Тролли и легенды

Троллья гора Эстель Фэй

Не знаю отчего, но я влюбилась в брогский алтарь, как только увидела его. Казалось бы, в нем нет ничего исключительного. Среднего размера, два метра в высоту и около пяти в ширину, он не отличался ни яркими красками, ни отчетливостью линий знаменитых алтарных образов, таких, как алтарь в Генте работы братьев ван Эйков или моего излюбленного — сделанного Матиасом Грюневальдом и Николасом из Хагенау для монастыря антонинов в Изенгейме.

Алтарь представляет собой набор деревянных панелей с росписью, которые открываются одна за другой, словно множество дверей, открывая различные религиозные картины, а затем, наконец, центральный короб, обычно со скульптурной композицией. В случае же алтаря из Брога, когда я его обнаружила, этот короб отсутствовал. Но это было не единственной его загадкой. Начать с того, что никто не знал, где он был исполнен, и для кого. Для создания такого произведения искусства требуется целая команда художников и ремесленников — от краснодеревщиков, собирающих деревянные панели, до живописцев, скульпторов и позолотчиков…

Я разыскивала его следы по всем крупнейшим мастерским Европы, от Антверпена и Брюсселя до плоских равнин Испании. И нигде не нашла никаких признаков, чтобы кто-то что-то подобное замышлял — до такой степени, что мои уважаемые коллеги порой задавались вопросом, не является ли алтарь из Брога довольно удачной современной подделкой. В мире искусства гуманизм простирается недалеко. Кое-какие люди подумали, что с помощью этого слуха они смогут подорвать мою карьеру и помешать мне получить более престижную должность, чем работа в региональном музее Брога. Они зря старались. Я совершенно не собиралась покидать Брога. Едва увидав алтарные панели, я поняла, что связана с этими несколькими зданиями из серого камня теснее, чем с собственной семьей.

Прежде чем продолжать, мне следовало бы вкратце представить вам Брог. Это тихий, сонный городок в зеленой долине глубоко среди Вогезских гор, над которым возвышаются руины средневекового замка, построенного на месте древнеримского форта. На дне долины протекает рукав реки, который по весне полон водных цветов и трав. Зимой темнота спускается на город очень рано. Жители Брога укрываются в тепле своих домов и в единственном на всю долину отеле-кафе-ресторане — большом уютном здании с деревянными балками. Я оказалась там случайно, по окончании аспирантуры и нескольких стажировок, потому что мой научный руководитель знал кого-то, кто знал кого-то… и так далее. Впоследствии я узнала, что это не местные меня выбрали — они пытались протащить на эту должность парня из округи, но он не прошел. Вопрос политики, я так полагаю. Или я так полагала долгое время. В любом случае, на отношение здешних жителей ко мне это никак не повлияло. Меня, выросшего среди бетона ребенка из Крея, сразу же тепло приняли эти горцы, большинство из которых жили здесь уже несколько поколений. В зáморозки моей первой осени я делила с ними глинтвейн по вечерам в единственном кафе. Я наслаждалась запахом специй, глядя из окна на туман, окутывающий горы. Впервые в жизни я увидела приближение зимы, настоящей белой и ледяной зимы, как в сказках Средневековья, а не одной из тех серых каш, что в скверное время года ведрами разливали на подходах к моему многоквартирному дому. Я попадала в другой мир, более древний и мрачный, чем тот, из которого пришла. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда проникала в мир алтаря. Странное творение словно поразило заразой долину вокруг себя, медленно, но верно переделывая ее по своему образу.

Брог — одна из тех частей Вогезов, которые за последнее столетие четырежды меняли национальную принадлежность: немецкая, затем французская, потом немецкая и снова французская. На узких улочках городка убивали друг друга — а также истекали кровью в прозрачных водах реки — солдаты всех армий Европы. Вот почему в архивах музея местами встречаются пробелы — объяснил мне бывший куратор музея, когда я принимала у него дела. Во время каждой из войн терялись либо сгорали какие-то из документов.

Вот так при последнем отступлении вермахта исчезли документы, касающиеся алтаря. Куратор Эрве Рейно — из местных старожилов — переписал, однако, заново историю произведения, опираясь на свои воспоминания.

Алтарь этот, как он мне рассказывал, был подарен музею в конце XIX века последним потомком бывших сеньоров Брога, слабогрудым аристократом, увлекавшимся охотничьими рогами и готическим религиозным искусством. Он получил алтарь в качестве свадебного подарка, женившись на младшей дочери какого-то невнятного разорившегося графа из австро-венгерской глубинки. В то время Брог был немецким. Когда вспыхнула Первая мировая война, аристократ попытался вступить в гусарский полк, но ему отказали из-за слабого здоровья. В итоге он умер от болезни, так и не побывав ни в одном сражении. Его жена не стала дожидаться, пока победят французы, и вернулась в родные края. Это оказалось в итоге не самой лучшей идеей. Ее и ее семью увезли в ГУЛАГ, а их вещи и архивы были перемолоты исполинским советским аппаратом. Это, конечно, еще больше запутало след алтаря.

Впервые я его увидела в музее Брога во вторник, в день, когда экспозиция закрыта для посетителей. Предыдущий куратор сопровождал меня по опустевшему музею. Когда не было посетителей, включали не все лампы — чтобы сэкономить электричество. Стоял конец ноября, и старое здание погрузилось в серый полумрак.

Ретабль выставлялся в последней и самой большой комнате музея. Когда куратор открыл дверь, я затаила дыхание и осторожно вошла в комнату. Куратор включил свет; энергосберегающим лампам потребовалось несколько секунд, чтобы разгореться, а пока панели алтаря напоминали мне затененные порталы, открывающиеся в мир тайны и ночи. Затем алтарь осветился искусственным солнечным светом.

Он состоял из двух больших деревянных панелей, которые изначально располагались одна поверх другой и являлись взору поочередно, если открыть или закрыть определенные створки. Однако для удобства посетителей эти две части теперь выставлялись рядом с друг другом. Каждая из них была расписана с двух сторон.

Я подошла поближе, чтобы рассмотреть детали росписи. Я никогда не встречалась с таким стилем. То, как расходились перспективы, напоминало ранний Ренессанс. С другой стороны, отдельные картины в ансамбле выглядели настолько темными, что некоторые контуры пейзажа разбирались с трудом. И дело было не в эффекте постаревшего лака, поскольку то тут, то там выступали очень светлые мазки, почти ослепительной белизны.

