Три принца

Часть 5. Глава 4. В пути.

Я уехал на следующий день. Уехал, так и не попрощавшись с Фабрицио. Я не хотел, чтобы он лишний раз вспоминал обо мне. В моих планах он был обязан привязаться к другим, более достойным людям, которые займутся его воспитанием. Я лишь наблюдал со стороны, как быстро он приходил в себя. Его сразу окружили вниманием и заботой. Притащили самосвал сладостей, позволили искупаться в фонтане и сводили в местный питомник. Король проявил чудеса адаптации и приказал настрогать множество деревянных игрушек. Не отказал малышу ни в одной просьбе и даже позволил излазить вдоль и поперёк королевскую карету. Под чутким присмотром королевы, конечно. Но это не отменяло факта, что Его Величество с удовольствием втянулся в процесс воспитания пятого сына.

В общем, детская непосредственность моментально переключилась на новые, более интересные события. Весь следующий день Фабрицио бегал по окрестностям с глазами больше, чем у филина. Поэтому задерживаться не имело смысла. Я передал малыша в опытные руки и теперь был готов двигаться дальше.

Я ехал в карете один и плавал на волнах нахлынувшей меланхолии. Я вспоминал счастливое лицо короля и слёзы на глазах королевы. Я видел, с какой благодарностью она на меня смотрела, с каким трепетом приняла малыша на руки. И не сомневался, что лучшей бабушки у него не будет никогда.

Но всё же двойственность ситуации резала по сердцу тупым ножом. Я разрушил семью, чтобы подарить счастье другой семье. Я убил анирана, убил жену анирана и едва не разрушил юную жизнь. Осознание своего поступка давалось мне тяжело. Потому своими психологическими проблемами я поделился с профессором Гуляевым. Я не мог уехать, даже не навестив его. Я многим был ему обязан и ценил нелёгкий выбор, который ему пришлось совершить.

Первым же вечером я завалился в его покои, слегка опасаясь, что могу увидеть. Но всё обстояло не так уж страшно: старикан хоть выглядел, как старикан, но, кажется, шёл на поправку. Он действительно выглядел старше своего возраста. Но совсем не напоминал ту дряхлую развалину, в которую превратился, лишившись дара. Он немного набрал вес, круги под глазами исчезли, волосы перестали выпадать. Хоть профессор шаркал ногами, держался уверенно. Дышал глубоко и говорил без запинки. Как мне показалось, он победил слабость и теперь стал на путь выздоровления.

Мы проговорили половину ночи. Я ничего не стал утаивать от него и всё честно рассказал. И даже показал. А затем получил не только дельные советы, но и похвалу. Обоими моими поступками он остался доволен. Отмахивался от моих душевных терзаний, как от назойливой мухи. Говорил, что мне некогда терзаться. Я должен двигаться вперёд несмотря ни на что. И переступить через каждого, кто будет стоять на моём пути. Аниран это будет или самый обыкновенный, ничего не значащий человек. Для этого умирающего мира важны мои действия, а не душевные страдания.

И, надо признать, профессор меня успокоил. У него почему-то всегда получалось убедить меня в правильности собственных поступков, даже если я сам сомневался в этом. Он действительно стал для меня мудрым наставником. Не конкурентом за аниранское дело, а дельным советчиком. Он передал мне свои знания, многое объяснил и ни раз призывал не сомневаться в самом себе.

Поэтому расставание далось нелегко, когда лекари глубокой ночью прогоняли меня из его покоев. Хоть он не признавался, я утомил старика. Им занялись профессионалы местной медицины, а я сообщил, что завтра вновь отправлюсь в путь и неизвестно когда вернусь. И вернусь ли вообще. Профессор Гуляев пожелал мне удачи и потребовал дать слово, что, если со мной приключится очередная подобная история, я больше не буду сомневаться в собственных поступках. Я сделаю, что должен. Сделаю именно потому, что должен.

