Тренировочный День 11

Глава 20

Кухня купеческой усадьбы была огромной — такой, какие строили в те времена, когда прислуга исчислялась дюжинами, а обеды готовились на полсотни гостей. Потолки высокие, сводчатые, с почерневшими от времени и копоти балками. Вдоль стен тянулись массивные дубовые шкафы с резными дверцами — некоторые распахнуты, некоторые и вовсе без дверец, — а в них виднелась разномастная посуда: старинные фаянсовые блюда соседствовали с алюминиевыми советскими кастрюлями и реквизитными оловянными кубками.

Печь занимала добрую четверть помещения, большая, настоящая русская печь, беленая, с широкой лежанкой наверху и закопчённым зевом. На лежанке кто-то спал, свесив ногу в дырявом носке. На ноге почему-то висел поварской фартук, повешенный как на крючок в стене.

Огромный стол — не стол даже, а настоящая столешница на толстых резных ножках, за которой когда-то могли уместиться сразу три повара или кухарки — был завален следами вчерашнего побоища. Тарелки с засохшими остатками плова, опрокинутые бокалы, пепельницы с горами окурков. Чья-то туфля с длинным каблуком. Гусарский кивер, надетый на графин с остатками клюквенного морса. Полупустая бутылка «Киндзмараули», заткнутая салфеткой. И — почему-то — справочник по анатомии, страницы уже залиты чем-то бурым.

В углу, привалившись к огромному чугунному чану, спал гусар. Он обнимал здоровенную бутыль тёмного стекла с выцветшей этикеткой: «ОСТОРОЖНО! КИСЛОТА! ЯД! НЕ ПИТЬ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!» Бутыль была пуста. Гусар улыбался во сне блаженной улыбкой человека, который либо ничего не помнит, либо помнит всё и ни о чём не жалеет.

Рядом с ним на полу лежала переводчица — та самая, из посольства. Она использовала свёрнутый ментик как подушку и тихо бормотала какие-то французские ругательства, не просыпаясь.

За окном серело октябрьское утро. Туман полз по земле, цеплялся за облетевшие яблони, размывал очертания трейлеров и декораций на дальнем краю двора. Где-то за туманом угадывались силуэты «гусарских» палаток и фанерный фасад «крестьянской избы», покосившийся после вчерашнего.

Арина сидела на широком деревянном подоконнике, подтянув колени к груди и глядела на улицу через окно. Подоконник был такой, на каком в старые времена, наверное, сидели горничные — ждали, пока закипит самовар, и смотрели на барский двор. Широкий, отполированный сотнями прикосновений до тёмного блеска. Удобный.

Сзади скрипнула дверь и на кухню вошла Маша Волокитина, которая протяжно зевнула и почесала затылок. Оглянулась, нашла взглядом спящего в обнимку с бутылкой гусара и поморщилась. Молча кивнула Арине и стала шарить в кухонных ящиках, потом — нагнулась и заглянула в печку.

— Что-то ищешь? — спросила Арина, которую эта суета с утра стала раздражать.

— Спички. Или зажигалку. — отвечает Маша, выпрямляясь: — курить хочу так что аж уши опухли.

— Ты же спортсменка. Капитан команды. — говорит Арина и слова падают в пустоту, словно камни в пропасть — спортсменка, капитан… ничего не значащие слова. Она отвернулась к окну, обняла колени. За спиной продолжилось шебуршание и невнятные ругательства.

— Ага! — торжествующий вскрик. Через некоторое время на подоконник присела и Маша, благо это был широкий и длинный подоконник, так что она без труда устроилась в другом углу, щелкнула зажигалкой, поднеся ее к сигарете, затянулась и выпустила струю дыма вверх.

— О… наконец-то, — сказала она, глядя как клубы дыма над ее головой растворяются в воздухе: — я вообще-то не курю, но вот с похмелья никак без этого.

— Угу. — буркает Арина, глядя в окно: — «так наш сын еще и пьет? Ну что вы, только когда в карты сильно проиграет!».

— Что-то вроде того. — кивает Маша и тоже смотрит в окно. Повисает молчание, наступает тишина, в которой отчетливо слышно похрапывание гусара и бормотание переводчицы — «putain, on est déjà lundi⁈»

Маша молча затягивается и выпускает дым, округлив губы и пытаясь выдать кольца, но безуспешно. Арина — смотрит в окно. Молчит.