С лицевой стороны первого панно изображалась ночная гора в неровных горбах, покрытая густым темным лесом. На небе, в левом верхнем углу, сияла горстка звезд. Между деревьями угадывались (хотя в действительности их и не было видно) мелкие лесные животные. На переднем плане — залитая светом девушка, подчиненная пресловутому контрасту, характерному для всей работы. Она одета лишь в длинную простую рубашку, а ее распущенные волосы окружает венец из блестящих точек. По мнению некоторых комментаторов, эта девушка была Люсией, святой светлых огней^[11]. Другие видели в ней героиню старой германской сказки «Девушка со звездами» — истории о великодушной молодой крестьянке, которая снимает с себя одежду, чтобы отдать ее бедным, и в одной рубашке попадает в лес. Там звезды падают с неба и увенчивают ее золотом.

То была сказка со счастливым концом, однако образ молодой девушки на картине вызывал легкое беспокойство — все, вплоть до мельчайших деталей: непонятное выражение на лице фигуры, вызывающие тревогу бугры на горе, и то, что они выглядели так, словно готовились сжать ее меж собой и раздавить. Пришлось унять дрожь, прежде чем обходить панно.

На оборотной стороне была выписана более традиционная сцена — Благовещение Марии. Но даже она выглядела необычным образом. Для начала, сцена располагалась в малоподходящем месте, в неприветливом склепе. Очень бледная Дева Мария стояла на коленях со склоненной головой и распустившимися перед лицом длинными волосами. Ангел Гавриил в одном из углов склепа представлял собою немногим более чем удлиненную тень, его нимб сливался со скупым светом, падающим из отдушины в склепе. Кроме того, композиция картины была несбалансированной. Богородица и Ангел находились слишком далеко друг от друга, а стена склепа между ними казалась вздувшейся, словно отяжелевшей от несчастий и мрака.

Следующей панели с лицевой стороны следовало изображать Искушение святого Иеронима, как на алтарной картине Грюневальда — если бы не то, что здесь старый святой с мукой на лице блуждал посреди тех же самых гор, что и святая Люсия на предыдущей картине. По ужасу, исказившему его лицо, и по руке, которую он поднял перед собой, защищаясь, было ясно, что он завидел чудовищ. Однако сами эти кошмары художник решил не включать в картину. В горном лесу старый святой был выписан один. Вернее, с определенных ракурсов, под действием отражений от лака, создавалось впечатление, что вся гора состоит из чудовищ, огромных существ из живого камня, неумолимо приближающихся к своей жертве и готовых раздавить ее. В углу справа сияло несколько звезд, как бы отвечающих тем, что были на первой панели.

Наконец, на четвертой и последней панели изображалось распятие. И снова ночью. Но художник опять нарушил канонические традиции. Христос-мученик пришпилен к вершине скалы, как бы раздавлен верхним краем панно, окружен не двумя, а множеством маленьких черных крестов, на которых превратились в кровавые клочья скрюченные, истерзанные тела. Снизу, из горной тени, как будто исходило неистовое ликование, словно темные жизни, которые она в себе таила, подтолкнули — и в том преуспели — людей к бойне.

Я отступила на шаг, широко раскрыв глаза. И наткнулась на старого куратора. Он заметил с легким смешком, вроде бы безобидным:

— Необычный он, наш алтарь, правда?

Он нервно одернул рукава своего обтрепанного твидового пиджака. Куратор говорил об этом произведении со смесью гордости и скрытой боязни, суеверного, почти религиозного страха. Это сразу бы насторожило меня, если бы я не так напугалась, не так хотела достойно проявить себя… Но это была моя первая настоящая работа — в сфере, где вакансии встречаются не так уж часто. Поэтому я не обратила особого внимания на странный тон моего предшественника, на лихорадочный блеск в его глазах. Я лишь спросила:

— А центральный короб, скульптура в задней части алтарной композиции, та, которой не хватает — известно, где она находится?

Куратор покачал головой:

— Нет, насколько я знаю, она может быть спрятана глубоко в Швабии, в коллекции русского олигарха, или ее могли уничтожить во время последней войны.

— Жаль, — пробормотала я, все еще под впечатлением от притягательности алтаря.

Невольно я протянула руку ближе к темному лесу, словно желая погладить иголки высоких черных пихт. Пальцы остановились в нескольких сантиметрах от лака, конечно, — профессиональная добросовестность и сила привычки… И все же на секунду мне показалось, будто я чувствую, как плоские гладкие иголки щекочут мою кожу.

Вот так и произошло мое знакомство с алтарем.

Какое-то время тому назад я поселилась в небольшом домике, арендованном через городской совет по смехотворной цене, в конце переулка, не менявшегося со времен Средневековья. Я достаточно быстро и легко влилась в жизнь городка: глинтвейн и карты с завсегдатаями кафе, а раз в месяц отправлялась в клубы и кинотеатры Нанси с молодыми учителями. В другие выходные мы вместе ходили в походы в горы. Когда погода портилась, мы переключались на домашние варенья и рецепты гипокраса^[12]. И, конечно, мы организовывали ритуальные школьные походы в музей Брога. Меня забавляло, как детвора сдерживает себя от беготни по длинным коридорам. Я размышляла о том, что целые поколения учеников, еще со времен серых блуз^[13], ходили почти одним и тем же маршрутом. В алтарной комнате классы почти не останавливались. Картины, которые так яростно приковывали внимание взрослых, никак не воздействовали на маленьких детей.

Поначалу вокруг меня крутилось довольно много местных парней. Новый человек, молодой и одинокий, в маленьком и отдаленном городке, опустевшем из-за исхода сельского населения, поневоле привлекателен. Я дала ясно понять, что меня это не интересует. Выросшая в Крее в окружении определенных обстоятельств, я стала невосприимчива к любовным романам. К любви между созданиями из плоти и крови, во всяком случае.

На Рождество я вернулась в Крей, к своей семье. Я покинула пригороды всего несколько месяцев назад, но многоэтажки уже казались сюрреалистическими. Двадцать четвертое декабря я провела с матерью и ее новым спутником, а двадцать пятое — с отцом и сводным братом. Эту пару дней я провела как в тумане. Сквозь этот ватный заслон ко мне ничто не могло пробиться: ни городские миазмы, ни выкрики мелкой шпаны, ни воспоминания, которые наслаивались на лестничные пролеты упорнее узоров плесени и граффити. Я снова вздохнула полной грудью лишь тогда, когда прибыла на вокзал Нанси. За мной приехала Сильвия, учительница младших классов. Под серым небом очертания гор были так четки, что хотелось заплакать. Я списала это на холод.

