную побежку. Он почувствовал, как залил его щеки румянец, но сохранил в воспоминаниях эту прихваченную украдкой чарующую, прелестную картинку.

А иногда даже, каким бы ни был Бенжамен закоренелым холостяком, полностью посвятившим себя работе, он позволял себе этакую фантазию, где решался наконец заговорить с ней, просто здоровался, а быть может, и еще что-то добавлял… Он так этого и не сделал и не сделал бы, конечно, никогда, чтобы сохранить в неприкосновенности этот чистый и невинный миг счастья. Следует ценить маленькие гостинцы от жизни, и видение бегущей Анжелики было одним из них.

Но некоторые люди не умеют наслаждаться маленькими радостями бытия, ловить глазами мгновение, дар улыбки, взгляда, мимолетной мечты и довольствоваться этим… Эти некоторые, как он давно знал, получают удовольствие только портя, уничтожая и оскверняя все прекрасное…

Людоеды.

Именно с таким отродьем несколько часов назад столкнулась Анжелика…

Бенжамен не стал вечером бегать. Он устал. Было слишком сумрачно, слишком холодно. Он поленился… И здесь и сейчас, перед изуродованным маленьким телом, над которым потрудились с усердием хирурга-садиста, он не мог не думать о том, что ничего бы этого не случилось, если бы он там был… И его бессильная злость, его печаль, его ненависть к тому, кто это сделал, только усиливалась. Он задыхался.

А перед глазами стояло лицо Анжелики, всегда улыбающееся, а теперь с заткнутым ртом и широко раскрытыми глазами. Маска паники, нестерпимой боли и ужаса, запечатлевшаяся на ее лице, когда она поняла, что надежды больше нет, будет только боль, что сейчас уничтожается все, что она строила и что берегла каждый день: ее будущее, ее мечты, ее красота…

В этот миг, в этом подлеске, Бенжамен пообещал мертвой девушке, что кем бы ни был этот пригородный Джек-Потрошитель, это не сойдет ему с рук…

Следующие несколько часов он и его парни провели, с методичной решимостью прочесывая местность при свете фонарика, квадратный метр за квадратным метром…

И чем дальше, тем меньше он понимал…

За тем стволом повсюду была кровь, но что-то подсказывало Бенжамену, что это кровь не только Анжелики: ее было слишком много, человеческому телу столько не вместить… Надо думать, к ней добавилась еще чья-то…

Похоже, здесь произошла еще какая-то ожесточенная борьба. Он со своими людьми нашел башмак — мужской башмак, но не нашел того мужика, который его бы носил… Он отправил башмак в лабораторию на анализ, но Бенжамен сказал себе, что он не мог принадлежать убийце. Что это за убийца, который был бы настолько туп, чтобы смотаться, бросив на месте преступления старую обувку? Если только его не заставило сбежать что-то еще.

Он пришел к мысли, что здесь сражались двое типов, и один из них победил… Кроме того, нашлись еще следы в пещерке поблизости, отпечатки обычных мужских туфель, точно такого же размера, как у башмака, что они нашли, и другие — невероятного размера, 54-го примерно…

Он вернулся домой только после полуночи, приказав своим людям прошерстить всю округу, весь местный криминал, все бистро в Орильяке, и искать высоких парней, очень высоких, а хотя бы и низких, неважно, но с громадными ступнями.

И вот, когда в пять часов утра — а он едва успел добраться до своего кабинета после того, как снова и снова обшаривал подлесок, — Стефан, еще один его помощник, с обвисшими усами и темными кругами вокруг глаз, пришел ему победоносно сообщить, что они повязали одного типа возле въезда в Орильяк, инспектор язвительно бросил:

— Еще один пьяница! Мне сегодня некогда!

Но Стефан покачал головой:

— Нет, шеф, я думаю, он клиент серьезный…

Заметив тон и взгляд своего подчиненного, Бенжамен поднял глаза от рапорта, который писал.

— Что-то связанное с малышкой?

Стефан замялся на мгновение; видно было, что он не в своей тарелке.

