Три грани рока

Глава 12

Торстен нежно обнял прекрасную беловолосую девушку и повалил ее на кровать. Его рука уже начала задирать платье, когда раздались звонкие удары гонга. Норд попытался перевернуться на другой бок, но противные звуки настойчиво проникали ему в уши. Он со вздохом сел на жестком топчане и встряхнул головой, прогоняя последние остатки сна.

Вокруг уже вовсю суетились разбуженные солдаты тавта. Пожалев о прерванном приятном сновидении, Торстен помянул нехорошим словом того, кто выбрал место для лагеря так далеко от любых поселков. Он был здесь уже больше пяти месяцев и сильно истосковался по хорошей выпивке и женской ласке. Если без первого норд еще мог обойтись, то образы красивых и на все согласных девушек в последнее время посещали его каждую ночь. До долгожданного длительного увольнительного с правом отправиться в ближайший город оставалось всего ничего — пара недель, и терпеть сил уже совсем не осталось.

Рядом с топчана соскочил Кель и тут же широко зевнул. При этом, абсолютно непонятно как, он умудрился сделать это жизнерадостно, хотя Торстен не мог себе представить ничего менее настраивающего на позитивный лад, чем побудка в казарме. А вот его друг не унывал и умудрялся находить плюсы даже там, где остальные бойцы готовы были впасть в отчаянье.

Торстен с тяжкими вздохами начал одеваться. Натягивая пропитанный потом поддоспешник, норд поморщился. Служба давно отучила его от излишней брезгливости и выбила любые намеки на мягкотелость, но облачаться в доспех не хотелось. Давней мечтой всех солдат смешанной пехоты было выяснить, кем было установлено правило, что днем боец всегда должен находиться в полном защитном обмундировании, если не занят такой работой, в которой оно помешает. Учитывая (даже без шлема) солидный вес положенных доспехов, этот обычай серьезно осложнял жизнь любому простому пехотинцу и наполнял его сердце горячим желанием когда-нибудь встретить в темном переулке затейника, придумавшего это. Хотя Торстен уже не раз ловил себя на мысли, что зато теперь он очень привык к доспехам, и они ему мешают куда меньше, чем раньше.

Кель, экипировавшись очень быстро, в который уже раз с любовью провел рукой по прикрепленной к его шлему бармице. После их первого боя оба друга, помимо Кровавой росы за ранения, еще и получили по медной планке. Кель удостоился ее за обнаруженную засаду, а Торстен — за проявленное мужество и стойкость в бою. После допроса одного из раненых и плененных горцев выяснилось, что убитый нордом здоровяк был лучшим в их селе воином и как раз возглавлял отряд, напавший на караван. К наградам полагалось и небольшое количество звонких монет, которых вместе с частью жалования вполне хватило для того, чтобы справить у одного из работавших в лагере кузнецов пару кольчужных бармиц. Денег было жалко, но свои шеи они ценили куда больше.

Когда весь тавт привычно построился перед казармой, появился неспешно идущий октат. Передвигался он медленно не в силу природной лени, а потому, что сопровождал септима, который как раз и шествовал без особой прыти, словно пытаясь подчеркнуть этим собственную важность. Когда командиры остановились перед отрядом, то каждый из стоящих солдат понял, что назревают какие-то события: уж слишком был у них задумчивый, а у октата даже немного тревожный вид.

— Солдаты! Вашему тавту поставлена важная задача. Несколько дней назад нами был захвачен один из горцев, который, прежде чем сдохнуть, под пытками выдал нам примерное расположение своей деревни, — довольно пафосно начал свою речь септим. Ни один из бойцов тавта даже не пошевелился, но все они внутри недоумевали. В горах существовали десятки и даже сотни деревень, и никакого смысла пытками выяснять расположение еще одной не было. Видимо, все же заметив в глазах солдат растерянность, септим поджал губы и продолжил:

— Неделю назад горцы разграбили один из караванов и захватили несколько путешествовавших с ним человек. Пойманный нами горец участвовал в налете и клянется, что их содержат в его деревне. Вам ясна задача?

Дождавшись положенного по уставу ответа, септим с чувством выполненного долга удалился, а октат со вздохом повернулся к подчиненным. Он ни на секунду не поверил, что они действительно поняли приказ, и начал объяснять сам:

— Мы должны максимально скрытно выдвинуться к одной из деревень горцев, где предположительно держат пленников, и освободить их. Самое главное в этом походе — остаться незамеченными до того, как мы нападем на деревню. В противном случае пленников увезут в неизвестном направлении, а нас быстро перебьют. Для того, чтобы обеспечить скрытность, идет только наш тавт, — когда командир произнес последние слова, в его голосе послышались явные нотки раздражения. По-видимому, он не был в восторге от идеи выполнять это опасное задание такими малыми силами. Но приказы в императорской армии не обсуждались, и ему ничего не оставалось, как постараться добиться поставленной цели, не погубив при этом весь свой отряд.

Торстен в очередной раз, стараясь не слишком шуметь, попытался устроиться поудобнее на жестких камнях. Место для привала, по его мнению, было выбрано очень неудачно. Да, от узкой тропы их отделял полноценный скальный уступ, да и деревьев хватало. Но уж очень каменистой оказалась почва. Казалось, куда ни повернись — в ребра вопьется жесткая грань.

