Три принца

Часть 5. Глава 16. Восхождение.

А ранним утром - на рассвете практически - с постелей нас всех поднял звук горна. Громкий, протяжный звук. Он сообщал всем и каждому, что к искупляющему восхождению можно приступать.

Феилин дежурил последним, а потому уже не спал. Он успел вскипятить воду и приготовить чудо-отвар Мелеи. От его бодрящего действия в тонусе можно оставаться почти целый день.

Резвые святые отцы перестали быть доброжелательными. Вновь пошли в ход сержантские замашки. Но такой подход помог быстро организовать толпу. Колонна выстраивалась на тракте, а заспанные паломники тихо шептались о прощении, которое их непременно ждёт на высоте.

Мы решили не выделяться и заняли места на краю колонны. Шли, по-дурацки улыбаясь и обмениваясь мечтательными предположениями с такими же, как мы. Мы тоже надеялись на прощение, попутно вращая головами во все стороны.

Восхождение таких масс людей на вершину огромного холма вышло просто чудовищным. В который раз могу сказать: ничего подобного я никогда не видел. Слышал, конечно, про всяких-разных фанатиков, способных пересиливать себя. Способных вытворять то, чего они не могли ожидать даже от самих себя.

Но явно не в этом случае.

Люди начали валиться от усталости где-то на втором витке. Плотные колонны шли медленно, шли тяжело. И никакой природной выносливостью подавляющее большинство паломников не обладали. Они падали под ноги другим, задыхаясь выходили из толпы, садились на обочине, чтобы передохнуть немного. Но тут же получали по ушам от тех, кто вчера их кормил и предлагал воды. Святые отцы разной масти не церемонились со слабаками. То есть не церемонились с теми, в ком вера слаба. Они помогали сначала мотивирующими словами. Потом нецензурными словами. И лишь затем пускали в ход кнут. В прямом смысле слова.

Часто это помогало. Я удивлялся, конечно, но многие паломники действительно не знали, что способны пересиливать себя. Но для многих финальный рывок за прощением закончился плачевно - колонны расступались, давая дорогу тележкам, которые поднимались вверх или опускались вниз, чтобы подобрать и убрать с глаз долой очередное бесчувственное - а может уже неживое - тело.

Я кусал губы, провожая взглядом очередную тележку. Каждый из этих сдавшихся бедолаг изначально догадывался, что не осилит восхождение. Но всё же они, по-дурацки улыбаясь, ранним утром становились в колонны, чтобы ближе к полудню сломаться, так и не достигнув цели. Такое поведение было за гранью моего понимания. В вопросах веры я никогда не был настолько сведущ. Никогда не понимал, что толкает верующих людей на подобные поступки. Не понимал, зачем они рискуют собственной жизнью ради чего-то иллюзорного. Ради того, что нельзя пощупать, а лишь ощутить.

Я машинально переставлял ноги и размышлял о том, что только в этом мире увидел людей, готовых умереть ради веры. Я проводил параллели между "покаянниками", "эстами" и этими паломниками. Но если "покаянников" я считал наркоманами, а "эстов" - сектантами, то что движет этими людьми, для меня оставалось загадкой. Возможно, неотвратимость конца. Возможно, действительно вера в то, что они нагрешили. А возможно, их разум просто отравлен лживыми речами. Возможно, им лгали изначально. Церковники просто используют их, как стадо. Как рабочие руки, отфильтровать которые можно через непростой путь. Отсеять самых слабых и бесполезных. И взять в оборот самых стойких и истово верующих. Ведь именно из таких получатся рабы, которые не станут задаваться вопросами. И продержатся такие как раз до следующего паломничества, когда прибудет новое стадо.

Вышли на вершину мы ближе к старту второй половины дня. К этому времени даже Иберик и Феилин валились от усталости. К счастью, ретивые святые отцы это прекрасно понимали: на вершине, на этой огромной площадке перед ступенями входа в храм, нас всех ждал отдых. Отдых и вода, которую подавали многочисленные служки.

Сималиону восхождение тоже далось нелегко. Но он сразу забегал глазами, изучая молчаливые подростковые мордашки. Крутил своей мордашкой, некоторых пробегающих мимо служек чуть ли за руки не хватал, но так и не обнаружил искомое.

- Не узнал ни в ком, - тихо прошептал он. - Не знаю даже...

- Он должен быть здесь! - я чуть было не отмахнулся. - Приславший письмо не мог врать. В этом нет смысла.

Пастухи спрессовали колонну паломников на площадке. Хоть было довольно тесно, всё же места всем хватало. Все опустились на задницы, отдыхали и жадно пили воду.

До тех пор, пока из храма не показалась процессия святых отцов. Самые любопытные и выносливые паломники поднимались на ноги, а я сообразил, что место у нас не самое удачное. И, при помощи соратников, протолкался в первые ряды, чтобы всё видеть своими глазами.