В последующие годы я проводила все свои отпуска в поисках хоть каких-то следов алтарного образа или мастерской, где он был создан, и все тщетно. С другой стороны — и это доказывало, что мои уважаемые коллеги ошибаются, — хотя алтарь из Брога, казалось бы, нигде не изготавливался и не расписывался, художники и знатоки упоминали о нем уже в XVII веке. Их описания, хотя и фрагментарные, не оставляли сомнений в идентичности произведения. И все они говорили о странном чувстве, тревожном очаровании, которое овладевало ими при созерцании алтарного образа. Вот по этому чувству я сразу узнавала, что речь идет о нем.

Еще я погрузилась в местную историю приютившего меня края. Жители Брога не очень-то любили говорить о прошлом. То немногое, что узнала, я обнаружила благодаря специализированному книжному магазину в Кольмаре. В общем и целом история городка была жестокой и мрачной. Старинные сеньоры Брога без колебаний приговаривали собственных дочерей за колдовство. Во время последней войны в местном замке вырезали группу немецких солдат, причем смерть их была столь жестокой, а казнь столь зверской, что ответственность не взял на себя никто из партизан.

В Броге никто не говорил о прошлом, но этого, в сущности, и не требовалось. Прошлое выпирало наружу в крохотнейшем из переулков. Оно выступало из отполированных дождем и снегом булыжников, угнездилось в горгульях, поросших зеленым мхом. Стоило поднять голову, и вы видели, как над городом возвышается надменный силуэт замка Брог. Как и в древние времена, он присматривал за своей паствой в городе. Конечно, крепостные стены заросли плющом, а верхний этаж большой квадратной башни обрушился несколько веков назад. Но этот дозорный стоял как мост, ведущий через века, как ворота, соединяющие прошлое и настоящее гор. В Броге уже почти сто лет не было сеньоров. Ко времени, когда я приехала в долину, замок превратился в гостевой дом, которым распоряжались мэр и его дети.

Через семь лет после моего приезда, в новогоднюю ночь, в замке устроили развеселую вечеринку. В полночь над квадратной башней заполыхал фейерверк. К двум часам ночи снизу начал надвигаться туман. Он поднимался с реки. Стоя на крепостном валу, Сильвия, ее жених и я смотрели, как длинные бледные языки тумана прокладывают свой путь между домами городка. Мы уже изрядно захмелели, но, чтобы согреться, решили допить домашний ликер из тёрна, не упомню где взятый. В алкоголе чувствовался вкус гор, аромат сухого камня и кислых фруктов. Около пяти утра Сильвия с ее женихом отвезли меня обратно в город по туману. Они оставили меня возле отеля-ресторана: хотели доставить до моих дверей, но я не захотела, чтобы они из-за меня петляли. Я пьяно протестовала, пока они не сдались и не высадили меня в пяти минутах от моего дома. Я нашла бы дорогу обратно даже с закрытыми глазами, да и мне уже приходилось возвращаться куда сильнее набравшейся — в горах пьют крепко.

И все же той самой ночью я сбилась с пути. Как будто переулки слились в податливый ватный лабиринт, менялись местами, искривлялись и выворачивались, вводя в заблуждение людской взор. Казалось, словно я блуждала по огромному пустынному городу. Холод проникал сквозь мои ботиночки, перчатки с флисовой подкладкой и слои парки. У меня стучали зубы. Я держала в руке бутылку с терновкой. Неужели та самая бутылка, что и раньше, на валах? Внутри плескалось немного алкоголя. Я уже собралась его выхлебать, когда сквозь туман показался фасад музея. Неуклюжими пальцами я достала из кармана связку ключей. Чтобы открыть дверь, мне понадобилось две попытки.

Я вошла, толкнув дверь плечом. Оказавшись внутри, я поспешно ее закрыла, включила верхний свет в холле и несколько минут просто отогревалась, прислонившись к стойке администратора между брошюрами о лучших гостиницах региона и картами музея. Снова почувствовала себя лучше. Знакомая обстановка и запах навощенных стенных панелей отогнали кошмарные видения. Я подняла в одиночестве тост за свое возвращение к жизни, воздев бутылку перед экспонированными в зале старинными доспехами, которые детвора городка прозвала Ганелоном^[14], и прикончила терновый ликер одним глотком. Горло обожгло, а половица под моими ботинками чуть покачнулась. Остатки алкоголя вернули мне легкую эйфорию.

— Твое здоровье, старина Ганелон! — сказала я с нелепой серьезностью.

Еще чуть, и я бы с ним поцеловалась. Тогда я решила отпраздновать Новый год визитом к алтарю. Пошатываясь, я побрела в дальнюю комнату. Мои пальцы пошарили в поисках выключателя. Загорелся свет, вдвое тусклее, чем обычно. Я мысленно отметила, что лампочки придется заменять и что эти так называемые «долговечные» лампочки с низким энергопотреблением — на деле сущее надувательство. Я еле стояла на ногах. В полумраке я опустилась на пол рядом с алтарем, перед панно, изображающим предположительно святую Люсию, молодую женщину, увенчанную звездами. Наши взгляды пересеклись, мое опьянение заставило ее нарисованные янтарные глаза заискриться, а тонкие губы — растянуться в улыбке. Казалось, ее лицо очень близко к моему, словно перспектива картины изменилась. Крошечная девушка из глубины сцены переместилась на передний план. Я моргнула. Девушка так и оставалась совсем рядом, но выражение ее лица снова сменилось: рот изогнулся в чувственной, искушающей гримасе. Я неуверенно поднесла руку к картине, повторяя непреднамеренно жест, который сделала, впервые увидев алтарь семь лет назад. Вечность назад. От алтарной композиции доносился аромат зеленой пихты, и по моим запекшимся губам прошелся лесной ветерок. Девушка со звездами провоцировала меня взглядом с дикой, языческой чувственностью, и я удивлялась, как ее так долго могли принимать за христианскую святую. На этот раз я не сдерживала своей руки.