Тавт уже четвертые сутки пробирался по Эльтрусским горам туда, где предположительно держали пленников, оказавшихся настолько ценными, чтобы ради их спасения рискнули целым отрядом. Шли только ночью, а днем пережидали в укромных местах, опасаясь быть замеченными. Октат лютовал и требовал от своих подчиненных, чтобы они даже малую и большую нужду справляли в ямку, которую потом тщательно закапывали и маскировали. Сверху ее еще вдобавок посыпали смесью перца и табака, опасаясь собак.

Постоянная необходимость соблюдать осторожность и передвигаться скрытно утомляла. Шлемы несли в заплечных мешках, но постоянно какая-нибудь деталь доспехов так и норовила громко лязгнуть в ночной тишине. Сейчас был полдень, и большая часть тавта мирно спала, надежно укрывшись от солнца и чужих взглядов под тенью уже пожелтевших деревьев. Торстен же вместе с еще двумя солдатами стоял на страже, а вернее, лежал. От долгой неподвижности тело затекало, вдобавок очень сильно надоедала мошкара, которая словно и не заметила приход осени, продолжая настырно атаковать норда.

— Слышь, Тор, — прошептал лежащий рядом пехотинец.

— Ну, — зевнул норд.

— Слыхал, что в империи творится?

— Не-а. Откуда здесь в горах вообще что-то можно узнать? — Торстен дернул головой, прогоняя назойливую мошкару.

— Мне Ритал рассказал, а он еще до рейда где-то новостями разжился.

— Ну выкладывай, — норду не то чтобы было интересно, но ему уже порядком надоело молча пялиться на горный пейзаж.

— Бают — одного из герцогов убили! А еще одного пытались, но его повар спас! А за это убийцы ему в отместку всю семью вырезали, и он с горя повесился!

— Герцог что-ли? — заинтересовался Торстен.

— Да нет, повар! У герцога сыновей тож порешить пытались, но их благословение Великих Сил спасло!

— Прямо и благословение? — усомнился норд.

— Одного в военном лагере убить хотели! Так люди говорят — прямо молния с неба ударила и точнехенько в убийцу! — пехотинец произнес это с таким гордым видом, будто сам лично спас жизнь сыновьям герцога.

— А второго?

— О, про него вообще слухи ходят всякие. Говорят, что младшенького даже в империи нет. Отец его то ли в Фирское княжество, то ли в Айрит отослал. Но и там убийцы мальца достали и тяжело ранили. Но Великие Силы не оставили свое дитя в беде — их посланник донес бездыханное тело до лекарей!

— Прямо и посланник? — скептически хмыкнул Торстен.

— Люди зря говорить не будут, — пехотинец внушительно потряс пальцем.

— Сказки, — отмахнулся норд. — Ты лучше объясни мне, с чего это виднейших аристократов империи кто-то резать взялся?

— Да кто же его знает. Но люди бают, что враги императора верных ему дворян извести хотят.

Торстен в очередной раз заворочался и замер, расслышав какой-то посторонний шум. Он уставился на напарника и встретил такой же настороженный взгляд — второй пехотинец тоже что-то уловил.

Через несколько секунд стали слышны человеческие голоса. Торстен опять переглянулся со своим напарником, и тот, поняв его без слов, ужом пополз к месту привала. Норд же остался тревожно вслушиваться в приближающиеся голоса. Вскоре сзади послышался шорох, он обернулся и увидел, что сюда ползет октат. Приблизившись, командир замер. Еще на четверть минуты все застыли в напряженном ожидании, надеясь, что неизвестные пройдут мимо. Но сегодня Великие Силы были не на их стороне. Голоса звучали все ближе. Уже можно было разобрать, что к ним приближаются двое, скорей всего, молодой парень и девушка, если судить по звонкому смеху.

Торстен почувствовал, как его тронули за плечо, и, обернувшись, увидел, что октат показывает ему отползать к остальным. Стараясь производить как можно меньше шума, они двинулись к месту стоянки. Норд прижимался пузом к земле, но внутри недоумевал, зачем они ползут, если неизвестные еще не должны их видеть. Но приказы всем солдатам даны были четкие — приходилось подчиняться.

Остальные пехотинцы уже давно проснулись и теперь тоже распластались за укрытиями. Торстен подполз к Келю, сжимающему арбалет, и замер. У него еще теплилась надежда, что местные жители минуют уютную прогалину, где расположился тавт. Но судьба распорядилась иначе. Вскоре солдаты разглядели взявшуюся за руки парочку, с веселым смехом идущую прямо на них. Торстен подумал, что им стоило сразу сниматься и пытаться уйти дальше в горы, но он быстро отбросил эту глупую мысль. Сделать это достаточно быстро и незаметно у них вряд ли бы получилось. Особенно если учесть, что горы дальше довольно круто забирали вверх.

Торстен растерянно смотрел на приближающихся горцев и не знал, что предпринять. По понятным причинам отдать команду октат не мог, но большинство опытных бойцов и так знали, что делать. До первых солдат оставалось каких-то метров двадцать, когда горец что-то почувствовал. Неизвестно, что выдало тавт. Возможно, порыв ветра донес чуждый лесу и горам запах, или не углядели, и на видном месте осталось что-то из вещей. Как бы то ни было, юношу что-то насторожило.