— Там у гусара бутылка кислоты. — наконец говорит она: — он не помрет случайно? Не нужно скорую вызвать?

— Неа. — отвечает Маша, пренебрежительно взмахнув рукой: — там не кислота была, а чача. Это же Семен приволок, который реквизитом заведует, дядька Левша… а надпись чтобы халявшиков отпугивать. Если бы он там честно написал, что чача, так эта бутылка бы и двух дней в тесном коллективе творческих людей не продержалась бы.

— А. Вот как. — кивает Арина и замолкает.

— Угу. — Маша потягивается: — а ты чего не спишь, именинница? Ладно я, у меня после пьянки всегда так… курить с утра хочется и бессонница.

— Да… — Арина отворачивается: — не спится.

— Ааа… ну понятно. — Маша кивает. Снова наступает молчание. Наконец Маша гасит окурок об край пустой жестяной банки из-под «бычков в томате» и сладко потягивается.

— Ну ладно, — говорит она: — пошла я баиньки… еще и Лильку найти нужно… — она встает и еще раз безудержно зевает: — хорошо посидеть, Железяка.

— … Маша?

— А?

— Слушай… а у тебя в первый раз тоже так было? — тихо спрашивает Арина. Маша некоторое время смотрит на нее, потом бросает быстрый взгляд на дверь, вздыхает и снова садится обратно на подоконник. Выбивает из пачки еще одну сигарету. Вертит ее в пальцах.

— Так — это как? — спрашивает она: — что-то не так пошло? Витька тебя обидел?

— Нет! — вскидывается Арина: — вовсе нет! Все было… хорошо. Вот только… ну я не знаю, но ничего особенного. То есть… про это столько книг написано, столько песен и стихов, даже музыку писали и все говорят, что должно быть просто невероятно, а оно… ну скучно. Мне вот гораздо больше понравилось потом лежать и просто говорить… мы почти до утра разговаривали!

— А… ясно. — Маша кивает и крутит сигарету пальцами, как будто скатывает ее: — значит тебе повезло.

— Повезло? Это еще почему?

— Обычно после такого сильно разговаривать не хочется. Если тебе интересно с человеком поговорить — значит хороший человек попался. — говорит Волокитина и вставляет сигарету в рот. Щелкает зажигалкой. Затягивается.

— В первый раз всегда не очень. — продолжает она и выдувает струю дыма вверх: — у меня вот, например все вообще отвратительно было. Я сразу же вещи собрала и ушла — прямо посреди ночи. Иду домой и плачу как дура… — она усмехается: — так что у тебя все еще нормально, раз до утра говорили. Хотя чему я удивляюсь, это ж Витька.

— В этом-то и проблема! — говорит Арина: — он мне так нравился! Вот просто так нравился! А сейчас… — она опускает голову: — как-то пусто на душе.

Наступает молчание. Маша смотрит на свою собеседницу и вздыхает.

— Ладно. — наконец нарушает молчание она: — говори.

— Что говорить?

— Все говори. Выслушаю.

— Да… ну в общем и нечего говорить-то… — теряется Арина.

— А ты — говори. — кивает Маша: — говори, как есть и все. Начни с начала.

— Да… с какого начала? Ну, я не знаю… я вот родилась в подмосковном детдоме, вот… — пожимает плечами Арина: — выросла, в садик пошла, потом в школу. Играть в ДЮСШ начала…

— Угу. И как?

— В ДЮСШ-то? Да как-то сразу пошло… В школе оценки хорошие были, даже по трудам и физкультуре. Историей увлекалась помню… еще рисовать нравилось. Математика, русский, физика… тебе что интересно про это слушать?

— Ты говори, Железяка, говори…

— Ну… да я не знаю о чем говорить. Я всегда хорошисткой была. В ДЮСШ меня тренер приметил, говорит: «Железнова, у тебя талант». А мне папа и мама всегда говорили, что у меня талант, я же на коньки ходила и на гимнастику, но там сказали, что я старая уже… представляешь в десять лет — старая!

— Ну да.

— А в волейбольную команду нашего ДЮСШ меня взяли сразу. По восемь часов в день тренировки… все говорили, что у меня талант и что я чудо-девочка, что дар. А я домой приходила и ног не чувствовала. Понимаешь, папа всегда мною гордился, а гордится особо нечем было… я хоть и училась хорошо, но не на отлично. Средненькая была. Помню, когда меня из гимнастической секции выперли — он очень расстроился. Мне говорил «ну ничего», а сам расстроился. Я еще тогда решила, что уж из следующей секции не дам себя выгнать, зубами вцеплюсь.