Но к ступеням нас сразу не пустили. Храмовники стояли плотной шеренгой с копьями в руках. Пока шла какая-то непонятная для меня церемония, ни один паломник не сдвинулся с места.

- Это не Эвенет ли? - практически на ухо прошептал я Сималиону, когда внимательно следил за высоким старцем в дорогих церковных одеждах. На секунду в моей груди загорелось желание дать этому старцу пинка под зад и самому предстать перед толпой, чтобы сразу закрыть вопрос о том, реальность аниран или выдумка.

- Нет, не он, - так же тихо ответил тот. - Это эстарх Эфест, если я не ошибаюсь. Здесь он второй после Эвенета... Не переживай, ми... м-м-м... не переживай, Эвенета я обязательно узнаю.

Пока я раздумывал над тем, что стану делать, если Эвенет действительно здесь, церемония завершилась. Седовласый эстарх сделал несколько ходок вдоль ступеней, что-то пел нараспев и размахивал предметом, похожим на кадило. Точно таким, как впервые мною увиденное в деревне близ Равенфира, где пришлось разобраться с работорговцами. А затем служки вынесли их храма несколько широких серебряных подносов и разложили их в ряд на площадке выше последней ступени. Седовласый священнослужитель прошёлся и оросил эти подносы водой.

- Освящает сосуды для искупления, - подсказал Сималион. - Каждый паломник обязан оставить самый дорогой для себя предмет. Покаяться перед Триединым за греховность прежней жизни и оставить часть её, чтобы святые отцы, в денных и нощных молитвах, вымолили для него прощение.

- Да-да, конечно, - ехидно усмехнулся я. Но усмехнулся негромко. Так, чтобы никто не заметил. И добавил совсем неслышно. - Бараны тупые.

Но прямо здесь и прямо сейчас ничего менять я не собирался. Мозги этих людей мне ещё предстоит вправить. Но явно не с тех позиций, на которых я сейчас нахожусь. Скорее, это придётся делать из командирского шатра, а на равнине уже будут стоять войска.

Паломники следили за святым отцом с горящими глазами. А когда всё, наконец-то, завершилось и он дал отмашку на приём покаянных даров, едва не случилась давка среди тех, кто спешил расстаться со своей собственностью самым первым. Тут-то и понадобились храмовники. Они организовали узенький коридор из выставленных копий. А низкоранговые святые отцы быстро-быстро выстраивали страждущих цепочкой и загоняли в этот коридор.

Хоть мы стояли в первых рядах, здесь я уже не торопился. Мы великодушно пропускали самых торопливых, ждали своей очереди и глазели по сторонам. Хоть всё так же безуспешно.

- Мил... Иван, - Иберик поменялся местами в Сималионом и стал за моей спиной. - Видишь, вон, святой отец у пятого покаянного сосуда?

Я прищурился, посмотрел на вход в храм, где, гордо расставив ноги и направив на ряды паломников растопыренные пятерни, с десяток священников произносили неслышимые на этом расстоянии молитвы. Лицо пятого из них не сказало мне ничего. Этого лица я никогда не видел.

- И что?

- Это святой отец Эокаст, - прошептал он. - Первосвященник Равенфира... Вернее, бывший первосвященник. Я узнал его.

Шарики в голове закрутились. Об этом дядьке я уже слышал. И слышал ни раз. Этот ублюдок не только разыскивал анирана, не только пытал Фелимида, чтобы узнать, где аниран скрывается, но и повинен в смерти Мириам - жены дознавателя. И сейчас, внимательно наблюдая за этим мерзавцем, которого, по словам Эоанита, на восток он сослал умышленно, чтобы тот замаливал грехи, я чувствовал, как трутся друг о друга зубы и сжимаются кулаки.

- Точно он?

- Я его знаю хорошо. Отец ни раз у него был... Похоже, он сбежал из Равенфира.

Иберик не знал, что знал я. И это было простительно. Но Эокасту я ничего прощать не собирался. И дал себе слово выследить его и поговорить по душам. Нельзя отказываться от возможности что-то выведать у того, кто хорошо знает Эоанита. А там... А потом, возможно, ликвидировать, как нежелательного свидетеля. Всё же такую участь он вполне заслужил.

- Идём, идём, - мастер Сималион вновь занял место за моей спиной и слегка подтолкнул, когда пришла пора очередной порции паломников следовать через коридор из копий.

Вереница мечтавших расстаться со своими вещами тянулась перед нами. Но сам процесс изъятия полезных или бесполезных вещей проходил весьма быстро: паломники останавливались перед серебряными подносами, кланялись стоящему напротив священнику, обменивались парой фраз и что-то оставляли. А затем, после осеняющего знака, удовлетворённые проходили дальше. Двигались в противоположную сторону и сразу начинали спуск по спиральной дороге.