Я вздохнула, почувствовав под пальцами ласковую щетинку пихтовых иголок. Несколько секунд мое тело оставалось совершенно неподвижно, и я лишь проводила рукой по ветке, ища соприкосновений с деревом, корой, с еще нежными почками. Знакомясь с ней наощупь, я затаила дыхание, будто слишком тяжелым сопением рисковала разбить чары, нарушить странное заклинание, которое привело меня в этот мир, в ее мир. Мир алтаря. Нащупав кончик ветки, я наконец осмелилась отвести от нее глаза. С колотящимся сердцем я восхищалась высокими, сильными хвойными деревьями вокруг, небом, усыпанным звездами, коренастым силуэтом горы, загораживающей горизонт. Девушку явно забавляло мое удивление. Это ее звезды освещали нас, ее корона из светлячков. Ее рубашка, как я теперь поняла, была гораздо короче и с более низким вырезом, чем мне казалось, когда я видела ее издали, затерявшуюся в пейзаже. На ее тонких и стройных, жилистых ногах то там, то тут виднелись легкие царапины от высокой травы. Две пряди ее светлых волос сошлись у ложбины меж грудей словно ожерелье бледного золота. Я покраснела, подняла голову и откашлялась. Она не обиделась, даже наоборот — взяла меня за руку. Ее кожа была мягкой, как пух голубки. Мой пульс участился. Она расправила мои пальцы и положила одну из своих звезд ко мне на ладонь. Моя кожа под крошечной бусинкой света порозовела. Звездочка была теплой, но не жгучей, скорее приятной на ощупь. Мне захотелось поблагодарить.

Она остановила меня, приложив палец к губам.

— Шшш, — прошептала она мне на ухо. — Мы не одни.

Она осторожным взглядом указала на лес вокруг нас. Несколько мгновений я ничего не видела. Затем глаза постепенно привыкли к мраку. Я подавила дрожь. В тенях что-то двигалось. Или вернее, это сами тени дышали, вздувались и перекрывали пространство между деревьями. Нет, внезапно осознала я, то были даже не тени. Это были темные существа, некоторые размером с пихту, что еще куда ни шло, а другие — я их угадывала на заднем плане — внушительные, как горы. Это были они, это им принадлежало неизъяснимое присутствие, что я почувствовала с первого знакомства с алтарем, чудовища святого Антония, готовые разнести в клочья все, где в их мире могли бы укрыться человеческие создания. Запах деревьев и древесных соков становился все сильнее. А может, это был их собственный запах — тех кошмаров в полумраке, запах, который они источали при движении.

— Кто они? — спросила я приглушенно.

Девушка со звездами ответила:

— Это те, кто сработал алтарь.

В тот момент — виновата ли была череда явившихся одно за другим открытий? перенасыщенный пихтовый аромат, усталость или терновое спиртное…? Как бы то ни было, глаза у меня сомкнулись.

Когда я очнулась, уже рассвело. Язык ворочался с трудом, и все тело затекло от сна на полу перед алтарем. Снаружи на брогской церкви прозвонили полдень. К счастью, первого января музей был закрыт. Я с гримасой села, в черепе как молотом били. В комнате было очень светло. Я подняла взгляд к потолочным плафонам. Лампы работали замечательно, не знаю, с чего мне накануне показалось, что они тускнеют. Терновка оказалась крепче, чем я думала. Ради очистки совести я быстро оглядела алтарь. Девушка со звездами снова стояла вдали на фоне горного пейзажа, а темные фигуры, которые накануне бродили в темноте по панели, при дневном свете обрели свой первоначальный вид — бликов на лаке. Я уже почти уверилась, что мой сон прошедшей ночью был именно сном… Как вдруг что-то неожиданно укололо мою ладонь. Я разжала кулак. В нем лежала горсть зеленых иголок. Свежие пихтовые иголки, которые я не могла успеть набрать нигде в городке. Я с суеверным трепетом сунула их в карман парки и только тогда вспомнила о прежнем кураторе, о том, каким тоном он разговаривал со мной в первые дни. Определенно, он знал об алтаре больше, чем подавал виду. Я оправила куртку, натянула капюшон и пошла из музея. По дороге я обнаружила, что ресторан при гостинице открыт. Я уселась у стойки и заказала двойной кофе, с аспирином. Телевизор над стойкой показывал местные новости — обычные первоянварские каштаны, подожженные в городе машины^[15] и оползни на горных вершинах. Заведение было почти пусто — город протрезвлялся после вчерашних излишеств. В глубине большой комнаты у камина обедал невысокий худой мужчина. При отблесках огня я узнала Эрве, старого куратора. Я сглотнула. Заколебалась, не стоит ли подойти и поговорить с ним. Конечно, мне хотелось расспросить его об алтаре, склонить к признанию, что он скрывал от меня кое-какие тайны… Но я была в слишком плачевном состоянии, чтобы его допрашивать. Я проглотила свой кофе и убралась отсыпаться. На следующий день мне позвонил мой книготорговец из Кольмара. Он нашел для меня документ, и весьма старый документ. Я уловила через телефонную трубку его волнение.

Все складывалось так, словно бы я, войдя в мир алтаря, снова вдохнула жизнь в его тайны. История стронулась с мертвой точки. В следующие выходные я отклонила приглашение Сильвии на раклет^[16], который, по ее словам, должен был удвоить нам уровень холестерина, и, к огромной радости моих артерий, отправилась в Кольмар. В региональном экспрессе я вздремнула. Во моих снах без конца являлось лицо девушки со звездами — таким же, каким оно увиделось мне в глухом лесу; черты ее лица были настолько живыми и ясными, что рядом с ней лица остальных людей казались тусклыми и размытыми. Когда поезд подъезжал к вокзалу Кольмара, в окна застучал мелкий снег. Как я прекрасно понимала, я становилась одержима девушкой со звездами. Мне хотелось узнать ее имя, чтобы обратиться к ней во сне. В то же самое время я находила собственное поведение абсурдным. Мне вспомнился старый готический роман, который я давным-давно читала в школьной библиотеке. Юная наивная девушка, пообещавшая себе, что никогда не полюбит, попала под чары принца с портрета эпохи Возрождения, одетого в черный бархатный камзол с огромным кружевным воротником. Тогда, подростком, я посчитала эту историю глупой. И все же сегодня я повторяла ту девушку.

Лавка букиниста пряталась на узкой улочке за церковью аббатства. В дверях меня встретил запах глинтвейна.

— Прикрывай как следует дверь, — добродушно бросил хозяин, — и подходи за стаканчиком, ты же замерзла.

Я поспешила повиноваться. В этом книжном магазине я всегда чувствовала себя легко — в сладком запахе старой бумаги, между стеллажей, согнувшихся от книг. Пока дымящаяся кружка отогревала мои озябшие руки, букинист со всеми предосторожностями извлек из ящика старинный лист бумаги, защищенный пластиковой пленкой. Он был исписан немного неуклюжим почерком скорее ремесленника, чем клерка. Характер материала, почерк и дата внизу письма — 1578 год — не оставляли сомнений в его происхождении. Лист содержал письмо, написанное в конце эпохи Возрождения человеком, наделенным скорее достатком, чем образованием. Текст был написан на старофранцузском языке в смеси с местным наречием, но я сумела разобрать его суть. Мастер-краснодеревщик из Вогезов жаловался своему епископу, что сеньор Брога построил на своей земле алтарь, не прибегая к традиционным услугам ремесленников, что идет против всех обычаев.