Звериное чутье на опасность не подвело горца: он резко замер, а потом, не задумываясь, бросился бежать назад, волоча за руку растерявшуюся девушку. Сухо щелкнули арбалеты, и сразу три болта впились ему в спину. Но его спутница уже успела осознать происходящее и ни на секунду не замешкалась, метнувшись за очередное дерево и не давая стрелкам взять верный прицел.

Резко вскочив, Торстен бросился в погоню. Отправляясь на дежурство в дальний секрет, пехотинцы снимали свои кольчуги, и сейчас ничто не мешало ему бежать в полную силу. Беглянка выросла в этих местах и с детства привыкла носиться по заросшим лесом горам. Но Торстен, несмотря на это, постепенно сокращал дистанцию. Девушка мчалась испуганной ланью, но норд неумолимо ее настигал.

И вот до беглянки осталось каких-то пара метров. На пути попалось упавшее дерево, и та его обогнула, а солдат, одним прыжком преодолев препятствие, успел схватить ее за плечо. От сильного рывка девушку развернуло, и она покатилась по пожухшей траве. Даже не пытаясь приподняться, беглянка осталась лежать, где упала, сотрясаясь в рыданиях. Торстен же так и застыл на месте, не зная, что предпринять.

Через какое-то время сзади появились запыхавшиеся октат и тот самый боец, что был в карауле вместе с нордом. Увидев лежащую девушку и стоящего рядом норда, они уже шагом подошли к ним.

— Ну, что стоишь? Давай, доделывай. Тьфу, шуму-то подняли… — сухо сказал октат, отдышавшись.

— Что? — растерялся Торстен.

— Горло ей перережь! Или ты думал, что мы ее отпустим? — саркастически усмехнулся октат.

— Командир, а может, мы ее того, немного попользуем? — облизнул губы боец, прибежавший вместе с октатом. И тут же согнулся от сильного удара в живот, которым наградил его октат.

— Ты что, сдурел?! Мы армия, а не отребье! Ты, скаренный ублюдок, что о себе возомнил? Мы выполняем приказ, а не мародерствуем на захваченной территории! Еще раз такое от тебя услышу — сам прирежу! — голос октата буквально звенел от гнева.

— А может, ее просто привязать к дереву и рот заткнуть? Или с собой взять? — с необычной робостью в голосе спросил очнувшийся Торстен.

— Ты, пока бежал, все мозги растерял? Ну, привяжем мы ее. И что? Будет два варианта. Первый — ее никто не найдет. В этом случае она так и сдохнет тут от голода. Второй куда вероятнее. Этих двоих влюбленных начнут искать, ее обнаружат. Тогда она с превеликим удовольствием выложит, что здесь были не горцы из другого клана, а императорские солдаты. Надеюсь, в твоей тупой башке хватает мозгов, чтобы понять последствия? — Октат скривил губы в злой усмешке.

— Взять эту дикарку с собой еще глупее. Она замедлит наше передвижение, может оставить какие-то следы или выдать. Ее род пропажу наверняка заметит и устроит полноценную облаву. Даже если нас не обнаружат сразу, то перехватят на обратном пути. Куда проще изобразить, что этих двоих убили горцы из другого племени. Пускай они между собой дерутся, а мы в это время успеем выполнить задуманное. Нам приказано любой ценой не допустить, чтобы о нас узнали заранее! Любой ценой! Если не удастся укрыться от местного населения, мы не имеем права оставлять их в живых. Это война, понимаешь, война, а не детские сказки! — тихий, но наполненный сталью голос октата внезапно дал петуха. — Боец, я отдал тебе приказ. Выполнять!

Торстен судорожно сглотнул и медленно двинулся к лежащей девушке, доставая кинжал. Ему уже не раз приходилось убивать. Один раз добивал он и беспомощного врага. Но хладнокровно зарезать беззащитную женщину? Это не умещалось у него в голове. Он легко мог убить в азарте схватки. Хоть и с внутренним содроганием, но мог и расправиться с беспомощным врагом. Но женщина? Не воевавшая против них мегера, а просто обычная хрупкая девушка, которой не повезло оказаться не в том месте и не в то время. Разве это враг, которого необходимо убить? Торстен вновь в растерянности остановился и посмотрел на командира.

— Понимаю, что тебе тяжело. Но такую уж судьбу ты выбрал сам. Смешанная пехота куда сильнее обычных легионов на своей шкуре чувствует обратную сторону красивых парадов. Наш удел не масштабные сражения, а каждодневная тяжелая и грязная работа. А иногда нас кидают и в рейд по вражеским тылам. Ремесло солдата — это не подвиги из красивых баллад. Это кровь, пот, боль, гибель друзей, необходимость творить такое, что потом будешь вскакивать в холодном поту от ночных кошмаров. Мы не рыцари в сияющих доспехах. Мы убийцы. Профессиональные убийцы на службе государства. Так было и так будет всегда. Ты сам это выбрал. Мы сейчас в боевых условиях. Действуй. Иначе нам придется закапывать не два, а три тела, — в голосе октата звучала горечь и… скука?! Торстен не мог поверить, что для кого-то хладнокровное убийство превращается в рутину. Он отогнал от себя эту мысль, решив, что ему послышалось, тем более, судя по лицу командира, тот и сам с большим удовольствием обошелся бы без крайних мер, но другого выхода просто не видел.