— Вцепилась?

— Вцепилась. Все свободное время тренировалась. С подружками как-то в стороны разошлись, потому что времени не было… да и дома почти перестала бывать. Но зато — выиграли мы область. Вышли в лигу юниоров. Затем — всероссийский чемпионат. И там выиграли. Моя команда — играли как овощи, едва ноги передвигали, но я вытащила их, понимаешь? Они тянули меня вниз своей игрой… и вот вроде в одном ДЮСШ занимаемся, но… — она качает головой: — черепахи…

— Вот как…

— Да. А тогда меня Казиева заприметила, она и подошла к родителям. Про меня в «Советском Спорте» написали. Папа очень гордился. А Сабина предложила место в «Крыльях Советов», — Арина пожимает плечами: — квартиру в Москве выделили, папе работу сыскали рядышком, с повышением, все для меня. Спорт высоких достижений, игра на уровне чемпионата страны. Тренировалась наравне со старшими, из кожи вон лезла чтобы заметили… чтобы дальше расти. Я не жалуюсь, Мария Владимировна, просто… ну просто девчонки из школы, бывшие подружки письмо написали… они на лето купались и загорали, с парнями подружились, а у меня только тренировки и соревнования. Каждый день. В раздевалке никто со мной и не разговаривал толком, они-то все взрослые, а я для них сопля еще.

— Получается у тебя друзей в команде и не было…

— Да какие там друзья… это же команда высшей лиги. Там все профессионалы, там постоянная конкуренция идет, это у вас в областной вы все с друг другом дружите, я на вас посмотрю, когда вы на уровень высшей лиги выйдете! В «Крылышках» вполне могли друг друга подсидеть, подставить, чтобы на важный матч самой выйти или еще что. А я тут такая — еще школьница, а уже в «основе». То бишь в основном составе. Конечно, меня невзлюбили… а я что сделать могла⁈ Из команды не уйдешь, столько глаз на тебя смотрят, все превозносят как «гения», да и папа на новой работе, квартира опять-таки… и машина! — Арина ударила ладонью по подоконнику: — а меня все ненавидят как выскочку!

— И в ответ ты стала стервой. — кивает Маша: — так?

— А что мне было делать? Я… я не умею в эти игры играть, когда внутри они все тебя ненавидят, а снаружи — улыбаются и удачи желают! — вскипает Арина: — что мне было делать⁈ Потренируйся-ка бок о бок с людьми, которые тебе то и дело норовят палку в колеса вставить, изо дня в день!

— Вот почему ты с такой радостью к нам ускакала.

— Казиева сказала, что еще немного и меня в раздевалке прибьют. Сказала, чтобы я отдохнула немного… — опускает голову Арина: — чтобы потом вернулась как в норму себя приведу и перестану на людей кидаться. Ну и потом… я с Лилькой встретилась. Она… ну сперва я натурально ее убить хотела. А потом… потом… ты же ее знаешь!

— Знаю. — кивает Маша: — еще как знаю. Сама до сих пор периодически ее убить хочу. Это чувство не проходит.

— Вот! Я же в «Крылышках» на хорошем счету, то есть с командой у меня отношения не очень, но все равно я лучше, чем эти старые грымзы! Некоторым почти двадцать восемь!

— Мне двадцать восемь.

— Да я не это имела в виду! В любом случае я их всех лучше! А тут какая-то Лилька-либеро из какой-то областной Тмутараканской и Мухосранской команды меня уделала! В общем… ну и Казиева разрешила, чтобы конфликт в команде не раздувать, и я согласилась… так я у вас и очутилась. Я же сперва хотела Лильку превзойти, нос ей утереть… понимаю, что это звучит неожиданно…

— Неожиданно? — бровь у Маши изгибается как степной лук в руках кочевника: — да что ты говоришь, Железяка. Тебя за версту было видно.

— Что, правда? — моргает глазами Арина.

— Точно-точно. Все сразу поняли, что ты за Лилькой носишься только потому что хочешь ее уделать. — Маша качает головой: — да ты и к Витьке только потому приставала что он с Лилькой.

— А… это что, так очевидно?