— Возможно…

И, глядя на физиономию, которую он, Стефан, скроил — человека, у которого не то выдался отвратительный денек, не то который только что проглотил что-то несвежее и ему вот-вот все кишки вывернет, — Бенжамен решил прерваться со своим отчетом и последовать за помощником.

Так что они, стало быть, отправились вниз. На подходе к цокольному этажу, где находились камеры и комната для допросов, Бенжамен спросил у своего подчиненного:

— Кто этот тип?

— Неизвестно. У него нет документов…

— Где он был?

— В баре «Кап-Блан». Он там пиво за пивом опрокидывал.

Еще одна барная пьянь, — подумал Бенжамен, сдерживая гнев. Не алкаш расправился с Анжеликой Бори, нет, по крайней мере в этом он был уверен. Скорее, это извращенный, методичный маленький ублюдок, тративший все доступное ему время на удовлетворение собственных пороков, точно выдерживая заранее определенный ритуал…

Он спросил:

— Вы его взяли за то, что был пьян?

Если бы Стефан ответил «да», он бы тут же развернулся и вернулся к своим досье, рапорту и телефонным звонкам… Он уже отправил образцы крови в лабораторию и с минуты на минуту ожидал результатов. Тамошние парни жаловались, что пробы к ним отправили сильно поздно, и хотели оттянуть дело до следующего рабочего дня… Бенжамен обрушил на них такой шквал ругани, что они сразу заторопились.

— Что вы! Нет, шеф, нет… Он не пьян. Совершенно не пьян…

Голос подчиненного и слегка отсутствующее выражение на его лице, будто в трансе, подтолкнули инспектора продолжать.

— И что? — начал раздражаться он. — Он кого-то избил, оскорблял владельца, поджег бар? Что?

Они уже почти добрались до цоколя, и Бенжамен заслышал смутный, нестройный гул…

Это еще что, черт возьми, такое?

— Нет, шеф, он ничего такого не делал.

— Тогда за что вы его взяли?

Последний лестничный пролет. Шум все усиливался — внизу переговаривались встревоженные голоса; походило на гам уличной толпы, столпившихся вокруг аварии зевак — краем глаза повидать настоящую кровь и прочие страсти, за бесплатно хлебнуть острых ощущений.

— Ну, это…

Выйдя в коридор и обнаружив небольшое сборище, скопившееся перед односторонним стеклом комнаты для допросов, Бенжамен по смущенному тону Стефана все понял. Можно было подумать, что на представление собрался весь комиссариат.

— Так вы забрали его за то, что рожа неприятная?

Это было последней каплей. Того только и не хватает, чтобы заполучить в зубы судебный иск за превышение полномочий — вот тогда будет полный аншлаг.

Да и хрен с ним! Сегодня ему было плевать. И если для того, чтобы найти правильного подозреваемого, ему придется перехватать полгорода, он так и сделает.

При появлении инспектора все развернулись к нему. Среди них он заметил силуэт Манон, их маленькой секретарши, которая появилась здесь всего полгода назад. Хорошенькая, улыбчивая, несколько коротковато одевающаяся и не без кокетливости, она заставила вскипеть кровь у половины парней и раззадорила даже кой-кого из старичья, которые принимались ворковать без умолку, стоило ей появиться в комнате.

В настоящий момент в выражении ее лица смешались восхищение и что-то еще… страх… словно у мышки, зачарованной кошкой… Выражение это разделяли и все остальные, включая самых матерых, которым случалось видывать в этой комнате и других, порой тех еще субъектов…

Что же до пресловутой кошки…

Бенжамен, которому не терпелось узнать, что за птичку такую отловили для него помощники, повернул голову к полупрозрачному стеклу и тому, кто находился за ним…

И вытаращил глаза.

— Вы сказали, что нужно искать высокого парня со здоровыми ножищами, шеф. Этот вам подойдет?

Бенжамен даже не обратил внимания на иронию в тоне Стефана.