- Иберик, - одними губами прошептал я, чуть-чуть отклонившись назад. - Постарайся сделать так, чтобы Эокаст тебя не узнал. Если попадёшься на него, глаза не поднимай.

Но, в каком-то смысле, нам повезло: Иберик прошёл первым из нашей партии и остановился у последнего незнакомого святоши. Правда Эокаст, когда лысый парень проходил мимо, даже не посмотрел на очередного червяка под ногами. Приняв высокомерный вид, он стоял с вытянутыми перед собой руками и что-то торжественно шептал.

Я тоже прошёл мимо, намертво запечатлев в памяти физиономию, и остановился у седьмого жертвенного сосуда.

- На колени, страждущий! - от изучения физиономии меня отвлёк повелительный голос. Я бросил взгляд на очередного святого отца и рухнул на колени. - Ты проделал долгий путь. Преодолел себя и справился с испытаниями, которым тебя подверг Триединый. Ты пришёл с чистым сердцем? Ты искреннен в своём желании заслужить искупление?

Памятуя о том, что у меня "дивный говор", я старался поменьше говорить и побольше молчать.

- Да, - я опустился на колени и вонзился лбом в пол.

- Оставь прежнюю жизнь на жертвенном сосуде! Заслужи прощение и достойное место в рядах армии Триединого! Будь щедр с ним и он будет щедр в ответ!

Намёк был более чем очевиден. Но для лучшего понимания святой отец не постеснялся указать рукой на поднос, где уже лежала горка всякого барахла.

У тут меня бросило в жар. Только теперь я вспомнил, что ничего особо ценного у меня нет. Кроме медальона на шее, золота в кошельке, да сухарей в рюкзаке за спиной. Но, думаю, третий вариант сразу можно отвергать. Расставаться с медальоном я не стану ни за какие коврижки, а разбрасываться золотом перед такой толпой народа, уверен, не самая лучшая затея. Увидят алчные глаза святош, боюсь, придётся оставить весь кошелёк, а не несколько монет.

Да и кто поверит, что богатый примо желает ради духовного очищения расстаться с золотом? Это против законов логики.

- Дедофкий кинфал, пеледанный по нафлефтву, - я старался шепелявить, да получалось ненатурально. Хорошо хоть быстро сообразил, с чем без проблем могу расстаться, и в одно движение отцепил кинжал с пояса. - Ф ним я не лаффтаваффя ф юных зим.

Я уверенно уложил ножны на горку барахла и преданно посмотрел на священника.

Но его мой поступок не впечатлил: кислая рожа скептически кривилась. Походу, он сразу рассмотрел, что ни драгоценных камней, ни вкраплений золота в кинжале не содержалось. А значит, это просто кусок плохо закалённого металла.

- Покаяние требует жертвенности. А прощение - искренности. Это точно самая важная для тебя вещь, паломник? Расстаться с прошлой жизнью непросто. Но сделать это необходимо. Ибо только к искренним Триединый будет снисходителен.

- Во флаву ЕГО и во флаву фмиления, - я вновь ударил лбом об пол.

Святой отец поморщился. Возможно оттого, что я коверкал очень важное в этом месте слово - смирение. Осмотрел ещё раз и небрежно, как мне показалось, осенил знамением в виде перевёрнутого знака бесконечности.

- Встань и иди! Отпускаю грехи твои! Принимаю отказ от греховности прежней жизни. Теперь твоё место в армии Триединого заслужено. Но в каком ряду оно будет - близко к Богу или далёко - зависит только от тебя. От тебя и твоей службы во славу ЕГО.

Я зашепелявил что-то благодарственное и стал сдавать назад. Выпрямился, бросил финальный взгляд на Эокаста в паре шагов слева и застыл, когда сзади кто-то вцепился в мою руку.

- Он, - Сималион чуть не утратил над собой контроль. Как и необходимость соблюдать инкогнито. Едва он положил на жертвенный сосуд какую-то совершенно неважную для него вещь, вцепился в меня, как клещ.

Я испуганно посмотрел на стоявших недалеко храмовников и святого отца, потерявшего ко мне интерес моментально, и лишь потом осмелился проследить за взглядом.

Тщедушный пацанёнок, на которого взглядом сексуального маньяка пялился Сималион, не впечатлял. Светло-коричневый "ёжик" на голове, измученное недоеданием лицо, покорный взгляд, бесформенная белая туника на костлявом теле, грязные босые ноги, топтавшие каменный пол. Никоим образом в этом парне нельзя распознать сына самого короля огромной страны. Он был таким же, как и десятки других служек, - абсолютно лишённым индивидуальности.

Мой взгляд пронзил парня, как игла. За две-три секунды изучил с ног до головы и зафиксировал в памяти. Теперь мне никакие Сималионы не нужны. Этого амёбоподобного дрища, которому должно быть лет семнадцать, но который едва выглядел на четырнадцать, я ни с кем не спутаю.