Торстен опять перевел взгляд на девушку. Та уже даже не всхлипывала, а просто свернулась калачиком и замерла, как перепуганный зверек. Красивые темные волосы разметались во все стороны. В них запутались опавшие листья, хвойные иголки, грязь. Но Торстену все равно казалось, что он не видел раньше ничего более прекрасного. Норд смотрел на хрупкое тело молоденькой девушки, а в голове было пусто. Сердце тяжело бухало в груди, и на секунду юноша даже подумал, что было бы неплохо, если бы оно сейчас разорвалось и избавило его от выбора.

Торстен до крови прокусил губу, но даже не замечал стекающих по подбородку солоноватых струек. Ладонь, сжимающая рукоять кинжала, вспотела. Он резко шагнул вперед и, ухватив девушку за волосы, дернул ее голову вверх, а затем с силой резанул блестящим лезвием по смуглой коже шеи с противоположной от себя стороны. Жертва в ужасе дернулась, и на мгновение на норда глянули широко распахнутые карие глаза.

Когда-то Торстен прочитал в одном из небрежно забытых матерью дамских романов, как убивали молодую девушку. Ему запомнилось описание ее глаз: в них не было страха, одно лишь удивление и детская обида. Эти слова тогда запали юноше в душу, и сейчас ему показалось, что он увидит то же самое во взоре дикарки. Но реальность имеет обыкновение сильно отличаться от таких книжек.

Лицо умирающей девушки было искажено предсмертной мукой, а в глазах плескался дикий ужас. Торстена словно ударили в лоб кувалдой. Он попытался отвести взгляд, но не мог. Стоял и смотрел на последнюю агонию прекрасного девичьего тела. Смотрел, как струится алый поток по ее черным как смоль волосам. Смотрел, как в последнем усилии скребут землю ее изящные пальчики.

Девушка уже затихла, и только тогда Торстен разжал судорожно стиснутую ладонь, из которой выпал испачканный в крови кинжал. Октат что-то ему говорил, но норд не слышал. В груди поднималась волна дикой и нерассуждающей ярости. Он ненавидел. Ненавидел самого себя. Глухо застонав, Торстен шагнул к ближайшему дереву и ударил по нему кулаком. А потом еще и еще. Костяшки мгновенно оказались содраны в кровь, но он не замечал этого, стараясь загасить внутреннюю боль, и находил извращенное удовольствие в боли физической. Октат вместе со вторым солдатом с трудом оттащили Торстена от дерева и плеснули ему в лицо воды. Норд как-то сразу, словно из него вытащили стержень, обмяк.

— Все, я успокоился, — голос норда был сухим и безжизненным. Торстен поднялся, взял свой кинжал и тщательно вытер его об одежду убитой девушки.

— Живо к остальным, пускай несколько человек с лопатками сюда придут. Нужно закопать тело. И пусть захватят с собой один горский кинжал из моей котомки, положим в могилу по их обычаям. Пусть думают, что их убил кто-то из другого клана. Да, и напомни, чтобы из юноши вырезали болты. Вместо них лучше пусть одну из горских стрел воткнут, — октат уже вновь превратился в энергичного и уверенного в себя командира, лишь иногда с тревогой посматривая на норда. Но тот уже не буйствовал, а просто с безразличием ко всему сидел.

Вскоре подошли еще несколько солдат тавта. Одним из них был Кель. Он сразу обратил внимание, что Торстен сидит, словно безжизненная кукла, и направился к нему.

— Тор, ты что, ранен? — с участием в голосе спросил Кель, хотя прекрасно видел, что друг невредим. Просто надо было как-то начать разговор.

— Нет, — это слово, сказанное тихим безжизненным голосом, испугало Келя сильнее, чем если бы норд резко заорал.

— Э, так не пойдет. Мы друзья или не друзья? Давай рассказывай.

— Что рассказывать? — в голосе Торстена послышалась горечь.

— Что тут произошло такого, что ты сидишь, словно у тебя на глазах всю твою семью перебили? — не отставал Кель.

— Да ничего страшного. Просто очередная невинная жертва войны. Никто и не заметит. Только мне ее глаза теперь до конца жизни сниться будут, — губы Торстена искривились в злой усмешке. — Я убийца. Понимаешь, обычный убийца, просто на службе у империи.

— Нет, друг, так не пойдет, — Кель сел напротив Торстена и попытался поймать его взгляд, но тот упорно нагибал голову. — Да, мы убийцы. Но разница есть. Мы убиваем, чтобы предотвратить другие убийства. Вот сейчас этих двух горцев мы убили. Но не ради удовольствия, не ради денег. Ради того, чтобы спасти невинных пленников, захваченных этими варварами. Кто виноват в этих смертях? Мы? Нет. Те ублюдки, что уничтожили караван. Это на их руках кровь девушки — не на твоих! Твой выбор ничего не решал, ее бы все равно убили! Все было предопределено еще тогда, когда первый горец спустил тетиву, целясь в наших ребят, охранявших караван. Так что встряхнись, хватит себя жалеть. Мы солдаты, и это наш долг.

— Да, это наш долг. Но это не значит, что я не имею права себя ненавидеть, — Торстен наконец поднял голову и встретился глазами с Келем. Губы бывшего обитателя трущоб расплылись в улыбке, когда он увидел во взгляде друга привычную стальную твердость и уверенность в себе.