Каких он только физиономий не видел, и должен был признать, что порой некоторым вполне невиновным людям доставались рожи как у завзятых убийц… но это…

Комната была невелика, если не сказать тесна. Три метра на четыре, простенькое полуподвальное окно из матового небьющегося стекла почти под потолком, голый стол и два стула… меблировку трудно было назвать блестящей.

Казалось, этот тип уже в одиночку наполовину ее занимал… Стол рядом с ним выглядел словно изготовленный для гномов. Бенжамен так и ожидал, что жестяной стул, на котором тот сидел, в любую секунду сложится…

Он, даже сидя, был высотой со стоящего человека.

И отнюдь не стройняшка… Бенжамен не припоминал, чтобы ему хоть раз в жизни встречалась такая туша! Рядом с ним даже таитянский колосс, которого нанял местный спортивный клуб, выглядел коротышкой.

Шея, от которой обзавидовался бы медведь. Если бы на него наткнулись рекрутеры спортклуба, они бы душу дьяволу продали, лишь бы завербовать его… даже целая команда, вцепившись ему в фалды, не сумела бы его остановить…

Какого же он роста? 2,50 м — и это по самой скромной оценке…

Увидав его рожу, Бенжамен понял, почему подчиненные задержали его и почему этого парня к стадиону и близко не подпустили бы, если только никто не хотел, чтобы все дети в городе в слезах сбежали с трибун.

Да, видал он уродливые морды… Но таких, как эта…

Да нет… нет, не могло быть на свете подобной, разве что в фильмах ужасов, с кучей грима и латекса… Этот носище, который будто киркой вытесывали, с челюстями, которыми впору булыжники дробить, скошенный лоб, волосы как прутья от метлы и надбровные дуги, которые питекантропа заставят казаться интеллектуалом… Тот самый субчик, который где-то шлялся в день, когда красоту раздавали.

Однако не слово «урод» приходило на ум при взгляде на этого чудо безобразности, о нет… а скорее: бука! страшилище!

Вот-вот, именно оно самое, особенно когда тебя встречают горящие желтые глаза, которые в тени будто светятся собственным огнем. Спокойными, уверенными глазами, которые тебе сообщают: «Ты — добыча, а я — охотник».

И хотя за свою карьеру Бенжамен насмотрелся на всяких неприятных типчиков — натуральных убийц и полных отморозков, — разглядывая этого, он почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь, унаследованная от далекого-предалекого предка, который инстинктивно угадывал природу того, с кем он столкнулся нос к носу…

Кожаная куртка, кожаные брюки, вся атрибутика образцового байкера, вплоть до кожаных ботинок… конечно, мотоциклетных ботинок… ботинок невероятного размера.

Не успел он об этом подумать, как Стефан добавил:

— Это еще не все, инспектор, у него был громадный мотоцикл, припаркованный на стоянке, со здоровенными кофрами. Мы нашли вот это…

Бенжамен повернулся, чтобы посмотреть, на что показывает ему Стефан. На жестяном столике у другой стены коридора, в пластиковом пакете… башмак… второй башмак.

Он потянулся за ним и чуть не выронил, когда понял… что внутри все еще находится стопа его владельца.

— Твою же мать! — выругался он.

Стефан поспешил добавить извиняющимся тоном:

— Простите, шеф, я не успел предупредить вас.

Но Бенжамен уже не слушал. Чувство удрученности, гнев и исступление, терзавшие его с момента, как было обнаружено тело Анжелики Бори, перешагнули за красную черту.

Только крепче вцепившись в вещественное доказательство и пока еще сохраняя самообладание, он не терпящим возражения голосом приказал:

— Убирайтесь все отсюда! Возвращайтесь к работе. Я хочу остаться с ним один на один.

Этот тон ничего хорошего не предвещал, и все знали, что лучше не околачиваться поблизости и не тянуть резину, когда он в таком настроении.

Кристоф, однако, попытался, бросив последний взгляд в сторону камеры:

— Точно уверены, комиссар? Оставить вас наедине с этим парнем…

Хватило одного взгляда Бенжамена, чтобы он без дальнейших разговоров бросился к лестнице вслед за остальными.