***

Путь к точке рандеву, где нас ждал остальной обоз, занял не так много времени, как раньше. Мы добрались менее чем за двое суток. Большую часть этого времени я провёл наедине с самим собой. Даже с Эриамоном не хотел разговаривать. В одиночестве я сражался с собственной совестью, которая раз за разом заставляла возвращаться в тот домик посреди полей. Я разговаривал сам с собой, приводил аргументы и пытался смотреть на ситуацию с двух сторон. И всё же я нашёл себе оправдание - я назвал свой поступок неизбежностью. Неотвратимой судьбой, которую я не контролирую. Судьбой, которую для меня приготовили те, кто сюда отправил.

А затем мне пришлось ломать мозги, выискивая ответ на главный вопрос: как же всё-таки Томмазо и Лусиль удалось зачать дитя?

Я помнил все важные события в жизни Томмазо. Я помнил его боль, помнил, как он пришёл в этот мир, как выживал, как одолел гончих. Он всегда жил без страха и не убоялся их. Он видел более страшные вещи на самом дне Рима. Как и я, он быстро адаптировался, и убил этих тварей одну за другой. С таким-то даром это было не сложно.

Затем он вышел из леса и нашёл поместье примо Арройо. Подслеповатый старик не отказал молодому юноше в приюте, ведь рабочие руки были всегда нужны. Именно там Томмазо жил некоторое время и очень осторожно, как он привык, изучал новый мир. Он многое узнал и был готов идти в Обертон, лишь суровая зима подойдёт к концу. Но с ним приключилась история, позволившая молодому, но агрессивному и, в какой-то степени, злобному парню по-настоящему понять значение слова "любовь".

В округе никто не считал Люсиль красивой. Так, бедовая простушка, не больше. Она трудилась в поместье и была довольно раскованной по местным меркам. Занималась любой работой, которую ей поручали, совсем не страдала от нереализованного материнского инстинкта и легко принимала нахальные приставания каждого мужика, который хоть немного её привлекал. Она была старше Томмазо, намного опытнее в амурных делах, и очень быстро затащила его, что называется, на сеновал. Даже без помощи кузнеца.

Но как-то случилось - Томмазо, как я знал, сам не понимал почему, - они полюбили друг друга. В полном смысле этого слова. Это случилось не после первого дикого секса. И даже не после десятого. Это случилось в процессе узнавания друг друга. Оба влюбились так, что Томмазо передумал искать ответы в Обертоне. Он остался с той, кто уже не чаяла встретить того единственного, кому бы хотела всю жизнь быть верна.

Они обручились по местному обряду под присмотром святоши, получили благословение примо и зажили у него под боком. Им хватало всего. Они были настолько счастливы, что непередаваемый ужас Томмазо, когда Лусиль заболела, вызывал у меня содрогание. Я прекрасно помнил то, что помнил он. Я помнил моменты, когда он втихаря молился своим Земным богам и просил их не забирать самое ценное, что у него когда-либо было. Он обещал им всё, что они потребуют. Любую жертву. И хоть боги не умели отвечать, к его воззваниям они не остались немы, как он считал. Они помогли Лусиль пережить недуг. Она выздоровела и первым делом, после того, как открыла глаза, сплела слабые руки вокруг шеи Томмазо. Её слёзы стали для Томмазо лучшим доказательством, что покидать его она не хотела так же сильно, как и он её.

С тех пор семейная жизнь устаканилась. Полгода они прожили вместе, ни разу не поругавшись. А затем задумались о собственном очаге. Хоть этот очаг они могли разделить лишь друг с другом, старый примо пошёл им навстречу. Собрав всех слуг, примо приказал подлатать заброшенный дом для новой семьи. Хоть это мало кого интересовало, ведь в безрадостном мире счастью соседа никто не станет радоваться, дом всё же отремонтировали.

А спустя некоторое время после переезда с телом Лусиль стали происходить те изменения, которые она уже никогда не ожидала. Хоть барышня была опытная и прекрасно понимала, что с ней происходит, не могла поверить, что это произошло.