— Да хоть вешайся, только делай это с улыбкой на лице, а не с такой кислой рожей! — рассмеялся Кель, хлопнув Торстена по плечу, и норд почувствовал, как тиски отчаяния и ненависти к себе немного ослабли. Он поднялся с земли, втянул полной грудью прохладный осенний воздух и направился к остальным солдатам, чтобы помочь вырыть могилу.

— Вот и наша милая деревушка, ради которой мы столько протопали, — тихо прошептал Кель, разглядывая в неверном свете зарождавшейся зари раскинувшееся в уютной долине поселение горцев. — Ничего так местечко выбрали. Природа вокруг сказочная. Жили бы себе мирно. Чего им от нашего каравана понадобилось?

— Что с дикарей возьмешь? Для них грабеж — это доблесть, а все иноземцы — не больше чем изнеженные животные. И вообще они хотят жить самостоятельно, а не под императорской рукой, вот и лютуют, — прошептал в ответ Торстен.

— Ха, чего захотели! Столь маленькие кланы обязательно подомнет под себя какое-нибудь государство. Никто им вольготно ходить набегами на соседние страны не даст. Гирская империя еще нормальный вариант, могли этих дикарей и вовсе под корень вырезать. Да и на землях они наших располагаются, — не унимался Кель. Торстен хотел ему ответить, что вообще-то горцы эти земли считают своими, но их жестом подозвал к себе октат.

Когда они подошли, вокруг командира уже собрался весь отряд за исключением нескольких бойцов, оставленных дежурить. Октат тихим, но уверенным голосом обратился к солдатам:

— Впереди наша цель. Деревня не имеет даже частокола, но не стоит обольщаться. Мы не знаем, сколько там взрослых горцев. Надо быть готовыми к тому, что из каждого окна может вылететь стрела. Ямы с рабами находятся на самой окраине поселения, но там мы будем как на ладони у лучников. Поэтому пока половина отряда будет освобождать пленников, остальные ворвутся в ближайшие дома. Взрослых мужчин убивать сразу. Остальных по усмотрению и если оказывают сопротивление. Когда всех пленников отведут подальше от деревни, те, кто их освобождал, прикрывают стрелами отход второй половины. Я ворвусь в деревню. Со мной идут те, кто более силен в рукопашной схватке. Все хорошие лучники достают из клеток пленников и прикрывают отход. Все ясно? — голос октата был сух и деловит, но в глазах плескалось предвкушение боя.

Кель как хороший стрелок был отправлен во второй отряд. Торстену же выпал жребий ворваться в поселение. Он надел шлем, тщательно затянув все ремешки, расправил спадающую на плечи кольчужную сетку бармицы. Это был уже не первый его бой, но норд, хоть и боялся признаться в этом даже самому себе, чувствовал неясное волнение и даже испуг. Он не видел перед собой четкого врага. В селении могло оказаться и десять, и пятьдесят, и сто горцев. И эта неизвестность пугала. Зрелище обычной мирной деревенской жизни заставляло сердце юноши биться чаще, а ладонь — сжиматься на рукояти меча, словно он видел перед собой строй врага.

Наконец прозвучала долгожданная приглушенная команда, и весь тавт в едином порыве ринулся вперед. Торстен бежал, сжимая в руках щит и каждую секунду ожидая, что из окон домов полетят безжалостные стрелы. Но для горцев нападение стало полной неожиданностью. Несколько варваров, зачем-то вставших в столь ранний час, побросав все свои дела, с криками разбежались.

Торстен миновал ямы, где содержали рабов, и не останавливаясь вылетел на околицу. Здесь он встретил первое сопротивление. Оказали его вовсе не горцы, а местные псы. Матерые горные волкодавы бесстрашно встретили налетчиков своими внушительными клыками. Торстен принял прыгнувшую на него собаку на щит и тут же раскроил ей череп ударом меча, но на него сразу кинулось еще две. Атаку одного из волкодавов норд опять успел умело отбить, а вот второй пес, воспользовавшись секундной заминкой, вцепился ему в ногу. Спасли Торстена стальные поножи, и он с криком ярости обрушил свой меч на спину громадной собаки.

Остальных солдат империи тоже атаковали местные четвероногие обитатели, но всех волкодавов быстро перебили, а псы помельче с воем разбежались. Торстен перепрыгнул через плетеную изгородь и ринулся к двери первого попавшегося на пути дома. Не успел он к ней подбежать, как она распахнулась сама, и оттуда выскочил здоровенный полуголый варвар, сжимающий в руках большущий топор. С воплем ярости он прыгнул к норду и обрушил на него свое оружие. Увидев перед собой реального врага, Торстен разом успокоился, забыв о волнении. Он хладнокровно шагнул вперед и закрылся щитом. Удар варвара не успел набрать достаточную скорость и силу, и топор лишь оставил глубокую зарубку на окантовке, а меч солдата вошел глубоко в живот горца.

Выдернув клинок, Торстен позволил хрипящему здоровяку медленно завалиться на землю. Переступив через тело хозяина дома, он шагнул дальше, но в этот момент краем глаза уловил в одном из окон смутное движение. Рефлексы заставили чуть приподнять щит. И не напрасно. В него тут же вонзилась стрела. С ревом Торстен ринулся вперед, плечом распахивая дверь, но стоило ему оказаться внутри, как об его шлем разбился метко пущенный глиняный кувшин.