Оказавшись в одиночестве, Бенжамен убедился, что его пистолет по-прежнему на поясе, глубоко вдохнул и не раздумывая взялся за дверную ручку, отпер комнату и толкнул дверь.

Он подошел к столу, брякнул башмак с его зловещим содержимым на столешницу и объявил сидящему за ней:

— Ладно, обойдемся без обычных банальностей. Мы нашли твой мотоцикл и ногу того типа у тебя в кофрах. Так вот, я не знаю ни что это, черт возьми, значит, ни что такое сегодня произошло, но ты сейчас колешься и мне все выкладываешь.

И прежде, чем гнев его улегся, а сам он осознал, что делает, Мазель закончил:

— Ты расскажешь мне, что ты сделал с этой малышкой, кто этот бедолага, нога которого у меня в руках, и куда ты его засунул, или я клянусь тебе, что… что…

Тот, другой, поднял голову, и его желтые глаза, которые смотрели на Бенжамена сверху вниз — хотя инспектор стоял, а этот тип сидел, — остановились на полицейском со спокойствием медведя, взирающего на мопса.

Только тогда до Бенжамена дошло, что он заперт на двенадцати квадратных метрах вместе с парнем, который мог бы избить его до полусмерти, и что наручникам на запястьях у громилы того не сдержать.

И все стало еще хуже, когда раздался голос — настолько басистый, что чуть не заболели уши, голос, в котором неизвестно отчего чудились каменные отголоски, словно выучился говорить валун.

— Что касается малышки, я ничего с ней не делал, инспектор… — Внушительный кивок подбородком в сторону заляпанного красным башмака. — Зато вот его я сожрал.

Бенжамен, ожидавший чего угодно, только не этого, чуть не поперхнулся:

— Что?

Он уставился на невозмутимую рожу монстра, который поверх смахивающего на кирку носа устремлял на него свой спокойный, огненный взгляд, и спрашивал себя, не потешается ли тот над ним, или…

— Я его сожрал.

И словно убеждая Бенжамена в правдивости своих слов, он указал одним из своих великанских пальцев на колодец из мяса, служивший ему вместо рта, и широко его раскрыл, обнажив зубы, которыми хоть гранит жуй.

— Если это шутка, то очень безвкусная.

— Я никогда не шучу насчет еды, — немедленно ответил монстр.

По выражению его глаз Бенжамен понял, что так оно, должно быть, и есть.

— И вы мне признаетесь, что совершили акт каннибализма в отношении другого человека… — выговорил Бенжамен, не в силах в это поверить.

На чудовищном лице появилось скандализованное выражение.

— Каннибализм? Фу! Конечно же, нет, это отвратительно!

— Между тем именно так называется действие поедания одного из себе подобных.

— Одного из себе подобных? — Гиганта сотряс хтонический смех; словно разразилась хохотом гора. — Вы меня хорошо разглядели?

Бенжамен, которого бурное веселье собеседника вывело из себя, грохнул кулаком по столу.

— Хватит играть словами. Он был человеком, и вы тоже.

— Нет.

— Что — нет?

— Он, может, и был человеком, но я-то нет…

Ну вот, приехали. Либо свихнулся, либо мифоман^[22]. Бенжамен готов был побиться о заклад.

— А кто же вы тогда, не сочтите за нескромность?

— Только не говорите, что не догадались… Да ладно, в глубине души, я уверен, вы уже знаете…

Голос громилы, смешливый оттенок в его тоне разозлили инспектора. Он хотел бы, пожалуй, того высмеять, прикрикнуть, а то и обложить бранью, но сейчас, лицом к лицу с этим кошмаром, что-то внутри нашептывало ему ответ…

— Нет, не знаю… — отбился он со странным чувством, что лжет.

И громила выдал ему в ответ голосом рокочущим, будто громыхание вулкана:

— Я тролль.

Вот такого поворота инспектор не ожидал.

— Тролль? — повторил он с внезапным ощущением нереальности происходящего.

Страшила кивнул с широкой ухмылкой, обнажившей полный рот зубов размером с домино, которые, надо сказать, и на самых закоренелых каторжников нагнали бы кошмаров.