Когда я закончила читать, у меня задрожали руки, однако не от холода. Меня захлестнула буря эмоций. Я уже понимала, нет, я была уверена, что в рукописи речь идет о моем алтаре. Письмо от краснодеревщика перевернуло все мои представления, отбросило все, что поведал мне прежний куратор, все, в чем я была убеждена. Это изделие не явилось откуда-то со стороны, его не привозил из Австро-Венгрии последний сеньор Брога, его не изготовляли в Швабии, Испании или Антверпене. Нет, оно вовсе не покидало Брога, оно там родилось и не покидало своих краев. Это было логично и объясняло, почему я, несмотря кропотливость своих исследований, не нашла следов его создания ни в одной из мастерских Европы. Но еще это означало, что мой предшественник по музею солгал мне. Что мне лгал весь город Брог и мои друзья в нем. От этих мыслей в голове у меня закружилось. Я чувствовала, что меня предали, — и одновременно восторгалась. В памяти всплыли слова, которые я услышала несколько дней назад. Это те, кто сработал алтарь. Внезапно охваченная вдохновением, я одолжила у букиниста карандаш и чистый лист бумаги.

Со студенческих времен у меня сохранились некоторые представления, как делаются эскизы. Я быстро набросала довольно сносное подобие девушки со звездами, какой я видела ее ночью в лесу. И протянула результат букинисту:

— Ты не знаешь, кто это такая?

— Она мне кого-то напоминает, — сказал он. — Погоди…

Он вытянул из-под прилавка пластиковую коробку со всеми своими бумагами, касающимися истории Брога, и извлек пожелтевшую фотографию, типичную для девятнадцатого века. Женщина в профиль. За исключением цвета волос — это была брюнетка, а не блондинка, — она пугающе походила на мою прекрасную незнакомку.

— Кто это? — потребовала я.

— Элиза де Брог, около 1885 года. За два или три года до ее брака с промышленником из Рура.

Я покачала головой, размышляя вслух:

— Нет, нет, это слишком недавно.

Букинист удивленно поднял бровь и заметил:

— Если ты ищешь кого-то постарше… Говорят, что Элиза похожа на одну из своих прародительниц, Элоизу де Брог, ведьму Элоизу, которая жила в эпоху Возрождения. В замке Брога до последней войны сохранялись портреты этой Элоизы, и моему отцу довелось их повидать…

У меня защемило в затылке. Прошлое всплывало из глубины. Прошлое просачивалось в настоящее, пробираясь между стеллажей, забитых пылью и книгами.

— Ты мне уже говорил об этой Элоизе, да? — с пересохшей глоткой вымолвила я. — Ее отец осудил ее за колдовство. Ее, кажется, сожгли… или утопили?

Книготорговец покачал головой:

— Ни то, ни другое, — поправил он. — Собственно, все, что связано с ней, довольно запутано. Ее отец, Юон, запер ее в склепе родового замка — насчет этого все более или менее согласны. Но после того… никто толком не знает, что с ней стало. Ее отец, напротив, плохо кончил. Он заблудился на охоте в горах, которые знал как свои пять пальцев. Один из егерей нашел его тело посреди леса.

Я буквально впивала его слова с остекленевшими глазами. Алтарь приобретал новый смысл, свое истинное значение. На панелях изображались вовсе не благочестивые сцены. В лучшем случае они маскировали свой глубокий смысл под вуалью христианских мотивов.

На самом деле алтарь рассказывал о судьбе Элоизы. Именно она шла через глухой лес, надев корону света и сзывая ужасных существ, которых я видела между ветвями. Она же была и девушкой, запертой в склепе, а мужчина, смотревший на нее сверху вниз, отнюдь не был ангелом Гавриилом. Это был ее отец, Юон де Брог. На третьей панели в ужасе умирал именно Юон, не святой Антоний, а на четвертой… Я подняла голову и глубоко вздохнула. Я понятия не имела, что означает четвертая панель. Но это казалось малосущественным по сравнению с тем, что я уже обнаружила.

— Я куплю у тебя все, — сказала я букинисту. — Все твои брогские документы. В первую очередь — фотографии и рисунки.

Придется спустить все свои сбережения на жилье, но мне было все равно. Однако букинист отказал:

— Эти документы не продаются. С другой стороны, если хочешь, я тебе их одолжу.

— Спасибо.

Я с облегчением вздохнула. Пока он не успел передумать, я быстро добавила:

— Я сейчас же выпишу тебе депозитный чек.

Он жестом отклонил мое предложение.

— Незачем, — ответил он с улыбкой. — Взамен ты будешь держать меня в курсе своих открытий.

Я кивнула, пробормотав еще раз благодарность.

К концу дня я покидала Кольмар с внушительной папкой исторических источников, касающихся Брога. Я воспользовалась временем, проведенным в экспрессе, чтобы подробно ознакомиться с ней. В отношении некоторых моментов она оказалась на удивление полной, а моему другу-архивисту даже удалось подобрать черно-белые фотографии немецких солдат, которые так ужасно погибли в замке во время последней войны. Конечно, не все имело отношение к алтарной композиции. Однако, погрузившись в изучение, я отвлеклась от мечтаний. Мечтаний о ней. О девушке со звездами. Я думала, что, узнав ее имя, перестану быть настолько ею одержима. Но все оказалось наоборот. Мне хотелось лишь одного — опять увидеть ее. Снова окунуть ботинки в густой перегной темного леса, найти ее, пусть даже среди чудовищ, горных тварей, способных раздавить человека так же легко, как травинку. Больше всего на свете мне хотелось еще раз увидеть ее, вновь покраснеть, когда она улыбнется, и шепнуть на ухо ее имя.

К моему возвращению в Брог уже несколько часов как стемнело. По дороге домой я прошла мимо гостиничного ресторана. Через окно я видела собравшийся внутри местный народ, чокающийся, болтающий и смеющийся в теплой и непринужденной обстановке. Все мои здешние друзья: Сильвия и ее жених. Матье, горный гид, который всегда подшучивал над моим упрямством во время наших походов. Венсан, который регулярно — и неизменно добродушно — чинил мой старенький водонагреватель. Кристель, что уговорила меня спеть вместе с ней песню Далиды во время незабываемой караоке-вечеринки в одном из баров Нанси… Я знала их всех несколько лет и чувствовала, что сблизилась с ними. А сегодня это простое оконное стекло между ними и мной казалось непреодолимой преградой. Почему они лгали мне?