Глаза норда даже не успели привыкнуть к царящему в доме полумраку, а он уже ринулся к смутно различимой фигуре, сжимающей лук и достающей новую стрелу. Удар меча разом отделил горцу руку от тела, и он зашелся в пронзительном крике. Откуда-то сзади раздался истошный вопль, и на Торстена дикой кошкой налетела уже немолодая женщина. В ее руках даже не было оружия, и она просто в отчаянии колотила по доспехам норда кулаками. На секунду опешив от такого безумного натиска, он ударом щита опрокинул обезумевшую и аккуратно опустил ей на затылок закованный в сталь кулак, стараясь не убить и не покалечить. Хозяйка дома потеряла сознание, а императорский солдат получил, наконец, возможность перевести дух.

Торстен поморщился от отвратительного вони и осмотрел убогую обстановку дома, а потом перевел взгляд на убитого им лучника. Тот уже неподвижно замер на полу в луже собственной крови. Норд присмотрелся к его лицу и вздрогнул, словно ему отвесили пощечину. Молодой паренек лет четырнадцати пялился в закопченный потолок ничего не видящими глазами. Его лицо было искажено в муке, а зубы оскалены в ужасной ухмылке, показавшейся норду издевательской. Торстена передернуло, и он опрометью ринулся из этого проклятого дома.

Оказавшись на улице, боец увидел своего октата, бегущего с окровавленным мечом к дому, откуда в солдат летели стрелы, и бросился ему на помощь. Откуда-то сбоку выпрыгнул неизвестно как уцелевший волкодав и попытался вцепиться в командира, но тот ловко проткнул его мечом. Секундной заминки хватило, чтобы Торстен, прикрывшись щитом от еще одной стрелы, первым ринулся внутрь дома. Он перепрыгнул через скулящую в агонии собаку и рывком распахнул дверь.

Первым, что увидел норд, были очень испуганные большие карие глаза. На него в ужасе смотрела совсем еще молодая девушка. На секунду Торстену даже показалось, что это та самая дикарка, которую он убил два дня назад. Пехотинец не смог себя заставить к ней прикоснуться и так и шагнул вглубь дома, оставив ее за спиной. В примитивном очаге догорал хворост, и в комнате плавал едкий дым, не желавший уходить через проделанное в крыше отверстие. У Торстена заслезились глаза, и он закашлялся, но не прекратил движение. В щит вонзилась еще одна стрела, в панике выпущенная лучником, но норд уже был рядом и сильным ударом меча отделил голову горца от тела.

Стоило Торстену обернуться, как он увидел ту самую испуганную девушку, зачем-то сжимающую в руках дымящийся чугунный чан. Дикарка шагнула к норду, но в этот момент в дом ворвался октат. Он не успел толком ничего понять, как девушка, пронзительно завизжав, окатила командира содержимым чана. Вопль, который издал Риган, перекрыл собой все окружающие звуки. Октат рухнул на землю, корчась от адской боли. Шлем не смог защитить от кипятка, поэтому его лицо и, что еще страшнее, глаза сильно пострадали.

Торстен взвыл от ужаса и ярости, и, прежде чем успел задуматься над тем, что делает, одним ударом разрубил голову девушки, беспомощно сжимавшей в руках пустой чан, а потом опустился на колени перед командиром. Но тот уже затих, потеряв сознание от боли. С проклятьем отбросив щит, норд взвалил тяжелое тело октата на плечи и выбежал на улицу.

Бой уже затих. Горцев в стоящих на околице домах перебили, а остальные отступили вглубь поселения. Организовать серьезное сопротивление никто не успел, но Торстен увидел несколько тел императорских солдат с торчащими из них древками. Покачиваясь под тяжкой ношей, он поспешил прочь от деревни в сторону второго отряда, который должен был стрелами прикрыть отход. Вскоре к нему подбежал еще один пехотинец, и они уже вдвоем поволокли пребывающего в беспамятстве командира.

Всех пленников, за которыми тавт отправился в этот опасный рейд, уже успели достать, а остальным рабам из числа местных горцев оставили спущенной в яму веревку — может, кто-то из них и обретет сегодня свободу, ведь скорей всего местному племени будет не до погони за ними. Пехотинцы организованно покидали деревню, унося с собой раненых и убитых товарищей.

Торстен с радостью увидел, что Кель цел и невредим, но отвлекаться на разговоры времени не было. Отойдя на достаточное расстояние, пехотинцы спешно стали сооружать носилки. Вместо октата командовал один из ветеранов, числившийся первым помощником командира.

Торстен работал как заведенный, а в его голове билась только одна мысль: — Это моя вина! Моя и никого больше! Я не тронул ту девушку. Она хотела облить кипятком меня, но не повезло октату! Он сейчас лежит в страшных ожогах из-за моей глупости и мягкосердечности! Расчувствовался, скаренный баран, пожалел дикарку! Если бы не командир, сейчас бы был на его месте. И поделом! На войне нет места жалости!

Наскоро соорудив носилки и перевязав раненых, которых помимо октата было еще трое, тавт с максимально доступной скоростью направился прочь от деревни дикарей, шумящей, словно рассерженный улей. Тело единственного погибшего бойца пришлось оставить. Все понимали, что если мужчин среди горцев окажется достаточно и они быстро опомнятся, то императорской пехоте придется солоно, и спешили уйти как можно дальше.