— Ты что, надо мной издеваешься?

Колосс покачал своей невероятной башкой.

— Нет, инспектор.

И правда, это слово подходило ему как нельзя кстати. Захоти Бенжамен нарисовать тролля — лучшей модели, конечно, он не мог бы и пожелать… Но проглотить подобную чушь…

— Так тролли теперь байкеров из себя разыгрывают…

— Времена меняются… — ответил его чудовищный визави, пожав плечами. — В наши дни нужно постоянно двигаться, иначе все наконец заметят…

— Что людей пожирают? — осторожно спросил Бенжамен.

— Нужно как-то жить, инспектор. Вот вы, вы едите свиней. Ну так наша свинья — человек. Поэтому если мы задержимся в одном районе, все кончится тем, что о нас прознают и мы окажемся в дерьме.

— Так ты собираешься мне сказать, что ел и других?

Он решил встроиться в бред монстра, чтобы узнать побольше, вывести его к полному признанию.

— Ну да… — Новая ухмылка, грозящая собеседнику сердечным приступом. — Но только плохих парней, я вас уверяю… Настоящих подонков… Короче говоря, инспектор, я делаю за вас грязную работу. Оказываю вам услугу.

— Плохие парни… — медленно произнес Бенжамен, вытягивая второй стул и в свою очередь садясь. — Кого ты назовешь плохими парнями?

Тролль (в настоящий момент Бенжамену было не подобрать более подходящего слова) ответил без колебаний:

— Таких типов, как тот, которого я нынче вечером сожрал.

— И он что, был плохим?

— А вы разве не видели, что он сделал с малышкой?

Бенжамен напрягся:

— Ты, значит, утверждаешь, что это сделал он?

Теперь ему стало не до смеха, оттого что на него вновь навалилось видение растерзанного тела Анжелики, лежащего на мху, среди сладковатых запахов подлеска. Он не понимал, как ему удается хранить спокойствие… но, возможно, тут как-то повлиял пылающий взгляд его визави — откровенный, без страха и притворства?

Бенжамен всегда гордился своим чутьем на вранье и неискренность, он вынюхивал их, как собака вынюхивает зарытую кость, даже у самых искушенных лжецов. Когда он садился за покер, никому за столом не удавалось блефовать. В конце концов это выяснилось и никто с ним больше не играл.

Но как он ни разглядывал этого типа, присматриваясь к нему со всех сторон до головной боли, — ничего… Он не мог углядеть и тени тех крохотных признаков, которые, собранные вместе, обычно ведут к уверенности…

Чужак не лгал… Вернее, он не думал, что лжет.

— Конечно же, он! Я смотрел, как он это делал, я все время был там… И поверьте, я бы предпочел быть где подальше… Можете говорить что угодно о моем народе… Но я все равно не знаю никого настолько омерзительного, чтобы проделывать такое с кем-то из соплеменников… Так что не знаю, как по-вашему, а для меня он точно плохой парень.

— Если ты там был, почему не вмешался раньше и не остановил его? — встал Бенжамен.

Чужак развел руками — по крайней мере, насколько позволяли наручники.

— Это было днем.

— Не вижу связи.

— Вы ровным счетом ничего не понимаете из того, что я говорю! — воскликнул монстр, бросив на него возмущенный взгляд. — Или вы не знаете, что тролли, если на них падает солнечный свет, превращаются в камень? Обычно днем мы прячемся в пещере, но я не смог ее себе найти и он застал меня врасплох…

— Врасплох? — повторил за ним Бенжамен, который, чувствуя поднимающийся гнев, начинал задумываться, куда заведет их все это безумие и есть ли хоть какой смысл продолжать.

— День. Я весь окаменел! Это не слишком-то приятно… Невозможно пошевелиться, плюс тебя всего колет, но при этом ты еще видишь и слышишь… Значит, сначала я услышал шаги, потом приглушенные крики малышки… Потом я увидел, как он появился прямо передо мной. Он заткнул ей рот и связал руки. Толкнул ее вперед. Она упала почти мне в ноги… Потом… потом он бросился на нее сверху и… ну, вы понимаете…

В глазах чудища мелькнуло странное чувство; надо думать — то, что ему в этот миг снова представилось, его не порадовало.