Этот период, как я помнил, был самым сложным в жизни молодой семьи. Самым сложным, ибо попросить помощи и обратиться к кому-либо за советом они не могли. Только тогда Томмазо признался любимой женщине, кто он такой на самом деле. Только тогда рассказал Лусиль о себе всю правду. И им пришлось справляться вдвоём.

Но, как бы им не было сложно, они справились. Они всё выдержали, всё вытерпели. Они обрели то счастье, о котором ни один из них уже не мечтал.

Я вспоминал моменты чужого счастья и не мог понять, как им удалось создать новую жизнь. Я проецировал жизнь Томмазо и его связь с Лусиль на свою связь с Дейдрой. Но кроме обоюдной любви никакой связи не находил. Внешне Лусиль Дейдре в подмётки не годилась. Она прошла пик своей сексуальности ещё до появления Томмазо в этом мире. А с девственностью распрощалась, наверное, ещё в те времена, когда Томмазо бегал по коридорам детского дома. Хоть Лусиль не признавалась, Томмазо догадывался, что один из местных примо испортил её ещё в подростковом возрасте. Значит, обязательная девственная чистота местной женщины - не есть залог аниранского успеха. Дело в чём-то другом.

Но тогда ещё острее вставал вопрос - почему не получалось у других с другими? Всё те же действия, всё та же последовательность. В чём секрет? Не может быть, что залогом успеха была любовь. Это же сказки для инфантильных девочек, которые досматривают порнуху до конца в робкой надежде, что всё закончится свадьбой. Должно быть что-то другое. Ведь кроме любви к своим женщинам, между нами - единственными аниранами, которым удалось выполнить свою миссию, - нет ничего общего. Не говоря уже о том, что женщины тоже были абсолютно разные.

В общем, в дороге я больше ломал голову над этим вопросом, чем корил себя за разрушение чужой семьи. Я согласился сам с собой, что сделал всё возможное для их сына. Я дал ему шанс жить в комфорте и достатке. Я дал ему больше, чем могли дать родители. Пусть это звучало кощунственно, но я убедил себя, что более удачного варианта развития неожиданных событий просто не существовало.

***

Мы воссоединились с обозом и вновь тронулись в путь. Опять в долгий путь через хутора и деревни. Опять пришлось устраивать шоу, а главному актёру - выступать.

Но я стойко переносил одинаковые, похожие друг на друга, как сиамские близнецы, дни. Я выполнял свою миссию и давал надежду. А развлекался лишь тем, что читал письма, которые прибывали отовсюду.

О более серьёзном подходе к курьерской службе в виде сиреев, я задумался давно. Я обсудил этот вопрос с Ибериком, а затем и с Его Величеством. Тот собрал всех заводчиков и потребовал выполнить приказ анирана - потребовал увеличить количество обученных птиц. Хоть дело шло ни шатко ни валко, штат, что называется, мы смогли увеличить. А Сумман Иберика стал чуть ли не флагманом. На полном серьёзе Иберик шептался с ним и требовал исполнять функцию анирана - осеменять самок. Но так как весна давно прошла, размножаться птица не желала ни в какую. Зато за кусок мяса была готова на многое. Сильные крылья вспарывали воздух, а через день-два мы получали ответное послание.

Именно он доставил мне письмо от Тангвина - второго сына короля. Я попросил принца рассказать, как идут дела на ниве поиска, и он честно ответил: дела идут никак. Поиски продолжались, но результат замер на нулевой отметке.

Правда в следующем письме Тангвин сообщил, что в Валензоне лишь относительный порядок. Отцу он так и не признался, но мне рассказал, что в городе есть районы, которые он не контролирует и в которые даже заходить опасно. Чтобы этот контроль вернуть, нужны острые штыки, на которые он бы смог опираться. Без этих штыков в тех районах королевскую власть не восстановить.