- Не стоять! Вперёд-вперёд!

Это обращались к нам. Поэтому пришлось торопливо последовать совету, постоянно оборачиваясь в пути, чтобы успеть зафиксировать детали портрета.

- Ты уверен? Это он? - я Сималиона чуть ли не за грудки схватил, когда мы покинули каменную площадку и двинулись со счастливой колонной в обратный путь.

- Он! Он! - мастер волновался и улыбался. - Ничуть не изменился за последние зимы. Такое ощущение, что стал ещё моложе и... ещё худее.

- Значит, Эвенет не соврал королю: его сын действительно здесь в роли забитой прислуги.

- И это отличная новость, не правда ли?

- Прекрасная, - подтвердил я. - Значит, то, за чем мы пришли, здесь. И пора приступать к проработке плана.

Усталости мы не чувствовали, когда спускались. Как не чувствовали и паломники. Многие из них улыбались и даже приставали к нам с желанием поделиться счастьем. Но мы оставались равнодушны к чужому счастью и обменивались лишь своим.

Хоть Феилин и Иберик не рассмотрели пацана, поверили нам на слово. И, спускаясь, мы решили, что затягивать с кражей совсем не невесты, не стоит.

- Иберик и Феилин, на вас план отхода, - тихо шептал я, когда мы плотной четвёркой спускались по дороге. - Завтра мы с Сималионом весь день потратим на изучение распорядка дня служки. С завтрашнего дня глаз с него не спустим. И, как будем готовы, приступим к похище...

- Доволен ли ты сегодняшним днём, путник? - я потерял ориентацию, а потому не сразу понял, какого хрена прямо в середине дороги до меня докопался очередной носитель монашеского клобука. Он и ему подобные улыбались, бродили меж паломников, будто промоутеры, раздающие рекламные буклеты, и приставали с вопросами.

- М-м-м, - растерянно промычал я. Феилин, Иберик и Сималион напряглись и пытались разобраться в том, что происходит.

- Ты крепок, я вижу. Печать усталости не уродует твоё лицо. Сила в плечах чувствуется, - этот наглый прыщ натурально меня облапал. Хорошо хоть в важные места руки не совал, а то точно с ходу получил бы в нос. - Не желаешь заслужить привилегированное место в армии ЕГО, посвятив во благо церкви добрые дела?

Я не сразу понял, на что он намекает, но сразу отрицательно покачал головой, сопровождая кивание мычанием.

- Ты можешь заслужить место в первом десятке, - гордо задрав подбородок, продолжил ковать священник. - Когда придёт твоё время - мы все будем молиться, что не скоро - ОН встретит тебя с распростёртыми объятиями. Спросит: а много ли ты благих дел совершил во имя ЕГО? Крепко ли верил? Был ли смирен? Был ли щедр со спасительной церковью? И если ответы твои будут честны, если перед лицом ЕГО тебе нечего будет стыдиться, ОН примет тебя. С себя снимет доспехи и передаст тебе. Ты станешь лучшим ЕГО воином! Самым верным. Самым близким. Нет большей награды для тех, кто жизнь провёл во грехе, но нашёл силы на искупление.

Я уже, было, собрался вступить в диалог. И, возможно, вправить мозги горе-рекрутёру.

Да мне не позволили.

- Наш друг не полон разума, - Сималион чуть ли не рот мне закрыл рукой. - Видишь, святой отец, мычит, руками разводит? Наказан он за многочисленные прегрешения. Привели мы его с братьями сюда, надеясь на прощение.

- Слаб духом, но силён телом, вижу, - святоша не желал сдаваться. - Вполне способен послужить святой церкви. Крепкой киркой ли, мотыгой или граблями. Ежедневные молитвы укрепят разум, а труд во славу ЕГО закалит. А вы, страждущие? Все ли грехи замолили? Заслужили ли истинное прощение?

Продолжать дискуссию было крайне опасно. Поэтому мы решили сбежать. Не так, чтобы мчать, аж пятки сверкали. А низко кланяясь, благодаря за помощь и святого отца, и церковь, и Фласэза милосердного. Нам вслед неслись заманивающие слова, но почему-то этот святой отец не погнался за нами следом. Видимо, был приписан к конкретному месту, сходить с которого права не имел.

- Это мы ещё легко отделались, - выдохнул мастер Сималион, когда мы уже заканчивали спуск, а перед глазами виднелась густонаселённая равнина. - Эти пиявки редко кого отпускают так просто. Шахты требуют рабочих рук. Как и каменоломни, впрочем. Везде такие крепыши, как милих, сгодятся. Да и - что скрывать? - нам бы тоже подыскали работёнку. Позволь мы только себя уговорить.