— Вы, люди, иногда бываете хуже, чем все мы вместе взятые… Уж кое-что я об этом знаю.

— Что ты хочешь сказать? — пробормотал Бенжамен, который сейчас колебался между гневом и ощущением полной нереальности происходящего.

Чем закончится этот бред? А он сам, что он делал, в него погружаясь? Этот тип свихнулся, и точка.

— Когда-то у меня были жена и дочь… — Молчание. Выражение, которое могло бы показаться смешным на этом чудовищном лице, только не сейчас, когда горечь сделала еще пронзительнее и без того грубые черты. — Охотники на троллей нашли их и убили… как ту малышку сегодняшним вечером. — Глубокий вздох, будто качнули кузнечные меха, затем чуть выше, чуть громче. — Я не могу сказать, что люди близки моему сердцу, инспектор, но что до меня — кем бы ни были дети и женщины, троллями или людьми, мне не нравится, когда их обижают…

Нет, выражение этого страховидного лица на этой громадной голове, эта глубокая боль и эта искренность в голосе, который заставил бы задрожать бы камни, не были наиграны… в этом гранитном голосе, который все продолжал:

— Так что я стал специализироваться на плохих парнях. Вот кого я ем… И верьте мне, не знаю, насколько это вас успокоит, но я никогда не голодал…

Это был псих, безумец! Но пусть даже так, Бенжамен завороженно глядел в лицо громиле, чьи ярко-желтые глаза смотрели на него, словно ожидая чего-то, и почти поверил в эту историю… Почти.

Невольно брошенный в сторону взгляд обнаружил прямоугольник света, упавший из припотолочного оконца и выплеснувшийся на уголок стола.

Рассвело.

Бенжамен, словно одного этого кусочка рассвета оказалось достаточно, чтобы привести его в чувство, сел и глубоко вздохнул.

Тролль? А чего еще дальше ждать?

— Нет, извини, приятель, это была хорошая попытка, морда у тебя убедительная, признаю, и я почти поверил, но я уже вырос из детства для всякой такой чуши. Поэтому сейчас я скажу тебе то, что думаю, четко и ясно… Тот, кто убил Анжелику…

Слова, которые он собирался произнести, замерли у него в глотке.

Там, на жестяном столе, здоровенная рука гиганта передвинулась в прямоугольник солнечного света; чудовищные пальцы, способные, казалось, шутя раздавить его руку, замерли теперь прямо под светом дня… пальцы, которые немедленно начали обесцвечиваться, сама природа которых изменялась с каждым мигом: гибкое становилось жестким, живая плоть — камнем.

Менее чем в тридцать секунд живая конечность, омываемая теплой кровью, где струились токи бытия, обратилась в минерал… Каменная рука, покоящаяся на металле.

Бенжамен, вся уверенность которого пошла прахом, а мир полностью перевернулся в течение нескольких ударов сердца, поднял глаза и увидел ухмыляющуюся физиономию… тролля.

— Мне и голову туда нужно сунуть, или вам этого хватит?

Бенжамен, стараясь отвлечься от всего, что неявно вытекало из самого существования сидящего напротив, отвечал — чтобы окончательно не потерять голову — с пересохшим горлом:

— Для меня это еще не доказательство, что вы не убивали малышку.

Он предпочел не размышлять, не задумываться о самой природе того, с кем разговаривал, и кто смотрел на него с веселой усмешкой ребенка, только что сыгравшего отличную шутку.

— Если кто-нибудь из ваших парней произвел вскрытие тела девушки, он должен знать время смерти, верно?

Неглупо…

Схватив телефон и не отрывая взгляда от устрашающего лица, которое казалось еще более жутким теперь, когда он узнал истинную суть его владельца, Бенжамен набрал номер лаборатории и, как только кто-то откликнулся, потребовал позвать коронера. По тону его голоса было ясно, что сейчас не время заставлять его ждать. Его сразу же соединили. Он прямо перешел к делу:

— Мне необходимо знать время смерти.