А если я уличу их во лжи, прямо сейчас, с документами в руках, что тогда? Мгновение я повертела в голове идею тычком распахнуть двери, будто шериф из вестерна, и бросить им в лицо правду. В посредственном фильме я бы удалилась оттуда с почестями. В реальном мире все, чего я бы добилась — это что меня бы просто выгнали из музея. А этого я не могла себе позволить. Никак. От одной мысли о разлуке с ней у меня подкашивались колени. Я прошла мимо гостиницы с горьким привкусом на губах. Я ускорила шаг и вернулась в музей.

Свет в алтарной комнате зажегся нормально. Я не знала, следует ли приходить в расстройство. Я достала из рюкзака два больших золотистых бретцеля, купленных в Кольмаре в булочной перед церковью аббатства. Постепенно уходила горечь, печаль, боль… Моя прежняя жизнь снова канула в Лету. Сидя по-турецки перед ретаблем, я откусывала от присоленного кренделя и не отрывала глаз от фигуры Элоизы, такой бледной на фоне темного пейзажа. Но она оставалась неподвижной, пятном белой краски на пятнах черноты и зелени. Глядя на нее, я начала щуриться, и цвета стали расплываться перед глазами. Я встряхнулась, растрепав при этом волосы. Покончив с едой, я вытерла руки о джинсы. Не надеясь на успех, поднесла пальцы к панели. Потрогала лак. Он был немного шершавым, как любой старый лак. Хорошо. Я постаралась не потерять хорошего расположения духа. Я слишком выросла, чтобы верить в волшебные двери.

Я встала и обошла панель. В сотый, тысячный раз я пригляделась к сцене в склепе на обратной стороне. Как я могла не заметить сходства между двумя сторонами, между девушкой со звездами и псевдо-Девой? Конечно же, это была одна и та же женщина, сегодня это бросалось в глаза. Неужели алтарь повлиял на мое восприятие вещей?

Я наклонилась к лицу девушки в склепе, всматриваясь в резкий профиль Элоизы под завесой ее светлых волос. Она стояла на коленях в смиренной позе, и все же ее полные губы кривила циничная усмешка. Или она уже знала, как закончит свою жизнь ее отец, худой мужчина, который высокомерно смотрел на нее из противоположного угла комнаты? Неужто она…? Я сглотнула, эта мысль внезапно испугала меня… Неужто она в ответе за его блуждания в лесу и смерть? Я узнала комнату, в которой происходила сцена. Это был один из подвалов замка, где хозяева хранили запасные предохранители и лопаты для уборки снега со двора зимой. Казалось, что стена на картине колышется. Из-за отблесков лака походило, что она дышит, как огромное серое легкое. Против воли, я напрягла слух. Вздрогнула, снова прислушалась. Нет, я не ошиблась. Где-то за этими камнями билось сердце. Очень слабый звук, и все же… Я на несколько секунд закрыла глаза. Когда я снова открыла их, то стояла в склепе.

В склепе, или точнее — в подвале замка, каким я его знала, с коробкой предохранителей на стеллаже и тяжелыми чугунными лопатами в стойке. В задней стене был заложен дрянными шлакоблоками старый проем, вероятно, дверь. В щелях между блоками, где выкрошился цемент, росли гроздьями грибы. Сердце билось позади преграды, теперь я слышала его отчетливо. Интуиция подсказывала мне, что там она и прячется — главная тайна алтаря. Во времена Элоизы здесь стояла стена, достаточно важная в глазах создателей алтаря — кем бы они ни были, — чтобы они отвели ей почетное место на второй панели своего творения. Граница между реальностью и иллюзией крошилась, будто цемент между шлакоблоками. Я могла бы попытаться отступить на шаг назад и подождать возвращения здравого смысла. Но тогда это вернуло бы меня к предательству городка, и более того — к другим, более давним изменам, к Крею и моим воспоминаниям… А для этого было еще слишком рано, пока слишком рано. Я закатала рукава, схватила самую тяжелую из лопат и обрушила на стену яростные удары.

Гнев удесятерил мои силы, а шлакоблоки оказались не особенно крепкими. Вскоре с замогильным стуком осела целая секция стены. Я враз замерла, осознавая, что только что натворила, уверенная, что сейчас появится хозяин замка, по крайней мере с несколькими охранниками, или хотя бы горстка постояльцев, оторванных ото сна. Но никто не появился. Не подумав, как это странно, я благословила свою удачу. Я достала лежавший рядом с коробкой предохранителей фонарь и направила его мощный луч на только что открытую мной нишу.

И тут же опустила его. То, что я увидела, оказалось настолько неожиданным, настолько встревоживающим, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Затем я опять подняла фонарь, на этот раз помедленнее. Понемногу я высветила гранитную скульптуру. Сначала луч света озарил ножки трона с медвежьими лапами, перед которым лежали расчлененные человеческие тела, выполненные так реалистично, что чуть ли не чувствовался исходящий от них сладковатый запах разложения. Далее следовали две кривые ноги, толстые и мускулистые, с выступившими венами и грубым покровом. Складки кожи, словно ствол старого дерева, были облеплены почерневшими лишайниками и уродливыми колониями грибов. Я еще подняла фонарь. Ноги увенчивал широкий короткий торс, укрытый бородой, больше похожей на заросли терновника, чем на волосы. На подлокотниках трона с медвежьими ногами покоились две внушительные руки, заканчивающиеся волосатыми кистями с непомерно длинными ногтями. По выпирающим плечам этого странного короля лазили навозные жуки, а промежность — хотя я старалась на нее не заглядываться — кишела роящимися насекомыми. Чувствуя себя все менее и менее уверенно, я в конце концов направила фонарь на его лицо. На этот раз я была более или менее подготовлена к тому, что увижу, и все же… все же заморгала, глядя на это гротескное и ужасное лицо, эту карикатуру на человеческое лицо с его вселяющим беспокойство уродством, на пронзительный взгляд из костистых глазниц, на злобу, сочащуюся из каждой поры его каменной кожи. А где-то под камнем тяжело стучало сердце, тупо и размеренно. Я сглотнула слюну. В ореоле света от фонаря вокруг скульптуры вырисовывались края деревянной рамы, местами еще покрытой сусальным золотом. Я вдруг поняла, на что смотрю. Это был короб алтаря, тот самый, на котором изначально крепились створки разрисованных панелей. Вот где первооснова тайны… и это определенно не статуя святого.