Привал был объявлен только тогда, когда все солдаты уже окончательно выбились из сил. Вдобавок ко всему, последнюю пару часов пришлось на себе волочь и обессилевших пленников. Взявший на себя командование ветеран выставил часовых и, как и все, в изнеможении растянулся на земле. Один лишь неугомонный Кель нашел в себе силы встать и внимательно рассмотреть тех, ради кого они все рисковали своей шкурой. Вскоре он вернулся и поделился своим впечатлением с Торстеном:

— Хоть убей, не пойму, чего в них такого. Бывших пленников трое. Один мужик и две бабы. На аристократов не похожи, хотя они сейчас в таком виде, что вообще на людей мало похожи. Ладно, вернемся в лагерь, наверняка узнаем, ради кого мы себя под стрелы подставляли.

В этот момент раздался громкий крик одного из часовых, тут же перешедший в хрип. Все бойцы тавта разом вскочили, готовясь к отражению атаки. Но секунда шла за секундой, а вокруг по-прежнему царила пугающая тишина. Какая-то из освобожденных девушек судорожно всхлипнула, но тут же зажала себе рот ладонью. Наконец послышались чьи-то торопливые шаги. Солдаты напряглись, но это оказался всего лишь один из часовых, спешащий на соединение с тавтом в страхе разделить судьбу того пехотинца, чей предсмертный крик всех переполошил.

Командовавший отрядом ветеран напряженно вглядывался в окрестности и стискивал рукоять меча. Он колебался, не зная, что предпринять. Но секунды таяли, и временный командир наконец решился, приказав четверым пехотинцам выдвигаться к тому месту, где располагалась позиция погибшего часового. В их число попали Торстен и Кель.

Солдаты двигались медленно и осторожно. Кель, сжимающий в руках арбалет, шел сразу за Торстеном, который прикрывался щитом и защищал друга собой. Вскоре они увидели распростершегося на камнях в луже собственной крови пехотинца. Рядом валялся разряженный арбалет. Солдаты замерли на месте, пристально оглядывая окрестности, но не увидели и намека на опасность. Наконец они двинулись дальше, каждую секунду ожидая нападения, но им позволили беспрепятственно дойти до тела товарища. Из груди мертвого пехотинца торчало древко длинной стрелы с черным оперением.

Императорские солдаты замерли в нерешительности, ведь им никто толком не объяснил задачу. Оставлять мертвого товарища лежать здесь не хотелось, но и хоронить его было слишком опасно. Стоять на том самом месте, где несколько минут назад был застрелен императорский солдат, было крайне неуютно, и, поколебавшись, они начали отходить, так и не решившись забрать тело. Повернуться к ставшим разом таким враждебным скалам они боялись, поэтому медленно пятились назад. Торстену казалось, что его неотступно сверлит холодный и беспощадный взгляд, тщательно примеряющийся, куда послать смертельную стрелу.

Под ногой Келя хрустнула сухая ветка, и все разом вздрогнули. Один из солдат тихо выругался, а Торстен судорожно сглотнул, жалея, что не может вытереть выступившую на лбе холодную испарину.

— Проклятье, мы так сами со страха помрем, не надо будет и стрелы на нас тратить, — нервно хохотнул Кель, пытаясь хотя бы голосом разогнать наваждение. Императорские пехотинцы, привыкшие смотреть смерти в глаза, чувствовали себя не в своей тарелке, так как не видели врага, но точно знали, что он где-то рядом и в любой момент может прилететь смертельная стрела.

Наконец четверо солдат дошли до остального тавта. Увидев, что за время их отсутствия ничего не изменилось, Торстен с облегчением выдохнул. Ему в последний момент почему-то показалось, что они найдут лишь тела своих товарищей, после чего придет и их черед.

Бойцы наскоро доложили об увиденном, заставив временного командира крепко задуматься.

— Думаю, это погоня из той деревни, где мы славно повеселились, освобождая пленников. Но бойцов у них немного, и они не решаются напасть на нас открыто. Думаю, горцев не больше десятка, а в лучшем случае этот ублюдок один. Так что нужно просто усилить бдительность, — ветеран чеканил слова, стараясь вселить в солдат уверенность, которой и сам не ощущал.

Закончив привал, тавт двинулся дальше, стараясь поддерживать максимально возможную скорость передвижения. Поначалу каждый боец внимательно вглядывался в окрестности, но через несколько часов усталость начала брать свое, и все больше пар глаз смотрело исключительно себе под ноги. И в этот момент преследователи напомнили о себе.

Никто ничего не заметил, просто внезапно пронзительно вскрикнул один из замыкающих бойцов и упал лицом вперед, а в его спине торчало древко с черным оперением. Практически в тот же миг еще одна стрела чиркнула по шлему шедшего рядом с ним солдата. Торстен мгновенно сообразил, откуда примерно прилетели смертоносные посланцы, и ринулся в том направлении. За ним последовало еще несколько пехотинцев. Но бежать в доспехах со щитом в руках занятие не из простых, и вскоре они были вынуждены остановиться, так и не увидев нападавших. Когда бойцы вернулись к остальной части тавта, там уже успели наскоро перевязать раненного в спину солдата и соорудить для него еще одни носилки. Но всем было понятно, что без адепта-лекаря у него почти нет шансов выжить.

На ночной привал императорские пехотинцы устраивались с изрядной опаской. Местом была выбрана находящаяся чуть в стороне от тропы небольшая поляна, с другой стороны от которой начинался лес. Дежурить решено было сразу по шестеро человек, которые должны были расположиться попарно. Как-то тихо и незаметно умер один из раненных еще в деревне бойцов, и его, воспользовавшись длительной остановкой, похоронили, вырыв настоящую могилу.