Я быстро смекнул, что ситуация в Валензоне напоминает ситуацию в Обертоне. Ту часть, героем которой был Хатемаж. И хоть я пока не знал, есть ли в Валензоне свои "хатемажи", после полученного ответа сразу отправил уставшего Суммана в противоположную с торону - в Обертон. Я потребовал от Его Величества оснастить и отправить по нашему следу минимум пять сотен умелых солдат. Солдат из тех, кого мы планировали перед зимой отправлять на постой в окрестные деревни.

Его Величество немного поворчал в письме, но пообещал выслать три сотни. Хоть я доходчиво объяснил, для каких целей нужны солдаты, больше из столицы он отпускать побоялся. В свою очередь объяснил, что вот-вот приступит к "осторожному захвату плантаций". А это, как мы оба знаем, дело куда более важное. Его Величество не хотел бы разбрасываться солдатами тогда, когда они, возможно, в ближайшее время сыграют очень важную роль.

В итоге, мне пришлось принять такие аргументы. Я смирился с тем, что вычищать очередную клоаку мне придётся небольшими силами. Гарнизон Валензона, если я не ошибался, насчитывал то ли шестьсот, то ли семьсот солдат. Ещё триста должны подойти ближе к концу осени. Плюс какая-то охрана есть у принца Тангвина. И нельзя сбрасывать со счетов гессеров. Со мной их идёт почти сотня. Значит, под моим командованием соберётся, минимум, армия. Когда эта "армия" расквартируется в Валензоне, тогда я и решу, какой район придётся подметать веником под названием острый меч. Но то, что я возьму под контроль весь город, несомненно. Без малейших колебаний я сожгу дотла любые новые Трущобы.

***

Дорога до Валензона отобрала у нас немало времени. Неторопливый обоз, растянувшийся на сотни метров, двигался по-черепашьи неторопливо. Мы задерживались в каждой деревне, попадавшейся по пути, минимум, на сутки. Устраивали красочное представление и отправляли гонцов по королевскому тракту, чтобы следующие населённые пункты были готовы принять анирана.

Но даже такая предусмотрительность не повлияла на скорость передвижения. Вскоре жители деревень стали высылать парламентёров, которые встречали обоз у тракта и сами предлагали заглянуть на огонёк. В деревнях я продолжал толкать ободряющие речи. Стал чувствовать себя более уверенно перед толпой. Коленки уже не дрожали, да и слова на ходу удавалось подбирать куда удачнее. Сам себе речей я не писал, но отмечал, что почему-то ораторствовать стал лучше. Хоть привлекательность я слегка утратил из-за подпорченного уха, уверенность в себе не растерял. А поскольку был полон решимости разнести весть о прибывшем аниране-спасителе во все уголки Астризии, не позволял себе опускать руки и не останавливался на достигнутом.

Приблизительно через шесть долгих декад, обоз, наконец-то, подошёл к стенам Валензона. Заметно похолодало в пути. Дни стали короче, ночи длиннее. Урожай практически везде уже был убран. Что-то ещё прорастало, но основные запасы зерна закрывались в амбары. Мельницы работали круглосуточно, обеспечивая крестьян мукой, а телеги, полные пухлых мешков, двигались в Валензон на торжище, как сообщали нам встреченные по дороге простолюдины.

Поэтому заторы на тракте меньше не стали. Крестьяне не только свозили продукты своего труда в единственный крупный город на многие лиги в окрестности, но и выстраивались вдоль дороги с дарами, ожидая прибытие анирана. Чем ближе к городу мы подъезжали, тем сложнее приходилось Бертраму. Он прокладывал путь, и часто дальше мы могли проехать только через коридор из гессеров. Люди не успокаивались и не уходили до тех пор, пока я не приказывал остановить карету, пока не спускался к ним и не демонстрировал собственную избранность. Пока не прикасался к чьей-либо юродивой голове, обещая неминуемое исцеление. Только тогда они падали на колени у обочин, пели нараспев, осеняли меня знакомыми знаками и давали обозу дорогу.