— Это король троллей, — раздался позади меня голос.

Я резко обернулась, невольно ослепив бывшего куратора, который заслонил рукой лицо.

— Король троллей? Что это означает?

— Ты не уберешь сначала свет?

— Да, да, конечно…

Я подчинилась. Куратор сморгнул и одернул рукава своего твидового пиджака.

— Понимаешь, — объяснил он, — этот склеп был выдолблен в горе, еще в самом начале. За этими стенами, — он стукнул по ним кулаком, — лежит земля и камень Вогезов.

Это я уже знала. Я с тревогой ждала дальнейшего. Статуя тролля вернулась во тьму, но я по-прежнему слышала, как бьется его сердце. Я чувствовала на себе его взгляд. Куратор продолжал:

— Я так понимаю, ты уже раскрыла добрую часть истории, раз уж добралась досюда…

— Не вам благодаря, — заметила я.

Он не ответил на колкость и заговорил как ни в чем не бывало, словно проводя экскурсию в музее Брога:

— В конце шестнадцатого века сеньор Юон де Брог обвинил свою дочь Элоизу в колдовстве. В ожидании церковного трибунала, который должен был прибыть для суда над ней, он запер ее здесь, в этом склепе. Однако девица оказалась не беспомощна. Она призвала темных существ, силы, которые зрели за стеной. Составляли единое с горой — еще до появления человека.

— Троллей… — едва слышно завершила я.

— Троллей, — согласился мой предшественник. — Тролли помогли Элоизе бежать из темницы, они отомстили за нее отцу…

— …и они же построили для нее алтарь.

Это было логично, как она сама сказала мне в ночь нашей встречи: это те, кто сработал алтарь. Темные фигуры меж пихт, одни высотой с дерево, другие величественны, как вершины гор. И все это — тролли, воплощения языческой магии, рожденные из камня, перегноя, Природы и Ночи.

— Остальная часть истории еще более запутана, — двинулся дальше куратор. — Согласно церковным записям, к моменту, когда отец Элоизы встретил свою смерть, сама она уже исчезла. Но в таком случае как объяснить, что алтарь троллей попал в замок, если ее там больше не было?

— Ваша гипотеза? — вопросила я с пересохшим горлом.

— После смерти Юона Элоиза завладела властью в замке, выдавая себя за свою младшую сестру Жанну.

— Значит, у Юона было две дочери?

— Нет, не думаю. Я бы скорее сказал, что это местные жители решили, что у него было две дочери. Сила внушения алтаря… ты ведь тоже ее на себе испробовала, верно?

Я кивнула. Я и вправду ее на себе почувствовала, как и все те, кто любовался этим произведением на протяжении веков. Я поняла, отчего люди Брога решили выставить панели с картинами в музее. Не дело таить такое сокровище. Еще я с пронзительной ясностью поняла, почему они так глубоко упрятали резной короб. Стоило мне разбить шлакоблоки, как злоба короля троллей расползлась по склепу, оседая липкими частицами на немногочисленной хлипкой мебели, на коробке с предохранителями, на стойке для лопат, на нашей одежде и на нашей коже. Никто не заплатил бы за подобное ни сантима. Все же жители городка могли бы мне довериться. Могли рассказать мне хотя бы о том, что алтарь так и не покидал Брога. Они могли бы сберечь мне годы бесполезных поисков. Или я когда-нибудь давала им повод засомневаться во мне? Я сжала кулаки. Неужели он и вправду считает себя намного лучше меня, мой драгоценный предшественник, в своем старом, элегантно вытершемся твидовом пиджаке? Во мраке билось сердце короля троллей. Кровь застучала у меня в висках. Меня с головой захлестнул холодный гнев.

— Почему вы мне ничего не сказали? Я бы сумела сохранить секрет, я бы сумела…

— Они солгали тебе, — прошептал мне на ухо ласковый голос. — Они ни за что бы не поверили тебе, потому что ты такая же, как я. Ты слишком отличаешься.

Теплое дыхание Элоизы ласкало мою шею. Ее тонкие пальцы лежали на моем плече, словно перышки. Я сопротивлялась искушению обернуться.

— Не слушай! — предупредил куратор. — Это не твой гнев, а ненависть короля троллей. Они с этой девушкой околдовали тебя…

Элоиза не соизволила на это отозваться.

— Хочешь ты отплатить им той же монетой? Хочешь пойти со мной?

— Нет! — крикнул мой предшественник.

Краешком губ я ответила:

— Да!

Элоиза взяла меня за руку, и вдруг я вместе с ней оказалась снаружи, под звездным небом, на скальном выступе с видом на замок и долину Брога. Я поплотнее запахнула края своей парки. Внизу городок со светящимися окнами напоминал кукольную деревню из детского рождественского фильма.

— Вон там они собираются, — прошептала девушка со звездами. — Вон там они замышляют что-то за нашими спинами. Но недолго им осталось.

Я наконец обернулась к ней. От возбуждения ее бледные щеки слегка раскраснелись. Полные губы надулись в нетерпеливой гримасе. Ее красота и святого бы тронула. Но позади нее… Она придвинулась. Я отступила. За ее спиной возвышались три десятка высоких черных крестов, тех самых, что были изображены на четвертой панели алтарной композиции. На каждом из них агонизировало по ужасно изуродованному человеческому телу. В лунном свете я узнала некоторые из них. Я видела их фотографии всего несколько часов назад в поезде, привезшем меня из Кольмара. То были немецкие солдаты, перебитые во время последней войны. В реальном мире они скончались уже более пятидесяти лет назад. Их убили тролли Элоизы, и именно поэтому ни один из партизан не взял на себя ответственность за эту бойню. Но в этом переходном мирке, меж нашей реальностью и реальностью алтарной картины, они страдали целую вечность. Столетие за столетием их распинали на горе. Каковы бы ни были их преступления, я не могла не испытывать к ним сострадания. Должно быть, Элоиза почувствовала это и заставила меня повернуться к ней.

— Они заслужили свою судьбу, — убеждала она меня. — Так же, как предатели из Брога заслужили свою.