На другом конце провода начали пичкать его техническими пояснениями о наличии или отсутствии каких-то там личинок, температуре почвы, времени года… Он оборвал того:

— Время смерти! Это все, что я хочу знать.

Коронер, явно разочарованный тем, что не может блеснуть своими знаниями, пробормотал несколько невразумительных слов, из которых Бенжамен распознал «неблагодарность» и «хамство», прежде чем ответить:

— Вчера около пяти часов вечера. Это приблизительно, но с точностью до получаса можно…

Бенжамен уже повесил трубку.

Пять вечера… Еще светло… и вчера было солнечно… яркое зимнее солнце… а это значило…

Его взгляд переместился с каменной руки на усмехающееся, уверенное лицо тролля, разглядывающего его с высоты собственного роста.

Затем, упершись взглядом в громилу уже не с беспокойством, но с какой-то страстностью, он переспросил, впившись взором в глаза своего визави — дикие, горящие:

— Только плохих парней?

Тролль немедленно ответил голосом, подобным обвалу в горах:

— Только плохих парней. Чем хочешь клянусь, что не вру…

И Бенжамен понял, что тот говорит правду, чистую правду.

В его голове снова промелькнул образ Анжелики, лежащей на жирном перегное, пропитавшемся ее кровью, потом — ее же, той молодой девушки, что пробежала мимо него и своей улыбкой осветила его день… Потом ботинок с ногой того типа внутри, типа, убившего Анжелику…

Он обещал себе, что найдет его и заставит заплатить за сделанное… что справедливость восторжествует… Кто-то сделал это за него.

Его губы растянулись в улыбке, когда они уставились с троллем глаза в глаза, и меж ними возник странный сговор, взаимопонимание, которое заменило все слова.

Тролль широко улыбнулся в свою очередь, и любой другой — кроме Бенжамена — человек, оказавшийся в этой маленькой комнате, убежал бы не раздумывая.

— Только плохих парней, — еще раз повторил голос с гранитным акцентом, пока Бенжамен расстегивал наручники.

— И что же? — снова нетерпеливо спросил тип из Клермонта. — Отчего вы так уверены в своих действиях?

Неведомо откуда вдруг вылетело — отблеском не то какой-то передачи, которую он однажды видел в телевизоре, не то статьи, что он прочел в прессе…

— Порфириновая болезнь.

— Что? — воскликнул приезжий тип.

— Этот парень, он страдал порфирией. — Видя недоуменное выражение Жавера, он объяснил не без ликования. — Болезнь, которая вызывает аллергию на солнечный свет… Я не знаю точно, как это работает, но к примеру, если выйти на солнце, это будет все равно что сунуться в огонь; ваша кожа не переносит ультрафиолета, он даже может убить вас…

— И что из того?

— Ну так, малышка погибла в пять часов вечера, а в это время было еще светло… Значит, он не мог ее убить…

Приезжий подозрительно воззрился на него, но бесхитростное выражение лица Бенжамена не оставляло ему возможности придраться.

Тем не менее он проговорил, снова надевая очки:

— Как вампиры или тролли?

Бенжамен растянул губы в снисходительной улыбке:

— Будем немного серьезнее.

И в миг, когда произносил эти слова, он вновь услышал голос Кристофа, стоявшего с ним на пороге полицейского участка, когда вчера вечером они освободили тролля и огромный мотоцикл с его колоссальным владельцем удалился в ночь.

— Все равно, можете говорить, что хотите, инспектор, а он здорово пугает, этот парень. Я бы определенно сказал, что это был правильный клиент.

— Не обманывайтесь внешностью, Кристоф, — ответил он. — Возьмем хоть вас, у вас под грубой наружностью золотое сердце.

Когда Кристоф открыл рот, чтобы возразить, Бенжамен с широкой улыбкой закончил, пока задние фары мотоцикла исчезали в конце улицы:

— Этот парень — он славный. Он гоняется только за плохими парнями…