— Угу. Вот потому тебе не находится места в команде высшей лиги. Молодая ты еще. Наивная.

— Мария Владимировна!

— Ладно, продолжай, Железяка.

— А чего продолжать-то? Вы и так все знаете… я думала, что если буду лучше, чем Лилька, что если с Виктором Борисовичем у меня все получится, то что-то изменится… а ничего не изменилось. — Арина опускает голову: — и чувство такое поганое в груди. Пустота.

— Это нормально. — говорит Маша: — это хорошее чувство.

— Почему это?

— Почему… я не такая сладкоречивая как Витька, скажу проще — это не поганое чувство, Железяка. Это чувство того, что ты — достигла.

— Чего достигла?

— Победила. Как альпинист — покорила одну вершину. Я в юности в горы ходила, у меня даже разряд есть. — говорит Маша и снова гасит окурок в жестяной банке: — ну так вот, когда ты в гору идешь, то разное чувствуешь. Там и упрямство есть и радость, и страх и всякое… но когда на вершине уже стоишь… — она пожимает плечами: — если прямо трудное восхождение было, то чувствуешь… пустоту. Смотришь вниз и понимаешь, что да, ты достигла. Покорила вершину. Победила. А внутри — пустота. И еще вниз спускаться. Нет, в первые несколько секунд — ликование, восторг… но это быстро проходит. Потом — пустота.

— И… что делать?

— А что делает альпинист в таких случаях? Как правило ищет другую гору. — усмехается Маша: — пойми, Железяка эта пустота внутри говорит тебе — тут ты достигла всех своих целей, пора ставить новые. Потому что счастье — это не пункт назначения, не вершина горы. Счастье — это процесс. Это когда ты готовишь инструменты и палатку к восхождению, это когда ты разбиваешь лагерь на склоне, когда вы с друзьями сидите у костра, когда замерзаете в спальниках, когда травите анекдоты на привале…

— Но…

— Ты достигла многого, Арина. У тебя — получилось.

— Правда? — девушка шмыгнула носом и вытерла рукавом выступившие слезы: — правда получилось?

— О, да. Ты действительно гений. Но не потому, что тебе многое дано просто так, природой и боженькой, нет. Все что вокруг тебя — ты создала сама, своими руками. Это не свалилось с неба, это создано тобой. Каждодневными тренировками, слезами, потом и кровью. В нашем деле маловато одного таланта, здесь высокая конкуренция, а уж у тебя, на уровне команды высшей лиги — и подавно. Ты шла вперед несмотря на боль, несмотря на усталость, ты не сдавалась несмотря ни на что. И у тебя — получилось. Ты в команде «Крылья Советов», ты смогла обыграть Бергштейн на площадке, ты добилась своего с Виктором… все, чего ты хочешь — ты этого добиваешься. И если у тебя внутри сейчас пустота — то это только потому, что у тебя все получилось. Нужны новые цели. Чемпионат мира. Олимпиада. Ален Делон у твоих ног…

— Ты… ты правда так считаешь?

— Конечно. Я бы на твоем месте уже бежала дальше. Впереди у тебя вся жизнь, здесь ты добилась своего, поставила точку на своих условиях, вперед! — Маша наклонилась вперед и ободряюще похлопала ее по плечу: — давай, Железяка, двигай дальше. Мы всего лишь областная команда, которая едва в первую лигу вошла, а ты уже в высшей. Здесь ты доказала все что могла, не позволяй себя удержать внизу и…

— Стоп. — Арина выпрямляется, вытирает слезы с глаз и подозрительно прищуривается на свою собеседницу: — так вот чего ты добиваешься, а? Чтобы я вернулась в «Крылья Советов»⁈

— Я всего лишь хочу, чтобы тебе лучше было! Мы тут все провинциалы, а ты птица высокого полета и…

— Погоди-ка… — Арина прикусывает губу: — значит, и Виктор Борисович тоже так считает⁈

— Арина…

— Так он специально все сделал спустя рукава⁈ Чтобы я — разочаровалась⁈

— Арина!!

— Я так и знала! Все довольные и счастливые, а мне значит вот так⁈

— Господи, ты откуда такие выводы делаешь⁈

— Какой хитрый план! Какой… изуверский план! Не выйдет! — Арина решительно выпрямляется: — сейчас пойду, найду его и скажу, что все знаю!

— Ариночка, ты что такое несешь…

— Пусть перетрахивает как положено!