Ее янтарные глаза сверкали, и даже сильнее, чем при нашей первой встрече. Наконец-то я поняла, откуда в них такая живость. Это была ярость приговоренной ведьмы, дикое торжество повелевания Природой. Это было неистовство короля троллей, это его ненависть к людям и их городишкам заразила девушку со звездами. Один за другим в горе просыпались гиганты тьмы, титанические черные тролли вытягивались к небосводу. Пихты на склонах задрожали. Из лесов вспархивали стаи птиц. При виде такого зрелища я потеряла дар речи. Тролли принялись молотить по вершине перед нами. От скалистой стены отрывались глыбы камня и с грохотом сыпались на мост в долине, перекинутый через реку внизу. Под обвалом мост рухнул, а с ним вместе изрядный кусок дороги. Элоиза импульсивно схватила меня за руку. Ее жгучая энергия хлынула в мои вены. Я вдруг почувствовала на кончиках пальцев троллей, будто небывалых, чудовищных марионеток, соединенных с моими мышцами, с нервами, с кожей. Ощущение было невероятным. Я никогда не бывала такой сильной, такой цельной.

— Давай же, — зашептала Элоиза, — распорядись ими.

Как в забытьи, я подняла руку. Тролли напротив меня воздели руки к луне. Я сомкнула пальцы, и они в ответ сжали кулаки. Я подумала: «бей», и они во всю мощь хватили по скале. Отдача отозвалась во всем моем теле. Я отшатнулась, тяжело дыша, и чуть не упала на грудь Элоизе, а тем временем внизу осыпь захватила новый участок асфальта. Девушка со звездами разразилась смехом за моей спиной, легким заливистым смехом.

— В городок! — крикнула она мне с детским ликованием. — Теперь отправляй их туда!

Она схватила меня за плечо. Ее прикосновение наэлектризовало меня даже сквозь слои моих свитеров и парку. Она направляла мои движения, поворачивая меня в сторону Брога, кукольной деревни, чьи окна сверкали внизу… Тролли двинулись тяжелой поступью. Глаза Элоизы лихорадочно, нечеловечески пылали. Сердце в ее груди застучало сильнее. Я уже слыхала этот ритм — раньше, в подвале. Это уже не ее сердце, внезапно осознала я. Это сердце короля троллей.

Я закричала:

— Нет!

Не размышляя, я изо всех сил оттолкнула ее. Она рухнула в пустоту. В следующую секунду все снова изменилось. Я снова оказалась в склепе. На земляном полу, в нескольких шагах от меня, с трудом поднималась на ноги Элоиза. Ее длинные светлые волосы упали вперед и закрыли ее профиль, копируя вторую панель алтаря. Ее прекрасное лицо под этим золотым занавесом исказила ядовитая гримаса.

— Ты спохватилась слишком поздно, — усмехнулась она. — Теперь никто не сможет их остановить.

Земля под нашими ногами уже содрогалась от шагов чудовищ. Позади нас сердце короля-статуи билось все быстрее и быстрее, оживленно, торжествующе. Король троллей… Я не собиралась позволять ему хохотать над нами из-под покрова тьмы. Дрожь усиливалась, тролли приближались. Шатаясь, я отправилась к стеллажу за лопатой. Не то чтобы я всерьез надеялась повредить статую лопатой для снега, но мне требовалось по чему-нибудь лупить, как-то сражаться, выплеснуть всю накопившуюся злую энергию.

Я пристроила фонарь на полке и развернула его лучом в сторону ниши. Затем, схватив свое оружие обеими руками, я ударила статую так яростно, как только была способна. Удар эхом отозвался в трапециевидных мышцах, руки дрогнули. Я ухватилась покрепче, нанесла второй удар, затем третий. Ярость заглушила боль в мышцах. К моему изумлению, статуя пошла трещинами, камень поддался моим усилиям. Из ран короля потекла какая-то липкая слизь, от тошнотворного запаха которой меня затошнило. Я сдерживала рвотные позывы, не переставая колотить. Вскоре статуя развалилась до основания, обнажив внутри своей груди странный мягкий коричневый орган — вне всякого сомнения, сердце, — слабо бьющийся в луче фонаря. Я раздавила его каблуком.

Сотрясения земли утихли. Тролли пропали. Город был в безопасности. Я обернулась к Элоизе. Та бросила на меня тяжелый укоризненный взгляд. Однако, когда я подошла к ней, не уклонилась. Я провела кончиками пальцев по тонким линиям ее щеки.

— Ты заслуживаешь лучшего, чем вот это, — заверила я ее.

Я так и не узнала, поняла ли она меня. Потому что после этого доброго напутствия усталость взяла надо мной верх. Я рухнула на землю и провалилась в глубокий сон.

Я пробудилась в алтарной комнате — как и несколькими днями ранее, первого января. Как и первого января, события минувшей ночи казались мне реальными лишь наполовину. Я заметила следы грязи на коленях своих джинсов и легкие царапины на руках. Плечи и руки сильно ломило. Действительно ли мне довелось увидеть пробуждение троллей в горах? Сражаться с каменным королем в склепе? А люди в городке, они-то почувствовали сотрясение земли под шагами своих кошмаров? Слишком много вопросов крутилось у меня в голове. Я отмахнулась от них. Скоро я получу ответы. Я посмотрела на своем телефоне, который час. Был полдень, воскресенье. Я вышла из музея, прикрепив на двери табличку «Закрыто по техническим причинам». Тяжело ступая, зашагала к гостинице.

Когда я толкнула дверь, звякнул колокольчик. Настало время аперитива, и заведение было переполнено. Я избегала смотреть на посетителей. Прежде всего мне нужен кофе. Я уселась к стойке, мои измазанные землей джинсы бросались в глаза среди выходных нарядов. В телевизоре над стойкой показывали региональные новости. Размытые снимки рухнувшего моста, сделанные, вероятно, с вертолета. Избавив меня от необходимости заказывать, хозяин сам поставил передо мной двойной кофе.

— За счет заведения, — сказал он с легкой улыбкой сообщника.

Я подняла голову. Я заметила, что все посетители, все жители Брога, все мои друзья смотрят на меня. В их глазах я прочла признательность, согревшую мое сердце, и кое-что еще — некую сопричастность, взаимопонимание, которое не выразить словами. Тогда я поняла, что прошлая ночь не приснилась. Отныне я была такой же частью городка, как и любой другой местный житель. Я стала одной из них. Я вдохнула запах свежего кофе и горящих в очаге дров. За соседним столом в знак приветствия подняли бокалы учительница Сильвия с ее женихом, вскоре за ними последовали Винсент, Кристель, Матье и все остальные… С увлажнившимися глазами я подняла свою чашку в ответ. Затем сделала глоток обжигающего кофе, наслаждаясь его знакомым резким вкусом. Снаружи на горе шел снег. Внутри было хорошо. Я наконец была дома.