Торстену и Келю как вполне слаженной паре бойцов доверили караулить вместе. Им досталось считающееся самым неудобным время — два предрассветных часа, когда сон наиболее сладок. Их разбудили отдежурившие свое солдаты, и друзья, зябко ежась, стали устраиваться на своей позиции. Стоять никто из караульных не рисковал, опасаясь, что из ночной темноты прилетит стрела, разом оборвав жизнь забывшему об осторожности бойцу. А лежа не давать себе заснуть было очень сложно.

В ночной тишине раздался слабый стон — это ворочался в горячке раненный днем в спину пехотинец. Торстен в который уже раз широко зевнул, стараясь при этом не издать ни звука. Веки так и норовили предательски сомкнуться, но пока ему удавалось выигрывать схватку со сном. Внезапно его чуткий слух уловил тихий треск со стороны леса. Разом подобравшись, норд вглядывался в темноту, но кроме смутно различимых силуэтов деревьев ничего не видел.

А вот Кель оказался куда более внимательным и через некоторое время уловил едва заметное движение. Ни секунды не раздумывая, он разрядил свой арбалет в замеченный им силуэт. Ночную тишину разорвал громкий стон, и Торстен, словно подброшенный невидимой пружиной, ринулся в направлении этого звука. Через несколько секунд норд налетел на одного из подкрадывающихся к лагерю. Горец отбросил бесполезный лук, наложить стрелу на тетиву которого он так и не успел, и выхватил тяжелую саблю.

Рукопашная схватка была стихией Торстена, и не имеющий щита противник не смог ему ничего противопоставить. Через каких-то десять секунд все было кончено, и горец упал, орошая землю кровью из разрубленного бока. Рядом из темноты возник Кель с обнаженным мечом, но помощь уже не требовалась. Второй из несостоявшихся мстителей тоже лежал мертвым, в последнем усилии схватившись за арбалетный болт, торчащий в груди. Подойдя к нему, Кель удивленно покачал головой. Ему очень повезло, ведь стрелял он в темноте и почти наугад.

Сзади один за другим стали возникать переполошившиеся бойцы тавта. Командовавший ветеран, опасаясь, что нападавших могло быть больше, чем двое, распорядился продолжить дежурство, удвоив бдительность, но до утра солдат империи больше никто не побеспокоил. Когда стали перевязывать раненых, то обнаружили, что душа пехотинца, схлопотавшего стрелу в спину, уже отправилась на новый круг перерождения, и для него пришлось рыть еще одну могилу. Зато ненадолго пришел в себя октат.

Дальнейший путь до лагеря запомнился только изматывающей усталостью и беспочвенными опасениями новых атак. Но горцы о себе больше не напоминали. Когда вдали появились привычные очертания защитного вала и частокола, солдаты испытали настоящее облегчение. Вскоре они уже сидели в ставшей почти родной казарме и привыкали к мысли, что их тавт в этом рейде потерял четырех бойцов и командира, ведь октат хоть и выжил, но лишился зрения, и ему уже не суждено было вернуться в строй.

Через несколько дней просочились первые слухи, и солдаты наконец узнали, кого они с таким трудом и потерями вызволяли из плена. Септим, заведовавший хозяйственным обеспечением тысячи, в присутствии нескольких октатов спьяну проговорился, что одна из пленниц приходилась Квинту дальней родственницей. Именно поэтому тысячник так сильно всполошился, когда был разграблен караван, в котором она следовала к своему отцу, также являющемуся офицером императорской армии и отправленному на постоянную службу в другой конец государства.

Услышав, что отбитые с таким трудом пленники вовсе не были важными птицами, не обладали уникальным и важнейшим знанием, на худой конец хотя бы не отметились серьезными заслугами перед империей, солдаты зароптали. Они готовы были умирать, но защищая интересы государства, а не отдельных личностей. Вдобавок никто из них не был награжден, если не считать Кровавой росы раненым. Полноценного командира у их тавта еще не было, и некому было похлопотать за то, чтобы их заслуги отметили. Более того, официально этого сложнейшего рейда не было, а боевые им начислили так, как если бы они просто охраняли очередной караван. Но, естественно, недовольство дальше разговоров в казармах не пошло.

А через неделю Кель и Торстен отправились в столь долгожданную увольнительную. Городок особого впечатления не производил. Весь какой-то грязный и совершенно обычный, он почему-то казался просто очень большой деревней. Но в нем было несколько таверн, и даже имелся бордель. А что еще нужно солдату, желающему расслабиться после непростой службы на страже империи?..

Два дня, проведенных в этом городке, Торстен помнил смутно. Было много выпивки, и он пил, не зная меры, швыряясь деньгами, стараясь в вине заглушить воспоминания о мертвых товарищах, о падающих под его ударами горцах, о жутко кричащем от страшных ожогов октате, об убитом им молодом парнишке, единственной виной которого было то, что он пытался защитить свой дом и семью… А потом было много доступных женщин. Торстен брал их грубо, выпуская наружу животное начало, стараясь в их объятиях навсегда забыть алую кровь, заливающую черные как смоль волосы, и девичьи глаза, наполненные предсмертным ужасом и мукой.